Вторая мировая война в контексте отечественной ментальности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Вторая мировая война в контексте отечественной ментальности

Н.А. Хренов

Статья продолжает серию публикаций в области культур-философского исследования русской революции и постреволюционной эпохи в истории России как цивилизации. В данной статье, продолжающей предыдущие публикации, рассматривается тот «творческий ответ» находящегося у власти Сталина, который ему приходится давать в ситуации кризиса революции 1917 года, что начал ощущаться в последующие десятилетия, и в ситуации возникшей в мире милитаристской атмосферы как предвосхищения второй мировой войны. Вторая мировая война - это одно из самых значительных событий в мировой и, естественно, в отечественной истории. Именно в этом событии, потребовавшем крайнего напряжения народа и свидетельствующем об опасности исчезновения всей российской цивилизации, сплелись многие психологические комплексы русского народа, в том числе, и те, что формировались в глубокой истории и успели превратиться в архетипические формулы. К такому архетипу относится и идея России как «третьего Рима», а эта римская традиция была передана Руси от Византии. Естественно, что стоящий в это время во главе государства Сталин должен был разгадать все эти архетипические смыслы. Ведь грядущая катастрофа требовала максимальной концентрации духа, средоточия всех духовных и физических сил. Ведь из этих смыслов и состояло то, что обычно называют ментальностью. Надвигающиеся события будили в сознании русского человека усвоенную от Византии мессианскую идею ответственности за судьбу всего мира. Эта идея во время второй мировой войны не только актуализируется в сознании, но и реализуется в жизни. Русский человек ощущал эту великую ответственность за судьбы мира, а самое главное, смог убедиться, что она и в самом деле им может быть реализованной в жизни. Собственно, именно это и делает вторую мировую войну не только самым великим событием с большой буквы в истории ХХ века, но и исключительным сакральным событием. В этой войне проявились лучшие стороны духа русского человека. В этой ситуации Сталин, жертвуя идеалами революции, насаждает в стране тоталитарный режим, который, как он предполагает, становится неизбежным в силу необходимости противостоять Вызову со стороны Запада и, в частности, со стороны Германии. Реализуя свой «творческий ответ», как бы его не оценивать с точки зрения сегодняшнего дня, в новых условиях, Сталин с помощью пропаганды из не самых известных деятелей революции 1917 года становится самым известным, по сути, спасителем российской цивилизации. Ирония истории, правда, заключается в том, что в ХХ веке в историю входит новая цивилизация, долгое время таковой не воспринимающаяся. Это Америка. Ее претензии на статус цивилизации - лидера усложняет послевоенную ситуацию во взаимоотношениях между цивилизациями. Подвиги в новое время вождя начинают осмысляться в соответствии с теми ценностями, что несет с собой эта новая цивилизация.

Ключевые слова: столкновение цивилизаций, модерн, вторая мировая война, первая мировая война, революция 1917 года, распад империи, лидерство в истории, ментальность, имперский комплекс, Сталин, третий Рим, византийская традиция, русская идея, мессианизм, базовый тип личности, архетип, Тойнби, тоталитаризм.

N.A. Khrenov

World War II in the context of domestic mentality

The article continues a series of publications in the field of cultural-philosophical research of the Russian Revolution and post-revolutionary era in the history of Russia as a civilization. This article, which continues previous publications, considers the «creative response» of Stalin in power, which he has to give in the situation of the crisis of the revolution of 1917, which began to be felt in the following decades, and in the situation of the world 's militaristic atmosphere as anticipation of the Second World War. The World War II is one of the most significant events in the world and, naturally, in domestic history. It was in this event, which required extreme tension of the people and testifies to the danger of the disappearance of the entire Russian civilization, that many psychological complexes of the Russian people were combined, including those which formed in deep history and managed to turn into archetypal formulas. Such an archetype includes the idea of Russia as the «third Rome,» and this Roman tradition was transferred to Russia from Byzantium. Naturally, Stalin being the head of the state at that time had to solve all these archetypal meanings. After all, the coming disaster required maximum concentration of spirit, the focus of all spiritual and physical forces. After all, these meanings make what is usually called mentality. The impending events awoke in the consciousness of the Russian man learned from Byzantium the messianic idea of responsibility for the fate of the whole world. This idea during the Second World War is not only updated in consciousness, but also realized in life. The Russian man felt this great responsibility for the fate of the world, and most importantly, was able to make sure that it could really be realized in life. In fact, that is what makes the Second World War not only the greatest capital-letter event in the history of the twentieth century, but also an exceptional sacral event. In this war the best sides of the spirit of the Russian man presented. In this situation, Stalin, sacrificing the ideals of the revolution, establishes a totalitarian regime in the country, which in his opinion becomes inevitable because of the need to confront the Challenge from the West and, in particular, from Germany. By implementing his «creative response,» no matter how it is assessed from the point of view of today, in the new conditions, Stalin, through propaganda from not the most famous figures of the 1917 revolution, becomes the most famous, in fact, savior of the Russian civilization. The irony of history, however, is that in the XX century history includes a new civilization, for a long time it is not perceived. This is America. Its claims to the status of a civilizationleader complicate the post-war situation in relations between civilizations. They begin to understand feats in the new time of the leader in accordance with the values that this new civilization brings with it.

Keywords: clash of civilizations, modern, World War II, World War I, 1917 revolution, the collapse of the empire, leadership in history, mentality, imperial complex, Stalin, the third Rome, the Byzantine tradition, the Russian idea, messianism, the basic type of personality, archetype, Toynbee, totalitarianism.

Вторая мировая война-событие исключительной важности как для нас, русских, не случайно мы ее называем Отечественной войной, так и для остальных народов. Это событие мирового значения. Можно попытаться это показать, соотнося ее с тем мировосприятием, что возникло в ХVШ веке, получив обозначение как модерн. На протяжении всех последующих столетий оно имело колоссальное воздействие и на умы отдельных людей, и на исторические процессы. Но для того, чтобы к этой, пока еще не обсуждаемой в литературе теме подойти, мы попробуем предварительно обсудить тему значимости этой войны для России. Эту тему мы мыслим как ступеньку, позволяющую затем обсудить вопрос об отношениях этой войны и мировосприятия модерна, которое хотя и признано уходящим в прошлое, но, судя по амбициозным установкам некоторых лидирующих сегодня в мире государств, все еще продолжает быть активным.

Г. Федотов утверждал, что вторая мировая война является вторым актом первой мировой войны [17]. Как известно, первая мировая война для России стала исходной точкой революции 1917 года. Первая мировая война ускорила крах старой империи. Но этот распад империи развертывался постепенно. Его можно было прогнозировать уже в XIX веке. Если бы не было первой мировой войны, российская империя существовала бы дольше. Как тут не вспомнить Гегеля, увидевшего в войне не только негативные, но и позитивные процессы, ускоряющие ход истории. «Высокое значение войны состоит в том, что благодаря ей - пишет Гегель - как я это выразил в другом месте, ... сохраняется нравственное здоровье народов, его безразличие к застыванию конечных определенностей; подобно тому, как движение ветров не дает озеру загнивать, что с ним непременно случилось бы при продолжительном безветрии, так и война предохраняет народы от гниения, которые непременно явились бы следствием продолжительного, а тем паче вечного мира» [6]. постреволюционный сталин милитаристский

Следствием первой мировой войны явился не только распад старой российской империи и возникновение революции 1917 года, но и того, что она, в свою очередь, ускорила распад других мировых империй. «Мировая война 1914-1918 годов - пишет А. Тойнби - вынесла на поверхность тенденцию, подспудно зревшую уже не менее века. К 1918 году одна из тех восьми великих держав, которые существовали в 1914 году, совершенно исчезла с политической карты, две другие, искалеченные, находились в состоянии прострации, а одна из более или менее благополучно выживших стала энергично перестраиваться в поисках „самоуправления доминионов”« [15]. Первая мировая война ускорила утрату лидерства Запада в мировой истории, продолжающегося несколько столетий, что, конечно, обеспечивало в мире некоторое единство и стабильность, но в то же время и сдерживало развитие духовного потенциала разных народов. В течение длительного времени они находились под воздействием существующих империй, но уже успели созреть для более активного вмешательства в историю.

Конечно, с Гегелем невозможно не согласиться. Но, с другой стороны, Гегель все же не учитывает и другие последствия войны, не обязательно позитивные и совсем непозитивные. Мы попробуем этот момент выявить во второй мировой войне, фиксируя внимание на том, как ментальный комплекс народа, соединившись с имперским комплексом, оказался благоприятным для планетарных амбиций диктатора Сталина, который, реабилитируя византийский фундамент российской цивилизации, попытался все-таки реализовать идею большевиков и, прежде всего, Ленина и Троцкого, всем известную как мировая революция. Но, в отличие от Ленина и Троцкого, веривших в то, что мировую революцию будут совершать сами пролетарии всех стран, а русская революция послужит лишь запальником для такой революции, сталинский план мировой революции, возможно, предусматривал организацию такой революции с помощью армии и оружия.

В связи с этим нельзя не принять во внимание и те апокрифы о второй мировой войне, которые хотя официальными историками и отвергаются, но, тем не менее, имеют хождение, в том числе, и в печатных формах. В частности, можно допустить, как это и утверждается в такого рода апокрифах, что если иметь в виду, что сталинский замысел развертывания второй мировой войны как раз и предусматривал реализацию большевистской идеи мировой революции, то следует согласиться и с тем, что эта идея, несмотря на победу русских в этой войне, второй раз потерпела крах. Конечно, трудно отвергать официальную точку зрения, связанную с началом войны, которая заключалась в том, что Гитлер напал на Советский Союз неожиданно, в силу чего советская армия оказалась в трудной ситуации, начав отступать. Так оно и было, несмотря на то, что Сталин об этом нападении имел информацию от разных источников. Неожиданным для Сталина, возможно, было то, что такое внезапное нападение Гитлера его замыслу не соответствовало.

Если исходить из диктаторских амбиций Сталина, то это следует признать вероятным. Как утверждают апокрифы, замысел Сталина заключался в том, что Гитлер должен был сначала овладеть западными странами, а Сталин должен был явиться с армией в эти страны, представ их освободителем от Гитлера, а самого Гитлера низвергнуть. Но этот освободительный акт Сталина на самом деле оказывался оккупацией, овладением Западом, который упаковывался в приемлемые образы. Именно об этом свидетельствует то обстоятельство, что до самого начала войны Россия снабжала Гитлера всем необходимым для вооружения Германии. Если с этим согласиться, то нападение Гитлера, действительно, явилось внезапным и неожиданным. Но это только объясняет то, что Гитлер мог разгадать план коварного Сталина и поспешил его разрушить, неожиданно напав на Советский Союз.

Ирония заключается в том, что в ходе второй мировой войны, как утверждают апокрифы, существовал или, может быть, точнее, возник и еще один план - уже геополитического масштаба, хотя это и маловероятно. Столкновение в войне двух империй - большевистской и немецкой могло еще не определять расклад сил. План Сталина и план Гитлера могли быть частными моментами гораздо более перспективного сценария, осуществляемого американцами и, в частности, как утверждают некоторые апокрифы, Рузвельтом. Столкновение в этой войне двух империй способствовало их закату, одной - сразу же, другой, спустя десятилетия. Война подорвала и материальный, и духовный фундамент вступивших в войну народов. Американцы же, длительное время не вступавшие в войну и сохранявшие свой потенциал, воспользовались создавшейся ситуацией и, как показало время, оказались хотя и не воевавшими, но единственными реальными победителями в ходе второй мировой войны, о чем и свидетельствовало их последующее процветание.

Но сейчас мы сосредоточим внимание не на амбициях и замыслах диктаторов, запустивших машину уничтожения, а на ментальном комплексе народа, оказавшегося в этой ситуации жертвой, но в то же время и продемонстрировавшего сталь значимые ментальные комплексы, которые способны оздоровить мир в последующей послевоенной ситуации, то есть уже в XXI веке, когда кажущийся оптимистическим и созидательным модерн продемонстрирует свою оборотную сторону и не только в русском, но и в американском варианте. Это время заката модерна уже приближается. Но оно станет реальным, когда американский вариант модерна окажется изжитым. Подведенный под него американцами военный, а, по сути, имперский фундамент этому закату, естественно, будет способствовать.

Почему вторая мировая война - исключительное событие для русских? Потому что она затронула самые проблемные, узловые моменты нашей ментальной и нашей коллективной идентичности, вызванной к жизни еще в эпоху Средневековья. В данном случае, пытаясь это осознать, мы продолжаем тему функционирования цивилизаций в больших исторических длительностях. Не случайно на торжественном обеде для командования в Кремле в 1945 году по случаю победы Сталин произнесет дифирамб русскому народу за его здравый смысл и терпение. По сути, речь идет о ментальности русских. «У нашего правительства, - говорил Сталин - было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 гг... Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ на это не пошел, русский народ не пошел на компромисс, он оказал безграничное доверие нашему правительству. Повторяю, у нас были ошибки, первые два года наша армия вынуждена была отступать, выходило так, что не овладели событиями, не совладали с создавшимся положением. Однако русский народ верил, терпел, выжидал и надеялся, что мы все-таки с событиями справимся. Вот за это доверие нашему правительству, которое русский народ нам оказал, спасибо ему великое» [11].

Именно потому, что вторая мировая война затронула ментальность народа, она должна быть рассмотрена в истории культуры, осмыслена в контексте русской культуры. Очень многие проблемные комплексы, которые сформировались в удаленные эпохи и, казалось, уже не существуют, активизируются в ходе войны и входят в сознание. В этом смысле Н. Бердяев прав, утверждая, что война имеет отношение к каждому из нас [4]. Но как понимать это утверждение? Происхождение некоторых комплексов, характерных для исторической психологии русских, связано еще с идеей инока Филофея, ставшей государственной идеей, а она, в свою очередь, стала выражением той самой «русской идеи», о которой в последние двадцать-тридцать лет много говорят. В либеральную эпоху, в которой мы сегодня пребываем, кажется, признано, что это плод воображения. Но ведь в ментальности многое не только от реальности, но и от воображения.

Проявив к «русской идее» интерес в ельцинскую эпоху, исследователи, находясь под влиянием либеральных идей, тут же ее отвергли. Это совершенно понятно. Но от этого отмахнуться невозможно, поскольку идея Филофея затрагивает одну из тех культурных и духовных традиций, которые были русскими ассимилированы и определили нашу ментальность как в ее позитивных, так, возможно, и в негативных моментах. Что касается позитивных моментов, то здесь, конечно, имеется в виду христианская основа русской ментальности, а что касается негативных моментов, то тут речь должна идти о том, как эта христианская закваска трансформируется под воздействием имперской идеи как по своему духу языческой и исходящей из культа силы. Нельзя утверждать, что во второй мировой войне эти две традиции оказывались в гармонии.

Мы отдаем отчет в том, что далеко не все могут согласиться с тем видением войны, которое мы ставим в зависимость от ментальности русских. Но если этого не делать, то невозможно понять установки, что сработали в прошлом, и мы не поймем даже то, что происходит сегодня, в первые десятилетия XXI века. Наш актуальный политический опыт свидетельствует, что мы продолжаем быть верными тому, что было решающим в прошлые столетия. Русские когда-то, подхватив эстафету в Византии, назвали себя Римом, третьим Римом. Этот факт всем известен, но едва ли до конца осмыслен. Осмысление в современной ситуации этого обстоятельства оказывается неудобным, не соответствующим либеральным императивам. Оно может привести к изменению тех особых взаимоотношений России с Западом, которые в период ассимиляции и утверждения в России западного либерализма весьма удобны.

Между тем, именно А. Тойнби, а не кто-либо из современных русских консерваторов придавал определяющее значение воздействию на Россию именно Византии, что определяло отношение России к Западу не только на протяжении нескольких столетий, но даже и в XX веке, когда Россия развивалась в соответствии с установками марксизма [16]. Заимствованная на Западе марксистская теория, как оказывается, не исключала следование византийской традиции. А иначе, как понять то, что большевики стремились реализовать свои идеи на фундаменте жесткой государственности. Ведь Рим, как и Византия, подобно сегодняшней Америке, в свое время претендовал на лидерство в мировой истории, да отчасти эту идею в реальности и осуществлял. То же самое стремилась делать и Византия. В свое время византийский денарий был тем же, чем сегодня является американский доллар. Потому Византия и называлась вторым Римом. Но, подхватывая эту эстафету у Византии, русские добровольно, в соответствии с логикой эстафеты принимали ответственность за судьбу всех остальных народов, не важно, нуждались ли эти народы в этом или нет. Но этот универсализм мышления потребовал от них колоссального напряжения и воли. Чтобы иметь возможность воздействовать на других, необходимо, прежде всего, укреплять себя, свою страну, свое государство, предъявлять к себе самые жесткие требования и их выполнять.

Собственно, формирующееся представление русского народа о себе как о способном занять исключительное место в истории как раз и называется мессианизмом, который в истории случался у других народов и раньше, например, у евреев. Между тем, интересно, что некоторые народы таких амбиций были лишены. Так, В. Розанов в этом отказывал древним грекам («Греки не знали мессианизма, не звали его. В эпоху, однако, от нашествия персов до смерти Александра Македонского, приблизительно века в два, они натворили таких и столько дел, что „мессианизм” в светской и образовательной форме у них как-то сам собою вышел» [14]). Не было мессианизма и у французов ни в эпоху королей и маркизов, ни в эпоху санкюлотов и Бонапарта. («У них сиял „каждый день”, а не „завтра”, и „мессии”, можно сказать, рождались ежедневно, то в дворцах, то под лавкой, то, как король солнца, то, как бездомный Руссо» [14]).

Что же касается русских, то, по мнению В. Розанова, под влиянием этого комплекса оказывались, в том числе, славянофилы и даже Достоевский. Однако когда возникает мессианская вера в собственное избранничество, то имеет место и ответственность, требующая колоссального напряжения и, разумеется, собранности, дисциплины и, что печально, ограничения свободы. Может быть, именно этим ограничением свободы можно объяснить то обстоятельство, что русские вызвали к жизни сильное государство, а, точнее, одну из могущественных империй, хотя, казалось бы, такое бремя психологии русских и не соответствовало. Вот почему Н. Бердяев формулирует жестокую правду о России, утверждая, что она является самой государственной и самой бюрократической страной в мире. «Силы народа, - пишет он - о котором не без основания думают, что он устремлен к внутренней духовной жизни, отдаются колоссу государственности, превращающему все в свое орудие. Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь шла на укрепление и защиту государства» [4].

Раз Рим второй был империей, то такова судьба русских - Россия тоже должна стать империей. Такая твердыня стала гарантией осуществления принятого на себя бремени ответственности за судьбы мира. Это и есть мессианизм. Империя - залог прочности и стабильности не только российского универсума, но всего мироздания. Когда эта тема затрагивается в литературе, то она часто осмысляется лишь под тем углом зрения, когда критикуется извечная предрасположенность российской государственности к тоталитаризму. По мнению многих, вина за этот уклон лежит исключительно на правящей элите. Но в том-то все и дело, что упавшая на плечи русских ответственность - это не только внедряемая в них властной элитой ответственность, но и добровольно принимаемая всеобщая, а, следовательно, и идущая снизу ответственность, что и позволяет утверждать, что эта ответственность становится для ментальности русских определяющей.

Собственно, именно такая ментальная установка и лежит в основе того, что обычно называют русской национальной идеей, которую, как кажется, уже признали, определить невозможно. Но она все же существует и ментальность русских определяет. Проблема, правда, заключается в том, что со времен И. Фихте подобный мессианизм существует не только в России. Но и в Германии. Так, в своей повести, написанной в форме дневниковых записей и изданных в Мюнхене в 1929 году, Иозеф Геббельс пишет: «Существует немецкая идея, как, впрочем, и русская. В будущем они должны будут учитывать друг друга...» [9]. Что же свидетельствует о существовании немецкой национальной идеи? Что является ее содержанием? Как ее понимают сами немцы? По мнению Йозефа Геббельса, в призвании немцев освободить себя и другие народы («И миссия эта имеет международное значение. Если Германия рухнет, свет во всем мире погаснет» [9]).

Речь ведь идет не о ментальности только правящей элиты. Ментальность подразумевает всеобщность. Но всегда ли в исторической реальности русские оказывались способными, несмотря на приносимые на алтарь не чужого, а собственного государства добровольные жертвы, эту ответственность в истории осуществлять? Хотя на счету российского государства множество ярких героических страниц, тем не менее, такая исключительная ответственность осуществлялась не всегда. Вот это обстоятельство стало основой трагедии, без которой, видимо, русской ментальности не существует. Ведь каждый раз трагедия возникает в истории лишь у тех народов, которые ставят перед собой великие цели и пытаются их реализовать. Но удается это далеко не всегда. Приходится удивляться тому, что в нашем искусстве не получает развития трагедия как жанр. Мы все пытаемся развлекаться. Особенно сегодня. Такое ощущение, что с помощью развлечения хочется о чем-то забыть, от чего-то тяжелого отвлечься. А отвлекаться есть от чего. Причины имеются. В ситуации распада империи, возведенной Сталиным, русские вновь вернулись к той ситуации, что складывалась в России в связи с распадом царской империи, а именно, с тяжелыми раздумьями уже о судьбе российской цивилизации в целом.

Лишь обращение к военной теме пробуждает не чуждое нам чувство трагического, вызывает к жизни тот катарсис, что возникает от соприкосновения с сакральным. Но война и есть незримо обеспечивающий единство грандиозный сакральный акт. Вот об этом единении целого народа - русских хорошо сказал В. Розанов в разгар первой мировой войны. «Вся Русь слилась в одного человека, - пишет он, - Уже велик этот момент, велик и редок. Все поднялось, все поднялись. И нужда, и радость, и труд, и надежда, - все, как одна стрела, пронизавшая сто пятьдесят миллионов сердец» [14]. Не случайно у Достоевского есть такая мысль: «Если бы не было войны, искусство бы заглохло окончательно. Все лучшие идеи искусства даны войной, борьбой. Пойдите в трагедию, смотрите на статуи. Вот Гораций Корнеля, вот Аполлон Бельведерский, поражающий чудовище» [7]. Поэтому искусство, демонстрирующее перманентный кризис, постоянно черпает в войне веру в то, что в мире существует что- то, перед чем следует склонить голову. Если еще и есть сегодня у нас что-то, что нас объединяет, то это память о тех, кто пожертвовал своими жизнями и чист от той вакханалии потребительства, которая как раковая опухоль в последние десятилетия в России распространялась. Именно память о войне, а не театрализованное, поверхностное православие позволяет культивировать нечто религиозное и сакральное. Религия вообще начинается с обожествления умерших героических предков.

Может быть, этот ментальный комплекс объясняет, почему Россия пытается, в том числе, и в ХХ веке не только сохранить и государственность в форме империи, но и заново ее возродить, хотя, кажется, она уже ушла в прошлое. Причем, государственность в самой жесткой ее форме, требующей ограничения свободы личности. Дело доходит до того, что, как отмечал Н. Бердяев, невозможность избавиться от культа государственности, которое русский народ постоянно воспроизводит в своей истории, приводит к амбивалентному отношению к государству. Мы уже успели сказать о мысли Н. Бердяева о русских как самом государственном народе. Но в том же самом сочинении философ утверждает и нечто противоположное, а именно то, что русский народ является самым безгосударственным («Россия - самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире» [4]). Именно поэтому анархизм является выражением русского духа. «Никто не хотел власти, - пишет Н. Бердяев - все боялись власти как нечистоты... Государственная власть всегда была внешним, а не внутренним принципом для безгосударственного русского народа; она не из него созидалась, а приходила как бы извне, как жених приходит к невесте. И потому так часто власть производила впечатление иноземной, какого-то немецкого владычества. Русские радикалы и русские консерваторы одинаково думали, что государство - это «они», а не «мы» [4]. Русский народ не очень любит свою государственность, но, с другой стороны, и не может без нее обойтись. Может быть, именно это обстоятельство объясняет, почему в России эпохи оттепели, а значит, либерализации, а их несколько (например, в эпоху Александра I, Александра II, в эпоху Серебряного века и т. д.), постоянно сменялись возвращением к жесткой государственности. Эта историческая закономерность, кстати, прослеживается в книге А. Ахиезера [1].

Говоря о мессианизме русских, мы пока не расшифровали его с содержательной стороны. Ведь ответственность русских за судьбу других народов вовсе не связана с их воинственностью и стремлением захватить другие народы и их подавить. Речь идет о восстановлении на всей земле братства и справедливости. Именно это содержание и вкладывается и в мессианизм, и в русскую идею. Русский человек, оказывается, готов даже к ограничению личной свободы. Готов ради всеобщего мира, братства и единения. Об этом убедительно писал Г. Федотов. Философ показал, что в психологии народов продолжают сохраняться способные в ситуации политических катастроф демонстрировать свою активность древнейшие структуры сознания. Причем, такие культурно-исторические слои способны получать выражение в существующих базовых психологических типах.

Так, применительно к России Г. Федотов утверждает, что в ее культуре существуют два таких базовых типа личности. Первый тип он называет вечным искателем, максималистом и беспочвенником. Такой тип получил обозначение как странник. Второй тип является жестковолевым типом, оказавшимся в средневековой Руси строителем третьего Рима. Г. Федотов называет его фаталистом, не доверяющим разуму. В нем реальными остаются восточные архетипы. Буйство стихийных сил в нем укрощено вековой дисциплиной. Характеризуя этот тип, философ пишет: «Спокойная, уверенная в себе сила. За молчанием чувствуется глубокий, отстоявшийся в крови опыт Востока» [17].

Любопытно, что вечный искатель и максималист проявил себя в революции, а вот тип средневекового москвитянина стал психологической основой возведения «третьего» Рима в сталинской редакции. «Это московский человек, - пишет Г. Федотов - каким его выковала тяжелая историческая судьба. Два или три века мяли суровые руки славянское тесто, били, ломали, обламывали непокорную стихию и выковали форму необычайно стойкую. Петровская империя прикрыла сверху европейской культурой Московское царство, но держаться она могла все-таки лишь на московском человеке. К этому типу принадлежат все классы, мало затронутые петербургской культурой» [17]. Измученный революциями и гражданской войной беспочвенник и скиталец - русский европеец уходит на периферию. На смену ему приходит и проявляет активность восточный тип - москвитянин, благополучно отсидевший в русской деревне два столетия императорской России. «Вековая привычка к повиновению, - пишет Г. Федотов - слабое развитие личного сознания, потребности в свободе и легкость жизни в коллективе, «в службе и в тягле» - вот что роднит советского человека со старой Москвой» [17]. Похоже, что именно этот психологический тип приходит каждый раз после очередных революций и радикальных реформ. В истории России он всегда приходил и приходит сейчас.

Г. Федотов позволяет понять психологические основания чередующихся в России периодов оттепели и заморозков, что и показано в книге А. Ахиезера, хотя его и не интересовали психологические аспекты русской истории. Тем не менее, несмотря на несходство базовых психологических типов, основные особенности русской ментальности, связанной со стремлением к всеобщему братству, ради которого можно приносить в жертву многое, в том числе, свободу, в любом случае сохраняются. Так случилось, и этому способствовал разгул анархизма в ситуации революции, что на рубеже 20-30-х годов в русском народе активизировалась ментальность москвитянина с присущим ему стремлением навести в связи с распространяющейся смутой порядок. Ментальная почва была готова, оставалось лишь найти лидера, способного этот ментальный комплекс оформить в идеологию.

Следует сказать, что ментальные качества русских, о которых мы говорим, подмечены не только отечественными, но и зарубежными философами. Такие качества, то есть стремление к всеобщему братству, ради которого можно пожертвовать свободой, немецкий философ В. Шубарт провозгласил особенно значимыми для ХХ века, а народ - обладатель этих ментальных свойств, согласно его теории, должен занять в новой истории после распада европоцентризма место лидера. Почему же в истории возникла новая ситуация? И почему требуется именно такой тип личности? Выясняется, что история уже давно развивается под знаком единства, что сегодня называют глобализацией. Между тем, не все народы, в том числе, и те, что претендуют на роль лидера в истории, этому новому процессу в истории соответствуют. Такое расхождение между ментальностью конкретных народов, с одной стороны, и новыми историческими процессами, с другой, порождают напряжение. Раз Запад утрачивает лидерство в мировой истории, то возникает альтернатива. Это ставит Россию в новое положение.

По поводу радикальных «геологических» сдвигов в истории ХХ века Н. Бердяев пишет так: «И если близится конец провинциально замкнутой жизни Европы, то тем более близится конец провинциально-замкнутой жизни России. Россия должна выйти в мировую ширь. Конец Европы будет выступлением России и славянской расы на арену всемирной истории, как определяющей духовной силы» [4]. Эту мысль русского философа как раз и подхватывает В. Шубарт. В своей книге о России он напишет следующее: «В иоанническую эпоху центр тяжести культуры снова сместится. Потому что эон мессианского человека с его религиозной душой не может смириться с духовным лидерством северных народов, привязанных к земному. Он передаст лидерство в руки тех, кто обладает склонностью к сверхмирному в виде постоянного национального свойства, а таковыми являются славяне, и в особенности - русские. Грандиозное событие, которое сейчас готовится, - это восхождение славянства как ведущей культурной силы. Возможно, это кому-то режет слух, но такова судьба истории, которую никому не дано остановить: грядущее столетие принадлежит славянам» [18].

В первой половине ХХ века вопрос, кто будет лидером в семье народов, обсуждался. Его, например, не обходит Х. Ортега-и-Гассет. Подхватывая идею Шпенглера о «закате» Европы, философ пишет: «Три века Европа правила миром, а сегодня она уже не уверена, что правит и, тем более, - что будет править» [12]. Ослабление Запада стало следствием активизации других народов, спешащих объявить устарелой систему европейских ценностей. Среди новых претендентов на роль лидера в мировой истории философ называет Америку и Россию. Правда, к ним у философа доверия все же нет, поскольку проявить себя они еще не успели. Так, например, Россия у него представлена весьма юной («Народ еще не перебродивший, молодой, едва ли не юношеский» [12]). Этот народ, правда, подает себя носителем марксизма. Но, рассуждает испанский философ, во-первых, марксизм есть система, созданная Западом применительно к своим проблемам и, следовательно, победа марксизма в России, где нет промышленности, была бы величайшим противоречием, а, во-вторых, в России не больше марксистского, чем было римского в германцах Священной Римской империи. В результате Х. Ортега-и-Гассет отмечает, что для России марксизм - искусственное и не укорененное в культуре порождение. А вот в этом-то испанский философ как раз и ошибается. Н. Бердяев объяснил, что «большевизм воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божия на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий, но также к проявлениям грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России» [2].

Тем не менее, проницательно звучит суждение Х. Ортеги-и-Гассета о том, что наступит момент, когда сталинский марксизм будет изложен на языке русской истории. Ведь под этим марксизмом нет ничего, кроме возродившихся в ХХ веке традиций русской истории. Это совсем небанальная мысль. Мы как раз в этом направлении и рассуждаем. Не отрицая того, что по мере возмужалости Россия окажется способной играть значимую роль в истории, философ переходит к другому молодому народу - Америке. Но и американцы, по мнению философа, пока не могут справиться с лидерством. «Америка - пишет он - сильна своей молодостью, которая служит современному культу «техники», как служила бы культу Будды, будь на повестке дня буддизм. Но при этом Америка только начинает свою историю. Ее тревоги и распри еще впереди. Ей предстоит еще много перевоплощений, в том числе, - полярных практицизму и культу техники. Ведь Америке куда меньше лет, чем России... Америка еще не испытана жизнью; наивно думать, что она способна править» [12].

Но в ХХ веке история развивается стремительно. Когда Шпенглер после первой мировой войны перечислял число существующих на планете культур, Америки он еще не заметил. Но такой Америка становится во второй половине ХХ века. В этом смысле сознание американской правящей элиты в ходе мировой войны заслуживает особого внимания. Не случайно апокрифы доказывают, что победителем во второй мировой войне оказался не только не Гитлер, но даже и не Сталин, если, конечно, оценивать исход второй мировой войны с точки зрения большевистского проекта мировой революции в редакции Сталина. Последующая история показала, что вторая мировая война оказалась исходной точкой для успешного развития Америки, не принесшей в первой мировой войне в жертву ни своих материальных, ни духовных, ни витальных сил.

Когда развернулась первая мировая война, о ментальности народов никто не размышлял. Идеи французской школы историков, сосредоточившейся на проблеме ментальности, будут ассимилироваться позднее. Поэтому ментальность и ее влияние никто в расчет не принимал. Но она, тем не менее, многое в истории, в том числе, в возникновении и прекращении войн определяла. Когда в годы первой мировой войны в Украине в очередной раз активизировались настроения, связанные с отделением от России, В. Розанов пытался убедить украинцев в том, что они ставят этот вопрос в трудное для России время, когда плоды долгого исторического собирания Руси в единое целое, кажется, исчезают («Не торопите нас, хохлы, - не торопите в эти страшные дни, месяцы, годы: и вам все будет дано, будет дано больше и лучше, чем вы сами желаете» [14].

В. Розанов пытается опровергнуть обвинение, которое предъявляется России как носителю духа империализма. Именно потому он затрагивает существенные моменты ментальности русских, утверждая, что русские обладают «величайшей объединительной властью для тех, грядущих времен, когда мягкость и ласка, доброта и деликатность сделаются единственной властью для народов и человека» [14]. В качестве аргумента присутствия в русских связующей, объединительной силы, не связанной с жесткой властью, философ напоминает, что свою историю этот народ начал с призвания над собой чужой, инородной власти, что в истории является редкостью («Ни одна история не начиналась этим поступком кротости и безвластия» [14]). К этому проницательному суждению В. Розанова, коснувшегося именно ментального комплекса русских, следовало бы добавить то, что принес с собой ХХ век, а именно, то, что место лидера, к необходимости появления которого история на рубеже ХІХ-ХХ веков подвела, должен был занять не национальный герой, не этнически русский.

Об этом комплексе ментальности русских, связанной с идеей братства, всегда знали поэты, в том числе, современные. Не случайно поэты, например. Е. Евтушенко, в поэзии которого снова возродился планетарный пафос и чувство ответственности за все, что происходит в мире, что было характерно, например, для поэзии В. Маяковского, проговариваются, и этот ментальный комплекс братства выходит в сознание. Об этом свидетельствует, например, поэма Е. Евтушенко «Под кожей статуи свободы», в которой есть такие строчки: «Морально наг, морально бос // Родителей проклятье, // Я все же верую, как Бернс: // Все люди станут братья!» [8]. Вот этот столь характерный для русских ментальный комплекс у поэта трансформируется в планетарный комплекс. Это один из ярких примеров выражения ментальности в поэтической форме.

Осознавая особую ответственность за судьбу других народов, сделав ее своей, русский народ на длительное время оказался во власти этого ментального комплекса. Он нуждался в том, чтобы осознание этой ответственности подтверждалось в реальности. В русской истории, в народном сознании значительными оказывались лишь те события, которые эту идею подтверждали. История ведь воспринимается в соответствии с ментальностью. Нам, русским, свойственно особое отношение к истории, которое может и не совпадать с ментальными установками других народов. Мы по-своему прочитываем и свою собственную историю, и историю других народов. В соответствии с ментальными установками, но они и есть установки культуры.

Получается, что нужно отличать войну как реальное, объективно существующее событие истории от того ментального образа, который присваивается войне массовым сознанием. Этот образ формируется в глубокой истории. Наконец, мы подходим к ответу на вопрос, почему вторая мировая война оказалась для нас, русских, исключительным событием. Да, вторая мировая война оказалась очередным, но и весьма редким в нашей истории событием, событием с большой буквы, подтверждающим присущее нам мессианское отношение к миру. Это не просто событие, а символическое для нашей истории событие. Свойственное русским отношение к другим народам, к миру вообще подтвердилось именно во второй мировой войне.

Мы говорим - очередным, поскольку предшествующим событием такого рода для русских должна была стать революция 1917 года, которая мыслилась русскими вопреки марксистской упаковке тоже в мессианском средневековом духе, но, к сожалению, в реальности таковой не стала. Слишком трагичными оказались результаты, разочаровавшие не только самих русских людей, но в еще большей степени другие народы, первоначально и в самом деле готовые были связывать с русской революцией большие надежды. В какой-то степени русская революция имела серьезные последствия для всей мировой истории. В литературе это, естественно, отмечалось. Она продемонстрировала, что вестернизация, определявшая в предшествующие столетия ход мировой истории, недолговечна. Этой революцией был продемонстрирован прецедент - если и не выход за пределы европоцентризма, то во всяком случае утверждение самостоятельности отдельных регионов по отношению к Западу. Она свидетельствовала, что существование вне пределов вестернизации возможно.

Но, конечно, что касается братства народов, то провозглашенный в ходе революции лозунг о братстве не только не был реализован в собственной стране, о чем свидетельствует террор и гражданская война, но и в мире, что подтверждает последующая мировая война. Русские не только не смогли освободить другие народы, а именно идея мировой революции как раз и преследовала эту цель, но им не удалось освободить даже себя. Революция выпустила не только светлые, но и разрушительные силы. Революция и в самом деле стала исходной точкой второй мировой войны. Так что, несмотря на некоторые позитивные стороны революции, трагические последствия ее налицо.

Когда-то Э. Берк, подводя итоги Французской революции конца XVIII века, писал, что вместо свободы, достижение которой она ставила своей целью, она привела к рабству. Наверное, регресс происходит во всех революциях, не исключая и русскую. Этой революцией было только доказано, что цель не оправдывает средства. И цель оказалась утопической, и средства использовались слишком бесчеловечными. По мере осознания трагедии мы стали терять доверие других народов. Даже тех, которые еще недавно входили в состав Советского Союза. Этот процесс продолжается вплоть до сегодняшнего дня.

Таким образом, можно считать, что цели, поставленные революцией и соответствующие ментальности русских, в реальности не осуществились. Что делать, в истории редко что осуществляется. Приходится это пережить. Кстати, на этот факт обращал внимание Н. Бердяев. Он писал: «Если смотреть на исторический процесс с точки зрения имманентного разрешения задач, которые в нем ставятся, разрешения их внутри потока времени, то нельзя не прийти к самым пессимистическим, безнадежным результатам, потому что, с этой точки зрения, все попытки разрешения всех исторических задач во все периоды должны быть признаны сплошной неудачей. В исторической судьбе человека, в сущности, все не удалось, и есть основание думать, что никогда и не будет удаваться» [3]. Конечно, это суждение философа было навеяно настроениями, посетившими его после русской революции. Ведь с точки зрения философа, русская революция тоже оказалась неудачей, да и все революции в принципе кончались реакцией, отбрасывающей общества в прошлое. Русская революция вернула Россию снова к жесткой государственности, то есть к византийской традиции. Хотели как лучше... Движение к прогрессу, ради которого принесено в жертву столько жизней, обернулось регрессом.

А вот исход второй мировой войны имел другой эффект. Она явилась тем редко имеющим место историческим моментом - моментом истины, который подтверждал ментальный комплекс русских. В этой войне от подвига русского народа оказалась зависимой и свобода других народов. Не случайно в британской прессе после Сталинградской битвы утверждалось, что советские войска спасли европейскую цивилизацию [13]. Ведь по утверждению других западных печатных изданий, Сталинградская битва была одной из самых значительных битв за всю историю длительных войн. Это было охватившее всю землю роковое противостояние, и оно разрешилось благодаря тем жертвам, которые принес русский народ. Ради этой свободы русские люди принесли многочисленные жертвы. Именно поэтому вторая мировая война, а не революция 1917 года стала для русских исключительным событием, что подтверждает русское искусство всей второй половины ХХ века, которое постоянно обращалось к этой теме.

Однако реализация этого ментального комплекса братства, в жертву которому были принесены миллионы русских, еще не исчерпывает всех смыслов второй мировой войны. Та точка зрения, что связана с ментальностью, в реальности вписывалась в задуманный Сталиным фантастический проект. Выясняется, что одной трагедии народа, что произошла в 1917 году, недостаточно. Смыслы второй мировой войны раздваивались. Втянутый в войну народ должен был защитить себя и свою землю. Начало войны - неожиданность не только для Сталина, но и для народа. Но эта неожиданность была неодинаковой. Ведь народ не был посвящен в планы Сталина. А в этот план, возможно, входила гальванизация мировой революции, только на этот раз с помощью оружия и под маской освобождения народов от Гитлера. Поэтому смысл войны раздваивался. С одной стороны, это смысл, исходящий от народа, вынужденного защищать свою землю, с другой, смысл, связанный с амбициозным планом Сталина, уверовавшим в то, что, наконец-то, во второй мировой войне можно реализовать большевистский проект мировой революции. Имея в виду эту двойственность, можно утверждать, что вторая мировая война - это трагедия вдвойне. Ведь именно имперский комплекс, во власти которого оказался Сталин, привел к вырождению ментальной мессианской идеи братства, что идет от христианства. Перерождение мессианской идеи происходило по мере языческой редактуры ментальности, формировавшейся под воздействием христианства.

Раз в годы второй мировой войны, когда игра начала (впрочем, точнее было бы сказать, продолжалась) развертываться уже в международном масштабе, интересами внутренних оппозиционеров можно было пренебречь. Еще лучше - их устранить, что Сталин и начал проделывать. Он должен был, как, собственно, и советовал Н. Макиавелли князю Лоренцо Медичи, уничтожить многое, что, по его расчетам, могло помешать будущей власти над Западом. Он в своих жестоких действиях даже опережал поступки лиц, которые еще не были, а только могли быть совершены. Поступки, как он полагал, могли нанести ущерб возводимому им государству. И. Ильин прогнозировал, что после войны мир окажется под влиянием или Америки или России. Но Америка в годы второй мировой войны, поставлявшая России продовольствие и вооружение, противником России совсем не воспринималась, как не воспринималась таковой в конце 30-х годов Германия, которой Россия поставляла то же самое, чтобы, вооружившись, Гитлер смог подчинить себе западные страны. Америка как именно та держава, что в результате войны получила геополитические преференции, так не осознавалась.

Когда Г. Федотов попытался прогнозировать после второй мировой войны расклад сил на мировой арене, он говорил, что должно появиться новое мировое государство в виде империи, которое встанет во главе всех остальных народов. Он доказывал, что такая империя возможна в двух вариантах: российском и американском. Обеспечив победу прогрессивных сил во всем мире, Россия и в самом деле заслуженно претендовала на роль ведущей державы мира. Казалось, что сделанный в пользу России прогноз В. Шубарта реализовался. Конечно, субъективно Сталин тоже рассчитывал на то, что после второй мировой войны Советский союз может доминировать в Европе и в Азии. Так, оправившись от поражения в первые дни войны, уже после Сталинградской битвы Сталин продолжал размышлять над тем, каким будет расклад сил на международной арене и какое место созданное им государство займет в мире («Баланс сил сместился к Москве, а Лондон и Вашингтон сделались младшими партнерами по альянсу» [13]).

Но Сталин также знал и то, что это может произойти не стихийно. За это следует еще драться. Он дрался на всех встречах с лидерами ведущих стран мира - в Тегеране, Ялте, Потсдаме. Уже в ходе войны он прогнозировал возможный будущий расклад сил в мировой политике. Он предсказывал быстрое возрождение Германии после войны и, соответственно, новую агрессию с ее стороны и прежде всего по отношению к славянам. В сознание лидеров мировых держав он постоянно пытался внедрить мысль об опасности, которая будет в будущем исходить из Германии. Он знал, что возрождение Германии эти лидеры будут использовать в своей игре, в том числе, и направленной против СССР. Та же самая установка у Сталина была и по отношению к Японии, которая, как он считал, после войны быстро возродится. Сталин был заинтересован в том, чтобы это возрождение и восстановление этих стран происходило медленнее. По мысли Сталина, это замедление должно было обеспечить Советскому Союзу доминирующее положение в Европе и Азии [13].

Аргументируя свой прогноз, Г. Федотов рассуждал так. Если возобладает российский или советский вариант, то произойдет ограничение по всему миру свободы, ибо такова в России традиция, то есть византийская традиция («Истребление высших классов и всех носителей культуры, дышавших воздухом свободы и не желающих от нее отказаться. Массовые казни в первые годы, каторжные лагеря на целое поколение» [17]). Иначе говоря, то, что произошло в ходе русской революции и после нее, может осуществиться уже во всем мире.