Петербург Достоевского-петрашевца (опыт построения справочника-путеводителя)

Состав Д. к. не был однородным. В нем, с одной стороны, было умеренное крыло, прежде всего организаторы кружка Дуров и Пальм, которые потому и учредили собственные вечера, что тяготились социально-политической направленностью разговоров на собраниях у Петрашевского (к ним примыкал Михаил Достоевский; к умеренным также надо отнести Милюкова и Кашевского); с другой - участвовали такие радикалы, как Спешнев, Григорьев, Филиппов, Момбелли. На следствии по делу петрашевцев Д. показал, что Спешнева и Филиппова в Д. к. пригласил именно он (Д30; 18: 156). Всего состоялось семь собраний Д. к. По замыслу организаторов планировалось, чтобы на собраниях кружка «до ужина каждый прочел какую-нибудь литературную статью и выслушал на нее критику; после же ужина заниматься музыкой» (4, с. 201). По такой программе проходили первые заседания Д. к. Предположительно в один из таких субботних вечеров на квартире Дурова и Пальма Д. встретился с композитором М.И. Глинкой, который исполнял на рояле свои музыкальные произведения (5, с. 189-190).

Но уже к концу марта собрания Д. к. начали приобретать характер политический. В частности, «Момбелли и Григорьев излагали мысли писать статьи, противные правительству. Распространять же эти статьи предполагалось посредством домашней литографии» (4, с. 202). Такое предложение, вызвавшее жаркую дискуссию и раскол среди членов Д. к., высказал П.Н. Филиппов. С этого времени «толки о Нью-Ламарке Роберта Оуэна и об Икарии Кабэ, а в особенности о фаланстере Фурье и теории прогрессивного налога Прудона занимали иногда значительную часть вечера» (6, с. 263). Реакцией на эту проявившуюся тенденцию явилось решение организаторов Д. к. с середины апреля 1849 г. прекратить «субботы» на Гороховой улице. Последнее собрание состоялось 13 апреля. 17 или 18 апреля Дуров и Пальм разослали участникам Д. к. записки, что следующая встреча отменяется (4, с. 201).

Д. стал посещать квартиру Дурова и Пальма еще до формальной организации Д. к. Согласно его показаниям на следствии, зимой 1848/49 г. Д. с братом Михаилом, а также «Дуров, Пальм и Плещеев согласились издать в свет литературный сборник и поэтому стали видеться чаще. <…>…естественно, родилась в нас потребность взаимного обобщения наших литературных идей и окончательного согласия в некоторых пунктах, касательно издания <…>. Сходились же мы всего чаще на квартиру Дурова, где нам было всего удобнее <…>. Скоро наши сходки обратились в литературные вечера, к которым примешивалась и музыка. Дуров приглашал самых близких из своих знакомых, мы ввели к Дурову своих; наконец эти сходки стали повторяться каждую неделю, и всего чаще бывали они в субботу» (Д30; 18: 154).

В показании Следственной комиссии Д. камуфлирует тот факт, что Д. к. «отпочковался» от Петрашевского «пятниц». Но процесс сложения кружка, по-видимому, обрисовывает достоверно. По свидетельству А.П. Милюкова, на собраниях Д. к. Д. читал стихотворения Пушкина («Деревня»), Державина («Властителям и судьям») и Виктора Гюго; выслушав одну из глав «Paroles d'un croyant» [«Слова верующего», фр] Ф. Ламеннэ, переведенных Милюковым на церковно-славянский язык, он сказал, что «суровая библейская речь этого сочинения вышла в <…> переводе выразительнее, чем в оригинале» (6, с. 264).

В начале апреля 1849 г. один из членов Д. к. привез Д. из Москвы от А.Н. Плещеева список с переписки Белинского и Гоголя. Получив его 7 апреля в квартире на Гороховой, он тут же прочел ее Дурову и Пальму, а вечером повторно - пришедшим Львову, Головинскому, Кашевскому, братьям Ламанским и др. В этот же день к Дурову зашел Петрашевский, и Д. предложил ему прочесть переписку на одной из ближайших «пятниц» в Коломне (Д30; 18: 158). Чтение состоялось на собрании у Петрашевского 15 апреля, и это стало самым серьезным обвинением, предъявленным Д. на следствии.

Лит.: (1) Список лицам; (2) Цылов. Атлас. Л. 121, с. 80; (3) Егоров; (4) Дело петрашевцев. Т. 3; (5) Белов. 2001. Т. 1; (6) Д. в воспоминаниях. Т. 1.

Майкова квартира. В 1848-1849 гг. поэт Аполлон Николаевич Майков (1821-1897) жил на Большой Садовой улице в доме полковника Ивана Аничкова, №53 (соврем.: Садовая ул., №48) (1, с. 272; 2). 5-этажный дом, построенный в 1836 г., сохранился в своем историческом виде. В 1880-е гг. Ап. Н. Майков вспоминал, как однажды вечером в январе (исследователи уточняют, что это мог быть только 1849 г. (1, с. 268)) пришел к нему Д. и остался ночевать. Во время ночного разговора он сообщил Майкову, что ему поручено сделать тому важное предложение. Мемуарист так передает слова Д.:

«Вы, конечно, понимаете <…> что Петрашевский болтун, несерьезный человек и что из его затей никакого толка выйти не может. А потому из его кружка несколько серьезных людей решились выделиться (но тайно и ничего другим не сообщая) и образовать особое тайное общество с тайной типографией, для печатания разных книг и даже журналов, если это будет возможно. <…> Вот нас семь человек: Спешнев, Мордвинов, Момбелли, Павел Филиппов, Григорьев, Владимир Милютин и я - мы осьмым выбрали Вас; хотите ли вы вступить в общество?»

На вопрос Майкова: «Но с какой целью?» - Д. ответил:

«Конечно, с целью произвести переворот в России. Мы уже имеем типографский станок; его заказывали по частям в разных местах, по рисункам Мордвинова; всё готово».

Майков возразил:

«Я не только не желаю вступить в общество, но и Вам советую от него отстать. Какие мы политические деятели? Мы поэты, художники, не практики, и без гроша. Разве мы годимся в революционеры?»

В ответ на это Д. «стал горячо и долго проповедовать, размахивая руками в своей красной рубашке с расстегнутым воротом». Утром разговор продолжился. «Ну, что же?» - спросил Д. - «Да то же самое, что и вчера. Я раньше Вас проснулся и думал, сам не вступлю и повторяю - если есть еще возможность - бросьте их и уходите». - «Ну это уж мое дело. А вы знайте. Обо всем вчера <сказанном> знают только семь человек. Вы восьмой, - девятого не должно быть!» - «Что до этого касается, то вот Вам моя рука! Буду молчать». «.После этого разговора мы почти не встречались», - отметил Майков в завершение (1, с. 272-273). Действительно, о других визитах Д. в дом Аничкова в 1849 г. у биографов писателя нет никаких данных.

Лит.: (1) Бельчиков; (2) Цылов. Атлас. Л. 38, с. 10; (3) Волгин. С. 66-72.

Головинского и Барановского «фаланстер». 1 августа 1848 г. два выпускника Училища правоведения, только что окончившие курс, титулярные советники Василий Андреевич Головинский (1829-1875) и Николай Иванович Барановский (? - 1860) поселились вместе на Большом проспекте Васильевского острова, в доме наследников графини Софьи Строгановой, №58 (соврем.: участок дома №55а; исторический дом не сохранился) (1, с. 217-218). В апреле 1849 г., ко времени ареста В.А. Головинского, владелицей числилась дочь графини Строгановой - княгиня Аделаида Голицына (2, с. 48; 3). Будучи страстными фурьеристами и желая «проводить фурьеристские тенденции в жизнь», молодые люди именовали свою квартиру «фаланстером». «Фаланстер Головинского и Барановского был нечто подобное коммунам, устраивавшимся впоследствии в шестидесятых годах.

Это был дом коммунаров на шесть или восемь человек» (4, с. 149). Название «фаланстер» использовалось многими товарищами Головинского и Барановского. Как свидетельствует их знакомый Н.П. Баллин, в 1848-1849 гг. «в фаланстере» он «видел некоторых петрашевцев <…> Филлипова, Достоевского» (4, с. 147). Можно предположить, что Д. бывал здесь нередко. В своих показаниях Следственной комиссии он назвал В.А. Головинского среди тех, с кем он имел «близкое и короткое знакомство и частые сношения» (Д30; 18: 136), свидетельствовал о разговоре с ним «один на один» в своей квартире в доме Шиля, когда они «заговорили о крестьянах и о возможности их освобождении» (Д30; 18: 145). Именно Д. 1 апреля 1849 г. ввел Головинского на Петрашевского «пятницы» (Д30; 18: 139), а 7 апреля - в Дурова кружок. Д. также показал на следствии, что он был у Головинского «кажется, за неделю до ареста», то есть около 15 апреля. Во время визита его заинтересовала книга П.Ж. Прудона «La cйlйbration du Dimanche» (Paris, 1839): он «прочел в ней только несколько страниц», и так как она показалась ему «занимательною», он «взял ее с собою» (Д30; 18: 165). Это была одна из двух «запрещенных» книг, изъятых у Д. во время ареста.

Лит.: (1) Дело петрашевцев. Т. 3; (2) Список лицам; (3) Цылов. Атлас. Л. 226, с. 56; (4) Первые русские социалисты.

Яновского квартира. С доктором Степаном Дмитриевичем Яновским (1815-1897) Д. познакомился в конце мая 1847 г. (сам Яновский в мемуарах ошибочно называет 1846 г.). Он жил в это время близ Сенной площади, на Обуховском проспекте, в доме статского советника доктора Василия Шольца, №8 (соврем.: Московский проспект, №7)¹⁶. Но во второй половине 1840-х гг. С.Д. Яновский часто менял квартиры и к весне 1849 г. поселился на набережной Крюкова канала близ Торгового моста, на самой границе с Коломной, в доме купца Ивана Чешихина, №14 (соврем. №9; сам мемуарист пишет: Чишихина) (1, с. 2; 2). Этот дом, построенный в 1840-1841 гг., сохранился в своем историческом виде.

Доктор Яновский не был участником кружка Петрашевского, но, в силу расположения его квартиры на самой границе Коломны, Д. нередко заглядывал к нему либо по пути из дома Шиля на Покровскую площадь, либо возвращаясь с нее. По свидетельству С.Д. Яновского, на одной из «пятниц» у Петрашевского «после какой-то неприятности» (которую мемуарист не посчитал возможным придать гласности) Д. «почувствовал себя во время ужина нехорошо, оставил собрание и вместо того, чтобы ехать домой, по дороге от Покрова в Малую Морскую, заехал» к Яновскому, «как он сам говорил - полечиться». Этой ночью доктор наблюдал приступ эпилепсии у Д.: «Припадок был сильный и характеристический» (1, с. 2).

По утверждению Яновского, в его квартире у Торгового моста в доме Чешихина Д. побывал также вечером 22 апреля 1849 г., накануне, а вернее, за несколько часов до ареста, произошедшего 23 апреля в четыре часа утра.

В этот день, по словам мемуариста, шел сильный дождь, и Д. появился у Яновского в семь часов пополудни совершенно промокший. Он объявил, что направлялся к Петрашевскому, но, попав под ливень, решил зайти к Яновскому «пообсушиться». К девяти часам одежда его просохла, но дождь не переставал. И Д. решил доехать до Покровской площади на извозчике. Однако денег у него не было. У Яновского хранилась общая касса, заведенная в их кружке в целях взаимопомощи (Д. сам разрабатывал «устав» этой кассы). Взяв из «железной копилки» 30 копеек, Д. покинул Яновского, направившись к Петрашевскому (3, с. 242).

Хронологическая приуроченность мемуаристом этого визита писателя к 22 апреля вызывает сомнения и, судя по всему, является ошибкой памяти. Причем дело не только в том, что Д. в этот вечер не было у Петрашевского (по показанию агента П.Д. Антонелли, в этот вечер на Петрашевского «пятницах» был лишь М.М. Достоевский (4, с. 441); это подтвердил, отвечая на вопросы Следственной комиссии, и сам Михаил Михайлович, объяснивший свое присутствие на последней «пятнице» тем, что он пошел к Петрашевскому «в надежде увидеться с ним (Д. - Б. Т)», «но брата там не было» (5, с. 262)). В шесть часов (то есть за час до появления на квартире Яновского, по версии мемуариста) Д. на Загородном проспекте, близ Введенской церкви, встретился с младшим братом Андреем, который шел в гости к другу на Литейный проспект. В своих мемуарах А.М. Достоевский пишет, что «день был очень жаркий»; о проливном дожде он не упоминает, но сообщает, что туда и обратно шел пешком, «в очень приятном настроении духа», наслаждаясь по пути домой (он вернулся в двенадцатом часу) великолепной белой ночью (6, с. 168). Это совсем не похоже на ту картину разбушевавшейся непогоды, которую рисует С.Д. Яновский. Нет оснований подозревать, что мемуарист выдумал этот визит к нему «промокшего до костей» Д. Но, судя по всему, это произошло не 22 апреля, а, по-видимому, в одну из предшествовавших пятниц.

Зато более достоверным представляется свидетельство Яновского, что утром 23 апреля к нему явился «бледный и сильно растерявшийся» Михаил Достоевский, сообщил об аресте брата, и они вместе устроили «роковое auto da fe», предав огню письма и другие бумаги (например, устав кассы взаимопомощи), написанные рукой Д. (3, с. 242, 235).

Лит.: (1) Яновский. 1881; (2) Цылов. Атлас. Л. 54, с. 254; (3) Д. в воспоминаниях. Т. 1; (4) Дело петрашевцев. Т. 3; (5) Перлина; (6) Достоевский А.М.

Григорьева квартира. Поручик лейб-гвардии Конно-егерского полка Николай Петрович Григорьев (1822-1886) аттестовал себя на следствии по делу петрашевцев как товарищ детства А.Н. Плещеева (1, с. 248). На собрания Плещеева кружка осенью 1848 г. он попал раньше, чем стал посетителем Петрашевского «пятниц», на которых присутствовал лишь два-три раза в 1849 г. Имея общих с Д. друзей вне круга петрашевцев - доктора С.Д. Яновского, штабс-капитана Н.Е. Власовского и др. (1, с. 248), Григорьев мог познакомиться с Д. еще в конце 1847 - начале 1848 г. Однако на следствии Д., скорее всего намеренно, утверждал, что имени и отчества Григорьева не припоминает и чина его не знает (Д30; 18: 171). Не исключено, что и в тайное общество Н.А. Спешнева, о котором известно из воспоминаний Ап. Н. Майкова (см.: Майкова квартира), Григорьева в январе 1849 г. привлек именно Д. На следствии тот указал на Д. как одного из тех лиц, под влиянием которых в нем проявилось «либеральное или социальное направление» (1, с. 246). Впрочем, вольномыслие Григорьева выразилось лишь в написании памфлета «Солдатская беседа», который 2 апреля 1849 г. он прочел на обеде в Спеш - нева доме. Д. в показаниях Следственной комиссии оценил впечатление от памфлета как «ничтожное» (Д30; 18: 159). Тем не менее Военно-судная комиссия тот факт, что он прослушал такое «преступное сочинение», как «Солдатская беседа», вменила Д. в качестве одного из главных обвинений (но в дальнейшем, в Заключении Генерал-аудиториата, этот пункт обвинения был снят).

На следствии Д. показал, что вечером 22 апреля 1849 г., накануне ареста, он заходил к Григорьеву и взял у него запрещенную книгу Э. Сю «Le Berger de Kravan» (Д30; 18: 165). Это подтверждается и его мемуарной записью в альбоме Ольги Милюковой, согласно которой в ночь на 23 апреля, когда его арестовали, он «воротился домой часу в четвертом от Григорьева» (Д30; 18: 174). Жил Григорьев на Гороховой улице, в доме наследников купца 1-й гильдии Ивана Михайловича Савостьянова, №39 (соврем. №40) (2, с. 56¹⁷; 3). Построенный в 1820-е гг., 3-этажный дом И.М. Савостьянова сохранил до сегодняшнего дня свой исторический облик. Другие данные о посещении писателем Г. к. неизвестны, но можно предположить, что он бывал по этому адресу и ранее.

Лит.: (1) Дело петрашевцев. Т. 3; (2) Список лицам; (3) Цылов. Атлас. Л. 47, с. 204.

Достоевского Михаила квартира. Старший брат писателя Михаил Михайлович Достоевский (1820-1864), служивший с мая 1847 г. полевым инженер-прапорщиком в Свеаборгской инженерной команде (а до этого в Ревель - ской команде), в конце августа или начале сентября 1847 г. подал прошение об отставке «по домашним обстоятельствам». Находясь в 28-дневном отпуске и не дожидаясь Указа об отставке (датирован 5 октября 1847 г.), он 27 сентября приехал в Петербург и поселился вместе с братом в доме Я. Шиля на Малой Морской улице, №24. В январе 1848 г. братья Достоевские сменили квартиру и переехали в дом М. Протопопова на Большой Подьяческой улице, №6 (см. вступ. статью). В Ревеле (ныне Таллин) у Михаила Достоевского осталась жена Эмилия Федоровна с тремя детьми. На страстной неделе, 9 апреля 1848 г., они также приехали на постоянное жительство в Петербург (Д30; 28₁: 154). С этого времени старший брат писателя с семейством поселились в 3-м квартале Литейной части, на Невском проспекте, в доме купца Мартына Неслинда, №109 (соврем. №104; исторический дом не сохранился) (1; 2).

Хотя М.М. Достоевский с конца 1847-го или начала 1848 г. посещал Пе - трашевского «пятницы» и пользовался запрещенными книгами из тайной библиотеки, которая общими усилиями была собрана в доме на Покровской площади, а также был участником Плещеева кружка и Дурова кружка, включение его квартиры в орбиту Петербурга Достоевского-петрашевца несколько условно: конечно же, в 1848-1849 гг. Д. посещал брата и посещал довольно часто, но в первую очередь в силу родственных отношений (так, с младшим братом Андреем они регулярно обедали в семье Михаила по воскресеньям и праздничным дням). И тем не менее для такого решения есть известные резоны.

Во-первых, по наблюдению В.Н. Захарова, при аресте Д. в его комнате в квартире Бреммера не был обнаружен творческий архив писателя. Все изъятые при обыске «бумаги и письма» образовали лишь небольшой «тюк», который жандармы «аккуратно связали веревочкой» (Д30; 18: 174). По гипотезе исследователя, свой архив Д. хранил в квартире Михаила, и 23 апреля тот, оставшийся не арестованным минувшей ночью лишь по случайности, в панике сжег большую часть находившихся у него бумаг брата (так же как утром этого дня вместе с доктором С.Д. Яновским они сожгли архив последнего, включая бумаги, написанные рукой Д.; см. Яновского квартира). Этим объясняется исчезновение творческого архива писателя 1840-х гг., никаких следов которого не обнаруживается в документах Третьего отделения, Следственной комиссии или Комиссии по разбору бумаг и книг арестованных (3, с. 287-296).

Во-вторых, с конца июня по начало октября 1849 г., когда Д., находившемуся в Секретном доме Алексеевского равелина, была разрешена переписка (она была прекращена с началом работы Военно-судной комиссии), Михаилом было написано брату пять писем и в ответ получено три письма. Старший брат адресовал свои письма в канцелярию коменданта

С.-Петербургской крепости; младший - на Невский проспект, против Грязной улицы, в дом Неслинда (после выхода из крепости, где он находился под арестом с 6 мая по 24 июня, Михаил сменил квартиру, заняв новую в том же доме). По этому же адресу было отправлено и уникальное по своему содержанию письмо, написанное Д. старшему брату 22 декабря 1849 г., после инсценировки смертной казни над петрашевцами на Семеновском плацу. Надо полагать, что письма политического заключенного из Алексеевского равелина шли отнюдь не по городской почте, но, со всем тщанием просмотренные кем-то из крепостных надзирателей, были доставляемы в дом Неслинда, скорее всего, жандармским курьером (4, с. 243246).

Наконец, именно в доме Неслинда (до переезда Михаила Михайловича в 1855 г. в дом вдовы надворного советника Настасьи Пономаревой на углу Малой Мещанской улицы и Екатерининского канала, №4/54) хранились автографы некоторых произведений брата, написанных в камере Секретного дома Алексеевского равелина и полученных Михаилом вместе с его вещами после отправки Д. по этапу в Сибирь. Что стало с «черновым планом драмы и романа», нам не известно: следы их затерялись. Но вот рукопись созданной в крепости повести «Детская сказка» Михаил сберег до того времени, когда находившийся в ссылке в Семипалатинске Д. получил разрешение печататься, и это замечательное произведение увидело свет в 1857 г. в журнале «Отечественные записки» под названием «Маленький герой».

Так что без упоминания дома М. Неслинда на Невском проспекте какие-то значимые черточки в судьбе Достоевского-петрашевца оказались бы невосполнимо утраченными.

Лит.: (1) Д30; 28!: 165; (2) Цылов. Атлас. Л. 217, с. 166; (3) Захаров; (4) Тихомиров. 2012.

Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии - высший орган политической полиции Российской империи в эпоху правления императоров Николая I и Александра II (1826-1880). С 1839 г., когда в подчинение Т. о. был передан Корпус жандармов, руководитель ведомства стал именоваться начальником Штаба Корпуса жандармов и главноначальствующим III Отделением. В 1844-1856 гг. им являлся князь А.Ф. Орлов. С 1838 г. Т. о. занимало бывший особняк князя В.П. Кочубея, находившийся на набережной реки Фонтанки, №15 (соврем. №16) (1). Дом, построенный в последней трети XVIII в., в дальнейшем неоднократно перестраивался, но в фасадной части во многом сохранил свой первоначальный облик. В городском обиходе его эвфемистически именовали «зданием у Цепного моста» (по названию Пантелеймоновского цепного моста через Фонтанку, близ которого располагалось здание Т. о.).

Д., как и другие петрашевцы, был доставлен в Т. о. после ареста ранним утром 23 апреля 1849 г. «Там было много ходьбы и народу, - вспоминал он позднее в мемуарной записи, сделанной в альбоме Ольги Милюковой. - Я встретил многих знакомых. Все были заспанные и молчаливые. Какой-то господин, статский, но в большом чине (тайный советник А.А. Сагтынский, чиновник для особых поручений в III Отделении. - Б. Т) принимал… беспрерывно входили голубые господа (то есть жандармы в голубых мундирах. - Б.Т.) с разными жертвами. <…> Нас разместили по разным углам, в ожидании окончательного решения, куда кого девать. В так называемой белой зале нас собралось человек семнадцать.» (Д30; 18: 174-175).

Странно, что Д. не упоминает здесь о неожиданной встрече в Белой зале Т. о. с младшим братом Андреем, арестованным по недоразумению вместо старшего брата Михаила (ошибка будет обнаружена лишь через десять дней, 2 мая). «Вдруг вижу, - описывает этот эпизод А.М. Достоевский, - ко мне подбегает брат Федор Михайлович. - «Брат, ты зачем здесь?» Но только и успел он это сказать. К нам подошли 2 жандарма, один увел меня, другой брата в разные помещения» (2, с. 171). Странно и другое: через семь лет, в письме к барону А.Е. Врангелю от 23 марта 1856 г., вспоминая эту встречу с Андреем в Т. о., Д. напишет: «…я умолял третьего моего брата, которого арестовали ошибкой, не объяснять ошибки арестовавшим как можно долее (чтобы вывести из-под удара брата Михаила. - Б. Т)» (Д30; 28!: 216). А.М. Достоевский в своих воспоминаниях отрицает это позднейшее свидетельство писателя:

«…Федор Михайлович не мог не только умолять меня, как видно из изложенного, не открывать как можно долее ошибки, но даже не имел времени намекнуть мне об этой ошибке. О, ежели бы он объявил мне это! Насколько бы успокоил он этим мое десятидневное заключение в каземате!» (2, с. 172).

Ведь А.М. Достоевский ничего не знал о кружке петрашевцев и не мог даже подозревать, что он арестован по недоразумению.

Зато Д. сохранил в своей мемуарной записи другое любопытное свидетельство. «Мы мало-помалу окружили статского господина со списком в руках, - сообщает он. - В списке перед именем господина Антонелли написано было карандашом: «агент по найденному делу». «Так это Антонелли!» - подумали мы» (Д30; 18: 175). Эту странную «полицейскую неловкость» современные исследователи объясняют интригой между двумя ведомствами, соперничавшими в раскрытии дела петрашевцев, - III Отделением и Министерством внутренних дел, чьим агентом был П.Д. Антонелли:

«Статский господин «со списком в руках», о котором упоминает Достоевский (очевидно, генерал Сагтынский), как бы впав в задумчивость, позволит им заглянуть в документ <…>. Не лишена основательности догадка, будто указанная небрежность была умышленной. III Отделение хоть таким образом постаралось досадить непрошенному помощнику, благодаря рвению которого общая полиция коварно присвоила дело, по праву принадлежащее полиции тайной» (3, с. 263-264; также см.: 4, с. 169).

Андрей Достоевский далее вспоминает:

«Целый день 23 апреля, вплоть до ночи, мы провели в III Отделении, нас разместили по отдельным залам по 8-10 человек и обязали не разговаривать друг с другом (поэтому арестованные «обменивались записочками». - Б.Т.). Это был очень томительный день неизвестности. Около полудня приехал князь <А.Ф.> Орлов (бывший тогда шеф жандармов). Он в каждой зале говорил арестованным маленькую речь, сущность которой, насколько припомню, была та, что мы не умели пользоваться правами и свободою, предоставленными всем гражданам, и своими поступками принудили правительство лишить нас этой свободы, и что при подробном разборе наших преступлений над нами будет произведен суд, а окончательная участь наша будет зависеть от милосердия монарха.

Нам подавали чай, кофе, завтрак, обед и всё очень изысканно сервированное… одним словом, кормили на славу, как гостей в III Отделении. <…> Когда уже совершенно стемнело, следовательно, часов уже в 11, нас начали поодиночке выкликать, и раз вызванный более уже к нам не возвращался» (2, с. 172-173, 249).

Так началась отправка арестантов в Петропавловскую крепость. Руководил ею сам Л.В. Дубельт, управляющий Т. о. Сначала в «индивидуальных» каретах при жандармских офицерах, с интервалом в 10-15 минут, в крепость были отправлены тринадцать «главнейших виновников», которых было предписано разместить в Секретном доме Алексеевского равелина. Затем в каретах по двое и по трое - остальные петрашевцы. Первым, в 10 час. 15 мин. вечера, был отправлен Петрашевский (4, с. 173). Достоевский - в 11 час. 25 мин. в сопровождении жандармского поручика <А.Ф.> Эка (5, с. 255).

Лит.: (1) Цылов. Атлас. Л. 190, с. 23 отд. паг.; (2) Достоевский А.М.; (3) Волгин; (4) Егоров; (5) Перлина.

Секретный дом Алексеевского равелина Санкт-Петербургской (Петропавловской) крепости - главная политическая тюрьма Российской империи. Деревянное здание было построено на территории западного равелина, прикрывавшего Зотов и Трубецкой крепостные бастионы, еще в середине XVIII в. В 1796-1797 гг., в царствование Павла I, на его месте было возведено каменное строение. В нем насчитывалось 26 камер, из которых 20-21 использовались для одиночного заключения и именовались номерами. Часть камер была занята квартирою смотрителя, цейхгаузом и библиотекой. В качестве тюрьмы С. д. А. р. функционировал до 1884 г. Снесен в 1892 г. Современное здание на его месте построено в 1892-1895 гг. (1, с. 150). В настоящее время (с 1994 г.) оно принадлежит Государственному музею истории

С.-Петербурга и используется как служебное помещение. Современный адрес: Петропавловская крепость, дом №14.

Отправленный из Третьего отделения в «индивидуальной» карете в 11 час. 25 мин. вечера, Достоевский, очевидно, был доставлен в крепость уже за полночь. «Мосты на Неве были разведены (имеется в виду Троицкий мост через Большую Неву. - Б.Т.), - вспоминал петрашевец Д.Д. Ахшарумов, - и объезд был долгий» (2). Петрашевцев везли через Исаакиевский мост (специально для этого случая наведенный), Васильевский остров, Тучков мост и Петербургскую сторону. Водворение Д. в Петропавловскую крепость состоялось уже 24 апреля 1849 г. Всех арестантов принимал лично, под расписку комендант Набоков. В С. д. А. р. писатель был заключен в камеру №9. Его соседями оказались: в камере №8 - П.Н. Филиппов и в камере №10 - А.П. Баласогло (3, с. 216). В июле 1849 г., когда часть арестованных по делу Петрашевского была освобождена и в том числе 10 июля вышел на свободу П.И. Белецкий, содержавшийся в камере №7 (4, с. 172), Достоевский был переведен на его место.

Одноэтажный С. д. А. р. в плане представлял собою равносторонний треугольник, внутри которого был садик, использовавшийся для прогулок арестантов. В нем, по свидетельству Достоевского, росло «почти семнадцать деревьев» (Д30; 28₁: 158). Камеры №7 и 9 располагались с той его стороны, которая была обращена к Кронверкскому протоку.

В «Летописи жизни и творчества Ф.М. Достоевского»¹⁸ приведен фрагмент из воспоминаний Д.Д. Ахшарумова с подробным описанием его камеры, но необходимо иметь в виду, что он был помещен в каземат №3 Трубецкого бастиона и его описание нельзя экстраполировать на внутреннюю обстановку камер С. д. А. р.

Следственная комиссия, учрежденная 23 апреля 1849 г.¹⁹, работала также на территории Петропавловской крепости - в Комендантском доме. Впервые на «предварительный опрос» Д. был вызван 6 мая. Любопытно, что, по свидетельству петрашевца Ивана Ястржембского, перед тем как вести в Следственную комиссию, их переодевали из тюремного халата в собственную одежду, в которой они были арестованы. Сопровождал подследственных смотритель С. д. А. р. одноглазый старик полковник Яблонский (2, с. 154). На «формальный допрос» Д. был вызван 8 июня, он был продолжен также 11 июня. До 20 июня подследственным запрещено было читать и иметь переписку с родственниками. Начиная с 20 июня Д. пишет письма брату Андрею, а позднее, узнав, что старший брат также на свободе, и брату Михаилу. Просит прислать книги и журналы. Читает книги из тюремной библиотеки - «Сочинения» св. Димитрия Ростовского, «Путешествия ко святым местам» (скорее всего, А.Н. Муравьева), а также присланные братом Библию на церковнославянском языке и произведения Батюшкова, Даля, Шекспира, Шиллера и др. (5, с. 71-82). Получив возможность писать, начинает заниматься литературным творчеством. «Я времени даром не потерял, выдумал три повести и два романа; один из них пишу теперь…» - сообщает он в письме от 18 июля брату Михаилу (Д30; 28₁: 157). Видимо, речь идет о «Детской сказке», известной в печати под названием «Маленький герой». «Когда я очутился в крепости, - рассказывал уже в 1870-е гг. Д. литератору Всеволоду Соловьеву, - я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и - вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?. я писал «Маленького героя» - прочтите, разве в нем видно озлобление, муки? Мне снились тихие, хорошие, добрые сны.» (6, с. 212).

Многое из пережитого Д. в С. д. А. р. навсегда останется скрытым от его биографов. Так, в записной тетради 1875-1876 гг. с материалами к «Дневнику писателя» содержится набросок: «Алексеевский равелин. Ростовцев, Филиппов. Кончил раздумье. Мечтал об имевших детей. Чья это кровь? Филиппов - бежать (фехтовальщик перерубил). <…> Мне это снится до сих пор» (Д30; 24: 133). Петрашевец Павел Филиппов, как уже указано, был соседом Д. по камере в С. д. А. р., генерал-майор Я.А. Ростовцев - членом Следственной комиссии. Все остальное в этой записи недоступно для комментирования.

В Петропавловской крепости писатель содержался ровно 8 месяцев - с 24 апреля по 24 декабря 1849 г. Утром 22 декабря состоялась инсценировка смертной казни над петрашевцами на Семеновском плацу. По возвращении в С. д. А. р., пережив на эшафоте минуты смертного ужаса, Д. рассказывает в письме к брату Михаилу о произошедшей экзекуции (см.: Д30; 28₁: 161-165). Дата отправки Достоевского из крепости в Сибирь документируется предписанием коменданту крепости генерал-адъютанту И.А. Набокову за №523 от 24 декабря 1849 г.:

«.содержащихся в Алексеевском равелине преступников Дурова, Достоевского и Ястржембского, назначенных к отправлению сего числа вечером в Тобольск закованными, выдать их назначенному для сопровождения поручику фельдъегерского корпуса Прокофьеву и из списков об арестованных по равелину исключить», а также рапортом Набокова №522 от того же числа об исполнении этого предписания (7, с. 181-182).

В письме брату Михаилу от 30 января - 22 февраля 1854 г. из Омска Достоевский так вспоминал отправку из Петропавловской крепости:

«Ровно в 12 часов, то есть ровно в Рождество, я первый раз надел кандалы. <.> Затем нас посадили в открытые сани, каждого особо, с жандармом, и на 4-х санях, фельдъегерь впереди, мы отправились из Петербурга» (Д30; 28^ 167).

А.П. Милюков, приходивший вместе с М.М. Достоевским в этот день в Петропавловскую крепость прощаться с отправляющимся по этапу писателем, корректирует это свидетельство. Предупрежденные плац-адъютантом Ю.К. Майделем о том, что Д. с товарищами будут отправлены по этапу вскоре после свидания («через час или даже раньше»), они остались поджидать выезда арестантов у ворот Петропавловской крепости. «На крепостной колокольне куранты проиграли девять часов, - пишет Милюков, расходясь в указании времени со свидетельством в письме Достоевского брату, - когда выехали двое ямских саней, и на каждых сидел арестант с жандармом.

— Прощайте! - крикнули мы.

— До свидания! до свидания! - отвечали нам» (8, с. 270).

Достоевский пишет: «ровно в 12 часов» (то есть в полночь), Милюков вспоминает: «куранты проиграли девять часов». Большее доверие вызывает изложение событий сторонним наблюдателем - Милюковым. Писатель же, как представляется, пытается в позднейшем эпистолярном свидетельстве сакрализовать роковой, поворотный момент своей биографии: его каторжный, страдальческий путь начинается «ровно в Рождество» (9, с. 243-248).

Лит.: (1) Архитекторы-строители; (2) Первые русские социалисты; (3) Гернет. Т. 2; (4) Егоров; (5) Тихомиров. 2015; (6) Д. в воспоминаниях. Т. 2; (7) Бельчиков; (8) Д. в воспоминаниях. Т. 1; (9) Тихомиров. 2012.

Комендантский дом Санкт-Петербургской (Петропавловской) крепости. Здание расположено между Петропавловским собором и Нарышкиным бастионом. Построено в 1743-1746 гг. по проекту военного инженера Хр. де Марина. В 1750 г. объединено с одноэтажным П-образным в плане флигелем. Фасад главного корпуса оформлен в стиле барокко и в основном сохранил первоначальный облик. В здании находилась квартира коменданта крепости генерала от инфантерии генерал-адъютанта Ивана Александровича Набокова (1849-1852), назначенного 23 апреля 1849 г. председателем «Секретной следственной комиссии, высочайше учрежденной в Петербургской крепости над злоумышленниками». В К. д. проходили заседания Следственной комиссии и велись допросы петрашевцев. В комиссию также входили член Государственного совета князь П.П. Гагарин, товарищ военного министра генерал-адъютант князь В.А. Долгоруков, начальник штаба Корпуса жандармов генерал-лейтенант Л.В. Дубельт и начальник штаба Управления военно-учебных заведений генерал-майор Я.А. Ростовцев.

Вызовы арестантов для дачи показаний начались 29 апреля. Они происходили по вечерам: от шести до десяти часов. Андрей Достоевский, вызванный в К. д. 2 мая, несколькими днями ранее брата, так описал обстановку своего допроса:

«Меня ввели сперва в приемную, небольшую, но ярко освещенную комнату. Там было большое зеркало, я взглянул в него и удивился…». Это зеркало вспоминают многие петрашевцы, так как, впервые увидев свое отражение после полутора-двух недель заточения в казематах, большинство из них переживало ужас от своего внешнего вида. «Через несколько минут, - продолжает А.М. Достоевский, - меня позвали в залу заседаний следственной комиссии. Посередине довольно большой и ярко освещенной комнаты стоял большой продолговатый стол, покрытый сукном. На председательском месте сидел комендант крепости генерал Набоков. Первое место по правую от него руку занимал, как после узнал я, князь Павел Павлович Гагарин, впоследствии председатель комитета министров, второе - Леонтий Васильевич Дубельт. Первое место по левую руку председателя занимал князь Василий Андреевич Долгоруков, а второе - Яков Иванович Ростовцев. Конец стола занимала канцелярия, т.е. обер-аудитор (статский советник А.В. Шмаков. - Б.Т.), аудитор и секретарь.

Допрос начал князь Гагарин…» (1, с. 177).

«Всякого мало-мальски мыслящего человека, - передавал свое впечатление от Следственной комиссии И.Л. Ястржембский, - конечно, удивит и поразит, что для производства следствия по делу, в котором не было и помина о каких-либо преступных действиях, а только исследовались мнения и тенденции, и для чего, конечно, необходимо было поручить дело ученым специалистам, назначены были круглые невежды. А эти невежды решали участь многих молодых людей и упекли их в Сибирь» (2, с. 160).

Д. впервые был приведен в К. д. из Секретного дома Алексеевского равелина 6 мая и подвергнут «предварительному опросу». Согласно свидетельству А.Г. Достоевской, в 9-м заседании Следственной комиссии «Ф.М. <…> на допросе сначала решительно отвергал всякую мысль о преступности собраний у Петрашевского, а затем заявил, что на этих собраниях происходили горячие споры о теории Фурье и читалось о социализме; лично он, Ф.М. Достоевский, прочитал письмо Белинского» (3, с. 59).

«Федор Михайлович припоминал, что <…> Я.И. Ростовцев обратился к нему со словами: «Я не могу поверить, чтобы человек, написавший «Бедных людей», был заодно с этими порочными людьми. <.> Вы мало замешаны, и я уполномочен от имени Государя объявить вам прощение, если вы захотите рассказать все дело». «Я, - вспоминал Ф.М., - молчал. Тогда Дубельт с улыбкой заметил: «Я ведь вам говорил». Тогда Ростовцев, вскричав: «Я не могу больше видеть Достоевского», выбежал в другую комнату и заперся на ключ, а потом оттуда спрашивал: «Вышел ли Достоевский? Скажите мне, когда он выйдет, - я не могу его видеть». Достоевскому это казалось напускным» (4, с. 106-107).

8 июня был проведен формальный допрос Д., ответы на вопросных листах он вписывал тут же, в К. д., непосредственно в присутствии членов Следственной комиссии (более пространные показания Д. записывал в каземате Секретного дома Алексеевского равелина). Писатель вызывался в К. д. на допросы также 11, 17 и 20 июня.

«На 42<-м> заседании комиссии 20 июня читалось письменное показание Ф.М. Достоевского, в котором он высказывался, что большая часть показаний обвиняемых относительно крайнего направления Петрашевского справедливы, что в собраниях у Петрашевского говорилось (Головинским) о необходимости бунта для освобождения крестьян, а на собраниях у Дурова обсуждался вопрос об устройстве тайной типографии, отвергнутый, однако ж, собранием.» (3, с. 59).

До 25 августа Д. также дает показания о знакомстве с В.Р. Зотовым, Вал. Н. Майковым, А.П. Милюковым, Н.А. Мордвиновым и др. 17 сентября Следственная комиссия закончила свою работу, представив военному министру светлейшему князю А.И. Чернышеву Записку из произведенного ею следственного дела и Список из 28 лиц, обвиняемых по этому делу (5, с. 190). Дальнейшее рассмотрение дела было передано в Военно-судную комиссию.

В конце июня - начале июля, специально вызвав Д. для этого в К. д., князь П.П. Гагарин сообщил ему об освобождении из-под ареста его старшего брата Михаила (Д30; 22: 135). 20 октября Д. был приведен в К. д., чтобы дать подписку по завершении работы Военно-судной комиссии. «К оправданию своему, - написал он, - не имею представить ничего нового, кроме разве того, что я никогда не действовал с злым и преднамеренным умыслом против правительства» (Д30; 18: 173).

Последний раз Д. побывал в К. д. вечером 24 декабря 1849 г. Здесь в «большой комнате, в нижнем этаже», состоялась его встреча с братом Михаилом и А.П. Милюковым, получившими разрешение коменданта И.А. Набокова попрощаться с осужденным Д. и его товарищем по несчастью С.Ф. Дуровым перед их отправкой в Сибирь. «Оба уже одеты были в дорожное арестантское платье - в полушубках и валенках». «Смотря на прощанье братьев Достоевских, - вспоминал Милюков, - всякий заметил бы, что из них страдает более тот, который остается на свободе в Петербурге, а не тот, кому сейчас предстоит ехать в Сибирь на каторгу. В глазах старшего брата стояли слезы, губы его дрожали, а Федор Михайлович был спокоен и утешал его. <…> Более получаса продолжалось наше свидание, но оно показалось нам очень коротким, хотя мы много-много переговорили» (5, с. 268, 269-270). Сразу же после прощания, писал Д. брату через четыре года, по выходе с каторги, «нас повели, троих: Дурова, Ястржембского и меня, заковывать». В этот вечер накануне Рождества Д. «первый раз надел кандалы» (Д30; 28₁: 167). Но в каком здании и помещении Петропавловской крепости его заковывали, неизвестно.

Лит.: (1) Достоевский А.М.; (2) Первые русские социалисты; (3) Гроссман; (4) Биография; (5) Егоров; (6) Д. в воспоминаниях. Т. 1.

Маршрут на Семеновский плац. Утром 22 декабря 1849 г. Д. и двадцать его товарищей, осужденных за участие в социалистическом кружке М.В. Петрашевского, были доставлены из Петропавловской крепости, где они находились в заключении в течение восьми месяцев, на Семеновский плац - для проведения инсценировки обряда смертной казни и затем, после объявления монаршего решения о смягчении наказания, для оглашения реальных приговоров. Как и многие другие детали разыгрываемой по инициативе императора Николая I «акции», маршрут, которым петрашевцев должны были доставить из крепости на «Семеновское плац-парадное место», был предписан в «высочайше утвержденном проекте приведения в исполнение приговора над осужденными злоумышленниками». Списки с проекта накануне вечером были разосланы в канцелярии всех должностных лиц, которые обеспечивали осуществление подробно определенных мероприятий. В частности, в проекте было означено:

«22-го сего декабря, в 9 часов утра, привезти к тому (Семеновскому плац - парадному. - Б.Т.) месту преступников в каретах. Впереди и сзади поезда находиться по одному взводу от С.-Петербургского жандармского дивизиона. Ехать рысью из крепости, через Неву, на Гагаринскую пристань, по набережной до Арсенала, по Литейной и Владимирской на Семеновское плац - парадное место.

При каждом экипаже, с обеих сторон, быть по одному конному жандарму, а впереди поезда плац-адъютанту верхом» (1, с. 258).

Вместе с тем анализ проекта в соотношении с иными мемуарными, эпистолярными, документальными свидетельствами обнаруживает, что, возможно, по причине чрезвычайной краткости времени, выделенного на подготовку «мероприятия», в ряде пунктов имели место отступления от предписаний проекта. Обратить на это внимание важно в том числе и при рассмотрении вопроса о маршруте, которым петрашевцы были доставлены к месту экзекуции. Дело в том, что в воспоминаниях участников события, и прежде всего некоторых из арестантов, доставленных утром 22 декабря из Петропавловской крепости, имеют место существенные разногласия в описании пути следования к Семеновскому плацу. Так, в мемуарах Д.Д. Ах - шарумова читаем:

«Из коридора (гауптвахты, где он был заключен. - Б.Т.) я выведен был на крыльцо, к которому подъехала сейчас же карета, и мне предложено было в нее сесть. Когда я сел, то вместе со мною влез в карету и солдат в серой шинели и сел рядом - карета была двухместная. Мы двинулись, колеса скрипели, катясь по глубокому, морозом стянутому снегу. Оконные стекла кареты были подняты и сильно замерзлые, видеть через них нельзя было ничего. <…> Мы ехали, я ногтем отскабливал замерзший слой влаги от стекла и смотрел секундами - оно тускнело сейчас же. <.> Я усердно дышал на стекло, отчего удавалось минутно увидеть кое-что из окна. Так ехали мы несколько минут, переехали Неву; я беспрестанно скоблил ногтем или дышал на стекло.

Мы ехали по Воскресенскому проспекту, повернули на Кирочную и на Знаменскую, - здесь опустил я быстро и с большим усилием оконное стекло. Сосед мой не обнаружил при этом ничего неприязненного, - и я с полминуты полюбовался давно не виданной мною картиной пробуждающейся в ясное зимнее утро столицы; прохожие шли и останавливались, увидев перед собою небывалое зрелище - быстрый поезд экипажей, окруженный со всех сторон скачущими жандармами с саблями наголо! <…> Я выглянул в окно и увидел впереди и сзади карет эскадроны жандармов. Вдруг скакавший близ моей кареты жандарм подскочил к окну и повелительно и грозно закричал: «Не оттуливай!» Тогда сосед мой спохватился и поспешно закрыл окно. Опять я должен был смотреть в быстро исчезающую щелку! Мы выехали на Лиговку и затем поехали по Обводному каналу. Езда эта продолжалась минут тридцать. Затем повернули направо и, проехав немного, остановились; карета отворилась предо мною, и я вышел.

Посмотрев крутом, я увидел знакомую мне местность - нас привезли на Семеновскую площадь» (2, с. 247-248).

Не может не броситься в глаза, что маршрут, описанный мемуаристом, серьезно отличается от того, который был определен в высочайше утвержденном проекте. По существу, лишь в начальной, безальтернативной части - «из крепости, через Неву, на Гагаринскую пристань», располагавшуюся против Гагаринской улицы, - путь в мемуарах Ахшарумова совпадает с предписанием проекта. Однако затем вместо поворота с Воскресенской набережной (Шпалерной улицы) на Литейный проспект, мимо расположенного в самом его начале Арсенала, его, по версии мемуариста, провезли до Воскресенского проспекта (ныне проспект Чернышевского). И далее - по Кирочной и Знаменской (ныне Восстания) улицам, по набережной Лиговского канала и, наконец, от Новообводного моста - по набережной (шоссе) Обводного канала, к которой и примыкал в своей южной части Семеновский плац, отделенный от нее лишь земляным валом и хозяйственными постройками. Стоит подчеркнуть, что, хотя в какой-то части маршрута возможность отслеживать путь была у Ахшарумова ограничена, на Знаменской улице он смог опустить заледеневшее оконное стекло экипажа, и, значит, в этой части его свидетельство как будто вполне достоверно: маршрут, которым его везли по петербургским улицам, был отличным от определенного в проекте.

Однако существуют и иные свидетельства. Так, барон А.Е. Врангель вспоминал, как, гостя у своего дяди, барона Н.А. Корфа, жившего «в маленьком деревянном одноэтажном доме гр. Аракчеева на углу Литейной и Кирочной» (ныне на этом месте здание Дома офицеров Западного военного округа; соврем. адрес: Литейный просп., №20/1), утром 22 декабря 1849 г., «часов в восемь утра», он увидел в окно «целую вереницу двуконных возков-карет, едущих со стороны р<еки> Невы вверх по Литейной улице по направлению к Невскому». Другой его дядя, В.Е. Врангель, объяснил ему, что «это везут на Семеновский плац петрашевцев, приговоренных к смертной казни» (3, с. 6). Свидетельство барона Врангеля, напротив, вполне точно соответствует предписанию проекта.

О том же свидетельствуют и воспоминания петрашевца Н.С. Кашкина, который отметил исключительно значимую для себя деталь маршрута, которым его везли на Семеновский плац:

«Случилось так, что меня везли по той улице, на которой была квартира моего отца. Поравнявшись с домом, я выглянул и увидал отца и братьев в окне выступа дома, а около подъезда стояли запряженные сани, в которых сидела мать. Я инстинктивно потянулся, чтобы открыть оконце кареты, но солдат сурово сказал: «Нельзя». Я видел только, что мать поехала за мной» (2, с. 321).

Родители Кашкина жили на Владимирском проспекте, в доме наследников генерал-лейтенанта Александра Берхмана, №78 (соврем. №19), против Владимирской церкви (2, с. 319; 4). В двух шагах от дома Берхмана начинался Загородный проспект, который вел прямо к Семеновскому плацу. Воспоминания барона Врангеля и петрашевца Кашкина, каждое по отдельности и оба в совокупности, точно соответствуют указаниям «высочайше утвержденного проекта». Еще одному петрашевцу, Н.А. Спешневу, также «казалось», что его везли «по Литейной», однако и он вспоминал, что «был мороз и сквозь обледенелые окна кареты нельзя было хорошенько разобрать, по какой дороге везут» (5, с. 117).

Как разрешается это противоречие в краеведческой литературе и биографических исследованиях? Никак: оно осталось практически незамеченным. У редких авторов маршрут указан в соответствии с «высочайше утвержденным проектом» (6, с. 111). Большинство же некритически абсолютизируют описание Д.Д. Ахшарумова (7, с. 112; 8, с. 226; 9, с. 239). На свидетельство барона Врангеля есть лишь единственная ссылка (10, с. 175). И никто не учитывает уникальную черту в воспоминаниях Н.С. Кашкина, которого провозят к Семеновскому плацу мимо родительского дома. Более того, принимая как единственное и достоверное свидетельство Ахшарумова, исследователи не отмечают его противоречия с «высочайше утвержденным проектом исполнения приговора». Однако вся совокупность рассмотренных данных скорее заставляет считать свидетельство Ахшарумова аберрацией памяти мемуариста, в то время как характер воспоминаний Врангеля и Кашкина исключает такую интерпретацию. Однако нельзя полностью исключить и другое: что на каком-то этапе подготовки экзекуции было принято решение везти петрашевцев на Семеновский плац двумя маршрутами. Такое предположение нельзя признать совершенно беспочвенным. Оно, однако, чревато новой проблемой: в таком случае придется признать, что нам не дано установить, какой же дорогой 22 декабря 1849 г. был привезен из Петропавловской крепости к месту экзекуции Д.

Лит.: (1) Бельчиков; (2) Первые русские социалисты; (3) Врангель; (4) Цы - лов. Атлас. Л. 106, с. 21; (5) Биография; (6) Чулков; (7) Саруханян; (8) Басина; (9) Сараскина; (10) Летопись. Т. 1.

Семеновский плац. Другие названия XIX в.: Семеновское плац-парадное место; Семеновская площадь. На рубеже XVIII и XIX вв. на этой территории, находившейся на дальней окраине Петербурга, были расквартированы Московский, Егерский и Семеновский полки. В результате казарменной застройки была образована площадь в 26 гектаров, которая стала использоваться как плац. В 1840-е гг. границами С. п. являлись с северной стороны Загородный проспект, с восточной - Седьмая линия (ныне Звенигородская улица), с южной - Обводный канал (отделенный от плаца земляным валом), с западной - линия Царскосельской железной дороги. С трех сторон, кроме западной, по периметру плаца располагались сараи, конюшни, кузницы и др. постройки Семеновского и Егерского полков. В северозападном углу, напротив Введенской церкви, стоял офицерский флигель (1). В настоящее время территория бывшего С. п. рассечена на две части продолжением улицы Марата. В южной части, которая примыкает к Обводному каналу, разбит Багратиновский сквер и возведены современные постройки. В центре северной части, обращенной к Загородному проспекту, в 1962 г. построено здание Театра юных зрителей им. А.А. Брянцева с окружающим его садом. Территория между театром и Загородным проспектом образует Пионерскую площадь.