Интерпретация рождения как ритуального акта в структурно-семиотическом аспекте (на примере китайской культуры)

41

Министерство образования и науки РФ

Сибирский федеральный университет

Институт филологии и языковой коммуникации

Факультет современных иностранных языков

Кафедра прикладной лингвистики

Интерпретация рождения как ритуального акта

в структурно-семиотическом аспекте

(на примере китайской культуры)

Курсовая работа студентки 3 курса

Ицкович Наталии Павловны

Научный руководитель: Волкова О.Н.

Красноярск 2008

Оглавление:

Введение.

Глава I. Теоретические основы исследования.

1.1 Понятие «знак», его свойства.

1.2 Письменность, ее виды и историческое развитие.

1.3 Эволюция китайской письменности.

1.4 Анализ первобытного, пралогического мышления.

1.5 Соотнесение пралогического и языкового мышлений.

1.6 Древнекитайские мифы о сотворении человека и возникновении мира.

1.7 Рассмотрение сущности ритуала как сакральной сферы жизни человека.

1.8 Обычаи и обряды Древнего и современного Китая, связанные с рождением ребенка.

Глава II. Система классификации иероглифов, семантика которых связана с рождением ребенка.

2.1 Лексико-семантическое поле, полученное в ходе исследования.

2.2 Попытка классификации полученных иероглифов.

Заключение.

Библиография.

Введение.

Данная работа посвящена изучению рождения как ритуального акта в структурно-семиотическом аспекте на примере китайской культуры.

Целью курсовой работы является рассмотрение и понимание сути рождения как ритуала через китайский иероглиф.

В рамках достижения цели данной работы были поставлены следующие задачи:

Ввести понятие «знак» и описать его особенности;

Рассмотреть первобытное, мифологическое мышление Китая и его выражение в китайском письменном знаке;

Проанализировать мифы и легенды Древнего Китая, а также обряды и обычаи, связанные с рождением ребенка, возникновением мира и появлением человека.

Вычленить из материала Большого китайско-русского словаря под ред. Ошанина И.М. иероглифы, семантика которых связана с деторождением, проанализовать полученный слой лексики и попытаться классифицировать его.

В соответствии со спецификой материала, целями и задачами его изучения в работе использовались следующие методы:

1) метод лингвистического наблюдения и описания;

2) метод междисциплинарного исследования;

3) метод анализа;

4) метод обобщения.

Актуальность данного исследования определяется его связью с психолингвистикой, поскольку анализ лексических единиц позволяет выявить некоторые особенности менталитета и культуры, воссоздать языковую картину мира народов Китая через ее рефлексию в знаках письменности.

В разделе «Введение» дается обоснование целесообразности, актуальности, научной новизны темы исследования; определяются цель и задачи работы и методы исследования.

В первой главе «Теоретические основы исследования» дается расшифровка понятия «знак», создается представление об исторически сложившихся видах письменности и, в частности, о китайской иероглифике и ее эволюции. Также в первой главе происходит ознакомление с понятием «первобытное мышление» и его взаимосвязи с языковым мышлением, анализируются некоторые мифы о появлении человека и традиции, связанные с ритуалом рождения.

Второй раздел посвящен попытке создания классификации слоя лексики, выделенного в процессе исследования. В заключении подведены итоги проведенного исследования и намечены перспективы дальнейшего изучения вопроса.

Глава I. Теоретические основы исследования.

1.1 Понятие «знак», его свойства.

В фантастических «Путешествиях Гулливера», написанных Дж. Свифтом, рассказывается об удивительных людях, которые решили обходиться без языка и вели беседы не с помощью слов, а с помощью самих предметов, предъявляемых собеседнику. Фантазия Свифта наделила каждого такого мудреца большим мешком, в котором он носил с собой все предметы, о которых идет речь, не те или иные «реальности», служащие темой сообщения, а некие заместители этих реальностей, представители их, вызывающие в сознании образ, представление или понятие об этих реальностях, в частности, и тогда, когда самих этих реальностей поблизости нет. Адресату сообщения предъявляется не А, о котором идет речь, а некое Б, являющееся «представителем» этого А для сознания адресата. Вот это Б, замещающее и представляющее А, мы и называем знаком. «Знаковая ситуация» наличествует всякий раз, когда, как говорили в старину по-латыни, aliquid stat pro aliquo - «что-то стоит вместо чего-то другого».

Впрочем, эта формула является слишком широкой, и в нее нужно внести одно уточнение. Ведь нас интересуют знаки, используемые в процессе человеческого обмена информацией, осуществляемого его участниками сознательно, преднамеренно и целенаправленно. Тучи на небе можно в каком-то смысле назвать «представителем» приближающегося дождя, и они могут быть для человека своего рода «знаком». Восприняв этот «знак», человек сделает практические выводы (например, отправляясь из дому, захватит с собой зонт). Но в этом случае нет ситуации общения: нет «отправителя сообщения», нет и «адресата», для которого сообщение предназначалось. Здесь поэтому правильнее говорить не о знаке, а о признаке, или симптоме, символе. Симптом хотя и позволяет наблюдателю делать определенные выводы, но вовсе не предназначен специально для получения таких выводов. Знак же в собственном смысле имеет место лишь тогда, когда что-то (некое Б) преднамеренно ставится кем-то вместо чего-то другого (вместо А) с целью информировать кого-то об этом А.

Во всех случаях преднамеренного обмена информацией мы имеем дело с такого рода знаками. Портфель, случайно забытый на стуле в аудитории, - не знак (хотя и признак того, что там кто-то был); портфель же, сознательно положенный на стул, может служить знаком того, что место занято. Все системы средств, используемых человеком для обмена информацией, являются знаковыми, или семиотическими, т.е. системами знаков и правил их употребления. Наука, изучающая знаковые системы, называется семиотикой, или семиологией (от др.греч. sema «знак»).

Язык не составляет исключения из общего правила. Он тоже знаковая система. Но он - самая сложная из всех знаковых систем.

Примерами относительно простых систем могут служить железнодорожный семафор, светофоры разных типов, дорожные знаки, информирующие водителей о тех или иных особенностях предстоящего отрезка пути, либо предписывающие или запрещающие выполнение каких-либо действий. Рассматривая эти и некоторые другие подобные системы, мы можем сделать следующие наблюдения:

1. Все знаки обладают материальной, чувственно воспринимаемой «формой», которую иногда называют «означающим» или «экспонентом знака» (от лат. expono «выставляю напоказ»). В приведенных выше примерах экспоненты (поднятое или опущенное крыло семафора, красный, зеленый или желтый огонь светофора, то или иное изображение на куске жести) доступны зрительному восприятию. В других случаях экспонент воспринимается слухом (например, в телефоне - непрерывный гудок низкого тона, частые гудки высокого тона и т.п.), осязанием (буквы шрифта для слепых). Существенно только то, чтоб экспонент был так или иначе доступен восприятию человека, т е. чтобы экспонент был материальным.

2. Материальный, чувственно воспринимаемый объект (или материальное «событие» - например, гудок в телефонной трубке) только в том случае является экспонентом какого-либо знака, если с этим объектом (или событием) связывается в сознании общающихся та или иная идея, то или иное «означаемое» - содержание знака.

3. Очень важным свойством знака является его противопоставленность другому или другим знакам в рамках данной системы. Противопоставленность предполагает чувственную различимость экспонентов (например, поднятое крыло - опущенное крыло семафора) и противоположность или, во всяком случае, различность содержания знаков (в примере с семафором: «путь открыт» - «путь закрыт»). Из факта противопоставленности знаков вытекает, что не все материальные свойства экспонентов оказываются одинаково важными для осуществления их знаковой функции: в первую очередь важны именно те свойства, по которым эти экспоненты отличаются друг от друга, их «дифференциальные признаки». Некоторые же свойства оказываются и вовсе несущественными. Также противопоставленность знаков ярко проявляется в случае, так называемого, нулевого экспонента, когда материальное, чувственно воспринимаемое отсутствие чего-либо (объекта, события) служит экспонентом знака, поскольку это отсутствие противопоставлено наличию какого-то объекта или события в качестве экспонента другого знака. Так, включение левой или правой «мигалки» является знаком поворота автомобиля соответственно направо или налево, а невключение «мигалки» есть нулевой экспонент, передающий содержание «еду прямо».

4. Установленная для каждого данного знака связь между его экспонентом и содержанием является условной, основанной на сознательной договоренности. Она может быть чисто условной: например, связь между зеленым цветом и идеей «путь свободен». В других случаях связь между экспонентом и содержанием может быть в большей или меньшей степени мотивированной, внутренне обоснованной, в частности, если экспонент имеет черты сходства с обозначаемым предметом или явлением. Элементы такой изобразительной, наглядной мотивированности находим в некоторых дорожных знаках (например, изображение бегущих детей, зигзага дороги, поворота и т.д.).

5. Что касается содержания знака, то его связь с обозначаемой знаком действительностью носит принципиально иной характер. Содержание знака есть отражение в сознании людей, использующих этот знак, предметов, явлений, ситуаций действительности, причем отражение обобщенное и схематичное. Так, знак извилистой дороги (изображение зигзага) в каждом конкретном случае своего использования указывает на реальные извилины данной конкретной дороги, вообще же (потенциально) относится к любой извилистой дороге, к классу извилистых дорог, обозначает факт извилистости дорог как общую идею, в отвлечении от частного и конкретного. Этим содержанием знак обладает также и тогда, когда никакой извилистой дороги поблизости нет (например, в учебной таблице дорожных знаков).

1.2 Письменность, ее виды и историческое развитие.

Письмо относится к величайшим изобретениям человечества. Письмо помогает людям общаться в тех случаях, когда общение звуковым языком или невозможно, или затруднительно. Главные затруднения для общения звуковым языком представляют пространство и время. Устное речевое общение (без специальных технических усовершенствований, как рупор, громкоговоритель и, наконец, телефон, радио) возможно только на ограниченном радиусе от говорящего, в пределах слышимости речи; что же касается преодоления времени, то уже давно сложились поговорки о преимуществах письма перед устной речью: «Слово не воробей: вылетит - не поймаешь», но «Что написано пером, не вырубишь топором», что примерно соответствует латинской поговорке: Verba volant - scripta manent - «Слова летают, надписи остаются». И происхождение письма следует относить к тем эпохам, когда у говорящих людей появилась потребность преодолевать в связи с более сложными общественными отношениями пространство для взаимоотношений с отдаленными членами рода или с другими племенами и для увековечения чего-либо во временах. Тем самым послания («письма») и надгробно-триумфальные надписи - первейшие виды письменности. Но первые (т. е. письма) так же «мимолетны», как и слова устного языка, и мы можем их изучить лишь по живой практике тех племен, которые до последнего времени пользовались такими видами письма (это лингвист может почерпнуть у этнографов); вторые же (т. е. мемориальные надписи) доступны непосредственному наблюдению (надписи на скалах, на стенах ископаемых пещер, надгробные плиты, триумфальные арки и т. п.).

Являясь дополнительным средством общения к устному речевому общению, письмо в своих различных формах и видах в разные эпохи по-разному соотносилось со звуковым языком.

Вопреки мнению некоторых ученых, прежде всего, следует отвергнуть возможность появления письма до языка. Без языка нет человека, а тем самым не может быть и письма. Письмо на всех этапах развития человека - добавочный, вторичный способ общения. Но это отнюдь не означает, что письмо всегда передавало прямо язык. Передача графическими средствами языка с его грамматикой и фонетикой - очень поздний этап развития письма; в более ранние эпохи письмо могло и не передавать элементов языка, но, тем не менее, быть орудием общения. Первично, очевидно, возникли «послания», которые очень мало напоминали наши письма. Так, греческий историк Геродот (V в. до н. э.) писал, что скифы направили персам, с которыми воевали, «послание», состоявшее из настоящих живых зверей и птиц (лягушка, мышь, птица) и пяти настоящих стрел, что означало: «Если вы, персы, не научитесь прыгать по болотам, как лягушки, прятаться в норы, как мышь, и летать, как птица, то вы будете осыпаны нашими стрелами, как только вступите на нашу землю». Это пример символической сигнализации, где каждая вещь что-либо прямо символизирует («птица» - «летать» и т. п.), общий смысл такого послания был разгадан жрецами Дария, царя персидского, не только исходя из этой прямой символизации, но и из знания «контекста»: кто такие скифы, где они живут, как воюют и т.д.

Наряду с этой символической сигнализацией существует и условная сигнализация, когда сами «вещи» ничего не выражают, а используются как условные знаки.

Таким образом, в широкое понятие письма можно включить все виды общения людей при помощи оптических знаков, т. е. знаков, воспринимаемых глазом; под это определение подходит не только собственно письмо и печать, а также и любые воспроизведения письменных и печатных знаков, например рекламные «надписи» из неоновых трубок на магазинах или из консервных банок на витрине, из декоративных цветов или разноцветных камешков на клумбах, эскадрильи самолетов, построенные в виде букв, образующих какое-нибудь слово, но и всевозможные дымовые, световые, цветовые сигналы, например семафоры, светофоры, морские и речные сигналы флагами и фонарями и т.п.

Собственно письмо, т. е. начертательное письмо, связанное с использованием для общения графических (от гр. graphikos - «начертательный») знаков (картинок, значков, букв, цифр), образует более узкий круг.

Начертательное письмо в разных своих формах или прямо соотносится с языком, отражая в графике языковые формы, или же является вспомогательным, но не связанным с языком средством общения, так как не отражает в графике языковых форм.

Начертательное письмо зарождается как пиктография (от лат. pictus - «живописный» и гр. grapho - «пишу»), т.е. письмо рисунками. Образцы пиктографического письма обнаружены как археологами, так и этнографами.

В пиктографии обозначающим служит схематический рисунок человека, лодки, животных и т. п.; конечно, и историк искусства, и этнограф заинтересованы в изучении таких рисунков. так как искусство и письмо в этих случаях нерасчленимы, однако для функции письма художественные достоинства рисунков несущественны, важна схожесть с объектом и опознаваемость темы, т. е. система передачи информации графическими знаками.

Обозначаемым в пиктографии служит жизненная ситуация (охота, поездка), вещи (весло, лодка), существа (люди, животные); словесное оформление всего этого для пиктографии несущественно (т. е. пиктограмму можно «читать» и именами, и глаголами и др.).

«Человек пошел на охоту, добыл шкуру зверя, затем другую, охотился на моржа, поехал на лодке с другим охотником, заночевал» здесь линейный ряд рисунков передает линейный ряд сообщения.

Пиктограмма. «Дневник» эскимоса-охотника.

Пиктография не связана с алфавитом, т. е. набором определенных знаков, и тем самым не связана с обучением чтению и письму, так как нужные для передачи вещи и ситуации надо только похоже изобразить; несвязанность пиктографии с формами языка позволяет ей быть удобным средством общения разноязычных племен.

Некоторые исследователи связывают типы пиктограмм с другим вспомогательным средством общения людей - с жестами и их типами, что, безусловно, могло иметь место и требует продолжения исследования. Однако мнение о том, что пиктография и жесты в определенный период заменяли язык, лишено всякого основания, и жесты, и пиктография были только у говорящих людей и не могли заменить языка.

С развитием понятий и абстрактного мышления возникают такие потребности письма, которые пиктография уже не может выполнять, и тогда возникает идеография (от гр. idea - «идея» и grapho - «пишу»), т. е. «письмо понятиями», когда обозначаемым является не сам жизненный факт в его непосредственной данности, а те понятия, которые возникают в сознании человека и требуют своего выражения на письме.

Переход от пиктографии к идеографии связан с потребностью графической передачи того, что не обладает наглядностью и не поддается рисуночному изображению. Так, например, понятия «зоркость», «бодрствование» нельзя нарисовать, но можно нарисовать тот орган, через который они проявляются, т. е. через изображение глаза. Таким образом, обозначающее на первых шагах идеографического письма остается тем же рисунком, но обозначаемое меняется: рисунок глаза как пиктограмма обозначает «глаз», а как идеограмма - «зоркость», «бодрствование», т. е. функцию данной вещи или результат ее использования. Таким же образом «дружбу» можно передать изображением двух рук, пожимающих одна другую, «вражду» - изображением скрещенного оружия и т. п.

Рисунок в этих случаях выступает в переносном, а тем самым и в условном значении. Этот перенос значения рисунков очень похож на метонимический перенос в лексике названия орудия на результат его использования; ср. язык - «орган» и язык - «речь» и рисунок глаза - «глаз» и тот же рисунок - «зоркость», «бодрствование» и т. п. На данном этапе развития письма одни и те же рисунки могли иметь и прямое значение (что изображено), и переносное (сопутствующие явления), что, конечно, очень затрудняет дешифровку письменных памятников этого типа письма. Потребность убыстрения письма и возможность передавать более сложные по содержанию и длинные по размерам тексты привели к схематизации рисунков, к превращению рисунков в условные значки - иероглифы.

Иероглифы - от греческого hieroglyphoi - «священные письмена» (буквально: «резьба жрецов», так как, во-первых, не писали, а резали на кости и других материалах, а во-вторых, «тайной» иероглифического письма владели жрецы).

Иероглифическое письмо удобно тем, что посредством его знаков можно передать и наглядное, и отвлеченное содержание; здесь уже возникает вопрос алфавита, так как, для того чтобы читать и писать, надо знать и иметь в распоряжении известный набор знаков и определенное для данного текста и притом очень большое количество иероглифов.

Итак, идеография - это такое письмо, в котором графические знаки передают не слова в их грамматическом и фонетическом оформлении, а те значения, которые за этими словами стоят. Поэтому, например, в китайской иероглифической письменности омонимы передаются разными иероглифами, а звучат они и морфологически построены одинаково.

Новый этап развития письма возник в странах Ближнего Востока в связи с целым рядом исторических событий.

На данном этапе развития письменности главное было в том, что надо было письмо сделать более доступным для пользующихся им, а количество таких людей все возрастало в связи с развитием торговли, передвижений и, наконец, с установлением государственности.

В связи с этим были разные попытки упростить способ письма. Исходя из связи языка и письма, эти попытки могли быть разными.

Во-первых, в отношении к лексике. Таким путем пошла китайская письменность. Так, для обозначения понятия «слеза» нужно было сочетать два знака: «глаза» и «воды»; для того чтобы выразить понятие «лаять», надо было соединить знаки «собаки» и «рта». Иногда логика этих сочетаний делается малопонятной, например в китайском письме иероглиф «корабля» в сочетании со знаком «пламени» надо понимать «пожар», а в сочетании со знаком «рта» - «болтливость». Этот путь сокращения идеографического алфавита был малопродуктивным.

Другой путь сокращения и упрощения идеографического письма связан с грамматикой. Так, можно корням оставить их иероглифы, а в производных формах от этих корней употреблять дополнительные иероглифы со значением аффиксов; но этот путь доступен только для тех языков, где есть членимость слова на корень и аффиксы. Однако такой метод очень в малой степени может обеспечить сокращение алфавита, так как количество корней почти безгранично, а для каждого корня нужен свой иероглиф.

Самый продуктивный способ оказался в фонографии (от гр. phone - «звучание» и grapho - «пишу»), когда письмо стало передавать язык не только в его грамматическом строе, но и в его фонетическом обличии.

1.3 Эволюция китайской письменности.

В 1899 г. близ города Аньяна, у деревни Сяотунь крестьяне во время пахоты нашли в земле черепашьи панцири и кости животных с вырезанными на них знаками. Землепашцы приняли их «за кости дракона» и использовали для приготовления «целебных лекарств». Однако вскоре выяснилось, что это были гадательные надписи буцы. Они оказались наиболее ранними из обнаруженных памятников китайской иероглифической письменности, настоящим историческим архивом древнейших китайских династий. Эти знаки получили название иньские письмена -- по имени древнего царства, в современных пределах которого они были найдены.

Конструкция и графика древних знаков на гадательных костях существенно отличается от современного их изображения. Часто встречаются варианты одного и того же знака, нередки и совмещенные написания двух-трех знаков в одном. Все надписи располагаются вертикально, как правило, справа налево, хотя иногда надписи были разбросаны по кости в беспорядке, но опять-таки только по вертикали.

Отдельные знаки в иньских письменах наглядно передают контуры изображаемых предметов, либо содержат в себе их наиболее характерные черты. И хотя графические изображения, к примеру, солнца, луны, телеги, лошади с течением времени менялись, все же многие из тех древнейших рисунков дошли до наших дней и в известной степени сохранились в современной иероглифике.

Анализ знаков на гадательных костях, которые получили название цзягувэнь, позволяет с уверенностью говорить о том, что уже в то время сложилась довольно развитая иероглифическая система, возникновению и формированию которой предшествовал длительный исторический период.

Иероглифы иньских надписей получили свое дальнейшее графическое развитие в виде «головастикового письма». В китайских литературных источниках содержатся указания на то, что головастиковое письмо использовалось в начальные период династии Чжоу (1066-777 гг. до н.э.). Каждый иероглиф изображался несколько увеличенным в верхней части и постепенно уменьшался в размере в нижней, приобретая вид головастика.

Предшествующая иньцам эпоха, как это признано учеными, была периодом применения каменных орудий, техника плавки бронзы только зарождалась. Ко времени династии Чжоу эта техника уже достигла известного совершенства: из бронзы делали различные виды оружия, жертвенные сосуды, ритуальные предметы. На большом количестве бронзовых изделий, созданных для обрядовых и культовых целей, -- на кубках, ковшах, вазах, треножниках -- наряду с узорами и изображениями животных встречаются и надписи.

Надписи на бронзовых сосудах получили название цзиньвэнь. Иероглифические знаки на сосудах выглядят так же, как и на гадательных костях. Расширился круг понятий, изменилась лексика, совершенствовался грамматический строй языка, а вот графика иероглифа пока не претерпела сколько-нибудь значительных перемен.

В эпоху Чжаньго быстро увеличивается количество вариантов написания отдельного конкретного знака. Можно сказать, что каждое царство пользуется своей письменностью, да и внутри этого царства тоже нет единой сложившейся системы письменных знаков. Некоторые иероглифы украшаются птицеподобными чертами, не имеющими ни малейшего отношения к смысловой нагрузке данного знака. В письменах воцаряется произвол. Письменность этого периода называется чжоувэнь, или дачжуань -- почерк больших печатей.

После того как в 221 г. до н.э. император Цинь Шихуан объединил под своей властью разрозненные и слабые царства в единую империю, он дальновидно приказал своему первому министру Ли Сы произвести стандартизацию письма. Сначала это произошло в царстве Цинь, затем -- в остальных. За каждым знаком, несущим определенный смысл, закрепилось одно-единственное его написание. Одновременно со стандартизацией некоторые знаки приобрели более простое написание. И хотя в целом графика знака оставалась на уровне цхягувэнь и цзиньвэнь, прогресс в развитии письма был налицо. Новый стиль письма получил название сяочжуань -- почерк малых печатей. Им и сейчас пользуются художники и граверы при создании своих произведений.

Следующим шагом к упрощению написания все еще по-прежнему сложных знаков было введение письма «лишу». В конце III в. до н.э. постепенно набирает силу процесс упрощения сяочжуань. Меняются орудия письма, совершенствуется сам почерк. Иероглифы становятся более простыми, отдельные линии из округленных и извилистых, как в сяочжуань, превращаются в прямоугольные и прямые; иероглифы в целом принимают форму прямоугольников.

В период Троецарствия (220-280 гг. н.э.) окончательно сформировывается почерк «кайшу», который без каких-либо серьезных изменений сохраняется до наших дней. По сравнению с лишу, новое письмо более упорядочено и систематизировано, иероглифы приобрели одинаковую величину, окончательно приняли форму прямоугольников.

Почерк лишу дал рождение и еще одному стилю написания знаков. В лишу, как и в кайшу, иероглиф писался черта за чертой, с отрывом орудия письма от бумаги, т.е. довольно медленно. Но в повседневной жизни писать нужно было быстрее (так же, как это делаем мы). Попробовали в момент письма сократить то, что было возможно. А что можно -- упростили или соединили. Так возникла скоропись -- цаошу -- травяное письмо.

Помимо вышеперечисленных способов письма есть еще один, занимающий промежуточное положение между кайшу и цаошу. В этом почерке видоизменяются отдельные элементы иероглифа, но число их в каждом знаке сохраняется. Характерным для этого письма является то, что черты иероглифа могут писаться за один прием, без отрыва кисти от бумаги. Данный вид письма получил название синшу. В настоящее время при письме большинство людей пользуются именно им.

1.4 Анализ первобытного, пралогического мышления.

"Первобытное мышление" является выражением, которым очень часто пользуются с некоторого времени. Выражение "первобытное" является чисто условным термином, который не следует понимать в буквальном смысле. Выражение "пралогическое" переводят термином "алогическое" как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогическим, т. е. неспособно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легко доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства, они говорят на языках, подчас очень сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и так же быстро, как и дети белых. Однако первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторичные причины, первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим.

Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная структура встречается только у первобытных людей. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, - быть может, всегда - в одном и том же сознании.

Под представлением подразумевается факт познания, поскольку сознание наше просто имеет образ или идею какого-нибудь объекта. Совсем не так следует разуметь коллективные представления первобытных людей. Деятельность их сознания является слишком мало дифференцированной для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или образы объектов, независимо от чувств, от эмоций, страстей, которые вызывают эти идеи и образы или вызываются ими. Под этой формой деятельности сознания следует понимать у первобытных, людей не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что считается у нас "представлением", смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими. Не будучи чистыми представлениями в точном смысле слова, они предполагают, что первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-нибудь или боится чего-нибудь, что связано с каким-нибудь действием, исходящим от него или воздействующим на него. Действие это является то влиянием, то силой, то таинственной мощью, но действие это неизменно признается реальностью и составляет один из элементов представления о предмете.

Для того, чтобы обозначить одним словом это общее свойство коллективных представлений можно сказать, что эта психическая деятельность является мистической. В самом узком смысле термин "мистический" подходит к вере в силы, влияния, действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не менее реальные.

Другими словами, реальность, среди которой живут и действуют первобытные люди, сама является мистической. Ни одно существо, ни один предмет, ни одно явление природы не являются в коллективных представлениях первобытных людей тем, чем они кажутся нам. Почти все то, что мы в них видим, ускользает от их внимания или безразлично для них. Зато они в них видят многое, о чем мы и не догадываемся. Например, для "первобытного" человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, наделен определенным влиянием на членов своего тотема, класса или подкласса, определенными обязательствами в отношении их, определенными мистическими отношениями с другими тотемами и т. д.

А если мы возьмем человеческое тело? Каждый орган его, как об этом свидетельствуют столь распространенные каннибальские обряды, а также церемонии человеческих жертвоприношений, имеет свое мистическое значение. Сердцу, печени, почке, глазам, жиру, костному мозгу и т. д. приписывается определенное магическое влияние. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами.

Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным.

Общеизвестен факт, что первобытные люди и даже члены уже достаточно развившихся обществ, сохранившие более или менее первобытный образ мышления, считают пластические изображения существ, писанные красками, гравированные или изваянные, столь же реальными, как и изображаемые существа. "У китайцев, - пишет де-Гроот, - ассоциирование изображений с существами превращается в настоящее отождествление. Нарисованное или скульптурное изображение, более или менее похожее на свой оригинал, является аlter еgо (вторым "я") живой реальности, обиталищем души оригинала, больше того, это - сама реальность". Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то это потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в оригинале объективные реальные черты, и только эти черты: например, форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т. д. Для первобытного человека изображение живого существа представляет смешение признаков, называемых нами объективными, и мистических свойств. Изображение так же живет, так же может быть благодатным или страшным, как и воспроизводимое и сходное с ним существо, которое замещается изображением.

Кроме того, первобытные люди вполне сознательно придают столько же веры своим сновидениям, сколько и реальным восприятиям. Они верят сновидениям именно потому, что сновидения отнюдь не являются для них низшей и ошибочной формой восприятия. Напротив, это высшая форма: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно. Этим объясняется также то почтение и благоговение, которое питают к ясновидящим, пророкам, а иногда даже к сумасшедшим. Им приписывается специальная способность общаться с невидимой реальностью. Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о привидениях, духах и т. д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественного: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия. Для первобытного же человека, напротив, этой линии не существует. Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей одних - видимых, осязаемых, подчиненных неизбежным законам движения, и других - невидимых, неосязаемых, "духовных". Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистичным является и всякое восприятие.

1.5 Соотнесение пралогического и языкового мышления.

Мифологическое и языковое мышления тесно переплетены между собой. Структура мифологического и языкового мира определяется одинаковыми духовными представлениями. Но это может быть полностью осознано лишь при обнаружении общих корней. Поэтому надо вернуться к точке, где берут начало две расходящиеся линии. И эту точку можно найти, потому что мифу и языку свойственна одна и та же концептуальная форма (метафорическое мышление).

Часто подчеркивается, что именно метафора создает духовную связь между языком и мифом, но в рассмотрении самого этого процесса и его направления теории сильно расходятся. Тут идет спор о временном и духовном первенстве языка перед мифологией или мифа перед языком.

Метафора - сознательный перенос названия одного представления в другую сферу - на другое представление, подобное какой-либо чертой первому или предполагающее какие-либо косвенные с ним "аналогии". Такое намеренное отождествление двух различно воспринимаемых и различно задуманных содержаний - основной способ мифологического мышления и переживания.

Языковая форма метафоры соотносится с мифологической. Одна вторгается в другую и обусловливает ее содержание. Эта обусловленность может рассматриваться только как взаимная. Язык и миф с самого начала находятся в неразрывной связи, из которой постепенно они вычленяются как самостоятельные элементы. Они являются различными побегами одной и той же ветви символического формообразования, происходящими от одного и того же акта духовной обработки, концентрации и возвышения простого представления. В звуках языка, так же как и в первичных мифологических образах, находит завершение одинаковый внутренний процесс: и те и другие снимают внутреннее напряжение, выражают душевные переживания в объективированных формах и фигурах.

В языковом и, прежде всего в мифологическом мышлении преобладает следующая тенденция. Здесь господствует закон, который можно было бы назвать законом нивелирования и растворения специфических отличий. Каждая часть эквивалентна целому, каждый экземпляр - виду. Каждая часть не только репрезентирует целое, а индивид или вид - род, но они ими и являются; они представляют не только их опосредованное отражение, но и непосредственно вбирают в себя силу целого, его значение и действенность. Этому принципу подчиняется и им пронизано все магическое мышление. Тот, кто управляет какой-либо частью целого, получает в магическом смысле власть над целым. Чтобы обеспечить себе магическое господство над телом человека, достаточно, например, завладеть его обрезанными ногтями или волосами. Такую же роль играет тень человека, его след или отражение в зеркале. Еще у пифагорейцев существовало предписание тщательно поправить постель после вставания, с тем, чтобы оставшийся там отпечаток тела не мог быть использован во вред человеку. Эта основная черта мифологической метафоры позволяет точнее определить и понять смысл и действие того, что обычно называют метафорической функцией языка. Если верно, что метафору в общем смысле следует рассматривать не как определенное явление речи, а как одно из конститутивных условий существования языка, то для ее понимания нужно вернуться к основной форме образования понятий в языке. Они возникают из акта концентрации, компрессии чувственного опыта, создающего необходимые предпосылки для формирования каждого языкового понятия.

Все, что не названо, вообще не существует в языке, а все одинаково названное, кажется абсолютно одинаковым. Миф оживает и обогащается благодаря языку, а язык - благодаря мифу. В этом постоянном взаимодействии и взаимном проникновении подтверждается единство духовного начала, из которого они оба происходят, различными выражениями и ступенями которого они являются. В языке действует и другая сила - сила логоса.

1.6 Древнекитайские мифы о сотворении человека и возникновении мира.

Вначале во Вселенной существовал лишь первобытный водный хаос Хунь-тунь, по форме подобный куриному яйцу, и бесформенные образы блуждали в кромешной тьме. В этом Мировом яйце зародился сам собой Пань-гу.

Долгое время спал Пань-гу непробудным сном. А проснувшись, увидел вокруг себя тьму, и это его опечалило. Тогда разломал Пань-гу скорлупу яйца и вышел наружу. Все, что было в яйце светлого и чистого, поднялось наверх и стало небом - Ян, а все тяжелое и грубое опустилось вниз и стало землей - Инь.

После своего рождения Пань-гу создал всю Вселенную из пяти первичных элементов: Воды, Земли, Огня, Дерева и Металла. Делал Пань-гу вдох, и рождались ветра и дожди, выдыхал - грохотал гром и сверкала молния; если же открывал он глаза, то наступал день, когда закрывал их - воцарялась ночь.

Понравилось Пань-гу то, что сотворено оказалось, и побоялся он, что смешаются опять небо и земля в первобытный хаос. Потому крепко уперся Пань-гу ногами в землю, а руками - в небо, не давая им соприкоснуться. Прошло восемнадцать тысяч лет. С каждым днем поднималось небо выше и выше, земля становилась прочнее и больше, а Пань-гу рос, продолжая удерживать небо на вытянутых руках. Наконец, небо стало таким высоким, а земля такой прочной, что они уже не могли слиться воедино. Тогда Пань-гу опустил руки, лег на землю - и умер.

Его дыхание стало ветром и облаками, голос - громом, глаза - солнцем и луной, кровь - реками, волосы - деревьями, кости - металлами и камнями. Из семени Пань-гу возникли жемчужины, а из костного мозга - нефрит. Из тех же насекомых, что ползали по телу Пань-гу, получились люди.

Прародителями людей называют также пару божественных близнецов Фу-си и Нюй-ву, живших на священной горе Кун-лунь. Были они детьми моря, Великого Бога Шень-нуна, принявшие обличье полулюдей-полузмей: обладали близнецы человеческими головами и телами морских змей-драконов.

Разные есть истории о том, как Нюй-ва стала прародительницей человечества. Одни говорят, что вначале родила она некий бесформенный комок, разрезала его на мелкие кусочки и разбросала по всей земле. Там, где они упали, появились люди. Другие же утверждают, что однажды Нюй-ва, сидя на берегу пруда, принялась лепить из глины маленькую фигурку - подобие самой себя. Очень радостным и дружелюбным оказалось глиняное существо, и до того оно понравилось Нюй-ве, что она вылепила еще множество таких же человечков. Ей захотелось заселить людьми всю землю. Чтобы облегчить себе работу, она взяла длинную лиану, опустила ее в жидкую глину и встряхнула. Разлетевшиеся комья глины сразу же превратились в людей.

Но трудно лепить глину, не разгибаясь, и устала Нюй-ва. Тогда она разделила людей на мужчин и женщин, повелела им жить семьями и рожать детей.

Фу-си же научил своих детей охотиться и ловить рыбу, добывать огонь и варить пищу, изобрел "сэ" - музыкальный инструмент типа гуслей, рыболовную сеть, силки и прочие полезные вещи. Кроме того, он начертил восемь триграмм - символических знаков, отражающих различные явления и понятия, что ныне мы называем "Книгой перемен".

Люди жили счастливой, безмятежной жизнью, не зная ни вражды, ни зависти. Земля в изобилии давала плоды, и людям не нужно было трудиться, чтобы прокормить себя. Родившихся детей укладывали, как в колыбель, в птичьи гнезда, и птицы забавляли их своим щебетом. Львы и тигры были ласковы, как кошки, а змеи - не ядовиты.

Но однажды дух воды Гун-гун и дух огня Чжу-жун поссорились между собой и начали войну. Дух огня победил, а побежденный дух воды в отчаянии так сильно ударился головой и гору Бучжоу, подпиравшую небо, что гора раскололась. Лишившись опоры, часть неба обрушилась на землю, проломив ее в нескольких местах. Из проломов хлынули подземные воды, сметая все на своем пути.

Нюй-ва бросилась спасать мир. Она набрала камней пяти различных цветов, расплавила их на огне и заделала дыру в небе. В Китае существует поверье, что если приглядеться, то можно увидеть заплату на небе, отличающуюся по цвету. В другом варианте мифа Нюй-ва починила небо при помощи мелких блестящих камешков, которые превратились в звезды. Затем Нюй-ва сожгла много тростинка, собрала в кучу образовавшийся пепел и запрудила водные потоки.

Порядок был восстановлен. Но после починки мир слегка перекосился. Небо склонилось к западу, и туда каждый день стали скатываться солнце и луна, а на юго-востоке образовалась впадина, в которую устремились все реки на земле. Теперь Нюй-ва могла отдохнуть. По одним вариантам мифа, она умерла, по другим - вознеслась на небо, где до сих пор живет в полном уединении.

1.7 Рассмотрение сущности ритуала как сакральной сферы жизни человека.

Ритуал - древнейшая форма трансляции культурных ценностей и смыслов, приобщения индивида к сакральным истокам культуры.

Ритуал - это коллективное действие, повторяющее сакральный акт из мифологического сюжета и имеющее космическое значение. Посредством ритуала человек ощущает свою теснейшую связь со всей природой и с космосом. Большая часть ритуалов, осуществлявшихся в традиционном (и особенно в первобытном) обществе, позволяла человеку почувствовать интимную связь, соединяющую человека с социумом, а также связь социума с природой. Речь идет, прежде всего, о календарных ритуалах, связанных с явлениями природы - сменой времен года, а также с поклонением солнцу, луне и звездам в моменты их особенного положения (солнцестояние, солнцеворот, солнечное затмение, полнолуние, и т.д.). Все эти явления занимали важное место в мифологическом сознании древних людей, сверявших ритм своей жизни с космическими событиями, что придавало ритуалам космическое измерение и вселенский смысл. Человек принимал активное участие в жизни природы, был убежден, что без его участия могут произойти катастрофические события, что придавало вселенский смысл соблюдению ритуала. Именно поэтому несоблюдение традиции жестоко каралось - ведь нарушение порядка природы, в сохранении которого принимала активное участие традиционная культура , могло, по мнению древних людей, повлечь за собой непредсказуемые последствия, включающие гибель всего социума.

Действительно, следует признать, что соблюдение традиции и ритуала может быть источником глубоких переживаний, наполняющих вселенским смыслом жизнь индивида и связывающих его со всем социумом и с природой.

Специфика ритуального общения связана с представлениями о мире, господствовавшими в традиционной культуре и разделяющими мир по ценностной вертикали на "верх" и "низ". Положение человека - в середине между верхним и нижним мирами. Именно это промежуточное (и в то же время центральное) положение обуславливает необходимость ритуала.

Большая часть ритуалов относится к ситуациям "перехода" из одного мира в другой, или из одного состояния в другое. В этом смысле образцовым ритуалом является погребальный ритуал. Человек, участвующий в погребальном ритуале, находится между двумя мирами, и в этой промежуточной зоне привычные формы поведения теряют свой смысл.

Многие ритуалы предполагают магический эффект. Ритуал - магическое действие, имеющее космический смысл. Их функции - упорядочить взаимоотношения между социумом и природой, обезопасить человека от влияния потусторонних сил, структурировать пространство и время, выделив центр и периферию, важные, ценностно-насыщенные моменты времени и ценностно-безразличные.

Виды ритуалов:

а) календарный

б) погребальный;

в) свадебный;

г) рождение ребенка;

д) инициации;

е) ритуал гостеприимства и обмена дарами;

ж) ритуальные жертвоприношения.

1.8 Обычаи и обряды Древнего и современного Китая, связанные с рождением ребенка.

Главная тема традиционной китайской мысли - это не просто символика ритуала, но природа ритуала как символического действия, то есть такого действия, которое указывает на присутствие в одном чего-то другого и даже противоположного, в конечном же счете на сообщительность - связь всего сущего.

Как видно из приведенных выше мифов, основным понятием зарождения жизни является понятие «метаморфоза» как способ движения мира и существования в целом. И поскольку рождение ребенка традиционно понималось в Китае как перерождение души, обряды первых лет жизни ребенка до некоторой степени представляют параллель погребальным.

В старом Китае рождение потомства, причем именно мужского потомства, было главным предназначением женщины. Бесплодная жена рисковала окончить свои дни одинокой и всеми отвергнутой. Потребность исполнить этот семейный долг породила множество суеверных обрядов. Обычно женщины молили о даровании детей божественных покровительниц чадородия, каковыми слыли богини, носившие имя няннян - «матушка» и Бодхисаттва Гуаньинь. В южных провинциях женщины нередко просили шаманок вознестись на Небо, осмотреть растущее там древо их жизни и определить, растут ли на нем цветы и какого они цвета: красные цветы предвещали рождение девочки, белые - мальчика. Многие женщины держали в доме цветы в вазе, считавшиеся земным дубликатом небесных цветов. В Северном Китае о ниспослании детей молили «хозяйку горы Тайшань» или «святых лис». Если мольбы женщины были услышаны, она повязывала красный шнурок на шее глиняной статуэтки ребенка, стоявшей в храме няннян. Существовал обычай тайком брать одну из детских туфелек, лежавших перед алтарем «матушки». Если просительнице давалось родить, она возвращала богине две или три таких туфельки. Обычай красть туфельки в храме чадоподательницы объясняли тем, что слово туфелька было созвучно слову кровь -символу жизни и родства. Считалось также, что рождению детей способствует свежая зелень, сорванная в Праздник Фонарей, или таким же образом сорванный арбуз в праздник Середины Осени.

Во время беременности женщина сравнительно рано прекращала половую жизнь. Разумеется, ей следовало соблюдать множество запретов: не посещать места увеселений и даже не ходить в гости, не влезать на лестницу, не ходить без зонта, не есть курятину и т.п. Особые меры предосторожности следовало принимать для того, чтобы не повредить душу еще не родившегося младенца. Будущей матери, во всяком случае, не следовало шить, производить уборку или ремонт в доме, не справившись о местонахождении «утробной души». Самыми популярными талисманами, обеспечивавшими легкие роды, были отточенный нож или магический меч, составленный из старинных монет. В Фуцзяни незадолго до родов женщины старались умилостивить демонов, принося им в жертву восемь или десять блюд, пучки трав и бумажные фигурки крабов. Одновременно в доме устанавливали алтари богинь, помогавших при родах. Поскольку рожавшая женщина считалась особенно подверженной козням нечистой силы, на время родом принимались чрезвычайные меры защиты от злых духов: двери комнаты, где находилась роженица, держали закрытыми, в комнате зажигали свечу и вывешивали бумажные фигурки укротителей нечисти. У постели роженицы клали раскрытый зонт, зеркало и другие обереги.

В северных провинциях женщина обычно рожала на канне, устланном соломой, в Южном Китае - на отдельной кровати. Все члены семьи роженицы выходили во двор, причем ее мужу, пока продолжались роды, не полагалось разговаривать. Послед клали в кувшин, который обматывали красной тряпицей и зарывали поглубже в землю, или топили в реке. Чтобы отогнать нечисть, стучали в гонги, били посуду и даже клали рядом с роженицей буддистские сутры и конфуцианские каноны. Широко распространен был обычай зажигать факел, причем роженицу переносили через него в качестве очистительного обряда.

В момент рождения ребенка гадали о его судьбе. Если в это время шел дождь, то считалось, что новорожденному будет трудно в жизни, а если снег - что он будет богатым и т.п. О рождении ребенка немедленно извещали родителей роженицы. На Севере им посылали по этому случаю манты и лапшу, на Юге в случае рождения мальчика высылали петуха, а если рождалась девочка - курицу. В Хэнани знаком рождения девочки служил цветок. В приморских провинциях было принято присылать похлебку из пяти «счастливых» компонентов, в число которых входили лапша, куриное яйцо, персики, сахар, вяленая рыба. В Северном Китае по случаю рождения мальчика на воротах дома вешали красное полотнище и лук с тремя стрелами из персикового дерева.

В течение месяца после родов комната, где находилась роженица с новорожденным, считалась нечистой, ее двери всегда держали закрытыми, а окна заклеивали бумагой. Остальным членам семьи запрещалось прикасаться к постели роженицы. Обычно посторонним не разрешали смотреть на младенца из опасения, что его сглазят.

В приморских провинциях новорожденного первым делом укладывали на собачью подстилку, желая ему, чтоб он был «здоров как собака». Нередко его заворачивали в пеленки, сшитые из старых отцовских штанов, поскольку в китайском языке слово штаны является омонимом слова «горести», и этот обряд, как верили, прививал младенцу терпение и стойкость. С той же целью воспитать способность терпеть «горечь жизни» ребенку накануне первого кормления вливали в рот отвар горечавки, приговаривая: «Сегодня ешь горький отвар, потом каждый день будешь есть сахар». Губы младенца смачивали мясным бульоном, сладкой водой, рисовым отваром и рыбной похлебкой, желая ему здоровья, богатства, долголетия и прочих благ.