Большевики и партийная этика: поведенческие нормы, социальный контроль и внутрипартийная повседневность (1920-е годы)

Размещено на http: //www. allbest. ru/

Тамбовский государственный технический университет 392023, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Пионерская, 5в, оф. 146

Большевики и партийная этика: поведенческие нормы, социальный контроль и внутрипартийная повседневность (1920-е годы)

Никулин Виктор Васильевич

доктор исторических наук

профессор, кафедра конституционного и административного права,

viktor.nikulin@mail.ru

Аннотация

Предметом исследования является проблема нравственного состояния партии большевиков в 1920-е годы и попытка руководства большевиков выработать поведенческие нормы членов партии в различных жизненных и политических ситуациях, объединенных в своеобразную партийную поведенческую доктрину под общим названием «партийная этика». Утверждается, что необходимость выработки поведенческих норм была вызвана активной нравственной деградацией партии, которая началась в период гражданской войны. В годы войны у членов партии, особенно в руководящем звене, зародилось и укрепилось чувство исключительности и незаменимости и как следствие - вседозволенность, а у основной массы населения, подвергавшейся насилию со всех сторон, в свою очередь, появляется комплекс подчиненности, безразличия, боязни партийных функционеров. В такой социально-психологической обстановке, авторитет партии стремительно падал. Уже в начале 20-х годов в руководстве пришли к выводу, что необходимо пресечь "вольности" первых послереволюционных лет разработкой и внедрением в жизнь законов поведения, включавших в себя совокупность запретов для членов партии во внедрении их в партийную среду и жесткое требование выполнения.

В 1924 году мораль окончательно утверждается в качестве партийной категории и становится формой социального контроля над членами партии большевиков, а впоследствии и над всем обществом. Анализируется процесс разработки и внедрения поведенческих норм в повседневную жизнь, отношения к ним рядовых членов партии и граждан. Доказывается, что практика разработки и применения в 20-е годы норм партийной этики показала всю их искусственность и удаленность от реальной жизни. Прежние моральные ценности были заменены жесткой материалистической теорией, узко-материалистическим политическим реализмом, большевики мало что предложили нового, что воспринималось бы народом сразу и безоговорочно. Налицо было пренебрежение к наследию предков, культуре прошлого. Внедрялись жесткие конфронтационные стереотипы. Происходила девальвация этических норм, из-за утраты многих контролирующих поведение человека норм. В практическом плане внедрение норм партийной этики в повседневную жизнь не привели к существенному изменению поведенческих стереотипов в повседневной жизни. Свидетельством тому были рост коррупции, беззакония, бытового хулиганства, наблюдавшиеся на протяжении 1920- годов среди членов партии.

Ключевые слова: партийная этика, мораль, нравственность, дискуссия, поведение, власть, ценности, запрет, аскетизм, повседневность

большевик партийный этика поведенческий

Abstract

Nikulin Viktor Vasil'evich

Doctor of History

Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University

Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106

Object of research is the problem of a moral condition of Bolshevik party in the 1920th years and attempt of the guide of Bolsheviks to develop behavioural norms of party members in various life and political situations united in a peculiar party behavioural doctrine under the general name "party ethics".It is claimed that the necessity of development of behavioural norms was caused by active moral degradation of party which began during civil war. In the years of war at party members, especially in a key element, the feeling of exclusiveness and indispensability and as a result - permissiveness arose and became stronger, and the bulk of the population which was exposed to violence from all directions, in turn has a complex of subordination, indifference, fear of party functionaries. In such social and psychological situation, the authority of party promptly fell. Already in the early twenties in the management came to a conclusion that it is necessary to stop "liberties" of the first postrevolutionary years development and deployment in life of the laws of behavior including set of a ban for party members in their introduction on party Wednesday and a strict requirement of performance.In 1924 the morals are finally approved as party category and become a form of social control over party members of Bolsheviks, and subsequently and over all society. Process of development and deployment of behavioural norms in everyday life, the attitudes towards them of rank-and-file members of party and citizens is analyzed. It is proved that practice of development and application in the 20th years of standards of party ethics showed all their artificiality and remoteness from real life. Former moral values were replaced with the tough materialistic theory, narrow and materialistic political realism, Bolsheviks a little that offered new that would be perceived by the people at once and unconditionally. The neglect to heritage of ancestors, culture of the past was available. Rigid confrontational stereotypes took root. There was a devaluation of the ethical standards, because of loss controlling behavior of the person of many norms. On the practical level introduction of standards of party ethics in everyday life wasn't led to essential change of behavioural stereotypes in everyday life. Growth of corruption, lawlessness, household hooliganism observed for 1920 years among party members were the certificate to that.

Keywords:

party ethics, morals, ethics, discussion, behavior, power, values, prohibition, asceticism, everyday life

Переход из одного качественного состояния в другое, предполагает не только изменения в области экономики, политики, идеологии, но и в духовной сфере, изменение самого человека, его мировоззрения. При организации каждой общественной системы, происходит смена ценностей, норм и образцов поведения, которые становятся элементом идеологии, законами и предписаниями, обязательными для всех. Поэтому перед большевиками стояла задача создания « нового человека», который бы полностью отождествлял интересы государства со своими личными интересами. И начинать его создание необходимо было с членов партии, а затем распространить и на всех остальных граждан. В основе - формирование новых ценностных ориентиров, создание системы управления людьми. Духовная сфера большевиками не рассматривалась изолировано от политики, для них она была лишь специфической областью классовой борьбы пролетариата за социализм. Поэтому борьба за новую, классовую нравственность преследовала, прежде всего, политическую цель: подготовить и заставить общество воспринять безоговорочно новые политические реалии, новую политическую систему. Партийные нравы начала 20-х годов вобрали в себя характерные пороки общества в целом. Революционная аксиология при внешне «благородных» целях (равенство, справедливость) создавала благоприятную морально-психологическую обстановку для разгула низменных страстей и инстинктов. Упала бытовая мораль, пьянство приобрело всероссийский размах, пышным цветом расцвели фрейдистские и педологические исследования, ведшие к половой распущенности и половой преступности, возникла мания «омоложения организма» и т. п. В обществе стал утверждаться взгляд на человека, как существо механическое[1, с. 35-36]. А. Коллонтай в своем произведении «Любовь пчел трудовых» утверждала, что в новом обществе стремление человека любить удовлетворить также легко, как выпить стакан воды.

Активная нравственная деградация партии началась в период гражданской войны, хотя некоторые пороки имели и более глубокие корни (с пьянством боролись еще в подполье). В годы войны у членов партии, особенно в руководящем звене, зародилось и укрепилось чувство исключительности и незаменимости и как следствие - вседозволенность, а у основной массы населения, подвергавшейся насилию со всех сторон, в свою очередь, появляется комплекс подчиненности, безразличия, боязни партийных функционеров. В такой социально-психологической обстановке, авторитет партии стремительно падал. Уже в начале 20-х годов в руководстве пришли к выводу, что необходимо пресечь вольности первых послереволюционных лет разработкой и внедрением в жизнь законов поведения, включавших в себя совокупность запретов для членов партии во внедрении их в партийную среду и жесткое требование выполнения. Пока же таких норм не было. Бухарин писал: «Мы буржуазно-мещанскую мораль уничтожили, мы ее по косточкам разложили, она сгнила у нас под руками, но сказать, что мы уже построили собственные нормы поведения, такие, которые бы соответствовали нашим задачам, еще нельзя. Многие с презрением относятся к старой морали (и это хорошо), но своих норм еще не имеют, болтаются в каком-то безвоздушном пространстве без узды»[2, с. 384]. Нужна была именно нравственная узда, которая сдерживала бы коммунистов в повседневном и служебном поведении, а в конечном итоге создавались необходимые духовные предпосылки, то есть совокупность норм поведения человека в новом обществе и лояльного его отношения к целям и ценностям, декларируемых властью.

Поначалу в партийной среде по вопросам морали, необходимости разработки какой-либо специальной партийной этики существовали, особенно в провинции, самые разнообразные и нередко противоречивые мнения. Например, распространенной точкой зрения было убеждение, что коммунисту вообще не нужны специально выработанные нормы, основы коммунистической этики заложены в программе и уставе партии. Преображенский в работе «О морали и классовых нормах» (1923 г.) выступил с позиции этического нигилизма, предлагая заменить мораль нормами простой целесообразности, наподобие тех, которые нужны столяру для изготовления табуретки. Не было единого взгляда на партийную этику ни в местных партийных организациях, ни в Центре. Местные контрольные комиссии предъявляли различные требования к коммунистам, за одни и те же нарушения одни исключали, другие лишь слегка журили. Даже на заседаниях ЦКК возникали разногласия по поводу оценки того или иного проступка коммуниста. Зачатую на местах исключали, а ЦКК восстанавливала в партии. На местах нередко вводили абсурдные ограничения. Нарушением партийной этики считалось наличие в собственности велосипедов, домашнего скота, музыкальных инструментов и т.п. В качестве меры борьбы с нарушениями и злоупотреблениями предлагалось переселить всех коммунистов в общежитие. «Там все видно»[3, оп. 66, д. 102, л. 1209]. Радикализм в решениях становился повсеместным явлением. «Никаких поблажек деревенским коммунистам: ни коров, ни лошадей. Дать высокую зарплату. Коммунист не может быть собственником», - безоговорочно решили, например, в одной из тамбовских организаций[4, д. 1881, л. 60]. Нелепые ограничения, касавшиеся ведения своего хозяйства в деревне, ставили партийцев в тяжелое материальное положение. На XI съезде подчеркивалось, что «материальное положение рядовых членов партии, а в особенности тех, которые ведут активно партработу, крайне тяжелое. В связи с новой экономической политикой оно становится безвыходным»[5, с. 506]. Явный перекос наблюдался в провинции в отношении религиозного вопроса. В августе 1921 г. Пленум ЦК РКП (б) принял постановление по вопросу о нарушении пункта 13 программы и о постановке антирелигиозной пропаганды[6, д. 987, л.86]. Постановление предписывало местным КК безжалостно исключать из партии за религиозные предрассудки. Основная мысль постановления - всякая религия враждебна советской власти. Особенно в тяжелом положении оказались деревенские коммунисты, которые не могли участвовать в обязательных обрядах (крещение, венчание, похороны), без которых был немыслим деревенский быт (были известны случаи, когда некрещенных детей топили в проруби, а брак без венчания в церкви никем не признавался). Тяжелое впечатление на крестьян произвела и проводимая летом 1920 г. кампания «по ликвидации культа мощей», когда местные власти вскрывали культовые погребения, после чего вокруг лежали мумифицированные трупы, останки погребенных. Недовольство крестьян выражалось тогда в острой форме.

Переход к новой экономической политике еще более обострил проблему нравственности и обусловил более внимательное отношение к вопросам партийной этики. В нэпе виделась угроза перерождения коммунистов, растворения в новых условиях основ коммунистической морали. Пугало то, что вместе с нэпом снова стали распространяться проституция, азартные игры, торговля наркотиками, коррупция, спекуляция, появилось «пролетарское хулиганство». «Развелись волчьи ямы буржуазного окружения: кафе, рестораны, игорные притоны, буфеты с крепкими напитками, тотализатор и т.п. - поджидают коммунистов, особенно молодых, чтобы разложить партию»[7, 1922, № 8, с. 22]. Эти явления оскорбляли чувства большевиков, настраивали партийных фанатиков «пролетарской чистоты» против нэпмана, зажиточного крестьянина, беспартийного специалиста, деятеля искусств, которые олицетворялись с «гримасами нэпа». В партии нагнеталась обстановка опасности для нравственной чистоты коммуниста, которая присутствует повсюду. Выступая на XIII Воронежской губернской конференции в марте 1923 г., представитель ЦК увидел врагов везде: «... У нас врагов много, куда бы мы не пошли, начиная с улицы и кончая семейством мы окружены врагами. По существу все люди находятся в окружении сознательных и бессознательных врагов»[4, д.681, л. 15]. Враг в мещанской обстановке дома, в соблазнах улицы, коммунистам надо быть бдительными. Опасность преодолевалась испытанным средством - декретами и циркулярами. В период 1921 - 23 гг. выходит несколько документов ЦК и ЦКК, призванных укрепить моральные устои коммунистов, остановить поток нравственной деградации при помощи более детально разработанных норм партийной этики, а точнее системы «табу» на те или иные действия и поступки. XI съезд ориентировал партаппарат на то, чтобы «бороться против попыток использования нэпа для насаждения буржуазных нравов в самой партии. Беспощадным образом должны преследоваться попытки личной наживы коммунистов-руководителей государственных или хозяйственных органов, склоки и группировки, которые зачастую приводили к полному параличу партработы»[5, с. 507]. Вскоре потребовались и более детальные инструкции. Требовались они для того, чтобы в сложных переплетениях нэпа найти для члена партии правильную линию поведения, попытаться разрешить противоречие, вызванное нэпом. От члена партии одновременно требовалось подчиняться партийной дисциплине, партийной регламентации и научиться выгодно торговать в пользу государства, с головой окунуться в хозяйственную деятельность, и бороться против капиталистических отношений. На XI съезде Зиновьев обратил внимание на это противоречие: «С одной стороны мы говорим членам партии: научись торговать, а с другой - покажи лично, что ты, представитель того класса, который недавно был угнетен...»[8, с. 357]. Как разрешить проблему сохранения непорочности и чистоты рабочего класса, члена партии, от природы чуждыми всякой собственности, торгашеству с необходимостью научиться торговать, чтобы вырвать торговлю из рук частного капитала. Тем более, отношение к нэповским нововведениям в партии, как известно, было неоднозначным. Призыв учиться торговать воспринимался как кощунство, надругательство над принципами. «Нас в тюрьме торговать не учили». «Научитесь торговать! - я скорее себе губы обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой директивы, нужно целые главы марксизма от нас отрезать»[8, С. 385]. Нововведения породили на местах массу вопросов: что можно коммунисту, что нельзя. Как, например, относится к частному предпринимательству? Часть организаций выступала с точки зрения возможности участия коммунистов в частных предприятиях, другие были категорически против. В сентябре 1921 в циркуляре ЦК впервые регламентировалась деятельность коммунистов в этой области. Считалось недопустимым участие коммуниста в качестве владельца или арендатора во всех частно-хозяйственных организациях, применявших наемную рабочую силу. Участие члена партии в частнохозяйственных организациях коллективного характера (артели), не применявших наемной силы, допускалось, при условии, если организация не преследовала специальных целей обогащения, работала на государство или кооперацию. Правда, весьма сложно было определить, где та грань деятельности организации, работавшей в условиях рыночной экономики, за которой начиналось обогащение. Ни под никаким предлогом не допускалось участие коммунистов в торговых организациях. Частная торговля для них была под строжайшим запретом. Местным комитетам предписывалось планомерно стягивать коммунистов на крупные фабрики и заводы[7, д. 987, л. 112]. В конце 1923 г. выходит разъясняющий документ - циркуляр ЦК РКП и ЦКК об излишествах, в котором делалась попытка ввести нормы, связанные с материальным положением членов партии, поставить ограничительные рамки в возможности улучшения коммунистами своего материального положения. Основной принцип - не переступать тот предел, за которым начинается перерождение коммуниста, его хозобрастание. Взгляд на деревенского коммуниста пересматривается, допускаются и расширяются предельные нормы пользования тем или иным инвентарем, предоставляется известная свобода в трактовке положений циркуляра, разрешая вводить ограничения, исходя из местных условий. Местные партийные комитеты и КК использовали предоставленную возможность для некоторого ослабления жестокости в отношении личного имущества коммунистов и возможностей для улучшения их материального положения. Воронежский губком и ГКК в приложении к циркуляру ЦК разъясняли, что члены партии из рабочих и крестьян, в силу особых хозяйственных условий губернии (преобладание крестьянского населения) могли иметь рабочий и молочный скот, но с одним условием - чтобы возрастание хозяйства не шло дальше норм необходимости и не выливалось в хозобрастание. В число ограничений попадали натурная выдача коммунистам премий (спецпайки), оставалась только зарплата. Член партии в условиях Воронежской губернии не имел права получать каких-бы то ни было процентных отчислений свыше основной предельной ставки, принимать подарки, а также подносить кому-либо подарки, если они были дорогостоящими или покупались за счет государственных средств. Невозможным считалось для члена партии в условиях города иметь своих лошадей и колясок[4, д. 699, л. 93-96]. Ослабления касались в основном деревенских коммунистов, в остальном жестокость даже усиливалась. В аналогичном документе Тамбовского губкома и ГКК предписывалось бороться против использования государственных средств на обстановку «ненужной роскошью квартир и помещений, оборудование дач, помещений, с вошедшими в моду чествованиями ответственных работников по случаю их юбилеев, перемещения и т.п. Устройство юбилейных вечеров было возможно лишь с разрешения парткомитета и эти вечера должны были носить строго общественный характер»[6, д. 1880, л. 79].

В попытках местных партийных органов и контрольных комиссий разработать свои нормы и кодекс правил, определяющих содержание партийной этики поначалу можно выделить одну закономерность - крайний радикализм, нетерпимость, что соответствовало настроениям в партии после гражданской войны - настроения революционной нетерпимости и нетерпения в ожиданиях близкого светлого будущего. Это и определяло характер постановлений местных партийных органов и КК, их разнобой в определении одних и тех же нарушений. Например, на пленуме Воронежского губкома в ноябре 1920 г. развернулась дискуссия за что исключать. Возникла ситуация с церковным браком, совершенным коммунистом до вступления в партию. Прозвучали разумные предложения - закон обратной силы не имеет, однако большинство решило исключить. Аргументация опиралась на упрощенно понятую марксистскую теорию. «Мы должны определенно сказать: материалисты мы или идеалисты. Члены нового коммунистического общества должны быть чистыми материалистами. Не надо бояться, что некоторое количество исключат из партии. Помнить, что все наши победы обуславливались лишь определенной линией поведения - чрезвычайной прямотой и беспощадностью». Пленум принял предложение поручить губкому составить циркуляр с запрещением участия для членов партии и кандидатов в религиозных обрядах с категорическим указанием на то, что все нарушавшие его, будут беспощадно исключаться из партии»[7, 1920, с. 22-23]. Постановление было жестким и выполнялось последовательно. Например, по делу коммуниста Милованова, обвенчавшегося в церкви, несмотря на, казалось бы, очевидное смягчающее обстоятельство (невозможно другим способом заключить брак) и раскаивание, решение Воронежской ГКК было радикальным - исключить из партии. Приходилось разрешать и необычные ситуации, как, например, в ситуации с коммунистом, который изменил иудейское вероисповедание на православное. Воронежская ГКК квалифицировала данный поступок, как «неустойчивость убеждений, обывательское приспособленчество». Причина перехода - увлечение женщиной, на которой он женился, зная, что ни по воспитанию, ни по взглядам верным христианству быть не может. Он был исключен из партии, а ГКК обратила внимание всех членов партии на недопустимость приспособленческого уклона, во избежание нарушения единства и авторитета партии[4, д. 356, л. 4].В данном случае КК исходила из возможного ущерба авторитету партии поступком, хотя он, в сущности, к проблеме не имел никакого отношения. Не поощрялось и легкое отношение к тому, что было связано с именами, изображениями вождей. Так было запрещено печатание изображения Ленина на папиросных коробках и другой подобной продукции. В другом случае коммунист обвинялся в том, что он, ответственный работник не пускает свою прислугу на занятия в школу по ликвидации неграмотности. ГКК постановила обязать коммуниста обучить свою прислугу как элементарной, так и политической грамоте [4, д. 356, л.10].

На местах были и попытки скорректировать некоторые действия Центра. Будучи ближе к населению, они более отчетливо понимали последствия тех или иных решений. Одна из таких ситуаций возникла в начале 1924 г. когда постановлением НКТ «Об оплате труда ответственных работников» была значительно повышена заработная плата. Повышение реальной зарплаты в червонных рублях по сравнению с январем составила 79 рублей, с 126 рублей до 205 рублей в феврале. На местах понимали, что столь значительное повышение окладов ответственных работников, превысивших почти в три раза наивысшую ставку квалифицированного рабочего, после стольких разговоров об излишествах, о коммунистической этике, могло привести только к одному - к новому недовольству в партийной массе, снижению авторитета партии. Постановление шло вразрез с прежними директивами об «экономии» и «величайшей экономии» и создавали почву «рабоче-групповским» тенденциям и усилению борьбы за уравнительность в партии, вызвало недовольство среди и беспартийных рабочих. В связи с этим секретарь Воронежского губкома Быкин в письме ЦК предложил пересмотреть данное постановление и в дальнейшем зарплату ответственных работников регулировать в соответствии с высшей ставкой квалифицированного рабочего[4, д. 909, л. 23]. Но постановление пересмотрено не было, а разговоров вокруг повышения зарплаты было более чем достаточно.

Низовые партийные организации в свою очередь пытались выработать самостоятельно нормы поведения коммунистов. Коммунистическая этика в провинции не воспринималась как концепция, принцип, а понималась на бытовом уровне, как кодекс поведения, принимая его в буквальном смысле - это хорошо, это плохо; это можно, это нельзя. Так, например, понимали коммунистическую этику члены одной из ячеек Тамбовской губернии. Гигиена - соблюдать полную чистоту, религия - никаких богов коммунисты не признают, отношение к верующим - вести пропаганду, обряды - непризнание. В семье пропаганда и воспитание детей, нэп - коммунист, как государственник, должен признавать как тактику партии, маневр, временная мера. Члены партии должны быть готовы к защите советской власти, коммунисты должны стремится к развитию техники и культуры. Самообразование обязательно, пьянство - государственное зло, борьба с ним. Половой вопрос - за последнее время у коммунистов участились разводы, неустойчивость в семье, отчего страдают женщины и дети[6, д. 2230, л. 38]. Можно отметить сдержанность в определении критериев нравственности, в данном случае они не выходят за рамки обычных моральных представлений, существовавших ранее.

Несмотря на все попытки скоординировать деятельность партийных комитетов и КК в вопросах партийной этики, постоянные уточнения и дополнения, выработать единые нравственные критерии, вплоть до конца 1924 г. так и не удалось сформулировать единой позиции. Местные партийные комитеты и КК продолжали предъявлять к коммунистам различные требования, выносили разные меры наказания за одни и те же нарушения. Продолжавшаяся разноголосица в определении критериев оценки, путаница в понятии норм партийной этики, продолжавшаяся углубляться нравственная деградация в партийных рядах, вынудили руководство вновь обратиться к вопросам партийной этики в октябре 1924 г. на пленуме ЦКК. Пленум ЦКК окончательно разрешил принципиальный вопрос, дискутировавшийся в партии: как относится к морали, окончательно утвердил мораль в качестве партийной категории и ввел понятие морали в партийный лексикон на законных правах. В качестве основного принципа партийной этики выдвигался принцип верности рабочему классу, революции, партии, делу социализма. Этот принцип рассматривался как основополагающий. В качестве основы новой морали выдвигалась абстрактная категория, во многом непонятная рядовым членам партии, вместо понятных ранее - патриотизм, любовь к близким, честность и т.д. Вместе с тем, пленум ЦКК отказался от разработки детального кодекса поведения, подчеркнув, что ЦКК может дать лишь общие основы, чем и должны были руководствоваться местные комитеты и контрольные комиссии, хотя на местах желали получить правила на все случаи жизни. На пленуме попытались выяснить и причины деформации нравственности в коммунистической среде. В качестве основных причин назывались ухудшение качественного состава партии, в связи с численным ростом, слабое развитие критики и самокритики, влияние мелкобуржуазной среды, пережитки прошлого и т.п. Главная причина виделась вне партии, а не внутри ее, не было дано глубокого анализа действительных причин деформации. Причины лежали внутри самой партии, определялись ее положением в обществе. Внутри партии происходило расслоение, дифференциация, связанные с образованием партийно-государственной бюрократии, формированием аппаратно-иерархическими отношений на всех уровнях власти, управленческая верхушка все более становится недоступной для критики. Во-вторых, и это главное, не было ни партий, ни общественных организаций и объединений, обладавших достаточной для такой критики самостоятельностью и независимостью. Любая группа, партия, стоящая у власти, обладающая любым потенциалом нравственности, при отсутствии критики со стороны, будет разлагаться. Сознание собственной исключительности легко переходит во вседозволенность. Да и сами большевики признавали уязвимость в нравственном плане положения монопольно правящей группы. «Власть портит», - пришел к выводу А. Сольц, человек которого называли «совестью партии»[9, с. 279].

После октябрьского пленума ЦКК уточнение критериев оценки поведения членов партии продолжалось еще несколько лет, в ходе, так называемой, «дискуссии» о партийной этике. Собственно, никакой дискуссии не было. Дискуссия заключалась в публикации в течение ряда лет (1924 -1928 гг.) ряда статей, выступлений руководителей ЦКК А.А. Сольца, Е.М. Ярославского, а также Н.К. Крупской, М.Н. Лядова, Д.З. Мануильского и других, в которых были названы и описаны основные, наиболее типичные нравственные «болезни» в партийной среде. По этим публикациям никаких выводов и обобщений не делалось. В Центре явно не желали выдвижения вопросов нравственности на первый план, тем более превращения его в дискуссионный. В декабре 1924 г. ЦКК в письме губкомам запретила вести дискуссию по этому вопросу. В письме говорилось: «Президиум ЦКК постановил на своем пленуме вопрос о партийной этике, имея ввиду различные подходы наших КК к этому вопросу, к тому, как должен вести себя член партии, чего мы можем от него требовать, каковы те новые нравы и обычаи, которые развивать и утвердить должны члены партии. Желая внести ясность в это дело, мы коснулись наиболее распространенных ненормальностей. Но делаем мы это, не желая превратить этот вопрос в ударный. Мы партия, которая ставит своей задачей революционное действие, а не личное совершенствование, да и не вызывает особой тревоги моральное положение партии. Нецелесообразны широкие дискуссии по этому вопросу. Не публиковать тезисы в печати»[6, д. 85, л. 2]. В чем причина, на первый взгляд, довольно странного решения? Казалось бы, есть прямая заинтересованность в том, чтобы выслушать мнение с мест. В ходе широкой дискуссии, могли бы проясниться многие спорные вопросы. В Центре, видимо, исходили из того факта, что к этому времени у партии была достаточно «подмоченная» репутация и добавлять еще массу негативных примеров низкой культуры, хамского поведения и нравственной деградации среди членов партии, что неизбежно бы произошло в ходе дискуссии, было крайне нежелательно для руководства. Ограничиться нравоучениями в духе подпольной нравственности, на это можно было согласиться. Конкретизация норм партийной этики осуществлялась в основном в направлении характеристики основных отрицательных явлений, наиболее часто встречавшихся среди членов партии и разбираемых ЦКК. Каждая из «болезней» получила свою особую симптоматику, определению которой авторы уделили основное внимание. Участники «дискуссии» учли опыт внедрения норм партийной этики в практику партийной жизни. Их понятия об этике, хотя и во многом остались категоричными, вместе с тем отличались большим практицизмом и учетом реальной обстановки, в которой жили и работали коммунисты. Было решено окончательно отказаться от употребления термина «коммунистическая этика», заменив его на «партийная этика». Объясняя этот факт, Сольц пояснил, что «нужно члену партии иметь суждения и выработать у себя общее мнение о том, что нужно члену партии, как вести себя члену партии, а не в том, как вести себя в коммунистическом строе, ибо коммунистическая этика может быть тогда, когда имеется коммунистический строй, а мы еще далеко от него»[9, с. 274]. Был сделан вывод о том, что «болезни» партии являются неизбежными, хотя и побочным продуктом деятельности партии, так как партия включает в себя и чуждые элементы, являющиеся источником некоторых болезненных явлений в нашей партии»[10, с. 225]. Для их излечения требуется время. Однако и сейчас есть действенное средство лечения. Оно состояло в том, чтобы взять под прямой непосредственный контроль поведение коммунистов и с помощью специальных комиссий, а также систематических чисток уничтожить то, что постоянно воспроизводится объективными обстоятельствами. Одновременно выдвигалось возражение против мелочной моральной опеки. В то же время нельзя не заметить того, что стремление руководствоваться требованиями и поведенческими критериями периода подполья осталось, так же как и попытка давать оценку поведения коммунистов, исходя из некой абстрактной «святости», хотя и с явным смягчением традиционной большевистской «суровости». Под партийной этикой стала пониматься сумма вопросов о поведении члена партии, о том, как он себя должен вести. Партийная этика представлялась не как целостная система, мировоззрение, а лишь как свод правил, норм, определяющих поведение члена партии, их отношение к вопросам быта. В итоге стал действовать уточненный и дополненный свод правил, регулирующий поведение партийца. Концентрированное выражение он получил в документе «Указания пленума ЦКК о подходе КК и отдельных членов партии к отрицательным явлениям в партии», принятый II пленумом ЦКК в октябре 1924 г. Необходимость партийной этики объяснялась недостаточной еще сознательностью членов партии. «Если бы каждый коммунист был настолько сознателен и понимал бы, что для него интересы партии, интересы класса стоят выше всего, нам не нужно было бы вырабатывать никакой коммунистической этики, потому что в этом вся наша коммунистическая этика»[11, с. 196]. В этих условиях отсутствие разработанных партийных норм, ведет к росту негативных явлений. «В области быта, в области норм, регулирующих отношения между людьми ... мы еще не построились, а в некоторых областях у нас нет еще и чернового чертежа постройки. Это имеет часто весьма крупное отрицательное значение»[2, с. 384].

В основу партийной этики был положен принцип, выдвинутый Лениным на III съезде РКСМ в 1921 г. «Всякая нравственность, взятая из внеклассового понятия, мы отрицаем, - утверждал он. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата. Нравственность это то,

что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов[15, т.41, с. 308-313]. Все многообразие нравственных идеалов, норм, ценностей сводилось к одному - классовой борьбе, революционной целесообразности. Классовый принцип принял самодовлеющий характер. Он сопровождал человека повсюду, заставляя каждый свой шаг соизмерять, задавая вопрос: правильно ли я поступаю с точки зрения классового интереса. Классовость вторглась в работу, в личную жизнь, в отношения с близкими людьми. «Задачей коммунистов является революционность и деловитость. Революционность - это есть соподчинение каждого шага основной революционной идее, в наших условиях - идее международной революции, с одной стороны, строительства социализма - с другой»[2, с. 389]. Человек заключился в тесные рамки партийной этики, главная цель которой, - готовить из члена партии борца за новое общество. «Мы должны сокрушить капиталистический мир и потому у нас на первом месте борьба с этим классом. Внутри побороть скрытого врага. Основой нашей этики являются интересы преследуемой нами цели. Правильно, этично, добром является то, что помогает осуществлению нашей цели, что помогает сокрушить наших классовых врагов, неэтично то, что мешает этому... У нас нет абстрактно неэтических поступков: это запрещено богом, предками и т.п. Наша задача состоит в том, чтобы устроить лучшую жизнь, эта задача должна нами преследоваться, всякое сопротивление ей должно караться - и это является этичным»[9, с. 260-261]. То есть цель оправдывает средства. Основополагающий большевистский подход к социально-политическим проблемам закладывался и в партийную этику. В целом система партийной этики носила характер всеобщности, то есть обязательности для всех, проведение ее в жизнь - обязанность каждого члена партии. Во-вторых, базировалась на принципе коллективности, «всеобщего человечества». В-третьих, нетерпимость к другим ценностям, представлениям, ненависть ко всему чужому, выходящему за пределы классовых интересов пролетариата. «Непримиримая ненависть» к чужому - в этом, пожалуй, сущность партийной этики, предлагаемой к всеобщему использованию.

Конкретные нормы касались общественных явлений, бытового поведения, личной жизни и многих других сторон бытия. Наибольшую сложность представлял вопрос о материальном положении членов партии, способ его разрешения в рамках партийной этики. С одной стороны, постоянно декларируемое равенство, с другой, реальное положение дел. В партии было очевидное материальное неравенство, разрыв в уровне материального положения между «верхами» и «низами». Выход был найден - сейчас нет условий для равенства, решение вопроса переносится на будущее. Сейчас же, в переходный период, главное - нейтрализовать опасность термидора, мелкобуржуазной тихой контрреволюции, реставрации капитализма, угроза которых пришла вместе с новой экономической политикой. Как избежать опасностей, принесенных нэпом? Избежать можно было только мерами контроля за членами партии, установление жестких норм, ограничивающих возможности улучшать свое материальное положение сверх установленного максимума. К 1924 г. в основном отказались от пропаганды аскетизма и общей нормативной установкой стало положение о том, чтобы жизнь коммунизма обычаями и нравами «не слишком отличалась от жизни того класса, который он представляет». Октябрьский 1924 г. пленум ЦКК разъяснял: «... мы не должны требовать, чтобы члены партии жили в нищенской обстановке. Мы должны предъявлять только одно требование, чтобы товарищи не использовали своего положения, жили по средствам и не создавали себе исключительных удобств за счет государства»[10, с. 232-233]. На основании этой установки в более приемлемой форме разрешался вопрос о личном хозяйстве членов партии, но нельзя забывать, что это было вынужденным шагом - «мы еще бедны». Главный критерий при этом - умеренность, скромность, отсутствие стремления к наживе, невозможность использования наемного труда в личном хозяйстве. «Может ли коммунист владеть собственностью, собственным жилищем-домом, хозяйством, скотом? Да, может, пока коммунисты не перестроили на коллективных началах хозяйство и иные условия существования. Но компартия требует, чтобы личное хозяйство коммунистов ни в коем случае не было средством эксплуатации наемного труда с целью извлечения прибавочной стоимости»[10, с. 231-232]. Признавая, что вопрос материального положения сложный вопрос, и что основные претензии масс на различия в материальном положении ответственных работников и рядовых членов справедливы, руководство стремилось одновременно внушить, что нельзя сейчас добиться полного равенства, необходимо сохранять материальную заинтересованность, правда, до известных пределов, не до обогащения. В тоже время заметно стремление и в условия нэпа во многих отношениях сузить границы распространения на членов партии принципа личной материальной заинтересованности, ограничить его действие в коммунистической среде. Зиновьев в книге «Философия эпохи» выразил умонастроения значительной части партийцев того времени, считавших, что главная опасность для человечества сосредоточена в психологии обывателя, мелкого буржуа, желавшего только богатеть, жить и размножаться, рассматривающих общественную жизнь исключительно в связи с быстрейшим движением к полному равенству[13, с. 20]. Вирус уравнительности крепко сидел в партийном организме, среди многих коммунистов отсутствие собственности считалось признаком верности коммунистическим идеалам, символом большевистской правоверности и предметом особой гордости. «С чувством собственного достоинства и пролетарской гордости отмечаю, что я как был неимущим, так и неимущим остался», - заявлял один из таких правоверных[6, д. 1994, л. 68].

Политика сурового самоограничения, строгости, войны с транжирством провозглашалась обязанностью коммунистов. Хотя в жизни, как правило, было наоборот. Вот, например, какая картина представилась рядовому коммунисту, попавшему на курорт: «Я был на курорте среди партработников. На курорте среди нас царило страшное материальное неравенство. С одной стороны излишества, а с другой недостаток. Излишествовали здоровые люди, приезжали с семьями, терпели нужду больные и находящиеся и без того в плохом материальном положении. Например, одна старая, заслуженная коммунистка на курорте только и делала, что рядилась в день по несколько раз в дорогие платья»[4, д.1451, л. 7]. Вопросы материального положения коммунистов регулировались не только разъяснением общих положений, но и документами директивного характера. В декабре 1924 года ЦКК принимает постановление «О регулировании трудовой деятельности и заработка коммуниста», в котором регламентировалось материальное положение коммунистов путем целого ряда запретов и ограничений. Постановлением предусматривалось: коммунисты не могут быть учредителями предприятий и пайщиками частных предприятий, эксплуатирующих чужой труд и преследующие цели наживы. Коммунисты не могут занимать административные посты в концессиях и частных предприятиях. Не допускается частная практика коммунистов-специалистов (разрешалось участие в конкурсах и деятельность адвокатов). Индивидуальные постройки, приобретение или аренда домов и дач не должны преследовать целей наживы. Коммунисты, которые выиграют по облигациям до 100 рублей в парткассу отчислений не вносят. От 100 до 5000 рублей - 20%, свыше 5000 рублей - вся сумма сдается в партийную кассу. Поощрительные вознаграждения (премии) сдаются в парткассу полностью[6, д. 2284, л. 79]. По сравнению с аналогичным документом 1923 года заметно ужесточение некоторых положений и расширение сфер контроля над материальным положением коммунистов. Это была очередная попытка остановить явственно обозначившиеся стремление коммунистов к улучшению своего материального положения. Аналогичные меры принимались и местными КК. Тамбовская ГКК в октябре 1924 г. разъясняла, что одеваться хорошо и жить хорошо за свой счет не преступно, но преступно для этого заглядывать «в советский кошелек». «Коммунист в деревне мог приобретать корову, а в городе нет, - может молоко и на рынке купить». Поэтому надо избавляться, у кого она есть. На вопрос, можно ли считать излишеством, если ответственный работник имеет корову и козу, но сам ухаживает за ними, ГКК поясняла, что может иметь, если сам ухаживает или члены семьи и в зависимости от состава семьи, заработка и т.п.[6, д. 2284, л. 65].

Примечательно, что обвинения в излишествах и хозобрастании предъявлялись не только отдельным лицам, но и учреждениям. Такое обвинение, например, было предъявлено Воронежской милиции. ГКК обнаружила при проверке «ненужную окраску масляными красками кабинетов, а также переделку полов под натирание воском в зимнее время»[4, д. 858, л. 41].

Местным КК было дано указание решительно бороться против попыток требовать от членов партии отказа от личных удовольствий и развлечений. «Мы - же не монашеская секта, не орден нищенствующих. Мы боремся не за то, чтобы все жили бедно, мы боремся против того, чтобы государственные средства употреблялись в личных интересах, и чтобы это употребление приводило к отрыву от рабочей массы, к углублению пропасти, к тому, чтобы создавались две совершенно различных социальных группировки»[11, с. 191]. Замечание о двух различных социальных группировках, отражает фактически сложившее положение в партийных рядах: выделение и отделение номенклатуры от рядовой массы партийцев. Для большевиков это было неприемлемо, ибо грозило расколом в партии. Поэтому существующее фактическое неравенство пытались сгладить такой нормой партийной этики, как товарищеские отношения между членами партии. Отношения во многих провинциальных партийных организациях трудно было назвать товарищескими. Склоки, подсиживания, доносы были обычным явлениям. Воронежская ГКК отмечала, что «нам трудно установить близкие, истинно, товарищеские отношения. Общее преследование при царизме больше нас сближало. Во многих случаях у нас нет товарищеских отношений. Если, один товарищ знает ошибки другого, то он должен ему сказать об этом прямо, а не сразу заявлять в ГКК и не раздувать каждую ошибку. Это не товарищеские отношения, а подсиживание»[4, д. 1092, л. 18]. Партийные комитеты требовали не механической сплоченности, когда «выполнение партийных обязанностей происходит только под нажимом сверху, под угрозой взысканий, а на почве тесной товарищеской, дружной работы с ясно осознанными целями и задачами». Принципиальный подход в данном вопросе состоял в том, чтобы материальное неравенство ни в малейшей степени не влияло на отношения в партии. Козловский уком Тамбовской губернии, например, считал необходимым добиться, чтобы члены партии в своем товарище видел друга, товарища, ибо цель у них одна - социализм[6, ф. 841, оп.1, д.56, л. 30].

Совершенно неприемлемым признавались для коммуниста доносы, носившие личный характер. «Партия должна бороться особенно с одной из отвратительных форм беспринципного сведения счетов между отдельными членами партии путем доносов. Ложные доносы и доносчики должны встретить самое беспощадное осуждение со сторон членов партии и караться вплоть до исключения из партии»[10, с. 229]. Для налаживания товарищеских отношений рекомендовалось совместное посещение рабочих клубов, активное участие в их работе, организация товарищеских столовых, детских садов, яслей, которые сближали бы семьи ответственных и рядовых партийцев. Дело доходило до курьезов. Сплоченность проявлялась даже в тюрьме. Находившиеся под следствием или уже осужденные члены партии пытались организовать ячейки. В марте 1923 года ЦК по этому поводу был вынужден дать разъяснение, что члены РКП, находящиеся под стражей в домах заключения, не могут организовывать ячейки в местах заключения и входить в состав ячейки, организованной при доме заключения работниками и сотрудниками. Но партийный билет у заключенных не отбирался. Что же касается попыток сблизить партийных функционеров и рядовых членов партии при помощи совместных обедов, развлечений и воспитания детей, то это была утопическая затея. Хотя в этом направлении принимались конкретные меры. Организовывались общественные столовые, ясли, прачечные и т.п. В мае 1924 г. устанавливаются льготы для «Нарпита», с целью расширить сеть общественного питания[3, оп. 84, д. 967, л. 6]. Очевидным становилось все более углублявшееся отчуждение в партии «верхов» и «низов». Первые формировали групповые интересы и жили фактически своей изолированной жизнью, а вторые все с большим равнодушием относились ко всему, что декларировалось сверху. «Чувствуется деление на верхи, середину и партийные низы, особенно в отношении использования досуга», - отмечалось в одной из местных публикаций[14, 1928, № 2-3, с. 57]. Нормы партийной этики требовали от члена партии активной жизненной позиции, участия в партийной жизни. Интерес понимался главным образом как система коренных запросов классов и социальных групп, их отношение к совокупности социально-политических институтов, материальных и духовных ценностей общества в целом. Поэтому личный интерес воспринимался как порок. «Нельзя отделить личную жизнь от партийной. Хороший член партии тот, которому работа в партии, борьба дает больше радостей и больше личного удовольствия, чем то, что при капиталистическом строе называлось личной жизнью»[9, с. 285]. Членам партии внушалась мысль, что быт, мелочи жизни не должны заслонять для коммуниста вопросы партийной жизни, классовой борьбы. Хозяйство - это второе дело после работы для партии.

Пьянство, как в начале нэпа, так и во второй половине 20-х годов оставалось головной болью для руководства партии. Подход к этой проблеме с точки зрения партийной этики сложился в более постоянную и последовательную позицию после 1924 г. На местах к проблеме пьянства стали относиться более осторожно и не столь категорично, как ранее. Был учтен опыт борьбы с пьянством, который подсказывал, что одними наказаниями и запретами проблемы не решить. Пьянство постоянно занимало одно из первых мест в числе нарушений партийной этики в провинциальных организациях. Как отмечал Воронежский губком, «пьянство свило у нас прочное гнездо. Пьют по разному - до нормального состояния и до «сшибачки», пьют по разным поводам, просто так, без повода. Один за кампанию, другой от перегрузок. Пьют при свадьбах и разводах. Один член партии заявил, что пьет с 1924 года на почве горячего участия в борьбе с бандитизмом, а другой пьет самогон исключительно под предлогом борьбы с ним»[14, 1929, № 8, с. 70]. Говоря об осторожности местных партийных организаций в вопросе употребления спиртных напитков, автор имеет ввиду тот факт, что на местах сознавали, что глубоко укоренившую привычку, постановлениями не исправишь. Можно объяснить причину, что и пытались делать на местах, надеясь найти противоядие пагубной привычке. Так, обследование, проведенное в Тамбовской губернии в 1926 году, привело губком и ГКК к выводу, что пьянство наиболее сильно распространено в среде деревенских коммунистов и носит бытовой характер, доходящий до грубых нарушений партэтики (драки, скандалы, растраты)[3, оп. 68, д. 113, л. 10]. Воронежская ГПУ в феврале 1923 года сообщало «Варка самогона, продажа крепких напитков и пьянство в губернии распространяется все больше. Попойки после съездов и прочее становится нормой. Пьянство охватило и руководящий состав партии и рядовых членов»[4, д. 714, л. 10]. В письме губкомам (май 1923 г.) ЦКК отмечал, что «пьянство и самогонокурение наиболее распространенное из болезненных явлений в партии. Каждый год около 5% из общего числа членов партии проходит через ГКК по этому поступку»[3, оп 31, д. 9, л. 4]. Тамбовский губком в отчете за 1923 год отмечал, что пьяная волна захлестнула организации, зачастую парализуя их работу. Пьют почти все сельские коммунисты. Из зарегистрированных 80 случаев пьянства, 51 приходился на ответственных работников[6, ф. 841, оп.1, д.36, л. 1]. Пьянство, наряду с сопутствующими ему растратами, стало поистине общепартийным бедствием.