"Mы не так глупы, чтобы устраивать бунты и восстания...": попытка массовой эмиграции немецкого населения из СССР в Канаду в 1929 г.

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Mы не так глупы, чтобы устраивать бунты и восстания...»: попытка массовой эмиграции немецкого населения из СССР в Канаду в 1929 г.

Массовое бегство немецких крестьян в Москву в 1929 г. привлекло внимание международной общественности к бедственному положению советских немцев. Неожиданно упорное сопротивление немецкого сельского населения политике социалистических преобразований, его желание выехать из СССР в Канаду, сопровождающееся соответствующими призывами к Западу, укрепили недоверие правящего режима к «нелояльным» национальностям. По мере того, как ухудшались отношения между СССР и Германией, в Москве росло предубеждение против немцев как чрезвычайно реакционной группы населения, дискредитирующей советский строй в глазах мировой общественности. Политбюро ЦК ВКП(б) уделило «эмигрантам» большое внимание не только потому, что периферия оказалась не в состоянии справиться с этой проблемой, но и потому, что речь шла о западных нацменьшинствах. К тому же эта группа, организованно выступившая против политики советской власти, не укладывалась в «классовую» схему, так как среди немецких крестьян, решивших эмигрировать из СССР, были в основном середняки и бедняки.

В оппозиции к советской системе оказалась не социальная, а национальная группа. Режим разрешил это противоречие, перестав считать охваченных «американской лихорадкой» немецких крестьян «нейтральными» и коллективно переведя их в разряд «классовых врагов». На фоне принудительной коллективизации Кремль расценил массовое движение немцев за выезд из СССР как прямую поддержку «правых уклонистов», что придавало этому движению «антисоветский характер». Принадлежность беглецов и их многочисленных сторонников к западному меньшинству побудила органы ОГПУ искать организаторов эмиграционного движения по ту сторону границы. Мирная эмиграция немцев из СССР оказалась специфическим, но очень действенным способом протеста против коллективизации. Ее лавинообразный характер, так же как и обращение за помощью к Германии как к «исторической родине» были сочтены проявлением нелояльности к СССР всего немецкого населения страны. Политика протектората со стороны Германии, направленная на защиту жизни, собственности и основных прав своей «диаспоры», выражалась как в дипломатическом нажиме на Кремль, так и в конкретных актах помощи советским немцам. Подобное покровительство немцам в СССР неизбежно пробуждало у кремлевского руководства опасения, что они, особенно в атмосфере надвигающейся войны, представляют угрозу для безопасности государства.

Ключевые слова: СССР, Канада, Германия, советские немцы, национальные меньшинства, коллективизация, эмиграция, внешняя политика.

«Ми не такі дурні, щоб влаштовувати бунти та повстання...»: спроба масової еміграції німецького населення з СРСР до Канади у 1929 р.

Деннінгхаус В.

Масова втеча німецьких селян в Москву в 1929 р. привернула увагу міжнародної громадськості до важкого становища радянських німців. Несподівано запеклий опір німецького сільського населення політиці соціалістичних перетворень, його бажання виїхати з СРСР до Канади, що супроводжувалося відповідними закликами до Заходу, зміцнили недовіру правлячого режиму до «нелояльних» національностей. Відповідно до того, як погіршувалися відносини між СРСР і Німеччиною, в Москві зростало упередження проти німців як надзвичайно реакційної групи населення, яка дискредитує радянський лад в очах світової громадськості.

Політбюро ЦК ВКП(б) приділило «емігрантам» велику увагу не тільки тому, що периферія виявилася не в змозі впоратися з цією проблемою, але і тому, що мова йшла про західні нацменшини. Окрім того ця група, організовано виступила проти політики радянської влади, не вкладалася в «класову» схему, так як серед німецьких селян, які вирішили емігрувати з СРСР, були переважно середняки і бідняки. В опозиції до радянської системи виявилася не соціальна, а національна група. Режим вирішив це протиріччя, переставши вважати охоплених «американською лихоманкою» німецьких селян «нейтральними» і колективно перевівши їх в розряд «класових ворогів». На тлі примусової колективізації Кремль розцінив масовий рух німців за виїзд з СРСР як безпосередню підтримку «правих ухильників», що надавало цьому руху «антирадянського характеру».

Належність втікачів і їх численних прихильників до західного меншості спонукала органи ОГПУ шукати організаторів еміграційного руху по той бік кордону. Мирна еміграція німців з СРСР виявилася специфічним, але дуже дієвим засобом протесту проти колективізації. Її лавиноподібний характер, так само як і звернення за допомогою до Німеччини як до «історичної батьківщині» були розцінені як прояв нелояльності до СРСР всього німецького населення країни. Політика протекторату з боку Німеччини, спрямована на захист життя, власності і основних прав своєї «діаспори», виражалася як в дипломатичному натиску на Кремль, так і в конкретних актах допомоги радянським німцям. Подібне заступництво німцям в СРСР неминуче пробуджувало у кремлівського керівництва побоювання, що вони, особливо в атмосфері незворотньої війни, становлять загрозу для безпеки держави.

Ключові слова: СРСР, Канада, Німеччина, радянські німці, національні меншини, колективізація, еміграція, зовнішня політика.

 “We are not so Fuzzy to Build Riots and Rebellion...”: Attempt of Massive Exemption of German Population from the USSR to Canada in 1929.

Dцnninghaus V.

The mass exodus of German peasants to Moscow in 1929 attracted international attention to the plight of Soviet Germans. The unexpectedly stubborn resistance of the German rural population to the policy of socialist transformations, his desire to leave the USSR for Canada, accompanied by appropriate calls for the West, reinforced the re gime 's distrust of “disloyal” nationalities. As relations between the USSR and Germany worsened, prejudice grew in Moscow against the Germans as an extremely reactionary group of people that discredited the Soviet system in the eyes of the world community.

The Politburo of the Central Committee of the All-Union Communist Party of Bolsheviks (Bolsheviks) paid great attention to the “emigrants” not only because the periphery was unable to cope with this problem, but also because it was a question of Western national minorities. Moreover, this group, which in an organized manner opposed the policy of the Soviet regime, did not fit into the “class” scheme, since among the German peasants who decided to emigrate from the USSR, there were mainly middle peasants and poor people. The opposition to the Soviet system was not a social, but a national group. The regime resolved this contradiction by ceasing to consider the German peasants engulfed by the “American fever” “neutral” and collectively transferring them to the category of “class enemies”. Against the background of forced collectivization, the Kremlin regarded the mass movement of Germans for leaving the USSR as direct support for the “right deviators”, which gave this movement an “anti-Soviet character”.

The belonging of the fugitives and their many supporters to the Western minority prompted the organs of the OGPU to look for the organizers of the emigration movement on the other side of the border. Peaceful emigration of Germans from the USSR turned out to be a specific, but very effective way of protesting collectivization. Its avalanche -like character, as well as the appeal for help to Germany as a “historical homeland” was considered a manifestation of disloyalty to the USSR of the entire German population of the country. Germany 's protectorate policy aimed at protecting the life, property and fundamental rights of its “diaspora” was expressed both in diplomatic pressure on the Kremlin and in specific acts of assistance to Soviet Germans. Such patronage of the Germans in the USSR inevitably aroused fears among the Kremlin leadership that they, especially in the atmosphere of impending war, pose a threat to the security of the state.

Keywords: USSR, Canada, Germany, Soviet Germans, national minorities, collectivization, emigration, foreign policy.

немец уклонист германия советский

В течение всей первой половины 1920-х гг. сохранялся относительно свободный выезд из СССР советских граждан немецкой национальности, как в целях воссоединения с родственниками, так и переселения на постоянное место жительства в Германию или другие страны. Данное явление характеризовало не столько наличие демократических свобод в СССР, сколько позицию Кремля, согласно которой советское государство покидали в основном лица, недовольные новым социальным строем, что позволяло сократить число «внутренних врагов» и недоброжелателей [1, л. 70об.]. Относительно свободной эмиграции из СССР несомненно способствовала и заинтересованность Кремля в налаживании экономического и политического сотрудничества со странами Запада, что вынуждало советское руководство поддерживать сложившиеся нормы международного права [2]. Необходимо учитывать и то обстоятельство, что в начале 1920-х гг. в СССР набирал силу НЭП, складывались сравнительно благоприятные условия для хозяйственного и культурного развития крестьянства, что, в свою очередь, несколько поубавило общее число желавших эмигрировать [3, с. 88-89; 4, s. 471-473]. Сказывалось и потепление отношений Советского Союза с Германией, выразившееся в налаживании обоюдовыгодного сотрудничества в области экономики, в культурной, военной и научной областях.

Основную часть немецкоговорящего населения, выезжавшего в этот период из СССР, составили именно меннониты, первыми осознавшие всю бесполезность как сопротивления политике советской власти, так и попыток конструктивного диалога с ее носителями [5, с. 192-200]. В целом за время нэпа за океан перебралось около 20 тыс. меннонитов [6, s. 159; 7, s. 278], не пожелавших принимать участие в качестве «подопытных» в «великом социальном эксперименте» [8, л. 8; 9, л. 3; 10, л. 68]. Большую часть из них - около 60% - составили выходцы из Украины, где успехи советизации были намного заметнее, чем на восточных окраинах страны. Нестабильность хозяйственного и политического положения меннонитов, недальновидная и волюнтаристская политика государства по отношению к их национальным традициям, а главное, противоборство атеизма и религии, государственной и частной собственности только стимулировали их отъезд [11, с. 48; 12, с. 148166; 13, с. 16-19].

Решившиеся на эмиграцию прибегали к услугам многочисленных международных религиозных организаций, предоставлявших им через различные транспортные компании т.н. «кредитовые шифскарты» - оплаченные частично или полностью проездные билеты до места назначения Для приобретения билета на пароход требовалась «характеристика» от старейшин и представителя церкви, подтверждавшая национальную и религиозную принадлежность эмигранта, его моральные качества, профессиональную подготовку и т.д.. Основным посредником выступало акционерное общество «РУСКАПА» Кроме «РУСКАПА» активное участие в организации эмиграции меннонитов в Парагвай принимало американское акционерное общество «БОАРД», располагавшее специальным эмигрантским фондом (по сведениям ОГПУ он равнялся 1 млн. долларов). («Российско-канадско-американское пассажирское агентство»), которое только в 1924-1928 гг. обслужило около 13,5 тыс. человек [14, с. 15-16]. Однако если в 1926 г. из СССР выехало 4 тыс. чел. немецкой национальности, то в 1927 г. - всего 416 человек В 1928 г. СССР покинули 1,286 чел. немецкой национальности. [15, л. 69]. Подобное положение объяснялось не столько быстрым восстановлением крестьянского хозяйства, временным попустительством местных властей несколько «поослабивших вожжи» в немецкой деревне или спадом эмиграционных настроений, сколько введенными с конца 1926 г. общими ограничениями на выезд из СССР «производительных сил». 9 декабря 1926 г. вышел секретный циркуляр ЦИК'а и СНК СССР, в котором всем местным органам власти предписывалось отказывать в льготах и освобождении от сборов при оформлении выездных документов не только гражданам, лишенным избирательных прав и находящимся под судом и следствием, но и тем, чей выезд за границу был бы «нецелесообразен с точки зрения общегосударственных интересов», включая меннонитов.

Несмотря на все принятые Центром меры, число меннонитов, желавших эмигрировать из СССР, регулярно увеличивалось. По данным, представленным Сталину зам. председателем ОГПУ Г.Г. Ягодой, в «РУСКАПА» и «Совторгфлоте» к началу 1927 г. официально зарегистрировались на выезд из страны около 7,5 тыс. меннонитов. К концу апреля 1927 г. численность потенциальных эмигрантов только на территории РСФСР выросла до 10 тыс. человек [11, с. 48, 333]. Начальник Информационного отдела ОГПУ СССР Н.Н. Алексеев, оценивая положение в немецких селениях СССР осенью 1927 г., в своей аналитической записке в адрес высшего партийного руководства делал следующие прогнозы на будущее: «Отдельные колонии предполагают целиком эмигрировать в Америку и Канаду. Эмиграционное настроение, вызванное недовольством колонистов принципами землепользования, ограничивающими возможность расширения хозяйств, существовало и раньше, и лишь усилилось в связи со слухами о войне...» [16, л. 27]. В 1928 г. желание эмигрировать охватило еще больший круг немецкоговорящего населения СССР, что напрямую было связано как с ликвидацией меннонитских кооперативных объединений в стране [17, с. 7-43], активизацией процесса «раскулачивания» и коллективизации, так и новым витком репрессивной политики по отношению к религии и верующим С 1928 г. религиозные общины были лишены права осуществлять благотворительную деятельность, а также оказывать верующим медицинскую и иную помощь. 8 апреля 1929 г. вышло совместное постановление ЦИК и СНК СССР «О религиозных объединениях», направленное на максимальное ограничение роли и влияния религиозных организаций на общественную жизнь.. Подстегнул волну немецкой эмиграции голод, охвативший к весне 1928 г. все южные округа Украины и явившийся прямым следствием «социальных реформ», жесткой хлебозаготовительной кампании и административного произвола в деревне [18, с. 239-240; 19, с. 150-156].

На страницах германской прессы все чаще стали появляться репортажи о раскулачивании в немецкой деревне, борьбе с религией, насильственной коллективизации и желании колонистов любыми путями покинуть советское государство. Германская печать не обходила стороной и проблемы «социальных реформ» в немецких колониях СССР, прогнозируя предпосылки массового голода на юге страны и провоцируя читателей заголовками типа «В России голодают немецкие семьи» [20, s. 352-353]. Не оставались безучастными к судьбе советских немцев и дипломатические представительства Германии в СССР, регулярно представлявшие в Берлин информацию о положении в немецкой деревне и нуждах «братьев по вере». Уже с конца июля 1928 г. в посольстве Германии в Москве стали разрабатываться мероприятия на случай необходимости оказания продовольственной помощи «колонистам». С весны этого же года, в поездку по южным регионам СССР для ознакомления с хозяйственным состоянием «немецких колоний» был послан атташе Германского посольства Отто Аухаген, курирующий вопросы сельского хозяйства [21, s. 7-11].

В отличие от начала 1920-х гг., когда массовый голод был официально признан советским правительством и оно само ходатайствовало о международной поддержке (включая германский Красный Крест) [22, s. 309310], существование «критической продовольственной ситуации» в 1928 г. полностью отрицалось Кремлем, уже даже не допускавшем и мысли о «вмешательстве» Запада. В августе 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) официально отвергло «германское предложение» об оказании продовольственной помощи немецким селениям юга Украины [23, л. 15], а в ноябре 1928 г. [24, л. 14; 25, л. 22] - аналогичное ходатайство комитета Фритьофа Нансена в отношении меннонитов Фритьоф Нансен (Fridtjof Nansen) являлся с 1921 г. верховным комиссаром Лиги наций по делам беженцев («Нансеновский комитет») и руководил оказанием помощи голодающим в СССР. Причем, «предложение Нансена» выносилось на заседания Политбюро ЦК ВКП(б) несколько раз и в начале 1929 г., где оно также отклонялось с регулярным постоянством [26, л. 28; 27, л. 26; 28, л. 12]. Вместе с тем, начиная с весны 1929 г., сотрудники консульств Германии все чаще стали сообщать об ухудшении положения «немецких колонистов» и их желании покинуть страну [20, с. 354; 29, с. 5-62].

Особенностью эмиграционного движения немцев конца 1920-х гг. явилось прежде всего то, что в нем приняли участие представители всех социальных слоев. Причем, именно немецкая беднота составила основной костяк желавших выехать из СССР, несоизмеримо превысив долю представителей из «зажиточных слоев» [30, л. 11об.]. Создание «единого национального фронта», выступавшего против коллективизации, массовое желание колонистов эмигрировать из страны, а также активизация германских дипломатических служб вынудили руководство ЦК ВКП(б) более детально заняться «немецкой проблемой» [18, с. 276-277]. 24 октября 1928 г. В 1928 г. Отто Аухаген лично посетил целый ряд регионов СССР, с целью обследования положения немецкого населения: в мае - Крымскую АССР; в июле-августе - Украину; в августе-сентябре - Сибирь., после «инспекции» немецких селений Крымской АССР, Южной Украины и Сибири сотрудником Германского посольства Аухагеном [21, s. 74-75], Секретариат ЦК ВКП(б) принял решение о создании специальной комиссии из работников Отдела по работе в деревне и ЦБ немсекций.

Целью комиссии явилась проверка состояния «партийно-советской работы и хозяйственного строительства в немецких колониях», а главное - выявление причин, побуждающих немецкое крестьянство к эмиграции из СССР. Выводы, к которым в результате детального обследования целого ряда округов и районов Советского Союза пришли ее члены, не вполне вписывались в традиционную схему о «вредителях» и «классовых врагах». Дело в том, что основную тяжесть вины за эмигрантские настроения комиссия возложила не на «кулаков» и духовенство, а на местные советские и партийные органы. Так, практически во всех обследованных ею регионах были зафиксированы более высокие нормы обложения налогами немецких колоний Так, в Крымской АССР, к примеру, в сельсовете Нойзатц [Neusatz] (всего 5 селений) две немецкие колонии (166 хозяйств, 1,300 дес. земли) обязаны были сдать 38 тыс. пудов хлеба, а два русских и одно татарское село (274 хозяйства, 2,700 дес. земли) в пять раз меньше (7 тыс. пудов)., чем находящихся по соседству иноязычных деревень - при фактически одинаковой урожайности и доходности хозяйств [31, л. 128].Оценка хозяйственного положения немецких колоний «как сплошь кулацких» привела к повсеместным «перегибам» в отношении лишения части населения избирательных прав (до 12%), нарушению «революционной законности» в процессе хлебозаготовок, когда зерно насильно изымалось не только у «кулаков», но и бедняков и т.д. Безусловно, что подобные «мероприятия» советской власти, особенно на фоне развернувшейся борьбы с религией, не могли не подстегнуть эмиграционные настроения в немецкой деревне, породив многочисленные лозунги в ее пользу: «Советская власть хочет, чтобы мы все были бедными», «Советская власть разоряет немецкое крестьянское хозяйство путем более высокого налогового обложения», «В Америке и Германии лучше жить, там можно хозяйничать, как хочется» и т.п. [32, л. 67]. В отчете комиссии однозначно давался прогноз на дальнейшее расширение эмиграционного движения среди немцев по всей стране (в Крыму, Украине, Сибири и Северном Кавказе), массовость которого сдерживалась только «административными мерами», в том числе отказами в выдаче паспортов [32, л. 67-68об.].

Вместе с тем комиссия выявила довольно своеобразную специфику развития немецкой деревни в послереволюционный период. Во-первых, темпы кооперирования в немецких колониях были очень высокими Так, к маю 1929 г., количество колхозов в национальных немецких районах в УССР возросло почти в два раза, а число «обобществленных» крестьянских хозяйств - в три.: по линии потребительской кооперации было объединено около 85% немецких хозяйств, по линии сельскохозяйственной - 65% [19, с. 151]. Причем, «зажиточная и кулацкая часть» немецкого крестьянства была кооперирована в большей степени, чем ее «бедняцко-середняцкая часть» [32, л. 62]. Несмотря на социальное и имущественное расслоение колонистов, главной предпосылки «обострения классовой борьбы», все попытки властей расколоть немецкую деревню на «богатых и бедных» особого успеха не имели. Фактор религиознокультурной традиции оказался более сильным средством внутреннего сплочения немцев, особенно у меннонитов, чем ростки «классовой ненависти». Именно этим обстоятельством комиссия объяснила и «неправильное использование фондов кооперирования», который в немецких селениях распределялся без соответствующей «классовой дифференциации» как «кулакам», так и беднякам [30, л. 14-16].

Во-вторых, несмотря на определенные успехи коллективизации в немецкой деревне Так, если в Северо-Кавказском крае в 1927 г. в колхозы вошли только 1,7% немецких хозяйств, то в 1928 г. - уже 19,6%., социальный состав колхозников был весьма далек от «идеала»: в колхозах мирно сосуществовали не только бедняки и середняки, но и кулаки Например, в Северо-Кавказском крае доля середняков в колхозах составила к началу 1929 г. 42,9%, кулаков - 6,1%. [32, л. 62-63].

В-третьих, на фоне «русификации» немецких сельсоветов, острого недостатка «красных» учителей и слабости партийно-комсомольских организаций еще более усилилась роль духовенства в немецкой деревне [32, л. 66], активно формировавшего «единое религиозно-национальное объединение всех немцев», в независимости от их имущественного положения Так, если в Волынском округе (УССР) в 1926 г. было зарегистрировано 11 евангелических общин (1,225 чел.), то через год их число увеличилось почти втрое, достигнув 30 (2,699 чел.)..

Высшее партийное руководство не совсем удовлетворили выводы и оценки «состояния немецкой деревни», к которым пришли члены комиссии. Вместе с тем, руководство ЦК ВКП(б) все же получило то, что и требовалось доказать - наличие подрывной деятельности «классово-враждебных элементов» в немецких селениях и районах СССР. Постановление Секретариата ЦК ВКП(б) «Об итогах хозяйственного и культурного строительства в немецких колониях» от 12 апреля 1929 г., в котором указывалось на необходимость принятия срочных мер в отношении представителей немецкого меньшинства, явилось конечным результатом «обработки» материалов указанной комиссии [32, л. 5759; 33, л. 127-128]. В целом, содержание постановления сводилось к пяти основным «блокам»: 1) мобилизовать руководящих партработников для «разоблачения антисоветской сущности агитации за эмиграцию»; 2) провести 100% охват сельхозкооперацией всех немецких крестьян; приступить к строительству МТС и колхозов-гигантов; 3) обратить повышенное внимание на культурное обслуживание немецкой деревни; 4) активизировать процесс «коренизации» советского аппарата и перевода всей массовой работы на немецкий язык; 5) продолжить вовлечение в ВКП(б) бедняков, батраков и «лучших элементов» из колхозников [33, л. 22-23]. Другими словами, апрельское постановление ЦК ВКП(б) свелось к общим «предложениям» всей вертикали власти, как партийных, так и советских органов, повторив, уже не раз изложенные и апробированные ЦБ немсекций «проекты», для внедрения и осуществления которых в немецкой деревне не было ни соответствующей базы, ни подготовленных сил.

Так как в это время в высших эшелонах власти разворачивалaсь борьбa между сторонниками и противниками НЭПа Пленум ЦК ВКП(б) (апрель 1929 г.), XVI партконференция (апрель 1929 г.), V съезд Советов СССР (май 1929 г.)., отстранялась от власти «правая оппозиция» и страна все глубже погружалась в экономический кризис, апрельское постановление Секретариата ЦК ВКП(б) в отношение немцев фактически прошло незамеченным как для ЦК КП(б)У, так и целого ряда краевых (областных) комитетов партии - Крымского, Сибирского, Нижнее-Волжского, Средне-Волжского, Северо-Кавказского, Казахстанского и Закавказского [30, л. 17; 34, с. 198-200].

К началу осени 1929 г., на волне подъема ультралевой политики форсированной индустриализации и насильственного объединения в колхозы миллионов крестьянских хозяйств [35, с. 23], давление на немецкую деревню не только не уменьшилось, а наоборот усилилось Так, если в Одесском округе в октябре 1927 г. имелось всего 13 немецких колхозов, объединявших ок. 1% всех немецких хозяйств, то к июню 1929 г. их число достигло 79, с охватом 14,6% всех немецких хозяйств округа. Если в июне 1929 г. в Высокопольском районе Херсонского округа было коллективизировано всего 17% немецких хозяйств, то в октябре этого же года - уже 30%. В АССР НП только с 1.10.1928 г. по 1.06.1929 г. было организовано 110 новых колхозов, а к началу октября 1929 г. колхозным движением здесь было охвачено уже 12% всех хозяйств республики. Аналогичные тенденции наблюдались в Крымской АССР и Сибири. [31, л. 126об.-127]. По словам самих ответ работников на местах, они несколько «перетянули гайку». Немецкие крестьяне, не желавшие «коллективизироваться», все упорнее стремились покинуть СССР, a местные власти столь же упорно стремились их удержать. Большинство тех, кто подавал заявление о выдаче заграничного паспорта, не удовлетворившись отказом на местах, продолжало обжаловать его в вышестоящих инстанциях, вплоть до ОГПУ и ВЦИК.

Не получив паспортов, наиболее решительная часть немецких крестьян, распродав за бесценок свое имущество, выехала в Москву, чтобы через «РУСКАПА», представителей Германского посольства и личное обращение к советскому правительству, попытаться добиться разрешения на выезд из страны [14, с. 46; 36, с. 312-322]. «Особенностью эмиграционного движения от прочих контрреволюционных выступлений заключается в том, - комментировалось в одном из докладов, представленном в Секретариат ЦК ВКП(б), - что кулак-немец [...] в борьбе против социалистической переделки деревни, [...] не стал прибегать к террору и оружию, а нашел себе отдушину на территории германского и американского капитализма...» [30, л. 11]. Летом 1929 г. три группы (преимущественно меннонитов из Сибири), общей численностью около 300 чел., пробыв в советской столице около трех месяцев, добились от ВЦИК долгожданного разрешения на выезд в Канаду [5, с. 246, 249-250; 14, с. 46]. Подобный прецедент получение паспортов в Москве без разрешения на то местных властей, на фоне усиления темпов коллективизации и административного произвола в деревне, послужил сигналом для выезда в столицу сотен немецких крестьян, уже давно «сидевших на чемоданах» и вызвал своего рода цепную реакцию. Последними, получившими официальное разрешение покинуть страну, стали 60 немецких семей, эмигрировавшие из Советского Союза в августе 1929 г. [21, s. 54].

16 сентября 1929 г. ВЦИК официально принял постановление о полном прекращении выдачи разрешений на выезд за границу немцам, являющимися советскими гражданами и занимающимися сельским хозяйством. Однако уже было поздно: массовый выезд немецких колонистов в столицу приобрел характер панического бегства [30, л. 11-11об.; 7, s. 283-284]. Если к середине сентября численность беженцев, осевших в дачных поселках под Москвой, составляла около тысячи чел., то к концу сентября она увеличилась более чем в два раза К концу первой декады ноября число желающих покинуть СССР достигло уже около 13 тыс. человек. Большинство из них прибыло из Сибири, Казахстана, Крыма и Северного Кавказа. Около 3 тыс. беженцев уже имели на руках билеты в Канаду, оплаченные иностранными меннонитскими организациями. [7, s. 287]. Численность лиц, готовых к отъезду, включая уже находившихся в пути, доходила по данным ЦБ немсекций при ЦК ВКП(б) до 20 тыс. чел. [20, s. 356-357; 21, s. 58]. Антисанитарные условия проживания, опасность пожаров в неприспособленных для зимы помещениях, недостаток продуктов и отсутствие медицинской помощи - все это грозило со временем перерасти в гуманитарную катастрофу.

Необходимо признать, что появление в Москве огромного числа немцев, желающих выехать из СССР и буквально осадивших Германское посольство, ставшее для них в условиях практически полного бессилия «РУСКАПА» последней надеждой, сильно осложнило работу дипломатов. Положение усугублялось еще и тем, что все эти события разворачивались на фоне заметно ухудшившихся советско-германских отношений, вызванных кампанией борьбы против «правой оппозиции» внутри СССР и «социал-фашистов» (социал-демократов) в Германии [14, с. 48; 37, s. 225-230; 38, s. 99-101]. Необходимо подчеркнуть, что германский посол Герберт фон Дирксен, еще в августе 1929 г., т.е. до начала массового эмиграционного движения, попытался через своих сотрудников довести до сведения «немецких колонистов», желающих покинуть СССР, что существующее положение дел не позволяет им помочь [5, с. 247-249].

К середине октября 1929 г. число находящихся под Москвой беженцев, преимущественно меннонитов, превысило уже 5 тыс. человек [21, s. 54]. Эмиграционное движение немцев стало захватывать и русскоязычных крестьян, которые все чаще стали подсаживаться в «немецкие поезда». К этому времени руководство МИДа Германии распорядилось направить в Москву для неофициальных переговоров руководителя Русского отдела, консула Карла Динстманна [20, s. 358]. «Повышенный интерес» германского правительства к немцам - гражданам СССР был расценен Кремлем, как определенное вмешательство во внутренние дела советского государства. Несмотря на то, что советское руководство было вынужденно признать МИД Германии в качестве партнера, «интересующегося» делами немецкого нацменьшинства в Советском Союзе, оно регулярно подчеркивало неофициальных характер проводимых переговоров, не забывая регулярно напоминать о том, «кто в доме хозяин» [36, с. 314].

15 октября 1929 г. сотрудник НКИД Б.Е. Штейн пообещал Динстманну содействие советской стороны в разрешении «колонистской аферы», выставив условием отсутствие официального обращения немецкой стороны, ибо в данном случае оно будет отклонено советской стороной «по формальным соображениям» [36, с. 314].

Сам факт попытки Германии выступить «посредником» в решении «немецкого вопроса» в советском государстве, четко проявившейся с момента массового наплыва колонистов в Москву (заинтересованность германских дипломатов в их выезде из страны; оказываемая беженцам моральная и материальная помощь; мобилизация зарубежных средств массовой информации и т.д.) сыграл, по сути, роковую роль в дальнейшей судьбе немецкого населения СССР. Необходимо признать, что сам посол Дирксен, целиком разделяя мнение о необходимости сохранения «германской самобытности в России», все же считал, что мобилизация средств массовой информации в отношении «защиты немецких колоний» принесет больше вреда, чем пользы. Любая активизация попытки протектората Германии над «колонистами», полагал Дирксен, только усилит внимание советского руководства к «немецкому вопросу» и ускорит проведение коллективизации в немецких селениях. По его словам, было бы наивно полагать, что советское правительство, в угоду развития отношений с Германией, «из-за нескольких сотен тысяч немецких колонистов приостановит свою программу [коллективизацию сельского хозяйства - В.Д.], затрагивающую около 125 млн. человек сельского населения...» [20, s. 355-356]. Остается добавить, что прогнозы Дирксена были пророческими и полностью подтвердились уже через несколько месяцев.

Проблема «немецких эмигрантов» довольно быстро вышла за рамки «компетенции» руководителей отделов и подотделов ЦК ВКП(б), и уже к концу сентября 1929 г. перешла в сферу особо доверенных соратников Сталина, членов Политбюро ЦК ВКП(б) В.М. Молотова и Л.М. Кагановича, непосредственно отвечавших за ее решение. Так, на одной из докладных записок, поступившей в Кремль в середине октября 1929 г., в которой сообщалось о посещении «подмосковных» немцев представителями Германского посольства и зарубежными журналистами 11 октября атташе Аухаген, в сопровождении двух германских и трех американских корреспондентов, посетил поселения «беженцев-колонистов». Идя навстречу пожеланиям посольства Германии, журналисты пообещали не опубликовывать сразу материалы о тяготах «подмосковных беженцев». Поэтому первое сообщение о них появилось в германской прессе только через две недели. [39; 40; 41], а также подчеркивалось, что движение немцев за выезд из СССР начинает принимать массовый характер, зампред ОГПУ Г.Г. Ягода приписал: «Тов. Молотов: есть сведения, что около трехсот человек хотят демонстративно идти к т. Калинину. Предлагаю выслать обратно на места». Реакции Вячеслава Молотова - члена Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) и одновременно председателя Совнаркома СССР, долго ждать не пришлось. Последний, ознакомившись с докладом, тут же поставил свою визу: «Кажется, дело серьезное, надо обсудить. В. Молотов» [5, с. 263].

Уже 16 октября 1929 г. вопрос «Об эмиграционном движении среди немецких крестьян из СССР» был вынесен на заседание Секретариата ЦК ВКП(б), констатировавшего, что парторганизации Сибири и СреднеВолжской области не только не проявили должного внимания к эмиграционному движению среди немцев, но и полностью проигнорировали постановления ЦК ВКП(б) от 12 апреля 1929 г. «O хозяйственном и культурном строительстве в немецких колониях». Острой критике подверглось и партийное руководство советской столицы, «не проявившее должной чуткости к приехавшим в Москву немецким колонистам», что дало повод использовать их «враждебными элементами» (т.е., представителями Германского посольства). На заседании Секретариата ЦК ВКП(б) было подчеркнуто, что эмиграционное движение охватило преимущественно «бедноту и середнячество» Так, к примеру, в эмиграционном движении в Славгородском округе участвовало 14,6% - бедняков и 56,4% - середняков. Из Оренбургского округа выехало в Москву 20% - бедняков и 35,2% - середняков и т.д., что однозначно ставило под сомнение всю десятилетнюю политику «советизации» немецкой деревни [30, л. 11об.]. В качестве первоочередных мер по ликвидации «эмиграционных настроений» было решено немедленно отправить всех прибывших в Москву беженцев назад, на места их постоянного жительства. Кроме этого, было предложено провести обследование силами работников

ЦК ВКП(б) наиболее охваченных «американской лихорадкой» Славгородского и Оренбургского округов, организовать охрану оставленного крестьянами имущества, произвести мобилизацию не менее 50 «немцев от станка» для агитпропработы в немецких селениях, а также направить 15 студентов КУНМЗ для изменения «настроя» подмосковных беженцев [42, л. 42-42об.]. В заключение, специальным протоколом был оформлен еще один, особо секретный пункт постановления Секретариата ЦК ВКП(б): «Признавая, что причиной усиления эмиграционных настроений среди немецких колонистов является [...] систематическая антисоветская работа враждебных элементов, поручить ОГПУ после отправки приехавших немцев к месту их жительства, принять все необходимые меры по отношению к элементам ведущим среди немцев эту работу...» [5, с. 263-264].

Состоявшееся через два дня, 18 октября 1929 г., заседание Политбюро ЦК ВКП(б), в целом одобрив постановление Секретариата, все же пришло к мнению «не возражать против выезда меннонитов, скопившихся возле Москвы» [43, л. 182]. 19 октября 1929 г. заместитель заведующего 2-м Западным отделом НКИД Н.Я. Райвид проинформировал полпреда СССР в Германии Н.Н. Крестинского об эмиграции меннонитов, так объяснив решение Политбюро: «Вчера инстанция постановила выпустить их всех за границу, считая, что нам нет нужды задерживать желающие эмигрировать из СССР кулацкие элементы» [36, с. 315]. Подобное решение объяснялось не столько международной оглаской «американской лихорадки», получавшей все больший резонанс в средствах западной печати, сколько активной позицией замнаркома иностранных дел М.М. Литвинова, считавшего неразумным ухудшать советско-германские отношения из-за «кулацкой эмиграции». Кремлевское руководство также не было заинтересовано в затягивании разрешения данной проблемы, опасаясь расширения «германского протектората» над советскими немцами. Особенно тщательно отслеживались все контакты сотрудников Германского посольства в Москве с немцами-беженцами, а также попытки Германского консульства в Киеве наладить связи с немецкими колониями на Украине [20, s. 361; 21, s. 74-76].

19 октября советское правительство официально дало «зеленый свет» на отправку беженцев из СССР, о чем было тут же сообщено в Германское посольство. Условие было одно - немедленный выезд всех скопившихся под Москвой немцев, без участия посредников из других стран. Советское руководство было настолько заинтересовано в скорейшем отъезде немецких беженцев, что вместо выдачи индивидуальных паспортов, разрешило использовать «коллективные паспорта», т.е. списки, составленные сотрудниками Германского посольства [5, с. 273]. 26 октября 1929 г.

Б.Е. Штейн писал Н.Н. Крестинскому: «Как Вам уже сообщалось, меннонитов мы выпускаем. Сегодня мы обратились в Гермпосольство с просьбой о выдаче групповой визы» [36, с. 316]. Сделанное Кремлем исключение распространялось только на зарегистрированных немецких беженцев, т.е. все потенциальные желающие, включая находившихся в пути, от «акции переселения» были отсечены. Все «эмигранты» были вскоре поделены на 11 групп, а через неделю (27 октября) первые две группы (673 чел.) покинули Советский Союз [7, s. 286].

Временное «потепление» в Москве ни в коем случае не означало «изменения климата» в местах компактного проживания немцев в СССР. 26 октября 1929 г. на места была отправлена директива ЦК ВКП(б), в которой констатировалось: «ЦК КП(б)У, Крымобком, Сибирский, Нижнє-Волжский, Средне-Волжский, Северо-Кавказский, Казахстанский и Закавказский краевые комитеты партии, особенно Сибирский и Средне-Волжский, [...] прозевали организованное враждебными элементами антисоветское движение, принявшее форму эмиграционного движения». В директиве указывалось на необходимость принятия немедленных мер по усилению советизации немецких селений, переброски в них партийных и советских кадров, а главное - полной изоляции всех организаторов и «вдохновителей» эмиграционного движения. Были поставлены и жесткие сроки его исполнения - до 1 декабря 1929 г. [44, л. 107; 1, л. 62-62об.].

Необходимо заметить, что «превентивные меры» по ликвидации эмиграционного движения не заставили себя долго ждать: по немецким селениям прокатилась волна арестов наиболее активных «эмигрантов» и проповедников Так, к примеру, в Оренбургском округе тут же было арестовано 25 чел. «активных агитаторов за эмиграцию», в Славгородском округе - 29 чел., была приостановлена продажа билетов на вокзалах, начаты проверки в поездах, выставлена ночная охрана деревень, органы ГПУ стали отчитываться каждые три дня о положении на местах и т.д. [30, л. 11об.; 44, л. 111; 45, л. 16]. «Данные мероприятия [советского - В.Д.] правительства, по моему мнению, необходимы, - заметил по этому поводу атташе Аухаген (28 октября), - в противном случае, нужно ожидать нового массового эмиграционного движения, которое может привести к катастрофе. Хотя, несмотря и на эти меры, можно все же с уверенностью ожидать новой волны эмигрантов...» [21, с. 58]. Как показали дальнейшие события, прогнозы посольского работника оказались верны. Несмотря на все принятые меры на местах, поток желающих выехать из СССР не только не ослаб, а наоборот усилился. К середине ноября число беженцев, скопившихся под Москвой, достигло 12,5 тыс. чел., большая часть из которых (3/4) представляли меннониты [30, л. 11; 21, s. 76-78].

Положение резко обострилось в конце октября, после того, как канадские власти заявили о невозможности приема беженцев до весны 1930 г. На это заявление сразу же отреагировало германское правительство Слабый коалиционный кабинет Веймарской республики, состоящий в основном из представителей левых партий, испытывая огромные трудности, вызванные экономическим кризисом и наличием сотен тысяч собственных безработных, не был готов инвестировать около 3 млн. рейхсмарок, которые были необходимы по подсчетам правительства для временного содержания и последующего транзита «московских беженцев» за океан., дав указание прекратить оформление загранпаспортов российским немцам, посчитав, что в этом случае все финансовое бремя по их содержанию ляжет на Германию [20, s. 362-363]. Не осталась в долгу и Москва, где власти, начиная со 2 ноября, решили больше не выдавать разрешения на выезд из страны и все более склонялись в пользу силового решения проблемы беженцев [46, s. 263-277].

Внешнеполитическое ведомство Германии развернуло интенсивную работу по разрешению сложившегося кризиса: в Оттаве прошли переговоры о срочном принятии эмигрантов, в Москве - об отсрочке депортации российских немцев на места их бывшего пребывания. Руководитель Второго (Западного отдела) НКИД Борис Штейн, в доверительной беседе с советником посольства Твардовским, замещавшим на время отпуска посла Дирксена, отметив полную неожиданность для руководства страны подобного демарша «колонистов» [1, л. 62-62об.], подчеркнул готовность НКИД содействовать их выезду, несмотря на сопротивление представителей «внутренних ведомств» [36, с. 316]. Указав Твардовскому на нежелательность афиширования данной акции в средствах массовой информации, Штейн предупредил его, что если Запад немедленно не возобновит прием «колонистов», их вывезут назад, на восток [20, s. 361; 47, s. 100-101].

В своей телеграмме в МИД от 8 ноября 1929 г. фон Твардовски писал, что Г.В. Чичерину «со ссылкой на Германию удавалось до сего времени, и даже на срок после 7 ноября, оттянуть транспортировку колонистов к местам проживания. Но теперь все возможности исчерпаны. Сразу же после окончания праздников лагерь беженцев должен быть ликвидирован, если только из Германии не поступит позитивный ответ в отношении выдачи виз эмигрантам» [36, с. 316].

Однако, вопреки потугам руководства СССР и Германии, не желавших «из-за каких-то кулаков» ухудшения дипломатических отношений между странами, «status quo» был нарушен. Средства массовой информации Германии развернули активную кампанию, как против собственного правительства страны, обвиненного журналистами в нерешительности, так и против руководства СССР, вызвавшего своими реформами катастрофу в «немецких колониях». Титульные страницы ежедневных газет запестрели жирными заголовками о бедственном положении «подмосковных беженцев» и «искоренении германской самобытности в Советском Союзе». Нарком иностранных дел Г.В. Чичерин, в свою очередь, предостерег германское правительство об использовании «колонистской эмиграции» в пропагандистских целях, и о последствиях подобной политики для самих «немецких беженцев» [20, s. 361; 21, s. 82].

Одним из камней преткновения в вопросе помощи «колонистам из СССР» явилась проблема финансирования. Причем особую тревогу в Берлине вызывали не столько расходы на вывоз и содержание нескольких тысяч «советских беженцев», сколько последствия подобной акции, а именно - нарастание эмиграционных настроений среди немецких крестьян. По данным Аухагена, около 800 тыс. немцев были готовы покинуть «советский рай» [21, s. 57, 61-62]. Поэтому, не вызывает особого удивления острая полемика по данному вопросу, развернувшаяся в правительственных кругах Германии. Старший правительственный советник Планк, к примеру, предложил не только отклонить ходатайство МИД, касавшегося поддержки выезда «московских немцев» из СССР, а наоборот - выделить деньги на отправку беженцев назад, «в Сибирь». Против оказания помощи выступил и министр финансов, представитель социал-демократической партии Хильфердинг, посчитав, что последствия подобной акции, как финансовые, так и политические, могут быть непредсказуемыми. Свою позицию он объяснял тем, что число «подмосковных беженцев» за считанные дни достигло 15 тыс. чел., а около 80 тыс. «немцев- колонистов» уже сидят на чемоданах. Большие сомнения в пользе данной акции имелись и у премьер-министра прусского правительства, социал-демократа Отто Брауна [20, s. 362; 48, p. 1].

Необходимо заметить, что кремлевское руководство не осталось пассивным наблюдателем нарастающего потока немецких крестьян 15 ноября 1929 г. органы ОГПУ начали массовые аресты лидеров эмиграционного движения и приступили к насильственному возвращению беженцев на места их прежнего проживания. По данным секретаря немецкой секции при АПО ЦК ВКП(б) И. Гебхарта, в ночь с 15 на 16 ноября было арестовано около 500 семей эмигрантов, а среди оставшихся на свободе было проведено собрание, в результате которого около 100 семей изъявили желание «добровольно» вернуться в Сибирь.. С конца октября представители органов ОГПУ начали проводить регулярные облавы на предмет проверки регистрационных документов и аресты [36, с. 317-318; 21, s. 79], заблокировав все подходы к Германскому посольству в Москве (По данным Германского посольства, к 16 ноября 1929 г. было арестовано в общей сложности около 1 тыс. чел.). Свои опасения по вопросу нарастания эмиграционных настроений среди немцев высказал и секретарь ЦБ немсекций И. Гебхарт. В своей докладной записке секретарю ЦК ВКП(б) Кагановичу от 5 ноября 1929 г., отметив направление в немецкие села дополнительных «5 партийцев-немцев для ведения агитационной работы», создание «ударных бригад» в отдельных окружкомах и крайкомах СССР, а также развернувшуюся «разъяснительную работу об антисоветской сущности эмиграционного движения» в немецкоязычных изданиях [49; 50], Гебхарт открыто высказал свои опасения по вопросу обуздания сложившейся ситуации: «Эмиграционное движение среди немецких крестьян охватывает все новые районы, особенно после того, как на местах стало известно, что немецким крестьянам, которые находятся под Москвой, разрешен выезд из СССР в Канаду». Основные меры, предложенные секретарем ЦБ немсекций, сводились к следующему: 1) организовать Правительственную комиссию с выездом ее членов на места и ознакомления с положением дел в колониях; 2) выслать часть немецких крестьян обратно «для стабилизации» ситуации в колониях; 3) не допускать приезда в СССР международных комиссий канадских врачей с целью отбора эмигрантов, «т.к. как она несомненно будет отбирать только здоровых, а больных и нетрудоспособных оставлять в СССР» [5, с. 278-279].

В этот же день, 5 ноября 1929 г., на имя секретаря ЦК ВКП(б) В.М. Молотова поступила докладная записка от зам. начальника ОГПУ Г.Г. Ягоды и начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Я.К. Ольского о проводимых «мероприятиях» в местах компактного проживания немецкого населения: «По всем подверженным эмиграционному движению районам [...] проведены аресты организаторов и руководителей движения - кулаков, попов и лиц, связанных с “РУСКАПА” и прочими заграничными организациями, занимающихся вербовкой к эмиграции немцев-колонистов из СССР». В представленном докладе делался акцент на то, что «эмиграционное движение, вопреки всем принятым мерам, расширяется». «Известие о разрешении выезда заграницу колонистам, накопившимся под Москвой, - отмечали руководители ОГПУ, - используется на местах как доказательство успешности и целесообразности решительного, организованного действия и дает новый стимул к эмиграции». Приводя примеры по активизации движения в Украине, АССР НП, Средне-Волжском крае и Крымской АССР, Ягода и Ольский подчеркивали: «Движение организовано хорошо, руководителями преследуется цель путем эмиграции устроить эффективную политическую демонстрацию против Сов[етской] власти и нанести ущерб престижу ее...» [44, л. 109-110; 30, л. 10об.-11]. Необходимо указать, что с конца октября 1929 г. в сообщениях, поступавших в Кремль, все чаще муссировался тезис о том, что основным организатором эмиграционного движения выступает не «кулацко-поповский блок», а «заграничные агенты», занимающиеся «антисоветской агитацией» среди немцев-колонистов [51, с. 33-35].

Несмотря на то, что 12 ноября 1929 г. стало известно о поддержке рейхспрезидентом Паулем фон Гинденбургом проведения акции по сбору средств на содержание эмигрантов, и 14 ноября 1929 г. на встрече лидеров политических партий Германии было принято решение о выделении правительством 5-6 млн. марок, а в ближайшее время ожидался последний шаг немецкой стороны в решении вопроса - подтверждение предоставления средств бюджетным комитетом Рейхстага. 15 ноября 1929 г. органы ОГПУ начали аресты лидеров эмиграционного движения и приступили к организации насильственного возвращения беженцев на места их прежнего проживания. В ночь с 15 на 16 ноября около 500 глав немецких семейств, проживавших в самых отдаленных подмосковных поселках, были арестованы. Часть из них была вывезена в Москву и подвергнута допросу на предмет выявления «агитаторов» и наличия связей с Германскими дипломатическими представительствами. В процессе дознания «эмигрантам» было обещано прощение за участие «в контрреволюционной акции», а в случае «добровольного» возвращения на места их постоянного проживания - пятисотрублевая ссуда для выкупа проданного имущества, продовольственная помощь и семена.

Насильственное давление органов ГПУ на «подмосковных беженцев» только усилило интерес германской прессы к данной проблеме. 13 ноября целый ряд газет (Франкфуртская газета, Берлинская ежедневная газета, газета «Вперед» и т.д.) вышли с призывами благотворительных организаций о помощи немцам в СССР, под весьма красноречивыми заголовками: «Братья в нужде!».

Рейхспрезидент Германии Пауль фон Гинденбург, как почетный президент Красного креста, обратился к гражданам с просьбой о пожертвованиях в пользу беженцев [20, s. 363; 52, s. 119-128]. Подлила масло в огонь и статья в защиту «колонистов» самого атташе Германского посольства в Москве Аухагена, вышедшая в ноябрьском выпуске журнала «Восточная Европа». В ней он не только наглядно продемонстрировал масштаб бедственного положения немецких крестьян в Советском Союзе, но и назвал причину их «массового бегства» в Москву - политику насильственной коллективизации. С целью усиления общественного резонанса, Аухаген разослал копию своей статьи во все центральные газеты, которые тут же стали использовать его материал для своих публикаций [21, s. 62-73; 53, s. 271-273]. К середине ноября, благодаря этой акции, практически все ежедневные газеты стали посвящать проблеме «колонистов» целые страницы, не только призывая германское правительство к немедленной помощи «своим братьям», но и резко критикуя политику советского руководства [54]. Антисоветский тон газетных статей, по мнению советника Германского посольства Твардовского, мог привести только к одному исходу - немедленной депортации «подмосковных немцев» на места их постоянного проживания. В своих сообщениях Твардовский умолял работников МИД усилить контроль за содержанием газетных материалов, не публиковать репортажи бывших колонистов о жизни в СССР, а главное - ускорить приемку беженцев в Германию [20, s. 364-365].