Религиозные символы в современных медиа

Религиозный символ в медиа конкретной направленности (будь то канал "Спас", или "Царьград") может служить вполне ясной консолидативной цели. Из века в век религия призывала своих последователей к объединению, к сплоченной общинной организации. Чувство своей религии, своей нации, осознание себя как части чего-то целого может помешать индивиду критически воспринимать информацию, данную в медиапространстве.

Игра на эмоциях людей служит преодолению защитного барьера, на котором такой контент может быть отсеян. Проверенный веками механизм воздействия на людей посредством проверенных нарративов мессианства, экстатического воздействия определенных образов религиозного характера вполне применим и в медиасреде. Этот эффект даже будет усиливаться за счет того, что медиа транслируются и репрезентируют сами себя практически бесконечно, порождая зацикленные потоки информации, отражения отражений.

Нужно сказать о библейском сюжете в контексте нарратологии и герменевтики. В Библии (в Новом Завете, о котором уместно говорить в контексте православия) сплетаются несколько типов повествования, доминирующий принцип повествования, которым является история Иисуса из Назарета, рассказанная его последователями и дополненная житиями апостолов и откровением Иоанна Богослова. Реальность происходящего в Библии определена реальностью породившего ее концепцию мифа - точнее, совокупности мифов, преобразовавших мир в его современный облик Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Инвест - ППП, 1996. С. 15.. Поскольку события протомифа описываются без тени сомнений, таким же тоном излагается повествование Завета.

В стандартные исторические хроники (более похожие на летописные, что проявляется в отсутствии строгой документированности и в стремлении выделить основных героев, сюжет, дихотомию протагонист-антагонист) вплетаются элементы назидания (в виде чистых нарративов без всяких имен и отсылок, кроме социальных ролей - эти нарративы внутри Библии называются притчи, по композиционному способу они являются историями внутри истории, что придает Книге книг двойной композиционный план) и мистические концепции (встреча с Господом, воскрешение Иисуса, многочисленные случаи исцеления страждущих).

Сюжет усложняется за счет введения дополнительных персонажей (на некоторых из них основной библейский сюжет продолжится), появляются два плана противостояния (Бог - Сатана; Иисус - фарисеи/саддукеи), при этом четкая дихотомия размывается предательством одного из апостолов - Иуды. В текст вплетены письма одного из апостолов, что делает книгу посланий Павла похожей на биографическое описание.

Наконец, несколько Евангелий от разных авторов описывают происходившие события с разных углов зрения, как бы дополняя этим общую картину, а Откровение, которым завершается Новый Завет, окончательно абсолютизирует мистический, сакральный план повествования, который до того не проявлялся столь явно и служил скорее связующим слоем для объяснения отдельных происходивших чудес.

Сложный синкретический тип повествования при этом абсолютно герметичен, история закольцовывается посредством обещания нового прихода Иисуса, и фундаментальная основа библейского мифа на этом становится монолитной - различить правду и вымысел в книге становится невозможно. Влияние семитских текстов, восточных культур и религиозных течений, исторических описаний и памятников развитии цивилизации (будь то сборник семитских законов Талмуд или римские законодательные тексты) на текст Нового Завета несомненно, но понять, что и в какой степени повлияло на конечный результат, невозможно. Однако понятие "примитивного нарратива", используемое для описания мифологических сюжетов древних народов, отражающих их деятельность Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Инвест - ППП, 1996. С 13 - 14. , к Новому Завету неприменимо - любой из составных текстов Библии вполне можно принять за произведение эпохи модерна (за исключением того факта, что именно Библия сформировала культуру, как таковую) по сложности организации и по общей системности.

Множество перекрестных отсылок к внутренним библейским маякам, цитирование и герменевтический анализ событий и предпосылок внутри самой Библии уже дает необходимую аллюзионную основу. Из этой основы и исходит цитируемость Библии, концепты объяснения и экзегетического толкования отдельных ее частей, а также ересиологические методы дополнения священных текстов и переобъяснения смысловых единиц, содержащихся в них. Рассказчиков в Новом Завете множество, но их личность из текста стерта (за исключением апостола Павла, который в житиях иногда говорит за самого себя).

Библия метатекстуальна за счет использования разных жанров, литературных вставок и смены нарраторов, развитие сюжета построено в структуралическом ключе, то есть сюжет развивается во времени, роль нарратора в его развитии минимальна. Богатый образами и сложносоставными метафорами язык повествования похож на стиль Ветхого Завета, во многом развивает и дополняет прежний стиль. Библейская поэтика не менее сложна и многогранна, чем сюжетный пласт текста, иногда за счет восприятия образов текст понимается куда лучше.

В некотором смысле каждый нарратор делает автором Библии непосредственно Иисуса, вставляя в текст Евангелий его прямую речь и ссылаясь на его цитаты. Таким образом, связь авторов с фигурой, вокруг которой построена вся структура сюжета и символьности Библии, достаточно тесна, и это определяет богодухновенность Священного Писания, ее неразрывность с ключевой идеей, выраженной в повествовании. Знаки Нового Завета синтагматически связаны со знаками Ветхого Завета, так как они копируют форму изложения и структуру построения и развития текста. В последних книгах Ветхого Завета (книги малых пророков), где даются аллюзии на появление Христа, знаки обретают еще и парадигматическое тождество, тождество на уровне знакового смысла.

Сейчас библейский анализ больше тяготеет к школе нового критицизма, которая также включает в себя и ответвления семиотики параллельно с постструктуралистскими литературными теориями. Данная концепция заключается в анализе самого текста в отрыве от авторского и культурного влияния, что лучше всего объясняется бартовской идеей "смерти автора". Символ в постструктуралистском концепте отождествляется со знаком, не соответствуя ему в полном смысле Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000. С. 201 - 212.. Недоступность полного исторического контекста тех времен вынуждает герменевтиков анализировать саму поверхность библейского мифа, то есть действовать в соответствии с упомянутой выше теорией. Именно по этой причине расшифровать полную цепочку формирования и появления библейских нарративов и символов невозможно - автономия текста не допускает этого, а полное воссоздание историокультурной обстановки того времени невозможно.

Имеет смысл сказать о том, как в религиозном дискурсе репрезентировались основные его идеи, почерпнутые из принципиально иных источников. Это достаточно важно, так как следует понимать, что последующая интерпретация религиозных символов будет далеко не единственной. Мы уже говорили о тех блоках идей, которые взяло христианство на вооружение.

Поговорим об образах, взятых религией из других учений. Зороастризм дал христианству личину пророка (Зороастр реинтерпретировался, как Иисус, и, конечно, роль его стала неизмеримо важней) и двойственное отношение к огню (огонь как символ очищения, тем не менее, одновременно является орудием терзания грешников, элементом сатанинским, соответственно, обладающим языческим подтекстом, как золотой телец и прочие сопутствующие идолические паттерны). Позднее все собственные нарративы христианство проинтерпретировало с дуалистическим разделением трансцендентного и имманентного, земного и божественного, сакрального и хтонического.

Сатана из ветхозаветного ангела-обвинителя переквалифицировался в олицетворение всех прошлых богов язычества, интегрировав в своем образе безымянных богов древних культов, черты Пана и Кернунноса, хтонических тварей из глубин, все греховное и пугающее. Такая метаморфоза во врага произошла в результате маздеистического разделения богов на доброго (Ормузд, он же Ахура-Мазда) и злого (Ариман, он же Индра в ранней индуистской традиции).

Религии Ирана сильно повлияли на религиозную мысль в христианстве, противостояние этих богов должным образом было отражено в том же Откровении Иоанна Богослова. Наконец, в этом же противостоянии запечатлелся нарратив, реконструированный Проппом - стандартная связка о противостоянии громовержца (небесного, сакрального начала) и змея (древней темной мудрости, хтонического начала). Это неудивительно, учитывая, что в религиозной мысли Средневековья аватаром Сатаны стал дракон, побеждаемый Георгием Победоносцем (пригвождаемый к земле копьем - орудием божественного правосудия, олицетворением разящей издалека молнии) на многих гербах и флагах.

Теперь попытаемся осмыслить возможность типологизации символов. Мы уже разбили библейские нарративы по нескольким блокам. Можно сказать, что репрезентируемость религиозных нарративов основывается либо на восприятии через аллюзии (то есть на очевидных отсылках, как правило, поданных с сознательным пониманием подтекста), либо на восприятии через отдельные образы, довольно абстрагированные от живого контекста и подлежащие свободной интерпретации (цитата без указания соответствующего библейского стиха - такой же артефакт в канве любого текста и интерпретируется так же, как, к примеру, отсылка к Золотому тельцу в книге Ильфа и Петрова, данная без соответствующих референций). Нарративы складываются из символьных совокупностей, но об этом уже было сказано ранее.

Символы можно разделить по способу их отображения - визуальные, числовые, именные, поведенческие (ценностные), сенсуальные (запахи-ощущения-цветовые ассоциации). Несложно привести пример. Визуальными символами будут считаться любые наглядные представления трансцендентно-имманентных религиозных идей. Будь то изображение человека-Иисуса, икона или статуя, образ любого религиозного представления - символ будет визуальным.

Предметы так же входят в эту категорию - скапулярии, меноры, алтари, кадила и облатки суть зримые, вещные проявления Церкви, "невесты Христовой". Числовые символы очень важны для религии - единица отображает монадность, неделимость и абсолютность божественного, двойка - дихотомию, дуальность, противостояние, тройка - трискелион, триаду тело-душа-дух, четверка - стороны креста и углы квадрата. Так же имеют силу цифры пять (пришедшее из маздеизма и брахманизма число с очевидным манихейским подтекстом), семь, десять (как декада в исчислениях), двенадцать (по числу апостолов) и тринадцать (как антагонистическое ему, "чертова дюжина", число суеверий).

Цифры нередко очень интерпретативны, по крайней мере, в художественных текстах. Именные символы очевидны - Иоанн, Иисус, Иуда суть очень репрезентативные имена, да и вообще именная традиция человечества идет от глубоких христианских времен и многие люди носят имена христианской и иудейской традиции (Вениамин, Иосиф - ветхозаветные имена). Ценностные символы коренятся куда глубже. Ценности самопожертвования, общей любви, смирения, уподобления детям в их радости, честности, чистоты - пришедшие из христианства символы Нового Завета, идеи, которые сделали мир совершенно другим. Однако есть и менее глобальные поведенческие нарративы - будь то Пост, причастие, отпевание.

Сенсуальные аллюзии куда тоньше, их не всегда легко узнать. Но запах ладана, вкус кагора, видение ослепительного света, белый-красный-черный цвета как символы разных начал - тоже религиозные, христианские символы, имеющие особое значение. Да и при описаниях Царствия Божьего используются сильные сенсуальные мотивы. Многие грехи и добродетели так же принадлежат области ощущений, не испытав то же самое, нельзя понять значение того, что сказано о грехе в священных текстах. Можно охарактеризовать символы религии по их приближенности/удаленности от трансцентдентного начала. Ниже в этой иерархии будут стоять страсти и земные грехи, хтоническое и принадлежащее Аду, далее будут идти человеческие символы, церковные знаки, символы Евангелий, апостолов и Иисуса, небесные знаки и знамения, затем - непостижимые артефакты божественного мира ("музыка сфер"), ноумены и идеалии - и в итоге все приходит к Святому духу и Богу, как абсолютному трансцендентному опыту.

Символы можно классифицировать также по их вещности/зримости, можно типологизировать их по степени влияния человека на генезис символа (тогда страсти будут стоять выше вещей, так как страсти не полностью принадлежат человеку и не являются, согласно религии, управляющим им началом). В любом случае во всех этих классификациях вершиной будет Бог и то, что принадлежит его горним мирам. Семиология предлагает нам различать знак (образ из памяти, принадлежащий прошлому и инспирирующий ностальгические корни), индекс (принадлежит настоящему, соответственно, постигается непосредственно, в том числе и в эмпирической плоскости), символ.

Понятие символа в семиологии самое размытое, подразумевается, что им образуются суждения (то есть силлогизм из знаков и индексов сложить невозможно), его смысл неделим, сам символ понимается лишь в контексте и более всего отвечает платоновской идее интерпретации трансцендентного через имманентное. Такое понимание символа близко к катартической функции символа, о которой было сказано выше - видно, что символ в этой интерпретации нестабилен и принадлежит скорее языку иррациональному, скрытому.

Эффект Стендаля можно интерпретировать, как катартическое прочтение символа, как получение сообщения от предмета искусства на языке тела (то есть на хтоническом языке, существующем вне всяких регистров и возможностей воспроизведения). Однако символ, понимающийся только в контексте, создает слишком серьезную зависимость, а ведь ранее было сказано, что символ для нарратологии является очень самостоятельной единицей. Можно не знать сюжета Евангелий, но ключевые образы оттуда известны практически всем. А это значит, что очищенный от контекста религиозный символ куда более устойчив, герметичен и репрезентативен, чем это мыслится согласно данной классификации. Тем не менее, через призму человека как центра восприятия все сюжеты Заветов и притчи будут принадлежать иконическому знаку, так как принадлежат опыту ностальгии и имеют метафорический пласт прочтения.

Изображения тоже относятся к иконическим знакам, однако их катартический эффект явно принадлежит понятию символа из классификации, что создает неудобство понимания. На шкале иконичности ниже будут стоять предельно похожие денотаты-сигнификанты, на вершине будут условные подобия (голубка, агнец как символы невинности Иисуса). Так же есть двойственность подходов - можно сказать, что знак воспроизводит не то, что изображает, но то, что мы узнаем в нем.

Тогда шкала кардинально изменится - выше будет стоять тот знак, для узнавания которого потребуется изобразить меньше характерных признаков. Иконический знак - копия. Индексальный знак - признак. Индексам будут принадлежать постигаемые человеком свойства трансцендентного, ощущения и эмоции, свойства обозначаемых индексом понятий. Индекс - еще и указатель, стрелка к явлению или событию. Есть дым - есть огонь, в этом состоит простая правда индекса. Символ же условен и оттого абсолютно субъективен. Язык символа лежит по ту сторону всех коммуникативных актов отдельно взятого человека. Нет символа, который бы походил на Царство Божие, и даже само описание и название его не тождественны тому, что ни скрывают.

Символ - всегда соглашение, всегда акт искусственного языка, договоренности. То же Божие Царство для человека, получившего откровение, будет лежать вне языка. Опыт, полученный человеком, будет лежать абсолютно вовне человеческих языковых конвенций. Да, Откровение Иоанна Богослова было записано, став поэмой Нового Завета, самым ярким и метафорическим опытом, итогом всего, что было сказано в Евангелиях и Деяниях. Но каждый воспринимает сказанное там совершенно по-разному. Традиционный вопрос схоластики "сколько ангелов уместятся на кончике иглы" тоже принадлежит совершенно иной плоскости осмысления. В символе форма и денотат разъединены максимально, и соединяет их только сигнификант. Каждый знак может являться комбинацией всех трех, поэтому концепция семиологии становится еще более условна. Но некоторые идеи такой типологизации весьма интересны, и будет уместно применить их при последующем анализе.

Напоследок приведу медийно-рекламную классификацию символов, как наиболее близкую к теме нашего обсуждения. Это антропологические символы - то, что отведено символам человеческих процессов зачатия, рождения, смерти. Такие символы давно сакрализованы, религия отмечает их множеством различных интерпретаций (буддистское колесо Сансары, Уроборос, дихотомии лингам-йона, Шива-Шакти из индуизма, древо жизни Иггдрасиль и подобные). Реклама особенно идеализирует такие процессы, а процессы, связанные с сексом, выдвигает как наиболее реинтерпретативные и живые, интересующие аудиторию.

Социальные символы отображают семью, социальную общность, любые триггеры, связанные с интеграцией человека в социум (труд, цель, праздник, реализация, потребление). Культурные символы представляют собой представления идей и концепций, триггеры массовых и элитарных культур. Понятно, что медийная типология к религиозным символам применяется весьма относительно - по ней религия лежит в поле культурных символов.

Однако можно сказать, что вещественные проявления Церкви (ладан, причастие, алтарь, крест) в силу своей специфичности будут лежать в культурном поле, процессы человеческого цикла и их сакральный смысл (в том числе и причащение святым тайнам как древний и тайный инициатический процесс) - в антропологическом, а повседневные мирские дела, работа, плата, общности и личности станут достоянием социальной совокупности символов. По функциональной заданности в рекламном поле символы будут делиться на идейные (научные, философские, художественные и религиозные), природно-социальные (символы, говорящие о мире и человеке), выразительные (иллюстрирующие определенный посыл), идеологические (побуждающие к действию), классические и внешние. В дальнейшем мы постараемся вернуться к данным медийным концепциям.

1.4 Символы в медиа

Новый социальный код предусматривает то, что люди стремятся впитать в себя как можно больше вещей, не особо касаясь глубинного смысла их содержания. В этом контексте религия может работать очень и очень удивительным образом, так как такое поверхностное принятие идеи или мысли дает фактически результат веры. Потребителю массовой религии совершенно необязательно всерьез верить в Бога, в его существование, ему достаточно лишь об этом не задумываться.

Нынешний мир имеет куда больше таких постмодернистских адептов, не окунающихся в содержание ядра священного писания, нежели настоящих верующих, проникнувшихся серьезностью учения (да, таких в мире тоже немало, но в западной ментальности сравнительно больше первых, а не вторых). Религия, преодолев испытание временем, стала учением безусловным, то есть при постмодерне можно либо не следовать этой вере, либо просто принимать ее.

Надо ли говорить, что современная наука сейчас может объяснить многое, практически не касаясь темы Бога? Хотя из этого уравнения место Господа по-прежнему окончательно не исключено, все равно на основные вопросы за прошедший двадцатый век серьезная наука вполне научилась отвечать. Хотя наука сама имеет достаточно допущений, что позволяет считать ее таким же мифом, несмотря на это, основные вопросы функционирования мира и человека она раскрывает в полной мере.

Так или иначе, можно сказать, что чем эпатажней в наше время будут вести себя адепты религии, тем охотнее медиа будут репрезентировать основные идеи, делать их флагманом определенных времен. Все нестандартное, выбивающееся из контекста времени - все это становится новыми симулякрами, новой очищенной от всяких бессмысленных деталей повесткой. В западной ментальности это возможно только и исключительно за счет харизматичных личностей.

Но религия, а именно восточная религия, сумела заявить о себе путем метастатического распространения институций насилия Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2010. С. 133 - 138.. Смешивать религиозное и политическое не имеет особого смысла, но, так или иначе, в течениях исламского толка, в которых религия влияет на все сферы жизни и представляет любой личностный порыв, даже провоцирует этот самый порыв, политика и религия давно переплелись.

Впрочем, религия всегда была неотъемлемой частью политического, развиваясь по тем же канонам, она нередко изменяла и ретранслировала собственные смыслы, делая царей то носителями политического мифа, то посланниками трансцендентности Рязанова С.В. Роль религии в формировании политического мифа. // Ценности и смыслы. 2013. № 2

(24). С. 14 - 22.. В обществах, где религия радикализировалась, институции насилия и непринятия чужой идейной парадигмы будут множиться бесконтрольно. Об этом было сказано уже немало. Да, теракты должны быть бойкотированы, раз акт их изъявления был произведен именно ради такого увековечения в медиапространстве, ради нагнетания и провоцирования разрастания страха в условно зыбком и безрелигиозном метапространстве западного мира. Но, несмотря на это, о террористических актах, этих памятниках человеческого безумия и человеческой жестокости, в наше время говорят все.

Основу политического бунта теракты давно уже не репрезентируют, так как давно ушли в прошлое те политические поводы, которые приводили боевиков в движение. Но сами симулякры, нарративы терактов - остались. И религиозная основа стала лишь метапространством, в котором Левиафан насилия продолжает свое шествие.

Таким образом, религия метамодерна будет производить либо имплозивные паттерны в медиа, продолжит осовремениваться, играть в политические игры и создавать подобные политическим институции, либо будет проводить экспансию во внешнем поле, что возможно лишь при агрессивной риторике, абсолюцией которой будет институт насилия Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2010. С. 140 - 145., уподобленный восточным радикальным религиозным системам.

В американской религиозной системе уживаются оба варианта - общая терпимость протестантизма, спокойно встраивающаяся в контекст западной ментальности сосуществует с довольно агрессивными методами мормонов, других течений и институций, следующих букве священных текстов и отвергающих всякое личностное начало и личностную свободу. Христианство, как и восточные религии, страдает теми же пороками - распределение систем мягкого воздействия и апотропии крайне неравномерно, чем плотнее засилье религиозных конфессий в определенном месте, тем неравномернее происходит размножение таких систем.

О некоторых основных свойствах медиа мы уже сказали ранее. Теперь попробуем осветить непосредственно репрезентацию символов в медиа, уровень, на котором проводится подобная репрезентация, смысл таковой. Медиа, как трансляторы оформленных блоков информации, однонаправленных стратегий смыслов и коммуникаций, не обладая собственным ядром репрезентации, своим капиталом, обеспечивающим внимание социума, принуждены репрезентировать богатый человеческий капитал, дабы внимание социума сосредоточилось на этом капитале вновь.

Возникает парадокс - человек тратит свое время на осмысление уже придуманных вещей, подаваемых в ином ключе снова и снова. Возникает пресловутая трансляция новых смыслов, о которой мы говорили. Подача может быть бесконечной, и в идеале она и должна являться таковой, потому что главная цель медиа, невольная абсурдная стратегия - превратить человека в живой ретранслятор самое себя, изыскать способ, которым можно приковать человека к экрану.

Медиа, как всякая институция, умножающая себя, расплывается в собственных границах, приобретает неотъемлемое свойство абсурда Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция / Simulacres et simulation. М.: Рипол-классик, 2015. С. 100 - 108.. Когда медиа перестают служить людям, перестают быть для людей, делают человека средством - абсурд становится частью политики медиа. Те, кто владеет медиа, ищут способы увеличивать трафик - то есть, по сути, дольше удерживать людей за скроллом контента. И так получается, что и владельцы медиа, и простые потребители - все они оказываются на одной стороне перед безликим призраком самовоспроизводящей и редуцирующей себя институции. Безусловно, ресурсы медиа подпитываются людьми. Но так ли это надолго? Бот-программы уже способны писать примитивные новости и умело агрегировать информацию по субпризнакам. Далее нейросеть будет совершенствоваться. Что нас может ждать? Статьи от ботов? Полноценная автономная редакция призраков? Цифровые аватары журналистов и корреспондентов с их отличительным стилем и особенностями изложения? Бот-редакция будет работать ради той же цели, то есть ради трафика. Но трафик уже не будет средством (доступа к деньгам), для ботов он будет целью, данной их создателями. Царство роботов, работающих не для человека, будет абсурдным. И медиа в том виде, в каком они существуют сейчас, без малого настоящее царство роботов, агрегаторов, медиасхем, СММ-стратегий и других умножителей трафика.

При таком подходе символ остается небольшим островком смысла в общей истерии трафика. Символ в медиа задает смысл, порождает аллюзию - то есть служит не столько делу бесконечного умножения контента, инспирирующего приращение потребителя к экрану. Прежде всего символ заставляет человека думать. То есть - отсекать лишние сущности, из которых, как из копий копий, состоит оболочка медиа. Новости разных каналов, изданий, новостные повестки дня, лонгриды и статьи - стоит очистить их от самоповторов, и останется очень небольшое количество информации, совершенно бессмысленный и безликий осколок, раздутый технологиями до небывалых размеров.

Тысячи фотографий с мест событий, огромное количество слов, стратегия гипервзрыва, количественного - в ущерб качественному. Это не имеет ни малейшего смысла, но символ имеет - именно он приращивает качество. Хороший медийный символ - всегда чужд царству медиа, он всегда приходит из книг, из монументальных памятников искусства, откуда угодно, но никогда не рождается внутри медиапространства.

Философия, культура, религия, искусство - суть смерть медиа, прямые враги медиапространства в борьбе за внимание человека, как главный ресурс. Безусловно, это только экстраполированное обобщение, общее представление медиа как сети, в которую попадают неосторожные и заблудившиеся люди. Но это не делает его менее верным. Аллюзия всегда направлена на то, что ее разгадают, это тот самый культурный пароль, о котором мы ранее говорили. Тот, кто по другую сторону экрана будет разгадывать аллюзии символов в медиа - ненадолго союзник медиа, самый преданный потребитель, не задающий вопросов. Поэтому в условиях современной информационной пустоты, искусственного хаоса, за которым нет никаких серьезных сдвигов, медиа как никогда нуждаются в контенте извне. Но медиа не могут адаптировать потребителя до определенного уровня понимания. Это невозможно, потому что медиаагенты, несмотря на тайный смысл порабощения потребителя, глубоко зависимы от него. Они вынуждены показывать свою подстроенность под уровень нужд условной целевой аудитории.

Политика медиа, внешняя политика - глубокое стремление подладиться под потребителя, соответствовать его ожиданиям, его образу во всем. Говорим о бьюти-индустрии - показываем потребителю контента, как он должен выглядить, учим его - но и одновременно убеждаем, что он на верном пути, что он ценен, что в его внимании есть смысл. И так во всем. Поэтому медиа заимствуют лишь те культурные пароли, которые адресат может разгадать. Нельзя показать среднестатистическому зрителю канала "Спас" отсылку на Медного змея в теле передачи - он ее просто не поймет, не оценит. Этот символ придется объяснять через Асклепия, через роль змеи (воплощенной мудрости, тайного знания) в восточных культурах, придется рассказывать историю жезла-кадуцея и уже потом только говорить о соответствующем эпизоде Ветхого Завета. Непродуктивно, да и такого инфоповода не может существовать. Поэтому канал "Спас" берет новозаветные сюжеты с поверхности и интерпретирует их под свои задачи, под задачи программ.

Не ново и манипулятивное значение символов в медиа. Когда символ становится культурным паролем, знаком-сообщением, не означающим ничего, его манипулятивные способности весьма расширяются. Вспомним "шиббелет" из ветхозаветных книг - само это слово в контексте, в котором им пользовались, ничего не означало (хотя вопреки общему мнению значение эта фраза все же имела).

Вся суть послания-пароля заключалась в том, мог ли захваченный произнести его правильно. Тот, кто не мог - был человеком другого племени, соответственно, его умерщвляли. Тут важны две составляющие истории. Само значение символа в медиа сугубо вторично, медиа не служат культурной образованности человека (по крайней мере, это никогда не являлось первичной целью медиа).

Символ - это пароль. Потребитель должен почувствовать свою сопричастность, угадав пароль (который, как мы говорили выше, не является таким уж сложным для понимания). Очевиден и авторитарный подход медиа в этом вопросе. Знание здесь сакрализуется, появляются, соответственно, причастные (те, на кого направлена повестка) и изгои (в некоторых медиа изгои - суть враги, подвергнутые остракизму за дискредитацию курса медиа). Это - вторая составляющая. Медиа, как всякая тяготеющая к абсурду совокупность систем Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция / Simulacres et simulation. М.: Рипол-классик, 2015. С. 110 - 120., существующих в поле технологии, легко скатываются в подобный авторитаризм. Опять же, не подлежит сомнению, что всегда за медиаповесткой стоят люди.

Казалось бы, символ не может приобрести собственное значение, отличное от того, что вкладывали в него журналисты и работники, люди, которые интегрировали символ в медиаполе. Однако вспомним - медиа есть послание, и послание это уже оторвано от личности пославшего. Вспомним и Дюшана, акциониста, вырывающего объекты из их культурной среды и помещающего их в контекст выставки. Эти объекты уже выглядят абсурдно (вспомнить хотя бы писсуар посреди музея, этюд Дюшана). Похожая тенденция прослеживается в медиа. Пусть праворадикальное издание разместит в соцсетях или на своем сайте безобидный мем (скажем, понравившийся главному редактору - то есть связанный с личностью пославшего, но не входящий в общий дискурс послания). Все равно аудитория будет думать, что в меме кроется подтекст, подтекст праворадикального характера, пока нечитаемый, но оттого, возможно, еще более устрашающий (ведь все неизвестное кажется заведомо более сложным, сложносоставным, чем оно есть на самом деле).

Символ отрывается от того, что вкладывает в него автор послания, обретая контекст того, что транслировалось ранее, контекст прежних образных совокупностей. Так символ в медиа рано или поздно растворяется, становится паролем, частью медийного дискурса - частью медийного абсурда. Более того, контент в медиа рано или поздно ждут все больше и больше людей, создатель контента попадает под идею выдачи контента на конвейере. Это и есть трансляция пустоты, глобальный цикл претворения ничего в ничто, в котором одинаково несвободны и потребители и производители, зависимые друг от друга и отдающие свое время происходящим процессам.

Такова глобальная манипуляция медиа, и на острие войны между конкурентами за время потребителей символы становятся не только паролем, но и флагом, поднятым во имя идеи.

Глава 2. Религиозная символика в интернет-СМИ

2.1 Репрезентация религиозной символики в текстовых сообщениях современных интернет-СМИ

Рассмотрим на наличие религиозной символики несколько подборок текстов разных изданий. В рамках этого анализа контента мы попробуем выявить определенные схожие религиозные нарративы, увидим, как они репрезентируются в тексте, рассмотрим способ подачи такой информации и целесообразность присутствия религиозных символов в медиатексте.

Начнем с издания "Лайф", где под хештегом "религия" публикуются новости, связанные с определенными библейскими сюжетами и символами. Первая же новость, "Плита Гроба Господня - новодел" Плита Гроба Господня - новодел// Life. 5 мая 2016 г. URL:

https://life.ru/t/%D1%85%D1%80%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%B0%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE/923676/plita_ghroba_ghospodnia_--_novodiel_o_riekonstruktsii_ghlavnogho_khrama_khristianstva (Дата обращения 28.04.17), рассказывает о том, что гробница Иисуса Христа является рукотворным творением недавнего времени, а под ней скрывается скальное ложе, на котором лежал Иисус. Основная часть новости посвящена необходимости реконструкции храма Гроба Господня, но в данном случае, нас интересуют символы, относящиеся, несомненно, к периоду Страстей Христовых.

Факт того, что в новости произошедшее не подвергается никакому переосмыслению, не задается вопросов о реальности происходящего (что при поверке должно исполняться в любом новостном медиаиздании; по этой причине новость очевидно не должна содержать в себе мнения пристрастных людей, и то, что в данном случае совершено обратное, говорит об определенной цели, с которой эта новость была написана), весьма странен.

Впрочем, основную часть новости занимает интервью с президентом фонда Святителя Василия Великого, что уже переносит дискурс из медиасферы в религиозную сферу. Очевидно, что текст в определенной степени более репрезентирует религиозное в медиапространстве, нежели актуальное; таким образом, можно сделать вывод, что такая направленность дискурса выгодна изданию либо по причине его лояльной политики, либо преследуется иная цель.

Так или иначе, эта новость репрезентирует религию в медиа, что, как уже было сказано, в наше время отвечает ключевым задачам Церкви. Символы времен Страстей Христовых и погребения Христа (например, реальное скальное ложе, на котором лежало тело Спасителя) преподносятся в реальном историческом контексте. Более того, в ходе описания политических перипетий вокруг реставрации храма говорится, что российская сторона всегда заботилась о Гробе Господнем. Так же говорится, что история храма связана с русскими путешественниками, есть даже легенды, что истинная плита с ложа Господня была перевезена в Россию одним из таких путешественников в Средние века.

Мы видим, как религиозное переплетается с патриотическим, возникает очевидная аллюзия к "народу-богоносцу", в котором уже всплывают потерянные истинные реликвии и символы христианства. Этот выгодный жест в сторону "третьего пути" России еще больше отвечает точке зрения, что данная новость вплетается в общую канву нынешнего патриотического и религиозного курсов, которые, несомненно, объединены в современной политической повестке. Переходящий символ истинности библейских событий, связь этих событий с российской метафизикой есть тема для более глубокого и серьезного обсуждения роли России, как страны, принимающей на себя роль флагмана православных стран. Но перейдем к другим текстам.

Среди обычных новостных заметок, которые освещают отдельные события в жизни религиозного мира, все же нашлись более полные материалы с относительно репрезентируемой религиозной символикой. Другой материал от того же автора и по тем же вопросам о "доказательствах" подлинности Гроба Господня Много тех, кто хотел бы опровергнуть Евангелия// Life. 5 декабря 2016 г. URL:

https://life.ru/t/%D1%85%D1%80%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D0%B0%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE/941754/chaplin_o_ghrobie_ghospodniem_mnogho_tiekh_kto_khotiel_by_oprovierghnut_ievanghieliia (Дата обращения 28.04.17) - на сей раз интервью с бывшим главой синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Всеволодом Чаплиным.

В данном случае, однако, акцент сделан на самой сенсации, которая, по словам Чаплина, ложится в рамки христианской исторической традиции. Римская Империя четвертого века, по словам Чаплина, достаточно христианизировалась, чтобы Господь позволил открыть ей истинное место погребения и воскресения Христа. Сама сенсация построена на том, что археологи лишь подтвердили подлинный возраст христианской святыни, таким образом, убедив паломников, что они молились не очередному идолу. Как следует из названия статьи (цитата Чаплина), "много тех, кто хотел бы опровергнуть Евангелия" (дословное название).

По сути, сказанное в заметке утверждает лишь некие сложившиеся в социальном поле максимы, однако то, что здесь вокруг религиозного символа выстроена целая игра утраченной и обретенной истины, а сами материалы данной тематики являются лишь триггером для инициации обсуждения, подтверждает прежнюю точку зрения. Бесконечным обсуждением одной темы, одного околорелигиозного исторического сюжета об открытии места погребения Господня в четвертом веке, гиперутверждением истинности этого события медиа создают очередную воронку, в которой все последующие материалы будут лишь копированием самих себя, и истина потеряется в сонме этих бесконечных зеркал. Здесь нет полемики, нет обсуждения, нет полноты дискурса, как такового. Есть лишь одна бесконечная симуляция, хоровод трансляций одной более-менее ажиотажной новости.

Формат интервью, который присутствует в обоих материалах - формат субъективный, здесь тезисы Макклюэна о форме сообщения, как части послания, раскрываются в достаточной степени. Весь религиозный бэкграунд материалов является лишь разговором, приятным для верующей части аудитории рассуждением на тему "все так, как и говорилось в Библии". Богатого смыслового и аллюзионного пласта здесь нет.

Сама реликвия нерепрезентируема (ее значимость в сюжетах Страстей Христовых недостаточна, аллюзия не выходит полноценной), а ее верификация важна для паломников, для непосредственно верующих в исторический характер библейских событий (который нельзя отрицать, но который может быть совершенно спорным во многих главах Нового Завета). И иного подтекста, кроме того, что задается непосредственно как часть презентации религиозного дискурса в медиа, здесь нет.

Имеет смысл проанализировать также текст "Лайфа" про пришедшего к религии Джастина Бибера, "Инстаграм - это ад, который придумал дьявол" Инстаграм - это ад, который придумал дьявол// Life. 1 декабря 2016 г. URL:

https://life.ru/t/%D1%80%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%B3%D0%B8%D1%8F/940042/dzhastin_bibier_instagram_--_eto_ad_kotoryi_pridumal_diavol (Дата обращения 28.04.17). Текст повествует о жестах известного певца в сторону религии, для нас он важен именно воплощением визуальной знаковой системы христианства. Шоу-бизнес, являющийся важным кластером медиасистем (и фактически их материальным воплощением в мире гламура - шоу-бизнес так же черпает ключевые сенсации из собственного метамира, условно возводя свои составляющие в абсолют и придавая им статус закрытых герметичных плоскостей), активно использует разные поводы для получения значимости, потребительского внимания (подобно СМИ, работающим на трафик).

Похожее происходит и здесь. Бибер использует визуальные символы, связанные с религией опосредованно (скорее по их внешнему контексту, несопоставимо с содержанием, которое в них вкладывается), действуя в понятном потребителю поле культурных референций. Известные люди, делая главным своим делом репрезентацию вершины социальных стратегий (успешность, занятость, востребованность, наличие таланта и возможностей к его реализации), обращаются к внутренней стороне своего образа (будь то детали одежды, языка, песни/другие детали культурного выражения медийной личности) с одинаково потребительскими целями. Не человек служит делу религии - религия служит личному интересу человека. Эта стратегия нередко отображается и в медиа, эксплуатирующих внешнюю сторону религиозных выражений без их непосредственного (прямого) смысла. Бибер, как можно увидеть, напрямую отождествляет себя едва ли не с прямым адептом религии - татуировки с его инициалами, изображение Иисуса в терновом венце, черная футболка с крестом и именем певца над ним. При этом все подобные жесты - не более чем коммерциализация символов христианства, такое же стирание их из религиозного контекста с целью репрезентации, основанной на узнавании.

Символ становится именно семиологическим символом, где основное значение внешней формы знака заменяет пароль без значения. Многие молодые люди увидят певца в одежде/с атрибутикой, выражающей подобные референции, но им важен будет либо коммерческий характер прочтения символа (что за вещь, сколько она стоит, есть ли вещи, лучшие, чем эта), либо узнавание, заложенное в пароле (о, я знаю этот крест, я могу использовать это так же, как это делает он).

Тем более характерно глубинное непонимание, отсутствие даже стремления понять основные нарративы христианства, выраженное Бибером в цитате, вынесенной в заголовок. Сравнение популярного сервиса с Адом, в сущности, не ново, на всех уровнях языка это стало присказкой. Но, учитывая, как известный певец использует символы христианства, чтобы использовать его для коммерциализации и дополнения своего образа, такое заявление становится доступным критике. Даже не критике, как таковой - шоубизу, в сущности, не обязательно интересоваться метафизикой культурных референций, эксплуатируемых им повсеместно. Бибер подчеркивает свой отличный от иных социальный статус, говоря о "суете" в Инстаграме, которой певец не видит конца и края. Эта суета, обилие лайков и сообщений становится причиной, по которой певец сравнивает Инстаграм с Адом и забрасывает его ведение.

В этом также кроется жест в сторону социальности. Обычный человек может мечтать о таком внимании, лайках и прочем социальном бэкграунде в век засилья социальных сервисов. Ясен и медийный характер заявления, та смелость, с которой известный человек как бы встает над нормами современной медийной репрезентации. Бибер может себе позволить отказаться от ведения сервиса, который обеспечивал какую-то часть его популярности - он достаточно известен для этого. То, что Инстаграм "придуман дьяволом" - лишь реверанс в сторону обычных представлений человека о Сатане как источнике всякого земного зла. Но это заявление, эти футболки, татуировки совершенно очищены от реального контекста встречи с Богом, от ожидания этой встречи. Это не более чем маркеры - и такое использование древних знаков уж точно более чем спорно.

Следующий текст, который мы взяли для анализа, представляется крайне любопытным с точки зрения использования религиозной символики. В некотором смысле в нем символ становится не вольным добавлением автора, а основным инфоповодом новости. Текст от 17 апреля с издательства "Репаблик" дает следующую историю - Навальный проиллюстрировал свои сомнения в том, что семья олигарха Усманова использует т.н. "дачу Медведева" для своих личных целей Навальный обосновал свою правоту в споре с Усмановым фотографией храма// Republic. 17 апреля 2017 г. URL: https://www.republic.ru/posts/81974 (Дата обращения 28.04.17).

Навальный показал фотографии православной часовни, заявив, что Усманов не мог построить православную часовню на своем участке, т.к. олигарх является мусульманином. Другие отсылки в новости не имеют должного контекста, так что есть смысл обсудить именно этот символический ход - не так часто в новости главным поводом становится купол православного храма. Сам прием обвинения, по словам пресс-службы Усманова, "абсолютно популистский и манипулятивный". Нельзя не отметить при этом его риторическое изящество. Ислам, в связи с его высокой интеграцией во все сферы жизни своих последователей, является не только религией, но и социальным явлением.

Публично Усманов не может как-либо прокомментировать это заявление, не признав либо несоответствие своим взглядам, либо несоответствие сказанному им ранее касаемо того, что участок принадлежит его семье. В новости говорится не только об этом, но и в заголовок вынесен именно прием риторики Навального, что говорит о хорошей цитируемости этого изящного заявления. Но комментарий касаемо православной часовни построен на очевидной дихотомии, на невозможности признать одновременное исповедание обеих этих религий (и правда, понять такое даже в современном мире трудно), поэтому у этого приема есть и очевидные манипулятивные коннотации.

Очевиден пафос заявления - то, что Усманов, по словам Навального, еще и "постоянно подчеркивает" свое вероисповедание, является столь же неявной "шпилькой" в адрес оппонента, очевидно, связанной с его финансовым положением. Видно здесь так же и смешение религиозного с политическим, точнее, вынесение религиозного символа в чужеродный контекст политической формации. О подобном смешении, о возможности и целесообразности такового мы уже говорили выше, однако имеет смысл сказать об этом еще и в контексте традиционной семиологической модели символа.

Религиозный знак в данном случае выступает именно символом, потому что прежнее его значение (как купол часовни - в контексте иконического знака, как указание на православный храм, принадлежащий определенной конфессии - в контексте индексального знака) стерто. Купол часовни с фотографии взят в качестве компромата и одновременно политического спора, в котором нападающему важен его политический капитал, а обороняющемуся важно, вероятней всего, закрыть тему как можно быстрее. При этом купол, этот вещный символ церкви, приобретает совсем уж абсурдный характер в соотнесении с куполом минарета и обвинении на этом основании оппонента (в споре) в финансовых махинациях. Да, глобальный дискурс лежит куда дальше, фактически за пределами данного денотата, но показательно, что манипуляция личными мнениями может простираться очень и очень далеко - даже за грани стандартного политического мифа, к религиозному нарративу и его возможностям. Таким образом, ссылаясь на стандартный контент-анализ, можно сказать, что символ православия в новости упоминается один раз, выносится в заголовок, и его применение носит явный манипулятивный характер. Прежде всего, это манипуляция мнениями, основанная на многоступенчатой риторике, в которой купол часовни - лишь одна условная зацепка. И все же зацепка ценная, хорошо обыгранная в споре и использованная, как несомненный козырь, аргумент в пользу нападающего.

Следующий текст, материал "РИА Новости" "Союз креста и полумесяца" Союз креста и полумесяца// РИА Новости. 19 апреля 2017 г. URL:

https://ria.ru/religion/20170419/1492592624.html (Дата обращения 28.04.17), повествует о встрече шейха, папы Римского и патриарха Константинопольского. Текст оформлен согласно идее о знаковости данной встречи - эта встреча христианства и ислама посвящена совместному противодействию терроризму. Соответствующий печально-идейный тон текста подкрепляется медиаповесткой о последних египетских терактах - в данном случае медиа работают, агрегируя в тему соответствующие новости для дополнения контекста.

Патриарх и понтифик, несмотря на возможную опасность, намерены совершить поездку в Египет, однако папский кортеж будет останавливаться редко, а автомобиль папы будет закрыт. Знаки опасности в тексте очевидны, собственно, религиозный бэкграунд в данном случае становится частным случаем трансполитического. Фигуративными изотопиями здесь являются следующие локации: Каир, Египет, Коптская церковь, исламский университет Аль-Азхар. Единственный вещный объект заметки - "папамобиль", метки времени - "в ближайшие дни", 28-29 апреля, 9 апреля (дни терактов в Египте) - вербное воскресенье.

Акторы - патриарх Варфоломей, понтифик, верховный имам, архиепископ, коптский патриарх Тавадрос II. Изотопия эмоций варьируется от "соболезнования" до "убежденности и твердости" (относительно поездки). Это выделяется, как несомненное достоинство, победа цивилизованного мира над ужасами терроризма.

Терроризм и враги глобальных религий на нарративном уровне становятся оппонентами в достижении цели - визита с целью объединения и противостояния. Договор и интеграция, совершенные в данном случае представителями религии и власти - серьезный нарративный прием, могущий стать основой для развития сюжета (в медийном контексте истории). При этом сама история имеет фактически мировое значение - жест вызова, противостояния бессистемной и темной террористической организации говорит о большом мужестве представителей политики и религии.

В данном случае происходит трансформация горя в способность защищаться, скорбь становится (в логике нарратива) связующим звеном для многих несхожих общностей, как разные религии, разные политические формации, разные люди. В семантике нарратива трансформация, духовный рост является неотъемлемой чертой положительных героев. Поэтому можно сказать, что герои здесь выписаны, как протагонисты, как фигуры, которым можно сопереживать (совершенно в отрыве от их реальных человеческих качеств и их регалий в соответствующих иерархиях).

Фигура незавершенного нарратива материала, при соответствующем дихотомичном оформлении (с соответствующими заявлениями и комментариями, рождающими, как мы уже сказали, впечатление противления огромной хтонической силе) дает интерес и нужную интригу. Неизвестно, как будут развиваться события, но интерес к тексту, рост героев, развитие нарратива во времени, линейное движение к цели, все эти приемы правильно репрезентируют нарратив, делая религиозный символ в нем очищенным непосредственно от религиозного значения. То, что делают герои материала - общечеловеческая (как противостояние абсолютному насилию) линия поведения, положительная и правильная - и религиозное здесь теряет свое значение, становясь вторичной деталью оформления.

Более того, если брать во внимание сказочный нарратив (как основной для нарратологии в принципе), можно сказать, что в нем между добром и злом существует четкая граница, и добро должно восторжествовать над злом.

Данный текст построен по той же логике - в нем нет никаких замечаний о двойственном характере политического и религиозного метамифа (в частности, о перипетиях, в которых религия порождает радикальную же версию самое себя, о противоречиях глобальных религиях и о прочих расхождениях). Здесь такие детали не упоминаются, поэтому такой тон тоже имеет манипулятивный окрас, хоть манипуляция эта позитивна и имеет особый смысл в контексте негатива нынешней медиаповестки. Кроме этого, текст достаточно простой, и дополнительный смысловой пласт в нем репрезентирован слабо.