Cultural memory of migrants and the host society in the epoch of multiculturalism

Размещено на http://www.allbest.ru

Cultural memory of migrants and the host society in the epoch of multiculturalism

immigration symbolic society

The subject of this article is the analysis of the peculiarities of the relationship between the cultural memory of migrants and the host society taking classic immigration coun-tries (USA, Canada) and EU countries as an example. The article is devoted to the anal-ysis of the relationship between the memory of migrants and the host society at the in-formational, communicational, institutional and value levels. It was shown that in the era of multiculturalism, cultural memory is an important symbolic resource of the rela-tionship between migrants and the host society. At the same time, cultures of migrants' memories are more likely to fit into the framework that the host society provides them and which are reflected in the specifics of the politics of memory of state and non-state actors. In multicultural society, the conflict memories of migrants are not pushed out to the periphery of cultural relations, but rather, they receive the right to declare them-selves. At the institutional level, a tendency to consider the memory and history of mi-grants as a secondary experience in educational literature has been identified. The key problem continues to be the representation of the historical experience of migrants in major European museums, as well as the peculiarities of attitudes towards the memory of migrants in museums of post-socialist countries of Eastern Europe. In the USA and Canada, the tendency of nationalization of migrants' memories by museums, the desire to include them into a large national history was revealed. The value level demonstrates a significant departure from the ideas of ethnocentrism in turning to the past. At the same time, actualization of the values of cultural memory of migrants was considered in the context of common attitude towards ethnic and religious minorities, which reflects the general heterogeneity of cultural memory abroad.

Keywords migration; cultural memory; multiculturalism; cultural boundaries; politics of memory; museums; history books; collective memories; historical consciousness

Аннотация

Культурная память мигрантов и принимающего общества в эпоху мультикультурализма

Буллер Андреас (а), Линченко Андрей Александрович (b)

(a) Министерство по социальным вопросам и интеграции федеральной земли Баден-Вюртемберг. Штутгарт, Германия.

(b) ФГБОУ ВО «Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации».

Предметом исследования в данной статье является анализ особенностей взаимо-отношения культурной памяти мигрантов и принимающего общества на примере классических иммиграционных стран (США, Канада) и стран Евросоюза. Статья посвящена анализу взаимоотношения памяти мигрантов и принимающего обще-ства на информационно-коммуникативном, институциональном и ценностном уровнях. Показано, что в эпоху мультикультурализма культурная память оказыва-ется важным символическим ресурсом взаимоотношения между мигрантами и принимающим обществом. Вместе с тем, культуры воспоминаний мигрантов ско-рее встраиваются в те рамки, которые им предоставляет принимающее общество и которые отражаются, прежде всего, в специфике политики памяти государ-ственных и негосударственных акторов. В мультикультурном обществе кон-фликтные воспоминания мигрантов не вытесняются на периферию культурных взаимоотношений, но скорее получают право самим заявлять о себе. На институ-циональном уровне была выявлена тенденция рассматривать память и историю мигрантов как второстепенный опыт, в большей мере характерная для учебной литературы. Ключевой проблемой продолжает оставаться репрезентация истори-ческого опыта мигрантов в крупных европейских музеях, а также особенности отношения к памяти мигрантов в музеях постсоциалистических стран Восточной Европы. В США и Канаде была выявлена тенденция национализации музеями воспоминаний мигрантов, стремление вписать их в большую национальную исто-рию. Ценностный уровень обнаружил существенный отход от идей этноцентриз-ма в обращении к прошлому. Вместе с тем актуализация ценностей культурной памяти мигрантов рассматривается за рубежом неотделима от отношения к этни-ческим и религиозным меньшинствам, отражая тенденции к усилению гетероген-ности культурной памяти.

Ключевые слова: миграция; культурная память; мультикультурализм; культурные границы; поли-тика памяти; музеи; учебники истории; коллективные воспоминания; историче-ское сознание.

Введение

Эпоха мультикультурализма способствовала не только формиро-ванию «общества разнообразия», но и существенно расширила пони-мание динамики внутренних культурных границ. Культурная память оказалась той средой, где взаимоотношение между мигрантами и при-нимающим обществом приобретает особое значение в силу того, что право на собственную память является одной из наиболее интимных сторон жизни человека, группы, сообщества. Вместе с тем при более внимательном взгляде становится очевидным, что как принимающее общество, так и мигранты не стремятся полностью отказаться от «сво-его» прошлого ради Другого. Взаимоотношение культурной памяти мигрантов и принимающего общества оказывается растянутым во времени процессом узнавания и признания Другого, где более или м енее настойчивой политике памяти принимающей стороны могут про-тивостоять не менее настойчивые попытки мигрантов сохранить свою культурную самобытность. Ситуация, однако, усложняется конкрет-ным социально-политическим и культурным контекстом той страны, где разворачивается данное взаимоотношение. Соответственно, ос-новной тезис и гипотеза нашего исследования состоит в необходимо-сти учитывать специфику различных сред мультикультурализма в процессе взаимоотношения памяти мигрантов и принимающего общ ества.

Проблемы памяти мигрантов являются одной из сторон их куль-турной интеграции.

Говоря о культурной интеграции мигрантов, следует указать на три важных момента, которые будут структурировать наш последую-щий анализ. Во-первых, относительно стран Европейского союза и Северной Америки необходимо разделение на «классические» имми-грационные страны (США, Канада, а за пределами Северной Америки Австралия и Новая Зеландия) и государства Европы, где значитель-ная часть населения проживает уже несколько веков. Зарубежные ис-следователи Ян Мотте и Райнер Олигер различают общества «общих воспоминаний» (shared memories), к которым они относят классиче-ские иммиграционные страны, включающие воспоминания мигрантов в национальные нарративы, и общества «разделенных воспоминаний» (divided memories), к которым они относят большинство европейских стран, отделяющих воспоминания мигрантов от культурной памяти принимающего общества (Motte & Ohliger, 2006). Во-вторых, следует принимать во внимание тот факт, что сама культурная память пред-ставляет собой динамическое единство как минимум трех уровней, задающих специфику взаимодействия мигрантов и принимающего общества. Данная специфика, как отмечают отечественные исследова-тели, связана с информационно-коммуникативным, институциональ-ным и ценностным уровнями культурной памяти (Аникин, 2011, стр. 113). В-третьих, следует иметь ввиду, что несмотря на неоднород-ность культурной памяти в США, Канаде и Евросоюзе, мигранты вы-нуждены учитывать особенности коммеморативного контекста, клю-чевое значение в котором в послевоенное время занимают темы Вто-рой мировой войны, Холокоста и, применительно к Евросоюзу, обще-европейской памяти.

Целью нашей работы является анализ особенностей взаимоотно-шения культурной памяти мигрантов и принимающего общества в классических иммиграционных странах (США, Канада) и странах Ев-росоюза, лишь в последние полвека превратившихся в иммиграцион-ные (Германия, Франция, Великобритания). Мы постараемся посмот-реть на процесс взаимоотношения памяти в свете указанных уровней культурной памяти и выделить доминирующие тенденции, характер-ные для Северной Америки и Европы. Источниками нашей работы являются многочисленные исследования памяти мигрантов (Creet & Kitzmann, 2011; Hintermann & Johansson, 2010; Palmberger & Tosic, 2012; Glynn & Kleist, 2012a; Eder & Gassert, 2017; Jikeli & AlloucheBenayoun, 2013b), проводившиеся в последние три десятилетия за ру-бежом, а также наше собственное исследование русскоговорящих жи-телей Германии и Польши, предпринятое при поддержке ДААД и Министерства интеграции федеральной земли Баден -Вюртемберг (Линченко & Головашина, 2019). Авторы данной статьи опирались на конструктивистский подход, который предполагает, что восприятие прошлого, отбор значимых свидетельств о нем и способы их конфигу-рации предопределяются и формируются социально-культурными контекстами и практиками памяти и забвения. Иначе говоря, содер-жание памяти и формы его организации будут обусловливаться харак-тером задач, которые видятся приоритетными в культуре, и зависим о-стью от способов деятельности. Они же будут детерминировать и спо-собы использования прошлого для достижения тех или иных целей. Более того, наличие этой корреляции может забываться и восприни-маться как некоторое естественное и само собой разумеющееся поло-жение дел.

Мультикультурализм: в поисках разнообразия

Российский исследователь Владимир Малахов полагает, что тер-мин «мультикультурализм» появился в контексте проблем организа-ции культурного разнообразия в западных обществах в 80 -е годы Журнал прошлого столетия. Он отмечает, что «в строгом смысле слова это ин-ституционализация культурных различий. Государство отходит от свойственного либерализму принципа гомогенности публичной сферы (при котором все культурные различия вытесняются в приватную сферу) и обращается со своими гражданами не только как с индиви-дами, но и как с представителями этнокультурных групп» (Малахов, 2014, стр. 97). В своей работе он убедительно показал, что несмотря на риторический тезис о «смерти мультикультурализма» в западных СМИ, политика мультикультурализма продолжается и в современных условиях даже получает расширение в европейских странах. Сходной точки зрения в отношении всех развитых стран придерживается и Ирина Семененко, которая отмечает, что «хотя в последние годы мультикультурализм стал объектом самых ожесточенных дискуссий, альтернативных моделей интеграции инокультурных сообществ не найдено» (Семененко, 2006, стр. 69). При этом сама политика мульти-культурализма в разных странах была различной, что было обуслов-лено особенностями самих принимающих обществ в странах Европы и Северной Америки.

Как известно, принципиальной особенностью американского ва-рианта мультикультурализма была его ориентация на внутренние проблемы страны, что нашло выражение в стремлении к преодолению как сегрегации афроамериканцев, так и дискриминации других этни-ческих меньшинств. В этом смысле миграционная политика США яв-ляется прежде всего внутренней политикой и подразумевает общую толерантность не только к приезжающим мигрантам, к этническим и конфессиональным меньшинствам, но и к любым меньшинствам (Бо-рисов, 2007).

В отличие от США мультикультурализм в Канаде не направлен на создание единого национального нарратива, сплачивающего кул ьтурные различия. Справедливость сохраняет мнение А.И. Черкасова о том, что принципиальной ценностью канадского мультикультурализ-ма является ориентация на свободу выбора индивидуума в отношении культуры, что запрещает любые практики навязывания этнической культуры доминирующего большинства (Черкасов, 1988, стр. 85). Ха-рактерно, что данная практика распространяется и на отношение к ценностям большинства. Мультикультурализм в Канаде объявлен государственной политикой и основывается на понимании культурн о-го разнообразия как важнейшего символического ресурса канадского общества. Специфика канадского мультикультурализма получала название «мультикультурной мозаики», а также «миски салата». Это означает сосуществование культур и процесс их постоянного перемешивания, при отсутствии растворения в доминирующей культуре ан-глосаксонского большинства (Сизов, 2012).

Как показывает исследование В.С. Малахова, западноевропей-ский опыт политики мультикультурализма также имел специфику в каждой из стран. Например, в Нидерландах и Швеции говорят о госу-дарственном патронаже в отношении этнокультурных меньшинств. Имеются в виду программы социальной поддержки определенным группам, выделенным государством. Иная ситуация сложилась в Ве-ликобритании, где «различиям позволяют существовать, но их не спонсируют <...> принципиальная особенность британского случая заключается в институционализации «расовых отношений» (race relations). Государство пользуется расовыми категориями для учета населения, а также для правовой защиты уязвимых групп» (Малахов, 2014, стр. 101).

Исходный принцип британской политики может быть сформул ирован как «единство в разнообразии», что означает содействие госу-дарства и общества культурным инициативам мигрантов и этнических групп, возможность делегирования их представителей в системы здравоохранения и образования. В отличие от него французский вар иант делал акцент на гражданскую принадлежность мигрантов прини-мающему обществу, относя этнические, культурные и религиозные вопросы к сфере частной жизни иммигрантов (Цапенко, 2008). При этом для некоторых сообществ мигрантов (мусульмане), равно и как для этнических меньшинств (евреи) допускаются различные посла бления в рамках образовательного процесса и сферы потребления.

Иная ситуация сложилась в Германии, которая сегодня является лидером Евросоюза по приему мигрантов. Особенность Германии со-стоит в том, что, несмотря на интенсивный приток иммигрантов во второй половине XX века из Турции, Югославии и бывших советских республик, она только в 1990-е годы де-факто признала себя имми-грационной страной. Если до этого наиболее благоприятные условия действовали только в отношении этнических немцев, переселявшихся в Германию из стран бывшего СССР, то в 1990-е годы регулирование трудовой миграции превратилось в важный элемент интеграционной политики государства. Ставка была сделана на привлечение высоко-квалифицированных специалистов, в связи с чем трудовые мигранты распределялись в рамках трех категорий: «желаемые работники», «полезные работники» (претендующие на невостребованные вакан-сии) и «неизбежные» (не имеющие квалификации, но являющиеся членами семей иммигрантов) (Карачурина, 2008). Вместе с тем уже цитировавшийся выше В.С. Малахов отмечает еще одну важную особенность немецкой политики мультикультурализма. «Если в Нидер-ландах и в Швеции государство ориентировалось на цель социального включения новоприбывшего населения, то в Германии такая цель не ставилась <...> целью правительства Германии в отношении мигрант-ского (в основном турецкого) населения было как раз воспрепятство-вать его интеграции. «Гастарбайтерам» надлежало вернуться на исто-рическую родину. Для этого в немецких землях создавались школы с обучением на турецком языке ... государство в ФРГ само создавало условия для существования выходцев из Турции как «параллельного общества» (Малахов, 2014, стр. 103). Подчеркивается, что данная практика регулировалась законодательством, которое действовало до конца 1990-х годов, создававшего высокие барьеры для натурализа-ции иммигрантов и исключения их из политической жизни общества.

Память о прошлом в «обществе разнообразия»

После Второй мировой войны западные страны столкнулись с возрастающей потребностью в рабочей силе, что интенсифицировало глобальную трудовую миграцию. Однако до начала 1980 -х годов об-щим для большинства западных стран оставалась мысль об ассимиля-ции мигрантов как наиболее оптимальной форме их интеграции. Вз аимоотношение мигрантов и принимающего общества на уровне кул ьтурной памяти также приобретало однозначный характер, следствием чего являлось не только невнимание принимающего общества к куль-турной идентичности мигрантов и ее воплощениям в различных прак-тиках, но и отсутствие попыток научного изучения данной темы. Предполагалось, что мигранты, прибывающие в страны Западной Ев-ропы и Северной Америки, должны были просто как можно быстрее утратить свою идентичность, что находило отражение в емкой форму-ле: контакт соревнование приспособление ассимиляция (Hahn, 2002, p. 34).

Мультикультурализм способствовал формированию представле-ний об «обществе разнообразия», где сама культура памяти приним ающего общества не является однородной. Даже события Второй ми-ровой войны и Холокост, при всем их значении для западной куль-турной памяти, обнаруживали существенную гетерогенность восприя-тия. В этих условиях возрастала не только роль меньшинств, но и п отребность в обращении к культурам воспоминаний мигрантов, кот орые до 1980-х годов существовали скорее в виде «параллельных» со-обществ памяти. Соответственно интеграция мигрантов и их культур воспоминаний оказывалась двухсторонним процессом признания

Другого в качестве полноправного члена общества и носителя куль-турной памяти.

Культурные различия всегда были и остаются неотъемлемой ча-стью человеческой истории. Однако именно в новейшей истории ста-ло возможным объединение самых различных -- религиозных, куль-турных и этнических -- нарративов в одну национальную историю -- историю «нашего» общества которая, надо признать, конституиру-ется конечно под влиянием коллективного сознания, но принципиаль-но на индивидуальном уровне, т.е. формируется отдельным человеком с точки зрения его личной, социальной, этнической и религиозной перспективы. В «обществе разнообразия» (нем. «Vielfaltgesellschaft») все эти индивидуальные исторические перспективы и конструкции неизбежно пересекаются и соприкасаются друг с другом, ибо все чл е-ны этого общества живут в одной и той же стране и в одном и том же настоящем. И именно точка их пересечения или соприкосновения об-разует социальную базу общих воспоминаний нового, рождённого в процессе миграции и глобализации, общества, которое обозначают коротким словом «мы». В коллективных воспоминаниях общества разнообразия смешались самые различные культуры, но все они яв-ляются составной частью одного и того же «мы».

Однако было бы ошибкой полагать, что это разнообразие и пер емешивание происходит стихийно. Анализ зарубежных исследований показывает, что культуры воспоминаний мигрантов скорее встраив аются в те рамки, которые им предоставляет принимающее общество и которые отражаются прежде всего в специфике политики памяти гос-ударственных и негосударственных акторов. Совершенно справедли-во отмечает немецкий исследователь Арндт Бауэркёмпер, что «в этот переходный период воспоминания становятся источником согласова-ния, и культуры памяти изменяют структуру особенно фундаментал ьно. В этом процессе мигранты оказываются вынуждены позиционир овать себя в отношении доминирующих нарративов» (Bauerkamper, 2017, p. 43). Применительно к государствам Северной Америки и За-падной Европы, как мы показали в предыдущем параграфе, такими общими рамками оказываются память о событиях Второй мировой войны, Холокост и тема общеевропейской памяти. Следует также за-метить, что тема культур воспоминаний мигрантов в западных обще-ствах оказывается частью более широкого дискурса о правах этнич еских, религиозных и расовых меньшинств и их культур воспомина-ний. Как показывают работы зарубежных исследователей, данная тен-денция характерна как для европейских государств, так и для США и Канады. В данном случае именно Холокост превращается сегодня не просто в событие международного масштаба, но оказывается источ-ником формирования системы ценностей при обращении к геноцидам, формам массового насилия и политическим, этническим и религиоз-ным репрессиям, где сообщества мигрантов и этнических меньшинств оказываются на одной стороне. Рассмотрим представленные тезисы подробнее на информационно -коммуникативном, институциональном и ценностном уровнях.

Память в миграционном обществе: информационно-коммуникативный уровень

Эпоха мультикультурализма актуализировала рост интереса к культурам воспоминаний мигрантов прежде всего на информационно коммуникативном уровне. Это касается как интереса к самому ист орическому опыту мигрантов, особенностям их воспоминаний, так и попыток переосмысления ключевых событий европейской, канадской и американской истории в контексте миграционных процессов. Доста-точно сказать, что последние два десятилетия были связаны с появл ением целого ряда сборников статей и монографий, отражающих те или иные проблемы воспоминаний мигрантов в принимающих общ ествах Запада (Creet & Kitzmann, 2011; Hintermann & Johansson, 2010; Palmberger & Tosic, 2012; Glynn & Kleist, 2012a; Eder & Gassert, 2017; Jikeli & Allouche-Benayoun, 2013b). Реакцией на это стало активное развитие темы памяти мигрантов в рамках такого междисциплинарн о-го направления исследований как memory studies, что нашло отраже-ние не только в публикациях, но и в работе отдельных секций между-народных научных конгрессов Ассоциации исследований памяти (Memory Studies Association). Данные исследования были иницииро-ваны ростом интереса к общим проблемам культурной идентичности сообществ мигрантов, диаспор и вынужденных переселенцев. Однако к настоящему моменту тема памяти мигрантов не только не уступает в количественном и качественном отношении исследованиям идентич-ности, но и, как подчеркивают авторы, привела к осознанию того, что «принадлежность к той или иной группе является результатом воспо-минаний» (Glynn & Kleist, 2012a, p. 9).

Говоря о взаимоотношении культурной памяти мигрантов и при-нимающего общества на информационно-коммуникативном уровне, нам следует иметь в виду три основных фактора, оказывающих влия-ние на данный процесс. Во-первых, речь идет об особенностях самого принимающего общества и его исторической политики. Во-вторых, речь идет об особенностях самой идентичности и культуры воспоми-наний мигрантов, ее связи с культурными и в первую очередь религиозными представлениями общества исхода. И, в-третьих, значимым фактором оказывается динамика поколений мигрантов, в особенности иммигрантов второго и третьего поколений.

Важная роль принимающего общества и его исторической поли-тики была выявлена нами в процессе исследования русскоязычных мигрантов в Польше (выходцы из Украины, Белоруссии и России, осень 2017 года) и ФРГ (русские немцы, весна 2018 года). В исследо-ваниях использовались качественные методы получения информации, и, в частности, метод структурированного интервью. Всего нами было собрано и обработано 58 интервью (20 в Польше и 38 в Германии) (Линченко & Головашина, 2019, стр. 84). «Восточная политика»

Польши в целом определяется историческими стереотипами, а поэти-ческий образ прошлого и сложившийся нарратив ценится выше, чем исторические факты. За основными темами, которые обсуждают со-временные историки Польши (сопротивление социалистическому р ежиму [советским оккупантам], стремление к объединению страны и т.д.) скрывается актуализация основного рефрена польской наци ональной истории национальной жертвенности и солидарности поля-ков. В отличие от исторической политики в Польше, историческая п олитика в Германии представляется более многогранной. Как известно, начиная с 60-х годов XX века ее основным лейтмотивом является тема «преодоления прошлого», предполагавшая демократизацию общественного дискурса об истории, формирование исторического сознания на принципах гражданского общества.

Нами было выявлено, что большинство опрошенных как в Поль-ше, так и в Германии, вне зависимости от времени нахождения в пр инимающей стране продолжают определять себя как русские (украин-цы, белорусы). Это во многом является отражением реакции прини-мающего сообщества на выходцев из всех стран бывшего Советского Союза как на русских (хотя в Польше в последние годы в связи с рез-ким наплывом украинцев оно меняется теперь почти все мигранты, обладающие так называемым «восточным» акцентом, принимаются за украинцев). Многие в интервью начинают определять себя как себя как «человека между двух миров» (Линченко & Головашина, 2019, стр. 85). При отсутствии работающих моделей диалога различных групп памяти в Польше мигранты сами находят и/или создают модели взаимодействия в зависимости от личной интерпретации полученной на родине исторической информации, опыта жизни в Польше, соци-ального окружения и т.д. Нами были выявлены четыре стратегии вза-имоотношения с историческим нарративом польского общества: отказ от конкуренции, отрицание личной связи с трагическими событиями прошлого, выбор исторического нарратива страны исхода, согласие с историческим нарративом принимающего сообщества. Стратегия, ко-торой в целом придерживались большая часть опрошенных мигрантов в Польше это отказ от конкуренции. В основном ее выбирают моло-дые люди, которое прожили в Польше или Германии несколько лет. Приезжая, мигранты не отказываются от своего исторического нарра-тива, но и не готовы принять новый, поэтому они или 1) пытаются снизить значение прошлого в современной жизни, или 2) отрицают личную связь с конфликтными событиями прошлого.

Иная картина складывается при обращении к интервью, собран-ным в Германии. С одной стороны, как и в Польше, респонденты пр одемонстрировали огромную важность темы переезда, указав на то, что после него у них началась новая жизнь. Не менее значимыми оказа-лись темы интеграции и ностальгии. Однако, с другой стороны, осо-бенности исторической политики в современной Германии не отл ичаются враждебностью к другим культурам памяти и интерпретациям истории. Это обстоятельство стало причиной того, что выявленную при анализе польских интервью типологию способов отношения ми-гранта к историческому нарративу принимающей страны мы не смог-ли обнаружить в рамках эмпирического исследования. Русскоговорящие переселенцы в Германии вообще не призваны делать какой -либо выбор в пользу одной интерпретации истории, просто потому что этой единой интерпретации истории, как и единого учебника истории, в Германии просто нет. Каждая федеральная земля определяет свой круг вопросов изучения истории и использует свой земельный уче бник истории. У русскоговорящих мигрантов нет потребности к транс-формации семейной памяти и выбору однозначной линии интерпрет ации истории страны исхода. Принципиальное значение для русског оворящих мигрантов в данной среде приобретают возрастные особен-ности, оказывающие влияние на интерпретацию истории страны ис-хода, фактов и событий семейной памяти, ностальгии, конфигурацию значимых воспоминаний о прошлом. Было выявлено, что русскоязыч-ные мигранты демонстрировали потребность в переносе некоторых традиций и практик культурной памяти страны исхода (культура до-суга, культура быта, праздники) на принимающее немецкое общество (Линченко & Головашина, 2019, стр. 88).

Примеры Германии и Польши являются одними из наиболее яр-ких примеров влияния исторической политики принимающего общества на особенности воспоминаний сообществ мигрантов. Зарубежные исследователи отмечали сходные тенденции в отношении использования памяти мигрантов как среды их политического инкорпорирования в Ирландии. Примечательно, что в этой стране в 1990 -е годы в ходе дебатов о предоставлении убежища беженцам активно использо-валась историческая память о голоде в Ирландии. Это в свою очередь накладывало на миграционную политику особенности культурной па-мяти принимающего общества, от имени которой сообществам ми-грантов указывалось на их социальную принадлежность и возмож-ность получить вид на жительство и даже гражданство в республике (Glynn, 2012, p. 184). Здесь также можно указать и на характер вопро-сов по истории США к экзамену на получение американского граж-данства, которые до сих пор отражают преимущественно вопросы по-литической и правовой истории США (Савельева & Полетаев, 2008, стр. 421-425).

Как мы отмечали ранее, вторым не менее важным фактором вза-имодействия культурной памяти мигрантов и принимающего общества на информационно-коммуникативном уровне являются особен-ности самой идентичности и культуры воспоминаний мигрантов, ее связи с культурными и в первую очередь религиозными представлениями общества исхода. Показательной является коммеморация Холокоста в Европе среди сообществ мигрантов, различающихся этниче-ским происхождением и религиозными представлениями. Несмотря на то, что понимание и принятие коммеморации Холокоста являются важными моментами для социализации любых мигрантов в Г ермании, зарубежными исследователями было выявлено, что не менее распро-страненной в культуре памяти арабских граждан ФРГ является самовиктимизация (self-victimization). Позиция арабских и шире части му-сульманских сообществ в Германии состоит в требовании признать арабов такими же жертвами израильской агрессии, как и евреев жертвами Холокоста. Так, в 2005 2007 гг. немецкий историк Гюнтер Якели провел интервьюирование 117 молодых мусульман в Берлине, Париже и Лондоне. Исследование выявило существенный недостаток знаний о Холокосте. Более того, значительное количество респонден-тов принижали значение Холокоста и стремились показать его рядовое значение в ряду других геноцидов и, в частности, бедственном положении палестинцев под израильским правлением. Немецкий исследователь показывает высокий уровень антисемитизма и конспирологических теорий, а также отмечает, что они не столько оправдывали немцев, сколько отрицали тезис о коллективной немецкой вине. Вме-сте с тем, с точки зрения цифр исследования, ситуация выглядит д о-статочно противоречивой. С одной стороны, 17 % мусульман в Вели-кобритании верят в то, что Холокост переоценен и число еврейских жертв преувеличено (Jikeli, 2013a, p. 106). Отмечаются исследования

французских коллег, указывающих на то, что учителя в школах с большим количеством детей из мусульманских семей стремятся игно-рировать Холокост как учебную тему на своих уроках (Whine, 2013, p. 35). К этому можно добавить противоречивое отношение мусульман-ских сообществ в Европе к празднованию Международного дня памя-ти жертв Холокоста (27 января). Показательно, что с 2000 по 2007 го-ды эта коммеморация бойкотировалась Советом мусульман Велико-британии. Сходная ситуация наблюдалась и в Италии, где Союз ита-льянских мусульманских общин оказался в стороне от годовщины. Во Франции мусульманские сообщества принимали участие лишь в коммеморациях 2006 года (Bauerkamper, 2017, p. 42). С другой стороны, тот же Г. Якели отмечает, что большинство мусульман в Европе отри-цают антисемитизм и рассматривают Холокост как преступление пр отив человечности. Радикализм суждений оказывается свойствен прежде всего лицам, вовлеченным в той или иной степени в арабо израильское противостояние (Jikeli, 2013a, p. 118). Интерес вызывает позиция мусульманских сообществ в Германии и Нидерландах, где наиболее значимые мусульманские организации активно принимают участие в коммеморациях. Выразительным является пример сотруд-ничества союза турок федеральной земли Берлин-Бранденбург и ев-рейских организаций, последовательно осуждавших любые проявл ения расизма и выступавших за солидарность еврейских и мусульман-ских меньшинств, а также мигрантов, прибывающих в Германию (Bodeman & Yudrakul, 2008). Исследователи указывают также и на по-зитивный опыт интеграции культуры воспоминаний турецких мигран-тов в Нидерландах в европейскую культуру памяти о Холокосте (Stremmelaar, 2017, p. 78).

Как мы отмечали выше, важную роль в процессе взаимоотноше-ния памяти мигрантов и принимающего общества играет динамика поколений мигрантов. Общеизвестно, что уже представители второго поколения оказываются в большей мере интегрированы в культуру принимающего общества, начинают рассматривать ее как свою со бственную культуру. Однако действительность мультикультурного общества порождает более сложные формы восприятия прошлого детьми и внуками мигрантов. Это, как отмечают, Виола Георги и Рай-нер Олигер, авторы сборника статей «Историческое сознание моло-дёжи в миграционном обществе», позволяет говорить о «калейдо-скопе воспоминаний» (Georgi & Ohliger, 2009, p. 8). Авторы статей вышеназванного сборника ограничили свой анализ культурной памя-ти исследованием исторического сознания одних только молодых ми-грантов, что, однако, не является случайностью, потому что именно молодые мигранты оказались «на перепутье» исторических суждений и воззрений миграционного общества. Историческая концепция моло-дых мигрантов включает в себя как традиционные взгляды их родите-лей, так и представления о прошлом, которые они впитали в стране их проживания. Издатели сборника указали на пять различных способов «присвоения прошлого» мигрантской молодёжью:

1. Традиционные исторические представления. Молодёжь с ми-грационным прошлым ориентируется на исторические представления страны своего происхождения. Правда, иногда эта ориентация нару-шается принадлежностью к особой группе страны своего происхож-дения (с подобной проблемой сталкиваются, например, турецкие кур-ды или же русские немцы, которые имеют свою особую, отличающу-юся от страны их происхождения, историю).

2. Рецептивное историческое сознание. Молодёжь с миграцион-ным прошлым перенимает общепринятую (коллективную) интерпретацию своего нового общества, что иногда ведёт к противоречиям между «традиционными» и «рецептивными» представлениям о прошлом.

3. Диаспорическое сознание. Молодые люди с миграционным прошлым обладают диаспорическим сознанием, потому что они определяют свою историческую идентичность в рамках своей диаспоры. Таким образом они формируют не только своё собственное, но и кол-лективное сознание своей диаспоры.

4. Гибридное или плюралистичное историческое сознание. Мо-лодёжь с миграционным прошлым имеет транснациональное или ги-бридное историческое сознание, которое включает в себя элементы прошлого различных наций и культур.

5. Исторический вакуум. Молодые люди с миграционным про-шлым постоянно рискуют оказаться в историческом вакууме, который может возникнуть по причине утери связи с традиционной историей и их исключения из национального сообщества (дискриминация). В та-ком случае возникает угроза, что молодые люди иностранного прои с-хождения окажутся «лишёнными воспоминаний» людьми (Georgi & Ohliger, 2009, p. 12-13).

Особенность принимающего общества эпохи мультикультура-лизма состоит также в предоставлении возможностей публичной сфе-ры для тех культур воспоминаний и значимых событий, которые не могут быть встроены в существующую конфигурацию коллективных воспоминаний большинства. Соответственно, воспоминания мигран-тов не вытесняются на периферию культурных взаимоотношений, но скорее получают право самим заявлять о себе. Явные и скрытые конфликты между культурной памятью принимающего общества и ми-грантами не столько преодолеваются, сколько приобретают различ-ные формы протекания. И здесь эмпирические исследования снова возвращают нас не столько к принимающему обществу, сколько к са-мим сообществам мигрантов. Например, в исследовании Лоурен Гийот подробно анализируется культура воспоминаний сообщества курдов во Франции. Исследовательница сравнивает коллективные воспоминания курдов во Франции и в Турции. Она отмечает, что об-щина, живущая во Франции, поместила себя в некое подобие «мемо-риального гетто», построив вокруг мифа о возвращении «заморожен-ное» представление о регионе исхода. Невозможность скорбеть на родной земле обернулась в этой общине стремлением защитить п амять от интеграционных процессов принимающего общества, что по мысли активных членов сообщества может привести к утрате тради-ций и ценностей. Это является источником конфликтности памяти общины по отношению к культурной памяти других меньшинств и доминирующей культуры во Франции. «Каждая ссылка на трудности войны и жестокость высылки усиливает чувства принадлежности к группе. Как следствие, попытки примириться с прошлым оказывают пагубное воздействие» (Guyot, 2011, p. 140). При этом исследование курдских сообществ памяти в Турции показало большую открытость их настоящему и его реалиям.

Завершая анализ информационно-коммуникативного уровня вза-имодействия культурной памяти мигрантов и принимающего общ ества, необходимо указать не только на тезис о неоднородности пр инимающего общества, но и на фрагментированность культурной п амяти сообществ мигрантов. Подобная фрагментированность сама мо-жет выступать источником конфликтности в процессе взаимодействия с принимающим обществом. Обращает на себя внимание любопытная статья Негрисы Канефе, которая в своем исследовании публичных д еятелей мусульманской общины в Канаде показывает, как воспомина-ния беженцев и мигрантов из одной и той же страны исхода могут быть различны и выступать предметом политической борьбы в оцен-ках лидеров. Она отмечает, что в то время как воспоминания о доме являются формой надежды для многих беженцев, «ссылка ведет к партикулярному и высоко политизированному жанру воспоминаний персональной, общинной и национальной историй» (Canefe, 2011, p. 170). Изучая фигуры публичных деятелей мусульманской общины в Канаде Тарека Фатаха и Хайдекха Могхисси, автор отмечает, что в то время как они полностью разделяют память о вынужденной миграции, их публичные заявления иногда «идут недвусмысленно против коллективных воспоминаний мигрантов из тех же самых стран, откуда они были высланы» (Canefe, 2011, p. 160).

Память в миграционном обществе: институциональный уровень

Политика мультикультурализма существенно затронула и инсти-туциональный уровень взаимоотношения культурной памяти мигран-тов и принимающего общества. В данном случае мы опираемся на ис-следования зарубежных коллег, посвященные отражению темы исто-рического опыта и коллективной памяти мигрантов в учебной литер атуре и музейной практике. В отношении как американских, так и к анадских учебников истории ситуация представляется достаточно пр отиворечивой. Сразу следует сказать, что исторический опыт мигран-тов, переселившихся в США и Канаду, осмысливается, прежде всего, как опыт меньшинств, живущих в США и Канаде сегодня. Это застав-ляет авторов учебников стремиться к максимальной политкорректно-сти. С одной стороны, учебники истории США уделяют немалое ме-сто вопросам колонизации континента, а также содержат существен-ные отсылки к темам уничтожения коренных жителей Америки и страданиям чернокожих рабов в США. В последние годы вопрос о п остепенном включении истории афроамериканцев в историю США и Канады даже получил отдельные исследования (Moreau, 2004, p.137 175; Junne, 2003). В литературе отмечается, что исследования амери-канских учебников, проведенных в 70-е 80-е годы прошлого века, показали, что «по сравнению с 60-ми годами, меньшинства переме-стились на центральную сцену американской истории, а авторы уче бников трансформировали тексты от едва различимого упоминания черных и других меньшинств в 40-х годах к содержанию важности мультикультурного (и феминистского) компонента в 80-х годах» (Lerner & Nagai, 1995, p. 84). Сходная ситуация сложилась в Канаде, где каждая провинция обладает автономией в вопросах преподавания истории и ориентирует учащихся преимущественно на локальную и сторию, как правило, связанную с англоговорящими или франкогово-рящими переселенцами (Letourneau & Moisan, 2004). История имми-грантов вследствие этого появляется перед учениками в свете локаль-ной истории региона, а также преимущественно содержится в учебни-ках в разделах о мультикультурализме и расизме (Kin g & Simmons, 2018; Montgomery, 2005). С другой стороны, целый ряд американских учебников истории сохранил достаточно консервативное изложение фактов (Grant, 2003).

Стюарт Форстер, посвятивший отдельное иссле-дование образам иммигрантов в американских учебниках истории с 1800 года и по настоящее время, отмечает, что, несмотря на появляю-щиеся время от времени возгласы о «культе этничности» и «новом мифе, провозглашающем высокие моральные качества меньшинств», существенных изменений в американских учебниках истории не про-изошло. Это, по его мнению, нивелирует рост внимания к истории меньшинств (Foster, 2006, p. 166). На основе контент-анализа ряда американских учебников он говорит о трех факторах, позволяющих ему видеть отсутствие серьезных изменений в преподавании амери-канской истории в школе. Во-первых, современные образы американ-ской истории, представленные в учебниках, продолжают оставаться националистическими. Речь идет об идее прогрессивности американ-ского общества и западной культуры, национальной гордости. С этой точки зрения, приехав в Америку, мигранты обрели возможность до-стичь мечты равенства и персональной свободы. Дискриминация, трудности интеграции в таком случае оказываются в стороне, п оскольку мигрантам уже изначально повезло оказаться в США. Соот-ветственно, неудачи этнических меньшинств являются не результатом причин, коренящихся в самой общественной системе, а следствием их личной или групповой неудачи. Зарубежные авторы отмечают, что «коренные американцы были лишены своей земли «потому что они н е понимали концепции частной собственности на землю»; азиатские ра-бочие получали низкую заработную плату, потому что они были гот овы «работать очень мало»; чернокожие не могли найти хорошую го-родскую работу, потому что они «были неквалифицированными и н еобразованными»; чикано [американцы мексиканского происхождения Л.А.] сталкиваются с проблемами, потому что «они не владеют бег-ло английским языком ...» (Council, 1980). Второй существенной про-блемой большинства современных американских учебников истории признается отсутствие в них темы конфликта и противоречий. Под-черкивается, что «вместо того, чтобы изображать расовую несправед-ливость и дискриминацию как сознательные акты, совершавшиеся бе-лым обществом, они возникают в учебниках как аморфные «пробл емы» для Америки» (Foster, 2006, p. 166). В таком случае рабы просто терпели «тяжелые условия», американцы азиатского происхождения «сталкивались с предубеждениями», а испаноязычные американцы «испытывали дискриминацию». Темы социальных протестов миними-зируются, а в отношении базовых институтов американского обще-ства проводится мысль об их способности решить все возникающие противоречия и проблемы. В учебниках доминирует тема консенсуса и исторического оптимизма. Третьей существенной проблемой явля-ется проблема самого контекста упоминаний об иммигрантах.

Учебники скорее добавляют этнические группы к основному тексту, чем показывают их место в событиях прошлого, а также уделяют мало ме-ста взаимодействую самих групп между собой. Характерно, что под-черкивается вклад тех групп, которые оказались наиболее политиче-ски активными и добились большего представительства в политиче-ской системе страны (например, афроамериканцы), в то время как ис-паноговорящие граждане США по -прежнему остаются в тени амери-канской истории (Davis, 1986, p. 80).

Европейские учебники истории демонстрируют картину, которая, тем не менее, зависит от специфики страны. Так, только в Швеции уже в первой половине 1960-х годов учебники уделяли важное место миграционным процессам, в то время как в Австрии и Г ермании им-миграционный опыт начал включаться в исторический материал тол ько в середине 1980-х годов (Bauerkamper, 2017, p. 41). В целом же ис-следователи продолжают констатировать факт того, что опыт мигран-тов оказывается в большей мере приложением, чем интегрированным аспектом национального нарратива (Lozic & Hintermann, 2010, p. 36). В отличие от США и Канады единая европейская история так и не по-лучила завершающей интерпретации в учебниках истории, поэтому тема миграционного опыта возникает в рамках изучения проблем прав человека в истории (Ullen & Markom, 2016). Это в особенности каса-ется событий недавней европейской истории, и в частности, Второй мировой войны, Холокоста и коммунистических диктатур в Восточ-ной Европе.

Еще одной формой присутствия темы миграции и памяти в евро-пейских учебниках истории является осмысление проблем колони ализма и постколониализма. Данный аспект в большей мере характерен именно для европейских учебников истории в сравнении с учебник ами в США и Канаде. В современных британских учебниках критиче-ски рассматривается история колоний как неотъемлемая часть нацио-нальной истории. Они исследуют влияние империи на британское общество и подчеркивают, в какой степени колониальная периферия защищала внутреннюю культурную и социальную жизнь в своей ос-нове, расширяя тем самым область имперской истории в школе. Мно-гие учебники, которые адресованы школьникам в возрасте от 11 до 14 лет, выбирают дискурсивный подход, в рамках которого, как правило, дается ответ на вопрос: «Почему люди до сих пор спорят о влиянии, которое Империя оказала на людей, живущих в то время?», «Что по-лучили и потеряли народы, выйдя из Британской империи?» (Banham, Luff, Culpin, Dawson, 2009, p. 11). Некоторые идут еще дальше и пред-лагают к изучению имперскую историю в отношении ее последствий для британского общества сегодня. Тема колониализма связывается в учебниках как с историей империи, так и с присутствием в современ-ной Великобритании постколониальных сообществ мигрантов. Срав-нивания британские и немецкие учебники, Сьюзан Гриндел дает до-статочно оптимистическую оценку изменениям в учебниках, произо-шедшим в последние три десятилетия. По ее мнению, учебники исто-рии не прошли мимо дебатов о памяти и, изображая колониализм, в разных формах интерпретируют его в духе сегодняшних постколони-альных исследований, мультикультурализма и исследований памяти (Grindel, 2017, p. 268). Высокая степень оптимизма прослеживается и в французских учебниках истории, отличительной чертой которых яв-ляется направленность на «мультиперспективную историю», идею гражданской нации и коммюнитаризм. Однако и в случае французско-го варианта остаются, в первую очередь, вопросы о согласовании мультикультурализма в преподавании истории с семейной памятью, локальными культурными традициями, а также трудностями учета всех возможных аспектов политики культурного разнообразия (Tutiaux-Guillon, 2017, p. 289).

Не меньшее влияние оказала политика мультикультурализма и на музеи как важные источники трансформации культурной памяти в свете миграционных процессов. В силу того, что музеи и выставки оказываются более гибким инструментом трансформации культурной памяти, тема исторического опыта мигрантов получила в данном формате значительное влияние. Теоретической основой трансформ ации museum studies в свете миграционной проблематики стали идеи Дж. Урри, который, развивая мысль о «путешествующих культурах», неоднократно предостерегал против любых попыток представлять культурное наследие в качестве статичного объекта и формулировать на этой основе антологию музейной теории (Urry, 1996). Основной упрек Урри состоит в предельной сфокусированности европейских музеев на национальном наследии, которое должно рассматриваться как «создаваемый культурный процесс». Однако только в начале 2000-х годов тема экспонирования памяти и исторического опыта ми-грантов получает в Европе существенное развитие. Этому предше-ствовала серьезная критика Жераром Нуарелем знаменитой концеп-ции французских мест памяти П. Нора, где миграция оказалась лишь в фокусе темы «Французы и чужаки», что скорее исключало их из национальных воспоминаний. Не меньшей критике подвергся и немецкий аналог мест памяти, авторы которого сами честно указали на отсутствие исторического опыта мигрантов в Германии как части немецкой национальной идентичности (Francois & Schulze, 2001).

Надо заметить, что критика немецкого аналога не была случайной в свете провала большинства инициатив левых политиков и представи-телей сообществ мигрантов в 1990-е годы по созданию национального музея миграции.

Вместе с тем исследования показывают: несмотря на то, что на общегосударственном уровне такая инициатива не получила под-держки, региональные музеи и музеи коммун уже в 1990 -е годы ак-тивно инкорпорировали воспоминания мигрантов (Ettingshausen, 2009). Во Франции Национальный музей истории миграции был от-крыт только в 2007 году, а в Великобритании его аналог появился че-рез десять лет. На данный момент музеи миграции открыты в Герма-нии, Нидерландах, Португалии, Испании, Швейцарии, Италии. При этом отмечается, что музеи миграции превращаются в современной Европе в важные «агенты социальных изменений», постоянно получая творческий импульс «снизу» в презентации нарративов все новых эт-нических групп и меньшинств (Gourievidis, 2014, p. 9). Тем не менее критики продолжают отмечать, что «вместо того, чтобы инкорпори-ровать миграцию в национальные воспоминания или даже инкорп орировать их как элементы национальных воспоминаний, европейские общества рассматривают воспоминания мигрантов как параллельную линию» (Glynn & Kleist, 2012b, p. 15).

Следует заметить, что в современной европейской практике име-ет место еще одна тенденция, делающая опыт музеефикации памяти мигрантов крайне противоречивым. Речь идет о специфике музеев ми-грации в странах Восточной и Центральной Европы, ранее входивших в социалистический лагерь. Данная специфика проявляется особенно наглядно при сравнении шведского музея миграции в Готебурге и польского музея миграции в Гдыне. Доклад на эту тему был заслушан одним из авторов этих строк на недавнем III конгрессе Memory Studies Association в Мадриде в июне 2019 года. Так, в докладе Барбары Пле-вы данные музеи рассматривались сквозь призму нескольких про-блемных вопросов: какие истории рассказываются в музеях, как устроены выставки, насколько они способствуют росту космополи-тизма, каким образом в музеях представлена европеизация? В докладе было показано, что, несмотря на то, что оба музея активно продвиг ают тему европеизации, в польском музее доминирует интерес к эми-грации самих поляков в западную Европу и Америку. Тема иммигра-ции в Польшу после 1990 года представлена всего лишь несколькими документами и является маргинальной. В отличие от музея в Гдыне, шведский вариант выглядит более космополитичным и ориентир ованным на культуры памяти мигрантов, обосновавшихся в Швеции в 1960-е-2000-е годы. Если польский музей стремиться показать поля-ков как нацию, сохраняющую себя в эмиграции (национальный кос-мополитизм), то шведский музей ориентирован на интерпретацию со-обществ в Швеции через их европейское гражданство (космополити-ческий национализм).