Отображение журналистской деятельности в романе К. Симонова "Живые и мертвые"

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОСИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

ТАМБОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

им. Г.Р.Державина

Кафедра журналистики

Курсовая работа

ОТОБРАЖЕНИЕ ЖУРНАЛИСТСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В РОМАНЕ К. Симонова «Живые и мертвые»

Выполнил: Зюзин Иван

студент 4курса факультета

журналистики заочное отделение

Научный руководитель:

зав.кафедрой журналистики, профессор Ю.Э.Михеев

Тамбов, 2006

Содержание

Введение

Глава 1. Специфические особенности журналистской деятельности

1.1 Основные характеристики журналистской деятельности

1.2 Факторы эффективной деятельности журналиста

Глава 2. Характерные черты журналистской деятельности в романе К.Симонова «Живые и мертвые»

2.1 Авторская позиция в романе «Живые и Мертвые» К. Симонова

2.2 Отображение личности в романе «Живые и мертвые» К. Симонова

Заключение

Список использованной литературы

Введение

В памяти поколений великие события народной жизни - войны, восстания, революции - неотделимы от имен их героев, их главных действующих лиц. Образ этой войны, который сегодня живет в памяти каждого советского человека, сформирован под воздействием литературы, и многие книги, передающие величие того сурового времени, стали для нас как бы частью самой войны. И некоторые имена писателей и названия произведений вошли в нашу память, как сводки Совинформбюро, как голос Левитана, читающего победные приказы, как грозная мелодия "Священной войны". Среди них имя Симонова и названия лучших его произведений.

Все четыре года Великой Отечественной войны Константин Симонов провел на передовой. О мужестве и стойкости воинов Советской Армии - его корреспонденции и очерки, лирические стихотворения о фронтовой дружбе, верности и любви. Документальность и лирические интонации присущи и большой прозе Симонова о годах войны .В перерывах между боями , во время кратких поездок в Москву он пишет повесть "Дни и ночи" о Сталинградской битве, рассказы. К этому времени относится его пьеса "Русские люди".

Не зная отдыха и передышки во время войны, Симонов и в наступившие мирные дни очень много работает. Он становится одним из руководителей Союза писателей, главным редактором литературного журнала "Новый мир", а затем "Литературной газеты", занят общественной деятельностью.

В основу его трилогии «Живые и мертвые» легли не только личные впечатления, дневниковые записи писателя, но и его многочисленные встречи с ветеранами войны.

К.М. Симонов был одним из первых, кто начал после войны тщательное изучение трофейных документов немецко-фашистской армии. Им проведены длительные и обстоятельные беседы с маршалами Жуковым, Коневым и другими много воевавшими людьми. Немало сделал для обогащения писателя конкретным опытом войны генерал армии Жадов, огромное количество фактов и живых впечатлений о важнейших событиях войны получено из обширнейшей переписки.

Константин Симонов через свои очерки, стихи и военную прозу показал увиденное и пережитое как им самим, так и тысячами других участников войны. Он проделал гигантскую работу по изучению и глубокому осмысливанию опыта войны именно с этой точки зрения. Он не приукрашивал войну, ярко и образно показал ее суровый лик. Его фронтовой корреспондентский опыт оказал влияние на его романное творчество. Фактически роман «Живые и мертвые» является подведением итога его журналисткой деятельности, что находит отражение на страницах романа.

Цель работы: Изучить отражение журналистской деятельности в романе К.Симонова «Живые и мертвые».

Задачи работы:

1. охарактеризовать теоретические аспекты журналисткой деятельности;

2. рассмотреть авторскую позицию К. Симонова в романе «Живые и мертвые»;

3. исследовать изображение личности в романе К.Симонова «Живые и мертвые»

Глава 1. Специфические особенности журналистской деятельности

1.1 Основные характеристики журналистской деятельности

Журналистское творчество имеет свои специфические особенности, одна из главных - социальный и массовый характер всего процесса творчества. Именно это определяет и целевую позицию творческой деятельности и формирует закономерности и принципы этой деятельности.

В рамках журналистской деятельности протекают как бы два взаимосвязанных творческих процесса: репродуктивный, он роднит деятельность журналиста с производственным процессом и придает ей воспроизводящий характер; и эвристический (поисковый), предполагающий наличие специализированных условий и определенного уровня культуры субъекта (субъектов) творческой деятельности.

Особенность журналистской деятельности составляют ее ярко выраженный социальный характер, своеобразная “отстройка” от других деятельностных полей. Помимо общих теорий журналистского творчества (В. М. Горохов, Г. В. Лазутина, И. Дзялошинский, С. М. Виноградова, Л. Г. Свитич и др.) существуют и специальные теории творчества в журналистике, а точнее специализированные. Они соответствуют той видовой и типовой (или типологической) структуре журналистской деятельности, подразумевающей наличие специфических характеристик деятельности в рамках той или иной направленности. (Э. Г. Багиров, Д. Любосветов, Ю. Летунов, В. И. Михалкович и др.). Рассмотрим наиболее характерные для современного представления о журналистской профессии и журналистской деятельности журналистского творчества.

Здесь можно использовать несколько подходов, а именно: теоретико-исследовательский, определяющий структурные компоненты моделей и их взаимосвязь в рамках деятельностного поля; практико-профессиональный, определяющий системные формообразующие признаки деятельностного поля и раскрывающий методически-технологическую сторону деятельности журналиста. Также классифицировать теоретические модели творчества журналиста можно и с позиций формирования тех или иных знаний в рамках этой модели. Это, например, знания нравственно - этического характера, а также знания технологические, социологические и т.д. Такой подход можно обозначить как познавательно-целевой.

Первоначальное знание о творчестве журналиста складывается из двух параллельных областей: теоретической, опирающейся на исследовательские материалы в этой области, и практической, опирающейся преимущественно на опыт деятельности.

Тип творчества может быть определен, исходя из представлений о типе как форме, которая составляет основу ряда расхожих или родственных индивидов Краткая философская энциклопедия. М., 1994. - С. 455. Это своеобразный образец, который лучше всего представляет вид или род.

В системе появления типов огромную роль играет мышление, которое и характеризуется как мышление, направленное на образование типов. Здесь очень важно выделить одно из качеств, характеризующих типологическую особенность мышления. Это качество прегнантности. Оно определяется как содержательная лаконичность, проникновенность и острота выражений. Прегнантный значит лаконичный, но вместе с тем и полный смысла, содержательный.

Еще у Платона и Аристотеля мы находим образцы мышления при помощи типов. Это необходимое средство образования понятий и помогает выражать суть дела наиболее ясно. Существуют так называемые смешанные типы, тогда как чистых типов, как подчеркивают исследователи, не имеется.

Типологическое мышление в журналистской деятельности проявляется в том, что в творческом процессе журналиста участвуют все выработанные человечеством типы творчества - научное, художественное и публицистическое, рождая особый тип журналистского творчества.

Журналистское творчество носит глубоко синтезированный характер, не проявляя ни одно в отдельности направление, как только лишь присущее, а, напротив, выражая и то, и другое, и третье в их полноте и совокупном характере.

Журналистское творчество носит прегнантный характер - оно способствует лаконичности высказывания, что определяется уже его целевыми установками и задачами, решаемыми в процессе деятельности.

Журналистское творчество или журналистская творческая деятельность носит, по выражению Е. П. Прохорова, пропагандистско-агитационно - организующий характер Прохоров Е.П. Введение в теорию журналистики. М., 1995. - С.214.

Публицистическому типу исследователи отводят ведущее место. Публицистика - это многозначное понятие и в теории и практике журналистской деятельности оно до сих пор не имеет однозначного толкования. Даже бытует мнение о невозможности сформированности научного понятия “публицистика”. Говорят о размытости границ и формообразующих элементов самого понятия и т.д. Однако, у Прохорова находим ряд характерных черт, которые присущи этому публицистическому типу творчества в журналистике. Перечислим их:

1. Публицистика воссоздает целостную панораму современности как момента перехода из прошлого в будущее.

2. Панорама современности складывается в публицистике из наиболее характерных конкретных ситуаций, типических фрагментов настоящего.

3. Объективная панорама текущих событий в публицистике носит осмысленный субъективно-личностный характер, содержит не только факты, но и мнения.

4. Публицистика призвана целостно рассматривать явления действительности, т.е. “давать их характеристики на пересечении политического, экономического, правового, этического, эстетического, философского подходов к ситуациям жизни” Прохоров Е.П. Введение в теорию журналистики. М., 1995. - С.216.

Публицистический тип творчества - это еще и совокупность методологических приемов, которые позволяют оценить, развить и проанализировать ситуацию, рассматриваемую в произведении, которое называют публицистическим. Однако надо отметить, что данные характеристики ни в коей мере не являются единственно определенными в данной проблеме. Напротив, это только лишь один пример, который наряду с другими может представлять широкий спектр понятий из области публицистического творчества. (В. В. Ученова, С. П. Гуревич, Е. Пронин и др.)

Этические проблемы профессиональной деятельности журналиста были в центре внимания исследователей во все времена. Примером тому может служить знаменитое письмо Михаила Ломоносова Л. Эйлеру, написанное им в 1754 году. Ломоносов создает для журналистов своеобразную прамодель этического творческого профессионального начала, в которой предостерегает от злоупотребления свободой суждений. Истина и ее поиски - вот те критерии, которые нуждаются в постоянной опеке тружеников пера.

В отечественной теории печати и журналистики проблемы этических основ журналистской деятельности рассматриваются в разное время и в разных ракурсах (Р. Г. Бухарцев, В. М. Теплюк, Д. С. Авраамов и др.).

В. М. Теплюк говорит о нормативно-действенном характережурналистской деятельности Теплюк В. М. Этика журналистского творчества. М., 1980; Он же. Социальная ответственность журналиста. М., 1984.. Автор указывает на направленность на нормативную характериологическую структуру всей деятельности журналиста и предполагает выстраивание в каждом конкретном случае некоторых частных моделей поведенческого типа. Поведенческая основа прослеживается в ситуации ответственности (в том числе и личного плана), которая занимает у В. М. Теплюка одну из центральных позиций в модельной деятельности. Ситуация ответственности очень тесно связана с нравственными и этическими законами и нормами. Немаловажное значение приобретает и технологическая подструктурная ее часть. Это и условия общения журналиста с героями материалов, это и технологические приемы ведения беседы, обусловленные этическими требованиями к данному процессу, это и документальная система в творческой деятельности журналиста - ее принципиальные и функциональные особенности, это и техническая основа творческой деятельности журналиста, теснейшим образом связанная с этико-нравственными канонами поведения в профессии журналиста.

Р. Г. Бухарцев указывает на теснейшую связь с проблемами этического плана и рассматриваются этико-профессиональные основы труда журналиста, которые впоследствии автором были развиты и исследованы в других работах Бухарцев Р. Г. Творческий потенциал журналиста. М.,1985..

Дмитрия Аврамов отмечает обобщенно-структурный анализ этических позиций в деятельности журналиста и перспективный прогностический вариант исследования этих злободневных проблем. Это отслеживание отношений по направлениям:

журналист - читатель;

журналист - источники информации;

журналист - герои материалов;

журналист - коллеги.

Это и глубокий анализ нравственно-сознательного уровня творческой деятельности журналиста, что включает в себя рассмотрение профессиональной морали как индивидуального сознания журналиста, выделение проблем социальной обусловленности позиции журналиста, проблем стимулирования творческого акта в журналистской деятельности и участие в этом процессе такого структурного показателя как самосознание журналиста.

Ученым выделены особые основания профессиональной морали журналиста, к которым автор относит: а)оперативность и быстродействие массовой коммуникации, что “неизбежно ограничивает глубину проникновения журналиста в предмет, и он не может не учитывать это обстоятельство в своих суждениях и выводах" Авраамов Д. С. Профессиональная этика журналиста. М., 1999.; б)институциональное представительство журналиста (в своих суждениях и материалах он всегда выступает от имени особого социального института, каковым является журналистика); в)ярко выраженную управленческую и функциональную направленность журналистской деятельности.

Авраамов обосновывает и противоречивый характер деятельности журналиста, который заключается в том, что по структуре журналистская деятельность состоит как бы из двух различных видов деятельности. С одной стороны - отражение и фиксация (предметом этого вида деятельности являются факты, события и явления) и с другой стороны - управленческая деятельность, “направленная на преобразование действительности, на утверждение определенных ценностей и норм, на организацию разного рода экономических, политических, идеологических программ и контроля за их реализацией, в конечном счете, - на регулирование социальных отношений”.

В исследованиях Галины Лазутиной достаточно ярко выражены этико-нравственные черты всего журналистского творчества (или деятельности), представлена Лазутина Г. В. Профессиональная этика журналиста. М., 1999.. Творческая личность представлена как личность, обладающая профессиональным сознанием, определенными потребностями и профессиональной позицией, которые и составляют структурные компоненты модельного плана. Профессиональное сознание определяется как “часть общественного сознания, которая возникает в его структуре как проекция специализации трудового опыта конкретных профессиональных групп - результат общественного разделения труда” Лазутина Г.В. Профессиональная этика журналиста. М., 1999. - С.79. Автором конкретизируется понятие профессионального журналистского сознания. Его составными частями можно считать прежде всего представления о продукте, в котором нуждается общество на данный момент и представления о том, как этот продукт может быть произведен Там же. С. 80 В журналистское профессиональное сознание включаются также нормы и ценности, знания, которые являются основополагающими в профессиональной деятельности журналиста. Это как бы варианты комплексного представления о развитом журналистском сознании. У Лазутиной дана и графическая структура профессионального сознания журналиста, в которую автор включает четыре основных компонента:

· знания методологического характера;

· технологические правила и нормы;

· профессионально-нравственные ориентиры;

· несистематизированный повседневный опыт.

Основу профессиональной позиции журналиста составляют профессионально-нравственные представления журналистской общности. Это - доминанта его (журналиста) профессионально-нравственного сознания. Именно позиция задает деятельностные установки, которые определяют задачи и цели журналиста.

1.2 Факторы эффективной деятельности журналиста

Е. Прохоров формулирует ряд требований к журналистскому тексту, необходимых для пробуждения интереса у аудитории Е. Введение в теорию журналистики. М., 1988. С. 263-266..

Близость к вопросам, событиям, лицам, проблемам, интересующим аудиторию. «Близкое» может становиться почвой для развития материала, который далек от насущных интересов публики или интерес к которому прямо не осознается. Его функция схожа с функцией контактоустанавливающих вопросов в интервью, которые помогают завязать беседу, расположить к себе собеседника.

Ситуативность повествования. Она проявляется в постоянном обращении автора текста к конкретным примерам из жизни. Следовать этому требованию легче всего при подготовке информационных жанров, основу которых составляет событийная информация. Задача усложняется при работе с аналитическими жанрами, когда журналисту требуется касаться абстрактных вещей. Перегруженная абстрактными рассуждениями статья может оказаться просто отложенной читателем в сторону.

Драматизм повествования. Проявления драматизма в тексте могут быть разнообразными:

- демонстрация драматизма самой действительности, т. е. освещение в материале конфликтной ситуации. Конфликт - всегда интересен для потребителя;

- демонстрация «поиска истины» или внутренний драматизм. Используя этот прием, автор показывает аудитории путь своей мысли при исследовании какой-либо проблемной ситуации. Аудитория в этом случае вместе с журналистом «проходит» все этапы его размышления. Кстати, при этом информация усваивается полнее и надежнее;

- диалогическая форма общения с аудиторией - использование обращений, вопросов от лица аудитории и ответов на них со стороны автора. Прибегая к этому приему, журналист должен хорошо знать свою аудиторию, чтобы не фальшивить, выступая от ее лица;

- использование образа "адвоката дьявола", вымышленного оппонента автора, точку зрения которого он стремится опровергнуть.1

Помимо соблюдения указанных выше требований, журналист должен учитывать некоторые законы восприятия информации. Важнейшим моментом при контакте потребителя информации с различными информационными продуктами является его установка восприятия. Установка восприятия в первую очередь зависит от фундаментальных компонентов сознания - мировоззрения и миросозерцания. Установка восприятия заставляет реципиента тем или иным образом реагировать на поступающую информацию.

В работе установок восприятия выделяют два этапа. Первый этап - поиск информации в соответствии с ценностями и стремлениями индивида. Здесь несколько слов необходимо сказать о работе механизма внимания. Человек может сознательно вести поиск необходимой информации: в этом случае говорят о работе произвольного внимания. Человек может обратить внимание на объект в силу его необычности: в этом случае срабатывает непроизвольное внимание. Фиксация на найденном, заинтересовавшем объекте - это уже работа послепроизвольного внимания. Проще всего в СМИ эксплуатировать непроизвольное внимание. На телевидении это может быть анонс передачи, в котором выделено нечто необычное, интригующее. В газете в качестве раздражителя также выступают анонсы, необычные фотографии, броские заголовки. В практике западной прессы широко распространены т. н. «хедлайны». «Хедлайн» предваряет материал, совмещая функции заголовка и лида. Он в максимально сжатой форме излагает суть публикации, набирается очень крупным шрифтом и может занимать до трети полосы.

Второй этап - собственно восприятие. При восприятии информации действует несколько принципов. Принцип настороженности проявляется в том, что информация об угрозе принимается наиболее полно и без искажений, осмысливается быстрее.

Авторская позиция является точкой отсчёта в журналистском творчестве. Без определённой точки зрения по какому-либо вопросу, без чёткого понимания вещей и ясно выраженной позиции публициста неоткуда взяться и оценкам той же ситуации. Т.е. субъективность журналиста это следствие убеждений, мировоззрения, позиции пишущего.

Общее понятие «позиция» можно выразить следующим образом:

Во-первых, позиция, наряду с убеждениями, является составляющей частью мировоззрения.

Во-вторых, позиция предполагает наличие какой-либо системы поведения и действия субъекта для её выражения. И, в-третьих, и это самое главное, позиция включает в себя определённую долю оценочности, нравственные ориентиры и осознанную ответственность личности, а основой для всего этого служит субъективность.

При этом данное обобщённое определение позиции личности нисколько не противоречит авторской позиции публициста. Отличие в том, что свою позицию как индивидуума журналист выражает не где-нибудь, а именно в тексте, который затем выходит в свет и с ним может ознакомиться многочисленная аудитория.

Обратиться к авторской позиции с точки зрения её отношения к жанру. Московские исследователи теории и практики журналистики, и в частности, известные специалисты МГУ Я. Н. Засурский и Е. И. Пронин, считают, что «подобно другим наукам, теория журналистики жанры рассматривает как исторически сложившиеся, целостные, относительно устойчивые виды единого типа текста, различающиеся по способу освоения жизненного материала. Жанр, бесспорно, весьма важен для адекватного выражения смысловой основы журналистского произведения… Это общепринятый способ подбора, своего рода алгоритм необходимых и достаточных для достижения определённой цели выразительных средств журналистики и структурирования их в целостную публикацию, оптимально соответствующую реальной коммуникативной ситуации, возникшей в процессе актуальной социальной практики» .

Как отмечают те же исследователи, «выразительные средства журналистики структурного уровня в каждом реальном произведении разворачиваются применительно к объективной значимости конкретного явления социальной практики (предмет отображения) и актуальной общественной потребности в уровне осмысления данного явления (объективно-субъективная коммуникативная ситуация актуальной социальной практики). Поэтому сложившиеся в историческом опыте СМИ журналистские жанры следует сопоставлять по двум параметрам: по предметному подходу к отображению реального процесса социальной практики и по целевой установке на уровень осмысления.

Первый параметр важен вот почему: журналистика, обращаясь к тем или иным событиям действительности, стремится дать читателю практически ценное понимание сути дела и надёжное руководство к действию. Журналист, обращаясь к реалиям общественной жизни, концентрирует внимание на том аспекте отображаемого явления, который имеет наиболее существенное значение для повышения эффективности практической деятельности».

Второй параметр, по классификации Е. И. Пронина, не менее важен. В зависимости от задачи, от понимания характера объективной ситуации журналист может ограничиться беспристрастным изложением события («оповещение»). Но он может дать хотя бы лаконичное описание явления, и тогда центром и основой сообщения окажется эмоциональная оценка факта, ориентирующая читателя в социальной значимости события («ориентирование»). А может сосредоточить всё своё внимание на всестороннем обосновании собственного суждения о сути дела («коррекция»). Наконец, журналист может поставить целью своего выступления создание обобщённой программы практического отношения ко всему данному типу явлений («символизация»).

Таким образом, «жанр как устойчивый способ структурирования выразительных средств журналистики в целостное произведение, оптимально соответствующее реальной коммуникативной ситуации социальной практики, может быть описан как «пересечение» двух этих классификационных параметров.

Интересна точка зрения А. С. Лавреневская на авторскую позицию. Это «образный ориентир», «авторский приём», «мнение» (имеющее определённую «направленность», «тональность», «персонифицированность» и «охват»), а также «роль» повествователя («художник», «прагматик», «исследователь» и «пропагандист»). Однако, все эти понятия исследователь в своей работе подробно не рассматривает, ограничиваясь лишь констатацией факта. Тем не менее, её исторический анализ роли публициста заслуживает внимания. Автор вскрывает «диалектику объективного и субъективного в тексте, наглядно демонстрируя, что системное взаимодействие выразительных средств текста обусловлено «ролью», принимаемой на себя автором. И наоборот, личность автора очерчивается в тексте системным взаимодействием всего комплекса выразительных средств»

Вообще же, позиция определяется А. С. Лавреневской как интегральное выражение субъективности. Исследователь показывает диалектику развития роли журналиста, а поскольку роль является составляющей частью позиции автора, то можно утверждать, что и изменение самой позиции. Исторический экскурс весьма показателен. Так, раньше журналист находился как бы вне ситуации, он старательно показывал, что «списывает всё с натуры», но в событиях лично не участвует. Это роль «художника» и его текст это «рисунок», в котором реальность неотличима от игры и творческого воображения. Позже журналист берёт на себя роль «пропагандиста», и его текст становится своего рода «прокламацией», цель которой широкое распространение каких-либо установок. Затем журналист становится социальным «исследователем», который доносит до аудитории результаты собственного анализа объективных обстоятельств. В его тексте «трактате» - рассматриваются реальные жизненные проблемы. До недавнего времени публицист был «прагматиком», а его текст - «рецептом» к решению конкретных проблем, возникающих в жизни общества.

Очевидно, что совпадение роли журналиста как комментатора у А. С. Лавреневской и системы жанров Е. И. Пронина не случайно. По всей видимости, комментарий является наиболее подходящим жанром для выражения позиции. Однако, анализируя явления и беря на себя смелость делать какие-либо выводы, автор должен чётко осознавать степень ответственности перед аудиторией.

Глава 2. Характерные черты журналистской деятельности в романе К.Симонова «Живые и мертвые»

2.1 Авторская позиция в романе «Живые и Мертвые» К.Симонова

«Живые и мертвые” считается едва ли не самой личной книгой Симонова. Стоит подчеркнуть, что в Синцове автор обозначает самого себя и все события лета 1941 года пропущены им глубоко через душу. Проза Константина Симонова, начавшего биографию военного журналиста на Халкин-Голе, короткая, деловитая, эмоционально приглушенная. Вместо автора о событиях говорят сами описываемые факты - происходящее с людьми не нуждается в описаниях и комментариях.

Победа 1945 года стала рубежом не только между войной и миром, но и между военным и послевоенным сознанием у продолжающих и начинающих писать о войне, началом неизбежной переналадки художественного зрения, сложившегося за предшествующее четырёхлетие. Естественный и необходимый во время войны функционально-пропагандистский, героико-патриотический пафос, определявший в литературных произведениях всё: от системы персонажей до интонационно-речевого строя, от подбора деталей до сюжетов, уступает место другому - достоверному изображению того, «как это было», для исследования на этой основе всей многомерности явления «человек и война». Эти две равнодействующие: безупречная, часто почти документальная точность в изображении военной реальности и начавшееся расширение проблематики, нравственно-гуманистическое осмысление этой реальности - и лежали в основе развития прозы о войне после победы.

Об истинном лице войны К. Симонов вновь заговорил в конце 50-х годов, и открытием, откровением стал его роман «Живые и мертвые». Роман Симонова - это трагедия сорок первого года, разворачивающаяся не только перед глазами Симонова-военного корреспондента в сумятице отступления, бомбежек, танковых прорывов ставшего адъютантом комбрига, выводящего остатки дивизии из фашистского кольца. Это была трагедия, открывающаяся перед потрясенным читателем, не знакомым с подобными книгами.

Синцов довольно быстро оказался в самой гуще военных событий, он не доехал даже до Минска, ибо путь между Борисовым и Минском оказался перерезан немецкими танками. Он быстро увидел смерть людей, сам совершил нечаянное убийство паникера, и вот уже оказавшись старшим в группе людей, он принимает самостоятельные решения и становится свидетелем бессильной гибели летчиков, ценой своей жизни разбомбивших переправу:

“Несмотря на полтора года службы в военной газете, он, в сущности, впервые в жизни приказывал сейчас другим по праву человека, у которого оказалось больше, чем у них, кубиков на петлицах. Красноармейцы один за другим попрыгали в кузов, последний замешкался. Товарищи стали подтягивать его вверх на руках, и Синцов только теперь увидел, что тот ранен: одна нога обута в сапог, а другая, разутая, вся в крови.

Синцов выскочил из кабины и приказал посадить раненого на свое место. Почувствовав, что его приказаний слушаются, он продолжал приказывать, и его слушались снова. Красноармейца пересадили в кабину, а Синцов перелез в кузов. Шофер, подгоняемый все отчетливей слышной пулеметной стрельбой, погнал машину назад, к Могилеву.

- Самолеты! - испуганно крикнул один из красноармейцев.

- Наши, - сказал другой.

Синцов поднял голову. Прямо над дорогой, на сравнительно небольшой высоте, шли обратно три ТБ-3. Наверное бомбежка, которую слышал Синцов, была результатом их работы. Теперь они благополучно возвращались, медленно набирая потолок, но острое предчувствие несчастья, которое охватило Синцова, когда самолеты шли в ту сторону, не покидало его и теперь.

И в самом деле, откуда-то сверху, из-за редких облаков, выпрыгнул маленький, быстрый, как оса, “мессершмитт” и с пугающей скоростью стал догонять бомбардировщики.

Все ехавшие в полуторке, молча вцепившись в борта, забыв о себе и собственном, только что владевшем ими страхе, забыв обо всем на свете, с ужасным ожиданием смотрели в небо. “Мессершмитт” вкось прошел под хвост заднего, отставшего от двух других бомбардировщика, и бомбардировщик задымился так мгновенно, словно поднесли спичку к лежавшей в печке бумаге. Он продолжал еще идти, снижаясь и все сильнее дымя, потом повис на месте и, прочертив воздух черной полосой дыма, упал на лес.

“Мессершмитт” тонкой стальной полоской, сверкнув на солнце, ушел вверх, развернулся и, визжа, зашел в хвост следующего бомбардировщика. Послышалась короткая трескотня пулеметов. “Мессершмитт” снова взмыл, а второй бомбардировщик полминуты тянул над лесом, все сильнее кренясь на одно крыло, и, перевернувшись, тяжело рухнул вслед за первым.

“Мессершмитт” с визгом описал петлю и по косой линии, сверху вниз, понесся к хвосту третьего, последнего, ушедшего вперед бомбардировщика. И снова повторилось то же самое. Еле слышный издали треск пулеметов, тонкий визг выходящего из пике “мессершмитта”, молчаливо стелющаяся над лесом черная полоса и далекий грохот взрыва.

- Еще идут! - в ужасе крикнул сержант, прежде чем все опомнились от только увиденного.

Он стоял в кузове и странно размахивал руками, словно хотел остановить и спасти от беды показавшуюся над лесом вторую тройку шедших с бомбежки машин.

Потрясенный Синцов смотрел вверх, вцепившись обеими руками в портупею; милиционер сидел рядом с ним, молитвенно сложив руки: он умолял летчиков заметить, поскорее заметить эту вьющуюся в небе страшную стальную осу!

Все, кто ехал в грузовике, молили их об этом, но летчики или ничего не замечали, или видели, но ничего не могли сделать. “Мессершмитт” свечой ушел в облака и исчез. У Синцова мелькнула надежда, что у немца больше нет патронов.

- Смотри, второй! - сказал милиционер. - Смотри, второй!

И Синцов увидел, как уже не один, а два “мессершмитта” вынырнули из облаков и вместе, почти рядом, с невероятной скоростью догнав три тихоходные машины, прошли мимо заднего бомбардировщика. Он задымил, а они, весело взмыв кверху, словно радуясь встрече друг с другом, разминулись в воздухе, поменялись местами и еще раз прошли над бомбардировщиком, сухо треща пулеметами. Он вспыхнул весь сразу и стал падать, разваливаясь на куски еще в воздухе.

А истребители пошли за другими. Две тяжелые машины, стремясь набрать высоту, все еще упрямо тянули и тянули над лесом, удаляясь от гнавшегося вслед за ними по дороге грузовика с людьми, молчаливо сгрудившимися в едином порыве горя.

Что думали сейчас летчики на этих двух тихоходных ночных машинах, на что они надеялись? Что они могли сделать, кроме того, чтобы вот так тянуть и тянуть над лесом на своей безысходно малой скорости, надеясь только на одно - что враг вдруг зарвется, не рассчитает и сам сунется под их хвостовые пулеметы.

“Почему они не выбрасываются на парашютах? - думал Синцов. - А может быть, у них там вообще нет парашютов?”

Стук пулеметов на этот раз послышался раньше, чем “мессершмитты” подошли к бомбардировщику: он пробовал отстреливаться. И вдруг почти вплотную пронесшийся рядом с ним “мессершмитт”, так и не выходя из пике, исчез за стеною леса. Все произошло так мгновенно, что люди на грузовике даже не сразу поняли, что немец сбит; потом поняли, закричали от радости и сразу оборвали крик: второй “мессершмитт” еще раз прошел над бомбардировщиком и зажег его. На этот раз, словно отвечая на мысли Синцова, из бомбардировщика один за другими вывалились несколько комков, один камнем промелькнул вниз, а над другими четырьмя раскрылись парашюты.

Потерявший своего напарника немец, мстительно потрескивая из пулеметов, стал описывать круги над парашютистами. Он растреливал висевших над лесом летчиков - с грузовика были слышны его короткие очереди. Немец экономил патроны, а парашютисты спускались над лесом так медленно, что если б все ехавшие в грузовике были в состоянии сейчас посмотреть друг на друга, они бы заметили, как их руки делают одинаковое движение: вниз, вниз, к земле!

“Мессершмитт”, круживший над парашютистами, проводил их до самого леса, низко прошел над деревьями, словно высматривая еще что-то на земле, и исчез.

Шестой, последний бомбардировщик растаял на горизонте. В небе больше ничего не было, словно вообще никогда не было на свете этих, громадных, медленных, беспомощных машин; не было ни машин, ни людей, сидевших в них, ни трескотни пулеметов, ни “мессершмиттов”, - не было ничего, было только совершенно пустое небо и несколько черных столбов дыма, начинавших расползаться над лесом.

Синцов стоял в кузове несшегося по шоссе грузовика и плакал от ярости. Он плакал, слизывая языком стекавшие на губы соленые слезы и не замечая, что все остальные плачут вместе с ним.

- Стой, стой! - первым опомнился он и забарабанил кулаком по крыше кабины.

- Что? - высунулся шофер.

- Надо искать! - сказал Синцов. - Надо искать, - может они все-таки живы. эти, на парашютах...” (с. 43-46)

Это один из важнейших эпизодов книги и один из центральных, характерных для начала событий романа. Это самостоятельный и законченный эпизод, как и нижеследующий, который продолжает и дополняет общую картину первых дней войны. Здесь помаленьку начинается приоткрываться истинная правда о войне, о том, почему мы ее выиграли в тех нечеловеческих условиях, когда буквально людскими телами и душами затыкали прорывы механизированных воинских полчищ гитлеровцев на подступах от западных границ к Москве. Генерал-лейтенант Козырев перед смертью думает не о жене, не о себе, а о войне - о всеобщей трагедии страны. И хотя правы наши писатели, ветераны-фронтовики жестко сказавшие горькую правду о том, что мы выстояли, только превратив в пушечное мясо необученные и неподготовленные воинские и ополченские части, правы и те, кто утверждает, что мы победили великим духом русского народа - той великой общностью, которая спаяла и объединила всю эту разнородную и многонациональную человеческую массу, которая называлась тогда СССР, а сейчас Россией.

Есть убеждения, которые Константин Симонов выстрадал в эти первые дни и месяцы войны: ибо даже общее горе переносишь и осмысливаешь в одиночку. Эти раздумья и формируют личную позицию. Здесь необходимо вспомнить два эпизода из романа. Первая сцена происходит на разъезде, где грузовик с Синцовым и ранеными, а также сослуживцем Синцова по редакции - Люсиным останавливает капитан-танкист и направляет бойцов в формирующиеся тут же на месте боевые соединения.

Война одну и ту же ситуацию проявляет по-разному - в зависимости от того, какие люди и с каким характером в ней участвуют. Вышеприведенная сцена с Люсиным (корреспондента, т.е. человека-специалиста капитан отправляет на передовую, останавливать немецкие танки) в следующей сцене совсем по-другому раскрывает людей, в частности, того же капитана-танкиста уже в диалоге с летчиком (тоже специалистом).

Именно после этих двух эпизодов с Люсиным и летчиком и капитаном-танкистом прозвучали почти что прямые слова писателя:

“Две недели госпиталя многому научили Синцова. Какие только слухи не бросали его за эти дни из горячего в холодное и обратно! Если верить одному только плохому, давно можно было бы спятить с ума. А если собирать в памяти только хорошее, в конце концов пришлось бы ущипнуть себя за руку: да полно, почему же тогда я в госпитале, почему в Могилеве, почему все так, а не иначе?

Сначала Синцову казалось, что правда о войне где-то посередине. Но потом он понял, что и это не правда. И хорошее и плохое рассказывали разные люди. Но они заслуживали или не заслуживали доверия не по тому, о чем они рассказывали, а по тому, как рассказывали.

Все, кто был в госпитале, так или иначе прикоснулись к войне, иначе они бы не попали сюда. Но среди них было много людей, которые знали пока только одно - что немец несет смерть, но не знали второго - что немец сам смертен.

И наибольшего доверия среди всех остальных заслуживали те люди, которые знали и то, и другое, которые убедились на собственном опыте, что немец тоже смертен. Что бы они ни рассказывали - хорошее или дурное, за их словами всегда стояло это чувство, - это и была правда о войне.

Капитан-танкист, от которого Синцов получил урок в лесу под Бобруйском, был именно из таких людей.

Дело было не в храбрости одного или трусости другого. Просто капитан в тот день глядел на войну другими глазами, чем Синцов. Капитан твердо знал, что немцы смертны и, когда их убивают, они останавливаются. Думая так, он подчинял этому все свои действия, и, конечно, правда была на его стороне. Синцов хотел увезти от опасности бросившихся к нему за спасением людей. Капитан хотел спасти дело, бросив этих людей в бой.

И, конечно, немцы не прорвались тогда к Могилеву именно потому, что и остатки бригады, в которой служил капитан, и все, кто с оружием в руках сбился в тот день вокруг бригады, знали, а кто не знал, узнали в бою, что немцы смертны. Убивая немцев и умирая сами, они выиграли сутки: к вечеру за их спиной развернулась свежая стрелковая дивизия”. (с. 64-65)

Правда, о которой говорит Симонов, естественно, не в том, что немец смертен, а в том, что каждый по возможности на своем месте делал одно - общее дело, почему, собственно говоря и была война - выиграна, а страна - спасена. Сила страны оказалась в народном единстве, в этой способности людей к общности, в той негромкой, но явной силе, которая называется силой духа. Нет, не безликой людской массой остановили мы тогда в 1941 году всю эту чудовищную армаду войск, вобравшую в себя военную силу и технику покоренных европейских государств, а тем, что явили личное мужество, твердость, которые немыслимы вне того единства, которое принято называть народным.

люди не безликая масса, но есть те, кто воплощает в себе твердость многих, становится нравственной опорой многих и многих людей. И этот роман, возможно не был бы написан, не встреть Синцов-Симонов человека, который в обстановке совершенно немыслимого разброда и шатания твердо и спокойно, мужественно делал свое воинское дело. В романе это фигура комбрига Серпилина, а о человеке, который стал прототипом литературного персонажа, мы поговорим в конце данной записи. Я считаю необходимым подчеркнуть один момент: Симонов, несмотря на свою молодость, в июле 1941 года был достаточно опытным человеком: за плечами был Халкин-Гол тридцать девятого года, то есть уже война. Но именно в обстановке всенародной боли, военного поражения страны перед ним раскрылась вся сила внутреннего характера русского человека, того, который смог в одиночку противостоять тому, чему казалось бы, противостоять невозможно. Немцев можно бить, - таков вывод, сделанный Симоновым в предыдущем абзаце и сделанный, как это чувствуется, на основе личной встречи с Серпилиным. Удивительны были даже не сколько стойкость отдельной воинской части, а результативность обороны - были уничтожены ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ТАНКОВ. Именно здесь Константин Симонов почувствовал силу и волю и даже МОЩЬ русского народа: в негромкой, несуетной фигуре комбрига Серпилина. В нижеприведенном отрывке Синцов вместе с фотокорреспондентом и замполитом дивизии направляется в расположение части Серпилина.

“Они миновали последние дома окраины, свернули на мощеную дорогу, проехали под железнодорожным мостом и снова наткнулись на выскочивших из кустов патрульных. На этот раз их было целых четверо.

- Порядок! - сказал Мишка.

- Где войска, там и порядок, - отозвался политрук.

Патрульные проверили документы и приказали загнать пикап в кусты. Двое остались с пикапом, а двое других сказали, что проводят товарищей командиров до места. Один пошел впереди, а второй, с винтовкой наперевес, - сзади. Синцов понял, что их не только провожают, но и на всякий случай конвоируют. Спотыкаясь в темноте, они спустились в ход сообщения, долго шли по нему, потом свернули в окоп полного профиля и наконец уперлись в дверь блиндажа. Первый из патрульных скрылся в блиндаже и вышел с очень высоким человеком, таким высоким, что его голос в темноте слышался откуда-то сверху.

- Кто вы такие? - спросил он.

Мишка бойко ответил, что они корреспонденты.

- Какие корреспонденты? - удивился высокий. - Какие корреспонденты могут быть здесь в двенадцать ночи? Кто ездит ко мне в двенадцать ночи!

При словах “ко мне” Синцов понял, что это и есть Серпилин.

- Вот положу сейчас всех троих на землю, и будете лежать до утра, пока не удостоверим ваши личности? Кто вас сюда прислал?

Синцов сказал, что их прислал сюда заместитель командира дивизии.

- А вот я заставлю вас лежать на земле до завтра, - упрямо повторил разговаривавший с ним человек, - а утром доложу ему, что прошу не присылать по ночам в расположение моего полка неизвестных мне людей.

Не ожидавший такого оборота и оробевший сначала, политрук наконец подал голос:

- Товарищ комбриг, это я, Миронов, из политотдела дивизии. Вы же меня знаете...

- Да, вас я знаю, - сказал комбриг. - Только потому и не положу всех до утра на землю! Ну, сами посудите, товарищи корреспонденты, - совершенно другим голосом, за которым почувствовалась невидимая в темноте улыбка, продолжал он, - знаете, какое сложилось положение, поневоле приходится быть строгим. Все кругом только и твердят: “Диверсанты, диверсанты!” А я не желаю, чтобы в расположение моего полка даже и слух был о диверсантах. Я их не признаю. Если охрану несут правильно, никаких диверсантов быть не может. Зайдите в землянку, там проверят при свете ваши документы, и я к вашим услугам. А вы, Миронов, останьтесь здесь.

Синцов и Мишка зашли в землянку и уже через минуту вернулись. Комбриг, сменив гнев на милость, пожал им в темноте руки и, прикрывая ладонью папироску, стал рассказывать о закончившемся всего три часа назад бое, в котором он со своим полком уничтожил тридцать девять немецких танков. Он был полон впечатлений и, все более оживляясь, рассказывал высоким взвинченным фальцетом, таким молодым, что Синцов по голосу никак не дал бы этому высокому человеку больше тридцати лет. Синцов слушал и недоумевал: почему этот человек с молодым голосом находится в давно отмененном звании комбрига и почему, находясь в этом звании, командует всего-навсего полком?

- Твердят: “Танки, танки”, - говорил Серпилин, - а мы их били и будем бить! А почему? Утром, когда рассветет, посмотрите, у меня в полку двадцать километров одних окопов и ходов сообщения нарыто. Точно, без вранья! Завтра будете свидетелями: если они повторят, и мы повторим! Вот один стоит, пожалуйста! - И он показал на видневшийся невдалеке черный бугор. - Сто метров до моего командного пункта не дошел, и ничего, встал и стоит, как миленький, там, где ему положено. А почему? Потому что солдат в окопе перестает себя зайцем чувствовать, уши не прижимает.

Беспрерывно куря, зажигая папироску от папироски, он еще целый час рассказывал Синцову и Мишке о том, как трудно было сохранить в полку боевой дух, пока в течение десяти дней по шоссе, которое оседлал полк, с запада ежедневно шли и шли сотни и тысячи людей, выходивших из окружения.

- Много паникеров среди этих окруженцев! - небрежно сказал Мишка.

И проскользнувшая в его словах нотка высокомерия человека, не испытавшего на своей шкуре, что такое фунт лиха, задела комбрига.

- Да, паникеров немало, - согласился он. - А что вы хотите от людей? Им и в бою страшно бывает, а без боя вдвое! С чего начинается? Идет у себя же в тылу по дороге - а на него танк! Бросился на другую - а на него другой! Лег на землю - а по нему с неба! Вот вам и паникеры! Но на это надо трезво смотреть: девять из десяти не на всю жизнь паникеры. Дай им передышку, приведи в порядок, поставь их потом в нормальные условия боя, и они свое отработают. А так, конечно, глаза по пятаку, губы трясутся, радости от такого мало, только смотришь и думаешь: хоть бы уж они все поскорей через твои позиции прошли. Нет, идут и идут. Хорошо, конечно, что идут, они еще воевать будут, но наше-то положение трудное! Ничего, все-таки не дали сломать своим людям настроение, - наконец заключил Серпилин. - Сегодняшний бой - доказательство этому. Доволен им, не могу скрыть! С утра волновался, как невеста на выданье: двадцать лет не воевал, первый бой не шутка! - а сейчас ничего, в своем полку уверен и тем счастлив. Очень счастлив! - с каким-то даже вызовом повторил он. - Ну ладно, довольно разглагольствовать. В землянке душно, да и места мало. Шинели при вас?

- При нас.

- Ложитесь спать здесь, наверху. Если пулеметы услышите, спите, не обращайте внимания: просто нервы треплют. А если артиллерия станет бить, тогда милости просим в окоп. Пойду обойду посты, прошу извинить. - Он в темноте приложил руку к козырьку и в сопровождении нескольких молча присоединившихся к нему людей пошел по окопу.

- У этого не подхарчишься, - полуосуждающе, полуодобрительно сказал Мишка, когда они с Синцовым завернулись в шинели и легли на траву.

Синцов долго молча смотрел в затянутое тучами небо, на котором не осталось ни одной звезды. Он заснул и, как ему показалось, уже через несколько минут услышал ожесточенную пулеметную трескотню. Сквозь дремоту он слышал, как она то утихала, то усиливалась, то слышалась там, где началась, то совсем в другом месте.

- Слушай, Мишка, - проснувшись от ощущения, что стрельба окружает их со всех сторон, толкнул Синцов в бок храпевшего Мишку.

- Ну? - сонно ответил тот.

- Слушай, странно, стрельба началась впереди, у ног, а теперь где-то сзади, у головы...

- А ты перевернись, - сквозь сон сострил Мишка и снова захрапел”. (с. 81-84)

Сила руководства, и особенно руководства военного - в умении понимать и беречь людей. Тем более людей русских, которых Александр Васильевич Суворов называл "чудо-богатырями". Серпилин именно потому сумел организовать хорошо укрепленную оборону (политую обильным солдатским потом) и набить целых тридцать девять немецких танков, остановив на своем участке обороны неудержимое наступление моторизованной немецкой армады, что сумел заставить людей поверить в себя, в свое воинское искусство командира, в том, что понимал проблемы людей (вчерашних "паникеров") и сумел обеспечить их зашиту ("солдат в окопе перестает себя зайцем чувствовать, уши не прижимает"). В результате этого доверия между командиром и солдатами возникает настоящая воинская часть как единое целое, способная противостоять натиску значительно превосходящего в численности и в техническом вооружении противника. Уже в следующей книге этой трилогии Симонов вновь возвращается к этому ключевому эпизоду - встрече с Серпилиным и его воинами и ясно, без каких-либо недомолвок подчеркивает: "“На войне у человека тоже бывает своя первая любовь. И для Синцова такой любовью был Серпилин, потому что первая встреча с этим человеком была для него тогда, в сорок первом, возобновлением веры в самого себя и во все то, без чего не хотелось жить”. (Книга вторая, с.232)"

Следующая сцена романа является центральной для автора: Симонов в жизни был вынужден покинуть Серпилина, тогда как его второе "я" - Синцов остается: В этом месте очень важны слова Синцова-Симонова: “Мне кажется, что вы не думаете отступать. Хочу остаться у вас”. Это кульминация всего романа, такой выбор человек делает один раз в жизни и далее всю жизнь, если конечно остается в живых, платит по этой самой высшей мерке. В реальной жизни Симонов уехал - в романе Синцов остается рядом с Серпилиным и его воинами. В этом эпизоде очень сильно ощущается насколько сложен и тяжел был выбор перед реальным Константином Симоновым в тот момент жизни. Симонов не совершил и по самой природе своей мужественного человека не мог и не смог совершить предательства - оставить людей, остающихся на верную смерть. Соображения долга военного журналиста и, обязательно добавлю, военного человека, подчиняющегося конкретному военному приказу - сбору информации и доставлению ее в редакцию определили его решение - уехать.

Военный корреспондент Симонов уехал, но Симонов как человек душой остался с людьми. И его роман “Живые и мертвые” именно об этой общности. Общности человеков, людей в тяжелую смертную минуту. Симонов уехал, но сделал свой личный выбор. Он остался с теми, кто “не стал отступать”.

Здесь четко проступает позиция автора. Именно в момент внезапного военного нападения, первых серьезных и сокрушительных поражений наступил что называется момент истины, когда перед каждым человеком стала проблема нравственного выбора. Тогда мы выстояли и одержали самую Великую Победу из тех, которые когда-либо одерживались в истории человечества. Фашизм - унижение и уничтожение человека человеком на основе теории о кровно-расовом превосходстве был остановлен и уничтожен. И выковывалась эта Победа почти что буквально каждым человеком - тем, кто мог и смог в момент тяжелейшего физического и психического испытания сделать нравственный выбор: быть Человеком и для людей. Этот выбор сделал Симонов-Синцов и именно этот выбор тема всех приведенных отрывков из Начала романа, под очень характерным названием "Живые и мертвые":

“Сейчас, узнав, что его предположения подтвердились и шоссе едва ли удастся пересечь без боя, он окончательно стряхнул угнетавшее его с утра чувство физической усталости. Он (Серпилин - К.Ч.) был полон решимости довести всех этих поднимавшихся от сна с оружием в руках людей туда, куда он должен был их довести, - до своих! Ни о чем другом он не думал и не желал думать, ибо ничто другое его не устраивало.