Природа и закономерности международных отношений

Природа и закономерности международных отношений

Кардинальные перемены, наступившие в мировом развитии на рубеже 1980-1990-х годов, со всей остротой поставили как перед исследователями, так и перед политиками вопрос о характере и закономерностях международных отношений. Падение Берлинской стены, которое стало символом окончания холодной войны, возвестившем о распаде прежней системы международных отношений, а также основанного на ней миропорядка, застало врасплох и академических специалистов, и экспертов, и государственных мужей. Под сомнением оказались все прошлые завоевания теоретической мысли и сложившиеся за полвека стереотипы международно-политической практики. Возникшая в этой связи настоятельная потребность определения характера и направленности происходящих перемен вызвала необходимость переосмысления базовых понятий науки - и прежде всего такого исходного понятия как "международные отношения", ибо от понимания того смысла, который в него вкладывается, зависит и международная деятельность руководствующихся этим смыслом политиков. С другой стороны, подобное переосмысление неизбежно сталкивается с признанием возрастающей роли нетрадиционных, или, иначе говоря, негосударственных - и в этом смысле неполитических - участников международных отношений.

Внезапность наступивших перемен, их непредвиденный характер, неожиданность, которой они стали для международно-политической науки, повлекли за собой два важных теоретических вывода, касающихся представлений о природе международных отношений. Первый из них - довольно пессимистический - состоит в том, что, несмотря на теперь уже относительно немолодой возраст науки о международных отношениях (считается, что ее институализация ведет свое начало с создания в 1919 году специальной кафедры в Аберистуите), она не только не накопила достаточных знаний об изучаемом ею объекте, но вынуждена даже сомневаться в самом его существовании[1]. Это еще больше укрепляет широко распространенные и прежде позиции о невозможности создания единой универсальной и фальсифицируемой на основе эмпирически очевидных событий и фактов теории международных отношений. В соответствии с этими позициями, многолетний и длинный список сколь самонадеянных, столь и показавших свою полную несостоятельность прогнозов взывает к теоретической скромности. Международные отношения настолько многообразны, в них принимают участие настолько разные социальные субъекты, что генерируемая этими отношениями реальность становится весьма малопрозрачной для любого теоретического рассмотрения. Поэтому следует отказаться от всяких попыток создания единой теории международных отношений[2].

Впрочем, отсюда не следует отказ от надежд, связанных с многочисленными конкурирующими теориями. Именно с ними связан второй вывод, который может быть сделан из той ситуации, складывающейся сегодня на международной арене. Он состоит в том, что взаимная критика различных теоретических традиций, парадигм, концепций и теорий не только не приводит к их разрушению и исчезновению, но, напротив, в свете аргументов, высказываемых оппонентами, заставляет их пересматривать накопленный багаж знаний, тем самым способствуя их взаимному обогащению, и, таким образом, и общему продвижению науки о международных отношениях в познании своего объекта, его природы и закономерностей. Это означает, что при анализе вопроса о природе международных отношений и их закономерностей нам не избежать рассмотрения конкурирующих теоретических позиций.

Природа международных отношений

Многообразие существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов не может затушевать того, что все они, в конечном счете, так или иначе связаны с тремя известными парадигмами: реализм-неореализм, либерализм-глобализм-плюрализм и неомарксизм-структурализм[3], каждая из которых исходит из своего понимания природы и характера международных отношений.

Центральными для политического реализма являются, как известно, "понятие интереса, определенного в терминах власти"[4], и связанные с ним понятия баланса сил, геополитической стратегии и т.п.. Неореализм, возникший в конце 70-х годов, несколько смягчил эти акценты, включив в содержание своего подхода структурное понимание силы, в соответствии с которым она не сводится к военному компоненту, а предполагает также экономическую, информационно-коммуникативную, научную, финансовую и производственную составляющие. В нем нашли свое место и другие новые для этой парадигмы положения, среди которых положения о взаимозависимости, о внетерриториальной сущности нового, гораздо более эффективного чем прежний, типа власти - власти над идеями, кредитами, технологиями и рынками, и др.[5] И все же само существо реалистического подхода, с характерным для него пониманием мировой политики как бескомпромиссной борьбы государств за власть и влияние, остается прежним.

Одним из исходных положений политического реализма является положение об анархической природе международных отношений. Именно анархичность отличает их от внутриобщественных отношений, построенных на принципах иерархии, субординации, господства и подчинения, формализованных в правовых нормах, главной из которых является монополия государства на легитимное насилие в рамках своего внутреннего суверенитета. Анархичность же международных отношений проявляется, с позиций сторонников политического реализма, в двух главных аспектах. Во-первых, - это отсутствие общего правительства, единой правящей во всем мире структуры, распоряжения которой были бы обязательны для неуклонного исполнения правительствами всех государств. Во-вторых, - это неизбежная для каждого государства необходимость рассчитывать только на себя, на свои собственные возможности в отстаивании своих интересов. Отсутствие верховной власти, правовых и моральных норм, способных, на основе общего согласия, эффективно регулировать взаимодействия основных акторов, предотвращать разрушительные для них и для мира в целом конфликты и войны, не претерпела существенных изменений со времен Фукидида. Поэтому следует оставить все надежды на реформирование данной сферы, на построение международного порядка, основанного на правовых нормах, коллективной безопасности и решающей роли наднациональных организаций. Никто, кроме самого государства (в лице его политического руководства) не заинтересован в его безопасности, укрепление которой, - а, следовательно, и укрепление силы государства, усиление его власти, как способности оказывать влияние на другие государства, - остается главным элементом его национальных интересов. Все это означает, с точки зрения рассматриваемой парадигмы, что главным содержанием рациональной теории, исследующей международные отношения, остается изучение межгосударственных конфликтов и войн, а ее центральной проблемой - проблема безопасности. При этом безопасность рассматривается прежде всего в ее военно-силовом и государственно-центристском аспекте, концентрирующем внимание на так называемой "дилемме безопасности", в соответствии с которой чем большей безопасности добивается для себя одно государство (или один союз государств), тем в меньшей безопасности оказывается другое государство (или союз).

Несколько забегая вперед, заметим, что если первый аспект представления реалистов об анархической природе международных отношений разделяется, практически всеми теоретическими направлениями, то этого нельзя сказать о его втором аспекте. Так, даже для близкой к политическому реализму "английской школы" теории международных отношений наиболее характерным всегда был анализ международной среды как относительно целостного "общества", в котором господствуют единые нормы поведения его членов - государств[6]. В своей наиболее известной работе - "Анархическое общество: изучение порядка в мировой политике" Хедли Булл[7] высказывает взгляды, близкие, с одной стороны, политическому реализму, а с другой - получившему распространение в 90-e годы так называемому конструктивистскому направлению в науке о международных отношениях, но не совпадающие, однако, ни с тем, ни с другим[8]. При этом речь не идет об экстраполяции государственной модели. Международное общество, с позиций сторонников "английской школы", предстает как хотя и единый, но далеко не однородный социум, как многообразная социальная вселенная, как ассоциация мира сообществ, наконец, как планетарная совокупность, хотя и примитивная в своей институализации, но достаточно структурированная для того, чтобы управлять противоречиями[9]. Таким образом, теория международного общества, с одной стороны, не противоречит представлениям об анархичности международных отношений (хотя о степени этой анархичности ведутся интенсивные дискуссии), а с другой стороны, она стимулирует исследование природы международных отношений.

Авторитет и привлекательность парадигмы политического реализма были серьезно поколеблены с окончанием Холодной войны. Некоторые из представителей неореализма[10] даже стали называть себя "либеральными реалистами"[11], или же "утопическими реалистами"[12], подчеркивая тем самым готовность к определенному пересмотру ряда положений реалистической парадигмы, в том числе и положения об анархичности природы международных отношений. Так, например, Б. Бузан, не подвергая сомнению реалистический тезис о радикальном отличии политических взаимодействий в рамках государства и на международной арене, в то же время считает, что в целом природа международных отношений меняется в сторону "зрелой анархии", в рамках которой западные либерально-демократические государства способны играть роль гаранта международной безопасности, а достижения прогресса становятся доступными для всех, в том числе слабых государств и рядовых индивидов. Однако критики указывают, что если тот факт, что западные демократии не имеют никакого желания сражаться друг с другом, возможно, отчасти подтвержает тезис о "зрелой анархии", то это не относится к отношениям между ними и остальным миром. Как пишет Энн Тикнер, "нет никакой гарантии, что они станут помогать более слабым государствам в других регионах, когда возникнет угроза их безопасности"[13].

Либерально-идеалистическая парадигма международно-политической науки, "замороженная" в период биполярного противостояния, вновь заявляет о себе, приобретая самые различные формы. Многие ее сторонники, соглашаются с тем, что, поскольку в международном обществе до сих пор отсутствует принудительная сила, постольку международная система и сегодня остается анархичной в техническом плане. Однако, как считает А. Вендт, первичность идей и уступчивость в интересах означает, что "анархия - это то, что государства делают из нее"[14]. Более того, анархичность международных отношений уже не может рассматриваться как то, что коренным образом отличает их от внутриобщественных отношений. Так, например, по мнению Йела Фергюсона, несмотря на утверждения неореалистов о господстве анархии в сфере международных отношений, "гораздо более правдоподобным является обратное. С беззаконием и насилием чаще всего сталкиваются во внутригородских трущобах, в действиях организованной преступности, в этнических конфликтах, в беспорядочном терроризме и в гражданских войнах. В странах подобных Перу и Колумбии, в целых провинциях государства фактически действуют не государственные законы, а "законы" преступного мира. И наоборот, межгосударственные войны - сегодня редкий случай, и многие сферы транснациональных отношений являются мирными и рационально предсказуемыми. Формальные и неоформальные правила игры ограничивают степень анархии в различных зонах риска, результатом чего является значительная регулярность и, как правило, преобладание деловых отношений"[15].

Еще больше критики высказывается в отношении второго аспекта анархичности. С точки зрения сторонников либеральной парадигмы, отношения между развитыми демократическими странами Азии, Северной Америки, Океании и Западной Европы трудно характеризовать как систему "помоги себе сам". Многие якобы неизбежные последствия анархии были по большей части преодолены, благодаря целому комплексу институтов, которые управляют межгосударственными отношениями и обеспечивают механизмы принятия решений. Эти институты отражают существование межгосударственного консенсуса и помогают поддерживать его, благодаря взаимным консультациям и компромиссам, смягчающим последствия фактического неравенства государств[16]. Более того, некоторые из неолибералов полагают, что наступил момент для нового витка развития мирового сообщества, для прекращения борьбы Запада с Востоком, что наконец-то стало возможным развитие международных отношений на основе идеалистических концепций. Идеи сотрудничества, по их мнению, имеют больше шансов на успех, чем классические взгляды реалистов на конфликт и игры с нулевой и ненулевой суммой[17].

Другие представители либеральной парадигмы стремятся исследовать характер и долговременные тенденции происходящих изменений. Так, Д. Розенау подчеркивает, что в рамках возникающей сегодня новой "постмеждународной политики" контакты между различными структурами и акторами осуществляются принципиально по новому. Рождающийся на наших глазах и уже существующий наряду с традиционным миром межгосударственных взаимодействий новый, "второй, полицентричный мир международных отношений", характеризуется хаотичностью и непредсказуемостью, искажением идентичностей, переориентацией связей авторитета и лояльностей, которые соединяли индивидов прежде. При этом базовые структуры "постмеждународных отношений" как бы "расщепляются" между этатистским и полицентрическим мирами, которые взаимно влияют друг на друга, но никак не могут найти подлинного примирения между собой[18].

С критикой основных положений реалистической парадигмы выступает и неомарксизм. Его сторонники представляют мир в виде глобальной системы многообразных экономик, государств, обществ, идеологий и культур. Базовыми понятиями, играющими роль методологического ключа, помогающего разобраться в этом сложном многообразии, выступают понятия "мир-система" и "мир-экономика"[19]. Последнее отражает не столько сумму экономических отношений в мире, сколько самую обширную систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в которой играют экономически наиболее сильные из них. Основные черты мир-экономики -- это всемирная организация производства, рост значения ТНК в мировой экономике, усиливающаяся координация производственных комплексов, интернационализация капиталов и уменьшение возможностей государственного вмешательства в сферу финансов. Государства, которые ранее защищали себя от внешних потрясений, превращаются в агентов, передающих национальным экономикам требования мир-экономики с целью адаптации к условиям конкуренции на мировом рынке. Указанные процессы, как и соответствующие структуры, представляют собой не некие априорные данные, а факты. Иначе говоря, они являются результатом деятельности людей, продуктом истории. Существуют и процессы, противоположные глобализации - диверсификация экономических, политических, общественных, социокультурных и иных организаций и структур, поиски иных путей развития. Однако, радикально-либеральная идеология внушает людям, что альтернативы глобализации нет, что в основе наблюдающихся на мировой арене жесткой конкуренции, дерегламентации взаимодействий и эгоизма лежит неумолимая экономическая логика.

Гиперлиберальная мир-экономика, пишет Р. Кокс, нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. После Холодной войны эту роль присвоили себе США. Она позволяет им претендовать на привилегии, в виде исключений из общих правил поведения на международной арене. Являясь самым крупным в мире должником, США рассчитывают на дальнейшее получение кредитов и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные возможности. Их лидеры объясняют это "тяжестью военной ноши", которую Соединенные Штаты вынуждены нести, защищая остальное человечество (и прежде всего Западный мир) от многочисленных угроз его безопасности. На самом же деле, международные отношения приобретают "зависимый [от CША] характер"[20].

Можно было бы привести и другие высказывания сторонников рассматриваемых парадигм по поводу природы современных международных отношений. Однако и процитированных выше достаточно для того, чтобы сделать некоторые обобщения, касающиеся того, что взаимная критика приводит к ряду общих положений, которые разделяются представителями всех трех парадигм.

Во-первых, это положение о том, что анархия международных отношений, хотя и продолжает существовать, и даже отчасти возрастает, возможности для их регулирования все же существуют.

Во-вторых, это тезис, согласно которому число участников международных отношений расширяется, включая в себя не только государства и межправительственные организации, но и новых, нетрадиционных акторов - НПО, ТНК, многочисленные производственные, финансовые, профессиональные и иные ассоциации и объединения, а также рядовых индивидов.

В-третьих, это признание всемирного характера тех вызовов и проблем, с которыми сталкиваются сегодня участники международных отношений.

Наконец, это указание на переходный характер современного состояния этих отношений.

В то же время, эти общие положения не означают исчезновения различий. Признавая их, каждая из парадигм акцентирует, прежде всего, те аспекты, которые наиболее близки именно ее традициям. Кроме того, если все они, так или иначе, проникают в практику международных взаимодействий, то одних это касается в большей, а других - в меньшей мере, одни привлекают внимание государственных, другие - нетрадиционных акторов. В этой связи следует подчеркнуть, что утверждения о том, что "фактически уже началось самоформирование системы международной безопасности, основанной не столько на теориях, сколько на частных прагматических решениях и прецедентах"[21], вряд ли полностью соответствуют действительности. Лица, принимающие решения как на государственном уровне, так и на уровне других международных акторов, действуют не в теоретическом вакууме. Они окружены многочисленными экспертами и советниками, имеющими те или иные теоретические предпочтения. Оценка ими ситуации и прогнозы ее развития в той или иной степени влияют на поведение международных акторов, а следовательно и на состояние международных отношений[22]. В данном отношении важно отметить, что, хотя новые явления в международных взаимодействиях, на которые обратили внимание представители либеральной парадигмы, заставили представителей неореализма смягчить одни из своих положений и видоизменить другие, быстрое крушение первоначальных иллюзий, связанных с прекращением Холодной войны, придало реалистической парадигме новое дыхание. Тому есть несколько причин.

Во-первых, неореализм оказался востребованным государственными лидерами в силу того, что многие черты современной международной ситуации создают впечатление, что после окончания холодной войны мир стал гораздо опаснее и что всякое явление или процесс, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу. С одной стороны, широко распространенными стали тревоги и сомнения, питаемые разрегулированием прежних принципов функционирования международных отношений, разрушением ставшего привычным за полвека своего существования баланса сил, возникновением на мировой арене новых государств и негосударственных участников международного взаимодействия, наконец, всплеском многообразных и многочисленных конфликтов нового типа. С другой стороны, все эти явления высветили неэффективность ООН и других международных организаций в деле построения нового международного порядка, основанного на верховенстве универсальных ценностей и общих интересов государств, на правовом урегулировании конфликтов и создании системы коллективной безопасности.

Во-вторых, удивительной "живучести" реалистической парадигмы традиционно способствует то, что реалистический дискурс является эффективным инструментом в деле в мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу "своего" правительства, защищающего "национальные" интересы страны. Тем самым он помогает ее руководству не только обеспечивать поддержку своей власти со стороны общества, но и сохранять государственное единство перед лицом внутренних партикуляризмов.

В-третьих, основные положения теории политического реализма - о международной политике как борьбе за власть и силу, о государстве, как главном и по сути единственном действующем лице этой политики, которое следует принимать во внимание, о несовпадении национальных интересов государств и вытекающей из этого неизбежной конфликтогенности международной среды и др. - оказались востребованными политической элитой Запада и прежде всего США. В США политический реализм позволяет трактовать международные отношения в соответствии с американскими представлениями о международном порядке как о совокупности совпадающих с национальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на использование военной и экономической силы. В других странах, как впрочем и в самих США, политические элиты привлекает то положение теории политического реализма, в соответствии с которым единственным полномочным и полноправным выразителем национального интереса государства на международной арене является его правительство, обладающее, на основе компетенции внешнего суверенитета монопольным правом представлять внутреннее сообщество, заключать договоры, объявлять войны и т.п.

Наконец, в-четвертых, немаловажную роль в сохранении реалистического приоритета в лексиконе государственных и политических лидеров играют такие влиятельные социальные группы, как представители генералитета и военно-промышленного комплекса, многочисленных экспертов и советников как силовых ведомств, так и высших государственных руководителей, "независимых" частных аналитических центров и отдельных академических исследователей, которые кровно заинтересованы либо в сохранении своего влияния, своей символической власти, своего статуса, либо, движимые законами рынка, стремятся не только удовлетворять спрос на рынке государственных идеологий, но и оказывать воздействие на его формирование. И в том, и в другом случае наиболее подходящими в период нестабильности международных отношений оказываются алармистские мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз мировой системе в целом, Западу и США, в частности. Подходят и снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядущего миропорядка и т.п.[23]

Разумеется, сказанное не означает, что все сценарии или исследования о которых идет речь, не имеют отношения к действительности. Напротив, чаще всего они опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов своих стран. В тоже время односторонняя ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность не вызывают сомнений.

Приведем в качестве примера две концепции, которые получили, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за эти годы положений об изменении природы международных отношений. Речь идет о "конце истории" Френсиса Фукуямы[24] и "столкновении цивилизаций" Сэмюэля Хантингтона[25]. Внешне они выглядят как "конкурирующие", даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и рыночной экономики. Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему. Однако по своей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит этно-, а вернее, западоцентризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе противятся унификации образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе концепции имеют самое прямое отношение к ставкам власти и легитимации мероприятий, связанных с устаревшим пониманием международной безопасности. В обоих случаях самое прямое отношение к парадигме политического реализма.

В этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в своей трактовке природы международных отношений именно из распределения силы в мировой политике, обе отождествляют окончание холодной войны с феноменом структурной динамики, связанной с распространением насилия[26]. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярности (и даже монополярности) под эгидой США, или же в поиски врага, утраченного с окончанием холодной войны[27].

Подобные взгляды характерны и для других видных экспертов и советников, обслуживающих внешнеполитические государственные структуры Запада. Так, по мнению Зб. Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Советским Союзом в Холодной войне и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственноть за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной сверхдержаву - США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыночного общества во всем мире. Наступление Рax Americana продемонстрировал уже вооруженный конфликт в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется согласиться с мягкой американской гегемонией[28]. Близких позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он и не столь прямолинеен в их обосновании. С его точки зрения, победа США в Холодной войне возлагает на них нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании равновесия сил в мире[29].

Если же обратить внимание на то, что вышеуказанные авторы, по справедливому выражению К. Брутенца, формируют у своих читателей подозрения в отношении России[30], то становятся более понятными и настойчивые попытки изолировать ее от "цивилизованного мира" путем заполнения "вакуума силы" в том числе и посредством расширения НАТО.

Таким образом, рассмотрение современных представлений о природе международных отношений обнаруживает достаточно неоднозначную картину. С одной стороны, это несовпадения в позициях теоретических парадигм, а с другой - расхождения между относительным сближением некоторых из этих позиций и взглядами наиболее влиятельных "творцов внешней политики"[31]. В связи с последним стоит подчеркнуть, что, несмотря на огромные тиражи публикаций с изложением указанных взглядов и их популярность среди определенного круга политиков, а также на широкий резонанс в академических кругах, они все же не являются для них ни репрезентативными, ни, тем более, единственными или даже господствующими. Вот почему знакомство с ними не должно служить основой для выводов о состоянии международно-политической науки, как и заслонять необходимость изучения действительного многообразия имеющихся в ней подходов к исследованию природы международных отношений и закономерностей их эволюции.

Закономерности международных отношений

Проблема закономерностей международных отношений остается одной из наименее разработанных и наиболее дискуссионных в науке. Это объясняется прежде всего самой спецификой данной сферы общественных отношений, где особенно трудно обнаружить повторяемость тех или иных событий и процессов и где поэтому главными чертами закономерностей являются их относительный, вероятностный, непредопределенный характер. Главными признаками социальных законов, объединяющих их с законами природы, считаются наличие строго определенных условий, при которых их проявление становится неизбежным, а также частичная, приблизительная реализация условий, при которых действует закон[32]. Подчеркнем в этой связи, что степень такой приблизительности в сфере международных отношений настолько велика, что многие исследователи склонны говорить не столько о законах и закономерностях, сколько о вероятностях наступления тех или иных событий, или о тенденциях[33]. Но и тогда, когда наличие закономерностей не подвергается сомнению, существуют разногласия относительно их содержания. Как и в предыдущем параграфе, мы сначала рассмотрим здесь несовпадающие основные позиции конкурирующих теоретических парадигм в данном отношении, а затем попытаемся вычленить те общие закономерности, которые не вызывают сомнения (хотя и могут трактоваться по-разному) ни у либералов и транснационалистов, ни у неомарксистов и представителей мир-системного анализа, ни у реалистов и неореалистов.

Одной из наиболее привлекательных черт теории политического реализма стало стремление обосновать мысль о том, что в основе международной политики лежат объективные и неизменные законы политического поведения, корни которых следует искать в самой человеческой природе. Центральное понятие политического реализма - "интерес, определенный в терминах власти" - связывает существование законов международных отношений с потребностями людей в безопасности, процветации и развитии, которые и должно защищать государство в своей внешнеполитической деятельности. О стремлении к научной объективности говорит и другое положение политического реализма - о необходимости рассматривать международные отношения не с точки зрения какого-либо идеала, сколь бы хорош он ни был, а с точки зрения сущности всякой - в том числе и международной - политики. "Международная политика, подобно любой другой политике, есть борьба за власть; какой бы ни была конечная цель международной политики, ее непосредственной целью всегда является власть", - пишет Г. Моргентау[34]. Не отрицая необходимости создания гармоничного и мирного международного порядка, основанного на демократии, универсальных ценностях и верховенстве права, политические реалисты настаивают на том, что в современном мире одной из главных особенностей международной политики является постоянное стремление наций-государств к сохранению благоприятного для них статус-кво на мировой арене или же к его изменению в свою пользу. В свою очередь, это приводит к особой конфигурации международных отношений, называемой балансом сил и, соответственно, к политике, направленной на поддержание этого баланса.

К. Уолц, один из основателей неореализма, утверждает, что объяснение социальных форм на основе психологических данных ошибочно, ибо групповые явления не сводятся к особенностям индивидуального поведения. Вот почему надо говорить не о природе человека, а исследовать социальные факторы. Но это не значит, что можно ограничиться ссылками на формы правления, политические режимы и т.п. В ситуации стратегической взаимозависимости поведение государств, их политика объясняются не только их внутренними причинами, но также поведением и политикой других государств. Поэтому, если мы хотим понять, или попытаться предсказать такое поведение, то мы должны учитывать особенности межгосударственной системы, специфику ее структуры. Уолц стремится преодолеть то, за что теорию политического реализма упрекали модернисты: присущие ей недостатки в методологии и методах исследования международно-политических реалий. В поисках методологической строгости он приходит к выводу о необходимости системного подхода к их анализу. Определяющая роль при этом отдается понятию структуры, которая рассматривается Уолцем как распределение возможностей (принуждений и ограничений), которые система вменяет своим элементам-государствам, а также как функциональная дифференциация и недифференциация субъектов. Сегодня такое понимание является настолько распространенным, что системная теория международных отношений нередко отождествляется именно с ним[35].

Политический реализм скептически относится к возможностям регулирования международного общества на основе правовых норм или нравственных ценностей. Как пишет Г. Шварценбергер, в обществе, в котором отсутствует верховная власть, главная функция закона заключается в содействии установлению верховенства силы и иерархии, основанной на применении власти. И во множестве случаев международное право служит именно этим целям. Подобное может быть сказано и относительно морали: главная функция международной морали состоит не в контроле за своим собственным поведением, а в использовании морали в качестве силового оружия против потенциальных и реальных врагов[36].

Таким образом, основные закономерности международных отношений, в представлении политического реализма, это бесспорная и приоритетная роль государства как главного и, по сути, единственного международного актора; обусловленность внешней политики государств национальными интересами; сила (прежде всего в ее военной составляющей) как главный инструмент достижения целей; решающая роль великих держав в мировой политике; баланс сил, как средство поддержания международной стабильности и главный регулятор международного порядка.

С точки зрения неолибералов, эти закономерности никогда не были бесспорными, а в последние десятилетия и вовсе утратили свою достоверность. Как считает Дж. Най, сегодня во многих областях международных отношений частные субъекты и небольшие государства располагают гораздо большими возможностями, чем раньше. Одновременно снижаются возможности великих держав использовать традиционные силовые потенциалы для достижения своих целей. Сила становится все менее применяемой, менее осязаемой и менее принудительной[37]. Б. Бади и М.-К. Смутс пишут, что мир 90-х годов находится в поисках новых отношений и новых субъектов. Закономерность национального интереса теряет свое прежнее значение. Многие современные элементы силы ускользают от государственного авторитета, оставляя межгосударственной системе очень мало средств эффективного влияния на происходящие процессы, заставляя прибегать к опосредованным и всегда дорогостоящим способам принуждения. Современные международные отношения дают все меньше оснований рассматривать их как межгосударственные взаимодействия, ибо сегодня происходят существенные и, видимо, необратимые изменения в способах раздела мира, принципах его функционирования[38]. Краеугольные понятия, отражавшие сами основы, на которых веками покоились различные исторические типы международного порядка - такие, как "безопасность", "территориальная неприкосновенность", "государственный суверенитет", "лояльность власти " - либо теряют свой смысл, либо приобретают совершенно новое значение[39].

Основой всех этих новых тенденций в международных отношениях является закономерность возрастающей взаимозависимости мира под влиянием микроэлектронной революции, революции в средствах связи, транспорта и коммуникации. Результатом становится вторжение в сферу мировой политики новых, нетрадиционных акторов - неправительственных организаций, финансовых фирм, мультинациональных корпораций, частных групп, демографических потоков, мафиозных структур и "рядовых" индивидов. Государства уже не могут, как прежде, контролировать их деятельность, которая все чаще осуществляется в обход и вопреки государственному суверенитету. Поэтому монополия государства в международных отношениях разрушается, хотя оно продолжает претендовать на эту монополию. Геостратегические приоритеты теряют смысл. Внутренняя и международная политика становятся все более взаимопроницаемыми, граница между ними стирается. Сужение эффективных компетенций национальных правительств, эрозия силовых отношений в международных отношениях и увеличение числа и многообразия "акторов вне суверенитета" создают новую картину взаимодействий на мировой арене. Международные отношения становятся все более транснациональными и все менее управляемыми[40]. Отсюда сформулированный Майклом Николсоном "парадокс участия". Он состоит в том, что чем меньше количество и степнь разнородности участников международных взаимордействий, тем более упорядоченной является система международных отношений и тем более предсказуемы действия отдельных участников и их последствия. Если же международные отношения пополняются новыми участниками, то прогноз, а, следовательно и совершение эффективных действий становится все более трудным[41].

Итак, взаимозависимость и транснационализация международных отношений; утрата государством его прежней роли "законодателя мод" во взаимодействиях на мировой арене; упадок значения силы, а, следовательно, и баланса сил, как регулятора этих взаимодействий; рост числа и многообразия "акторов вне суверенитета" и обусловленный им "парадокс участия"; стирание границ между внутренней и международной политикой -- таков вклад транснационализма в познание закономерностей международных отношений.

Что касается неомарксизма[42], то в исследовании закономерностей международных отношений он исходит из экономического и социального неравенства в рамках глобальной капиталистической мир-системы, зависимости периферии мирового хозяйства от его центра. Глобализация мир-экономики, сопровождаемая ростом богатств для самых богатых стран и народов, ведет к разрыву социальных связей, неуправляемым демографическим сдвигам и поляризации между богатыми и бедными в мировом масштабе. И существует вероятность того, что по мере развития и обострения этих процессов наиболее обездоленные группы могут скоординировать свои усилия для смягчения их неблагоприятных последствий. Результатом такой координации станет поэтапное строительство иных обществ, иных государственных форм и иного миропорядка.

Господствующая в капиталистической мир-системе идеология гиперлиберализма меняет роль национального суверенитета. Роль государства рассматривается, прежде всего, с точки зрения помощи рыночным силам. И наоборот, оно утрачивает свою роль социальной защиты населения. Перераспределение в пользу бедных регионов рассматривается в рамках указанной идеологии как "протекционистское вмешательство", которое противоречит логике рынка. Поэтому регионы все меньше связывают свои интересы с центром. Усиливаются автономистские движения: богатые не хотят делиться с бедными, а бедные считают, что отделение станет наилучшим путем решения их проблем.

Демократизация международных отношений ведет к манипулированию политическим процессом со стороны тех, кто способен его финансировать и кто владеет сложными технологиями манипулирования национальным и международным общественным мнением, к стандартизации и имитации моделей потребления развитых стран. Но одновременно она ведет и к диверсификации. Она расширяет возможности утверждения партикулярных идентичностей, которые стремятся избежать унификации культуры. Она может дать место проявлению желания жить и работать иначе. В длительной перспективе - способствовать диверсификации общественных проектов и путей развития.

Таким образом, основная мысль, которую настойчиво проводит неомарксистское течение - это мысль о противоречивости таких закономерностей международных отношений, как глобализация, рост взаимозависимости и демократизации, изменение роли государственного суверенитета, что ведет к несправедливому распределению благ и, следовательно, выдвигает объективное требование, по меньшей мере, сознательного управления происходящими процессами.

На примере неомарксизма (как одного из наиболее радикальных теоретических течений в рамках международно-политической науки), пожалуй, наиболее отчетливо можно убедиться в том, что в изучении современных международных отношений политическая наука исходит из признания существования некоторых общих закономерностей международных отношений. Попытаемся резюмировать те из них, которые признаются всеми течениями и выглядят, с этой точки зрения, как относительно бесспорные (независимо от выводов о настоящем и представлений о будущем, которые делаются каждым из них на этой основе).

Во-первых, одной из групп таких закономерностей является рост взаимозависимости современного мира, выражающийся в неоднозначных и противоречивых явлениях глобализации экономических и финансовых процессов и экологических угроз, в демократизации и гуманизации международных отношений[43]. Она может по-разному пониматься представителями различных теоретических традиций и парадигм, но сам факт признания роста взаимозависимости - в том числе и такими убежденными сторонниками политического реализма, как Ганс Моргентау и Раймон Арон свидетельствует о том, что под влиянием новых реальностей (прежде всего ядерного оружия) мирового развития они шли к тому, против чего ранее энергично боролись: в ядерный век неуязвимость одной, даже самой сильной в военном отношении державы, невозможна. Это означает, что в международных отношениях появляются общие интересы, которые могут быть достигнуты только совместными усилиями.

С этим связана другая группа закономерностей, которая особо подчеркивается транснационалистами и которая признается не только неомарксистами, но и реалистами. Это вывод о том, что государства - уже не единственные участники международных отношений и что политика в отношении новых акторов -ТНК, национально-освободительных движений и т.п. - не может строиться на традиционном понимании внешней политики. Поэтому картина международной политики с ее разделением на государства и борьбой сверхдержав должна быть дополнена и смягчена процессами разоружения и коллективной безопасности[44]. В свою очередь, транснационалисты подчеркивают, что фундаментальным для анализа мировой политики остается понятие "власть". Взаимозависимость, подчеркивают они, влияет на мировую политику и поведение государств; но правительственные действия также влияют на модели взаимозависимости. Созданием или принятием процедур, правил или учреждений для определенных видов деятельности, правительства регулируют и контролируют транснациональные и межгосударственные отношения"[45]. Иначе говоря, расширение числа и многообразия участников международных взаимодействий, "размягчение" государственного суверенитета и изменение содержания безопасности не вытесняют государства со сцены мировой политики, а лишь изменяют и усложняют их роль в поддержании стабильности.

Еще одна группа закономерностей касается международного права. Известно, что с точки зрения неолибералов, главными регуляторами международных отношений выступают универсальные нравственные нормы, которые кодифицируются в правовые императивы и базирующиеся на их основе международные институты[46]. Близких позиций придерживаются и сторонники транснационализма[47], считающие, что основу и средства международного порядка должны составлять нормы, структуры, институты и процедуры вненационального или даже наднационального характера. При этом, в своем крайнем выражении позиции рассматриваемых парадигм в отношении международного права выглядят следующим образом. Если для либерализма - это, по сути, единственный легитимный регулятор международных отношений, то для политического реализма и для неомарксизма, хотя и по-разным причинам, международное право не должно рассматриваться как "священная корова": ведь оно может противоречить национальным интересам или же справедливости в отношениях между народами.

И все же, как те, так и другие признают: несмотря на то, что современные тенденции в международном праве демонстрируют тесную связь с мировой политикой, нельзя отрицать, что здесь происходят существенные изменения. Международное право девятнадцатого и более ранних столетий главенствовало над всеми суверенными государствами и имело своей целью не устранение войны, а лишь ее ограничение во времени, пространстве, методах ее ведения и следовательно, установление равновесия сил. Международное право двадцатого столетия ставит своей целью установление равновесия в правосудии в условиях независимости государств и интеграции власти. Становление нравственных универсалий и единых правовых норм отнюдь не является однонаправленной тенденцией, исход конфликта между глобальной солидарностью и партикулярной лояльностью не предопределен, и нет никаких серьезных оснований считать, что международное общество станет обществом универсальных ценностей и норм, преодолевших и оставивших истории ценности и нормы государств, этносов и культур. И, тем не менее, названные попытки вовсе необязательно обречены на провал, т.к. в международных отношениях, как подчеркивает Г. Шварценбергер, существует не только закон силы, но и закон взаимодействия, и даже закон координации и согласования[48].

Следующая группа закономерностей касается функционирования международных систем (хотя характер и самих систем, и законов их функционирования могут пониматься по-разному). Считается также, что общей чертой всех международных систем является то, что происходящие в них процессы определяются наиболее мощными государствами и состоянием имеющихся между ними отношений. Наконец, допускается возможность разных типов международных систем и критериев их классификаций. Напомним в этой связи, что именно политический реализм стал основой таких широко известных понятий, как биполярная, мультиполярная, равновесная и имперская международные системы. Как известно, в биполярной системе господствуют два наиболее мощных государства. Если же сопоставимой с ними мощи достигают другие державы, то система трансформируется в мультиполярную. В равновесной системе, или системе баланса сил несколько крупных государств сохраняют примерно одинаковое влияние на ход событий, взаимно обуздывая "чрезмерные" претензии друг друга. Наконец, в международной системе имперского типа господствует единственная сверхдержава, далеко опережающая все остальные государства своей совокупной мощью (размерами территории, уровнем вооружений, экономическим потенциалом, запасом природных ресурсов и т.п.).

Одна из главных идей, на которых базируется концепция международной системы, - это идея об основополагающей роли структуры в познании ее законов. Данная идея разделяется абсолютным большинством исследователей. Согласно ей, нескоординированная деятельность суверенных государств, руководствующихся своими интересами, формирует международную систему, главным признаком которой является доминирование ограниченного числа наиболее сильных государств и структура которой определяет поведение всех международных акторов. Как пишет К.Уолц, все государства вынуждены нести военные расходы, хотя это неразумная трата ресурсов. Структура международной системы навязывает всем странам такую линию поведения в экономической области, или в сфере экологии, которая может противоречить их собственным интересам. Структура позволяет понять и предсказать линию поведения на мировой арене государств, обладающих неодинаковым весом в системе характеристик международных отношений. Наподобие того, как в экономике состояние рынка определяется влиянием нескольких крупных фирм (формирующих олигополистическую структуру), так международно-политическая структура определяется влиянием великих держав, конфигурацией соотношения их сил. Изменения в соотношении этих сил могут изменить структуру международной системы, но сама природа этой системы, в основе которой лежит существование ограниченного числа великих держав с несовпадающими интересами, остается неизменной[49].

Таким образом, именно состояние структуры международной системы является показателем ее устойчивости и изменений, стабильности и "революционности", сотрудничества и конфликтности; именно в ней выражаются законы функционирования и трансформации системы. Вот почему в работах, посвященных исследованию международных систем, первостепенное внимание уделяется анализу этого состояния

Так, например, Р. Арон, выделял три структурных измерения международных систем: конфигурацию соотношения сил; иерархию акторов; гомогенность или гетерогенность состава. Главным измерением, в полном соответствии с традицией политического реализма, он считал конфигурацию соотношения сил, отражающую существование "центров власти" в международной системе, накладывающей отпечаток на взаимодействие между ее основными элементами - суверенными государствами. Конфигурация соотношения сил, зависит, как уже отмечалось выше, от количества главных акторов и характера отношений между ними. Два основных типа такой конфигурации - биполярность и мультиполярность.

Иерархия акторов отражает их фактическое неравенство, с точки зрения военно-политических, экономических, ресурсных, социокультурных, идеологических и иных возможностей влияния на международную систему.

Гомогенный или гетерогенный характер международной системы выражает степень согласия, имеющегося у акторов относительно тех или иных принципов (например, принципа политической легитимности), или ценностей (например, рыночной экономики, плюралистической демократии): чем больше такого согласия, тем более гомогенной является система. В свою очередь, чем более она гомогенна, тем больше в ней умеренности и стабильности. В гомогенной системе государства могут быть противниками, но не политическими врагами. Напротив, гетерогенная система, разрываемая ценностным и идеологическим антагонизмом, является хаотичной, нестабильной, конфликтной.

Еще одной структурной характеристикой международной системы считается ее "режим" (понятие, которое, как мы уже видели, выдвинуто сторонниками либеральной парадигмы), - т.е. совокупность регулирующих международные отношения формальных и неформальных принципов, норм, соглашений и процедур принятия решений. Это, например, правила, господствующие в международных экономических обменах, основой которых после 1945 г. стала либеральная концепция, давшая жизнь совокупности таких международных институтов, как МВФ, Мировой Банк, ГАТТ/ ВТО и др.

Вышесказанное показывает, что зависимость поведения акторов от структурных характеристик системы считается наиболее общим законом международных систем. Этот закон конкретизируется на уровне каждой из таких характеристик (или измерений), хотя окончательного согласия относительно их количества и содержания в науке пока не существует.

Эвристический характер системного подхода к изучению международных отношений не вызывает сомнений. Он проявляется, в частности, в том, что уже сама идея о существовании в них системных законов позволяет рассматривать их как результат принятия рядом государств определенного политического, экономического и идеологического статус-кво на международной арене, на общепланетарном, региональном или субрегиональном уровне. С этой точки зрения, каждая международная система является не чем иным как неформальной институализацией соотношения сил между государствами в соответствующем пространствено-временном контексте[50]. В то же время было бы наивным считать, что существующие в политической науке законы функционирования и трансформации международных систем обладают такой степенью строгости, которая позволяла бы делать на их основе безошибочные прогнозы. Дело в том, что всегда "есть обширная область косвенных, подчас несознаваемых действующими лицами зависимостей, без которых, однако, представление о системе остается неполным"[51].