Петрашевцы после Семеновского плаца, комендант Набоков и император Николай I

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Петрашевцы после Семеновского плаца, комендант Набоков и император Николай I

Е.Д. Маскевич, Б.Н. Тихомиров



Е.Д. Маскевич Российский государственный исторический архив (РГИА). Б.Н. Тихомиров. Литературно-мемориальный музей Ф.М. Достоевского (Новые штрихи к биографии Михаила и Федора Достоевских)

Аннотация. Публикация основана на документах, обнаруженных авторами в Российском государственном историческом архиве, которые содержатся в фонде Управления коменданта Санкт-Петербургской крепости, в Деле «Об арестантах, бывших под следствием за злоумышление в 1849 году». Большая часть документов приурочена к периоду между 22 декабря 1849 г. (инсценировка обряда смертной казни над петрашевцами на Семеновском плацу) и 9 января 1850 г. (прибытие Достоевского, Дурова и Ястржембского в Тобольск). Самый поздний документ датирован 4 февраля 1850 г. Статья состоит из трех частей, каждая из которых вносит новые подробности в биографию братьев Федора и Михаила Достоевских в означенный период. В первом разделе публикуются документы, раскрывающие обстоятельства, предшествовавшие свиданию братьев Достоевских 24 декабря 1849 г., перед отправкой Федора в Сибирь, в котором первоначально им было отказано. Это ходатайство коменданта Петропавловской крепости Набокова, направленное на имя Военного министра, с просьбой разрешить родственникам петрашевцев свидания с ними перед отправкой в места отбывания наказаний, а также последовавшее после всеподданнейшего доклада министра Всемилостивейшее разрешение на сей счет Николая I. Во втором разделе в научный оборот вводятся документы, знакомящие с инициативой императора о выплатах денежных вспоможений семьям осужденных петрашевцев, а также семейным и многодетным петрашевцам, привлеченным к дознанию и временно заключенным в крепости. В контексте этих документов снимаются подозрения о «нескромном поведении» на следствии М. М. Достоевского, высказанные ранее некоторыми исследователями (А. С. Долинин, Л. П. Гроссман). В третьем разделе публикуется квитанция, выданная«преступнику Достоевскому», согласно которой у него при этапировании отобраны 100 рублей собственных денег, а также документ, подтверждающий получение этой суммы в Тобольском приказе о ссыльных. Рассматривается вопрос о происхождении и дальнейшей судьбе этих денег.

Ключевые слова: Ф. М. Достоевский, М. М. Достоевский, петрашевцы, Российский государственный исторический архив, канцелярия коменданта Петропавловской крепости, этапирование в Сибирь, Тобольский приказ о ссыльных, денежные вспоможения петрашевцам.



Ekaterina D. Maskevich. The Russian State Historical Archive (RGIA) F. M. Dostoevsky Literary and Memorial Museum. The Petrashevites After the Semyonovsky Parade Ground Events, Commandant Nabokov and Emperor Nicholas I (New Details in the Biography of Mikhail and Fedor Dostoevsky)

исторический петрашевец император

Abstract. The publication is based on the documents discovered by the authors in the Russian State Historical Archive, which are preserved in the Repository of the Commandant's Office of the St. Petersburg Fortress, in the case “Regarding the prisoners under investigation for malicious intent in 1849”. Most of the documents date back to the period between December 22, 1849 (the staging of the mock execution of the Petrashevites on the Semyonovsky parade ground) and January 9, 1850 (arrival of Dostoevsky, Durov and Yastrzhembsky in Tobolsk). The latest document is dated February 4, 1850. The article contains three parts, each of which sheds new light on the biography of the brothers Fedor M. and Mikhail M. Dostoevsky in the aforementioned period. The first section incorporates the documents that reveal the circumstances prior to the meeting of the brothers Dostoevsky on December 24, 1849, before Fedor was sent to Siberia, a meeting which was initially refused to them. Specifically, these documents are the request made by the Commandant of the Peter and Paul Fortress Nabokov and addressed to the War Minister, to allow relatives of the members of the Petrashevsky circle to meet with them before departure for the place of punishment, and the most gracious permission of Nicholas I on the matter, following the most humble report of the Minister. The second section introduces into scientific circulation the documents presenting the emperor's initiative to provide monetary assistance to the families of convicted Petrashevites, as well as to Petrashevites with families (including multi-child families), who were temporarily imprisoned in the fortress during the investigation. In the context of these documents, suspicions about the “immodest behavior” of M. M. Dostoevsky during the investigation that were previously expressed by certain researchers (Dolinin, Grossman), are removed. The third section introduces a receipt issued to “criminal Dostoevsky,” according to which 100 rubles of his money were appropriated during the prison transfer, and a document confirming the reception of this amount in the Tobolsk directive regarding convicts. The question of the origin and subsequent fate of this money is examined.

Keywords: F. M. Dostoevsky, M. M. Dostoevsky, Petrashevites, Russian State Historical Archive, Office of the Commandant of the Peter and Paul Fortress, prison transfer in Siberia, Tobolsk directive regarding convicts, monetary assistance to Petrashevites



22 декабря 1849 г. после возвращения с Семеновского плаца, где ему и еще двадцати петрашевцам был прочитан смертный приговор, оказавшийся через несколько минут трагическим фарсом, разыгранным по сценарию императора Николая I, Достоевский, описав в письме к брату Михаилу весьма сжато (увы!) произошедшее событие, далее сообщает:

«Сейчас мне сказали, любезный брат, что нам сегодня или завтра отправляться в поход. Я просил видеться с тобой. Но мне сказали, что это невозможно; могу только я тебе написать это письмо, по которому поторопись и ты дать мне поскорее отзыв».

Под «походом» писатель подразумевает здесь отправку в Сибирь, на каторгу. Известно, что это произошло не в день экзекуции и не на следующий день, а спустя двое суток, поздним вечером 24 декабря 1849 г. Известно также, что, вопреки приведенному утверждению в письме к брату о запрете свиданий, встреча и прощание их перед разлукой -- буквально в последний час перед тем, как Достоевского заковали в кандалы и в санях с жандармом и фельдъегерем отправили из крепости, -- всё же произошли. Об этом довольно подробно рассказал в своих воспоминаниях А. П. Милюков, присутствовавший при свидании братьев.

В биографической литературе распространено мнение, что Михаил Достоевский все-таки проявил инициативу и по его ходатайству «комендант разрешил им последнюю встречу» [Гроссман: 158]. Однако существует и другое объяснение. В. А. Энгельсон в записке, составленной им по просьбе А. И. Герцена для французского историка Ж. Мишле, излагает события так. Отправка петрашевцев к местам отбывания наказаний была назначена на следующий день после «фарса» (слово Энгельсона) на Семеновском плацу:

«Родственники думали, что им будет позволено, как это делалось со времени приговора заговорщикам 14 декабря 1825 г., проститься с осужденными, и столпились около крепости. Но комендант Набоков объявил им, что не может разрешить свиданий, не получив предварительно разрешения от государя. А как добиться его? Обратились к графу Орлову, человеку, которого Николай представлял неаполитанскому королю как „своего близкого друга”. Граф Орлов совершенно отказался передать государю просьбу несчастных родственников. Попробовали просить императрицу ходатайствовать за них перед царем -- она тоже побоялась. Тогда, в отчаянии, родственники бросились опять к генералу Набокову. Наконец этот ворчун 1812 года, который за свирепой солдатской и отталкивающей внешностью скрывал не вполне извращенное и полное благочестия сердце, решил осмелиться и, осенив себя крестным знамением, рискнул войти в кабинет царя. Он получил милостивое разрешение дать родителям проститься с детьми».

Записка Энгельсона, однако, источник весьма ненадежный. В ней много легендарного, много грубых искажений общеизвестных фактов. Вот как, в частности, изображается экзекуция на Семеновском плацу (датируемая, кстати, 23 декабря):

«В этот день, когда утренний туман еще не успел рассеяться, войска большими колоннами выстроились на Семеновском плацу. Они образовали параллелограмм вокруг эшафота, состоявшего из подмостков, к которым приделано было семь виселиц».

Этот ляпсус повторяется вновь с появлением петрашевцев:

«Привезя на Семеновский плац, их поставили на эшафот и прочитали смертный приговор, вынесенный судом; затем на них надели саваны с капюшонами, падавшими на лицо, и поставили по трое к виселицам».

«По трое» к семи «виселицам» -- значит, всех петрашевцев скопом! Вне какой-либо логики изложения затем сообщается: «...из рядов каждого батальона вышли солдаты с ружьями, приблизились к осужденным и стали целиться. Воцарилось гробовое молчание. Но отчего солдаты так долго не стреляют? Может быть, для того, чтобы продлить у осужденных предсмертную тоску?» и т. д.

Противоречия в изложении Энгельсона бросаются в глаза. Поэтому исследователи не торопятся выбирать из его путаных утверждений крупицы истины. Сошлемся, в частности, на И. Л. Волгина, который, собрав в своей капитальной монографии «Пропавший заговор» в главе под названием «Прощай, брат!» обширный свод документальных, эпистолярных, мемуарных и иных свидетельств о свидании братьев Достоевских 24 декабря 1849 г. и обстоятельствах, сопутствующих этому событию, не посчитал необходимым включать в него указание Энгельсона на то, что комендант Набоков ходатайствовал перед императором Николаем I о разрешении родственникам ссылаемых петрашевцев попрощаться с ними перед отправкой из крепости (см.: [Волгин: 648--651]).

Нам известен только один случай, когда современный автор, излагая данный эпизод, апеллирует к свидетельству В. А. Энгельсона. Это новейшая биография Достоевского, написанная Л. И. Сараскиной и вышедшая несколькими изданиями в серии «Жизнь замечательных людей». Предваряя рассказ о свидании братьев, исследовательница частью пересказывает, частью цитирует записку Энгельсона (со слов: «Наконец этот ворчун 1812 года...» -- и до заключения: «Он получил милостивое разрешение дать родителям проститься с детьми»). Рефлексии по поводу надежности используемого источника в изложении Л. И. Сараскиной нет (см.: [Сараскина: 242]).

Насколько оправдан такой ход в строго документальном жанре, в котором строит свое повествование исследовательница? Вопрос этот может показаться риторическим. До последнего времени не было известно источников, которые могли бы подтвердить или опровергнуть версию Энгельсона. Существует, впрочем, свидетельство петрашевца Н. С. Кашкина о том, что его матушка, Евгения Ивановна Кашкина, вечером 22 декабря обратилась к императору с «всеподданнейшим прошением», и «ей и ее мужу <...> было разрешено свидеться с сыном в крепости в течение утра 23 декабря» (в этот день его отправляли в Ставрополь). Но это всё же другая история, частный случай, хотя здесь тоже варьируется тема ходатайства перед Николаем I.

Подвести под этот вопрос строго научное основание позволяют документы, обнаруженные нами в Российском государственном историческом архиве (РГИА), в фонде Управления коменданта С.-Петербургской крепости (так официально называлась Петропавловская крепость), в Деле № 156 «Об арестантах, бывших под следствием за злоумышление в 1849 году».

Первый из них, никогда прежде не бывший в печати, -- отпуск обращения генерал-адъютанта И. А. Набокова на имя Военного министра (князя А. И. Чернышева). Вот его текст:

«Родители, жены, родственники осужденных преступников просят меня неотступно дозволить им проститься с ними.

Снисходя к слезам просителей, я имею честь покорнейше просить Вашу Светлость, не благоугодно ли будет исходатайствовать на сие у Государя Императора Высочайшее соизволение.

Подписал генерал-адъютант Набоков

Верно Емельянов

22 декабря 1849 г.

Г-ну Военному министру».

На сей документ на следующий день был получен ответ, также впервые вводимый в научный оборот:

«Министерство Военное.

Департамент Инспекторский.

Канцелярия.

Стол II

“23” декабря 1849

№ 275

весьма нужное

Господину Коменданту С.-Петербургской крепости Дежурного генерала Главного штаба Его Императорского Величества Рапорт Государь Император, по всеподданнейшему докладу записки Вашего Высокопревосходительства, Всемилостивейше соизволил разрешить: дозволить родителям, женам и родственникам осужденных преступников видеться с ними в крепости, но не иначе как в присутствии Вашем или плац-майора.

О Высочайшем разрешении этом, по поручению господина Военного Министра, поспешаю иметь честь довести до сведения Вашего Высокопревосходительства.

Генерал-адъютант Игнатьев».

На верхнем поле входящий номер: «Канц<елярия> ком<енданта> № 437». В правом верхнем углу помета: «Получ<ено> 23 декабр<я> 1849 г.».

Таким образом, свидетельство В. А. Энгельсона, вопреки ожиданиям, оказалось достоверным. Но -- лишь отчасти. Реальный факт, как это часто бывает, оброс под его пером слухами. Ходатайство перед императором на самом деле имело место. Были ли попытки родственников осужденных обратиться к Николаю I через посредство шефа жандармов графа А. Ф. Орлова или императрицу Александру Федоровну, сказать затруднительно. Но «старый ворчун 1812 года», как называет Энгельсон генерал-адъютанта Ивана Александровича Набокова, действительно инициировал обращение к императору, однако действуя не напрямую, а -- строго по субординации. Он отнюдь не «рискнул войти в кабинет царя», но направил записку Военному министру светлейшему князю А. И. Чернышеву. Тот представил ее во всеподданнейшем докладе и получил Всемилостивейшее соизволение.

Любопытно, что несколько ранее почти буквально в тех же словах Николай I удовлетворил прошение Е. И. Кашкиной (неизвестно кем представленное), рассмотрение которого как бы уже «взрыхлило почву» для обращения Набокова и Чернышева.

Комендант Петропавловской крепости И. А. Набоков упоминает в своей записке «родителей, жен и родственников» осужденных петрашевцев, которые в течение дня 22 декабря «неотступно» просили его дозволить свидание перед разлукой. Обращался ли с такой просьбой к нему и Михаил Достоевский, сегодня уже вряд ли возможно твердо установить. Скорее всего, обращался. Во всяком случае, он достоверно знал, когда состоится отправка брата в Сибирь. Как можно предположить, он должен был получить об этом известие из Петропавловской крепости, что позволяет сделать вывод о прямых контактах Михаила с канцелярией Управления коменданта. Вот как начинает в своих воспоминаниях эпизод, повествующий о прощании братьев Достоевских, А. П. Милюков:

«Осужденных отвозили из крепости в ссылку партиями по два и по три человека. Если не ошибаюсь, на третий день после экзекуции на Семеновской площади M. M. Достоевский приехал ко мне и сказал, что брата его отправляют в тот же вечер и он едет проститься с ним».

Значит, Михаил направлялся в крепость уже к конкретно определенному времени. В изложении мемуариста, который, естественно, не мог знать всех предшествующих событий, разрешение на свидание они с Михаилом Михайловичем получают уже на месте, обратившись к плац-адъютанту Майделю. Однако, судя по всему, заминка возникла в связи с тем, что официально дозволено прощаться было только родственникам. Для присутствия при свидании Милюкова потребовалось дополнительное разрешение коменданта. «Это сначала меня очень огорчило, -- пишет мемуарист, -- но, зная доброе сердце и снисходительность генерала Набокова, я решился обратиться к нему лично за позволением проститься с друзьями. И я не ошибся в своей надежде: комендант разрешил и мне видеться с Ф. M. Достоевским и Дуровым». Подчеркнем: Милюков вполне определенно пишет, что данное разрешение касалось именно его. Присутствие посторонних лиц «Всемилостивейшим соизволением» императора не предполагалось. Тут уже была проявлена добрая воля генерала Набокова, благодаря которой мемуарная литература о Достоевском пополнилась одним из самых пронзительных эпизодов, который первый биограф писателя О. Ф. Миллер назвал «драгоценным рассказом». Он хорошо известен, но приведем здесь для полноты картины соответствующий фрагмент:

«Смотря на прощанье братьев Достоевских, всякий заметил бы, что из них страдает более тот, который остается на свободе в Петербурге, а не тот, кому сейчас предстоит ехать в Сибирь на каторгу. В глазах старшего брата стояли слезы, губы его дрожали, а Федор Михайлович был спокоен и утешал его.

-- Перестань же, брат, -- говорил он, -- ты знаешь меня, не в гроб же я уйду, не в могилу провожаешь, -- и в каторге не звери, а люди, может, еще и лучше меня, может, достойнее меня. Да мы еще увидимся, я надеюсь на это, -- я даже не сомневаюсь, что увидимся. А вы пишите, да, когда обживусь -- книг присылайте, я напишу каких; ведь читать можно будет. А выйду из каторги -- писать начну. В эти месяцы я много пережил, в себе- то самом много пережил, а там впереди-то что увижу и переживу, -- будет о чем писать.

Можно было подумать, что этот человек смотрел на свою будущую каторгу, точно на какую-нибудь поездку за границу, где ему предстоит любоваться красотами природы и памятниками искусства и знакомиться с новыми, привлекательными людьми, при полной свободе и со всеми средствами и удобствами путешественника. Он как будто не думал о том, что должен провести четыре года в “Мертвом доме”, в цепях, вместе с людьми, выброшенными из общества за страшные преступления...».

Чтобы не снижать пафос эпизода, А. П. Милюков не касается здесь «низкой прозы». Но отметим по другим источникам, что в ходе этого свидания М. М. Достоевский получил личные вещи брата: кроме книг и бумаг -- главным образом верхнюю одежду, в которой восемь месяцев назад Федор был арестован. Сохранились две описи вещей Достоевского. Первая -- в том же Деле Управления коменданта Петербургской крепости:



Табл. 1. «ОПИСЬ Принадлежащим вещам и деньгам № 9 Достоевского; 1849 года 22-го декабря

Звание вещам	Сколько числом
денег имеется 51 коп. серебром
шинель на вате	1
сюртук суконный	1
брюки триковые	1
пальто	1
Жилет	1
Рубаха	1
подштанники	1
подтяжки резинковые	1
платок шейный	1
Шарф	1
платок носовой	1
Сапоги	1
чулки	1
шляпа пуховая	1
книг разных	28
тюк запечатанный с разными вещами	1»18

Этот перечень был составлен в день экзекуции на Семеновском плацу. Достоевский, как и другие петрашевцы, был взведен на эшафот в собственной одежде -- той, в которой был арестован 23 апреля. Через два дня, 24 декабря, была составлена другая опись, уже гораздо более краткая, включавшая лишь запечатанный тюк с бумагами и вещами; шинель на вате, пальто, сапоги, шляпу пуховую и 28 книг. Эта опись подшита уже в Деле Алексеевского равелина. Она сопровождена собственноручной распиской арестанта: «Означенные по сей описи вещи и тюк с разными моими вещами получил и передал брату моему Михайле Михайловичу Достоевскому. Федор Достоевский» (цит. по: [Бельчиков: 246-247]).

Здесь же и расписка М. М. Достоевского: «Означенные в сей описи вещи получил подпоручик Достоевский» (цит. по: [Бельчиков: 246]).

Из одежды, как можно понять, передавались только крупные вещи, верхняя одежда. В запечатанном тюке находились рукописи («бумаги») -- «черновой план драмы и романа и оконченная повесть “Детская сказка”» (Д30; 281: 162). Под «Детской сказкой» подразумевается повесть, напечатанная в 1857 г. в «Отечественных записках» под названием «Маленький герой». Наброски к другим произведениям не сохранились. В письме к брату Михаилу из Омска, написанном в феврале 1854 г., сразу же по выходе из острога, Достоевский спрашивает: «Получил ли ты мою „Детскую сказку”, которую я написал в равелине?» (Д30; 281: 174). О том, что рукописи были у него «отобраны» по возвращении с Семеновского плаца, Достоевский писал брату в письме от 22 декабря 1849 г., еще не рассчитывая на личную встречу. При прощании он, судя по приведенным документам, передал тюк с бумагами Михаилу из рук в руки. Но готовившие отправку писателя в Сибирь служители Алексеевского равелина, не предполагая появление родственников Достоевского, запечатали тюк заранее. Отсюда вопрос и беспокойство писателя: сохранилась ли «Детская сказка»?

Второй блок документов из Дела № 156 в каком-то отношении продолжает тему, начатую блоком первым, -- участие императора Николая I в судьбах петрашевцев после «трагического фарса» на Семеновском плацу. Однако раньше, чем мы обратимся непосредственно к обнаруженным нами архивным свидетельствам, важно обозначить одну биографическую проблему, касающуюся прежде всего М. М. Достоевского, для рассмотрения которой данные документы задают исключительно важный контекст.

Как хорошо известно, в ночь с 22 на 23 апреля 1849 г. в числе тридцати четырех лиц, арестованных за участие в социалистическом кружке М. В. Петрашевского, вместо старшего брата писателя -- Михаила Достоевского, посещавшего собрания петрашевцев на Покровской площади, ошибочно был арестован и помещен в каземат № 1 Зотова бастиона Петропавловской крепости младший брат -- Андрей, совершенно непричастный к этому делу. Ошибка была обнаружена Секретной следственной комиссией лишь через десять дней. 3 мая 1849 г. председатель Комиссии генерал-адъютант И. А. Набоков поставил в известность о возникшей ситуации Военного министра князя А. И. Чернышева, тот доложил Его Императорскому Высочеству наследнику Цесаревичу Александру Николаевичу, который 4 мая распорядился «губернского секретаря Андрея Михайлова Достоевского освободить из-под ареста и, возвратив ему опечатанные у него бумаги, отправить к своему месту, а брата его Михаила Достоевского арестовать немедленно и передать в распоряжение Секретной следственной комиссии». В ночь с 5 на 6 мая М. М. Достоевский был арестован и помещен в Петропавловскую крепость, в каземат № 7 куртины между бастионами Трубецкого и Екатерины. В свою очередь А. М. Достоевский был выпущен на свободу.

Благодаря возникшей путанице Михаил Достоевский был арестован на двенадцать дней позже большинства других петрашевцев. Возможно, он воспользовался этим временем, чтобы уничтожить какие-то улики, которые могли сыграть в отношении его роковую роль. Во всяком случае, известно, что он сжег какую-то часть домашнего архива.

В первый же день после ареста, 6 мая, М. М. Достоевский был допрошен Следственной комиссией. В протоколе заседания № 9 записано: «Допрашивали Достоевского 2-го. Отставной прапорщик. Бывал у Петрашевского и уверяет, что у него собирались только для веселья. Но потом просил разрешения припомнить и изложить их [так!] на бумаге». Развернутые показания М. М. Достоевского на шести страницах датированы 10 мая. Затем в течение двух недель он был еще вызываем в Следственную комиссию для устных расспросов. 28 мая председатель Комиссии для разбора бумаг и книг арестованных статс-секретарь А. Ф. Голицын сообщил Следственной комиссии, что «в бумагах отставного подпоручика Михаила Достоевского не оказалось ничего относящегося к известному делу, нижё заслуживающего внимания». После этого еще почти месяц М. М. Достоевский находился в заключении. В конечном счете, по Высочайшему повелению Предписанием Военного министра № 520 от 24 июня 1849 г. Михаил Достоевский был освобожден из Петропавловской крепости. Этому решению предшествовал следующий документ:

«Секретно

Господину Военному министру

Председателя Секретной Следственной комиссии,

Высочайше учрежденной в С.-Петербургской крепости, Генерал-адъютанта Набокова

Рапорт

Следственная комиссия, по соображении показаний, отобранных от уволенного от службы подпоручика Достоевского 2-го и показаний о нем других арестованных лиц, находит, что Достоевский, познакомившись с Петрашевским случайно через брата, хотя сначала посещал его иногда, но в последнее время, пред арестом, был у него только один раз и никакого участия при происходивших там разговорах никогда не принимал, равным образом он, Достоевский, бывал у коллежского асессора Дурова на музыкально-литературных вечерах, учредившихся в марте месяце сего года, которые, когда начали было в последнее время получать направление политическое по влиянию Филиппова и Момбелли, то Достоевский тотчас же настоятельно изъявил свое мнение о прекращении этих вечеров как отклоняющихся от настоящей своей цели; кроме того, он один раз зазван был братом своим к Спешневу на обед, на котором читана была поручиком Григорьевым статья под названием “Солдатская беседа”, коей он, Достоевский, не только не сочувствовал, но еще, как удостоверяет и сам Григорьев, советовал ему уничтожить это гнусное сочинение. В бумагах Достоевского ничего подозрительного не оказалось. Убеждаясь из сего, что Достоевский не только не имел никаких преступных намерений против Правительства, но даже им противодействовал, и принимая в соображение чахоточное его расположение, которое от двухмесячного ареста усиливается, равно как и тяжкое положение его семейства, которое он пропитывает своими трудами, Комиссия признает возможным ныне же освободить его из-под ареста, испросив на это Всемилоситвейшее Его Императорского Величества соизволение.

О таком определении Комиссии имею честь донести Вашему Сиятельству, покорнейше прося о последующем почтить меня предписанием.

Подписал генерал-адъютант Набоков.

№ 51-й

21 июня 1849 года».

Документ этот, не включенный в Следственное дело М. М. Достоевского, публикуется впервые.

В 1928 г. А. С. Долинин в примечании к одному из писем Ф. М. Достоевского опубликовал обнаруженное им в делах «департамента полиции» письмо М. М. Достоевского, датированное 30 июля 1849 г. и адресованное Управляющему III Отделением генерал-лейтенанту Л. В. Дубельту, которым брат писателя, отвечая на письмо к нему начальника штаба Корпуса жандармов, почтительнейше подтверждал, что получил всемилостивейше пожалованные ему двести рублей серебром. При первой публикации А. С. Долинин оставил это письмо без комментариев.

Однако в 1935 г. в предисловии к публикации писем Михаила Достоевского к брату А. С. Долинин, почему-то представив это же самое письмо к Дубельту как «неопубликованное», использует его для такой, мягко говоря, двусмысленной характеристики М. М. Достоевского, сообщая, что тот «был введен в общество петрашевцев, увлекался Фурье и вместе со всеми петрашевцами попал в Петропавловскую крепость. Но почему-то он, один из немногих, через два месяца был освобожден и даже получил, как невинно пострадавший, от Дубельта, шефа жандармов, пособие. Так благополучно кончилось его увлечение утопическим социализмом, и наступило уже окончательное отрезвление» [Долинин: 506].

Позднее еще определеннее развил эту тему Л. П. Гроссман. В 1930 г. были опубликованы воспоминания А. М. Достоевского, в которых младший брат писателя, в частности, рассказал эпизод о том, как в Екатеринославе, где он служил, некий Краевский, ссылаясь на сведения, полученные им в Петербурге, распространял слухи о том, что он, Андрей Достоевский, «предатель своих братьев», что в 1849 г. «он предал своих двух братьев по делу Петра- шевского и сам через это высвободился из дела целым и невредимым!»28. Сей Краевский был уличен и разоблачен как грязный сплетник. Тем не менее это дало Л. П. Гроссману дополнительный аргумент для подозрений в отношении Михаила Достоевского.

Маститый исследователь, биограф Достоевского писал, развивая подозрение А. С. Долинина: «Неясна его [М. М. Достоевского] роль и в процессе петрашевцев. Он был арестован в мае 1849 г., но в июне освобожден с резолюцией департамента полиции: „Отставной подпоручик М. М. Достоевский не только не имел никаких преступлений против правительства, но даже им противодействовал". Он был за это награжден императорской канцелярией. Сохранилось его письмо к начальнику III Отделения Дубельту:

“Ваше Превосходительство, Милостивый государь Леонтий Васильевич.

На милостивое письмо Вашего превосходительства от 16 сего июля честь имею отвечать, что всемилостивейше пожалованные единовременно в пособье деньги двести рублей серебром мною получены 28-го числа сего месяца.

С глубочайшим почтением честь имею пребыть Вашего Превосходительства покорнейшим слугою.

Михаил Достоевский

Июля 30-го 1849 года”».

Далее Л. П. Гроссман продолжает: «По воспоминаниям третьего брата, Андрея Михайловича Достоевского, также арестованного в апреле 1849 года и вскоре освобожденного по непричастности к делу, в обществе и даже в чиновничьих кругах распространялись слухи о том, что один из трех братьев (это, конечно, не мог быть Федор Михайлович, сосланный на каторгу) предал своих братьев по делу Петрашевского и сам через это высвободился из дела целым и невредимым. Это не мог быть и Андрей Михайлович, никакого отношения к обществу петрашевцев вообще не имевший и никакой царской награды за ошибочный арест не получивший. Такова несколько таинственная страница старинного политического процесса, которая еще ждет своего полного освещения и разрешения» [Гроссман: 310--311].

Ни А. С. Долинин, ни Л. П. Гроссман не договаривают самого последнего слова, но тенденция в освещении материалов выражена в изложении обоих исследователей вполне определенно. Причем в их интерпретации приведенных наблюдений очевиден искусственный «нажим».

Скажем, А. С. Долинин в публикации 1935 г., сообщая об аресте Михаила Достоевского, затем сугубо подчеркивает: «Но почему-то он, один из немногих, через два месяца был освобожден...» Это искажение реальной картины. Б. Ф. Егоров в специальном исследовании рисует иную картину: «.отпускались на волю явно второстепенные лица: в июне были выпущены П. А. Деев, К. К. Ольдекоп, А. А. Кузмин, М. М. Достоевский, П. Н. Латкин, в июле -- А. Н. Барановский, П. И. Белецкий, А. И. Берестов, Е. Е. Бернардский, Г. П. Данилевский, Н. И. Кайданов, Д. А. Кропотов, П. И. Ламанский, А. М. Михайлов, А. Т. Мадерский, Н. А. Серебряков, А. И, Тимковский, M. H. Чириков, А. Д. Щелков» [Егоров: 177]. И данный список не является окончательным. Исследователь продолжает: «Последний „выпуск“ из крепости до суда состоялся 26-27 сентября (отпущены П. А. Кузмин, Б. И. Утин, Э. Г. Ващенко, А. П. Беклемишев, Е. С. Есаков)» [Егоров: 177]. Таким образом, Михаил Достоевский в этом перечне оказывается одним из двадцати четырех выпущенных из крепости петрашевцев, то есть примерно половины от всех, кто был арестован.

Неизвестно, в документе «департамента полиции», из которого А. С. Долинин и Л. П. Гроссман извлекли лишь процитированную резолютивную часть, содержалась ли сопутствующая мотивировка, но в приведенном выше Рапорте председателя Следственной комиссии И. А. Набоков ходатайствует об освобождении М. М. Достоевского, также «принимая в соображение чахоточное его расположение, которое от двухмесячного ареста усиливается, равно как и тяжкое положение его семейства, которое он пропитывает своими трудами». Отметим, что еще в показаниях Следственной комиссии от 10 мая Михаил Михайлович специально подчеркнул: «Я оставил жену свою в страшном, отчаянном положении. Она недавно разрешилась от бремени и сама кормит. Несчастие, обрушившееся надо мною, может иметь на нее гибельное влияние. Сверх того, мы люди бедные. Кроме рук моих и труда у семейства моего нет других средств к пропитанию» [Перлина: 265].

Выдача из казенных сумм Михаилу Достоевскому двухсот рублей серебром, бесспорно (и это документально будет обосновано ниже), была обусловлена не только тем, что он был, как с явной иронией пишет А. С. Долинин, «невинно пострадавший», но также и критическим материальным положением, в котором оказалась из-за ареста мужа и отца семья старшего брата писателя. Именно так трактует ситуацию Андрей Достоевский, который пишет в мемуарах: «За те шесть недель, которые он провел в каземате, лишенный способов зарабатывать себе деньги, ему выдано было вспоможение до 200 рублей серебром, что очень поддержали его».

Тут исключительно важно подчеркнуть, что младший брат мог узнать об этом вспоможении старшему только от него самого. Значит, М. М. Достоевский не скрывал, что получил при выходе из крепости материальную помощь. Сыграй Михаил действительно «роль Иуды Искариотского», навряд ли он стал бы афишировать получение выплаты «из сумм III Отделения». Причем Андрей Достоевский был не единственным, кто знал о выплате брату двухсот рублей. Так, 5 августа 1851 г. знакомец Михаила Достоевского А. Чумиков сообщал об этом в Лондон А. И. Герцену, причем акцентировал мизерность выделенной суммы при бедственном положении семейства старшего брата писателя.

После всего сказанного подошло время обратиться к документам, обнаруженным нами в Деле № 156 «Об арестантах, бывших под следствием за злоумышление в 1849 году». Они интересны тем, что, как уже сказано, задают для «дела» М. М. Достоевского более широкий контекст, лишающий описанную ситуацию старшего брата писателя искусственно привнесенной исследователями исключительности, вписывая ее в более общую картину мероприятий властей в отношении арестованных петрашевцев.

Уже 23 декабря 1849 г., на следующий день после экзекуции на Семеновском плацу, в Управление коменданта Петропавловской крепости на бланке Инспекторского департамента Военного министерства (Канцелярия. Стол 2. № 1023) пришел Рапорт Дежурного генерала Главного штаба Его Императорского Величества, в котором указывалось:

«Государю Императору угодно, чтобы Его Величеству представлено было сведение о семействах преступников, над коими вчера исполнен известный Вашему Высокопревосходительству приговор, которые истинно нуждаются в пособии.

Прося эту справку от С.-Петербургского Военного генерал-губернатора, имею честь довести о сем до сведения Вашего Высокопревосходительства, для выиграния времени.

Генерал-адъютант Игнатьев».

Через два дня, 25 декабря, комендант Петропавловской крепости И. А. Набоков направляет отношение № 530 на имя Военного генерал-губернатора С.-Петербурга генерала от инфантерии Д. И. Шульгина:

«Дмитрий Иванович

Дежурный генерал Главного штаба Его Императорского Величества отношением от 23-го сего декабря № 1023 уведомил, что Государю Императору угодно, чтобы Его Величеству представлено было сведение о семействах преступников, которые истинно нуждаются в пособии, -- и что сведения эти должны быть доставлены от Вашего Высокопревосходительства.

Собрав, через личный расспрос преступников, об остающихся семействах их и составив из сих<> более недостаточным особый список, имею честь препроводить оный к Вашему Высокопревосходительству.

Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности».

К этому отношению был приложен

«Список Осужденным преступникам с обозначением их семейств и состояний

Табл. 2

№	Фамилии преступников	Члены, составляющие семейства, и какое имеют состояние?
1	Момбелли	Три сестры и мать полковница Александра Момбелли, живущие в Вязьме Смоленской губернии. Состояния никакого не имеют и находятся в самой глубокой нужде.
2	Григорьев	Отец, проживающий в Нижнем Новгороде. Имеет состояние.
3	Львов	Родители: Отец подполковник Николай Львов. {Таганрогский полицеймейстер}36 с женою и дочерями и брат, состоящий на службе подпоручиком. По отзыву прест<упника> Львова, отец его состояния никакого не имеет и обременен значительными долгами.
4	Ханыков	Имеет родителей [/кого именно прест<упник> Ханыков не обозначил/] {прожи<вающих в СПб}, от коих пользовался пособием, и о состоянии их, как не входивший в дела по имению, не знает.
5 6	Дебу 1 Дебу 2 /: братья; 1-й из них отправлен 22 декабря:/	Престарелый отец, не имеющий никакого состояния и содержащий себя с дочерью вдовою и ее сыном -- пенсионом. {в Петерб<урге>}
7	Толль {в Петер<бурге <нрзб.>}	Престарелый отец, вышедший по слабости здоровья в отставку, имеет жену, двух дочерей и несовершеннолетнего сына; не имеет никакого состояния, живет в крайней бедности, нуждается даже в самом необходимом.
8	Ястржембский	Отец дворянин Лев Ястржембский и замужняя сестра проживают Минской губернии в Речецком уезде, но в каком они теперь находятся положении, того /как отозвался прест<упник> Ястржембский:/ по долговременному аресту не знает.
9	Плещеев	Мать, имеющая около 200 душ крестьянах [так!]; других детей, кроме прест<упника> Плещеева, не имеет.
10	Тимковский {[Сп] в СПб <нрзб.>}	Жена и дети: сын 4-х лет и дочь 4 месяцев {живущие в СПб}. Не имеют никакого состояния и остаются в совершенной крайности и без всяких средств к существованию, и прест<упник> Тимковский, по отзыву его, содержал семейство службою своею и литературными трудами.
11	Шапошников	Отец и мать {М. Ш.<>}; -- состояния не имеют. -- Сам преступник Шапошников содержал себя от торговли и давал пособие родителям{, которые прожив<ают> в Моск<ве>}.
12 13	Спешнев Кашкин	Родители их имеют состояние
14 15 16 17	Достоевский Дуров Ахшарумов Пальм	Ни семейств, ни состояния не имеют.
	Примечание.	О семействах и состоянии преступников: Буташевича- Петрашевского, Черносвитова, Филиппова, Головинского и Европеуса, за отправлением их вчерашнего /: 22-го:/ числа, неизвестно.

Генерал-адъютант (подписи нет)».

Список этот, как можно предположить, был не единственный. Здесь он касается исключительно осужденных петрашевцев (21-го подвергнутого 22 декабря 1849 г. экзекуции на Семеновском плацу и Р. А. Черносвитова, сосланного в тот же день в Кексгольмскую крепость). Однако в следующем -- итоговом для нашей темы документе -- фигурируют также выпущенные ранее из крепости и несудимые: М. М. Достоевский и Е. Е. Бернардский, а также высланный в Петрозаводск в ноябре 1849 г. А. П. Баласогло.

Под датой 4 февраля 1850 г. в Деле подшит Рапорт Дежурного генерала Главного штаба Его Императорского Величества (также на бланке Инспекторского департамента Военного министерства, за № 154, с грифом в правом верхнем углу «Секретно») на имя генерал-адъютанта И. А. Набокова:

«Вашему Высокопревосходительству имею честь представить, собственно для сведения Вашего, записку о вспоможениях, Всемилостивейше оказанных семействам преступников и прикосновенных по делу, производившемуся в минувшем 1849-м году, в Следственной комиссии под председательством Вашим.

Генерал-адъютант Игнатьев».

Далее следует сама записка:

«О Всемилостивейшем вспомоществовании, оказанном семействам преступников, над коими исполнен приговор 22 декабря 1849 года, а также семействам лиц, прикосновенных к делу о тех преступниках. “4” февраля 1850 года.

Табл. 3

1. Отцу преступников Дебу 1-го и Дебу 2-го, отставному коллежскому советнику Дебу.	В продолжение ареста преступников Дебу 1-го и Дебу 2-го отцу их производилось содержание, которое они получали на службе. Сверх того выдано ему, из III Отделения Собственной Его Величества канцелярии, 100 рублей серебром. В нынешнем феврале месяце пожаловано ему, на уплату долгов, 1177 рублей серебром, -- и Всемилостивейше повелено: сына живущей при нем дочери его, вдовы, принять в кадеты, если он дворянин.
2. Жене преступника Тимковского, с 4х-летним сыном и дочерью 4-х месяцев.	Во время содержания Тимковского в крепости выдано его жене, из сумм III Отделения Собственной Его Величества канцелярии, 125 рублей серебром. В минувшем январе месяце Всемилостивейше повелено выдавать ей, негласно, по 300 руб. сер. в год; -- и определить сына ее в кадеты, когда достигнет установленных для сего лет.
3. Отцу преступника Толля, отставному титулярному советнику.	Всемилостивейше пожаловано, в единовременное пособие, 300 рублей серебром.
4. Отцу преступника Ястржембского, неслужащему дворянину.	Пожаловано, на уплату долгов сына, 241 рубль серебром.
5. Художнику Бернардскому, с женою и двумя малолетними детьми.	Во время арестования Бернардского выдавалось жене его, из III-го Отделения Собственной Его Величества канцелярии, по 50 руб. серебр. в месяц, -- всего выдано 200 р. серебром. В минувшем январе месяце пожаловано ему, негласно, 500 руб. серебром.
6. Отставному инженер - поручику Достоевскому, с женою и четырьмя малолетними детьми.	Во время арестования Достоевского выдано жене его, из III-го Отделения Собственной Его Величества канцелярии, 100 рублей. Ему самому, по освобождении из крепости, выдано 200 р. серебром. В январе сего года пожаловано ему, негласно, 500 рубл. серебром.
7. Надворному советнику Болосоогло [так!], с женою и шестью малолетними детьми.	Жене Болосоогло производилось и ныне выдается содержание ее мужа, которое он получал, состоя на службе, по 59 р. 50 к. сер. в месяц. Из сумм III Отделения собственной Его Величества канцелярии выдано ей, в пособие, 351 рубль. При отправлении его в Олонецкую губернию пожаловано на переезд его семейства -- 300 рублей серебром.В минувшем январе месяце жене его пожаловано, негласно, 300 руб. серебром, -- и Всемилостивейше повелено сыновей, по достижении установленных лет, определить в кадеты.

Управляющий канцеляриею, старший адъютант полковник Соболевский».

Первый вывод, который вытекает из приведенных документов, таков: не только несправедливым является утверждение, что Михаил Достоевский «один из немногих» «почему-то» был освобожден из крепости (на свободу была отпущена почти половина арестованных петрашевцев), но и материальное вспоможение по инициативе императора Николая I и из сумм III Отделения также получил далеко не он один.

Однако гораздо важнее, что обнаруженные нами документы вполне определенно вскрывают подлинные мотивы, которыми руководствовалась власть, и это отнюдь не «роль Иуды Искариотского», которую якобы сыграл в процессе следствия Михаил Достоевский, на что с нажимом намекали А. С. Долинин и особенно Л. П. Гроссман.

Здесь исключительно показательно присутствие среди тех, чьи семьи получили вспоможение, фигуры И. Л. Ястржембского, который своими показаниями Следственной комиссии настолько раздражил императора Николая I, что тот на ходатайстве Генерал-аудиториата, просившего заменить этому петрашевцу смертную казнь четырьмя годами каторги, наложил резолюцию: «Ястржембского на 6лет...». «Царь не любил поляков!» -- заметил по этому поводу Б. Ф. Егоров [Егоров: 193]. Укажем также, что из двадцати одного петрашевца, выведенных на Семеновский плац, император увеличил тяжесть наказания, по сравнению с ходатайством Генерал-аудиториата, только двоим -- И. Л. Ястржембскому и К. И. Тимковскому, семья которого, однако, также получила материальную поддержку.

Еще более важно указать, что вспоможения получили все семейные петрашевцы, имевшие детей. М. М. Достоевский здесь встает в один ряд с Тимковским, Бернардским и Баласогло. Подозревать в каких-либо неблаговидных поступках во время следствия этих лиц (для которых, кстати, привлечение к процессу петрашевцев закончилось очень по-разному: Тим- ковский -- на шесть лет в арестантские роты, Баласогло -- отправлен в ссылку в Петрозаводск, Бернардский -- отпущен подчистую) у нас нет ровно никаких оснований. Нет никаких сомнений, что император Николай I и вообще власть руководствовались здесь пусть по-своему понимаемыми, но чисто гуманными побуждениями. Причем -- подчеркнем это сугубо -- оказывая свою помощь «негласно», так что представляется не вполне справедливым замечание Б. Ф. Егорова, который, оценивая это решение царя, писал: «...слишком несоразмерны были “преступления” и жестокие наказания петрашевцев, и нужно было актерски замолить грехи и показать широту души» [Егоров: 174].

Однако с итоговым заключением этого исследователя, касающимся нашей темы, мы вполне солидарны (впрочем, лишь по существу, а не по формулировке). Упомянув некоторые (далеко не все) из выплаченных в качестве вспоможения семьям арестованных сумм (без указания источника и в отношении не всех перечисленных в нашем документе лиц), далее Б. Ф. Егоров резюмирует: «В свете этих „щедрот“, отваливаемых монархом (у которого вряд ли была спокойная совесть <...>), освобождается от этического подозрения в каком-либо неблаговидном поступке во время следствия неимущий и обремененный семьей М. М. Достоевский, освобожденный из крепости 24 июня и получивший затем “негласную” подачку от царя -- 200 рублей серебром» [Егоров: 174].

Впрочем, гораздо более авторитетный голос прозвучал в защиту Михаила Достоевского много раньше, еще в XIX в., через двенадцать лет после его смерти. «.он не дал никаких показаний, которые бы могли компрометировать других, с целью облегчить тем собственную участь, тогда как мог бы кое-что сказать, ибо хотя сам ни в чем не участвовал, но знал о многом» (Д30; 22: 135). Так писал, вспоминая драматические события 1849 г., в статье с знаменательным названием «За умершего» из апрельского выпуска «Дневника писателя» 1876 г. его брат -- бывший петрашевец Федор Михайлович Достоевский.

Третий блок документов из Дела № 156 также касается вопроса денежного. И хотя он имеет гораздо более частный характер, зато напрямую относится к самому Ф. М. Достоевскому. Начнем с воспроизведения двух документов, которые сразу же обозначают серьезную биографическую проблему:

«В Тобольский Приказ о ссыльных

Отобранные {собст<венные> деньги} от посылаемых по Высочайшей Его Императорского Величества конфирмации в Сибирь, в каторжную работу, преступников Дурова 100 р., Достоевского 100 руб. и Ястржембского 100 руб., всего триста руб. сер., при сем с {поручиком} фельдъегерского корпуса Прокофьевым препровождая, покорнейше <прошу> о получении оных почтить меня уведомлением.

№ 512

квит. Дост. № 513, Яст. № 514, Дур. № 515».

«Квитанция

Дана сия преступнику Достоевскому в том, что отобранные у него собственные деньги сто рублей серебром препровождены в Тобольский Приказ [общественного] {о ссыльных сего} числа за № 512-м. Декабря 24 дня 1849-го года.

Подписал

Комендант С.-Петербургской крепости

генерал-адъютант Набоков

Верно Емельянов».



Илл. 1. Квитанция, выданная «преступнику Достоевскому», в том, что у него отобрано сто рублей собственных денег

Казалось бы, эти документы можно просто принять к сведению. И поставить точку. Однако они плохо согласуются с другими документами, хранящимися в данном Деле, а именно с Описями личных вещей и денег заключенных в Алексеевском равелине, составленными после экзекуции на Семеновском плацу -- 22 декабря 1849 г., в которых указано, что в день оглашения приговора у Достоевского было всего лишь 51 коп. серебром, у Ястржембского -- 23 руб. 37 коп. серебром и у Дурова -- 1 руб. 77 коп. серебром. В связи с этим возникает вопрос о происхождении указанных в квитанциях сумм собственных денег.

В письме брату Михаилу из Омска, написанном сразу же по выходе с каторги, Достоевский сообщал, что некоторую сумму перед отъездом в Измаил (в письме ошибочно назван Севастополь), куда он был отправлен 22 декабря 1849 г., для него оставил его друг петрашевец Павел Филиппов: «Филиппов, уезжая в Севастополь, подарил мне 25 руб. серебр<ом>. Он оставил их у коменданта Набокова, так что и я не знал. Он думал, что у меня не будет денег. Добрая душа» (Д30; 281: 173). Однако это свидетельство мало что проясняет, скорее, наоборот, больше запутывает. По описи, составленной 22 декабря смотрителем Алексеевского равелина подполковником Кс. Яблонским, у самого П. Н. Филиппова было всего лишь 25 руб. 58 коп. серебром. Но даже если данная опись составлена уже после того, как Филиппов передал для Достоевского половину своих средств коменданту И. А. Набокову, это никак не объясняет наличие у Достоевского на момент отправки в Тобольск ста рублей.

Можно предположить, что какую-то сумму при прощании передал отправляющемуся в Сибирь брату Михаил Михайлович. Такое допущение надо признать вполне естественным. Тем более что о деньгах в письме к Михаилу, написанном сразу же после Семеновского плаца, просит и сам Достоевский: «Теперь, брат, предстоит мне, может быть, далекий путь по этапу. Нужны деньги. Брат милый, как получишь это письмо и если будет возможность достать сколько-нибудь денег, то пришли тотчас же. Деньги мне теперь нужнее воздуха...» (Д30; 281: 162). Хотя факт передачи денег не упоминается ни в позднейшей переписке братьев, ни в воспоминаниях А. П. Милюкова, присутствовавшего при их прощании, возьмем эту версию на вооружение. В таком случае, казалось бы, Михаил должен был передать брату 75 рублей, которые вместе с 25 рублями Филиппова и составили бы означенную в квитанции сумму в сто рублей.

Однако и при таком допущении остается открытым вопрос о происхождении собственных денег -- тоже по сто рублей -- у товарищей Достоевского по этапу, Дурова и Ястржембского, у которых также 22 декабря еще не было таких денег. Дуров присутствовал при прощании братьев Достоевских, но нет никаких данных, что, например, А. П. Милюков дружески ссудил товарищу, отправляющемуся по этапу, какую-то сумму. Нет и иных сведений, что Дуров перед отъездом встречался еще с кем-то из друзей-петрашевцев, например с А. И. Пальмом. То же надо сказать и о Ястржембском, родственники которого (отец, сестра) находились в далекой Минской губернии. В его воспоминаниях о прощании с кем-то перед этапом нет ни слова. В этой связи возникает вопрос: не имели ли оформленные квитанциями суммы, странным образом тождественные (трижды по сто рублей), казенного происхождения: то есть не были ли они выданы арестантам, например, из канцелярии Управления коменданта Петропавловской крепости? На этот счет, впрочем, в Деле нет никаких документов.

Картина дополнительно осложняется тем, что, кроме оформленных квитанцией ста рублей, у Достоевского, Ястржембского и Дурова на этапе были и другие деньги.

Еще 21 декабря, накануне экзекуции, Дежурный генерал Главного штаба Его Императорского Величества П. Н. Игнатьев уведомил Рапортом коменданта Петропавловской крепости И. А. Набокова, что, по распоряжению Военного министра, тот обязан «при отправлении политических преступников, назначенных по Высочайшей о них конфирмации, в 19-й день сего декабря последовавшей на всеподданнейшем докладе Генерал-аудиториата, в каторжную работу, приказать отбирать у них собственные деньги и отправлять таковые с фельдъегерями, их сопровождающими, в Тобольский приказ о ссыльных...». Это требование приведенные выше документы и отражают.

Однако, описывая в уже упомянутом письме к брату Михаилу из Омска свой путь в Тобольск, Достоевский сообщает: «По всей дороге на нас выбегали смотреть целыми деревнями и, несмотря на наши кандалы, на станциях брали с нас втридорога. Один Кузьма Прокофьич (фельдъегерь Прокофьев. -- Е. М., Б. Т) взял чуть ли не половину наших расходов на свой счет, взял насильно, и, таким образом, мы заплатили только по 15 руб. сереб<ром> каждый за трату в дороге» (Д30; 281: 168-169). Причем, стоит подчеркнуть, некоторые дорожные траты узников были весьма прихотливыми, выходившими за рамки казенно-необходимых. Так, например И. Л. Ястржембским в Казани была куплена «бутылка хорошего рому».