Петербург Достоевского-петрашевца (опыт построения справочника-путеводителя)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского

Петербург Достоевского-петрашевца (опыт построения справочника-путеводителя)

Б.Н. Тихомиров

г. Санкт-Петербург

Аннотация

Публикация представляет собою опыт создания справочника-путеводителя по Петербургу Достоевского-петрашевца. В систематическом порядке описываются все адреса Северной столицы, которые так или иначе оказываются значимыми для биографии Достоевского - участника социалистического кружка М.В. Буташевича-Петрашевского. Сообщаются сведения о событиях в жизни писателя, связанных с тем или иным адресом. Для всех сведений указываются документальные, мемуарные, эпистолярные и иные источники. Каждая статья-миниатюра, посвященная отдельному адресу, сопровождается пристатейной библиографией. Материалы справочника-путеводителя по возможности выстроены в хронологическом порядке - от кондитерской Вольфа, где в мае 1846 г. произошло знакомство Достоевского с Петрашевским, до Семеновского плаца, на котором 22 декабря 1849 г. состоялась инсценировка обряда смертной казни над петрашевцами, и маршрута отправки писателя в ночь перед Рождеством из Петропавловской крепости в Сибирь. Наряду с историческими адресами, описываемыми в соответствии с документами эпохи 1840-х гг., во всех случаях указывается современный адрес тех мест, где бывал Достоевский-петрашевец.

Ключевые слова: Достоевский, Петербург, петрашевцы, краеведение, адреса, маршруты, путеводитель, источники

Abstract

Boris N. Tikhomirov

The F.M. Dostoevsky Literary-Memorial Museum (Saint Petersburg, Russian Federation)

Saint Petersburg of Dostoevsky as a Petrashevsky's Circle Member (an Experience of Composing a Guide-book)

Acknowledgements. The reported study was funded by RFBR according to the research project no. 17-04-50090 а(ф).

The publication is an experience of composing a Saint Petersburg guide-book by Dostoevsky as a Petrashevsky' circle member. All the addresses of the Northern capital more or less significant for the Dostoevsky's biography as the member of the Petrashevsky's socialist circle, get described in a systematic manner. Besides, the life events of the writer related to this or that address get published. All the data are provided with documentary, memoir and epistolary sources. Each article is dedicated to a particular address, accompanied with the respective bibliography. The materials in the guide-book are put in a chronological order if possible: from the Wolf baker's shop where in May, 1846 Dostoevsky got acquainted with Petrashevsky, up to the Semyonovsky parade ground where in December, 1849 the false execution over the Petrashevsky's circle members was held and the route of escorting of the writer from the Peter and Paul Fortress to Siberia on Christmas Eve. Along with the historic addresses given in accordance with the documents of the 1840s the actual addresses of Dostoevsky's places of staying get indicated as well.

Keywords: Dostoevsky, Saint Petersburg, the Petrashevsky's circle members, local studies, addresses, routes, guide-book, sources

Основная часть

Казалось бы, тема «Петербург Достоевского», рассмотрению которой посвящены десятки статей и даже несколько специальных монографических изданий, изучена вдоль и поперек. Но это обманчивое впечатление. Стоит подойти поближе и взять, к примеру, какой-нибудь хронологически ограниченный период или сфокусировать внимание на какой-то отдельной стороне биографии Достоевского, как сразу бросаются в глаза серьезные лакуны и укоренившиеся ошибки и неточности в краеведческой литературе, затрагивающей названную тему. Также обнаруживается и другое - отсутствие строгого научного подхода в большей части публикаций, авторы которых указывают места в Северной столице, связанные с именем великого писателя, без каких-либо ссылок на источники или не умея осуществить необходимую критику источников. Тема «Петербург Достоевского-петрашевца» в этом отношении весьма показательна. В биографической и краеведческой литературе твердо называется, пожалуй, лишь адрес самого писателя времени, когда он посещал социалистический кружок М.В. Буташевича-Петрашевского, - знаменитый дом Шиля на углу Малой Морской улицы и Вознесенского проспекта. Здесь ранним утром 23 апреля 1849 г. он был арестован, и данный адрес увековечен мемориальной доской, текст которой сообщает, что «в этом доме с 1847 по 1849 год жил Федор Михайлович Достоевский»¹. Указывается также кондитерская на Невском проспекте у Полицейского моста, в которой весной 1846 г. произошло знакомство Достоевского с Петрашевским, - событие, положившее начало «петрашевскому периоду» биографии писателя. Но уже здесь широко тиражируются устаревшие к середине 1840-х гг. сведения. Что же касается дома, где на «пятницах» у Петрашевского бывал Достоевский, то его адрес издавна называется краеведами неверно, так же как неверно дается его внешнее описание, а дата первого появления писателя на собраниях вольнодумцев, проходивших на Покровской площади в Коломне, даже в академическом издании указывается с вопиющим противоречием². Если к этому добавить, что из других адресов, где собирались петрашевцы (кружок Дурова, кружок Плещеева и др.), петербургскими краеведами обычно упоминается лишь дом Николая Спешнева на Кирочной улице, причем, как правило, без необходимой конкретизации, когда и в связи с чем там бывал Достоевский, то необходимость целостного и строго научного, с опорой на источники, рассмотрения темы, вынесенной в заголовок настоящей публикации, становится вполне очевидной.

Предварительно представляется целесообразным кратко изложить сведения об адресах самого писателя за период, который условно можно назвать «петрашевским». Впрочем, начальная граница этого периода является до некоторой степени дискуссионной. Навряд ли правомочным будет посчитать началом этого периода краткую встречу писателя с М.В. Буташевичем-Петрашевским на Невском проспекте в мае 1846 г., с которой началось их знакомство (см.: Вольфа кондитерская)³. После этой встречи пройдет еще почти полгода до первого появления Достоевского в доме Петрашевского. Тем не менее укажу, что писатель жил в это время во 2-м квартале Московской части, в доме Павловых по Троицкому переулку, №31 на углу Щербакова переулка, №11 (соврем. адрес: ул. Рубинштейна, №32, угол Щербакова пер., №10). Достоевский квартировал в этом доме очень короткое время, всего несколько недель, перед отъездом на всё лето 1846 г. к старшему брату Михаилу в Ревель, и нам мало что известно об этом его адресе⁴.

Впервые Достоевский, по-видимому, побывал в доме Петрашевского в Коломне 8 ноября 1846 г. Во всяком случае не позднее этой даты. Но посещения Петрашевского «пятниц» тогда отнюдь не стали у Достоевского регулярными. Это был особый случай - день ангела хозяина дома. При каких обстоятельствах Достоевский получил приглашение на ужин по поводу именин Петрашевского, мы не знаем. Известно только, что он присутствовал в доме на Покровской площади с Валерианом Майковым, который называл Петрашевского «сумасбродным человеком», «не любил ни его, ни его собраний и старался с ним видеться как можно реже» (Д30; 18: 168). Такая аттестация Петрашевского человеком, мнение которого Достоевский уважал, тоже не располагала к тому, чтобы писатель начал регулярно бывать на журфиксах в этом доме. Впервые на собственно «пятничных» собраниях он появится лишь где-то месяца через три-четыре. Тем не менее укажем для полноты картины, что в ноябре 1846 г. писатель проживал во 2-м квартале 2-й Адмиралтейской части, в доме купца 3-й гильдии Бернгардта Ко - хендёрфера, на углу Большой Мещанской улицы и Казанской площади, №1/29, в квартире мадам Капдевиль⁵.

В доме Кохендёрфера Достоевский тоже прожил недолго, немногим более трех месяцев. Следующий его адрес, с декабря 1846 г., - в доме титулярного советника Василия Солошича на Большом проспекте Васильевского острова. Писатель в это время являлся деятельным участником молодежного кружка братьев Бекетовых, членами которого были Д.В. Григорович, А.Н. Плещеев, Вал. Н. Майков, А.В. Ханыков и другие. Достоевский даже поселился на одной квартире с Алексеем, Андреем и Николаем Бекетовыми, именуя их совместное житье-бытье «ассоциацией». Он был очень увлечен новыми дружескими отношениями, и в эти месяцы у него не было потребности посещать еще какие-то иные кружки.

Скорее всего, именно тогда, когда из-за отъезда в феврале 1847 г. братьев Бекетовых из Петербурга в Казань «ассоциация» прекратила свое существование, Достоевский и начал посещать «пятницы» Петрашевского на Покровской площади. Сам он в это время переехал с Васильевского острова в дом купца 3-й гильдии Якова Шиля, находившийся во 2-м квартале 1-й Адмиралтейской части, на углу Малой Морской улицы и Вознесенского проспекта, №24/7 (соврем. №23/8). Здесь он занимал небольшую комнату на третьем этаже в меблированных номерах Бреммера. Этот адрес писателя и является важнейшим, от которого «веером» расходятся все маршруты Достоевского-петрашевца - и на «пятницы» в Коломну, и на собрания кружков Плещеева и Дурова, и в дома Спешнева и Григорьева, и к ближайшему другу Аполлону Майкову, которого писатель однажды ночью безуспешно агитировал вступить в «особое тайное общество», выделившееся из среды петрашевцев.

Сюда, в дом Шиля, не однажды к Достоевскому заходил М.В. Петрашев - ский, именно здесь осенью 1847 г. познакомившийся с приехавшим в Северную столицу из Ревеля братом писателя Михаилом Михайловичем⁶. После этого и старший Достоевский стал посетителем «пятниц» Петрашев - ского в Коломне. Сюда заходили и другие петрашевцы - Плещеев, Головинский, Филиппов…

Однако, вопреки укоренившемуся представлению, которое нашло отражение даже в тексте мемориальной доски, установленной 24 августа 2000 г. на доме Шиля, это не единственный адрес Достоевского в период посещения им в 1847-1849 гг. «пятниц» Петрашевского. Является малоизвестным тот факт, что с января 1848 г., оставив квартиру Бреммера, Достоевский несколько месяцев прожил в невзрачном доме коллежского асессора Михаила Протопопова в 4-м квартале 3-й Адмиралтейской части, на Большой Подьяческой улице, №6 (соврем. №7). И хотя в бумагах писателя сохранилась полицейская регистрация по этому адресу, в краеведческой литературе он до последнего времени не упоминался⁷.

27 сентября 1847 г. в Петербург приехал вышедший в отставку Михаил Достоевский и первоначально поселился у брата Федора в квартире Бреммера. Но жить вдвоем в одной комнате братьям было тесно. Вот почему в январе 1848 г. они вдвоем сняли более обширное помещение на Большой Подьяческой улице в доме Протопопова. В первой декаде апреля 1848 г. к Михаилу из Ревеля приехала жена Эмилия Федоровна с детьми, и они семейно поселились в доме купца М. Неслинда на Невском проспекте. Достоевский же остался один на Большой Подьяческой, где прожил до конца мая - начала июня. Летние месяцы он провел на даче в Парголово, а затем вновь вернулся в квартиру Бреммера в доме Шиля, о чем, кстати, свидетельствует повторная полицейская регистрация писателя по этому адресу, датированная 9 сентября 1848 г.⁸

Бывал ли кто-нибудь из петрашевцев в гостях у Достоевского в доме Протопопова, документально не установлено. Но то, что сам писатель в первой половине 1848 г. ходил из этого дома на «пятницы» Петрашевского в Коломну, бесспорно. Так что и данный адрес необходимо отметить на карте Петербурга Достоевского-петрашевца.

И тем не менее важнейшим, несмотря на сделанное важное уточнение, для избранной темы остается дом Якова Шиля. Именно здесь в ночь с 22 на 23 апреля 1849 г. Достоевский был арестован. Вот как он сам рассказал об этом событии:

«Двадцать второго или, лучше сказать, двадцать третьего апреля (1849 год.) я воротился часу в четвертом от Григорьева, лег спать и тотчас же заснул. Не более как через час я, сквозь сон, заметил, что в мою комнату вошли какие-то подозрительные и необыкновенные люди. Брякнула сабля, нечаянно за что-то задевшая. Что за странность? С усилием открываю глаза и слышу мягкий, симпатический голос: «Вставайте!»

Смотрю: квартальный или частный пристав, с красивыми бакенбардами. Но говорил не он; говорил господин, одетый в голубое (то есть жандарм. - Б. Т), с подполковничьими эполетами.

- Что случилось? - спросил я, привстав с кровати.

- По повелению…

Смотрю: действительно «по повелению». В дверях стоял солдат, тоже голубой. У него-то и звякнула сабля. «Эге, да это вот что», - подумал я. <…> Пока я одевался, они потребовали все книги и стали рыться; не много нашли, но всё перерыли. Бумаги и письма мои аккуратно связали веревочкой. Пристав обнаружил при этом много предусмотрительности: он полез в печку и пошарил моим чубуком в старой золе. Жандармский унтер-офицер, по его приглашению, стал на стул и полез на печь, но оборвался с карниза и громко упал на стул, а потом со стулом на пол. Тогда прозорливые господа убедились, что на печи ничего не было. <…>

Мы вышли. Нас провожала испуганная хозяйка и человек ее, Иван, хотя и очень испуганный, но глядевший с какою-то тупою торжественностью, приличною событию, впрочем, торжественностью не праздничною. У подъезда стояла карета; в карету сел солдат, я, пристав и полковник; мы отправились на Фонтанку, к Цепному мосту у Летнего сада» (Д30; 18: 174).

Достоевский здесь не во всех деталях точен. Так, он называет жандармского офицера, руководившего арестом, то подполковником, то даже полковником, но из документов известно, что предписание произвести арест писателя получил майор жандармского дивизиона Василий Чудинов⁹. Однако в целом картина воссоздана вполне достоверно¹⁰, и нет никаких оснований всерьез рассматривать альтернативный сценарий этих событий, апеллируя к фантастическим «воспоминаниям» с чужих слов, да еще зафиксированным в двойном пересказе, согласно которым, якобы, когда полиция явилась в меблированные номера Бреммера, «дверь к Достоевскому была заперта. Когда жандармы выломали ее, то Достоевский стоял у разбитого окна, в которое намерен был броситься, но вовремя был остановлен жандармами. Он долго боролся, пока его не взяли и не вынесли из дома на руках совершенно обессиленного» [Пинчук: 38]. Это, конечно же, чистой воды вымысел!

Рассмотрев собственные адреса писателя за интересующий нас период, перехожу к иным краеведческим материалам, организованным в форме своеобразного справочника-путеводителя, состоящего из статей-миниатюр, каждая из которых посвящена определенному петербургскому адресу. Дальнейшее изложение будет построено как систематическое представление данных обо всех местах на карте Петербурга, так или иначе связанных с биографией Достоевского-петрашевца, - от его первой встречи с М.В. Бу - ташевичем-Петрашевским в мае 1846 г. до инсценировки смертной казни на Семеновском плацу морозным утром 22 декабря 1849 г. и отправки писателя через два дня, в ночь перед Рождеством, по этапу в Сибирь. В заголовочной части каждой статьи дается топографическое (кондитерская Вольфа, дом Спешнева, квартира Майкова), административное (III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, секретный дом Алексеевского равелина) или условное, традиционно принятое в исторической литературе («пятницы» Петрашевского, кружок Дурова, «фаланстер» Головинского и Барановского) обозначение мест, где происходили события, относящиеся к избранной теме. Указывается их исторический и современный адрес. Характеризуются, с указанием точных дат или хронологического интервала, события, связанные в биографии Достоевского - петрашевца с данным местом Северной столицы. В обязательном порядке приводятся источники излагаемых сведений. Каждая статья сопровождается списком литературы вопроса. Тексты Достоевского цитируются по академическому Полному собранию сочинений (Д30) с указанием при цитатах в скобках тома и страницы; для томов 28-30 также указывается номер полутома (книги). По принятому в справочной литературе обыкновению сам Достоевский обозначается в тексте сокращенно - литерой Д. Также сокращенно, первыми буквами, обозначается в тексте каждой статьи повторяющаяся в изложении ее заголовочная часть (например: Семеновский плац -> С. п.).

Последовательность статей в общей композиции справочника-путеводителя «Петербург Достоевского-петрашевца» по возможности подчинена хронологии событий в жизни писателя: от весны 1846-го до декабря 1849 г. Адреса, которые писатель посещал в течение длительного времени, как правило, регистрируются с учетом начальной даты.

Вольфа кондитерская (быв. Вольфа и Беранже). После перестройки, имевшей место в 1834 г., старинная кондитерская швейцарца С. Вольфа и француза Т. Беранже, находившаяся на Невском проспекте, у Полицейского моста через Мойку, в доме купца Михайлы Котомина, №19 (соврем. №18), приобрела новый облик, будучи оформленной в китайском стиле, и получила название «Cafй chinois» - «Китайская кофейня» (1, с. 533-534). К 1843 г. (или даже ранее) компаньоны разошлись: Беранже открыл собственную ресторацию на углу Вознесенского проспекта и Адмиралтейской площади, а их заведение на Невском проспекте стало именоваться «Китайский кафе Саломона Вольфа» (2, с. 132). «Ни в одной кондитерской, - вспоминал современник, - не было столько журналов и газет, как здесь, и затем молодежь пила здесь кофе и шоколад чуть не ведрами…» (3, с. 168). Д. нередко появлялся в «Китайской кофейне» Вольфа, которая имела репутацию своеобразного «литературного клуба». Именно здесь в мае 1846 г. произошла судьбоносная встреча писателя с М.В. Буташевичем-Петрашевским (4, с. 100-108; 5, с. 37-39). «Знакомство наше было случайное, - вспоминал об этом событии Д., отвечая в июне 1849 г. на вопросы Следственной комиссии. - Я был, если не ошибаюсь, вместе с Плещеевым, в кондитерской у Полицейского моста и читал газеты. Я видел, что Плещеев остановился говорить с Петрашевским, но я не разглядел лица Петрашевского. Минут через пять я вышел. Не доходя Большой Морской (то есть непосредственно перед домом Кононова. - Б. Т), Петрашевский поровнялся со мною и вдруг спросил меня: «Какая идея вашей будущей повести, позвольте спросить?» Так как я не разглядел Петрашевского в кондитерской и он там не сказал со мною ни слова, то мне показалось, что Петрашевский совсем посторонний человек, попавшийся мне на улице, а не знакомый Плещеева. Подоспевший Плещеев разъяснил мое недоумение: мы сказали два слова и, до - шедши до Малой Морской, расстались. Таким образом, Петрашевский с первого раза завлек мое любопытство» (Д30; 18: 138). «Эта первая встреча с Петрашевским была накануне моего отъезда в Ревель», - свидетельствует Достоевский (Д30; 18: 138). В Ревель (ныне Таллин) погостить в летние месяцы у брата Михаила писатель отправился на пароходе «Сторфурстен» 24 мая 1846 г. (см.: Северная пчела. 1846. 28 мая. №117. С. 468. Пароходство <Список пассажиров». Таким образом, устанавливается время знакомства Достоевского с Петрашевским.

Лит.: (1) Северная пчела. 1835. 18 июня. №134; (2) Греч. 1846; (3) Алянский. Т. 3; (4) Тихомиров. 2012; (5) Тихомиров. 2018.

Петрашевского «пятницы». Знакомство Д. с М.В. Буташевичем-Петрашевским (1821-1866) на Невском проспекте, около Вольфа кондитерской, состоялось в мае 1846 г. Согласно показаниям Д. Следственной комиссии по делу петрашевцев, он пошел к Петрашевскому после этой встречи «в первый раз уже около поста, сорок седьмого года» (Д30; 18: 138). Великий пост начинался в 1847 г. 3 февраля. Казалось бы, с января-февраля 1847 г. и надо вести биографам Д. счет посещениям писателем П. п. в Коломне, в доме на Покровской площади. Однако другое его показание заставляет отнести эту дату на три месяца ранее. Еще на одном допросе Д. показал, что он был на приеме «в именины Петрашевского, в званый вечер» (Д30; 18: 168). Составители «Летописи жизни и творчества Ф.М. Достоевского» датировали это событие 8 ноября 1847 г. (1, с. 138). Но поскольку Д. называет присутствовавшего вместе с ним на именинах Валериана Майкова, утонувшего 27 июля 1847 г., то это могло быть только 8 ноября 1846 г. С этой датой корреспондирует и другое свидетельство Д.:

«В первые два года знакомства (то есть с осени 1846 по осень 1848 г. - Б. Т) я бывал у Петрашевского очень редко; иногда не бывал по три, по четыре месяца и более. В последнюю же зиму я стал ходить к нему чаще» (Д30; 18: 138).

Где проходили П. п.? На этот вопрос даются разные ответы. Дело в том, что на Покровской площади в Коломне у Петрашевских было два дома. Их исторический адрес: в 4-м квартале 4-й Адмиралтейской части по Большой Садовой улице №116 и №118 (2) (соврем.: участок дома №109, левая часть, и №111-113). Начиная с книги историка Северной столицы

П.Н. Столпянского «Революционный Петербург» (1922) в краеведческой литературе укрепилось мнение, что П. п. проходили в первом из двух названных домов - №116:

«Домик был деревянным, маленьким, типичным домиком старой Коломны; наверху крыши шел резной конек, резьба была и под окнами; на улицу выходило крылечко с покосившимися от времени ступеньками, лестница в два марша вела на второй этаж, ступеньки и дрожали, и скрипели…» (3, с. 10).

Дом этот сгорел в конце 1850-х гг., чертежей его тоже не сохранилось. Так что в приведенной художественной зарисовке много произвольного¹¹. Важнее, однако, другое: М.В. Петрашевский проживал в этом домике с матерью и сестрами до осени 1845 г., занимая половину общей квартиры. Но затем он перебрался в соседний четырехэтажный каменный дом, заняв там на третьем этаже квартиру №9¹². По-видимому, переезд был связан с начавшимися именно в это время собраниями на квартире хозяина, которые с февраля-марта 1846 г. приобрели регулярный характер. Б.В. Федоренко нашел уникальные документы, однозначно свидетельствующие в пользу дома №118. В частности, сведения из переписки Третьего отделения, где прямо указано:

«.один (дом. - Б. Т) большой, каменный, в несколько этажей, где живет сам Петрашевский, другой дом деревянный, рядом с первым, где живет мать с двумя незамужними дочерьми. Оба дома эти на Покровской площади» (4, 128).

Позднее, когда сын ее уже находился в Сибири, мать Петрашевского, печалуясь об убытках, которые она несла, сообщала, указав номер дома в более привычной для горожан старой нумерации 1830-х гг.:

«.доходов с дома №346 недобрано <.> по следующим причинам: во 1-х, квартира №9 была занята совершеннолетним наследником, бывшим титулярным советником Петрашевским, и оставалась после него опечатанною почти до конца года (видимо, до завершения работы Следственной комиссии. - Б. Т) и тогда уже отдана жильцам.» (4, 129-130).

По описи, составленной в августе 1845 г., квартира №9 выглядела так:

«На Садовую улицу <.> комнат 4, во двор две, передняя, 4 комнаты обиты обоями. Окон на улицу Садовую 8 и балкон, на площадь 3 окна, во двор три и на лестницу одно» (4, 124).

Вот в этой квартире с 1846 по 1849 г. проходили П. п. Здесь на именинах хозяина 8 ноября 1846 г. впервые появился Д.¹³

Указанный каменный 4-этажный дом на углу Садовой улицы и Покровской площади был построен в начале XIX в.; в 1874 г. архитектором Э.Г. Юргенсом был надстроен пятый этаж; в 1909 г. дом был капитально перестроен архитектором С.Г. Гингером (5, с. 97)¹⁴.

В показаниях Следственной комиссии Петрашевский сообщал:

«В начале 1846 года в феврале или марте назначил я пятницу для приема приятелей. Они были весьма малочисленны до 1848 года <…>. В течение этого времени, т.е. с 1846 по 1848, речей никто не говорил, а был обыкновенный простой разговор. Разговоры сии особого характера и духа не имели, а определялись личностью говорящего» (6, с. 152-153).

«В мае 1848 года сделал я предложенье для прекращения бессвязного разговора, чтоб всякий говорил о том, что лучше знает, но сие тогда не привелось в исполнение - по причине разъезда на дачи. С ноября же 1848 года я старался, чтоб у меня на вечерах по пятницам обыкновенно кто-нибудь о чем-нибудь говорил <…>. Предложение мое состояло, чтоб рассуждаемо было ученым образом.» (6, с. 150).

Петрашевский, конечно же, в этой характеристике своих вечеров о многом умалчивает (так, например, еще в первой половине 1848 г. Н.Я. Данилевский систематически излагал на П. п. систему Фурье), но, как представляется, вектор внутреннего развития обстановки на собраниях в своем доме он обозначает относительно верно. О развернутых, иногда читавшихся на нескольких «пятницах» подряд «ученых» докладах, например, К.И. Тим - ковского (о фурьеризме), Ф.Г. Толля (о происхождении религии) или И.Л. Ястржембского (о первых началах политической экономии) известно лишь в отношении последних месяцев существования П. п. И показательно, что, по уже приведенному признанию Д., именно начиная с зимы 1848/49 г. он начинает «ходить к нему [Петрашевскому] чаще». Но и в этот период «был у него не более восьми раз» (Д30; 18: 118, 138).

Данных о первых двух годах посещения Д. дома на Покровской площади крайне мало. Известно, что в самом начале 1848 г. он привел на вечера к Петрашевскому своего старшего брата Михаила, незадолго до этого переехавшего в Петербург из Ревеля. Сохранилось мемуарное свидетельство, что на вечерах у Петрашевского Д. «читал отрывки из своих повестей «Бедные люди» и «Неточка Незванова»» (9, с. 294), причем последняя, над которой он работал с конца 1846 г., была представлена «гораздо полнее», чем будет затем напечатана. Но участвовал он не только в литературных разговорах. «Как теперь <…> вижу я перед собою Федора Михайловича на одном из вечеров у Петрашевского, - вспоминал К.М. Дебу, - вижу и слышу его рассказывающим о том, как был прогнан сквозь строй фельдфебель финляндского полка, отмстивший ротному командиру за варварское обращение с его товарищами, или же о том, как поступают помещики со своими крепостными. <…>…помню, с каким живым человеческим чувством относился он и тогда к тому общественному «проценту», олицетворением которого явилась у него впоследствии Сонечка Мармеладова (не без влияния, конечно, учения, Фурье)» (10, с. 90-91).

Осенью 1848 г. неоднократно (по крайней мере дважды) с речами на П. п. выступал приехавший из Ревеля страстный фурьерист К.И. Тимковский. Он говорил «о Фурье, как о гении, который должен стоять выше всех гениев философов, как то: Платона, Аристотеля, Декарта, Лейбница, Гегеля, потому что он первый обратил внимание на существенное, т.е. материальное благосостояние и предложил средства к осуществлению (своей системы. - Б. Т), тогда как философы ограничивались только метафизическими прениями» (8, с. 321). По заключению Д., который слушал речь Тимковско - го на двух вечерах в ноябре - начале декабря 1848 г. (7, с. 426), это «один из тех исключительных умов, которые если принимают какую-нибудь идею, то принимают ее так, что она первенствует над всеми другими, в ущерб другим. Его поразила только одна изящная сторона системы Фурье, и он не заметил других сторон, которые бы могли охладить его излишнее увлечение Фурье» (Д30; 18: 152). Оценка, данная Д., обнаруживает, что он сам достаточно владеет обсуждаемым материалом и глубоко продумал свое личное отношение к теории Фурье.

По-видимому, в ноябре или декабре 1848 г. Д. выступил на П. п. с речью «о личности и об эгоизме» (Д30; 18: 128). Это было едва ли не единственное его подготовленное монологическое выступление перед петрашевцами. Но его понимание человеческой личности, ее нравственно-психологических отношений с обществом были далеки от взглядов большинства собравшихся. Скорее всего, об этом его выступлении так пренебрежительно отозвался Р.А. Черносвитов: «Г<осподин> Достоевский говорил что-то, но что - неизвестно, кажется никто из бывших на вечере ничего не понял» (6, с. 445).

Другое заметное выступление Д., явившееся импровизацией, состоялось, как можно заключить, в конце февраля 1849 г., когда между Петрашевским, с одной стороны, и Дуровым и Пальмом, с другой, возник спор «о достоинстве Гоголя и Крылова и кто из них более пользы произвел и более известен народу» (8, 116). Петрашевский отрицал, что Крылов был великий художник, и Д. «отлично опроверг его» (8, с. 244), показав, что Крылов «истинно-народный писатель» (6, с. 399), а Петрашевский «ложно понимает искусство». «В этом споре, - свидетельствовал А.И. Пальм, - мы (т.е. Дуров, Достоевский и я), совершенно поняли Петрашевского и потом уже стали считать его человеком сухим, без сердца, живущим в мечтах о всеобщем совершенстве, о какой-то смешной утопии» (8, с. 263). По донесению полицейского агента П. Антонелли, внедренного в среду петрашевцев, на вечере 4 марта 1849 г. Петрашевский также спорил с братьями Достоевскими, «упрекая их в манере писания, которая будто бы не ведет ни к какому развитию идей в публике» (8, с. 412). Возможно, это было продолжение спора о Крылове, разгоревшегося на предыдущей «пятнице».

Вопрос об искусстве, о «пользе», которую оно должно приносить, не был единственным, по которому расходились Д. и Петрашевский. Важнее было расхождение в вопросе о религии. По позднейшему свидетельству Н.А. Спешнева, на Д. «Петрашевский производил отталкивающее впечатление тем, что был безбожник и глумился над верой» (10, с. 91). Но в те годы атеистом был и сам Спешнев, читавший у Петрашевского «трактат об атеизме». «…На религию по-фейербаховски смотрели Толль, Ахшарумов и др.». А вот Дуров, по характеристике Д., напротив, был «до смешного религиозен» (10, с. 94). Когда Ф.Г. Толль в своей речи 11 марта 1849 г. «о происхождении религии» доказывал, что «она не только не нужна в социальном смысле, но даже вредна», то П.Н. Филиппов решительно ему возражал, а затем пересказывал свой спор с Толлем отсутствовавшему в тот вечер Д. (Д30; 18: 140).

Все это рисует сложную картину мировоззренческих противоречий между участниками П. п. С серьезной остротой вставали в среде петрашевцев и межличностные отношения. Так, в ноябре 1848 г. после общения с приехавшим из Сибири Р.А. Черносвитовым, который говорил и вел себя так, что возникало впечатление, будто он «или эмиссар, или глава какого-нибудь тайного общества в Сибири» (11, с. 235), Д., выйдя от Петрашевско - го на улицу, сказал Спешневу:

«…черт знает, этот человек говорит по-русски, точно как Гоголь пишет <…>. Знаете что, Спешнев, - мне кажется, что Черносвитов просто шпион» (8, с. 458).

Спешнев в свою очередь довел это мнение до сведения Петрашевского, и тот до конца был уверен, что Черносвитов - «agent-provocateur» (6, с. 115, 116, 129). В то же время настоящий полицейский агент П.Д. Анто - нелли, который начиная с 11 марта 1849 г. присутствовал на всех П. п., пользовался со стороны хозяина дома полным доверием, и лишь незадолго до ареста Петрашевский начал проявлять в отношении него некоторую настороженность.

15 апреля 1849 г. - роковое для Д. число. В этот день на П. п. в присутствии двадцати человек, среди которых был провокатор П. Антонелли, он прочел знаменитое зальцбруннское письмо Белинского к Гоголю, «наполненное, - как сказано в заключении генерал-аудиториата, - дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти» (12, 180). Д. уверял Следственную комиссию, что он прочел переписку Белинского с Гоголем «ни более ни менее как литературный памятник, твердо уверенный, что она никого не может привести в соблазн» (Д30; 18: 128). Но судьи не приняли его резонов. Агент Антонелли доносил, что «письмо произвело общий восторг. Ястржембский при всех местах, его поражавших, вскрикивал: Отто так!

Отто так! <…> Балосогло приходил в исступление, и, одним словом, всё общество было как бы наэлектризовано» (8, 435).

Именно чтение письма Белинского было инкриминировано Д. Военносудной комиссией как главное его преступление с последующим приговором:

«.лишить, на основании Свода военных постановлений <…> чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием», - замененным по высочайшей конфирмации новым: «.лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепостях <.> «на четыре года, а потом рядовым»» (12, 177, 180).

По свидетельству доктора С.Д. Яновского, последний раз Д. был на П. п. 22 апреля 1849 г., в вечер накануне ареста (9, с. 242). Однако в доносе агента П. Антонелли указано, что в этот день на П. п. присутствовал только Михаил Достоевский (8, с. 441). Если Антонелли не спутал двух братьев Достоевских, то свидетельство Яновского нужно признать аберрацией памяти мемуариста (также см.: Яновского квартира).

В 1862-1863 гг., набрасывая планы переработки повести «Двойник», созданной и опубликованной еще до знакомства писателя с Петрашевским (1846), Д. намечает эпизод посещения господином Голядкиным П. п. В рукописных набросках фигурируют «Тимковский как приехавший. Система Фурье. Благородные слезы». Господин Голядкин-младший «говорит речи». На другой день господин Голядкин-старший идет к Петрашевскому. «Застает, что тот читает дворнику и мужикам своим систему Фурье, и уведомляет его, что тот (то есть господин Голядкин-младший. - Б.Т.) донесет». Но Петрашевский «уже предупрежден младшим, что этот донесет, да и говорит: «Вы-то и есть доносчик»» (Д30; 1: 435). Замысел этот остался неосуществленным. Впечатления от П. п. в определенной мере отразились и в работе Д. над романом «Бесы» (1871-1872).

Лит.: (1) Летопись. Т. 1; (2) Цылов. Атлас. Л. 64, с. 183; (3) Столпянский; (4) Федоренко; (5) Архитекторы-строители; (6) Дело петрашевцев. Т. 1; (7) Дело петрашевцев. Т. 2; (8) Дело петрашевцев. Т. 3; (9) Д. в воспоминаниях. Т. 1; (10) Биография; (11) Петрашевцы. 1926-1928. Т. 3; (12) Бельчиков.

Спешнева дом. Николай Александрович Спешнев (1821-1882) жил в собственном 2-этажном доме, которым владел с 1841 г., по адресу: Кирочная улица, №17 (соврем. №14) (1). Дом был построен в 1836 г. (архитектор Л.В. Глама) и без серьезных перестроек сохранился до нашего времени.

Н.А. Спешнев стал регулярно посещать Петрашевского «пятницы» с начала 1847 г. Со времени около Великого поста 1847 г. посетителем собраний у Петрашевского стал и Д., но первоначально он бывал в доме на Покровской площади «очень редко; иногда не бывал по три, по четыре месяца и более» (Д30; 18: 138). Поэтому установить точно, когда состоялось знакомство

Спешнева и Д., не представляется возможным. Но их сближение, по-видимому, началось с осени 1848 г. И нет данных, позволяющих более ранним временем датировать признание Д. Следственной комиссии:

«Со Спешневым я был знаком лично, езжал к нему, но на собраниях у него не бывал и почти в каждый приезд мой к нему заставал его одного» (Д30; 18: 153).

Это свидетельство, однако, требует серьезных коррективов. Тактикой Д. во время следствия было признание лишь того, что и без него уже было известно Следственной комиссии. Характерно, что именно общение со Спешневым он старается затушевать в своих показаниях. Лишь из свидетельства самого Спешнева известно, что осенью 1848 г. пришли к нему «в одно время Плещеев и Достоевский и сказали, что им хотелось бы сходиться с своими знакомыми в другом месте, а не у Петрашевского <…> и что он, Спешнев, может то же делать» (2, с. 59). Именно после этого начались собрания Плещеева кружка, но в своем доме ничего подобного Спешнев устраивать не стал, а если и приглашал к себе кого-то из петрашевцев, то вполне приватно, не афишируя этих встреч. Только после прямого вопроса Следственной комиссии об обеде у Спешнева, устроенном 2 апреля 1849 г., на котором присутствовали С.Ф. Дуров, А.И. Пальм, В.А. Головинский, братья Евгений и Порфирий Ламанские, Н.А. Кашевский, Ф.Н. Львов, А.Д. Щелков, П.Н. Филиппов, Н.А. Мордвинов и Михаил Достоевский (3, с. 245), Д. подтвердил, что он был на этом собрании, где поручик Н.П. Григорьев читал сочиненный им памфлет «Солдатская беседа», но и здесь подчеркнул, что этот обед «навязали» Спешневу члены Дурова кружка после того, как между ними на предшествующем заседании произошел идейный конфликт и вечера на Гороховой улице решено было отменить. Отсутствие единомыслия у собравшихся в С. д. 2 апреля Д. акцентировал в словах: «После обеда разошлись тотчас же», отметив также: «Спешнев решительно объявил, что <…> ему неудобно звать в другой раз» (Д30; 18: 158, 157).

Д. последовательно стремится создать впечатление, что Спешнев является решительным противником каких-либо идейных, политизированных собраний в своем доме и что их лично связывают исключительно приватные отношения. Можно предположить, что так он пытался закамуфлировать то обстоятельство, что в С. д. при его участии проходили собрания организованного Спешневым тайного общества, о котором он в январе 1849 г. рассказал во время посещения Майкова квартиры. В это тайное общество, по позднейшему свидетельству А.Н. Майкова, кроме Д. и Спешнева, входили П.Н. Филиппов, Н.А. Момбелли, Н.П. Григорьев, Н.А. Мордвинов и В.А. Милютин. Целью общества было «произвести переворот в России», а для начала развернуть печатную агитацию, заведя типографский станок, который «заказывали по частям в разных местах, по рисункам Мордвинова» (4, с. 272).

На следствии Спешнев признал, что он «решился было устроить у себя типографию и упросил подсудимого Филиппова заказать разные части типографского станка» (2, с. 64), но утверждал, что это исключительно его личная инициатива, никак не связанная с организацией какого-либо тайного общества. По свидетельству Майкова, «при обыске у Мордвинова, у которого стоял станок, на него не обратили внимания, ибо он стоял в физическом его кабинете, где были разные машины, реторты и проч. Комнату просто запечатали, и родные сумели, не лом<ая> печати, снять дверь и вынести злополучный станок» (4, с. 273). Однако Филиппов показал на следствии, что заказанные «для типографии нужные вещи <…> привезены были к Спешневу (а не к Мордвинову. - Б.Т.) и оставлены, по его вызову, в квартире его» (2, с. 194).

Существуют официальные документы, которые крайне сложно интерпретировать и согласно которым между 8 и 15 мая 1849 г. опечатанная во время ареста квартира Спешнева «была отпечатана Действительным Статским Советником <И.П.> Липранди с Корпуса Жандармов Подполковником Брянчаниновым и всё найденное подозрительным взято ими с собою» (5, с. 318-319). Этот обыск проводили сотрудники Министерства внутренних дел. Спустя три или четыре недели, 7 июня, после показаний Филиппова (4 июня) и, возможно, Спешнева, повторный обыск, инициированный Следственной комиссией, и именно с целью найти следы типографии, проводили жандармские чины (по предписанию №1235 управляющего Третьим отделением генерал-лейтенанта Л.В. Дубельта). Полковник <А.С.> Станкевич и помощник надзирателя Чудинов провели «самый тщательный обыск в квартире <…> Спешнева, но при всех принятых мерах домашней Типографии не найдено» (5, с. 319). «…'Чугунной доски и оловянных букв мною не отыскано», - рапортовал по начальству Станкевич (5, с. 323). Миссия чиновника особых поручений МВД И.П. Липранди, проводившего без ведома III Отделения обыск в С. д., до сих пор не получила в исследовательской литературе внятного объяснения. Но остается фактом, что ничего из изъятых им на квартире Спешнева «подозрительных предметов» не дошло до Следственной комиссии. «Из политического процесса выпало самое «криминальное» звено», - резюмирует исследователь (5, 326).

Есть основания полагать, что, вопреки заявлениям Спешнева и Филиппова, которые настаивали на следствии, что к планам завести тайную типографию никто более, кроме них двоих, не был причастен, Д., как и некоторые другие члены организованного Спешневым «особого тайного общества», был посвящен в типографский проект (почему и стремился в своих показаниях «вывести из-под огня» собрания в С. д.). Об этом позволяет говорить позднейшая реакция Д., когда он ознакомился с изданной в 1875 г. в Лейпциге книгой «Общество пропаганды в 1849 году: Собрание секретных бумаг и высочайших конфирмаций», в которой впервые были опубликованы материалы Следственной комиссии:

«Я <…> не вижу в ней (книге. - Б.Т.) моей роли… Многие обстоятельства <…> совершенно ускользнули; целый заговор пропал» (6, с. 90).

В последние полгода перед арестом у Д. сложились со Спешневым совершенно особые личные отношения. Не случайно он свидетельствовал на допросах, что, когда посещал С. д., хозяин обычно бывал дома один. Как вспоминал доктор С.Д. Яновский, ранее Д. сторонился Спешнева.

«Я его мало знаю, - говорил он, - да, по правде, и не желаю ближе с ним сходиться, так как этот барин чересчур силен и не чета Петрашевско - му» (7, с. 248).

Играло свою роль и то обстоятельство, что Спешнев был достаточно равнодушен к литературному творчеству Д. Но начиная с осени 1848 г. между ними произошло сближение, которое, по свидетельству того же мемуариста, сопровождалось повышенной нервозностью и явной депрессией писателя:

«.он сделался каким-то скучным, более раздражительным, более обидчивым и готовым придираться к самым ничтожным мелочам и как-то особенно часто жалующимся на дурноты» (7, с. 248).

На заверения доктора, что он не находит у него никакого органического расстройства и, значит, скоро всё пройдет, Д. возразил:

«Нет, не пройдет, а долго и долго будет меня мучить, так как я взял у Спешнева деньги (при этом он назвал сумму около пятисот рублей серебром) и теперь я с ним и его. Отдать же этой суммы я никогда не буду в состоянии, да он и не возьмет деньгами назад; такой уж он человек. <…> Понимаете ли вы, что у меня с этого времени есть свой Мефистофель» (7, с. 248).

Доктор Яновский ничего не знал про тайное общество Спешнева, в которое именно в это время вступил Д., поэтому резкое изменение состояния писателя объяснял лишь одним долгом Спешневу, который не только ссудил его деньгами (дав под заемное письмо столь крупную сумму), но и «взял с него честное слово никогда о них не заговаривать» (7, с. 249). Однако имеет чрезвычайное нравственно-психологическое значение то обстоятельство, что Д. стал членом тайного общества, остро переживая свою зависимость от Спешнева, вплоть до того, что аттестовал его «своим Мефистофелем». «Слова Достоевского «теперь я с ним и его», врезавшиеся в память Яновскому, - пишет биограф писателя, - указывали, что истинным векселем, который был выдан Спешневу под сумму в 500 рублей серебром, оказалась свобода воли должника. Значит, у Достоевского были основания, чтобы чувствовать себя запроданным и понимать условия заимодавца как способ вербовки» (8, с. 198). «. «Пленение» Достоевского в конце 1848 года было самой значительной акцией Спешнева по привлечению сторонников, готовых к агитации в пользу радикальных действий», - заключает тот же автор (8, с. 202).

Лит.: (1) Цылов. Атлас. Л. 201, с. 220; (2) Петрашевцы. 1926-1928. Т. 3; (3) Дело петрашевцев. Т. 3; (4) Бельчиков; (5) Волгин; (6) Биография; (7) Д. в воспоминаниях. Т. 1; (8) Сараскина.

Плещеева кружок. В отличие от Дурова кружка, который связан с П. к. преемственной связью, собрания, происходившие в конце 1848 - начале 1849 г. в квартире А.Н. Плещеева (1825-1893) по адресу: Литейный проспект, дом купчихи Матрены Шумиловой, №47 (соврем. №50) (1; 5, с. 303), не имели регулярного характера и постоянного состава участников. Образованию П. к. предшествовали переговоры его инициаторов, «которым почему-либо не нравилось общество Петрашевского», с Н.А. Спешневым, сообщившим в своих ответах Следственной комиссии, что «в ноябре <…> или в конце октября (1848 г. - Б.Т.) <…> пришли к нему, Спешневу, в одно время Плещеев и Достоевский и сказали, что им хотелось бы сходиться со своими знакомыми в другом месте, а не у Петрашевского <…> что будут они приглашать только тех из своих знакомых, в которых уверены, что они не шпионы <…>. Это общество иначе он не может назвать, как от страха перед полицией» (2, с. 59).

Первое собрание П. к., по-видимому, состоялось 22 ноября 1848 г., в день рождения Плещеева. По его утверждению на следствии, в зиму 1848/49 г. у него на квартире собирались, «не так часто»: «Может быть, более трех раз, правда, но никак не более пяти» (5, 312). Спешнев также сообщил, что «салон» Плещеева имел «очень эфемерное существование: каких-нибудь месяца два» (2, с. 60). Однако в другом показании Следственной комиссии он указал, что собрания П. к. «были в продолжении трех месяцев зимою, сначала через две недели, через 10 дней, а потом в неделю раз» (5, с. 312). Они, очевидно, прекратились с образованием в конце февраля - начале марта 1849 г. Дурова кружка. Н.А. Момбелли свидетельствовал, что на последнем собрании у Плещеева ему, как и еще ряду лиц, «сделано было предложение принять участие в вечерах Пальма и Дурова» (3, с. 389). Возможно также, что поводом к прекращению собраний явился переезд Плещеева на новую квартиру, расположенную также на Литейном проспекте, в доме вдовы генерал-майора Елизаветы Пистолькорс, №28 (соврем. №29), где поэт проживал совместно со своей матерью (5, с. 303), хотя и в отдельных от нее покоях. Д. очевидно неоднократно бывал у А.Н. Плещеева и после переезда. Дом генеральши Пистолькорс не сохранился: на его месте сегодня стоит здание в стиле модерн, воздвигнутое в 1911-1912 гг. А вот дом купчихи Шумиловой, где проходили собрания П. к., напротив, сохранился в своем историческом виде: построенный в 1822-1823 гг., он был надстроен в 1831 г. и больше не перестраивался.

Среди участников П. к. сам хозяин квартиры назвал на следствии братьев Михаила и Федора Достоевских, Евгения и Порфирия Ламанских, А.И. Пальма, С.Ф. Дурова, Н.А. Спешнева, Н.А. Мордвинова, В.А. Головинского,

В.А. Милютина, Н.Я. Данилевского, В.П. Безобразова и своего кузена А.В. Пальчикова (5, с. 309). В документах Следственной комиссии также фигурируют М.В. Петрашевский, П.Н. Филиппов, И.М. Дебу, К.И. Тим - ковский, Н.П. Григорьев, Ф.Г. Толль, А.П. Милюков (5, с. 60, 276). Однако среди дававших показания по делу петрашевцев не было никого, кто бы бывал на вечерах у Плещеева более одного-двух, много трех раз. Сам Плещеев настаивает, что собрания в его квартире не имели никакой иной цели, кроме дружеского общения. Но Григорьев заявил на следствии, что они носили характер «социально-политический» (5, с. 248), а Тимковский - что у Плещеева «более всего <…> говорили о социялизме» (4, с. 439) По словам Пальма, Плещеев на одном вечере прочел из газеты «La Presse» речь Феликса Пиа, а Милюков по рукописи запрещенную цензурой статью А.И. Герцена «Петербург и Москва» (5, с. 276).

Д. познакомился с Плещеевым еще в начале 1846 г., когда они оба входили в кружок братьев Бекетовых. Во второй половине 1840-х гг. они были в очень близких отношениях и, конечно же, неоднократно бывали в гостях друг у друга. Но от времени до образования П. к. документальных свидетельств о визитах Д. к Плещееву почти не сохранилось. Единственное упоминание находим в материалах той же Следственной комиссии. В показаниях, датируемых июнем 1849 г., Д. сообщает о встрече на квартире Плещеева «с лишком год назад» (то есть примерно в мае 1848 г.), «вечером, часов в 11-ть», с Н.Я. Данилевским и Н.А. Спешневым и состоявшейся между ними беседе «о возможности печатать за границею» на русском языке запрещенные книги (Д30; 18: 166). «Разговор этот кончился тем, что положили стараться привести это в исполнение и прежде всего написать несколько статей», но данная инициатива не получила продолжения, подтвердил в своих показаниях и Данилевский (4, с. 332).

Что же касается собраний собственно П. к., то Д. показал на следствии, что был на них «во всю зиму (1848/49 г. - Б.Т.) не более трех раз». В частности, он был на вечере, когда Милюков читал статью Герцена «Петербург и Москва». Д. настаивает, что читалась она «вовсе не для возмутительных целей и без предварительного намерения; а случайно, кажется потому, что под руку попалась как легкая фельетонная статья, в которой много остроумия, хотя и бездна парадоксов» (Д30; 18: 165-166).

О собрании у Плещеева «кружка близких Федору Михайловичу людей» сообщает также доктор С.Д. Яновский, но темы бесед он характеризует как вполне невинные. «.За ужином, - пишет мемуарист, не датируя это событие, - зашла речь о том, как бы достигнуть того, чтобы ни Греч, ни Булгарин и даже сам П.И. Чичиков (то есть А.А. Краевский. - Б.Т.) <…> никогда не лгали» (6, с. 246).

Лит.: (1) Цылов. Атлас. Л. 199, с. 267; (2) Петрашевцы. 1926-1928. Т. 3; (3) Дело петрашевцев. Т. 1; (4) Дело петрашевцев. Т. 2; (5) Дело петрашевцев. Т. 3; (6) Д. в воспоминаниях. Т. 1.

Дурова кружок. С первых чисел марта 1849 г. (или немного ранее) на квартире С.Ф. Дурова, А.И. Пальма и А.Д. Щелкова, живших совместно в доме купца Семена Ефимова на Гороховой улице, №64, угол Казачьего переулка, №2 (соврем. №61/1) (1, с. 49-50, 59-60; 2)¹⁵, чаще всего по субботам, начинает собираться часть посетителей «пятниц» М.В. Петрашевского, которые организуют свой музыкально-литературный кружок. Д. к. «был организован на паях, со взносом по три рубля серебром в месяц - на ужины и на прокат рояля» (3, с. 126). Участниками кружка, кроме хозяев, были братья Михаил и Федор Достоевские, Евгений и Порфирий Ламанские, А.Н. Плещеев, А.П. Милюков, Н.А. Мордвинов, П.Н. Филиппов, Н.А. Спеш - нев, Н.П. Григорьев, Н.А. Момбелли, Ф.Н. Львов и Н.А. Кашевский (4, с. 201). «Нас сблизило сходство мыслей и вкусов, - говорил Д. о хозяевах квартиры на Гороховой улице, - оба они, Дуров и особенно Пальм, произвели на меня самое приятное впечатление» (Д30; 18: 153).