Феномен жертвенности в СССР на примере детских и юношеских образов в массовой культуре 1930-1940-х гг.

Становление героя в контексте репрезентации тела. Анализ советского детства как исторического социокультурного феномена. Практики телесности в описании становления советских героев-детей. Феномен культа жертвенности в формировании образа пионера-героя.

Рубрика История и исторические личности
Вид дипломная работа
Язык русский
Дата добавления 16.09.2018
Размер файла 112,0 K

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Пермский филиал

Федерального государственного автономного образовательного учреждения высшего образования

Национальный исследовательский университет

Высшая школа экономики

Социально-гуманитарный факультет

Выпускная квалификационная работа

БАКАЛАВРСКАЯ РАБОТА

Феномен жертвенности в СССР на примере детских и юношеских образов в массовой культуре 1930-1940-х гг.

студента образовательной программы "История"

по направлению подготовки 46.03.01 История

Шабанова София Ивановна

Руководитель: к. и. н, доцент

кафедры гуманитарных дисциплин

А.В. Чащухин

Пермь, 2018 год

Оглавление

  • Введение
  • Глава I. Становление героя в контексте репрезентации тела
  • 1.1 Эпическая традиция презентации героя
  • 1.2 Советское детство как исторический социокультурный феномен
  • 1.3 Практики телесности в описании становления советских героев-детей
  • Глава II. Феномен культа жертвенности в формировании образа пионера-героя
  • 2.1 Эволюция культа пионеров-героев (1930-1940-е гг.)
  • 2.2 Феномен жертвенности в репрезентации детских и юношеских образов в 1930-1940-е гг.
  • Заключение
  • Список источников и литературы

Введение

Изучение детства, жертвенности и других феноменов стало возможным благодаря появлению исторической антропологии и других междисциплинарных направлений исследований. На сегодняшний день исследователи обращаются к изучению отношения к детям в СССР. Актуальность этой работы обусловлена тем, что она продолжает общую тенденцию изучения феномена советского детства, обращаясь к новым аспектам репрезентации детей в советской культуре.

Проблематика этого исследования основана на существовании в СССР двух противоречащих друг другу представлений о детстве, которые транслировались в пропаганде. С одной стороны, считалось, что детство - это беззаботное время, которое необходимо продлить, с другой - что ребёнок может и должен участвовать в строительстве нового государства и быть защитником родины. Второй вариант представлений о детстве конструировался в массовой культуре с помощью образов пионеров-героев, тружеников тыла и юных партизан. При этом характерной чертой в детских образах была жертвенность - пионеров-героев мучили и убивали, на плакатах изображали мёртвых детей, а девушки-комсомолки презентовались как жертвы насилия. Все пытки и смерти детей описывали с удивительным вниманием к деталям, которые сопровождались описанием детских тел. Можно сказать, что телесность была неотъемлемой частью жертвенных образов, к которым авторы обращались независимо друг от друга. Изучение феномена жертвенности и телесности в репрезентации детей позволит понять ценностные ориентиры, предлагаемые советскому обществу, узнать о представлениях о смерти в СССР (тема мученической смерти может указывать на транслируемые эталоны) и обнаружить, какие ориентиры советская власть конструировала для подрастающего поколения "новых советских людей".

социокультурный феномен советское детство

Объект нашего исследования - детские и юношеские образы в литературных произведениях, кинематографе и публицистике, а предмет - конструкт жертвенности, который присутствует в этих образах.

Цель этой работы - реконструировать основные модели репрезентации жертвенных детских и юношеских образов в советской массовой культуре 1930-1940-х годов. Для достижения этой цели будут выполнены следующие задачи:

1) Реконструкция модели советского детства с позиции современной историографии

2) Установление эпической традиции советского героического дискурса

3) Выявление места телесных практик в описании жертв

4) Выявление основных способов репрезентации образов детских жертв в произведениях массовой советской культуры

Для исследования мы выбрали источники, в которых представлен официальный дискурс - это детские журналы, которые издавала Комсомольская организация ("Пионер" и "Костёр"), книги детских писателей (Алигер, Гайдар, Фадеев) и детские фильмы ("Молодая гвардия", "Дым в лесу", "Юность Максима" и другие). Особенность этих источников в том, что они отражают точку зрения власти и зависимых от неё институтов, однако это согласуется с целью нашего исследования: мы будем смотреть именно на те конструкты, которые показывают, каким, по мнению власти, должен быть ребёнок. Эти образцы имеют обширный эвристических потенциал; из них мы можем узнать, какие роли государство считало правильными для детей в разных обстоятельствах, как они изменились за два десятилетия, как эти роли зависели от гендерной принадлежности детей и, наконец, как роль культа жертвенности отличалась и в чем совпадала в разных образцах советской массовой культуры.

Работа состоит из двух глав и шести параграфов. В первом параграфе первой главы мы выясним, как советский миф соотносится с архаическим и рассмотрим, как в советской культуре презентовались образы самых известных героев (Ленина, Сталина и Чапаева). Мы уделим особое внимание репрезентации их тел, чтобы сравнить, как она отличалась от репрезентации героев-детей. Следующий параграф посвящен детству в СССР как социокультурному феномену, и в нём мы обозначим, как советское детство связано с основными институтами, и какое отношение государства и общества существовало в СССР относительно этого феномена. В третьем параграфе первой главы мы рассмотрим, как на этапе становления героев в источниках описывалась их телесность, и как это связано с последующим превращением героев в жертв. Вторая глава будет посвящена жертвенной репрезентации. В первом параграфе второй главы мы обозначим эволюцию культа пионеров-героев, которые были основным феноменом детской жертвенной репрезентации, а во втором параграфе на основе источников реконструируем основные модели репрезентации жертвенных образов.

В качестве методологии для исследования выбрана концепция Евгения Добренко, описанная в книге "Политэкономия соцреализма". Поскольку источниками в данной работе выступают образцы этого направления советской культуры, мы посчитали подходящей интерпретацию этого исследователя и в данной работе воспринимаем соцреализм как своеобразное дополнение социальной реальности: то, что государство не могло дать гражданам или желало визуализировать как уже сбывшиеся обещания, воплощалось в виде продуктов соцреализма. Такими же продуктами были героические образы и героический нарратив вообще. Добренко также подчёркивает роль насилия в формировании героических образов в сталинскую эпоху.

Историография вопроса жертвенности ограничивается довольно небольшим количеством работ. Среди наиболее значимых авторов, к которым я обращаюсь в своей работе, - К. Келли, Д. Деграффенрид, О. Кучеренко и Е. Савенкова. Катриона Келли в книге "Товарищ Павлик: взлет и падение советского мальчика-героя" рассматривает жертвенную репрезентацию в контексте истории Павлика Морозова и пишет о том, что его убийство в официальной советской прессе было специально представлено как жертвоприношение и убиение "святого мученика".Д. Деграффенрид в исследовании обложек детских журналов "Пионер и Костёр" прослеживает трансформацию отношения к детству с 1930-х годов до конца Второй Мировой войны. Эта исследовательница находит проблему именно в сосуществовании двух противоречащих друг другу представлений о детстве в СССР, но ограничивается исследованием обложек. Ольга Кучеренко исследовала феномен советского ребёнка на войне: она использовала архивные материалы и создала панораму того, как советские дети принимали участие в войне, статистически подтвердив теорию о том, что в СССР ребёнок мог стать частью военных действий, и это было нормализовано в культуре. Наконец, исследование Елены Савенковой "Культ пионеров-героев: жертвенный энтузиазм в жанре "Для среднего школьного возраста" - наиболее близко к нашему, поскольку Савенкова впервые говорит о том, что именно момент смерти был главным для создания героических детских и юношеских образов. Кроме того, эта исследовательница делает акцент на "жертвенном энтузиазме", который является общим местом во всех этих образах.

Кроме работ, посвященных непосредственно пионерам-героям и детской жертвенности в СССР, мы используем литературу, относящуюся к детству как социокультурному феномену, литературу о феноменах жертвенности и телесности, а также историографию мифологии и героизации в СССР.

Итак, для понимания детства как социокультурного феномена мы обращаемся к работе Филиппа Арьеса "Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке", в которой он впервые обосновал значение изучения феномена детства и описал различия в восприятии ребенка как части общества в традиционном и индустриальном его вариантах. Это исследование также заложило методологические основы для последующих изысканий в данном исследовательском поле: Арьес доказал, что детство - это социальный конструкт, который меняется вместе с эпохой. Кроме того, мы используем работы социологов М. Мид и И. Кона: М. Мид рассматривает детство как институт, на который влияет четыре типа культуры: политико-правовая, экономическая, социальная и духовная. Исследователь утверждает, что в СССР забота о детях стала зоной влияния государства, в отличие от дореволюционного времени, когда главным институтом воспитания была патриархальная семья.И. Кон в работе "Ребёнок и общество" формулирует свой взгляд на детство, который заключается в том, что детство - это культурно-исторический феномен, который можно понять лишь с учетом возрастного символизма. Он также считает, что свойства индивида подстраиваются под существующие культурные рамки взгляда на детство, и это позволяет говорить о реальном влиянии официальной советской агиографии на советских детей.

Следующая группа исследований, на которые мы ссылаемся в данной работе, посвящена мифологии и традиции героической репрезентации. В работах Лосева и Мелетинского об архаическом мифе представлены основные сюжеты и типы мифических героев, в числе которых герои-жертвы. Кроме того, в них рассматривается традиция сакрализации тел героев.Е. Добренко, Бранденбергер, Эдельман и Лейбович пишут о советском мифе и о том, как картина архаического эпоса была воспринята советской культурой. Авторы сходятся во мнении, что в основе советской культуры был миф, а героические образы создавались для закрепления общей национальной традиции.

Для исследования феномена жертвенности и телесности мы обращаемся к статье П. Одуар-Рузоа "Тело на войне", в которой описывается, как во время войны дегуманизируется тело врага и обесцениваются человеческие страдания.В. Савчук в работе "Кровь и Культура" характеризует жертвенность как феномен, который предполагает телесные страдания для того, чтобы обеспечить сакрализацию героя. Пытки автор предлагает воспринимать как очищение по аналогии с христианской традицией.

Доклад по данному исследованию был представлен на конференции Symposium Alumni в 2017 году, где был отмечен дипломом первой степени.

Глава I. Становление героя в контексте репрезентации тела

1.1 Эпическая традиция презентации героя

Детские героические образы в СССР - это феномен, который существовал в общем культурном контексте. Начиная с 1920-х годов перед новым государством стояли как минимум две важные задачи: историческая легитимация власти и установление новой советской идеологии. Новая картина "славного" прошлого, которая вписывалась в большевистскую идеологию, должна была задать направление для интерпретации всех исторических событий и показать по-настоящему важные события и героев. В этих условиях создавался советский пантеон, герои которого конструировались по принципам классического мифа. Проследив, как формировалась культурная традиция изображения героев в классическом варианте, мы поймём, в чем была специфика советского изображения героев и в том числе героев-пионеров и комсомольцев.

В архаических мифах некоторых древних народов, как отмечают исследователи, можно выделить несколько типов сюжетов, связанных с героями. Во-первых, это отделение хаоса от мира и творение. Во-вторых - культурное дополнение жизни людей, в-третьих - сюжет, связанный с героем-первопредком, который являлся для всех людей общим отцом и если не сотворил мир, то был создателем народа [Мелетинский, 2000, c.312]. Во многих культурах эти сюжеты не были разделены, но наиболее близким к советскому варианту нам представляется именно культурный герой. В разных традициях его изображения мы можем найти конструкт, который лежит в основе советских героических образов.

Во-первых, в архаической мифологии существовали герои, которые были защитниками людей, и независимые герои-Боги. Среди первых, например, Геракл и Прометей. "Прометей делает людей из глины (в послегесиодовской версии), похищает для них огонь, в их интересах обманывает богов (жертвоприношение в Мэконе)" [Мелетинский, 2000, с.319]. Специфика сюжетов, связанных с такими героями, состоит в том, что они сражаются на благо человечества и готовы пожертвовать собой ради благополучия людей. Другие примеры "чистых" культурных героев - громовник Тор и кузнец Гефест. Тор борется с великанами и мировым змеем, а Гефест является главным покровителем кузнечного дела, строителем зданий на Олимпе и создателем молний Зевса. Место подобных героев в классическом мире - в центре событий. Они исключительно положительные персонажи и несут народу практическую пользу (приспособления, обучение ремеслу, защиту от божественной несправедливости). Кроме того, жизненный путь таких героев превращается в поучительные сюжеты: в эпосе представлены основные подвиги героев, создаётся традиция и появляются основания для поклонения.

В древнегреческой мифологии такие борцы с чудовищами как Геракл, Прометей, Тесей с Эпиметеем, Гефест, Гермес представляют собой подобие богатырей, главная функция которых - защита от зла. Такие культурные герои находятся на пересечении мифа и эпоса. "К богатырскому типу мифологического персонажа близок и скандинавский громовник Тор, который борется с великанами и со "змеем средней земли". Главная особенность таких героев - это то, что они противостоят воплощениям хаоса, а сами олицетворяют собой порядок и победу сил космоса, который противоположен хаосу.

И хотя существует множество "неуловимых" героев, которые сохраняют свои способности и жизнь, в традиционном описании подвигов демиургов часто присутствуют не только эпизод их становления и часть, посвящённая подвигам и испытаниям, но и героически принятое наказание или смерть. Среди героев-мучеников, например, уже упоминавшийся Прометей, который за похищение огня был прикован к горам и подвергнут вечным мучениям в виде орла, который бесконечно клюёт его печень. В некоторых традициях смерть героев-богов превращается в новую историю, связанную с сотворением мира. "В аккадской мифологии Энлиль или Мардук, убив богиню Тиамат, разделяет на части ее тело, из верхней части делает небесный свод и устраивает там "стоянки для великих богов" в виде светил, а из нижней части создает землю, затем растения и животных; при помощи Эа он делает человека из крови поверженного Кингу, которого Тиамат взяла в мужья после смерти Апсу" [Мелетинский, 2000, с.340]. В древнеиндийском (ведийском) мифе боги приносят в жертву великана Пурушу, который постепенно сливается с творцом-демиургом и способствует рождению мира из яйца. Наконец, в скандинавской мифологии боги создают мир из тела убитого ими великана Имира (его плоть становится землей, череп - небом, кости - горами, а кровь - морями).

Герои, которые испытывают страдания или приносят себя в жертву людям, занимают особое место в мифах и эпосе. С помощью страданий и смерти усиливается важность их персоны и поступка, который они совершили. Если герой умирает для того, чтобы свершился акт творения, то, что он создал, священно. В истории с Прометеем фактом его страданий доказывается особенная важность огня для людей.

Кроме того, христианская традиция, долгое время синтезированная с архаикой, сохранила мотивы жертвоприношения, которые закрепились в главном событии христианской культуры - искупительной жертве Христа, а также в культе мёртвых святых мучеников и апостолов [Гуревич, 1984, с.165]. Описанные особенности героев архаических мифов и христианская традиция были известны советским авторам, режиссёрам и пропагандистам. Люди, которые создавали мифологию, учились в гимназиях и семинариях, были знакомы с сюжетами древнегреческого эпоса и библейской истории. Вследствие этого связь советского героического нарратива с классическими сюжетами выглядит правомерной. Так, по утверждению исследовательницы Ольги Эдельман, мироощущение советских людей благодаря пропаганде было похоже на мифологическое: в основе него лежало предание (идеологический конструкт), включающее в себя описание мира путем рассказа о его происхождении. Как мы писали выше, миф обычно повествует о сотворении мира: "творец из предвечного хаоса создает упорядоченный космос, дальнейшая история - это история борьбы сил порядка и хаоса. Советский акт творения - это Великая Октябрьская социалистическая революция, открывшая новую эру в истории человечества. До нее были мрак и несчастья, вокруг, за пределами ее воздействия - опять же мрак и страдания трудящихся." [Эдельман, 1999, с.2].

Логично, что роль культурных героев-демиургов выполняли участники Октябрьской революции и Гражданской войны. В 30-е годы в советском историческом метанарративе закрепились культы Ленина, Сталина и героев Гражданской войны [Бранденбергер, 2009, с.31]. В основе их репрезентации лежали разные изобразительные средства, но можно проследить общие места в их образах. Эта связь обусловлена правилами, по которым строится советская мифология и которые распространяются в том числе и на героические образы.

Место героя в классическом мифе - в центре событий. Он исключительно положительный персонаж, который несёт народу практическую пользу: учит людей ремеслу, изобретает необходимые приспособления и защищает от божественной несправедливости. Жизненный путь героя превращают в поучительные сюжеты и исторические предания. В советском варианте мифа было два таких "чистых" героя - Ленин и Сталин, образы которых в культуре были похожи, но традиция изображения героя началась именно с Ленина [Эдельман, 1999, с.3].

Как продукт советского мифотворчества фигуру Ленина-героя можно охарактеризовать двояко: с одной стороны, он наделён символами отдыхающего Бога - верховного божества, который "правит" небом или воздухом и находится в недосягаемости для простых смертных. Культ Ленина весомо отличался от культа Сталина-вождя: второй, по мнению Эдельман, также был Демиургом, но при этом оставался ближе к народу и "дальше" от событий Октябрьской революции. Кроме того, если о детстве, юности и революционных "подвигах" Ленина в массовой культуре упоминали часто, то аналогичная информация о Сталине почти не выносилась в публичное пространство. Отличие также было в том, что культ Ленина воспроизводился в 30-50-е гг. в мемориальном ключе, а культ Сталина-героя возникал в реальном времени.

В процессе конструирования образов вождей рождались установки для последующей репрезентации советского "пантеона", однако критерии изображения тел Ленина и Сталина были изначально намного строже. В СССР художники и скульпторы, изображающие первых лиц государства, должны были следовать канону, который по строгости сопоставим с иконописным. Так, например, созданный художником Андреевым после смерти Ленина портрет закрепил правильный вариант изображения вождя: тогда атрибутом внешности Ленина стали пиджак, кепка и приподнятая правая рука. И Ленина, и Сталина чаще всего изображали в одиночестве или с представителями простого рабочего народа и детей, избегая изображений партийных собраний (особенно во время репрессий). Изображение тел Ленина и Сталина отличалось тем, что художники акцентировали внимание на лицах и на профиле, в частности, создавая прочную ассоциацию с вождями. Другие части тел практически не изображаются, кроме рук, которые рисуют схематично, чтобы показать, например, властный жест в случае Ленина. Общим местом также является то, что вождей изображают молодыми и сильными, создавая конструкт здорового тела: румяные щеки, отсутствие седины, блестящие глаза. Здоровье в данном случае приравнивается к политической силе (здоровый и молодой лидер - сильная страна).

Образ Ленина в 30-е годы (время, когда начинает формироваться политический аппарат сталинской системы и закладываются идеологические принципы новой эпохи) можно условно поделить на образ "взрослый" и образ "для детей". Первый конструировался в первую очередь на страницах "Краткой истории ВКП (б)" - сакрального для СССР текста. Так, именно на страницах учебника по истории коммунистической партии Ленин предстаёт создателем государства, лидером партии и, наконец, героем, благодаря которому партия ВКП (б) пришла к власти. Способы, с помощью которых создаётся образ Ленина, - это, во-первых, наделение его чертами мессии (рассказ о детстве и юности Ленина как бы уже содержит предпосылки для того, чтобы он стал великим лидером). Во-вторых, это акцент на изобретательности вождя (черта, обязательная для героя-демиурга), пример которой - программа партии, написанная Лениным молоком на бумаге.

Образ Ленина, воспроизводившийся в советском героическом нарративе, положил начало традиции конструирования славного советского прошлого и дал основу для репрезентации героев Гражданской Войны. Однако между культом Ленина-героя и культами героев Гражданской войны была существенная разница: "Лениниана" кончалась естественной смертью вождя, а не трагической гибелью в мучениях.

Рассматривая военных героев советского "пантеона", интересно обратиться к биографическим фильмам - феномену сталинской эпохи. Один из главных образов, представленных в кинематографе тех лет - образ Чапаева в одноимённой картине. Фильм, снятый Васильевыми в 1934 году, как и другие картины в этом жанре, выполнял функцию мифологизации событий революции 1917 года и последовавшей за ней гражданской войны. Главным историческим событием нового государства, как утверждает Евгений Добренко и другие авторы, была именно революция. Большевики долго работали над тем, чтобы создать событие-аналог взятию Бастилии и закрепить с помощью соцреализма у народа особые чувства к штурму Зимнего дворца. Однако причина неудач в этом направлении заключалась в том, что основная народная масса считала началом борьбы и истории нового советского государства другое событие - Гражданскую войну [Добренко, 2007, с.142]

Чапаев, которого позиционировали как одного из главных героев этого события, в кинокартине представлен так, что народ смело мог ассоциировать себя с ним. Это тоже отсылает нас к классической мифотворческой традиции, в которой настоящие герои-защитники были ближе к народу, а не к Богам и даже нарушали божественные запреты ради человечества. Эффект "человека из народа" был вызван не только поведением героя, которое укладывалось в общепринятые представления о рядовом советском гражданине, но и художественными приемами, которые использовал режиссер. Так, например, в фильме много сцен, в которых Чапаев показывается крупным планом. Чапаев, в отличие от Ленина (образованного, не раз бывавшего заграницей, лидера политической партии), представляется человеком без образования и сам признаётся в фильме, что "академий не кончал", презрительно отзываясь о буржуазном образовании. Компенсацией необразованности в этом случае служит смелость и инициативность: герой берёт на себя инициативу в командовании над эскадроном и часто вступает в спор с комиссаром ["Чапаев", 1934]. В образе Чапаева также прослеживается другая тенденция репрезентации советского героя - массовый характер. Советский метанарратив, как утверждает Добренко, подразумевал массовый коллективный героизм. И хотя Чапаев изображается как личность, в основе его образа - качества, которые официальная пропаганда надеется увидеть во всех советских людях. Заключительный эпизод фильма, в котором Чапаев гибнет, в случае с советским героем является тем самым элементом становления героя. Добренко пишет о том, что соцреализм, утвердившийся в сталинскую эпоху, в части создания героических образов опирается на мотивы насилия и при этом стремится стереть память об этом насилии над героем [Добренко, 2007, с. 209]. Случай Чапаева подтверждает эту теорию, поскольку несмотря на то, что действие фильма относится к Гражданской войне, герой представляет собой предполагаемый идеал советского человека, и его перевоплощение кажется вполне естественным, не имеющим отношения к насилию. В то же время образ Чапаева - особенный, ведь несколько поколений советских людей рассказывали о том, что пересматривали картину несколько раз в иррациональной надежде на то, что Чапаев выплывет из реки живым. Это ещё один прием в изображении советского героя: он рождается для общественности уже после собственной смерти, что подменяет героическую трагедию мелодрамой: мотив предательства факт гибели героя в реке - символические, заимствованные из архаического эпоса, в котором река символизирует силы хаоса.

Ранее мы говорили о том, как изображались тела вождей. Обращаясь к образу Чапаева, можно проследить похожие практики телесности: во-первых, его тело также изображают ограниченно, делая акцент на лице и закрывая остальные части тела военной формой; во-вторых, его показывают с усами, четко выделяя конструкт настоящего мужчины и военного (в этом есть близость к образу Сталина). Кроме того, несмотря на условия войны, Чапаева показывают чистым и опрятным, создавая небольшой контраст между ним и простым народом.

Таким образом, классическая мифическая традиция изображения героев, для которой характерны положительные образы, близость к народу, готовность к самопожертвованию, постоянная борьба с врагом и смекалка наряду с физическим превосходством, в 1920-1930-е годы стала неотъемлемой частью героического нарратива. На наш взгляд, советский вариант героя отличался большим акцентом на жертвенные практики, но, как и мифы, закреплялся, в основном, в текстах. При этом один героический образ транслировался в разных вариациях и форматах в зависимости от возраста аудитории (например, был "детский" и "взрослый" Ленин).

1.2 Советское детство как исторический социокультурный феномен

История детства - направление на стыке исторической науки, антропологии, психологии и социологии. Исследования в рамках направления проводятся с 1960-х, и большая заслуга в изучении вопросов, связанных с воспитанием детей, их жизненным миром и другими аспектами принадлежит Филиппу Арьесу, который в своей книге "Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке" впервые обосновал значение изучения феномена детства, описал различия в восприятии ребенка как части общества в традиционном и индустриальном его вариантах. Это исследование также заложило методологические основы для последующих изысканий в данном исследовательском поле: Арьес доказал, что детство - это социальный конструкт, который меняется вместе с эпохой. Однако позиция исследователя была подвергнута критике по причине использованного корпуса источников: основная источниковая база книги Арьеса состоит из материалов, относящихся к быту аристократии, что мы будем учитывать, ссылаясь на этого автора.

Исследования в области детства также проводили К. Келли, А.Ю. Рожков, С. Леонтьева, А. Славко, М.В. Ромашова, Мид и другие авторы. Общее место в этих работах - признание советского ребенка моделью, созданной государством и представляющей собой "уменьшенную копию" взрослого советского человека, к которому применялись видоизмененные методы пропаганды, направленные и на взрослую аудиторию.

В данном параграфе на основе исследований Арьеса, Келли, Мид и других историков мы попытаемся воспроизвести ту самую модель, которой, по мнению советской власти, должен был соответствовать советский ребёнок. Иными словами - попробуем взглянуть на советского ребенка, школьника и пионера со стороны советской власти. Для этого воспользуемся схемой социолога М. Мид, которая предлагает рассматривать детство как институцию, на которую влияет как минимум 4 типа культуры: политико-правовая, экономическая, социальная и духовная [Мид, 1988, с.49]. Рассмотрев влияние каждой из сфер культуры на феномен советского детства, мы получим целостную картину и попытаемся доказать, что на протяжении двадцати лет идеологически верный образ детства претерпевал изменения, а само отношение к детству было противоречивым. Понимание этих вещей позволит правильно обозначить место пионера-героя в контексте советской культуры.

Обращаясь к советским представлениям о детстве, нам бы хотелось начать с правового статуса ребёнка в СССР, который отличался от аналогичного в дореволюционной России. Безусловно, обращаясь к дореволюционному и советскому законодательствам, необходимо помнить, что отраженные в них ситуации - скорее "идеальные типы" [Вебер, 1990, с.541], но, сравнивая их, можно сделать определённые выводы.

Начнём с того, что в дореволюционной России правовой статус ребёнка определялся особенностями патриархального уклада и ролью церкви в жизни российского общества. Права на жизнь ребёнка до 21 года принадлежали его родителям. Известно, что вплоть до 1917 года неуважение к родителям и злоупотребление их властью являлись уголовными преступлениями. Другими словами, ребёнок фактически был исключен государством из правовой сферы, и ответственность за его действия ложилась на родителей, а не на власть.

В октябре 1917 года правовой курс Российского государства в отношении семейных отношений и детей изменился. Декрет "О гражданском браке, детях и ведении книг актов гражданского состояния" от 18 декабря 1917 г." положил начало новому отношению к детям: теперь забота о них провозглашалась обязанностью Советского государства. Уже в первые 5 лет после революции в стране были приняты важные законодательные акты, направленные на улучшение уровня жизни советских детей, создан Совет защиты детей для управления ведомствами, занимающимися улучшением условий жизни подрастающего поколения. Эти меры были вынужденными: с одной стороны, безработица, война и голод способствовали появлению бродяжничества и преступность среди детей, с другой - власть была заинтересована в контроле над детьми как будущими советскими гражданами. В 1919 году была поставлена задача о введении обязательного образования для детей до 17 лет, в то же время началась практика профилактики трудом: воспитанников детских домов отправляли в рабочие семьи для приучения к труду, на заводах 17-летние дети проходили обязательную практикую [Дети страны советов, 2010, с.67]. Эта технология имела несколько целей: во-первых, она укладывалась в рамки воспитания нового советского человека, во-вторых, закрепляла культ труда, и, наконец, была частью социальной политики в отношении незащищённых слоёв населения. Таким образом, ребёнок в Советском государстве в противовес ребёнку в дореволюционной России - субъект правовых отношений и более состоятельный член общества. Детство в СССР на правовом уровне имеет устойчивую ассоциацию не только с семьёй, браком, но и с институтом образования (советской школой) и детскими общественными организациями, которые играли роль проводников государственной политики к ребёнку.

Однако нельзя утверждать, что советское законодательство даёт нам полную картину детства в СССР как социокультурного феномена, ведь важную роль в "конструировании детства" играли и институты, связанные с идеологическим воспитанием, главная из которых - пионерская организация. Организация пионеров была создана в СССР в 1922 году по инициативе коммунистической партии. Уже в 1923-24 гг. начали формироваться отряды октябрят, в которые принимали детей-ровесников Октябрьской революции. Этот символический факт свидетельствует о том, что одной из целей организации было воспитание поколения детей, лояльных советским власти и идеологии. "Пионеры попадали в своеобразную "школу коммунизма", которая выполняла роль представителей партии в детской среде, помогала ей руководить жизнью детей, включая образование, воспитание, досуг." [Дети Страны Советов, 2010, с.83]. К началу 30-х годов СССР уже стал тоталитарным государством, и настоящей политической альтернативы коммунистической партии не существовало, поэтому идеологическая роль пионерской организации была очевидна. В рамках этой организации также подтверждался статус ребёнка как маленького взрослого. В документе "О работе среди молодёжи. Резолюция XIII съезда РКП (б) (23-31 мая 1924 г.)" говорится о том, что пионерская организация входит в конфликт со школой из-за того, что пионеры копируют поведение взрослых и в рамках организации получают всё больший опыт (в том числе и опыт руководства).

В советской культуре вокруг роли ребенка в экономике также складывалась парадоксальная ситуация: с одной стороны, на съездах не раз поднимался вопрос о том, что детство необходимо продлить, и ребенок должен учиться, а не пытаться перевыполнить план по сбору макулатуры, с другой - пионерская организация была создана именно для трудового и идеологического воспитания детей, и в рамках нее власть привлекала пионеров к труду. С помощью таких ритуалов как сбор макулатуры и металлолома, поездка в колхоз и прием стеклотары. Кроме того, пионеры вели небольшое "хозяйство" в виде школьного клуба и мастерских и должны были следить за сохранностью всех инструментов и атрибутики. Эти практики не могут быть восприняты как тяжелый труд и представляются нам скорее моделированием ситуации и "игрой", которая должна была прививать любовь к труду юным гражданам СССР.

Однако получая опыт работы и будучи вовлеченными в экономическую сферу, дети всё-таки оставались и считались экономически зависимыми от взрослых родственников и государства. Хороший ребенок должен был трудиться в школе и быть помощником по хозяйству. Получается, что сначала детей учили выполнять работу как благодарность родителям и государству за обеспечение, и только по достижению совершеннолетия давали понять, что работа может быть оплачена. В таких условиях формировался феномен двоякого взгляда на детство: с одной стороны, это время, которое всеми усилиями государства и семьи необходимо было продлить, с другой - вполне трудоспособный возраст, в котором ребёнок мог начать делать вклад в экономику.

В социальной и духовной сферах представления о детстве были крепко связаны с институтом семьи и школой. Личность ребенка формировали коммуникации со взрослыми членами семьи, учителями, пионервожатыми и другими людьми, которые обладали определённым авторитетов в его глазах, и поэтому детство не было автономным. Несомненно, пионерские лагеря, традиционные игры во дворе и общение в школе формировали независимое сообщество детей, но практически во всех ситуациях коммуникации между детьми рядом присутствовали взрослые.

Социальное положение советского ребёнка было обусловлено новой моделью семьи, появившейся в Новое время. Арьес утверждает, что с усилением роли школьного образования в жизни общества меняется образ семьи: если средневековая модель воспитания и отношений в семье предполагала обучение в чужих семьях и отсутствие крепких семейных уз, то ситуация в семье XX века - принципиально иная. Школа становится заменой обучения детей в чужих семьях, а родители отказываются отдавать куда-то своих детей. Происходит сближение понятий "семья" и "дети", которые ранее существовали по отдельности. Теперь семья отделяется от внешнего мира и старается сохранить частную жизнь внутри дома [Арьес, 1999, с. 190]. Эта тенденция в советском варианте представляется нам немного иначе. Достаточно вспомнить о том, что дома в 30-е годы представляли в большинстве своём бараки, в которых трудно было соблюдать все правила современной частной жизни и быта. Советские дети были не только объектом заботы собственных родителей, но и аналогичным объектом для всех окружающих их взрослых. Уже упоминавшиеся учителя играли в этом плане особую роль, ведь статус учителя в СССР имел особое значение и позволял не только учить, но и наставлять в семейных делах.

В итоге модель советского детства представляется нам следующим образом: это не модель детства Нового времени в чистом виде, а смесь традиционных представлений и современного порядка. Ребёнок в СССР - человек, на которого направлено идеологическое влияние в виде трудового воспитания в пионерских отрядах. Обучение в школе и общественных организациях играет большую роль, чем воспитание в семье. Со стороны власти очевидно желание сохранить картину счастливого детства, но при этом не уменьшать идеологическую нагрузку, в результате чего создается феномен советского детства - сочетание двух представлений, которые уживаются в одной историко-культурной среде.

1.3 Практики телесности в описании становления советских героев-детей

В предыдущем параграфе мы уже выяснили, что в классическом героическом эпосе и в его советском варианте встречается определённая структура повествования о герое. Так, сначала описывается происхождение и жизнь героя до подвигов, после - основные испытания, противостояние врагу и подвиги героя, которые его прославили, и история завершения его жизни. Эта структура также справедлива, когда мы говорим о создании детских и юношеских образов в советской культуре, однако она отличается тем, что ключевую роль в них играет завершающий этап - смерть героя в мучениях.

Подобный дисбаланс обуславливает особенный подход к описанию первых двух этапов в истории о героях (становления и подвигов). Так, мы предполагаем, что авторы, которые изначально создавали героев-мучеников, на всех этапах повествования подчёркивали мотивы телесности и жертвенности. В этой части исследования мы коснёмся описания становления советских героев-детей в контексте телесности и постараемся показать, как тела юных героев были представлены до появления в сюжете испытаний, подвигов и истязаний героев. Стоит сказать, что в масштабном исследовании о практиках тела в сталинскую эпоху Ливерс утверждает, что в основе репрезентации тела в это время - скрытый эротизм, который присутствует как в визуальной культуре, так и в текстах [Livers, 2012, с.59].

С художественной точки зрения первое знакомство с героем, описание его становления и создание "правильного" первого впечатления важно, чтобы расположить читателя к персонажу. В советских детских произведениях в этом случае можно найти представления об образцовых пионерах и комсомольцах, которые часто описываются схожим образом. Вместе с тем уже здесь проявляются отличия, которые характерны только для описания будущих "сверхгероев". Во-первых, ни один из будущих пионеров-героев, жертвующих собой ради государства, не описывается как хулиган, троечник или нелояльный партии гражданин. Если есть возможность наделить героя чертами, которыми он вряд ли обладал, её всегда используют. Так, например, в официальной агиографии Павел Морозов представал отличником и организатором отряда по борьбе с кулацкими объединениями, хотя исследовательница Катриона Келли выяснила, что это не соответствовало действительности. Такое стремление к возвышению героя обусловлено тем, что "суть самой жертвы в том, чтобы она была предельно искренней и святой, ведь сам факт ритуального или любого другого жертвоприношения указывает на святость жертвы. Парадокс заключается в том, что убийство жертвы - преступление, ведь она священна." [Савчук, 1995, с.57].

Наряду с созданием исключительно положительного образа использовался приём "усреднения". Среди знаменитых героев-пионеров и комсомольцев не найти личностей в строгом смысле слова: у них нет особенных увлечений, оригинальной внешности или нестандартных имён. История с корректировкой изображения Павлика Морозова подтверждает этот факт: "в 1932 году в номере "Пионерской Правды" была размещен портрет мальчика, на котором он изображен с темными волосами и небольшими кудрями. Однако позже в этой же газете его стали изображать со светлыми волосами и голубыми глазами" [Келли, 2009, с.96]. В повести "Зоя" Маргариты Алигер девушка также описывается без отличительных черт. Это произведение продолжает традицию называть героиню укороченным именем, создавая тем самым образ простой советской девочки. Для описания её положения перед войной также используется универсальный конструкт - разрушенные планы на будущую счастливую молодость:

"Весна девятьсот сорок первого года.

Она начиналась экзаменом школьным,

тревогой неясною и дорогою,

манила на волю мячом волейбольным,

игрою реки, тополиной пургою." [Алигер, 1968, с.2].

Пространная лирика в данном случае заменяет персонализированное описание жизни и переживаний подростка и вместе с изначальным неверием в возможность отличий его от других школьников подчеркивает важность другого - его героической гибели. Дети и не должны были быть особенными, ведь им предстояло умереть, а читателям и зрителям нужно было предоставить универсальный образ, который будет понятен каждому школьнику.

На этапе создания образа персонажа следующим за моральным обликом следует физический, и авторы начинают описывать детские и юношеские тела. Особенностью в данном случае является то, что в отличие от взрослых героев, существовало повышенное внимание к детской телесности. Мотивы, которые прослеживаются в описании тел пионеров и комсомольцев, закрепляют существовавшие в СССР представления о детстве, красоте, гендерных ролях и конструктах здоровья и молодости.

Один из основных мотивов - мотив взросления и молодости - показывается в источниках с помощью изображения черт тела в мирный период до начала войны. С помощью описания черт, которые характеризуют тело как детское, авторы одновременно подчеркивают невинность и готовность героев к войне. Так, в поэме "Зоя" Маргарита Алигер, образ молодости создается с помощью следующих слов:

"Стал решительнее очерк рта,

легче и взволнованней походка,

и круглее сделалась черта

детского прямого подбородка.

Только, может, плечики чуть-чуть

по-ребячьи вздернуты и узки,

но уже девическая грудь

мягко подымает ситец блузки.

И еще непонятая власть

в глубине зрачков твоих таится." [Алигер, 1968, с.7].

В приведённом отрывке видно противоречие и создание пограничного образа: девушка совершеннолетняя, но ещё недавно она была ребёнком, а теперь ей сложно принять решение о своём будущем. Образ молодого тела подчеркивает формулировка "удивительным огнём проступала кровь под тонкой кожей", где мотив крови используется в качестве подтверждения здоровья и силы, а противоречие между детским и более взрослым образом усиливают выражения "на цыпочки приподнимаясь немножко", "школьница-длинноножка", "ты еще не знаешь, что такое самого любимого обнять" и "глянула вдаль не по-детски сурово".

Аналогичные конструкты телесности мы видим и в "Молодой Гвардии". В описании девочек в начале произведения автор делает акцент на лицах и глазах, изображая их блестящими и яркими, поскольку это показатель здоровья. У героини Ули "прищуренные, голубые и необыкновенно живые глаза", а в другом отрывке - "в черных глазах ее было такое стремительное выражение, будто она летела, - должно быть, такое выражение глаз бывает у летящей птиц". В описаниях девочек-комсомолок, которые только заканчивают школу, преобладают высказывания о том, насколько они "розовощёки", "черноглазы", с "повлажневшими чёрными глазами и, похожими на отражение лилии", их сравнивают с цветами и стаей птиц, которые собираются вместе, чтобы обсудить все сокровенное, и с лисичками. Большой акцент автор делает на молодости и здоровье девушек: здесь упоминаются полные губы, "стройные и пухлые ножки", "маленькие, словно выточенные из слоновой кости руки с блестящими ноготками", "сливочная нога", "румяные щеки и рот", а также непременно живые (а значит, блестящие) глаза. Можно проследить связь, которую автор устанавливает между женским телом и здоровой полнотой: мирное время ассоциируется с пухлыми щеками, "пухленьким подбородком" (как у Зои Космодемьянской"), ножками и грудью, а в противоположность этому лица испытавших на себе гнев врага девушек описываются не иначе как "исхудавшими" и "сухими", а тела "тонкими" и "прямыми".

Девушек часто описывают в открытых платьях, нижнем белье и купальниках. Например, так в "Молодой Гвардии" представлен эпизод сборов героини Люби Швецовой в другой штаб: "в нижней рубашке и в трусиках, повертывая голову туда и сюда и напевая и от напряжения упираясь в пол то одной, то другой, поставленной накось, крепкой босой сливочной ногой с маленькими и тоже крепкими пальцами. Потом она надела поясок с резинками, обтерла ладошками розовые ступни" [Фадеев, 1946, с.97]. Подобное детальное и отчасти эротическое описание происходит в контексте повседневных практик персонажа: здесь нет речи о взаимоотношениях мужчины и женщины, однако автор как будто выступает вуайеристом, уделяя внимание подобным деталям женского тела. В рамках советского плакатного искусства и скульптуры эротические образы юных девушек также были распространены, некоторые авторы связывают это с отсутствием эротики в официальном дискурсе.

В то же время автор применяет уменьшительно-ласкательные формы слов, чтобы создать более детский образ: "надела поясок с резинками", "трусики", "ладошки", "черные глазки", "личико". Подобные слова не применяются при описании мальчиков и взрослых героев, а являются отличительной чертой характеристики образов девушек. Кроме того, юное женское тело в произведениях часто представляется как что-то, чем можно гордиться, когда героиня находится со "своими", и как нечто стыдное, когда оно помещено в контекст вражеского. Этот феномен будет подробно рассмотрен во второй главе, поскольку он связан с пытками.

Тела юношей, напротив, описываются более скудно и преподносятся в другом ключе - внешность мальчиков упоминается, в основном, в контексте национальности, цвета волос и глаз, и в меньшей степени ассоциируется с детством. Автор делает акцент на увлечениях в описании мужских образов: например, Анатолий "был такой начитанный, умный, замкнутый, любил те же стихи, что и Уля, собирал жуков и бабочек, минералы и растения", а "его всегда серьезное худое загорелое лицо с белесоватыми бровями было сильно разгорячено, он так вспотел, что мокрые пятна кругами выступали у него под мышками" [Фадеев, 1946, с.34]. На лицах мужских персонажей, по словам автора, было "выражение душевной силы", у них "полные губы", "широкий вырез ноздрей", лица "очень юные, свежие", "сверкающие глазами", "с выражением напряжения и силы", "с румянцем на щеках". Тела мальчиков изначально не виктимизируются, они показаны как очень сильные, спортивные и готовые к войне. Здесь также присутствует конструкт здоровья, который для мальчиков становится другим: мальчиков изображают спортивными и подтянутыми, им не свойственна полнота, но они также свежи и краснощеки, только в большей степени. Такое физическое превосходство как бы объясняет, почему они должны помогать "слабому" полу и брать на себя больше ответственности.

Таким образом, практики телесности играют большую роль в формировании заведомо жертвенных образов: жертва - это прежде всего тело, и в изученных источниках авторы делают акцент на телесности уже на этапе становления героев. При этом существует перевес в сторону описания женских образов, и конструкт молодости и здоровья имеет гендерное измерение: в случае с девочками "здоровая" значит полноватая, румяная и молодая, а для мальчиков - подтянутый, спортивный и выносливый. Образы девочек представляются изначально более жертвенными, а образы мальчиков - превосходящими в силе и выносливости. В целом автор стремится показать цветущее, взрослеющее тело, чтобы создать контраст, уничтожив его в конце. Так создается несоответствие, посредством которого усиливается роль жертвы. При этом автор становится вуайеристом, который наблюдает за детским телом и описывает его слишком подробно и своеобразно, призывая к этому же читателя. Результатом такого повествования должны стать потрясение и травма. Учитывая то, как произведения закрепились в школьной программе и в советской культуре, это потрясение должно было стать частью воспитания, травмирующий дискурс должен был заставить школьников испытывать эти травмы раз за разом.

Глава II. Феномен культа жертвенности в формировании образа пионера-героя

2.1 Эволюция культа пионеров-героев (1930-1940-е гг.)

В данном параграфе мы рассмотрим, как в советской официальной агиографии 1930-1940-х гг. формировался и эволюционировал образ юного героя. Когда мы говорили о "взрослых" героических образах, то пришли к выводу, что главным ориентиром был Ленин. Лениниана также существовала в адаптации "для детского возраста": "Ленин для детей" представлялся детям немного иначе, чем взрослым: во-первых, революция и гражданская война не были для нового поколения событиями понятными и важными, поскольку дети их не пережили. С целью постепенного знакомства пионеров как с историческими событиями, так и с деталями жизни вождя в СССР выпускали литературу о жизни "дедушки Ленина" и о детстве вождя. Литература про Ленина для детей была продумана таким образом, что до изучения исторических фактов дети должны были "привязаться к Ленину" и полюбить его образ.

В книге А. И Ульяновой (старшей сестры Владимира Ульянова)"Детские и школьные годы Ильича" Ленин предстаёт в противоречивом образе: автор изображает его как проказника, но при этом честного и любознательного мальчика. Его проделки никого не обижают, а представляют собой небольшие хитрости, которые лишь подчеркивают ум и честность Володи. Так, разбив вазу у тёти в Казани и соврав, через 2 месяца маленький Володя признается в этом, расплакавшись перед родителями [Ульянова, 1936, с.7]. Уроки в гимназии даются юному Ленину легко, хотя он неусидчив и почти не тратит время на изучение предметов дома: всю необходимую информацию герой запоминает на уроках, что подчеркивает уникальность его способностей и трудолюбие. Маленький Ленин описывается почти так же, как и взрослый: "коренастая фигурка в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери" [Ульянова, 1936, с.12]. Маленький Ленин - всё та же сакральная фигура (коренастым его часто рисовали и описывали в старшем возрасте, фуражка - также более поздний атрибут, а отсутствие описания тела, закрытого шинелью, подтверждает изображение образа ребёнка на основе его "взрослого" образа).


Подобные документы

  • Реконструкция исторического портрета Эржебет Батори. Причины абберации образа "кровожадной графини" в XVIII в. Сравнительный анализ изображения Э. Батори в литературе и кино с реальными фактами, стереотипы ее восприятия в современной массовой культуре.

    дипломная работа [730,9 K], добавлен 27.06.2017

  • Основные предпосылки, причины и условия становления абсолютной монархии в России. Общественные отношения, складывающиеся в этот период. Особенности и признаки феномена российского абсолютизма. Развитие абсолютизма в России первой четверти XVIII века.

    курсовая работа [72,9 K], добавлен 12.04.2014

  • Становление тоталитарной экономики Советского Союза. Военная мощь тоталитарного государства. Формирование тоталитарной системы в экономике. Наращивание военной мощи в СССР. Выпуск товаров народного потребления. Подготовка к отражению возможной агрессии.

    реферат [26,9 K], добавлен 19.07.2013

  • Изучение деятельности низового звена мусульманского духовенства – имамам и муэдзинам в приходских мечетях Ульяновской области в 1940-1980-х гг. Старение служителей культа и снижение их образовательного уровня. Эволюция мусульманского духовенства в СССР.

    статья [19,0 K], добавлен 10.05.2017

  • Бюллетень "Хроника текущих событий" как источник по истории диссидентского движения в СССР. Редакционная политика, тематика и распространение бюллетеня. Индивидуальные и коллективные практики советских "левых". Молодежные левые группы как феномен 1970 г.

    дипломная работа [138,6 K], добавлен 13.09.2017

  • Россия после Ленина. Обострение политической борьбы. Начало формирования постановления Сталина. Индустриализация, коллективизация, культурная революция СССР. Итоги довоенных пятилеток. Установление в стране культа личности Сталина.

    реферат [47,3 K], добавлен 06.09.2006

  • Анализ периодических изданий периода 1930-1940-х гг. и ее влияние на создание культа личности Иосифа Виссарионовича Сталина. Система советской журналистики, источники, обожествляющие личность И.В. Сталина. Причины, по которым имя Сталина возвели в культ.

    курсовая работа [62,6 K], добавлен 21.04.2011

  • Понятие тоталитарного режима и его признаки. Особенности его становления в Советском Союзе. Общественно-политическая жизнь в СССР в 1920-1930-е годы. Формирование авторитарного режима. Борьба за власть в партии. Репрессии 1930-х гг. История ГУЛага.

    реферат [30,9 K], добавлен 25.03.2015

  • Краткие сведения о жизненном пути И.С. Конева - советского полководца, Маршала Советского Союза и дважды Героя Советского Союза. Деятельность Ивана Степановича в период Великой Отечественной войны и в мирное время. Его основные награды и звания.

    презентация [1,2 M], добавлен 14.09.2013

  • Истоки культа императора. Сакральное почитание правителей в древности вне пределов Рима. Римские традиции сакрализации власти и культа личности. Становление культа императоров, культ Цезаря. Становление императорского культа при Октавиане Августе.

    курсовая работа [71,4 K], добавлен 21.02.2010

Работы в архивах красиво оформлены согласно требованиям ВУЗов и содержат рисунки, диаграммы, формулы и т.д.
PPT, PPTX и PDF-файлы представлены только в архивах.
Рекомендуем скачать работу.