Большевики и партийная этика: поведенческие нормы, социальный контроль и внутрипартийная повседневность (1920-е годы)

Особенно сильно пьянство было развито в селе. Интересное наблюдение, кто же пьет в деревне, привел один из выступавших на Воронежской губпартконференции в декабре 1925 года. Оказалось, что пьет в основном тот, кому даются льготы по сельхозналогу, кто получает помощь от государства. «Уничтожает горькую бедняк и середняк, зажиточный не пьет. Он смотрит, как бы за эту горькую приобрести 20 десятин земли. Что касается рабочего, он напьется и начинает буянить - я хозяин советской республики, я революцию делал и т.п.»[6, д.1078, л. 38-39]. Обследование, проведенное в ряде губерний, также подтвердило, что пьянство в провинции наиболее сильно распространено в среде деревенских коммунистов и носит бытовой характер. Пьют и ответственные работники. Некоторые губкомы были вынуждены снимать с работы целые группы руководящих работников[3, оп. 68, д. 113, л. 10].

Развивались выпивки с идеологическим уклоном. На революционные праздники стали устраивать грандиозные коллективные попойки, где на праздничных столах, между бутылками и закусками стояли портреты Марка, Энгельса, Ленина, а участники застолий с энтузиазмом славили их в тостах [4, д. 1088, л. 23]. 9 января 1924 года, когда на местах получили известие о смерти Ленина, были устроены массовые попойки, с «горя». Многие участники попоек были исключены из партии. На местах в отношении спиртного отстаивалась категоричная точка зрения, но ее сторонники были в явном меньшинстве. Председатель Воронежской ГКК Абель, выступая на пленуме губкома в январе 1925 года, был настроен весьма решительно: «Вопрос о пьянстве надо ставить ребром. Наша партия имеет отрицательный взгляд на пьянку, а потому мы и должны с этим вести борьбу. Пьянку партия не должна допускать вообще, ни при каких обстоятельствах. Мы являемся коммунистами, мы строим новый быт, новую жизнь, следовательно, мы должны быть примером для других, без этого мы нового общества не построим»[4, д. 1088, л. 23]. Но примером коммунисты не становились. Та же Воронежская ГКК на XVI партконференции с горечью признала в своем отчете, что «посланные в деревню на укрепление низовых организаций коммунисты разбежались, разложив до этого организации и показав, как надо водку пить»[4, д. 1078, л. 151]. А на вопрос: есть ли в Воронежской губернии коммунисты, которые совершенно не пьют, утвердительного ответа не прозвучало. Отягощающим обстоятельством, по-прежнему, считалась выпивка с «чуждым элементом». Такие факты расценивались, как ослабление идеологической выдержанности, слабости коммунистов, которые в пьяном виде могли разгласить секретные сведения, вели к кумовству и облегчению осуществления преступных замыслов врагов советской власти. Члены партии быстро усвоили истину, что пить со своими куда безопаснее, чем с чужими. Поэтому на вопрос - с кем пил, уверенно отвечали: пил не с нэпманами, а в своей партийной среде.

Большинство в провинции считало, что нельзя из партийцев делать аскетов, чтобы они совершенно не употребляли спиртных напитков. Выпивка в кампании считалась недопустимой, но если член партии выпил дома один, то это нельзя считать пьянкой. Соблюдение определенных условий было весьма распространенной точкой зрения у сторонников осторожного выпивания. «Если хочешь выпить, выпей, но залезь под койку, чтобы тебя никто не видел. Тогда не будет нареканий от тех, к кому ты идешь со словом, с нашей коммунистической идеологией»[6, д. 2284, л. 42]. На ряде уездных партконференциях Курской губернии заявления коммунистов «нельзя не пить, т.к. это способствует укреплению связей с массами» встречались бурными аплодисментами[3, оп. 68, д. 113, л. 10]. Некоторые ставили вопрос: что пить? Наиболее курьезный случай, когда вырабатывался определенный кодекс «правильного выпивания». Вот один из таких кодексов: «Нет выпивке напитков, не входящих в совторговлю, выпивка до опьянения продуктами госпирта - недопустима, это излишество, исключить; при слабом опьянении принимать во внимание уровень развития товарища. Мера воздействия - беседа; опьянение ответственного работника - первый раз снять с должности, второй - исключить»[4, д. 1978, л. 14]. Некоторые резонно замечали, что это ерунда, чем напился коммунист, спиртом или самогоном. Некоторые предлагали пить умеренно, к пьянству подходить как к тяжелой социальной болезни. Делалась скидка в отношении старых рабочих, аргументируя это тем, что у них многолетняя привычка выпивать, приобретенная в старое время и требовать от них абсолютной трезвости нельзя.

В середине 20-х годов проблема пьянства еще более обострилась. В 1925 году была легализована торговля спиртными напитками, что сразу же сказалось на увеличении употребления спиртных напитков. Если раньше выпивка находилась на полулегальном положении, теперь она стала открытой. Партийные документы конца 1925 года отметили, что пьянство и растраты приняли угрожающие размеры, они растут в связи с легализацией продажи водки[3, оп.69, д. 11, л.17]. По оценке некоторых губкомов пьянство увеличилось в 40 раз. Целые фабрики и заводы были поражены пьянством. «Пьют усиленно, неделями, целыми ячейками. В магазинах очереди с утра до вечера. Буйство, хулиганство, драки», - сообщалось в сводках[3, оп 84, д. 909, л. 37-41]. Начавшаяся продажа водки вызвала неоднозначное отношение. Во многих письмах в ЦК 1 октября 1925 года (начало продажи водки) называлось позорной датой в истории страны. «Зеленый змий окрасился в красный цвет», «Николаевка стала Рыковкой. Вы открыли Всероссийский красный кабак», - столь нелестно характеризовалась легализация продажи водки[3, оп. 84, д. 967, л. 65-66].

Несмотря на разноголосицу в оценке пьянства, к 1924 г. сложилась практика, принимаемая большинством. Его суть состояла в том, что «мы судим не за то, что пьет, а за то, что не умеет пить. Кто скажет что-нибудь тому коммунисту, который дома рюмку выпил. За это мы не судим, а если он распивает в ресторане, ходит по улицам, то судим»[6, д. 2284, л. 37]. Умеренное питие не возбранялось. В более или менее окончательном виде официальная точка зрения по этому вопросу формулировалась в ходе «дискуссии». Сложные обстоятельства, связанные с пьянством, заставили ее участников обратить на него самое пристальное внимание. Исходная позиция - партия не требует от коммунистов абсолютной трезвости. «Мы никогда не ставили перед членами партии наряду с признанием программы, устава еще и требование абсолютной трезвости: мы не сектантская община трезвенников»[10, с. 235]. В отчете ЦКК-РКИ XV съезду ВКП прозвучало: «... у нас члены партии пьют больше, чем следовало бы. Мы не можем устанавливать нормы, сколько пить и как пить, как не можем запретить всякое употребление спиртных напитков»[15, ч.1, с. 538]. Но пьянство среди членов партии - огромное зло и опасно для партии. Его опасность в том, что оно ведет члена партии к преступлению против партии, почти всегда к нарушению партдисциплины и к неисполнению партобязанностей, сближению с чуждыми элементами. Конечная цель - добиться абсолютной трезвости. В России отношение к пьянству формировалось на основе выработанной столетиями нормой - пьянство грех. Большевики расценивали такую норму, как абстрактность, нереальность. Отрицательное отношение к пьянству диктовалось не повелением сверху или чем иным (предки завещали не пить), а вполне конкретными и понятными для всех задачами классовой борьбы. Пьянство ослабляло коммунистов как борцов, излишество в употреблении спиртного ослабляет волю. Важный элемент позиции - нельзя измерять члена партии только одним - пьет ли он, или нет. Человек отдельными поступками не измеряется. Если он как борец себя сохранил, то ему нужно указать только на этот недостаток, но не оценивать в целом. Таким образом, употребление спиртного санкционировалось, при соблюдении обязательного условия - не переходить ту грань, где ты теряешься как борец партии. Вместе с тем, членам партии рекомендовалось воздерживаться от употребления спиртных напитков. «Если мы разрешили продажу водки, то это не значит, что мы разрешаем пить коммунисту. Для члена партии, который подвержен употреблению спиртных напитков, который без них жить не может - не место в партии»[11, с.191]. Можно констатировать, что возобладали реалистические настроения, ибо весь предшествующий опыт показала всю безуспешность чего-либо добиться запретительными мерами, кроме переполненных тюрем (осужденных за самогоноварение), озлобления крестьян и отравления суррогатами алкоголя. Главными мерами борьбы признавались создание общественного мнения в партии, решительно враждебного к пьянству, товарищеские советы и убеждение, переброски в иную оздоровляющую обстановку, менее связанную с соблазном и только в крайнем случае исключение. В целом была подтверждена изначальная позиция неприемлемости пьянства в партии в принципе, вместе с тем, заметно и ослабление жесткости в этом вопросе, вытекающей из признания того, что справиться с пьянством невозможно в обозримом будущем.

На всем протяжении 20-х годов в партийных документах неизменно встречается проблема пьянства. Как в 1920 г., так и в 1929 г. партийные сводки пестрят сообщениями о пьяных безобразиях, банкетах, застольях и прочих «шалостях». Не помогали ни штрафы, ни аресты, ни принудительные работы. Бедняк варил самогон для продажи, а брать с него нечего, ни кола, ни двора. За 1927 - 28 гг. население ЦЧО израсходовало на водку около 70 млн. рублей, на самогон около 90 млн. рублей. А в период с 1926 по 1928 гг. сумма затрат на алкоголь составила 200-250 млн. рублей. Это три годовых бюджета и восемь годовых расходов на народное образование, или в 4-5 раз больше того, что дало правительство за эти годы на восстановление области[14, 1929, № 1, с. 31].

Ломка экономических отношений, политика уравнивания в правах женщин, разрушение религиозных норм, лежавших в основе прежней семейной морали, вынудили большевиков обратить пристальное внимание на разработку вопросов быта, семейных отношений. Изменение быта, семейных отношений считалось самой трудной, самой тяжелой и долгой задачей. После октября 1917 года происходило разрушение старого быта, а новый быт только создавался. Вакуум заполнялся «болезнями партии». Появились такие явления, о которых раньше и не слышали: многоженство и многомужество, кружки с недвусмысленным названием «Скинь штаны» и т.п. Все это требовало выработки норм партийной этики и в отношении семейных отношений. «Разрушенная (и поделом разрушенная) старая семейно-половая мораль, но еще очень слабое воздействие вырабатывающих новых норм поведения в этой области; отсюда, из такого промежуточного положения, вытекают некоторые уродливые и в высокой степени отрицательные черты нашего быта. Мы должны скорее изживать остатки промежуточного положения, когда старое разрушено, а новое еще не построено»[2, с. 385]. Отличие новой семьи от старой виделось в том, что новая семья не создается на имущественных отношениях, она должна представлять из себя товарищей, трудовой коллектив, где члены семьи помогают друг другу, а вместе содействуют построению социализма. Идеалистическое будущее было далеко от действительности. Воронежская ГКК вынуждена была напомнить членам партии, что хотя «мы говорим о новой жизни и новой семье, но создание ее не выражается в том хаосе и бесхозяйственности, которые мы сейчас наблюдаем. Мы наблюдаем, что коммунисты берут жен из враждебных нам классов и сближаются с враждебными элементами. Советские работники имеют по 2-3 жены, женятся на комсомолках. Хотя мы говорим, что коммунист может разводиться, но надо знать предел. Жены мало отстают от мужей»[4, д. 1092, л. 18].

Послереволюционная «свобода любви» пришлась многим по нраву. Опыт работы контрольных комиссий в Черноземье показал, что дела, связанные с областью семейных отношений, обычно сводились к следующим моментам: многоженство, связанное с нежеланием обеспечить покидаемую семью, и возникновение на почве ревности столкновений. Даже были случаи дуэли между соперниками (два краскома стрелялись из-за бывшей грузинской княжны), и недостойное, эксплуататорское отношение к женщине [4, д. 1092, л. 18]. Основная тенденция развития семьи представлялась в направлении отказа от сосредоточения ее на внутренних, семейных проблемах, самоизоляции, освобождение от социальных установок старого общества (собственического права, влияния церкви, классовых, сословных ограничений) и одновременного установления равноправия супругов и сплочения семейной группы. «Мы строим порядок, при котором вообще отрицаем накопление собственности, и, следовательно, наша семья не должна являться ячейкой, задача которой накапливать собственность. Семья коммуниста должна быть прообразом маленькой коммунистической ячейки, она должна помогать осуществлять коммунизм»[9, с. 263]. Нормы партийной этики не требовали от коммуниста обязательного единобрачия, не устанавливали в этой области какие-либо обязательства (были предложения запретить разводы). Такой подход мотивировался тем, что в тот момент происходила «мучительная борьба между еще намечающимися новыми формами семьи и между старой семьей с ее закабалением женщины и индивидуальным воспитанием ребенка». Поэтому каждый семейный конфликт необходимо рассматривать индивидуально, выясняя на какой почве возник конфликт, и если развод полезен для партии и революции, то не надо за это осуждать коммуниста. Необходимо отказаться от "поповской" точки зрения нерасторжимости брака. Другое дело, когда разводятся старые члены партии с женами, с которыми прошли долгий путь борьбы»[3, оп. 31, д. 77, л. 82]. Вместе с тем, от коммунистов требовалось самое строгое выполнение законов об обеспечении матери и ребенка. Женщина в семье должна быть освобождена от тяжелого домашнего труда, от забот о питании семьи. Воспитание ребенка дело не только семьи и не столько семьи, сколько общества. «Чем скорее от матери будет отобран ребенок и сдан в общественное воспитание, тем больше гарантий, что ребенок будет здоров. Ты родил ребенка, но он не твоя собственность, он родился как член общества и все общество заинтересовано в том, чтобы он рос здоровым, нормальным ребенком, чтобы он меньше всего унаследовал мещанские качества, социальные болезни. Поэтому не ты, а общество воспитывает его, этого будущего строителя будущего общества»[16, с. 313- 314]. Жизнь показала, как далеки были от реальной жизни эти утопические замыслы новоявленных жрецов от морали, которые хотели превратить и семью в непонятную всем ячейку, непонятного будущего общества.

От коммуниста требовалось проведение активной политической линии в семье. Считались недопустимыми случаи, когда жена мешает мужу в общественной работе, а у него не хватает мужества с ней порвать. Вот выдержка из характеристики, где эта особенность подчеркивается: «С женой до сего времени происходят разногласия по религиозному вопросу и товарищ оказался мягкотелым, что до сего времени в квартире имеются иконы, и жена нисколько не вовлечена в общественную жизнь»[4, д. 958, л. 51]. В семье коммунисту грозили и другие опасности. Прежде всего, угроза попасть под влияние «семейной обывательщины», когда коммунисты оказываются под влиянием буржуазных жен и начинается домашнее перерождение. «С семьями коммунистов неблагополучно. Буржуазное влияние все более усиливается. Партия должна вмешаться. Мы имеем право требовать от членов партии, чтобы духовное верховенство в семье принадлежало коммунистам. Коммунист, который перед своей буржуазной женой чувствует себя дачным мужем на побегушках, мужем, который не может домашнюю жизнь повернуть по своему, внести в семью свое коммунистическое руководящее начало, такой коммунист очень мало стоит»[17, c. 366- 367]. Чтобы избежать подобного, предлагалось много раз подумать, прежде чем решиться брать жену из чужого класса. Сближение с членом враждебного нам лагеря, когда мы являемся господствующим классом, - это должно встречать такое общественное осуждение, что человек должен 30 раз подумать, прежде чем принять такое решение[9, с. 287]. В сущности, это было возвращение к тому, с чем так рьяно боролись большевики - сословные браки. Во всяком случае, такой подтекст легко угадывается. Подобный примитивно-прагматический взгляд на значение и место семьи в обществе, привнесение в нее политических мотивов, естественным образом принижал роль, а порой и отрицал общечеловеческие ценности, заложенные изначально в основание семьи. Неприятие большевиками традиционного существования и шкалы ценностей семьи, свидетельствовало о непонимании большевиками глубинных процессов развития семейно-брачных отношений, морали, которые сводились к революционной целесообразности и революционным стандартам.

В тесной связи с вопросами семьи разрешался большевиками и вопрос половых отношений. Большевиков стали беспокоить довольно легкомысленные отношения после революции к этой проблеме. И особенно тревожило поведение молодежи, которая увлекалась в практическом плане теорией «стакана воды», утверждавшей, что в коммунистическом обществе удовлетворить половые потребности и любовные устремления так же просто, как выпить стакан воды. Считалось, что ранняя половая жизнь вредна, поколение будет больное и истрепанное. Половой вопрос в новом обществе должен разрешаться исходя, во-первых, не смешивая вопросов партийной этики и половой морали, дабы избежать ошибок. Нельзя исключать из партии за то, что член партии имеет половые связи с двумя или тремя женщинами одновременно. В каждом случае необходимо разобраться, выяснить, почему так происходит. Во-вторых, из необходимости упорядочения половых связей, так как это в первую очередь в интересах партии, революции. Беспорядочные половые отношения вредно отражаются на организме, подрывают его силы, ослабевают человека как борца, как коммуниста. Силы человека ограничены. Чем больше сил этой стороне, тем меньше остается на другие функции коммуниста. Если он много разнообразия ищет в половой области, то она, несомненно, отнимает слишком много сил и даст нам коммуниста с изъяном[9, с. 263]. Аскетизм в половом вопросе отрицался, однако, избыток половой жизни признавался вредным, а «во времена революции это скверно, совсем скверно. Это не годится ни для политической борьбы, ни для революции»[18, с. 334-335]. Необходима в этом вопросе «такая пропорция, которая все-таки в основе оставляет человека борцом, «половое чувство не должно господствовать над человеком. Самообладание, самодисциплина позволят соблюсти такую пропорцию». Самодисциплина в половом вопросе не только необходима, но и возможна. «Мы пробовали, мы сидели по нескольку лет в тюрьмах, лет по 8-9 и больше. Нам волей-неволей приходилось воздерживаться. Только незнание, непонимание приводит к представлению о том, что воздержание вредно»[18, с. 332]. Только в гармонии двух людей можно найти удовлетворение в любви. Нельзя не видеть определенных здоровых начал в этих тезисах, забота о здоровом поколении, крепкой семье и не-брошенных детях. Но не это было главным. Главное в таком деликатном вопросе, как половой, большевики на первый план выдвигали политические, классовые задачи. В этом проявлялась их политическая и идеологическая ограниченность. Некоторые же предложения заходили беспредельно далеко в своей абсурдности и нелепости, порождаемые погоней за коммунистической химерой. Преображенский в 1923 году без тени сомнения писал: «С точки зрения социалистической является совершенно бессмысленным взгляд отдельного члена общества на свое тело как на свою безусловную личную собственность, потому что индивид есть лишь отдельная точка при переходе рода от прошлого к будущему ... Преждевременно ставить вопрос, можно ли в будущем ожидать вмешательство социалистического государства, а когда его не будет, вмешательства науки в половую жизнь в целях улучшения расы путем искусственного полового отбора. Здесь нам нужно лишь указать на полное и безусловное право общества довести свою регламентацию половых связей даже до этого предела»[19, с. 101-102]. В подобных взглядах, очевидно прослеживается стремление вмешиваться в личную жизнь людей, изменить биологические характеристики человека, создать "сверхчеловека", что характерно для всех тоталитарных обществ.

В провинции отношение к половому вопросу было более консервативным. В действиях местных партийных органов и как преобладал один принцип - всякий шаг, который не укладывался в привычные рамки и который в создании являлся отрицательным, надо считать, безусловно подлежащим осуждению и наказанию, вплоть до исключения. Вот один из примеров типичных постановлений КК по половому вопросу: коммунисту такому-то поставить на вид за некоммунистический проступок, выразившийся в половом сожительстве с партийцем такой-то (фамилии опущены)[4, ф.9, оп. 1, д. 72. л. 136].

Довольно либеральное отношение к половым проблемам объяснялось новизной постановки вопроса, поиском своего, принципиально отличного от прежнего, способа ее решения. Играл свою роль и фактор революционной эйфории, когда отрицалось старое, но еще не нашло решение в новом. По мере разработки и внедрения в массовое сознание норм партийной этики, эта проблема постепенно исчезает со страниц печати, все реже упоминается в выступлениях и по существу становится запретной темой. Все знали, что это есть, что это необходимо, но делали вид, что проблемы не существует, что порождало в конечном итоге лицемерие и ханжество.

В вопросе отношения к религии, в полной мере проявился воинствующий атеизм большевизма. Уже говорилось о доведенном до абсурда атеистическом рвении на местах, донельзя искаженных представлениях об обычаях, нравах, традициях и безуспешных попытках новых ревнителей искоренить это «зло» до конца. Не изменилась практически ситуация и во второй половине 20-х годов. По мнению большевиков, здесь не могло быть никаких компромиссов, послаблений. Известны жесткость и нетерпимость Ленина в религиозном вопросе. В статье «Об отношении рабочей партии к религии (1909 г.) он писал: "Мы должны бороться с религией. Это азбука всего материализма, и, следовательно, марксизма»[12, т.17, с. 418]. Этой заповеди он придерживался до конца активной политической деятельности. Эта же линия проводилась неукоснительно и после Ленина. Логика была простой: пьянство, половую распущенность можно изжить, материальные излишки отобрать, в религиозном вопросе требование одно - отказ членов партии, а затем и всего общества от какой бы то ни было связи с каким бы, то ни было религиозным культом. Всякий член партии, не изживший верований, не является вполне и целиком членом партии. Для члена партии, участие в выполнении религиозных обрядов и церемоний (церковные браки, иконы в доме, посещение церкви, крестины, похороны, обрезание у евреев), даже не веруя в них, было недопустимым, так как это затрудняло борьбу с религией, и, следовательно, наносило вред интересам борьбы за социализм[10, с. 239]. В принципе в теории не возникал вопрос о том, этично или нет быть религиозным, членство в партии однозначно расценивалось несовместимым с религиозностью. Для большевиков вопрос этики состоял не в этом, а в мере наказания за участие в религиозных обрядах. И здесь им все же пришлось пойти на некоторое смягчение, прежде всего в отношении абсолютной недопустимости посещения церкви, венчания, крещения и т.п. Применение этого принципа привело бы к массовым исключениям крестьян из партии. Поэтому ЦКК и вынуждена была учитывать реальное положение деревенских коммунистов, которым без религиозного обряда практически невозможно было жениться и решать множество других проблем. Вопрос о наказании, по выражению Сольца, в такой ситуации зависел от поведения ЦКК, а для этого нужна была «своя цекакиская этика». Все зависело от понимания ситуации членами контрольных комиссий. На местах были различные точки зрения. С одной стороны, борцы за принципы, считавшие, что «с религией надо вести железную борьбу и производить процесс разложения религии, а в отношении религиозных обрядов вести самую ожесточенную линию. Нельзя допускать послабления деревенским коммунистам при совершении религиозных обрядов, исключать безжалостно всех»[6, д. 1881, л. 58-66]. С другой стороны, реалисты, которые понимали всю пагубность жесткого подхода, полагая необходимым «делать различия по религиозным предрассудкам, ибо нельзя темных крестьянских коммунистов, не знающих элементарных правил коммунистической этики приравнивать к рабочим или служащим, более развитым. Крестьяне поставлены в условия необходимости. Надо крестить ребенка, венчаться и т.п.» [6, д. 1881, л. 58].

Случаи нарушения партийной этики по религиозным мотивам были разнообразны и многочисленны. Вот некоторые типичные случаи. Постановление Борисоглебского укома Тамбовской губернии: «Виду того, что тов. Калакин отдался религиозным чувствам, посещает церковь, выполняет все церковные обряды, не соблюдает коммунистической этики - исключить из партии»[6, д. 1554, л. 90]. Это как раз тот случай, когда снисхождения быть не могло. Кирсановский уком рассмотрев материал на членов партии Зотова и Якушева о нарушении коммунистической этики, заключавшееся в том, что Зотов венчался в церкви, а Якушев при этом присутствовал, постановили: «Принимая во внимание политическую невоспитанность Зотова и Якушева, вызвать их в уком на предмет коммунистического внушения»[6, д. 1994, л. 3].

В народе глубоко укоренились религиозные праздники, они стали частью культуры народа. В деревне, да и в городе их отмечали с размахом, не оставались в стороне и члены партии, что вызывало болезненную реакцию со стороны партаппарата, как, например, в случае происшедшем в с. Ливенки Россошанского округа, где местные партийные и советские работники праздновали пасху с выпивкой, чем вызвали насмешки крестьян: «Ишь, как пасху празднуют, а говорили, что Христа не было и бога нет». Все члены партии были наказаны[14, 1929, № 2, с. 31]. Однако, несмотря на пропаганду, давление, запреты, люди с удивительным упорством продолжали чтить религиозные праздники, вызывая раздражение у партийных органов и попытки, если не отменить некоторые из них, то хотя бы изменить их статус. Предложения на местах на этот счет были различны, вплоть до нелепых и абсурдных, как например, в статье, опубликованной в печатном органе областного комитета ЦЧО. Статья называлась «Религия в быту коммунистов и комсомольцев» и примечательна она тем, что в ней отражена не позиция одного автора, а позиция областного комитета. Статья написана на основе обследования воронежскими безбожниками на рождество квартир коммунистов. Во многих квартирах увидели убранные елки, причем больше всех рождественских елок оказалось у ответственных работников. Все это вызвало праведный гнев, который и исходит от печатных строк. «Наши елочные герои оправдываются ссылкой на то, что Ленин устраивал елки детям и они хотели сделать радость детям. Надо помнить, что всякому овощу свое время и, что было терпимо в начале советской власти, совершенно недопустимо на 12 году октябрьской революции. Почему же елкой представлять радость детям обязательно на рождество, когда елка носит характер религиозных обрядов, а почему елок не устраивать в дни октябрьской революции, Парижской коммуны или падения самодержавия. Если так вкусны куличи, почему их не делать не к дням религиозных праздников, и почему их изготовлять такой формы, какой их делают верующие? Разве нельзя просто сделать сдобный хлеб? И зачем красить яйца?»[14, 1929, № 2, с. 31]. Вытравить из сознания народа старые праздники и сделать революционные праздники национальными, привить обществу привычки господствующего класса, создать новый тон жизни и приучить массы оценивать жизнь по нормам тех, кто является хозяином новой жизни - в этом и заключалась задача партии в данном вопросе и реализовывалась она последовательно, жестко, в конечном итоге безрезультатно.

Нетерпимым считалось для коммуниста самоубийство. Эта проблема обозначилась весьма тревожно с введением новой экономической политики. Особо значительное количество случаев суицида на идейной почве отмечено в 1921 году. НЭП! Жестоко непонятный, явившейся совсем не с той стороны, откуда можно было хоть что-нибудь подобное ожидать и предвидеть со стороны руководства партии. НЭП вызвал глубокий пессимизм, ломку идеалов человека, искренне уверовавшего в близость светлого будущего и столкнувшегося вдруг с тем, с чем он боролся в период гражданской войны, не сумевшего войти, приспособиться к новой жизни. Все это и приводило к самоубийствам среди коммунистов. В 1924 - 1925 гг. последовала волна самоубийств среди коммунистов, на порядок превзошедшая также необычайно возросшую суицидность всего населения. Причем отношение к смерти, погребению приобрело извращенные формы. В 1924 году М.С. Ольминский, «принципиальнейший» большевик, предложил идею отказа от расточительства при похоронах на гробы и венки (за исключением случаев, диктуемых пропагандистской необходимостью) и полной утилизации трупов коммунистов, обязанных отдать себя без остатка строительству нового общества в самом буквальном смысле слова. Возглавляемое им общество старых большевиков предложение приняло почти единогласно[1, с. 35]. После волны самоубийства в высшем руководстве посчитали необходимым высказать свое отрицательное отношение к таким явлениям. Все же здесь присутствовала осторожность и можно сказать разумность подхода. Каждый случай суицида разбирался индивидуально, так как не было общей причины для всех. Партийным органам на местах предлагалось давать «самое суровое осуждение фактам самоубийства - тогда самоубийств будет меньше в нашей среде»[11, с. 195]. Необходимостью и очень важной, считалось внимательное отношение к коммунистам, попавшим в трудное положение. Порой, внимательное отношение спасало от самоубийств.

Все жизненные ситуации, в которые попадали члены партии, и которые требовали оценки с точки зрения партийной этики, учесть и квалифицировать документально было невозможно. Поэтому многие поступки оценивались местными контрольными комиссиями, исходя из собственных представлений и пользуясь общей методологической установкой о пользе или вредности для партии того или иного поступка. Как разрешить, к примеру, такую тупиковую ситуацию: «Если коммунист едет в Крым за картошкой и видит что без взятки он не может вывести картошку. Дилемма: или картошка померзнет, если не дать взятки, или же он дает взятку и довезет картошку. Как он должен поступить? Были случаи, когда за это исключали». Было найдено «соломоново» решение: взятку дать, но потом сообщить в комитет, чтобы наказать взяточника[8, с.181].

В качестве нарушений норм партийной этики признавались, например, случаи, когда коммунисты не голосовали за кандидатуры, выставленные ячейкой в состав представительных органов, грубое обращение с населением (не давал разъяснений крестьянам), нетактичное поведение по отношению к квартирной хозяйке (ругался нецензурно), дача ложных показаний в защиту своего товарища, грубость с врачом. Одной коммунистке был объявлен выговор за избиение мужа. В мае 1928 года был объявлен выговор и снят с работы ответственный секретарь Белгородской окружной контрольной комиссии. Он обвинен в нарушении партийной этики, выразившейся в том, что «он своим участием в суде, сидя сзади судьи морально давил на суд во время разбора дела по обвинению в растрате члена ВКП(б), с которой он имел близкие личные отношения»[4, ф. 9, оп.1, д. 6, л. 2]. Осуждалась излишняя болтливость коммунистов и склонность к сплетням. «Жены коммунистов посвящаются мужьями в курс решений укома, по тому или иному вопросу. Жена коммуниста назавтра сообщает подруге, та другой и т.д. Это рассматривается как нарушение норм коммунистической этики»[4, д. 905, л. 28].

Несмотря на жесткую реакцию контрольных органов на факты нарушения норм партийной этики, ситуацию на местах на протяжении 20-х годов значительно улучшить не удалось. Обком ЦЧО в июле 1929 года констатировал «загнивание и разложение не только отдельных членов партии, но и целых ячеек. Среди партийцев развито пьянство. Кредиты выдавались кулакам, торговцам на лечение. В Россошанском районе только 21 % кредитов выданы безлошадным. Среди партийцев сильна теория, что рюмка водки делу не вредит. В результате в ряде организаций пьянством поражено большинство коммунистов. Широко распространено бытовое разложение: исполнение религиозных обрядов, половая распущенность, хозяйственное обрастание, связь с чуждым элементом.[6, ф. 855, оп.1, д.162, л. 38-42]. Уровень нравственности коммунистов практически оставался неизменным. Не действовал, признанный самым эффективным и действенным методом борьбы за повышение нравственности - прямой контроль за поведением коммунистов. В РКП (б) - ВКП (б) нравственность поддерживалась на минимальном уровне, чтобы не впасть в состояние полной безнравственности. И главная причина - отсутствие критики извне. Внутри как не самокритикуйся, политическая или какая другая «целесообразность» заставляла идти на уступки, снижать критерии оценки, замалчивать факты нарушений и т.д. Партии в условиях отсутствия критики извне в виде демократических институтов, было суждено опускать моральную планку все ниже и ниже, хотя открыто декларировалась непримеримость к нарушителям. Единственный выход из этой ситуации - повышение степени ее подконтрольности обществу, на что лидеры РКП (б) - ВКП (б) пойти не могли.

Практика разработки и применения в 20-е годы норм партийной этики показала всю их искусственность и удаленность от реальной жизни. Это в основном была «фантастика», но реальная «фантастика», по которой заставляли людей жить. Отбросив многие прежние ценности, заменив крест на звезду, а евангельские истины (мораль, правила отношения человека к человеку) жесткой материалистической теорией, узко-материалистическим политическим реализмом, большевики мало что предложили нового, что воспринималось бы народом сразу и безоговорочно. Налицо было пренебрежение к наследию предков, культуре прошлого. Внедрялись жесткие конфронтационные стереотипы. Происходила девальвация этических норм, из-за утраты многих контролирующих поведение человека норм. Поставив во главу приоритет цели, заложив в основу партийной этики принцип - этично все то, что служит делу революции, большевики предопределили нечеткость моральных критериев, этика наполнялась узко-материалистическим социально-утилитарным содержанием, а мораль стала отождествляться с партийно-государственной целесообразностью. Становясь нормой общества, они начинают проникать в общественное поведение и сознание, способствуют их деградации. «Любая цивилизация, потерявшая нравственность, духовность или даже просто с ослабленными моральными устоями, обречена на деградацию, на постепенное вырождение и уход с исторической сцены»[20, с. 3]. Принцип - цель оправдывает средства, еще раз показал свою ущербность в морально-этическом плане.

Хотя в 20-е годы большевики и отказались от аскетизма, тем не менее, идеал жертвенности присутствовал практически во всех этических нормах. Нормы требовали от коммуниста жертвовать личными интересами, интересами семьи во имя революции, партии. Оставались и требования предельной скромности в личной жизни, самоограничения. Безусловно, определенные ограничения для человека необходимы, поскольку он живет в обществе, но предъявление гражданам чрезмерных, невыполнимых требований самоограничения во всем предопределяло идеологическую фальшь. Кроме того, практика 20-х годов показала, что часто самоограничения требовали от других, партийные же функционеры разных уровней не особенно рьяно следовали жестким требованиям партийных этических норм. В этом заключалось лицемерие и обман, порождая пессимизм и неверие в справедливость. В этом же проявлялась еще одна сторона формирования тоталитарного режима - утрата человеческим сознанием свойств индивидуальности.

Постоянный рост коррупции, беззакония, наблюдавшийся в 20-е годы, являлся и следствием морального вакуума, возникшего на месте отброшенных старых моральных ценностей, которые играли роль сдерживающегося фактора, а также порождались новой системой, насаждавшей новые ценности силой государственного принуждения. Время показало, что общество, в котором одна система ценностей, насаждаемая насильственно, занимает монопольное положение, отстраняется от реальности, приводит к его невежественности, ошибкам, пустоте нравственной жизни, нарастанию трудностей морально-нравственного характера.

Большевикам так и не удалось преодолеть внутренний эгоизм человека, в системе жизненных ценностей абсолютной массы членов партии преобладал личный материальный эгоизм, что и предопределяло его повседневное отношение к жизни, оставляя партийные нормы для официальной партийной жизни.

Библиография

1. Булдаков В.П. Имперство и российская революционность (Критические заметки) //Отечественная история.1997. №

2. Бухарин Н.И. Ленинизм и проблемы культурной революции. М. 1988. // Избранные произведения. М. 1988.

3. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17.

4. Государственный архив социально - политической истории Воронежской области (ГАСПИВО). Ф. 1. Оп. 1.

5. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК.-8-е изд., доп. и испр.-Москва: Политиздат, 1970-1982. Том 2, 1917 - 1924.-1970.

6. Государственный архив социально - политической истории Тамбовской области (ГАСПИТО). Ф. 840. Оп. 1.

7. Известия Воронежского губкома РКП (б).

8. Одиннадцатый съезд РКП/б/. Март-апрель 1922 года. Стенографический отчет Издательство: политической литературы. 1961.

9. Сольц. А.А. О партэтике. // Партийная этика. Документы и материалы дискуссии 20-х годов. М.1989.

10. Указания Пленума ЦКК о подходе КК и отдельных членов партии к отрицательным явлениям в партии. // Партийная этика. Документы и материалы дискуссии 20-х годов. М.1989.

11. Ярославский Е.М. О партэтике. // Партийная этика. Документы и материалы дискуссии 20-х годов. М.1989.

12. Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55-ти томах. Издательство политической литературы. М., 1981.

13. Зиновьев Г. Философия эпохи. Л. 1925.

14. Ленинский путь. Ежемесячный журнал губкома РКП (б). Воронеж.

15. Пятнадцатый съезд ВКП (б). Стенографический отчет, ч. 1--2, М., 1961--62.

16. Лядов М.Н. Вопросы быта // Партийная этика.

17. Квиринг Э.И. Жены и быт // Партийная этика.

18. Ярославский Е.М. Мораль и быт пролетариата в переходный период // Партийная этика.

19. Преображенский Е.А. О морали и классовых нормах. М.; ПГ., 1923.

20. Моисеев Н. Об интеллигенции, ее судьбе и ответственности. //Поиск. М., 1993. №4.

Размещено на Allbest.ru