Пушкинская модель журналистики: структура, культурологическая стратегия и практика просвещенных реформ печати

Размещено на http://www.allbest.ru

На правах рукописи

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

ПУШКИНСКАЯ МОДЕЛЬ ЖУРНАЛИСТИКИ: СТРУКТУРА, КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ И ПРАКТИКА ПРОСВЕЩЕННЫХ РЕФОРМ ПЕЧАТИ

10.01.10 - журналистика

Третьякова Елена Юрьевна

Воронеж 2010

Работа выполнена в Краснодарском государственном университете

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор Тулупов Владимир Васильевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Станько Александр Иванович;

доктор филологических наук, профессор Коломийцева Елена Юрьевна;

доктор филологических наук, доцент Лебедева Татьяна Васильевна

Ведущая организация: Пермский государственный университет

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Воронежского государственного университета.

Ученый секретарь

диссертационного совета,

кандидат филологических наук Гладышева С.Н.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Принятая правительством РФ Концепция национальной безопасности стимулирует отход от модернизации компонентов культурного бытия и называет приоритетной задачу восстановить за ближайшее десятилетие (до 2020 г.) условия органического развития языка. Для реализации этого государственной важности решения требуется гибко совместить познание и поддержку матрично-алгоритмических основ органического языкового развития с моделированием подвижного перекрестья книжных / некнижных компонентов информационного потока, формируемого СМИ и СМК. Поэтому актуально выяснить: какая социокультурная модель журналистики стратегически обеспечит реализацию намеченной цели?

По существу, возврат к органическому языковому развитию потребует создать современный аналог реалии, известной в истории как пушкинское начало золотого века русской национальной культуры Нового времени. Однако при текстовом подходе к культурно-информационной деятельности аспекты создания классически совершенного литературного языка, смоделированные А. С. Пушкиным, когда он встал во главе «аристократического направления» отечественной журналистики 1830-х гг., не были раскрыты. Методология, изучавшая язык как порождение метафорических переносов смысла, не давала ключа к реформаторской стратегии гениального поэта. Не учитывались главные факторы органического развития: метонимическая природа бесписьменного мифа и гармоническая доминанта просвещенных реформ, очищающих от вторичной переработки артефактов перекрестье книжного / некнижного культурного опыта, т.е. текущее общение на базе литературного языка, организуемое печатью или иными медиа. журнал русский книжный культурный

Журналистика XX столетия выступала полигоном «западных» культурных технологий. Получавшие мощную инженерную оснастку инновации и модернизации препятствовали естественному срастанию языков с вековыми пластами качественного наследия культур, в результате чего угас алгоритм первичной культурно-языковой деятельности. Текущая репрезентация целостного языкового мышления оказалась вытеснена из восприятия живых носителей языка; образцы эпического самосознания сохранилось лишь на «островках» классических художественных произведений и в архаическом фольклоре. В силу культурно-языковых обстоятельств никто не придавал особого значения записанным рукою Пушкина тезисам о «журнале русском», не было учтено, что, называя журналистику «рассадником людей государственных» («Обозрение обозрений», 1831), поэт имел в виду не «европейскую» модель текущей переработки и трансляции культурного опыта. Судя по конспекту плана к газете «Дневник» (1831-1832), Пушкин предлагал «правительству как орудие его действия на общее мнение» иную модель и имел в виду стратегию, помогающую уяснить: «Что есть журнал европейский? Что есть журнал русский <...> Каков может быть русский журнал» (VI, 329).

Для устранения постмодернистского кризиса важно учесть специфику этой стратегии, избранной Пушкиным-журналистом, а также осознать близость нынешней когнитивной ситуации с той, что сопутствовала романтизму на рубеже между натурфилософией и теорией Откровения. Это будет способствовать правильной постановке такой проблемы, как воздействие книжно-журнальной практики на судьбы живых (этнических) языков.

Сбой медиатехнологий, именуемый в XX веке «остановкой литературного процесса», в пушкинские времена называли впадением литературы в ничтожество. В литературных обществах и периодике 1820-1830-х гг. шло активное обсуждение причин «замедления хода словесности» (VI, 229). Так как синтез мер, исключающих «ничтожество литературы русской» (VI, 360), достигнут гениальным поэтом - основателем «Литературной газеты» и «Современника», целесообразно изучить выработанный им тип персонального журнализма и ансамбль текущего издания как модель и образец стратегии, всецело обращенной на службу органичному языковому развитию.

Суть типа мифотворчества, которому отдал предпочтение Пушкин-журналист, может быть раскрыта при междисциплинарном подходе, опирающемся на представление о «внутренней форме» языка в культуре (В. фон Гумбольдт, А. А. Потебня). Лингвокультурологический аспект такого познания особенно актуален, поскольку он позволяет прогнозировать развитие событий. Чтобы осознанно руководить переходом от искусственного к органическому языковому развитию, нужна концепция, интегрирующая функции книжных / некнижных элементов передачи качественного достояния культуры. Понимая интеграцию как гармонию, диссертант называет ее концепцией сингармонизма. Разработку концепции следует вести на уровнях философско-теоретическом (выявление генотипа и матрично-алгоритмических характеристик) и сравнительно-типологическом (сопоставление разновременных феноменов и компонентов структуры органично развитого культурно-языкового процесса). Таким нам представляется выявление сходств / различий между предстоящими просвещенными реформами и этапом преобразований, который начался на заре XIX в. деятельностью многочисленных литературных обществ, в том числе «Арзамаса» и «Общества любомудрия» (участники этих кружков были наиболее близкими диалогическими партнерами Пушкина в реформах периодической печати).

Выявленные тем самым особенности «журнала русского» обогатят типологию национальных моделей СМИ и СМК знанием о гармонии и послужат интеграции культурных институтов, объединенных системой безопасных информационных технологий.

Научная разработанность темы. Текстология и фактография моментов жизни поэта, имевших отношение к его журналистской деятельности, представлена в работах П. В. Анненкова, А. Н. Пыпина, Л. Н. Майкова, С. Н. Гессена, Н. П. Барсукова, П. Н. Столпянского, К. Я. Грота, И. Н. Розанова, Б.Л. Модзалевского, Н. О. Лернера, Н. К. Писканова, Е. А. Маймина, Т. К. Батуровой, Р. Н. Клейменовой, Н. А. Решидовой, С. Я. Махониной, С. Л. Абрамович, А. И. Станько, Л. Г. Фризмана, Т. И. Тищенко и др. Но уяснению позиции Пушкина-журналиста довольно долго препятствовал следующий анахронизм: введенная западниками 1840-х гг. установка на идеи заслоняла более раннее, руководившее последователями Карамзина, понимание гармонии вкуса и сердечного воображения. Историки журналистики (В. В. Гиппиус, Н.К. Козмин, К. А. Кузьминский, В. А. Орлов, М. П. Еремин, В. Г. Березина, В. И. Гилельсон, В. А. Мильчина и др.) видели в «аристократическом» и «торговом» направлениях 1830-х гг. два лагеря идейных противоборств.

Между тем, Пушкин говорил: «Зачем писателю не повиноваться принятым обычаям в словесности его народа, как он повинуется законам своего языка?» (VI, 248) и считал все литературные лагеря и их теории родом «сектантства» («Письмо к издателю “Московского вестника”», 1828).

Опыт французской печати показал, что журнальные схватки перерождаются в якобинский террор и узурпацию власти. П. А. Вяземский подчеркивал, что «аристократическое направление» формировало другой путь, и при Пушкине в журналистике было целое, в 1840-х гг. подмененное «более или менее мелкими дробями («Взгляд на литературу нашу в десятилетие со смерти Пушкина», 1847). «Дробными» направлениями стали «эстетическая» (ранний В. Г. Белинский, В. П. Боткин, А. В. Дружинин и др.), «утилитарная» (Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Д. И. Писарев и др.) литературная критика, пропаганда идей «народничества» (Н. К. Михайловский) и пр. Вслед за европейскими теоретиками журналистику стали называть двигателем классовой борьбы (К. Маркс, В. Парето, К. Манхейм и др.), инструментом манипулирования подсознанием (Г. Ле Бон, Г. Тард, З. Фрейд, С. Московичи и др.). Она выступала рупором партийного руководства государством (В. И. Ленин, И. В. Сталин и др.), проводником мер тоталитарного контроля, трактовавшегося как системность (А.Г. Здравомыслов, В. П. Кузьмин и др.), координатором системных компонентов потребительского общества (Л. Н. Федотова и др.).

При автономном развитии отраслей гуманитарного знания - более позднем следствии упомянутого дробления - смысл подзаголовка «Литературный журнал» на титуле «Современника» стали объяснять гораздо уже, чем предполагала крылатая фраза «Пушкин наше все» (тезис создателя «органической критики» А. А. Григорьева). О персональном мифе Пушкина (начало его изучения положено В. Я. Брюсовым и Р. О. Якобсоном) и трансформации образа Пушкина в мифе русской культуры писали в основном литературоведы и культурологи. В программной статье сборника «Легенды и мифы о Пушкине» (1994) М. Н. Виролайнен предложила концепцию, о которой нельзя не упомянуть в обзоре комплексных научных разработок, предшествовавших нашему исследованию. Создатель персонального мифа предстает либо как «человек образа» (романтики-индивидуалисты), либо как «человек пути» (протеи, подобные Пушкину). Гармоническую суть правила карамзинистов «Писать, как говорят, и говорить, как пишут», раскрыла Л. Я. Гинзбург (глава «Школа гармонической точности» книги «О лирике», 1964-1974), вклад в дальнейшую разработку проблемы внесли С. Т. Вайман («Гармонии таинственная власть», 1989), М. Н. Бойко (исследование «Пушкин: Трагедия. Гармония. Покой», опубликованное в книге «Авторские миры в русской культуре первой половины XIX века», 2005). О роли Пушкина в концептосфере русского мира писали отечественные (Д. С. Лихачев, В. С. Непомнящий, С. А. Кибальник, О. И. Высочина, И. З. Сурат, Н. С. Котова и др.) и зарубежные специалисты (П. Дебреццени, Д. Баннлей и др.), придерживавшиеся постулата о метафорической природе мифа (Э. Кассирер, М. Элиаде).

Однако согласно «русской школе» гуманитарного воззрения, миф растет как метонимическое целое. Создатели этой школы, ученики Ф. И. Буслаева и старших славянофилов, не разнообразили герменевтические ходы, чтобы не дробить наследие национальной культуры на мифологии (понятие во множественном числе, как в известном сборнике Р. Барта «Мифологии»), амальгамирующие (термин Потебни) язык. Научное знание, указывал А. Н. Веселовский («Историческая поэтика»), должно усваивать присущий органично развитому мифу «каркас народной психологии». А. А. Потебня («Мысль и язык») объяснил это как «кристаллизацию стихий, находящихся в сознании»: люди в новой среде из новых элементов выстраивают те же духовные сущности, которые действовали на прежних этапах становления их культуры.

Перечисленные моменты помогают понять, как достигается устойчивое (гармонически подвижное) равновесие компонентов информационного процесса, и продолжают философскую линию, намеченную «Московским вестником», «Европейцем», к более ранним истокам которой принадлежат «Арзамасские протоколы» (особенно 1817-1818 гг.), массив рукописных материалов, отражающий издательские планы участников этого общества, и рукопись Д. В. Веневитинова «О состоянии просвещения в России» (1826, опубликована в 1831 г. под названием «Несколько мыслей в план журнала»). Аналогичные идеи развивал в статьях и диссертации «О сущности поэзии, называемой романтической» (1830) Н. И. Надеждин. Таков вклад современников Пушкина в проработку вопроса, каким может быть «русский журнал».

Глубоким истолкователем карамзинско-пушкинского вклада в журналистские стратегии 1820-1830-х гг. был И. В. Киреевский. В своих работах (особенно итоговых, 1856 г.) он обогатил гумбольдтианский метод. Применительно к «деконструкции дискурса журналистики, науки и политики» лингвофилософские идеи Киреевского модифицировал К. Гарднер, ученик О. Розенштока-Хюсси, пропагандировавший эти идеи в Европе (и с 1993 г. - в России). Но для разработки безопасных информационных технологий концепция Розенштока-Хюсси и его учеников менее пригодна, чем наработки самого Киреевского (труд «О необходимости и возможности новых оснований для философии»). Именно они дают альтернативу позитивистским методам. В том числе структурно-семиотическому анализу (Т. Б. Фрик, С. В. Денисенко, С. Г. Слуцкая, М. Гринлиф, Г. Гиффорд и др.) и поиску проблемно-тематических и жанровых перекличек между известными западными журналами и изданиями, которые редактировал Пушкин (Б. В. Казанский, Д. П. Якубович, А. А. Долинин, А. Дейнегга и др.).

Ранее не была выявлена преемственность модели «журнала русского» с разработками И.-Г. Гердера («Парамифии», «Идеи к философии истории»), с которым во время заграничного путешествия беседовал Карамзин. Но сторонники «деконструкции дискурса СМИ» (П. де Манн, Ф. Гваттари и др.) утверждают, что возможность понять правоту таких мыслителей эпохи Просвещения, как Гердер, еще не упущена. Это, можно полагать, повлияет и на изучение национальных моделей журналистики стран Америки, Европы, Африки и Азии (В. Е. Аникеев, С. И. Беглов, Г. Ф. Вороненкова, Ю. В. Лучинский, В. П. Терин и др.), социокультурной модели отечественной журналистики советского и постсоветского периода (Е. П. Прохоров, Р. Ф. Абдеев, И.В. Кондаков, В. В. Прозоров, Г. П. Почепцов, А. С. Панарин и др.). Из советских ученых Э. С. Маркарян первым в 1970-х гг. потребовал вернуть теорию социокультурного моделирования на базис саморазвития архаических устоев народной традиции; тогда откорректировать эту идею с аналогичными установками немецкого романтизма и русской гуманитарной школы XIX в. еще не представлялось возможным. Но импульс к корректировке нарастал, около 30 лет накапливался фон изменений, вследствие которых ныне Концепция национальной безопасности придала государственный статус положению о возврате к органическому развитию национального языка.

Постановка вопроса об универсальных свойствах пушкинской модели «журнала русского» осуществлена в нашей монографии «Коммуникативное пространство печати: пушкинская модель» (2002). В ряде других публикаций мы очертили границы моделирования подобных стратегий и соотнесли концепцию сингармонизма с подходами, которые в пределах понятий своего времени предлагали Н. И. Надеждин, И. В. Киреевский, Н. В. Гоголь, П. А. Вяземский, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, И. С. Аксаков, пушкинисты Серебряного века, а также с интерпретацией этих подходов в работах других исследователей (С. Г. Бочаров, В. П. Попов, М. М. Панфилов, Н. А. Бенедиктов, Н. С. Капустин, Н. Н. Вихрова, Н. В. Суздальцева, В. С. Болтунов, Ю. А. Немировская, Д. П. Ивинский и др.).

Предмет диссертационного исследования - модель журналистики, поддерживающая органичное развитие национального языка.

Объект изучения - пушкинский этап просвещенных реформ отечественной периодической печати.

Цель исследования - дать системное представление о безопасных информационных технологиях как сингармонизме книжных / некнижных компонентов культурной деятельности.

Достижению цели служит решение следующих задач:

1. Реконструировать по опубликованным и рукописным произведениям, черновикам, переписке, мемуарам и иным документальным свидетельствам этапы становления «журнала русского» в ходе просвещенных преобразований первой трети XIX столетия. Охарактеризовать позицию различных участников реформы, их вклад в ее осуществление.

2. Проверить гипотезу о том, что эпический баланс книжных / некнижных компонентов культурно-языкового процесса стал основой персонального журнализма А. С. Пушкина и ансамбля изданий, благодаря которым поэт возглавил «аристократическое направление» отечественной периодики.

3. Обосновать базисное значение параметров эпическая объективность / субъективизм (эгоцентризм, индивидуализм) для характеристики типов журналистского мифотворчества. В системном представлении о первичной (органичной «ходу словесности народа») и вторичной (амальгамирующей национальный язык) переработке артефактов дать «формулу» оптимального взаимодействия письменных / устноречевых компонентов информационного процесса.

4. Установить различия опубликованных / не пошедших в печать фрагментов собеседования Пушкина с единомышленниками и противниками. Охарактеризовать его способ обобщения журнальных полемик и притчевый характер текстов, разъяснявших цели просвещенной реформы. По дневнику творческих событий Болдинской осени 1830 г. показать, какую роль в создании пушкинской модели журналистики сыграло умозрение «сквозь магический кристалл».

5. Сформулировать концепцию сингармонизма книжных / некнижных компонентов информационного процесса, преемственную с воззрениями Пушкина и любомудров на культурную миссию журналистики. Разработать методику освоения лингвофилософских открытий И. В. Киреевского при создании безопасных информационных технологий. Доказать, что пушкинская стратегия просвещенных реформ нормализует алгоритм взаимодействия органично развитых языковых феноменов, при котором устойчивым внешним выражением «внутренней формы» языка (структурной подосновы всех культурных данностей) выступает вековая преемственность между поколениями.

Теоретико-методологическая база исследования. Главный источник методологии - «русское гумбольдтианство», представители которого не квалифицировали отсутствие научных объяснений как незнание (лакуны возмещаются житейской практикой, для которой «нравственность в природе вещей»). Апофатическое (несловесное) понимание истины уберегает язык от амальгамирования (А. А. Потебня), а культуру от эклектичной (подчиненной обоснованию или пропаганде тех или иных идей) переработки артефактов. Первичная (эпическая) переработка не дробит смыслы, образы-понятия «выплескивают» в речь единство внутренней формы языка, как протуберанцы солнца - единую энергию солнцевещества; и тогда энергия пронизывает всю действительность, а не «островки», чудом сохранившиеся в классических художественных текстах и эпических поэмах древности.

Пушкин-журналист дал стратегию преобразований, преемственный рост которых создал «русскую школу» в искусстве и гуманитарном познании. Концепция смиренно-личностной речи, мышления и познавательной деятельности (И. В. Киреевский, А. С. Хомяков), учение о метонимической природе архаического мифа (Ф. И. Буслаев и такие его последователи, как А. Н. Веселовский обосновавший на этом наиболее емкие способы типологического анализа культурных параллелей), комплекс лингвопсихологических идей А. А. Потебни упомянуты нами при освещении научной разработанности проблемы. Там же названы и некоторые теоретические источники, влиявшие на уяснение задач нашего исследования. Их ряд следует пополнить источниками, которые служили предметом философской рефлексии арзамасцев, любомудров и Пушкина (Б. Паскаль, Б. Спиноза, Г. С. Сковорода, Ф. Шиллер, Ф. Шеллинг, И.-В. Гёте, Ж. де Сталь, П.-С. Балланш и др.).

Изложенная в диссертации оценка мира книг и журналов читателями XIX столетия системно выверяет сведениями эпистолярных и мемуарных источников изыскания П. И. Бартенева, В. И. Срезневского, Д. Н. Овсянико-Куликовского, Д. С. Святополка-Мирского, В. В. Вересаева, Я. К. Грота, П.В. Владимирова, А. И. Белецкого, И. Н. Розанова, А. Я. Гурвича, В. Б. Банка, Н.П. Смирнова-Сокольского, Л. В. Чернец, Т. М. Фроловой, А. И. Рейтблата, Г. В. Жиркова, Н. Ф. Филипповой, В. А. Кошелева, А. Г. Битова, Г. П. Талашова, Г. Е. Потаповой, А. Ю. Балакина, Е. О. Ларионовой, Е. В. Осмининой, И. И. Мазур, В. В. Кунина, В. М. Есипова и др. Привлечены наблюдения над ментальностью русских / европейцев (В. В. Набоков, Ю. М. Лотман, В. К. Кантор и др.). Кроме мемуарных свидетельств (С. П. Жихарев, А. И. Дельвиг, С. С. Уваров, М. А. Дмитриев, Ф. Ф. Вигель, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, К.А. Полевой, К. Д. Кавелин, А. Ф. Смирдин, И. И. Панаев, М. П. Погодин, В.И. Даль, В. А. Соллогуб, О. Н. Смирнова, П. П. Вяземский и др.) в характеристику литературного быта эпохи включены сведения, изложенные у В. И. Резанова, В. М. Истрина, Ю. Н. Тынянова, В. А. Орлова, М. И. Аронсона, С. А. Рейсера, Н. Л. Бродского, Ю. Г. Оксмана, С. М. Бонди, Г. О. Винокура, Г. П. Макогоненко, Н. Н. Петруниной, Л. А. Краваль, Н. К. Гея, Р. Ю. Данилевского, Н. А. Попковой и др. В особую группу можно выделить структурно-семиотические труды о пушкинском творчестве, которые мы пересматриваем в свете своей концепции. Это различные интерпретации «Повестей Белкина» (А. Глассэ, В. Есипов, О. Поволоцкая и др.), «Маленьких трагедий» (Р. Якобсон, Л. Димитров, Н. Кашурников и др.), сказок и поэм Пушкина (В. Зуева, Д. Медриш, А. Фаустов и др.).

Для реконструкции замыслов и практических шагов А. С. Пушкина изучены периодика и книги 1820-1830-х гг., дневники, произведения, письма поэта, его единомышленников и противников, придворная и деловая переписка, мемуары. В круг источников включены «Арзамасские протоколы», публицистическое и эпистолярное наследие участников этого общества, а также общества любомудрия. Проводя последовательное отграничение персонального мифа Пушкина-журналиста от пушкинского мифа русской культуры, соискатель делает предпочтения, имеющие определенную методологическую значимость. За основу берутся устойчивые соответствия смысла высказываний о задачах просвещенной печати в публикациях 1810-1870-х гг. Наиболее тщательно учтены позиции людей, участвовавших в формировании замысла реформы (А. И. Тургенев, Н. И. Тургенев, В. А. Жуковский, П. А. Плетнев, Д. В. Веневитинов, В. К. Кюхельбекер, И. В. Киреевский, А. И. Кошелев, А. С. Хомяков, Н. В. Гоголь, П. А. Вяземский и др.). Принимаются во внимание моменты их биографии и особенности их персональных мифов.

В вопросе о гармоничном моделировании культурного опыта мы развиваем идею о тождестве предметов и тождестве их окрестностей (А. И. Уемов). В подходе к эволюции книжных составляющих информационного процесса следуем трудам по эпистемологии знания в Средние века / Новое время (М. Фуко, С. С. Аверинцев, В. П. Визигин, В. С. Библер и др.) и пересматриваем концепцию «социальных эстафет» А. М. Розова.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования. Постановка вопроса о пушкинской модели книжных / некнижных компонентов культурно-информационной деятельности принципиально нова для корпуса современных работ по теории журналистики. Открываемый концепцией сингармонизма подход концентрирует смысл вопроса о безопасных информационных технологиях на онтологически значимой проблеме поддержки органического развития языка и мифа национальной культуры. Концепция позволяет доказательно подтвердить универсальный характер модели, воплотившей идею о единстве механизмов просвещенной трансляции культурного опыта во все века (идея была известна поэту в интерпретации И.-Г. Гердера, Н. М. Карамзина, П.-С. Балланша и др.).

Моделирование «журнала русского» впервые истолковано как процесс, гармонично сконцентрировавший русский и европейский контекст преобразований. Существенной новизной обладают предложенные способы реконструкции этапов этого процесса: выделяя не замеченные ранее грани соавторства поэта с учителями, старшими и младшими единомышленниками, с соперниками, диссертант исходит из следующего. К синтезу романтических, сентименталистских и классицистических установок вывели принципы «очищения языка». Сближая литературный язык с почвой фольклорного предания, Пушкин осуществил и намерение арзамасцев формировать арену журналистики как аналог хореи - коллективное действо, в котором главенствует не индивидуальность, а эпический взгляд на мир, естественно объединявший актеров, хор, публику в театре золотого века древнегреческих Афин.

При научном обосновании двух типов журналистского мифотворчества, диссертантом найден теоретический ход, позволяющий разделить / сдвоить структурные уровни безопасных информационных технологий, один из которых соответствует матрице архаического мифа (структурная подоснова витального), другой - практике умозрения «сквозь магический кристалл» (ментальный инструмент гибкого перехода синхронии в диахронию). Преимущество такого подхода состоит в возможности найти оптимальную (первичную, первобытную, как называл ее Пушкин) «формулу» соотношения практик устной / письменной речи, выявить алгоритм перерастания менее протяженных отрезков развития в более протяженные (ментальное десятилетие - витальное тридцатилетие - золотой век). Самостоятельный инновационный характер носят предложенные соискателем методы: равновесного учета ретроспективных / профетических составляющих культурно-информационного потока; анализа ненарративных компонентов и апофатических звеньев в «ансамбле издания»; изучения топологии ментального пространства, организуемого умозрением «сквозь магический кристалл»; выявления алгоритмов развертывания / свертывания полноценной трансляции культурно-языкового предания в отрезках, соизмеримых с этапами развития личности, мерами сменяемости исторических поколений и эпох.

На защиту выносятся положения:

1. Пушкинская модель журналистики объединила проекты просвещенной реформы печати, имевшиеся у наиболее близких поэту представителей русского общественного мнения первой трети XIX века. Подготовительный этап, когда эти проекты обсуждались, но еще не были опробованы, прошел до 1825 г. На втором этапе (1825-1829) диалог о «вхождении поэзии в действительность» сопровождался апробацией журнального проекта русских сторонников немецкой философской теории романтизма. Начало третьего этапа (1830-1836) следует отсчитывать с Болдинской осени - творческой лаборатории, в которой Пушкин наедине с самим собой выверил замысел любомудров подходом к задачам периодического издания, сложившимся у арзамасцев как противников ложного классицизма. Эти «очистители языка» считали наиважнейшим эпический баланс книжной / некнижной речи, при котором происходящему на сцене журналистики живо откликается амфитеатр.

Решение об органичной поддержке «нормального хода словесности» стало основой «журнала русского». В соответствии с этой моделью печатные органы выступают зрелыми образцами ментального единства, пронизывающего все разнообразие жизненных наблюдений и мнений. Каждый том журнала (газеты) - звено процесса, сохраняющего «в движении покой». Гармоничный культурно-языковой и нравственный итог не сковывает приволье и широту приложения творческих сил любого из участников журнального замысла. Пример тому - ансамбль материалов пушкинского «Современника».

2. Пушкин активизировал тип персонального мифотворчества, позволяющий «и в книге говорить, как в сказке». Приобщенный к воспроизводству матрицы архаического Древа Речи литературный язык явил богатырскую мощь органического развития, природа которого гораздо богаче результатов аллегорико-метафорической переработки мифологического материала. При вторичной переработке обломки мифа - мотивы, образы, сюжеты - становятся подсобным материалом герменевтических практик; каждая отрасль знания создает свой искусственный язык, и расслоение (амальгамирование) языкового опыта ведет к распаду культурного предания. Глобальные информационные кризисы успешно преодолевают органично развитые культурные миры, в которых пространство познания сращено с историческим преданием этноса, а необходимые мыслительные процедуры компактно хранит «внутренняя форма» живого языка, энергетически емко проявляющая себя при ненарративной (гармоничной) центровке смысла сравниваемых реалий и метонимическом единстве метаморфоз речи.

3. «Журнал русский» (альтернатива «журналу европейскому») создавался как инструмент информационной деятельности, обеспечивающий именно такую монистическую центровку предметных и непредметных единств. Такая модель журналистики универсально упрочивала синтез просвещенных преобразований: закрепляла и уравновешивала подвижное перекрестье ретроспективно / проективных лучей, воссоединявших практику «школы гармонической точности» (по Л. Я. Гинзбург, - совместный результат деятельности трех преемственных волн культурной жизни русского просвещенного дворянства) с идеями философской критики, которая «не сухо и дельно» объясняла законы органичного культурно-языкового развития.

Этим ознаменован выдающийся момент в истории русской журналистики 1820-1830-х гг., когда, как сказал П. А. Вяземский, «силы раздробленные, второстепенные» не могли заменить собой «силу полную и сосредоточенную». Смиренно-личностные звенья информационного потока - проводники умозрения «сквозь магический кристалл», вовлекающие в сферу действия энергий эпического понимания мира современность и историю (наследуемые от поколения к поколению ретроспективно-проективные отрезки пути) - и создают тот «общий богатый итог» книжного / некнижного опыта, который может служить эталоном безопасных культурных технологий. Пушкинская модель журналистики - наиболее полный их образец, освоение которого послужит переходу от фазы «заката культуры» к новой фазе расцвета.

4. Извлечь из созданной Пушкиным реалии доступный современному познанию механизм, дать оздоравливающий импульс практике СМИ и СМК призвана концепция сингармонизма («всесозвучие» - от sэn `вместе`, harmonнa `созвучие`) книжных / некнижных компонентов информационного процесса. Комплекс ее доказательных и объяснительных возможностей позволяет раскрыть феномен золотого века русской культуры Нового времени как устойчивый континуум словесно-жизненного предания, выросший на базе просвещенных реформ журналистики. Гармоническим центром этого континуума и накопленного нашими соотечественниками многовекового культурно-языкового опыта оказался этап преобразований, возглавленный гениальным поэтом. Тогда подтвердилось, что звенья синхронных информационных взаимодействий (в пушкинскую эпоху их создавала журналистика, теперь - СМИ и СМК) способствуют не только видоизменению, но и определенной группировке книжных / некнижных компонентов культуры. Типов группировки два: сужающийся (эгоцентричный) и широкий (устойчиво транслирующий эпический пульс жизни органично развитого культурно-языкового предания).

5. Смиренно-личностный («белкинский») тип коммуникативной позиции, при котором субъект речи не репрезентирует в информационной деятельности эгоистические (свои или групповые) интересы, оптимален для синхронно действующих информационных звеньев: наброски родословной и другие фрагменты персонального мифа поэта показывают, что он отдавал предпочтение именно этому типу журналистской активности. Пушкин разъяснял цели реформ в притчах, перерабатывал смысл журнальных полемик так, чтобы звучащий сию минуту на страницах периодики хор (ансамбль издания) эпически проецировал в будущее лучшие достижения народа.

По дневнику событий Болдинской осени 1830 г. (моножурналу, фиксировавшему результаты философского эксперимента, о котором гласит пушкинский тезис: «Вдохновение нужно в поэзии, как в геометрии») можно реконструировать пушкинский анализ драмы европейского самосознания. Проверяя возможности умозрения «сквозь магический кристалл», поэт отыскал модель, устраняющую индивидуалистические противоречия. Среди любомудров (старших славянофилов) наиболее полезное для создания безопасных информационных технологий разъяснение этой модели найдено И. В. Киреевским (работы 1856 г.). Освоение соответствующих лингвофилософских представлений полезно вести в совокупности с применением в теории журналистики психолингвистических (А. А. Потебня) и иных методик, на которых построены работы о мифе Ф. И. Буслаева, А. Н. Веселовского и других выдающихся представителей русской гуманитарной школы XIX столетия.

6. Входящее в концепцию сингармонизма учение о топологии ментального пространства дает соответствующий современным когнитивным практикам вариант разъяснения апофатических элементов мышления, в основе которого лежит «кристаллизация» духовного опыта. Соответствующий философский базис культурно-информационных и образовательных технологий поможет устранить факторы амальгамирования, ведущие к недоразвитию массового сознания, и целенаправленно формировать реалистическое речевое мышление у представителей журналистских профессий. Совокупность историко-познавательных и дидактико-прагматических аспектов вопроса о пушкинской модели «журнала русского» - инструмент прогнозирования и выработки преемственных шагов, направленных к коренному улучшению культурно-языковой ситуации в стране.

Апробация работы. Результаты исследований докладывались на 36 научно-теоретических и научно-практических конференциях, а также в Комиссии по сохранению пушкинского наследия (ИМЛИ им. А. М. Горького).

Содержание диссертации отражено в монографии «Коммуникативное пространство печати: пушкинская модель» (14,4 п.л.). Теоретико-практические выходы идей автора нашли применение в ряде учебных пособий: «Культурология: философия, теория и история мировой культуры: для студентов факультета журналистики», «Ирония в структуре художественного текста», «Николай Иванович Надеждин: своеобразие публицистического творчества», «Пушкин и любомудры: две стороны диалога о просвещенной реформе печати», «Риторика - искусство тысячелетиями отточенной речи и контакта с аудиторией» и др. общим объемом более 30 п.л., в опубликованных текстах открытых лекций (общий объем 3 п.л.), а также в 42 статьях и 4 тезисных публикациях докладов (около 43 п.л.), получивших положительные отзывы и цитируемых в научной и учебно-методической литературе.

Материал опробован при преподавании дисциплин «История отечественной журналистики», «Культурология», «История литературы и искусств», «История отечественной литературы», «Русский язык и культура речи» и ряда спецкурсов на факультетах русской и романо-германской филологии ТашГУ (1985-1996), факультете журналистики КубГУ (1996-2008), факультете русской филологии СФАГПИ (1997-1999), информационно-библиотечном факультете, факультете права и юридической защиты культуры и факультете телерадиовещания КГУКИ (2003-2010).

Практическая значимость исследования. Выводы и рекомендации автора работы нацеливают на освоение безопасных информационных технологий. Инструментарий концепции сингармонизма создает непозитивистское направление комплексных научных исследований, оптимизирующее тактику и стратегию институтов медиа, ценное для методики преподавания теоретических, историко-культурных дисциплин журналистского цикла. Упрочивая преемственность с просвещенными начинаниями, благодаря которым «пушкинский» литературный язык стал органичной частью классического наследия мировой культуры, предложенный в диссертации подход способствует качественной профессиональной подготовке организаторов СМИ и СМК, книгоиздателей, насыщает культурно-гражданственным смыслом их обучение языку и родной словесности. Разработанная соискателем система представлений о пушкинской модели журналистики находит применение в преподавании истории и теории журналистики, литературы, книговедческих, культурологических, лингвистических дисциплин, а также является теоретико-методологическим базисом лекций для преподавателей и аспирантов, материалом семинаров «Основы православной культуры».

Структуру работы определяют поставленные задачи и логика исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, библиографического списка (503 названия).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении раскрыта актуальность темы, обоснована взаимосвязь предмета и объекта научного рассмотрения, упомянуто о теоретической новизне и практической значимости выдвигаемого на защиту подхода к пушкинскому этапу реформ. Определена ключевая значимость концепции сингармонизма для создания безопасных информационных технологий.

В I главе «Истоки и этапы осуществления пушкинской реформы журналистики» доказано, что пушкинская модель журналистики воссоединила позиции двух наиболее близких Пушкину дружеских литературных кружков 1810-1820-х гг. Ход доказательства разбит на пять разделов. В первых трех показано, как вместе с отношением к печатным полемикам менялись проекты собственных периодических изданий «Арзамасского братства безвестных литераторов» и «Общества любомудрия»; последующие два раздела освещают формирование собственного пушкинского подхода.

Раздел 1.1 «Неизданный журнал “Арзамаса”». Печатный орган, издание которого намеревались начать члены этого дружеского литературного общества в 1818 г., был зрелым детищем карамзинизма. Сутью формируемого «Новым Арзамасом» (1815-1818) отношения к литературе были поиски выхода из ситуации, в которой ложный классицизм преградил дорогу истинным талантам. С 1818 г. участники бойкотировали «Вестник Европы» и другие издания, где царил дух оленинской Академии наук и шишковской «Беседы любителей русского слова». Чтобы прения о ложном классицизме не умертвили «нашу отроческую словесность» (VII, 107), арзамасцы мечтали открыть свой журнал - свободный от «застуживающей» живое слово теории. Позиция карамзинистов, довольно близкая к учению Г. С. Сковороды, не сковывала «философию сердца» и открывала простор любым талантливым откликам на просвещенные начинания.

С прекращением заседаний «Арзамаса» реализация идеи была отложено на неопределенное время, но наиболее близкие Пушкину участники общества обдумывали шаги (одно издание или систему периодических изданий), способные ввести журнальный процесс в русло, оптимальное для развития национального языка и культуры. В задачи «истинного романтизма они ставили уберечь литературу от «впадения в ничтожество»; представители дидактического декабристского направления предлагали формулировку: «избежать безнародности». В обоих случаях имелся в виду путь, на котором страницы журналов не будут служить пропаганде частных субъективных мнений, борьбе авторских самолюбий, меркантильным расчетам.

Понимая, что на периодических изданиях лежит ответственность за «очищение языка», старшие соратники Пушкина рассчитывали оптимизировать баланс письменных / устных начал языкового опыта в силу определенного типа речевой традиции. Отграничение условий, при которых такой баланс сохраняется, от условий, ухудшающих культурно-языковую ситуацию, проведено в разделе 1.2 «“Русский журнал” и русский язык».

Как известно, споры о правах на гражданство в «rйpublique des lettres» (республике письмен) не привели европейских журналистов к тому реалистическому итогу, которого достигли на почве русской культуры Пушкин и его соратники по «аристократическому направлению». Называя журналистику рассадником людей государственных, поэт полагался на могучий рост здоровых всходов культурного самосознания при органическом развитии языка, полноценном воспроизведении его генотипической основы. Романтики пушкинского круга именовали причастность генотипу народностью; современные философы формулируют как «тождество предметов и их окрестностей» (А. И. Уемов). Все это касается устойчивой трансляции мифа метонимической природы.

Говоря, что в христианском тысячелетии судьба русского языка сложилась счастливее, чем судьбы романо-германских языков, Пушкин считал трансформации языка и исторического предания неразрывными: «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою <> история ее требует другой мысли, другой формулы», - отреагировал он на «Историю русского народа» Н. А. Полевого, пытавшегося подражать Б.-Г. Нибуру (VI, 284). Не исключено, что под «формулой» подразумевалось взаимовлияние письменных (П) / устных (У) начал культурно-языкового процесса. В языках европейских народов Нового времени возобладала «формула» П>У; в православной книжности сохранилась более древняя «формула» У>П, поскольку органичный тип развития стихийно избавлял культурно-языковую традицию от эклектики. Сохранить тип органического развития и при активном функционировании периодической печати считали необходимым «очистители языка» (по воспоминаниям В. К. Кюхельбекера, Пушкин с гордостью причислял себя к этой школе). Л. Я. Гинзбург применила к ней название «школа гармонической точности» (взяв выражение Пушкина из отзыва на поэму Ф. Н. Глинки «Карелия», опубликованного в «Литературной газете»). Когда гармония истинно христианского жизненного выбора пронизывает семейственный и гражданский дух поколений, преемственные волны упрочивают гибкий баланс устной / письменной речи (возможность «писать, как говорят, и говорить, как пишут»).

Свое культурно-философское объяснение этого баланса давали авторы, печатавшиеся на страницах журнала «Московский вестник» и близких к нему альманахов. Программе реформ журналистики, выношенной участниками «Общества любомудрия», посвящен раздел 1.3 «Идеи и опыт “Московского вестника”». Незадолго до трагедии 1825 г. обсуждение идей «высокого романтизма» в отечественной печати вполне подготовило переход к реалистическому моделированию книжных / некнижных составляющих культурно-жизненного достояния. О том свидетельствовал возросший качественный уровень журналов и альманахов: «Сын отечества», «Мнемозина», «Полярная звезда», «Русская старина», «Северные цветы», «Урания» и др. Мог ли этап, подтвердивший высоту гражданского чувства, цельность и самобытность духовных ориентиров, не сказаться на судьбах журналистики? - Духовно здоровые начала не угасают, не дематериализуются, а питают энергию последующих волн здорового культурного развития. Алгоритмический рисунок ментальных десятилетий русской просвещенности начала XIX в. имел не только два этапа, разделенные между собою Отечественной войной (1801-1812, 1816-1825), но и третий (1825-1836), проверивший истинность христианского и гражданственного чувства людей, воспитанных на идеалах восемьсот двенадцатого года. Три поколения достойно выдержали проверку событиями героическими и трагическими.

На 1825-1829 гг. пришлось время выверки программ реформирования журналистики, имевшихся у просвещенного дворянства. Взаимопониманию в конструктивном диалоге помогали статьи А. С. Пушкина, П. А. Вяземского (от имени «старшей» ветви), Д. В. Веневитинова, И. В. Киреевского (от имени «младшей»). «Вхождение поэзии в действительность» упрочивалось внутренним сродством журнальной стратегии аристократического направления с «гармоническими затеями» наподобие романа «Евгений Онегин», выходившего в свет «тетрадями» (по аналогии с периодическими изданиями).

В разделе 1.4 «Становление реформаторской позиции Пушкина» детализированы шаги, формировавшие модель журнала, эпически обобщающего ход текущих полемик. Отмечено, что пушкинский взгляд на роль «журнальных критик» в 1818-1836 гг. эволюционировал, не отменяя сложившееся на ранней стадии творческого пути понимание «приличий» публичного обсуждения вопросов жизни в литературе.

Стадии, на которой юный поэт брал первые уроки литературного и жизненного воспитания, посвящен параграф 1.4.1 «Этап первый: арзамасские бойцы». В соответствии с правилом «Полезнее быть критикуемым, чем самому критиковать», Пушкин до 1824 г. уклонялся от участия в печатной полемике о чужих и собственных произведениях. Но в эпиграммах и письмах к друзьям высказывал ироничные - насмешливо-критические и серьезные - суждения о состоянии тогдашних журналов, альманахов. Карамзинизм при этом служил главным ориентиром: поначалу из-за стремления равноправно войти в «Арзамасское братство», а затем потому, что вплоть до царского вердикта вернуть Пушкина из Михайловского в Москву переписка с арзамасцами была для ссыльного поэта зеркалом столичной литературной жизни.

По эпистолярию и дневникам Пушкина и членов «Арзамаса» диссертант доказывает, что они хотели поставить заслон безнаказанному шарлатанству и обману публики, наполнить журнальные собеседования живой мыслью, душевностью чувств, избавить «арену журналистики» от кулачных и палочных боев. Договоренность Пушкина и Вяземского об этом окончательно сложилась в 1821 г. После скандала, вызванного эпиграммой «Послание к М. Т. Каченовскому», Пушкин напомнил другу об арзамасском решении (1818) не продолжать полемику с ложным классицизмом, потребовал блюсти границу, за которую просвещенному человеку переходить не должно.

Пушкин до последних дней жизни сознавал себя участником начинаний, к которым его приобщил «Арзамас». Но к проверке возможностей журнала, издаваемого одаренными и честными литераторами, он перешел благодаря открытию «Московского вестника». Почему участники этого журнала признавали поэта своим учителем и наставником, изложено в параграфе 1.4.2 «Этап второй: взаимодействие с молодыми московскими романтиками». Любомудры считали периодику постоянно действующим звеном работы по пропаганде и развитию теории романтизма. Пушкин же старался строить диалог с любомудрами так, чтобы «поэтам в стихах» помогали «поэты в прозе» (публицисты, литературные критики). Это предрешило дальнейшую постановку вопроса о модели «журнала русского». С 1825 г. Пушкин показал себя полемистом, обобщающим суть споров о романтизме более емко, чем другие. Он не боялся шумного разноголосья; активно присоединялся ко всему, что плодотворно для текущего обмена мнений; дистанцировался от того, что нарушает «журнальные приличия» (иногда прямо разъяснял причины своего несогласия, иногда создавал ироническую подсветку журнальных промахов и скандальных ситуаций). Одобряя «дельную» и «не сухую» критику, Пушкин, с одной стороны, уговаривал любомудров разъяснять свои идеи не в статьях, а в повестях. С другой стороны, заботился о том, чтобы публику чаще знакомили с мнением талантливых литераторов о важных, заметных явлениях книжно-журнального мира: «Если бы все писатели, заслуживающие уважение и доверенность публики, взяли на себя управлять общим мнением…» (VI, 328). Немаловажно то, что на данном этапе становления реформаторской позиции Пушкина проект просвещенного периодического издания существовал уже не только в мечтах. Шагами к его осуществлению были альманахи Дельвига, попытки влиять через П. А. Вяземского на позицию «Московского телеграфа», найти общий язык с редактором «Московского вестника». Такое расширение журнального плацдарма позволяло координировать детали замысла (встреча фантазии с реальностью вносит коррективы в абстрактные наметки и планы).

Представители «аристократического направления» немало сделали как организаторы просвещенной периодики. В 1825-1836 гг. у Пушкина с Дельвигом был круг изданий, полностью охватывавший возможности печати своего времени: погодно выходили «Северные цветы», к которым присоединился «Подснежник», альманахи дополнял сначала самый оперативный печатный орган («Литературная газета»), потом орган основательной, вдумчивой оценки текущих литературно-общественных явлений (поквартальное издание «Современник»). В орбиту реформаторских замыслов были включены публикации Пушкина и Вяземского в «Московском телеграфе», немалая часть пути «Московского вестника», «Телескопа», а также целиком - история «Европейца». По количеству изданного (тем более - по качеству) это составило отнюдь не малое приношение на полку любителей родного слова, неравнодушных к судьбам Отечества. Процесс преемственных просвещенных преобразований книжности, начатый Н. М. Карамзиным, шел вширь.

Насколько жизнеспособно придуманное, становится ясно по тому, слаживается ли ритм работы элементов координируемых, но не целиком зависящих от авторов проекта. Если модель гармонична, у реформы будет третий этап - не похожий на первые: положительные изменения пойдут сами собой, без надзора и нажима. Преображение диссонанса в гармонию - веха, от которой мы отсчитываем «Этап третий, собственно пушкинский» (параграф 1.4.3). Такой вехой стал творческий эксперимент осени 1830 г.: Пушкин философско-умозрительным путем проверил совместимость подходов к просвещенной реформе печати, предложенных его старшими и младшими единомышленниками. Младшие (любомудры) полагали, что насущные культурные задачи должен разъяснять ученый журнал, публикующий ученые труды в духе романтической натурфилософии и шеллингианской теории Откровения. Старшие (арзамасцы), отринув отвлеченные теории, желали сделать арену журналистики прямым подобием древнегреческого театра. Пушкина не остановил тот факт, что по внешним признакам предложенные любомудрами и арзамасцами программы схожи друг с другом не были; поэт улавливал универсальное сходство по внутренней форме гармоничных решений.

Простота гениального синтеза ошеломила журнальных «учителей публики». Обобщая выдвинутые Н. А. Полевым, Ф. В. Булгариным, В. М. Строевым, Н. И Надеждиным, М. П. Погодиным и другими претензии к «Повестям Белкина», диссертант приходит к следующему заключению. Нельзя утверждать, что новаторство Пушкина рецензенты начала 1830-х гг. абсолютно не поняли. Они, скорее, испытывали сомнения, неуверенность в своих трактовках пути, избранного поэтом. Полевой: «Кажется, Сочинителю хотелось испытать: можно ли увлечь внимание читателя рассказами, в которых не было бы никаких фигурных украшений ни в подробностях рассказа, ни в слоге» («Московский телеграф», 1831, № 22). Строев: «Ни в одной из Повестей Белкина - нет идеи» («Северная пчела», 1834, 27 авг.). Надеждин или (по атрибуции С.М. Осовцова) Погодин: «Г. Белкин как будто не принимал ни малейшего участия в своих героях <…> Но, подметив многое в сердце человеческом, он умеет при случае взволновать читателей, возбуждать и щекотать любопытство, не прибегая ни к каким вычурам. Читая его повести, иногда задумаешься, иногда рассмеешься, и сии движения бывают тем приятнее, что причины их всегда неожиданны, хотя и естественны; вот в чем заключается талант автора» («Телескоп», 1831, № 21). Последнее заключение вполне удовлетворительно характеризует гармонический аккорд смыслов, обобщаемых не в сфере выражения, а в сфере понимания.