Москва и Санкт-Петербург в трудах Августа фон Гакстгаузена: семантика культурного и городского пространства

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Тема выпускной квалификационной работы - «Москва и Санкт-Петербург в трудах Августа фон Гакстгаузена: семантика культурного и городского пространства». Выбор темы исследования обосновывается рядом причин: во-первых, сочинения Гакстагузена, как правило, изучаются исключительно в контексте крестьянской реформы 1861 года и в рамках разговора о влиянии его убеждений на внутреннюю политику Российской империи в середине XIX века. В других случаях исследователи работают с сюжетами, связанными с условиями пребывания немецкого путешественника в России, обстоятельствами его приезда и путешествия 1843 года. Корпус немецких научных работ гораздо шире в вопросе исследования наследия Августа фон Гакстгаузена - так, Петер Хесельман помимо поездки Гакстгаузена в Россию и его влияния на крестьянский вопрос, исследует собранный им корпус народных текстов, обзор которых дает в сборнике Мюнстерской библиотеки, где хранятся архивные материалы и рукописи Гакстгаузена. Кристоф Шмидт в статье «Немецкий славянофил? Август фон Гакстгаузен и повторное открытие крестьянской общины» исследует полемику между Гакстгаузеном и русскими славянофилами и анализирует, повлияли ли убеждения интеллектуалов славянофильского кружка на взгляды Гакстгаузена по вопросам русской общины и крестьянской реформы. Мартина Стоянофф-Одой концентрируется на сотрудничестве немецкого барона и великой княгини Елены Павловны в разработке крестьянского вопроса, но это исследование не касается непосредственного содержания одной из больший работ Гакстгаузена - «Исследований внутренних отношений народной жизни…». Таким образом, тема двух столиц ранее не становилась объектом исследования в трудах российских и зарубежных ученых.

Главная цель выпускной квалификационной работы - описать образ Москвы и Санкт-Петербурга в трехтомном сочинении Гакстгаузена «Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России» и проанализировать, какие реалии современной Гакстгаузену жизни Российской империи нашли свое отражение в тексте. Учитывая обстоятельства организации путешествия и условия пребывания немецкого путешественника в России, важно понять, существовала ли определенная «система» выбора объектов культурного и городского пространства, и в случае положительного ответа объяснить, какими обстоятельствами современной политической жизни середины XIX века она регулировалась. Для достижения поставленной цели необходимо выполнить несколько исследовательских задач: описать образ Москвы и Петербурга, который создан в трех томах «Исследований» (для нашей работы этот аспект исследования особенно важен, потому что два тома сочинения не переведены на русский язык): необходимо обратить внимание на описание объектов культурного пространства (достопримечательности, памятники, церкви), на исторические факты, упомянутые в связи с теми или иными реалиями. Как следствие, необходимо определить, каким образом созданная панорама города встраивается в сценарий поездки Гакстгаузена в Россию. Для демонстрации особенных целей книги Гакстгаузена мы сравним описанные немецким путешественником реалии с теми реалиями, о которых рассуждает Астольф де Кюстин в своем сочинении «Россия в 1839 году», и проанализируем сходство или различие в характеристике городов. В заключение для более развернутого исследования стоит обратиться к путеводителям по Москве и Санкт-Петербургу, опубликованные до приезда Гакстгаузена в Россию для того, чтобы составить представление о том, как труды Гакстгаузена могли повлиять на представление о городе к середине 50-х гг. XIX века, и имело ли оно какое-либо отношение к традиции травелогов для описания городского пространства.

Учитывая то обстоятельство, что «Исследование внутренний отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России» Гакстгаузена - важнейший текст немецкой Россики, необходимо принять во внимание исследовательские работы по одному из самых знаменитых текстов французской традиции, а именно - комментарий В.А. Мильчиной и А.Л. Осповата к книге Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», важному источнику методологии нашей работы. Мильчина и Осповат обращают внимание на упомянутые Кюстином культурные объекты, апелляции к историческим событиям и их ассоциации с современной Кюстину политикой России. Работа американского исследователя Александра Мартина «Просвещенный метрополис. Созидание имперской Москвы 1762-1855» также значима для нашей работы: Мартин исследует способы и методы репрезентации старой столицы для Российской империи и Европы, опираясь на историю городских преобразований.

В данном исследовании мы лишь кратко касаемся описания обстоятельств пребывания и путешествия Гакстгаузена по России, поскольку этот сюжет был центральным в нашей курсовой работе 2017 года. Тем не менее, стоит подчеркнуть, что приезд Гакстгаузена в Российскую империю - запланированное и организованное мероприятие с большим содействием сил русского правительства и одних из первых государственных лиц.

1. Обстоятельства поездки Августа фон Гакстгаузена в Россию

Путешествие Августа фон Гакстгаузена в Россию, по выражению одного из исследователей его биографии, можно считать «апогеем его жизни. В России Гакстгаузен становится известным благодаря рекомендации барона Мейендорфа, его давнего друга («ein Bekannter Hathausens»), который в 1842 году был чрезвычайным посланником и полномочным послом России в Пруссии. Более того, по замечанию C. Фредерика Стара, Мейендорф обещал Гакстгаузену помошь в организации поездки по России за несколько лет до путешествия по России («Several years earlier Meyendorff had proposed that Hathausen continue his research on land communal institutions in the Slavic lands of the Russian Empire»). Он обращается к П.Д. Киселеву, министру государственных имуществ, описывая Гакстгаузена «как человека известного по своим познаниям и монархическим образам мыслей». К письму Мейендорф приложил статью во французском переводе по поводу указа 2-го апреля 1842 года, которая печаталась в одной берлинской газете: в ней содержались восторженные похвалы гуманной заботливости русского правительства о благосостоянии помещичьих крестьян.

Петер Хесельман в обширной сводке о биографии Гакстгаузена замечает, что помимо публикации указа от 2-го апреля 1842 года в газете «PreuЯischen Saatzeiten» Гакстгаузен кратко прокомментировал положения принятой государственной меры: помимо того, что такой закон является «первым шагом на пути к юридически обязательной отмене крепостного права», Гакстгаузен указал направления, согласно которым можно осуществлять дальнейшее развитие реформы по освобождению крестьян. Гакстгаузен говорит о том, что реформа должна проводиться постепенно, крестьян «необходимо признавать законными членами государства и предоставлять им земельные участки для самостоятельного ведения хозяйства». Это «крестьянское» направление, согласно взглядам Гакстгаузена, указывает правильный вектор развития патриархального государства: «…благосклонная, гуманная душа главы государства, которая дала закон <…> преодолеет всякое препятствие и получит прекрасные результаты».

Николаю I стали известны подробности о деле Гакстгаузена: в определенной степени ошибочно полагать, что поездка Гакстгаузена была организованной государственной акцией; государь не препятствует приезду немецкого ученого в Россию, но настаивает на том, чтобы «из сего путешествия» не делали «меры правительственной». В одном из сохранившихся рекомендательных писем барона есть интересное мнение о целях поездки Гакстгаузена: «Прусский путешественник, приехавший изучать Россию не по-кюстиновски и собирающимся написать большое сочинение о нашем отечестве». Так, по замечанию А.И. Герцена, «Кюстин и Гакстгаузен отличаются друг от друга в своих сочинениях, потому что говорят о разных вещах. <…> Это все равно, как если бы один описывал климат Архангельска, а другой - Одессы: оба они остаются в пределах России». Однако дальше Герцен замечает, что «умственное движение России было известно ему столь же мало, как его придворным друзьям, не подозревавшим даже, что существуют русские книги и люди, которые их читают». Сам Гакстгаузен обозначает принцип своего исследования: «Всякий, едущий в Россию, с целью основательного изучения русского народного быта, должен прежде всего постараться забыть все, что он читал о ней в Европе», словно ссылаясь на работу Кюстина.

Согласно исследовательской точке зрения Хесельмана, П.Д. Киселев после отзыва Гакстгаузена на указ принимает решение о приглашении Гакстгаузена в Россию для того, чтобы разработать варианты решения крестьянского вопроса. Спустя 20 лет после поездки в Россию Гакстгаузен в своих мемуарах подчеркнул, что именно барон Мейендорф попросил его приехать в Россию.

Однако это не единственная причина приезда немецкого барона в Российскую империю: речь идет о сочинении Кюстина «Россия в 1839», опубликованное в год приезда Гакстгаузена и о негативном образе «картины Великой державы», созданного в нем: обвинения Кюстина были направлены на господствующий бюрократический режим, услужливость подданных и повсеместный упадок нравственности и морали. Так, будущий труд немецкого барона должен был стать текстом, способным скорректировать представления о России в глазах европейцев. В частности, Хессельман обращается к отзывам современников на публикацию «Исследований» Гакстгаузена: например, известный французский историк Жюль Мишле, современник Гакстгаузена, был удивлен проницательными замечаниями о неизвестной стране: «<...> Это истинная Россия, не было еще чего-то более известного, чем Америка перед Христофором Колумбом. <…> Он [Гакстгаузен] открыл Россию. Его путешествие, выполненное с большим терпением, объясняет нам больше, чем все другие книги вместе взятые».

В нашей работе сочинение Гакстгаузена «Исследование внутренних отношений народной жизни» рассматривается как возражение на книгу Кюстина «Россия в 1839 году». По выражению В.А. Мильчиной, сочинение Кюстина - «своего рода отчет об экзамене на соответствие легитимистскому идеалу, который маркиз устраивает для России». Такой «экзамен» для Российской империи заключался в «своеобразном суде над идеей, над мифом о России». В одном из опровержений, изданном вскоре после выхода в свет «России в 1839 году», описывается концепция, которую Гакстгаузен негласно опровергал: «В сочинениях сих обнаруживается, при немногих истинах, самое невежественное понятие о гражданском устройстве России, ее истории, искажаются самые мудрые меры правительства и в высшей степени изъявляется дух зависти».

Поездка Гакстгаузена спонсировалась российской стороной - ему выделили пособие в размере 1500 рублей и прогоны на 6 лошадей. К тому же, путешественнику были предоставлены почти все материалы, которые были необходимы в его исследовании и о которых он ранее писал Киселеву: Третий департамент министерства государственных имуществ работал над этими требованиями, и Гакстгаузену было приказано предоставить необходимые сведения «с указанием официальных и печатных источников». Помимо всего прочего, запросы барона были разосланы и начальникам губерний государственных имуществ. Граф Киселев писал и о том, что разные материалы, необходимые Гакстгаузену, должны составить «целое, для немецкой аккуратности не противное». В марте 1843 года для путешественника составили подробный маршрут по станциям: из Петербурга в Москву с остановками более чем в 20 пунктах, и обратно в северную столицу. Таким образом, протяженность маршрута Гакстгаузена составляла более 9800 верст на почтовых и около 500 по Черному морю. Длительность маршрута - не более полугода (назначенный срок самим Гакстгаузеном составлял не более года). По высочайшему повелению, генерал-губернаторы, военные, гражданские губернаторы, штаб-офицеры корпуса жандармом всех тех губерний, которые должен был посетить Гакстгаузен, были осведомлены о будущем приезде немца.

Сопроводителем и переводчиком Гакстгаузена был титулярный советник Адеркас, младший член Воронежской губернской комиссии по устройству оброчной подати. Адеркасу выдали инструкцию, согласно которой он должен, «находясь при Гакстгаузене в его разъездах, быть ему посредником в сношениях с разными лицами и вообще отстранять затруднения и неудобства, могущие встретиться от незнания русского языка, а с другой стороны - стараться ознакомится со способом производства им изысканий и с его взглядом на предметы». Но в то же время Адеркасу необходимо «отстранять незаметным образом все то, что могло бы сему иностранцу подать повод к неправильным и неуместным заключениям». Ему было необходимо сообщать о всех передвижениях путешественника. Проводником был почтальон, задача которого - контроль за тем, чтобы нигде не было задержки в лошадях.

Таким образом, попутчиками Гакстгаузена были: его секретарь, переводчик Адеркас и некто Ливен. О последнем Гакстгаузен упомянул в письме к Киселеву, в котором предлагал идею о создании «школы последователей» его научных изысканий в России и представлял его как крайне ответственного человека, «получившего медаль за рассуждения о состоянии земледелия в Лифляндии». Пауль Фюрст Ливен (Paul Fьrst Lieven) - «племянник бывшего министра народного просвещения», К.А. Ливена. Кратц дополняет список сопроводителей Гакстгаузена: помимо Адеркаса и «почтальона» Тимофея (Тимофеева), он называет личного слугу Фрид[ерика] Вильгельма Эрнста (Fried. Wilh. Ernst), который ни разу не упоминается в «Studien» (Гакстгаузен просил выдать паспорт своему слуге) и врача-естествоиспытателя Фредерика Мархайнеке (Dr. Fr. Marheineke), и позже присоединившегося доктора Вильгельма Козегартена. Важно заметить, что значительную часть описания московских реалий занимает XXIX глава второго, не переведенного на русский язык тома «Studien ьber die innern Zustдnde...». Это глава написана не Гакстагузеном, а Козегартеном, другом Гакстгаузена еще по Геттингскому университету. Эти описания относятся к началу мая 1843 года, когда путешественники остановились в Москве после первого пребывания в Петербурге.

Необходимую информацию для своих исследований, как обозначено выше, Гакстгаузен получил из архивных источников, но, кроме этого, рабочий метод немецкого барона - «наблюдение за жизнью нижнего слоя» - дополняется представлениями о той или иной сфере жизни посредством расспросов. Так, Хесельман обозначает метод Гакстгаузена как «новый подход в исторической науке в процессе ''устной истории''». Сам Гакстгаузен говорит о своих принципах исследования в путешествиях следующим образом: «У меня есть привычка, если я хочу путешествовать по стране, никогда не делать предварительных исследований о ней. Я не позволю себе подаваться влияниям чужих идей и воззрений, чтобы не иметь предвзятого мнения о некоторых вещах и обстоятельствах. Это [такой подход - О.Г] имеет хорошие и плохие стороны. Я смотрю более объективно, более твердо, мои убеждения субъективно своеобразнее и более истинны; конечно, в одиночку многое ускользает - то, на что я обращал внимание и на что возлагал мое исследование и мои представления. Только потом я начинаю изучать страну, читать, что видели, исследовали другие, и дополняю свои сочинения…». Так, издание «Studien», помимо самого текста исследования, содержит иллюстрации, который создал сам Гакстгаузен в течение всей поездки. В предисловии к «Исследованиям» Гакстгаузен признается, что «приступил к своему труду без предубеждений, что он [Гакстгаузен - О.Г.] относился к нему с любовью, потому что он издавна привык относиться с глубочайшим благоговением и любовью ко всякой свежей, простой, неизвращенной жизни».

Гакстгаузен, как коллекционер фольклорных текстов, высоко ценил культуру страны, в которую прибыл. Так, например, Левин Шюкинг (Levin Schьcking), дядя Анетт фон Дросте-Хюлсхофф (Anette von Droste-Hьlshoff), отзывался на «Исследования внутренних отношений...» в одном из писем: «Эта книга посвящена различным интересам, то политическим, то научным, иногда она очень высокопарна, когда речь идет об обычаях, нравах, народных убеждениях и народной поэзии. <…> Она хорошо написана, не слишком свободно, но она полна жизни и мысли».

Точка зрения Хессельманна заключается в том, что Россия в 1840-е годы еще оставалась «terra incognita» для Европы, однако в действительности подобное восприятие реальности, скорее, ошибочно. Ларри Вульф в книге «Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в эпоху Просвещения» подчеркивает, что ко второй воловине XIX века было написано и опубликовано достаточное количество сочинений о России, которые знали и читали в Европе. Например, восприятие Санкт-Петербурга как города, который построен вопреки природной стихии, мы находим у графа Луи Филиппа де Сегюра: Петр I, победил природу, «распространив над этим вечным льдом живительное тепло цивилизации». Подобные описание позже мы обнаруживаем, в частности, у Кюстина: «<…> город, возникший из моря по приказу человека <…>». Согласно Хесельманну, в культуре российской империи Гакстгаузен нашел те непрерванные социальные связи, которые уже давно исчезли в его стране. По убеждению Хессельманна, Гакстгаузен, как и славянофилы, «видел в общине и ее самоуправлении то, что органично выросло из славянской патриархальной семьи, и это еще лежало в основе государственного строя».

Беседы Гакстгаузена и А.И. Герцена о судьбе русской общины позволяют в определенной мере проследить развитие идеи общинного строя в концепции немецкого барона. Так, например, Герцен характеризовал Гакстгаузена и его попутчика: «Барон Якстгаузен и Козегартен - путешественники из Пруссии, занимающиеся исследованием славянских племен и в особенности бытом и состоянием крестьян в Европе». Более того, Герцен был удивлен тем, какое представление барон имел о текущем положении дел в России: у Гакстгаузена «ясный взгляд на быт наших мужиков, на помещичью власть, земскую полицию и управление вообще».

Гакстгаузен «находит важным элементом сохранившуюся из глубокой древности общинность». Так, согласно концепции Мартина Малиа, Гакстгаузен предполагал, что необходимо сохранить общину «после неизбежного освобождения крестьян, чтобы гарантировать в России стабильность». гакстгаузен барон община

Безусловно, Гакстгаузен имел особенное влияние не только на взгляды европейских современников, но и на представителей российской власти и на образованную элиту: Хесельман считает, что такое воздействие сложилось благодаря труду, которое «оправдывало все ожидания российского правительства».

Так по замечанию Г. Кратца, поездка Гакстгаузена весьма не замысловато лишена «элемента случайности». Современники Гакстгаузена, в частности, А.И. Герцен в статье, написанной на французском языке (La Russe), замечает, что многие труды путешественников-иностранцев по России имеют одну цель: «они служили лишь делу либеральной пропаганды то в России, то в Европе». Что касается «Исследований» Гакстгаузена, то Герцен отмечает, что «книга Гакстгаузена, <…> возбуждает новое понятие, на нас перестают смотреть с точки зрения кнута, снега и постовой езды. Нас считают социалистами по преданию».

2. Влияние идей славянофилов на представления немецкого путешественника о России

Август фон Гакстгаузен имел несколько встреч с политическими деятелями, историками, западниками и славянофилами по прибытии в Петербург, после возвращения в город из путешествия, и в Москве. Так, в своих воспоминаниях Гакстгаузен писал, что «беседы с молодыми искрометными умами русского дворянства были для меня самыми нравоучительными и привлекательными» («аm belehrendsten und anziehendsten aber was fu?r mir mich der Umgang mit den Ju?ngern strebenden Geistern des russischen Adels»), - барон упоминает Н.А. Мельгунова, А.И. Кошелева, А.А. Киреева, Ю.Ф. Самарина, А.С. Хомякова, К.С. Аксакова и многих других. Одна из важнейших тем бесед - судьба русской общины («...ein Gesprдchthema, nдmlich die russische Gemeinde»). Однако по замечанию немецкого исследователя трудов Гакстгаузена Кристофа Шмидта, трудно сказать, какое именно влияние оказали взгляды славянофилов на убеждения Гакстгаузена, потому что «он был достаточно критичен, чтобы понять, что романтическое национальное самосознание славянофилов - это только маленький шаг к агрессивному национализму, что позже превратилось в идеологию панславистов».

Представление о том, что идею общины как о центральном социальном институте при монархии Гакстгаузен перенял у славянофилов, кажется не совсем справедливым: немецкий путешественник не владел русским языком и к тому же текстов об этом не было - между тем, «славянофилы получили возможность развернуто излагать свое видение роли общины уже после 1843 года». Убеждения Гакстгаузена, как доказано многими исследованиями, сформировались еще до приезда в Россию. Более того, с общиной как с социальным феноменом Гакстгаузен уже был знаком и изучал ее на примере «бывших славянских земель»: речь идет о брошюре «Ьber den Ursprung und die Grundlagen der Verfassung in den ehemals slavischen Lдndern Deutschlands im Allgemeinen und des Herzogtums Pommern im Besonderen», в которой Гакстгаузен рассматривает вопрос о «происхождении и общественном быте славянских народов в Германии». Однако общие точки соприкосновения во взгляде на русскую общину у Гакстгаузена и славянофилов имеются: в концепции немецкого путешественника главной единицей выступает семья: «Русская семья есть микрокосм русского народа» и «также семья, только в больших размерах, есть русская община». Для Гакстгузена семья и община выступают константами жизни в патриархальном государстве. Славянофилы, в свою очередь, «хотели сохранить патриархальные условия, существование в деревне и символизировавшие крестьянскую общину. Братские и доброжелательные отношения внутри общины выражали не только национальные, но и православные добродетели России и, таким образом, показывали ее превосходство над эгоистическим разделенным западом». Таким образом, прямое воздействие современных Гакстгаузену политико-философских концепций на его убеждения не обусловлено, на наш взгляд, внешними обстоятельствами.

Гакстгаузен и славянофилы во многом сходились во мнениях касательно других сторон жизни русского человека - в религиозности народа, роли Москвы и Петербурга во внутренних отношениях государства и в восприятии Российской империи иностранцами. Например, в вопросе влияния петровских реформ на современную жизнь государства Гакстгаузен и славянофилы имели почти идентичные представления. Личность Петра I и проведенные им реформы Гакстгаузен оценивает как важный этап в формировании европейского государства. Гакстаузен отмечает, что Петр при принятии реформ «повсюду встречал препятствия <…>, противодействие народа против нововведений и всего чужеземного». Гакстаузен приписывает Петру «гениальность»: например, Петр «предугадал значение, которое дает петербургкий порт всей торговли России с Европой». Так, современный путь развития Российской империи - это тот Sonderweg, который был указан Петром. Экономическая, политическая и социальная сферы жизни продолжают развиваться благодаря проведенным государственным реформам. Согласно точке зрения Гакстгаузена, «совершенно бесполезны все рассуждения о том, нужна ли была и благодеятельна ли для России реформа Петра», поскольку для немецкого путешественника положительный ответ очевиден. При этом Гакстгаузен не идеализирует период правления Петра, он понимает, что иногда глава государства «слишком поспешно пересаживал на русскую почву много посредственного и даже дурного из европейской жизни». Славянофилы, в свою очередь, заявляли, что реформы Петра имели принудительный характер, и именно они стали причиной «насильственных «неорганических» разрывов с национальной традицией». А.С. Хомяков и И.В. Киреевский «признавали, что у предпетровской России были недостатки» в организации государственной власти. Более того, концептуальные выводы Гакстгаузена о жизни монархии сочетаются с некоторыми взглядами славянофилов: если М.П. Погодин и С.П. Шевырев «принимают знаменитую триаду «официальной народности» Уварова - православие, самодержавие, народность - «c основным ударением на второй термин», то Гакстгаузен утверждает, что «Россия должна быть названа патриархальным государством». Таким образом получается, что «реверанс Петру Великому», несмотря на отвержение «западного» характера его реформ, все-таки совершается и в случае Погодина и Шевырева, и в случае Гакстгаузена, - Петр I выступает в обоих позициях ярким примером, одним из самых значимых правителей, «символом всеобъемлющего самодержавия» в истории абсолютной власти Российской империи. Кроме того, Шевыреву представляется Петр I «прежде всего великим реформатором, раскрывшим внутренний потенциал самого народа»: «Каменная Россия <…> есть уже плод нового времени, плод нашего промышленного развития, дар тех новых сил которыя мы раскрыли, двинутые гением Петра Великого». Более того, согласно мнению М. Малиа, Петр Великий предвосхищал Николая I, выступая в роли авторитетной исторической фигуры, приемником которого является действующий император. Так, Константин Аксаков воспринимал «Петра Великого как титана, который вел Россию практически единолично, ввел в нее все, что теперь имеется в государстве, даже крепостное право». Одновременно мы знаем, что эта группа славянофилов в определенной мере была недовольна бюрократическим самодержавием Николая: согласно их представлениям, реформы Петра «лишили Россию ее независимой роли в истории и сделали ее приложением к Западу, отделили образованное общество от народа и привели к таким несчастьям, как формализм и бюрократия», в то время как Гакстгаузен подобных радикальных взглядов на власть не имел. Описание Москвы Гакстгаузеном как самого важного города в России аналогичным образом схоже с позицией редакторов московского журнала «Москвитянин» Шевырева и Погодина: «В ней [в Москве - О.Г.] есть такая красота, которая не может затмить ничего на свете, ни какое сравнение!». Храм Христа Спасителя, который Гакстгаузен упоминает с особенным увлечением, станет и объектом интереса Погодина: в Москве «много прекрасных зданий окончено, многие достраиваются. Храм Спасителя поднялся уже так высоко, что шапка валится: когда взглянете с Пречистенки на подмостки, окружающие купол его». Между тем, восприятие Большого Кремлевского дворца Погодиным и Гакстгаузеном принципиально различны: если немецкий путешественник не принимал его четкие геометрические линии, то издатель «Москвитянина» восхищается тем, как быстро он возводится: «Императорский дворец, венчающий гору Кремлевскую, быстро подвинулся работами прошлогодними». Так, в строительстве этого культурного объекта Погодин видит тенденцию развития страны в то время, как Гакстгаузен воспринимает Императорский дворец исключительно в контексте внешнего облика города.

Таким образом, критичное отношение к государственным преобразованием Петра и к Москве сближают Гакстгаузена с точкой зрения на этот исторический эпизод Погодина и Шевырева, но мы не утверждаем, что взгляды упомянутых представителей славянофильского кружка были переняты Гакстгаузеном.

К тому же, барон Гакстгаузен, как и славянофилы, поддерживал идею о том, что в «будущем Россия должна вспомнить свои традиции, но при этом отвергал буквальное возвращение к допетровским положениям». По замечанию Кристофа Шмидта, «обе стороны [Гакстгаузен и славянофилы - О.Г] смотрели с отвращением на Францию, родину революции, боялись пролетаризации, <…>, и когда Гакстгаузен объяснял понятие «мир» праславянским организациям, значение которого те уже слышали, но к которому прислушались потому, что оно было произнесено из уст иностранца».

Роль православия и народности значима и для Гакстгаузена: согласно его мнению, успешное противостояние русских княжеств татаро-монгольскому владычеству сложилось благодаря трем условиям - национальному чувству, религии и княжескому управлению народом (практически равнозначные термины из уваровской формулы). О религиозности русского человека Гакстгаузен всегда сообщает читателю при упоминании предметов, которые тем или иным образом связаны с церковью и православием: если речь идет о церковном пении, то Гакстгаузен оценивает это следующим образом: «Русское церковное пение может вызвать сильное и глубокое религиозное чувство» (3). Более того, чувство религиозности и народности у Гакстгаузена сливается в «национальное религиозное чувство» (22), которое сильно и по отношению к городскому пространству Москвы. Для Гакстгаузена отличительная черта культуры русского человека - его православная вера.

В «Исследованиях внутренних отношений» перед читателем разворачивается относительно масштабная картина описания Москвы, ее жителей, городских достопримечательностей в то время, как о Петербурге из труда Гакстгаузена известно сравнительно немного, несмотря на то, что в Москве Гакстгаузен пробыл два месяца, в то время как в Санкт-Петербурге - четыре.

Гакстгаузен замечает, что «по Петербургу нельзя составить себе верное понятие о России» и построен он не на русской почве, а на финской. Гакстгаузен приводит известную метафору про Петербург как окно в Европу, «прорубленное» Петром I. В определенной степени подобные замечания свидетельствуют о важной роли Петра Великого в истории России согласно концепции Гакстгаузена. Таким образом, описание Москвы и Петербурга в «Исследовании внутренних отношений» во многом подчиняется, на наш взгляд, славянофильским представлениям. Если Петербург, согласно взглядам славянофилом, был городом, который непременно связан с Петром и эпохой его правления и воплощает многие европейские традиции, - город становится выражением «рационализма, формализма, материализма, легализма и принуждения»; такое городское пространство не вписывается в концепцию народности и патриархальности. Получается, что Санкт-Петербург, западный город, будучи столицей Российской империи, не может воплощать в себе те традиции, убеждения, народные привычки, которые можно наблюдать в Москве. Мнение Гакстгаузена о роли Петербурга схоже: он подчеркивает, что Санкт-Петербург - не истинно русский город. Более того, Гакстгаузен отмечает роскошь архитектурных памятников и государственных заведений, в которых теперь воспитываются дворяне, однако он отмечает их необходимость, потому что «в Петербурге, на глазах у царя, нельзя, да и не следует строить иначе <…>» (6). Городское и культурное пространство Москвы отражало многие точки зрения славянофилов: они сформировали простую закономерность, где «мы» - это те, кто живет и работает в Москве, в «они» - все остальные, кто теперь живет в Петербурге, те, кто воспринимает пространство города как значимое в контексте современной организации жизни, иначе говоря, Санкт-Петербург «представляет собой лишь негативный этап российской истории, и, следовательно, не может иметь позитивного значения». И как следствие, некоторые члены славянофильского кружка были вынуждени принять Петра и эпоху его правления, потому что «каждый период истории имеет свое предназначение и способствует развитию и торжеству истинных принципов». Так, в случае Гакстгаузена Санкт-Петербург становится фигурой умолчания, несмотря на длительное пребывание немецкого барона в городе и описанную важность этого городского пространства в облике России, согласно точке зрения немецкого путешественника.

Роль московских описаний в тексте Гакстагузена так же значительна, как и функция Москвы во взглядах и исторических концепциях славянофилов. Согласно взглядам Гакстгаузена и Козегартена, Москва конденсирует все привычки русского человека, воплощает традиции и обычаи на всех уровнях городского пространства. Александр Мартин считает, что «утверждение о том, что Москва воплощала в себе вневременную суть русской нации <…> превратилось в штамп». Однако Гакстгаузен называет Москву «сосредоточением всего старого и закостенелого» (23). Но несмотря на это, Гакстгаузен уверен, что нынешний облик Москвы имеет и западный характер, потому что восстановление города после пожара 1812 года началось по западноевропейским стандартам. Славянофилы так же представляли Москву: она характеризовалась внутренним интеллектом, глубиной, честностью, стала воплощением развития жизни русского народа и духа.

В контексте описания городских реалий Гакстгаузен почти ничего не говорит о достопримечательностях Петербурга, привычках, обычаях и традициях жителей города, однако упоминает Лесной институт. Глава о нем была исключена из русского издания, и эта часть текста написана спутником Гакстгаузена доктором Козегартеном: в ней автор говорит о лесах и лесных опустошениях в России, параллельно делает замечания об истории лесного законодательства и управления. Следом Гакстгаузен, в третьей главе «Studien», продолжает тему, начатую Козегартеном, и рассказывает о Лисинском лесном институте. Сам факт упоминания большой единицы производственных сил страны подтверждает точку зрения Гакстгаузена на фабричные отношения в Российской империи: «Последнее время Россия сделала необыкновенные успехи в фабричной деятельности». Таким образом, упоминание этого объекта - демонстрация промышленных сил страны, но не рефлексия о Петербурге.

Соответственно, модель городского описания, в которой столице империи - Петербургу - отведена не самая важная роль, позволяет предположить, что государство, которое описывает немецкий путешественник, кардинально противостоит образу Российской империи, созданному в сочинении Кюстина «Россия в 1839 году», в котором, напротив, Санкт-Петербург, несмотря на некоторые отрицательные характеристики, выступает неотъемлемой частью России. Подтверждает этот тезис и рассуждения о модели сельской общины, которая подробно анализируется немецким бароном в «Исследовании внутренних отношений». Гакстгаузен посвящает большую главу в третьем томе «Studien» русской общине или о «Русскому коммунальному устройству» (Die russische Gemeindeverfassung ). Гакстгаузена интересуют этот вопрос со всех ракурсов: как она организована, как функционирует, на каком принципе основаны отношения в русской семье. Патриотизм, любовь к Родине, слабость этой любви (Schwдche des Heimathsgefьhl bei den Russen) - такие понятия становятся объектом исследования немецкого ученого. Гакстгаузен замечает, что русской семье необходим глава, отца, без которого невозможно ее существование («Die Familie aber fand ihre Einheit in dem Haupte, in dem Vater; ohne einen Vater kann sie gar nicht existieren»).

Вопрос взаимодействия культур, к которому часто обращается Гакстгаузен, особенно актуален в полемиках образованного общества Российской империи середины XIX века. Так, в журнале «Москвитянин» в статье «Взгляд русского на современное образование Европы» (1841) М.П. Погодин освещает этот вопрос с особенным вниманием: «Драма современной истории выражается двумя именами, из которых одно звучит сладко нашему сердцу! Запад и Россия, Россия и Запад - вот результат, вытекающий из всего предыдущего; вот последнее слово Истории; вот два данных для будущего!». Как и Гакстгаузен, Погодин задается вопросом о том, насколько принятие европейской системы ценностей имеет место в современной ему культуре России: «Запад и Россия стоят друг перед другом, лицом к лицу! - Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? <…> Или устоим мы в своей самобытности?» Более того, важно отметить, что Погодин описывает три главных качества русского человека, которые очень схожи с теми, о которых в своем сочинении пишет немецкий барон: первая характеристика русского народа заключается в его религиозном чувстве («Мы сохранили наше древнее чувство религиозное»), «второе чувство, которым крепка Россия и обеспеченно ей будущее благоденствие, есть чувство ее государственного единства <…>», - в этом случае речь идет о непременной преданности народа русскому государю, а «третье коренное чувство есть сознание нашей народности». Погодин обращается к войне 1812 года как к важной отправной точке эволюции города и самоощущения подданных российского императора: «Наполеон содействовал много к тому, чтобы наметить оба слово этого результата. В лице его исполинского гения сосредоточился инстинкт всего Запада - и на Россию, когда мог».

Подводя краткий итог вопросу сходства и различия идей славянофилов, Погодина и Гакстгаузена, стоит отметить, что в вопросах государственного и национального устройства Российской империи немецкий идеи немецкого путешественника были схожи с общими представлениями славянофилов о государственном аппарате. В вопросе же влияния реформ Петра I на современную политическую жизнь государства мы можем предположить, что Гакстгаузен близок к некоторым убеждениям А.С. Хомякова и И.В. Киреевского с одной стороны, с другой - С.П. Шевырева. Сходство восприятия городского пространства Москвы находим у Гакстгаузена и в опубликованных статьях М.П. Погодина - Москва, согласно их убеждениям, выражает народный русский характер и становится местом, где максимально сконцентрированы все обычаи, привычки и нравы русского человека.

3. Москва и Санкт-Петербург в «Исследованиях». Август фон Гакстгаузен и Вильгельм Козегартен. Казань

Первое пребывание Августа фон Гакстгаузена в Петербурге состоялось в начале его путешествия по России и длилось полтора месяца. В течение этой остановки Гакстгаузен описывает ряд петербургских реалий, которые произвели на него наиболее сильное впечатление. Гакстгаузен приезжает в Петербург 15 марта 1843 года; он удивлен встретившей его погодой: «В Петербурге еще ездили на санях, морозы доходили до 8 и 14, зима продержалась до половины апреля» (1). Гакстгаузен остается в Петербурге до 28 апреля, таким образом, застает начало весны в северном городе: «Весенняя погода наступила в половине апреля», отмечает Гакстгаузен. Логичным образом подобное наблюдение связано с началом ледохода на Неве: «Я жил до тех пор на Васильевском острове, на правом берегу Невы. Так, в «Северной пчеле» читаем: «Вчера, в среду, образовались на Неве значительные полыньи, и в третьем часу пополудни тронулся лед и сняли Исакиевский мост». Гакстгаузен тоже отмечает в «Исследованиях» начало ледхода в Петербурге:«Однажды, рано утром, мне пришли сказать, что на Неве начинает ломать лед» (2). Городская весна непосредственно связана с таянием снега, как следствие, с невозможностью для Гакстгаузена «пешеходного сообщения». Именно здесь тема погодных условий переходит в тему городских дорог: «Мостовые в Петербурге необыкновенно дурны». Причину подобного явления Гакстгаузен видит преимущественно в работе городских структур: «Но при виде того, как отвратительно мостят рабочие на некоторых осушенных местах, становится непонятным, как можно терпеть такую работу» (2).

Гакстгаузен обращает внимание на погодные условия и по отъезде из Петербурга: «Когда мы выехали из Петербурга, стояла отличная погода, но через несколько часов наступило ненастье, перешедшее ночью в сильную снежную метель» (5). Описание городского пространства включает в себя большое количество деталей улиц столицы: так, в день Пасхи, на пути в церковь, Гакстгаузен отмечает особенный способ освещения улиц Петербурга: «Все улицы были ярко освещены способом, который я видел только в Петербурге и в Москве, именно кроме обычных фонарей, <…>, стояли плюшки с зажженным салом и скипидаром, что придавало предметам совсем особенное, какое-то магическое освещение» (2).

Значительное место в описаниях пребывания Гакстгаузена в Петербурге занимает рассказ о походе в церковь в день Пасхи, 23 апреля. Особенно немецкого путешественника впечатляет церковное пение, «с часто повторяемым в хоре: «Господи, помилуй»». (2) «Это простое, чистое пение <…> в самом деле глубоко потрясает». Более того, Гакстгаузен сравнивает церковное пение с пением в протестантских церквях, которое «не вызывает в слушателях никакого чувства» (3), в то время как «русское церковное пение может вызвать сильное и глубокое религиозное чувство». (3) Впечатления, полученные от похода в церковь, заставляют Гакстгаузена поведать читателю об истоках происхождения церковного пения в его нынешнем виде. В заключение этих рассуждений автор позволяет себе сделать вывод о «больших музыкальных» способностях «русского народа, а ровно и на строгую дисциплину в нем» (4).

Отметив дисциплинированность русского народа, Гакстгаузен рассказывает о несчастном случае, когда на одной из дам в церкви загорелся платок: «<…> необыкновенное волнение овладело публикой, все стремительно бросились к выходным дверям» (4), что в определенной степени противоречит упомянутой ранее дисциплинированности населения.

Гакстгаузен описывает пасхальный парад перед Зимним дворцом: немецкий путешественник впечатлен появлением великого князя Михаила, императора и дальнейшим церемониалом, благодаря которому, по замечанию Гакстгаузена, «…весь народ проникается сознанием равенства перед Ним [Христом], и великие, и малые мира сего, обнимаются как братья» (5).

Гакстгаузен обращает внимание на дороги России на протяжении всего текста, и подобные апелляции характеризуют пространство на разных уровнях: например, при первом переезде из Петербурга в Москву Гакстгаузен обращает внимание не на качество дорог, а на окружающий их ландшафт: «Дорога пошла через леса и болота, что очень надоедливо, особенно в ненастное время».

Вообще описания погодных условий занимают значительную часть в изложении Гакстгаузена, что можно объяснить рядом факторов. Жизнь немецкого путешественника и будущие обстоятельства поездки прямым образом зависели от погоды. Кроме того, это одна из реалий, так или иначе отмеченная иностранными путешественниками, поскольку климатические условия в России отличаются от европейских. Вероятно, в подобном контексте мы имеем право говорить о теории климатического детерминизма, более подробно разработанной Ш. Л. Монтескье. Так, характеристика «северных народов» Монтескье («Вы увидите людей, у которых немало пороков, немало добродетелей и много искренности и прямодушия») схожа с описанием русского человека у Гакстгаузена: «Выражение лица умное, сдержанное, <…>, добродушное <…>» и «Страсть к деньгам и честолюбие - вот скалы, о которые разбивается каждый русских характер».

Лесной институт - первый названное городское предприятие, которое посещает Гакстгаузен. Помимо рассуждений об образовании, Гакстгаузен уделяет внимание архитектуре зданий, в которых расположены учебные заведения. Спутники немецкого путешественника говорили о необходимости архитектурной роскоши, потому что «в Петербурге, на глазах у царя, нельзя, да и не следует строить иначе…» (6). Роскошь, в которой содержаться воспитанники учебных корпусов, необходима, потому что Петербург находится «на глазах у Европы (на что в России обращают слишком много внимания)» (7). Следом идут рассуждения об образовании российский дворян: по мнению Гакстгаузена, «дети, воспитанные еще дома в роскоши, недовольны обстановкой казенных заведений» (7).

«Московское» описание начинается при переезде в город из Петербурга: Гакстгаузен рисует метафоричную картину въезда в Москву: «<…> при ярком солнечном освещении мы подъехали к заставе старого города московских царей» (5). Здесь нарушение последовательности повествования - далее речь идет о Лесном институте в двух станциях от Петербурга. Гакстгаузен и его сопровождающие приезжают в Москву 2-го мая, и третья и четвертая главы, посвященные описанию московский реалий, начинаются с непосредственного сравнения «города московских царей» с Петербургом. Это особенно важно для Гакстгаузена, учитывая аналитический характер всех «Исследований внутренних отношений».

Прежде, чем говорить о Москве, Гакстгаузен рассуждает о Петербурге как о европейском городе, «с меньшим национальным характером» (17). Немецкий барон кратко описывает национальный состав северной столицы, наделяя землю, на которой построен Петербург, национальностью: «Даже почва <…> не русская, а финская» (17). После рассуждений о «пути цивилизации русского народа» (18), Гакстгаузен отмечает, какую роль играет Москва в сознании русского человека: «Москва имеет значение для русского народа, какого ни один город, ни в одной стране не имеет для своего народа» (21). В этом параграфе Гакстгаузен апеллирует к «национальным религиозным чувствам» (22) русского человека, имея в виду Москву как православный центр Российской империи, в которой Москва - «святая матушка». Каждый москвич, вне зависимости от социального положения, «снимает шапку и крестится», если проезжает мимо Кремля. Особенно важно, что Гакстгаузен не наделяет жителей Москвы тем качеством, которым наделяет петербуржцев - легкомысленностью, потому что не существует категории «легкомысленного москвича», в то время как, «легкомысленный петербуржец» - риторическая константа («быть может исключения эти составляют только некоторые легкомысленные Петербуржцы» (22)). Чувства, которые Гакстгаузен видит у русского человека, приводят его к замечаниям о нападении Наполеона на Москву в 1812 году: «Если бы он направил свою армию к Петербургу <…>, он не возбудил бы такой степени народной чувство» (22). Чуть позже Гакстгаузен напишет, что именно в Москве «звезда Наполеона достигла своего зенита и с этого момента начала закатываться» (24). С прошедшими военными событиями связана и нынешняя архитектура города: именно после пожара 1812 года вкус и стиль архитектуры города изменяется в сторону западноевропейского. Гакстгаузен на протяжении всего описания апеллирует к Отечественной войне как важной точке в перестройке Москвы, потому что восстановление города начинается по новым образцам. Однако в подобных изменениях Гакстгаузен видит только пародии на европейские памятники архитектуры: подобные действия лишают города национальной идентичности, русского духа. По этой причине в русских рождается уже широко распространенное «национальное пристрастие к колоннам и балконам» (25). Расширение национального состава Москвы связано аналогичным образом с Отечественной войной в частности, и предопределено историческими факторами XVI и XVII веков в целом, - для того, чтобы «европеизировать» Москву, необходимо приглашать европейских специалистов в России, тем самым, по убеждению Гакстгаузена, отдать в «чужие руки воспитание русского общества», или же «подражательно переделать русские учреждения по европейскому образцу» (22).

Европеизацию России начал Петр I, и Гакстгаузен отмечает, что Москва - не лучшее пространство для подобного рода кампании, поскольку она - «сосредоточение всего старого и закостенелого», где «невозможно энергическое и быстрое введение реформ». Петербург, по убеждению Гаксгаузена, стал той землей для Петра, где можно найти «точку опоры, с которой мог бы повернуть ее» (23). Особенное место в решении задачи сыграл порт как главный торговый способ сообщения с Западной Европой, потому что только торговля «есть легчайший мост цивилизации» (23). Гакстгаузен находит и отрицательные стороны в проводимой Петром политике, которые связаны с тем, что «он мало щадил коренные и характерные стороны русской народной жизни» (23). Немецкий путешественник сравнивает программы приглашения немецких специалистов с похожими мерами Елизаветы, при которой в России начали приезжать французские гувернеры: именно они «нанесли России неисчислимый вред; <…> они развили в огромной массе высших классов России пустоту, легкомыслие, нерелигиозность (с сохранением наружных форм) <…>» (24). Впрочем, подобные замечание не отменяют убеждений Гакстгаузена в необходимости петровских преобразований, в отличие от славянофильских взглядов, описанных выше.

Наконец, после нескольких замечаний о Петербурге и связанных с ним реалий, Гакстгаузен приступает к изложению впечатлений от Москвы. Высшая степень восхищения Гакстгаузена выражается в специфике его сравнений: «Вид Москвы, при приближении к ней, очарователен, и я не могу сравнить с ней ни одного города Европы» (24). Очевидно, что для немецкого путешественника как типичного представителя Западной Европы во всех сравнительных конструкциях Европа так или иначе выступает одной из переменных. Гакстгаузен начинает говорить о виде на Москву с юго-западной части города, именно - с Воробьевых гор. Однако ясно, что подобное замечание - результат рефлексии после путешествия по России, потому что Гакстгаузен въезжает в Москву с северной стороны. Но и в этом случае важно, на чту немецкий барон обращает внимание: бесчисленное количество московский церквей, золотые купола которых видны почти с любого смотрового пространства в городе. Позже, уезжая из Москвы в Ярославском направлении, Гакстгаузен снова напишет о «золотых куполах старого города царей» (45), которые «блестели на красном горизонте» (45).

Но впечатление Гакстгаузена от столицы изменяется уже при въезде в Москву, потому что у города пропадает его собственная идентичность, он «походит на всякий другой город» (24). Московские улицы не впечатляют немецкого барона, потому что они «с хвастливыми претензиями на красоту, но которые в сущности никогда не отвечают требованиям действительного вкуса и искусства» (25). Единственное исключения для немецкого взора составляют религиозные постройки, которые «производят впечатление тропических растений между простым туземным кустарником» (25). В архитектурном облике города для Гакстгаузена важно обнаружить черты былой старины, и их он находит только в церквях и соборах, потому что они строятся по тем нормам, «от которых он [стиль] прежде почти никогда не уклонялся» (25).

Гакстгаузен разделяет все русские церкви на две большие группы: те, что построены по типу константинопольского Софийского собора, и те, что схожи c храмом Св. Петра в Риме, выполненный в «новом итальянском стиле». Гакстгаузен относит петербургские Исаакиевский и Казанский соборы к «новым русским церквям», но кажется, что бульшую симпатию у него вызывает византийский стиль, в котором в то время возводился храм Христа Спасителя в Москве.

Согласно взглядам Гакстгаузена, в Москве существует только два исторических объекта, стиль которых составляет исключение из западного облика города: Кремль и Китай-город. Немецкий путешественник делает лишь «поверхностные» замечания об упомянутых исторических достопримечательностях: речь идет о кремлевских стенах, собора Спаса на Бору, храме Василия Блаженного, который Гакстгаузен сравнивает с «огромным съежившимся драконом» (27), и о строящемся новом объекте на территории Кремля - Большом Кремлевском Дворце. Последний культурный объект не восхищает Гакстгаузена, потому что имеет «правильную четырехугольную форму, между массой красивых и изящных вершин башен и куполов». Как и прежде, когда Гакстгаузен въехал в Москву при солнечном освещении, и при этом был впечатлен видом Москвы, так и в другом случае, когда Кремль, «в магическом лунном освещении» (28), удивляет немецкого путешественника.