Репрессии против верующих накануне и во время Великой Отечественной войны 1939-1945 гг.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Репрессии против верующих накануне и во время Великой Отечественной войны 1939-1945 гг.

Олег Будницкий

По словам Стивена Ловелла, война обычно рассматривается историками в качестве «катастрофической интерлюдии между двумя фазами сталинизма: турбулентной и кровавой эрой 1930-х годов и глубокими заморозками поздних 1940-х... Невоенные историки (nonmilitary historians) не знают толком, что делать с периодом войны» . В полной мере это относится к репрессивной политике военного времени. В 1941--1945 гг., включая предвоенные и послевоенные месяцы, судами общей юрисдикции, военными трибуналам и разного рода специальными судами были осуждены свыше 16 млн человек (не считая осуждённых Особым совещанием НКВД). Это превосходит любой сопоставимый по времени период в истории советского государства. Однако эти репрессии исследованы довольно фрагментарно.

В частности, недостаточно изучено преследование «служителей культа» и «простых» верующих накануне и в годы войны (особенно на начальном её этапе). В литературе, посвящённой отношению советских властей к религиозным институциям (прежде всего к Русской Православной Церкви) в 1940-е гг., преобладают исследования об изменениях в политике власти, нежели о её преемственности. Это вполне объяснимо, но нередко приводит к искажению реальной картины.

Формально верующих преследовали не за исполнение обрядов или религиозные проповеди, а за «контрреволюцию». Так, проверявший работу ЧкалОБСКОГО областного суда по делам о контрреволюционных преступлениях представитель НКЮ СССР обратил внимание на дело грузчика ИТК-3 в Орске Емельяна Дегтярёва, 14 сентября 1941 г. приговорённого к расстрелу за «антисоветскую агитацию». Ему вменялось в вину то, что он «15 июня 1941 года восхвалял религию и духовенство», «проводил антисоветскую агитацию религиозного характера, восхвалял царский строй и религию, призывая заключённых встать на защиту религии». «Нет нужды доказывать, -- заключал проверя-ющий, -- что такая недопустимо небрежная формулировка, из которой можно сделать вывод, что Советское государство, якобы, преследует религию, является политически вредной». Между тем советское государство занималось именно этим.

Дела против верующих квалифицировались, как правило, по ст. 58-10 Уголовного кодекса (УК) РСФСР (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений) и соответствующих статей УК союзных республик, иногда по ст. 58-14 (контрреволюционный саботаж, т.е. «сознательное неисполнение кем-либо определённых обязанностей или умышленно небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата»). Статья 58-10 была наиболее «популярной» из «контрреволюционных» статей. Её первая часть в мирное время предполагала наказание в виде заключения на срок не менее 6 месяцев. Согласно части второй, те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, а также в военной обстановке или в местностях, объявленных на военном положении, влекли за собой применение «высшей меры социальной защиты» -- расстрела. Статья 58-14 предусматривала лишение свободы на срок не менее одного года, а при особо отягчающих обстоятельствах -- расстрел.

Основным «поставщиком» дел священнослужителей и верующих являлся НКВД. «Церковники и сектанты» состояли на учёте в НКВД наряду с «участниками антисоветской деятельности бывших политпартий, организаций и групп, троцкистско-бухаринской агентурой иноразведок; эсерами всех оттенков; меньшевиками; анархистами; участниками антисоветской деятельности буржуазно-националистических партий, организаций и групп; бывшими офицерами, жандармами, полицейскими, политбандитами и др.; бывшими кулаками, помещиками, торговцами, фабрикантами и т.п.». В статистических материалах наркомата соответствующая графа именовалась «по окраскам учёта». Лексика после начала войны нисколько не изменилась. Не изменились и первоочередные объекты репрессий.

Русская Православная Церковь (РПЦ), крупнейшее религиозное объединение на территории СССР, в 1930 г. насчитывала 163 архиерея и около 30 тыс. приходов. К 1941 г. число действующих храмов сократилось до 3 732, причём 3 350 из них находились на территориях, вошедших в состав СССР в 1939--1940 г. К 1941 г., по разным оценкам, репрессиям подверглись от 50 до 140 тыс. священнослужителей, всего же «репрессированных за веру» было около 350 тыс. человек. В РСФСР в 25 областях не имелось ни одного прихода, в 20 -- их сохранялось не более пяти. На Украине в шести областях закрылись все православные церкви, ещё в трёх действовало по одному храму. В Киевской епархии в 1940 г. оставалось два прихода с тремя священниками. Для сравнения: в 1917 г. в 1 710 церквях епархии служили 1 435 священников. В 1939 г. из архиереев на своих кафедрах находились патриарший местоблюститель митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский) и митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископы -- Петергофский Николай (Ярушевич) и Дмитровский Сергий (Воскресенский), управляющий делами Московской патриархии. Двух последних НКВД считал своими агентами. По словам О.Ю. Васильевой и иерея И. Соловьёва, «положение самого митрополита Сергия (Страгородского)... напоминало марионеточное управление». Церковь не являлась «юридическим лицом», не имела собственного счёта в банке, издательства, не располагала прямыми каналами для взаимодействия с властью. Положение других конфессий и разного рода религиозных групп было не лучше.

В конце 1939 -- 1940 г. православные иерархи неожиданно оказались востребованы властью в связи с присоединением Западной Белоруссии и Западной Украины, а затем прибалтийских республик, Бессарабии и Северной Буковины. В этих регионах немедленная ликвидация 3 350 православных храмов признавалась политически нецелесообразной. Власть предпочла распространить на их священнослужителей «марионеточную по существу юрисдикцию в условиях нового для них общественного строя». Выполнять решение Сталина, принятое по инициированному НКВД представлению Московской патриархии, поручили архиепископам Николаю (Ярушевичу) и Сергию (Воскресенскому). Архиепископ Николай, возведённый в сан митрополита Волынского и Луцкого (затем -- Киевского), возглавил учреждённый 28 октября 1940 г. по указу патриаршего местоблюстителя Западный экзархат, включавший западноукраинские и западнобелорусские епархии. Архиепископ Сергий (Воскресенский) прибыл в конце 1940 г. в Ригу, в начале 1941 г. стал митрополитом Виленским и Литовским и возглавил созданный 14 марта Прибалтийский экзархат. В декабре 1940 г. временное управление Кишинёвской епархией было возложено на епископа Тульского Алексия (Сергеева).

Это дало Церкви отсрочку, однако не изменило конечных целей советского государства, стремившегося к ликвидации религиозных институций. Закрытие храмов и аресты священников продолжались, хотя и не с прежней интенсивностью. К примеру, в 1939--1940 гг. в Пермской (с 1940 г. -- Молотовской) обл. были закрыты 139 православных молитвенных зданий, а в первой половине 1941 г. -- ещё 32 церкви и 5 часовен, включая единственный ещё действовавший в Молотове храм. Последнее предвоенное решение о закрытии церквей Молотовский облисполком принял 20 июня 1941 г. В области осталось, по разным оценкам, от 6 до 11 храмов. Всего на «старых» советских территориях накануне войны исследователи насчитывают от 100 до 350--400 действующих православных храмов. В любом случае число их было ничтожным.

Власти по сути загнали последователей всех конфессий в подполье: любое молитвенное собрание могло квалифицироваться как «контрреволюционное сборище», а группа верующих представлена антисоветской организацией. В этом случае к ст. 58-10 добавлялась ст. 58-11: «Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению... контрреволюци-онных преступлений, приравнивается к совершению таковых и преследуется уголовным кодексом по соответствующим статьям». Это становилось отягчающим обстоятельством и, учитывая «использование религиозных пережитков», могло подвести под расстрел. При этом любая критика существующих в СССР порядков интерпретировалась как враждебная агитация, которая и объявлялась главной целью «организации», к чему иногда добавлялись -- в зависимости от усердия следователей и их способности выбить нужные показания -- террористические намерения или подготовка вооружённого восстания.

Согласно статистике НКВД, в 1939 г. были арестованы 987 «церковников и сектантов», в том числе 414 «служителей культа». По мнению М.В. Шкаровского, на уменьшение числа арестов в десятки раз по сравнению с 1937--1938 гг. повлияло «улучшение государственно-церковных отношений». Но от Церкви тут зависело очень мало, если вообще что-либо зависело; повлиять на решения властей она просто не имела возможности. Резкое сокращение репрессий против священнослужителей и мирян (речь идёт об абсолютных цифрах: их доля среди всех арестованных по сравнению с 1938 г. осталась практически неизменной -- чуть более 2%) объяснялось прежде всего «феноменом 1939 года». Большой террор был остановлен, как и начат, практически одномоментно. 17 ноября 1938 г. появилось постановление ЦК и СНК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», после чего началась интенсивная чистка НКВД от «ежовцев», на которых возложили ответственность за «перегибы». В рамках «бериевской оттепели» в 1939 г. вышли на свободу около 110 тыс., а лишились её 44 731 человек (в 15 раз меньше, чем в предыдущем году), причём 65,6% всех арестов были произведены в западных областях Украины и Белоруссии, но и там пострадал «всего лишь» 51 «служитель культа».

Преследование священников в присоединённых в 1940 г. прибалтийских республиках также носило «точечный» характер: НКВД интересовали участники Белого движения и причастные, хотя бы и в прошлом, к какой-либо политической деятельности. Так, в Эстонии и Латвии в 1940--1941 гг. арестовали по 16 православных клириков или причастных к церковной деятельности (почти все они были расстреляны, погибли при невыясненных обстоятельствах или умерли в заключении). Показательно дело епископа Иоанна (Булина), задержанного 18 октября 1940 г. в Петсери (Эстония), где он жил у родных как частное лицо. В 1932 г. епископ, отстаивавший интересы русских прихожан и вступивший в конфликт с руководством Эстонской Апостольской Православной Церкви, был удалён с Печерской кафедры и запрещён в служении. После ареста его поместили в таллинскую тюрьму, затем перевезли в Ленинград, обвинив в том, что он «в проповедях с амвона выступал против советского правительства и коммунистической партии», а также состоял «председателем комиссии для собирания материалов по биографиям погибших при советской власти в России русских архипастырей, пастырей и церковных деятелей с целью издания их потом в печати». 18 апреля 1941 г. он был приговорён Ленинградским областным судом к смертной казни и 30 июля расстрелян. Патриарший местоблюститель признал Иоанна епископом Печерским и 13 декабря 1940 г. предложил главе Эстонской Апостольской Православной Церкви митрополиту Александру (Паулусу) определить ему место дальнейшего архиерейского служения, не ведая, что Иоанн уже почти два месяца находится в тюрьме.

Таким образом, львиная доля «церковников и сектантов» в 1939--1940 гг. была арестована в пределах «старых» границ СССР. Они по-прежнему оставались одной из главных мишеней НКВД. В инструкции заместителя наркома внутренних дел УССР А.З. Кобулова начальнику УНКВД новообразованной Сумской обл. 3 июля 1939 г. предписывалось: «Срочно приступить к выявлению на территории области сектантских групп: иеговистов, адвентистов, евангельских христиан, баптистов, церковников ИПЦ, старообрядцев, тихоновцев и еврейских клерикальных организаций. Взять в активную разработку руководящий состав религиозных обществ -- попов, дьяконов, архимандритов, раввинов, проповедников сект, мобилизовав внимание агентуры на выявление их связей и практической антисоветской деятельности». Разумеется, это делалось не по личной инициативе Кобулова.

В 1940 г. число арестов «церковников и сектантов» возросло по сравнению с 1939 г. более чем в два раза (2 231 человек, включая 910 «служителей культа»). Статистика, очевидно, неполна, но позволяет проследить динамику репрессий. По словам прот. В.А. Цыпина, «в последние предвоенные месяцы давление на Русскую Православную Церковь ослабло, волна репрессий утихла», поскольку после разгрома Польши «потенциальный противник вышел на границы нашего государства» и «над страной нависла грозная военная опасность, которая побуждала к единению, к преодолению вражды и ненависти». Статистика арестов свидетельствует об обратном: действия НКВД--НКГБ, отвечавших за «взаимодействие» с религиозными институциями в условиях нарастания военной угрозы были прямо противоположными и вполне предсказуемыми -- расширение и ужесточение преследований. В первом полугодии 1941 г. были арестованы 1 618 «церковников и сектантов». Власть по-прежнему видела в «служителях культа» и верующих любых конфессий и религиозных групп ненадёжные и враждебные элементы. Надо сказать, она приложила немало усилий, особенно в 1930-е гг., чтобы превратить их в таковые. Репрессивные органы относили священнослужителей и верующих любых конфессий к противникам советской власти и никогда не прекращали борьбу с ними: менялись только её масштабы и степень жестокости. Оценки численности пострадавших «за веру» существенно разнятся.

Исследователи репрессий обращаются преимущественно к следственным делам и довольно редко -- к судебным материалам. Между тем основным «инструментом» репрессий в предвоенный период были суды общей подсудности. В значительной степени они сохраняли эту роль и в первые полтора года войны. Всего по делам о «контрреволюционных преступлениях» судами всех видов в 1941--1945 гг. были осуждены 640 629 человек. Из них 108 024 были осуждены верховными судами союзных и автономных республик, краевыми и областными судами. К ним следует прибавить 28 326 человек, осуждённых лагерными судами, лагерными отделениями и постоянными сессиями верховных судов союзных и автономных республик, краевых и областных судов. Львиная доля подобных дел, рассмотренных судами общей подсудности, приходится на 1941--1942 гг., когда ими были осуждены 72 694, а с учётом постоянных сессий «гражданских» судов в лагерях -- почти 90 тыс. человек. Наибольшая часть дел «контрреволюционеров» в 1941--1945 гг. была рассмотрена военными трибуналами, осудившими 471 988 человек. Однако во второй половине 1941 г., когда в условиях военного времени резко возросла численность и расширилась компетенция военных трибуналов, судами общей подсудности было всё ещё рассмотрено наибольшее число дел о контрреволюционных преступлениях.

Материалы военных трибуналов в основном остаются недоступными для исследователей, тогда как архивы Наркоматов юстиции СССР и РСФСР, Верховного суда (ВС) СССР неплохо сохранились и в значительной своей части открыты. Статистика репрессий против верующих в судебной системе не велась. Во всяком случае, обнаружить её не удалось. Однако надзорные дела ВС СССР, отражающие ситуацию по всей стране и касавшиеся представителей различных конфессий, содержат сведения об окончательном решении судеб осуждённых, включая историю прохождения жалоб или прошений о помиловании. «Техническая» сложность работы с ними заключается в необходимости просматривать дела с обвинениями по ст. 58-10 и 58-14 de visu. Разумеется, материалы надзорного производства -- выборка, но она достаточно репрезентативна для понимания особенностей карательной политики в отношении верующих в военный период.

Смертные приговоры религиозным активистам выносились в первой половине 1941 г. едва ли не чаще, чем любым другим «контрреволюционерам». Порою решения, принятые весной 1941 г., утверждались уже после начала войны. Приведу несколько характерных дел, приговоры по которым были вынесены весной 1941 г., однако утверждены уже после начала войны. Трофим Кар- мальский 23 марта 1941 г. был приговорён к расстрелу ВС Татарской АССР за то, что, «являясь членом религиозной секты старообрядцев и будучи враждебно настроенным к существующему советскому строю, систематически среди населения, используя религиозные предрассудки верующих, вёл контрреволюционную агитацию по адресу сов[етской] власти и ВКП(б), занимался вербовкой новых лиц в антисоветскую сектантскую организацию». Среди прочего ему вменялось в вину распространение «провокационных слухов о войне». Расстрелян он был 24 июля, через месяц после того, как война на самом деле началась. репрессия верующий отечественная война

Павел Куркин-Курка 9 мая 1941 г. был приговорён Орловским облсудом к расстрелу за то, что «на протяжении ряда лет вёл к.р. агитацию, используя при этом религиозные предрассудки масс». Казнён 30 июля 1941 г. Тот же суд 20 апреля 1941 г. приговорил к высшей мере наказания Григория Подымова, признав его виновным в том, что, «состоя ряд лет в группе сектантов (евангелистов)», он под видом религиозных обрядов «систематически и организованно проводил контрреволюционные сборища». 2 августа 1941 г. его расстреляли.

Верховным судом Туркменской ССР 16 мая 1941 г. были приговорены к расстрелу Мулла Курамбаев, Юсуп Метчан, Мулла Оразметов, Матгафур Абдурахманов, Абдурахман Бабаниязов. Они якобы «под видом отправления религиозных обрядов неоднократно созывали нелегальные сборища, где обсуждались вопросы вооружённого выступления против советской власти». 9 июля приговор был утверждён председателем ВС СССР.

10 мая 1941 г. Вологодским облсудом был осуждён по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-11 «служитель религиозного культа (священник)» Николай Милонов. Согласно обвинительному заключению, Милонов, «возвратившись в 1934 г. из лагеря за отбытием срока наказания, установил связь с к/p организацией, руководимой архиепископом Ряшенцевым, и по его поручению проводил к/р работу среди религиозно настроенных лиц, используя религиозные предрассудки масс. В течение 1939--40 гг. Милонов под видом молений на частных квартирах устраивал к/p сборища, на которых систематически велась к/p агитация». 1 августа 1941 г. священник был расстрелян. По тому же делу к различным срокам заключения были приговорены 15 участников «контрреволюционных сборищ», в том числе 11 женщин.

В первом полугодии 1941 г. ив особенности после начала войны массовым явлением стало осуждение верующих в лагерях. Они нередко держались группой, к тому же некоторые отказывались выходить на работу в воскресенье и в дни религиозных праздников. Последнее подпадало под ст. 58-14 (контрреволюционный саботаж). Репрессии носили исключительно жестокий характер, невзирая на пол и возраст.

14 мая 1941 г. за отказ от работы по религиозным убеждениям Архангельский облсуд приговорил к расстрелу Анну Базилюк, отбывавшую наказание в Ягринлаге НКВД. Ей ставилось в вину и то, что она «в бараке среди заключённых высказывала контрреволюционные измышления, направленные против советской власти, против руководителей советского правительства, восхваляя при этом царский строй». Казнь состоялась 2 августа 1941 г.

27--28 мая 1941 г. лагерный суд осудил по статьям 58-10 (ч. 1) и 58-14 Прохора Бурова, который, «отбывая наказание в Нижне-Амурском лагере НКВД, систематически вёл среди заключённых к.р. агитацию, исходя, якобы, из своих религиозных убеждений. Не работая сам, Буров призывал и других заключённых не работать в воскресные дни». Слова «в воскресные дни» в деле зачёркнуты, что создавало впечатление полного отказа от работы и усиливало обвинение. 30 июня ВС СССР оставил приговор в силе, 28 июля его привели в исполнение.

17 июня 1941 г. лагерной сессией Куйбышевского облсуда были приговорены к высшей мере наказания Макар Фиошкин, Пётр Попадьин, Никифор Голиков, Михаил Комаров, поскольку они «внедряли в массу заключённых свои религиозные убеждения, призывали заключённых не работать в воскресные дни и религиозные праздники». 24 июля ВС СССР утвердил приговор, 6 августа осуждённых расстреляли.

Согласно указаниям НКЮ, в информации о делах не допускалось цитирование антисоветских высказываний, послуживших основанием для обвинения, их следовало излагать в самом общем виде. Лишь в немногих делах надзорного производства сохранились документы, позволяющие понять, чем именно мотивировались смертные приговоры верующим.

26 марта 1941 г. Архангельский областной суд приговорил по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-11 заключённых Пинежского лагеря П.П. Басова, А.К. Скудину, А.П. Паранову к расстрелу, а Н.Н. Андрееву и М.Н. Клеванева к 10 годам тюремного заключения за то, что они «организовались в контрреволюционную сектантскую группу, как баптисты и сектанты в прошлом. Под предлогом религиозных убеждений систематически проводили сборища в бараках и на работе, на которые привлекали и других заключённых. На сборищах читали выписки из Евангелия и целую массу рукописей, написанных Парановой и Скудиной в стихах и прозой, явно контрреволюционного содержания с призывом бороться с советской властью».

Басову ВС РСФСР заменил расстрел на 10 лет тюрьмы. Паранова и Скудина подали прошения о помиловании. «Обвинялась я в следующем, -- говорилось в прошении Парановой, датированном 25 мая, -- 1. Писание контрреволюционных рассказов и отправка их на волю моей матери: а) “Город вольный” (который я писала просто, как религиозный рассказ), б) рассказ о “От Архангельска до Карелихи [нрзб.]” -- описание Севера и этапа -- этап был очень тихий -- шли старушки, погода благоприятствовала, но было в этапе несчастье -- одна женщина бежала и в побеге была ранена. Этим случаем я делилась с моей матерью (рассказы мать не получила). 2. Разговор с з/к Зильберт о голоде 1933 года в городе Саратове. Это я рассказывала о переживаниях нашей семьи и близких -- об этом я призналась на следствии и суде. 3. Ряд разговоров религиозного характера с заключёнными. Признала полностью -- правда, разговоры эти были свидетелями переданы не точно -- очевидно по причине их незнания вопросов, о которых был разговор. 4. Систематическая контрреволюционная связь с другими баптистами. Связь признала полностью, но как связь не с целью контрреволюции, а чисто религиозную... Прошу партию и правительство в лице Президиума Верховного совета Союза Социалистических республик -- оказать мне помилование -- желаю жить, трудиться, радоваться -- быть полезным человеком нашей страны... Отбывая срок наказания по ст. 58 пункт 10-11 в Кулойлаге Н.К.В.Д. Пинежского отделения на лаг. пункте Карелиха с 11/1 1938 года по 10/ХП 1939 года, 2 года работала в плановой части -- статистиком и нормировщиком... Жила я в женском общежитии среди исключительно уголовных женщин -- их жизнь, наполненная пороками и преступлением, страшно тяжело мною переживалась; она оскорбляла меня, и я часто украдкой плакала, и этим горем мне не с кем было поделиться -- тогда я написала религиозный рассказ “Город Вольный” -- где описывались видимые мною пороки. Этот рассказ я попыталась прочесть сотрудникам з/к Жукову и Хохову (они уважали меня), но они не пожелали читать его до конца. Тогда я послала этот рассказ матери, но она не получила его... В хоз. части работали молодые люди, которые с любопытством расспрашивали меня о моих убеждениях -- я... отвечала. Удовлетворив своё любопытство, они смеялись надо мной, и были случаи, стыдно сказать -- я плакала... В общежитии я жила совместно с з/к, з/к Скудиной и Андреевой, и мы совместно восстанавливали на бумаге наше любимое: евангелие и гимны -- приложено в деле, но эти записки читать никому не давали. Убедительно прошу Президиум Верховного совета Социалистических республик отменить мне данный приговор, заменив таковой соответствующим сроком. Хочу жить, радоваться, быть полезной нашей советской родине... Ещё и ещё и ещё прошу снисхождения -- дарование мне жизни (мне не верится в расстрел). Я много виновна перед законом и моей совестью и всё же прошу прощения и обещаю быть разумным и полезным человеком».

Скудина в своём прошении писала, что, вопреки приговору, не являлась «руководителем и организатором баптистской группы ни в прошлом, ни в настоящем». «Религиозную агитацию среди своих единоверцев баптистов» она не считала «большим преступлением перед советским правительством, зная, что на воле есть собрания баптистов, на которых проповедуется евангелие и поются эти гимны, и до моего сознания не доходило ещё то, что обмен с единоверцами религиозной писаниной можно считать за агитацию, так как они уже сагитированы, т.е. уже верующие, я смотрела на это просто, как на поддержание духа в трудную минуту... В отношении клеветы на советское правительство как на власть от Антихриста... никак не могу взять на себя эту вину, так как это убеждение противоречит моему евангельскому убеждению, что всякая власть от Бога и ужиться одно с другим эти убеждения не могут». Радоваться жизни ни Анастасии Парановой, ни Александре Скудиной не довелось: 22 июля Президиум Верховного совета СССР отказал им в помиловании, 1 августа обе женщины были расстреляны.

В первые дни войны аресты подозрительных, в том числе активных верующих, начались по всей стране, включая местности, находившиеся за тысячи километров от линии фронта. В Москве 22 июня (не позднее 7 часов утра!) по предписанию начальников управлений НКГБ и НКВД по Москве и Московской обл. были приготовлены списки на немедленный арест 1 077 человек, в том числе троцкистов (78), бывших членов антисоветских политических партий (82), «сектантов-антивоенников» (91). К 17 часам «на основании имеющихся агентурно-следственных материалов» в Москве уже проводилось «изъятие активнодействующего контрреволюционного элемента». В Ленинграде 25 августа было намечено арестовать 27 «церковников, сектантов, католиков и клерикалов» и ещё 38 выслать.

В целом динамика поступления дел по контрреволюционным преступлениям в верховные, краевые, областные и окружные суды союзных республик в 1941 г. (без Украины, Белоруссии, прибалтийских республик и Молдавии, оккупированных противником) вьнлядела следующим образом: «РСФСР: I квартал - 5 248 (100%), II - 4 846 (92,3%), III - 13 310 (253,6%), IV - 8 895 (169,5%). По 8 союзным республикам (Азербайджан, Грузия, Армения, Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, Казахстан, Киргизия): I квартал -- 1 092 (100%), II - 1 182 (108,2%), III - 4 172 (384,4%), IV - 4 198 (384,4%). Всего: I квартал - 6 340 (100%), II - 6 028 (95,1%), III - 17 482 (275,7%), IV - 13 093 (206,5%)». Снижение поступления дел по контрреволюционным преступлениям в IV квартале 1941 ив 1942 г. объяснялось передачей с конца ноября значительной их части в Особое совещание НКВД и преобразованием ряда судов общей юрисдикции в военные трибуналы.

Резкий рост числа арестов сразу после начала войны объяснялся вовсе не активизацией «контрреволюционеров» -- арестовывали тех, кто находился на учёте. Об этом ясно говорилось в отчёте Молотовского областного суда о работе во второй половине 1941 г.: «В мирное время были терпимы на свободе люди, в отношении которых имелись не совсем ясные материалы об их преступной деятельности. В военной же обстановке эти элементы на свободе терпимы быть не могут. Они были арестованы и преданы суду». Если в первом полугодии Молотовский облсуд выносил приговоры в среднем по 83 делам в месяц, то во втором -- по 240. Кировский областной суд рапортовал о расстрелах участников степановского мятежа 1918 г. в Нолинске, воров-рецидивистов, деятелей «православно-монархического подполья».

Волна репрессий, прокатившаяся по стране во втором полугодии 1941 -- начале 1942 г., по ряду параметров напоминает «второе издание» Большого террора. Как и в 1937--1938 гг., они носили превентивный характер, отличались крайней жестокостью приговоров и осуществлялись на всей территории страны, обрушившись на «подозрительных», прежде всего из определённых категорий населения. Если число осуждённых судами РСФСР по ст. 58 во втором полугодии 1941 г. по сравнению с первым возросло в 1,4 раза, то приговорённых к смертной казни оказалось больше почти в 11,5 раз.

Во втором полугодии 1941 г. арестам подверглись 1 480 «церковников и сектантов». В действительности их, скорее всего, было гораздо больше. Сведения за эти месяцы явно неполны из-за оккупации нацистами Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, ряда областей РСФСР. В статистических сводках НКВД за 1941 г. даже отсутствовала традиционная таблица с данными о числе арестованных по территориальным и структурным органам.

В литературе встречаются утверждения, что с первых дней Великой Отечественной войны «кое-что начало меняться» в отношении к Церкви, прекратилась атеистическая пропаганда, руководству ВКП(б) пришлось начать «поиски новых отношений с религиозными организациями» и «перейти к диалогу во имя единства верующих и атеистов в борьбе с общим врагом России» . Будто бы даже «уже в первый период войны... практически прекратились аресты священнослужителей»5 1.

Число арестов священников было сравнительно невелико, потому что «арестовывать стало практически некого» -- подавляющее их большинство к началу войны уже были репрессированы. Только в 1937 г. были арестованы по меньшей мере 33 382 «служителя религиозного культа», а всего по категории «духо-венство, сектанты» -- 37 331 человек. В 1938 г. по категории «сектантско-церковная контрреволюция» были репрессированы 13 438 человек. По-видимому, большая их часть погибла. На территории современной Новгородской обл. в 1937--1938 гг. «было расстреляно не менее 83% священников, служивших на приходах Московской патриархии на начало 1937 г.: 298 человек из 362» (судьба ещё нескольких десятков неизвестна); из 315 храмов, действовавших в 1936 г., осталось три. Аналогичные процессы происходили и в других областях. В Орловской обл. с 1 октября по 31 декабря 1937 г. были осуждены «1 667 церковников и сектантов, в том числе расстреляно 1 130 человек, а к концу 1941 года всего осуждено по религиозным мотивам 1 921 человек, из них 1 209 к расстрелу... С октября по декабрь 1937 года в Орловской области практически всё духовенство было ликвидировано». К началу войны в современных границах области остались две действующие церкви.

Массовое закрытие храмов привело к «расширению сферы церковного подполья» и вынуждало переходить на нелегальное положение не только отрицавших «сергианство», но и вполне лояльных патриархии священнослужителей и верующих. Священнику из Осинского района Пермской (с 1940 г. -- Моло- товской) обл. В.Д. Мокрушину ввиду отсутствия в епархии правящего архиерея пришлось для рукоположения в сан съездить в 1939 г. в Москву. Однако служить ему довелось недолго: война застала его в должности санитара психиатрической больницы в Молотове. С 1940 г. он окормлял небольшую группу верующих, собиравшихся в «домашней церкви» на квартире А.А. Бурдиной. 21 июля Мокрушина арестовали, а 28 ноября Молотовский обл суд приговорил священника и четверых прихожан (среди них -- трёх женщин) по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-11 к расстрелу. Среди прочего подсудимых обвиняли в том, что они «клеветали на условия жизни трудящихся», т.е. обсуждали темы, волновав-шие едва ли не всё население СССР. Мокрушина расстреляли 21 мая 1942 г., остальным смертную казнь заменили на 10 лет лагерей. Впрочем, даже легальное положение и патриотические проповеди ничего не гарантировали. Так, 20 марта 1942 г. был арестован и обвинён в антисоветской агитации священник Алексеевской часовни в посёлке Пожва Молотовской обл. К.П. Кунахович. Более года спустя ОСО НКВД осудило его на пять лет лишения свободы как «социально опасный элемент».

Наряду с арестами «подучётного элемента» после начала войны пересматривались и ужесточались ранее вынесенные или изменённые приговоры. Так, 27 марта 1941 г. судебная коллегия по уголовным делам Вологодского обл суда приговорила к смертной казни Ивана Штылика, который «систематически на протяжении 1939--1940 г. среди окружающего его населения, используя рели-гиозные убеждения, проводил контрреволюционную клеветническую агитацию пораженческого характера». 22 апреля ВС РСФСР заменил ему расстрел лишением свободы на 10 лет, однако 7 июля это решение было обжаловано и 13 августа тот же ВС РСФСР оставил в силе первоначальный -- расстрельный -- приговор.

Служивший в церкви посёлка Елатъма недалеко от Касимова Рязанской области потомственный священник Николай Анатольевич Правдолюбов был арестован 26 февраля 1941 г. Его отец протоиерей Анатолий Авдеевич Правдолюбов и старший брат Владимир, преподаватель техникума, были расстреляны в 1937 г. Сам он только в 1940 г. освободился после пятилетнего заключения в лагере. Шанс выжить, тем более -- остаться на свободе на прежнем месте жительства, у него был невелик. Однако он согласился, по просьбе прихожан, занять место скончавшегося священника в Елатъме. 28 июня Рязанский обл- суд приговорил о. Николая к расстрелу, обвинив его в том, что, проповедуя в церкви с декабря 1940 по февраль 1941 г., он «призывал верующих к борьбе с советской властью». Находясь в рязанской тюрьме, иерей стал терять рассудок (очевидно, сказались методы ведения следствия и последствия отравления газами во время Первой мировой войны). Он кричал на всю тюрьму, обращаясь к жене: “Поля, спаси меня от Сталина!”». Священника выволокли на тюремный двор и расстреляли 13 августа.

Уже 24 июня в Новосибирске начались аресты «истинно-православных христиан», «активных церковников», баптистов. Приговоры за «антисоветскую агитацию» были крайне жестокими: к расстрелу приговорили 13 из 24 проходивших по делу «истинно-православных христиан», 4 из 9 представших перед областным судом баптистов и троих пожилых прихожан единственной остав-шейся в городе кладбищенской церкви. Методы ведения следствия ничем не отличались от применявшихся в 1937 г. Приговорённый к 10 годам лишения свободы по делу баптистов А.М. Зеронин жаловался в ВС РСФСР: «Фактически моя вина в том, что я являюсь верующим в Бога. Никогда в никаких к-р. организациях не состоял и никакой агитации не вёл. Протокол допроса меня вымышлен лицом, проводившим расследование. Меня же заставили подписать протокол путём физического насилия. Меня так избили, что я оглох». Похоже, его апелляция не пошла дальше местного управления НКВД.

27 июня был арестован возведённый в марте того же года в сан архиепископа Николай (Могилевский). В 1925--1927 и 1932--1937 гг. он находился в заключении. Освободившись из лагеря, жил на покое в Егорьевске Московской обл., затем -- в Киржаче Ивановской обл., изредка наезжая в Москву. Архиепископ был близок к патриаршему местоблюстителю, исповедовал его и помогал ему в ведении дел патриархии, время от времени служил в московских храмах. Его вывезли в Саратов; во время следствия содержали в тюрьме, обвиняя в том, что, отбыв наказание, он «возобновил антисоветскую деятельность» и «снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих». Так, в марте на встрече с западноукраинскими архиереями Николай (Могилевский) заявил: «Большинство епископов в СССР находятся в ссылках... Советская власть усиливает своё давление на Церковь и верующих». «Вас на Западной Украине ждет то же, что пережили мы здесь, -- предупреждал он епископа Острожского Симона (Ивановского). -- Будьте готовы к разгрому церкви и к террору над духовенством, к колхозным насилиям и к другим подобным прелестям».

28 августа Особое совещание приговорило архиерея по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-11 к пяти годам ссылки в Казахстан. Только на первый взгляд приговор кажется мягким: шансы 64-летнего архиепископа пережить суровые условия ссылки были невысоки. Его продержали в тюрьме полгода, затем в арестантском вагоне отправили к месту назначения и вытолкали зимой в одном белье и рваном ватнике на станции Челкар Актюбинской обл. Выжил он чудом и милостью добрых людей.

Председатель ВС УССР К.Т. Топчий, докладывая о проделанной с 15 июля по 1 августа 1941 г. работе, сообщал: «Из рассмотренных Верховным судом контрреволюционных дел обращают на себя внимание дела о деятельности разных антисоветских церковных групп, которые в последнее время расширили свою деятельность». Наиболее масштабным из указанных им процессов являлось рассмотренное Запорожским областным судом дело бывшего епископа Клинского, викария Московской епархии Гавриила (Красновского) «и других в количестве 6-ти человек (все бывшие монашки и попы)». В конце 1920-х гг. владыка Гавриил «отделился» от митрополита Сергия (Страгородского), с 1936 г. жил в Геническе, где тайно служил. Подсудимых расстреляли 18 августа за то, что они, будучи «участниками контрреволюционной организации “Тихонов- цев”, организовали подпольную церковь на квартире одного из членов этой организации, проводили подпольно религиозные обряды, собирались на нелегальные собрания, на которых проводили контрреволюционные разговоры, заявляли... что советская власть послана человечеству за грехи».

Архиепископ Вологодский Стефан (Знамировский) «отделился» от митрополита Сергия (Страгородского) в 1927 г., однако уже в 1929 г. воссоединился с ним, неоднократно арестовывался, находился в тюрьмах и в ссылке. В июне 1941 г., за неделю до начала войны, освободился после трёхлетнего заключения из Верхне-Човской колонии в Коми АССР, но уже 9 августа был вновь арестован и отправлен обратно в колонию. 17 ноября ВС Коми АССР приговорил его к расстрелу за «проведение во время заключения в НТК к/p агитации, направленной на поражение существующего строя и восстановление капиталистического строя и религии, проведение в лагере треб и молебнов». Архиерея казнили в Сыктывкаре 18 марта 1942 г. 13 июля последовал арест архиепископа Куйбышевского Андрея (Комарова), однако 7 сентября его освободили, прекратив дело. Возможно, начало сказываться изменение политики в отношении Церкви.

Большинство репрессированных в годы войны за веру -- «простые» люди. По-видимому, среди них преобладали «истинно-православные христиане», не принимавшие «сергианство», очень высока была доля женщин. Многие повторно осуждались в лагерях.

Карагандинский облсуд как будто поставил истребление верующих женщин-заключённых на поток. 7 августа 1941 г. его постоянная сессия при Кар- лаге приговорила Наталию Твердохлебову, Магдалину Сницер и Веру Дворникову по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-14 к расстрелу, поскольку они «в целях контрреволюционного саботажа под видом религиозных убеждений отказывались от выхода на работу, проводили к/p агитацию, направленную на поражение Советского Союза в войне, дискредитирующую коммунистическую партию и советскую власть». 12 августа та же сессия осудила на казнь по ст. 58-14 за «дезорганизацию лагерного производства», выразившуюся в отказе выходить на работу по религиозным убеждениям, сразу восемь женщин: Надежду Фролову, Александру Бурцеву, Пелагею Уколову, Анну Меняйлик, Евгению Першину, Совету Гршцук, Анну Глушанкову и Дарью Чернову. Одна из смертниц отбывала двухлетний срок заключения, ещё трое -- трёхлетний. На следующий день тем же судом по той же статье была приговорена к расстрелу Феодосия Жихарева, 14 августа -- Е.В. Михаленкова и Софья Ковтун, отбывавшие наказание в Бурминском отделении Карлага. 25 августа «контрреволюционный саботаж под видом религиозных убеждений» стоил жизни Дарье Дьяченко, Матрёне Дмитриевой, Прасковье Рыжковой-Печенкиной, Парасковье Татарико- вой (в том же деле она именуется также Татарыковой), Анне Каспрук. Почти все осуждённые -- малограмотные или неграмотные крестьянки. Прошений о помиловании они не подавали.

В заседаниях 14 и 17 октября ВС Казахской ССР утвердил смертные приговоры всем, кроме юной Дворниковой (1923 г.р.), которой высшую меру заменили 10 годами лагерей. Её расстреляли годом позже по приговору того же суда по той же статье. В составе коллегии по уголовным делам ВС Казахской ССР, утвердившей эти решения, двумя из трёх судей были женщины -- Н.П. Морозова и М.В. Фалеева, которая председательствовала на заседании 14 октября.

15 ноября 1941 г. Берия направил Сталину записку с просьбой разрешить НКВД привести в исполнение смертные приговоры, вынесенные военными трибуналами округов и судами общей юрисдикции, не дожидаясь их утверждения высшими судебными инстанциями. Процедура утверждения занимала несколько месяцев, причём окончательное решение на самом деле принимала комиссия Политбюро ЦК ВКП(б), куда ВС СССР направлял свои вердикты.

В результате в тюрьмах НКВД в тыловых районах «скопилось» 10 645 человек, ожидавших своей участи. Сталин одобрил предложение, и уже 17 ноября оно было узаконено постановлением ГКО, практически дословно воспроизводившим текст записки.

Руководствуясь им, 25 ноября сотрудники Управления НКВД по Рязанской области и Ряжского райотдела НКВД расстреляли в подвале 36 заключённых Ряжской пересыльной тюрьмы. Треть из них (12 человек, среди них 11 женщин) являлись «активными верующими»: все они принадлежали к общинам истинно-православных христиан, все расстрелянные женщины, за исключением 59-летней учительницы Анны Георгиевской, были крестьянками и жили до ареста в различных сёлах Рязанской обл., в основном -- в с. Куймань («контрреволюционная группа церковников селения Куймань») и с. Парой. К смерти их приговорили в сентябре и октябре 1941 г. на различных заседаниях судебной коллегии по уголовным делам Рязанского облсуда и военного трибунала войск НКВД Московской обл.

Замена смертной казни заключением встречается в делах верующих за 1941 -- начало 1942 г. крайне редко. Для этого нужен был какой-нибудь вопиющий повод. Так, Кировский обл суд 18 июля 1941 г. приговорил по ст. 58-10 (ч. 2) к расстрелу Анастасию Перешеину. ВС РСФСР 12 августа оставил приговор в силе, отметив, что осуждённая «единоличница, церковница, судима в 1941 г. за невыполнение государственных обязательств... Проживая в дер. Перешеинцы Оричевского р-на, систематически среди населения проводила контрреволюционную агитацию, используя при этом религиозные предрассудки граждан, клеветала на политику партии и советского правительства». Это решение опротестовал председатель ВС СССР И.Т. Голяков, обративший внимание на то, что «к.-р. высказывания Перешеиной имели место в 1939 г., а следовательно, не были связаны с военной обстановкой». Основанием для смертного приговора в 1941 г. послужил отказ Перешеиной принимать участие в выборах в Верховный совет СССР в 1939 г., мотивированный тем, что она «не гражданка, а христианка и советскую власть не признаёт». В результате ей заменили расстрел 10 годами лишения свободы.

Происхождение из духовного звания оказывалось «чёрной меткой». В агентурных сводках НКВД обязательно отмечалось происхождение автора антисоветского («пораженческого») высказывания, к примеру, «иподьякон» или «дочь священника». Напротив, ВС Грузинской ССР 18--19 февраля 1941 г. оправдал некоего Торун Билалоглы, обвинявшегося в антисоветской агитации и провокационных выпадах против советской власти, поскольку выяснилось, что, вопреки обвинительному заключению, он не был сыном муллы.

Верующие имели все основания не любить советскую власть, и её представители вполне отдавали себе в этом отчёт. Проводница на железной дороге якобы предсказывала: «Конец большевизма близок, бог посылает избавление верующим от гнёта, скоро будет возможность реставрации монархии и монастырей. Наше правительство не русское, а еврейское и грузинское. Мы сейчас в рабстве, чем же хуже будет рабство немцев? Коммунизм и религия вместе несовместимы. Погибнет коммунизм, и расцветёт религия. У всех живёт вера освобождения от безбожников».

Сводки НКВД, конечно, требуют весьма критического отношения, однако о пораженческих или, скажем осторожнее, выжидательных настроениях среди части верующих упоминается и в других источниках. Так, В.С. Гроссман записал в конце сентября 1941 г. в деревне Каменка, где-то на границе России и Украины: «Хозяева -- три женщины. Смесь украинского и русского говора... Старуха всё спрашивает: “А правда, что немцы в Бога веруют?” Видно, в селе немало слухов о немцах. “Старосты полоски нарезают” и пр. Весь вечер объясняли им, что такое немцы. Они слушают, вздыхают, переглядываются, но тайных мыслей своих не высказывают. Старуха потом тихо говорит: “Що было мы бачылы, що будэ побачымо”». 4 июля 1941 г., находясь в Ярославской обл., М.М. Пришвин стал свидетелем того, как одна из крестьянок распространяла слух, будто Москву не будут бомбить «из-за того, что в ней много верующих». «Ай же!, -- восклицал писатель. -- Какая это государственная ошибка, если верующие граждане ждут защиты веры своей у иноземцев!».

Однако государство преследование верующих ошибкой отнюдь не считало. Патриотические заявления патриаршего местоблюстителя, похоже, не произвели на партийное руководство видимого впечатления. Каких-либо усилий для их распространения властями не предпринималось, хотя они и не препятствовали рассылке машинописных и рукописных копий по приходам. Технические возможности церковных иерархов доносить свои воззвания до прихожан были весьма ограничены: у патриаршего местоблюстителя имелась пишущая машинка, а митрополиту Ленинградскому приходилось вести делопроизводство от руки. Обзавестись собственным аппаратом ему разрешили лишь в декабре 1943 г. Позднее НКВД распространял патриотические обращения православных архиереев преимущественно на оккупированных или подвергавшихся угрозе оккупации территориях. Однако лучшими агитаторами за советскую власть оказались нацисты. Гроссман приводит разговор двух женщин летом 1942 г. в районе Сталинграда: «Ось цей Гитлер то настоящий антихрист. А мы раньше казали -- коммунисты антихристы».

Исчезновение со страниц газет и журналов антирелигиозной пропаганды объяснялось прежде всего давлением со стороны союзников: им стремились угодить если не на деле, то хотя бы на словах. Первое упоминание о патриотической деятельности Русской Церкви появилось 16 августа 1941 г. в «Правде». Несомненно, оно не было случайным. Однако обнаружить его мог только очень внимательный читатель. В разделе «Фонд обороны» в маленькой корреспонденции из Харькова «Взносы растут с каждым днём» говорилось о пожертвовании трудящимися города 4 млн 184 тыс. руб., о передаче золотых изделий двумя испанскими эмигрантами, а также гражданами Межейка и Высоцкой. «В сберкассу Кагановичского района, -- сообщалось далее, -- поступило следующее заявление от гражданина В.Е. Секалова: “По решению церковного совета Казанской религиозной общины (тихоновской ориентации) перечислено 11 007 рублей в фонд обороны. Совет просит опубликовать в местной прессе”».

Однако это было не единственное обращение к «религиозной» теме в этом номере «Правды». На другой его полосе помещались ещё две специальные заметки: «Выступления католического духовенства Голландии против фашистов» и «Преследования католиков в оккупированной Польше», где указывалось, что германские нацисты отправили в тюрьму или выслали более половины священников Лодзинской обл., «под арестом оказался также епископ». Как информировала газета, «немцами были запрещены венчания по католическим обрядам. Многие монастыри и церкви превращены в гостиницы и дансинги». Эти слова можно было бы счесть провокацией: сравнения напрашивались.

Патриарший местоблюститель в послании, составленном 22 июня 1941 г., заявлял, что если «молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится ещё и лукавыми соображениями насчёт возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу». Он явно предвидел, что значительная часть духовенства будет не слишком опечалена исчезновением советской власти, но вряд ли догадывался, как скоро и «близко» материализуется кошмар. Бывший управляющий делами Московской патриархии, экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский) уклонился от эвакуации, спрятавшись в крипте Рижского собора, пошёл на сотрудничество с оккупантами и занял однозначно антисоветскую позицию.

Не способствовала повышению доверия власти к Церкви и деятельность на оккупированной территории менее известных иерархов, а также сотен священников, служивших в храмах, стремительно открывавшихся при содействии или молчаливом согласии оккупантов. Всего на оккупированной территории РСФСР, Белоруссии и Украины их было открыто свыше 8 тыс.

После оккупации немцами Ростова-на-Дону в июле 1942 г. живший на покое архиепископ Ростовский Николай (Амасийский) принял на себя епархиальное управление. В то время в городе оставался один действующий храм. Престарелый архиерей Николай (1859 г.р.) неоднократно арестовывался и высылался, из последней ссылки в Казахстан вернулся в 1941 г. Его сын, священник Николай Николаевич Амасийский, в 1937 г. был приговорён к 10 годам лагерей, но уже в 1938 г. умер в заключении. К моменту освобождения в феврале 1943 г. в Ростове-на-Дону службы совершались в 8 храмах, в Ростовской области -- в 243. Епископ Таганрогский Иосиф (Чернов), прибывший в Таганрог в декабре 1940 г. после пятилетнего заключения в лагере в Коми АССР и сразу же высланный в Азов, где работал сторожем и истопником в детских яслях, также вновь возглавил епархию.

Неудивительно, что советская власть, судя по всему, не слишком доверяла словам патриаршего местоблюстителя. А его эвакуация, несмотря на тяжёлую болезнь, из Москвы 14 октября 1941 г. вместе с лидером обновленцев митрополитом Александром Введенским и старообрядческим архиепископом Ири- нархом (Парфеновым) носила не слишком добровольный характер и, скорее, напоминала высьшку с единственной целью -- не допустить захвата и дальнейшего использования иерархов немцами. Об этом свидетельствовал и первоначальный пункт назначения -- Чкалов (Оренбург). Лишь серьёзное ухудшение здоровья престарелого местоблюстителя в дороге привело к изменению места его пребывания: им стал Ульяновск, в то время -- районный центр Куйбышевской обл. с населением 110 тыс. человек.

Ранней весной 1942 г. в репрессивной политике наметился медленный разворот, первые признаки которого появились ещё в начале года. С марта ВС СССР в большинстве случаев стал заменять смертные приговоры другими мерами наказания, иногда на удивление мягкими. Это было вызвано прагматическими причинами: ресурсы страны оказались конечны, не хватало людей для формирования запланированного количества воинских частей и соединений, для работы в промышленности. Резервы искали, где только могли, в том числе в лагерях. 13 марта 1942 г. главный кадровик Красной армии Е.А. Щаденко в адресованной Сталину записке предлагал пересмотреть дела заключённых в возрасте до 45 лет «с целью высвобождения годных для службы в армии не менее 250 000 человек». В марте 1942 г. последовало решение о «добровольной мобилизации» в армию женщин.