Историческая наука в России 1830–1870-х гг.: поиск новой концепции русской истории

Размещено на http://www.allbest.ru/

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

Историческая наука в России 1830 - 1870-х гг.: поиск новой концепции русской истории

07.00.09 - Историография, источниковедение и методы исторического исследования

доктора исторических наук

Боярченков Владислав Викторович

Нижний Новгород - 2009

РАБОТА ВЫПОЛНЕНА В ГОУ ВПО «РЯЗАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ РАДИОТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор Цамутали Алексей Николаевич;

доктор исторических наук, профессор Китаев Владимир Анатольевич;

доктор исторических наук, доцент Маловичко Сергей Иванович.

Ведущая организация ГОУ ВПО «Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского».

Защита состоится 24 декабря 2009 года в 13 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.162.06 при ГОУ ВПО «Нижегородский государственный архитектурно-строительный университет» по адресу: 603950, г. Нижний Новгород, ул. Ильинская, 65, корпус 5, аудитория 202.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Нижегородский государственный архитектурно-строительный университет».

Автореферат разослан «___»________________ 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор исторических наук, профессор Г.В. Серебрянская.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Идейное наследие, оставленное историками 1830 - 1870-х гг., вплоть до настоящего времени продолжает питать исследования, посвященные прошлому России. Авторы исторических монографий, появляющихся в наши дни, ссылаются на труды М.П. Погодина, С.М. Соловьева, А.П. Щапова и их современников, - в них уже на протяжении полутора столетий черпаются наблюдения, все еще не перечеркнутые усилиями ученых последующих эпох. Более того, многие важнейшие элементы структуры исторического знания, впервые отчетливо обозначившиеся в указанный период, настолько глубоко укоренились с тех пор в отечественной историографической традиции, что безотчетно воспроизводятся в российской исторической науке, несмотря на переживавшиеся затем ею внутренние кризисы и внешние потрясения. Это и закрепление русской истории в университетском пространстве на уровне специальных кафедр, согласно уставу 1835 г., и превращение монографии в основную форму научного исторического письма, и появление собственно исторической периодики. Даже отголоски споров славянофилов с К.Д. Кавелиным, С.М. Соловьевым и их последователями, давно отошедшие в область историографического предания, временами подспудно проявляются и за пределами исторической публицистики.

Столь непосредственное освоение историографического наследия середины XIX в. указывает на безусловную преемственность современного исторического знания по отношению к этой эпохе. По сравнению с историческими текстами XVIII - начала XIX в., за редким исключением представляющими сегодня сугубо источниковедческий и историографический интерес, плоды изучения русской истории в 1830 - 1870-е гг. востребованы гораздо шире. Между тем наличие общих научных форм и требований, вызывающее у современного исследователя ощущение непрерывности историографического процесса, подчас позволяет забыть о своеобразии историографической ситуации указанной эпохи.

Такое невольное пренебрежение к временной дистанции, отделяющей современного историка от ученого середины XIX в., в исследовательской практике неизбежно оборачивается анахронизмом, который лишает картину становления исторической науки в России временной перспективы. Другое следствие этого упущения - схематизм, подгоняющий сложное и противоречивое содержание этого процесса под незамысловатую формулу неотвратимого торжества передовых идей, не важно, понимается ли под последними марксистско-ленинское учение или позитивистский проект социальных наук. Вытекающие отсюда трудности препятствовали пониманию причин небывало интенсивных концептуальных поисков, развернувшихся в эту эпоху и завершившихся созданием нескольких соперничавших, явно или скрыто, между собой оригинальных построений, призванных дать исчерпывающую интерпретацию хода русской истории.

Отчасти невнимание к проявлениям специфики историографической ситуации середины XIX в. объясняется отсутствием труда, который вобрал бы в себя все устремления исторической мысли того времени. О том, что монументальная «История России с древнейших времен» С.М. Соловьева, при всем ее выдающемся научном значении, не смогла претендовать на создание объединяющего образа национального прошлого, писал в 1930-е гг. еще Г.П. Федотов Федотов Г.П. Россия Ключевского // Наше наследие. 1991. №3. С. 97.. Другими словами, середина XIX в. лишена такой доминанты, которыми для предшествующего и последующего периода в развитии отечественной историографии стали «История государства Российского» Н.М. Карамзина и лекционный «Курс русской истории» В.О. Ключевского.

Эта особенность, как известно, не помешала ученым той поры впервые сформулировать (если не разрешить) ряд принципиальных вопросов, на многие десятилетия определивших проблемное поле отечественной исторической науки. Генезис российской государственности и место общины на разных этапах истории страны, «доваряжское» прошлое восточного славянства и положительное содержание «удельной» эпохи, причины крепостничества и истоки московской централизации - этот перечень проблем, затронутых историками середины XIX в. и впоследствии, по сути, не выходивших из исследовательского обихода, без труда может быть дополнен.

Итак, только тщательное рассмотрение принципов, с одной стороны, обусловивших концептуальное единство исследовательских поисков в области русской истории в 1830 - 1870-е гг., а с другой - обеспечивших ей плодотворное и долговременное воздействие на разработку проблематики отечественного прошлого, позволит по достоинству оценить значение этой эпохи в истории исторического знания в России. Опыт такого рассмотрения, представленный в настоящем исследовании, заставляет по-новому взглянуть на потенциал научных замыслов полуторавековой давности, что и определяет его актуальность.

Объектом настоящего исследования является историография отечественной истории в 1830 - 1870-е гг.

Концептуальные поиски в России 1830 - 1870-х гг. сделали возможным складывание исторических знаний об отечественном прошлом в единую научную традицию исследования русской истории. Процесс становления этой традиции, запечатлевшейся в реализованных и нереализованных исторических проектах той поры, составляет, таким образом, предмет данной диссертации. Исследование указанного процесса предполагает рассмотрение структуры исторического знания середины XIX в., требований, предъявляемых учеными и публикой к концептуальному оформлению исторических работ, изменений научных замыслов, обусловленных как внутренней их эволюцией, так и выбором социальных стратегий, накладывавших свою печать на ход и содержание исторических изысканий.

Хронологические рамки исследования обусловлены принципиальным единством рассматриваемого периода. Обоснованность этих рамок - 1830 - 1870-е гг. - не вызывает сомнений после исследования взаимной связи между отечественной исторической наукой и журналистикой, недавно проведенного М.П. Мохначевой. Высказанные ею аргументы Мохначева М.П. Журналистика и историческая наука. Кн.2: Журналистика и историографическая традиция в России 30 - 70-х гг. XIX в. М., 1999. С.10. можно дополнить еще и соображениями о преемственности исследовательских программ этого времени, вдохновляемых «народностью» и изысканиями в сфере «внутренней истории» и о непосредственных контактах между исследователями прошлого, оказавшимися современниками одной эпохи, центральным событием для которой стали либеральные преобразования начала 1860-х гг.

Итак, верхней границей работы являются 1830-е гг., когда в результате исторической полемики вокруг «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина преодолевались классицистические тенденции, господствовавшие до этого в отечественной историографии. Нижней границей исследованию служат 1870-е гг., когда проникновение позитивистской социологии в исследования по русской истории приводит к новому осмыслению задач и методов исторического знания, выходящему за рамки историографической традиции середины XIX в.

Цель диссертационного исследования заключается в том, чтобы путем внимательного анализа исторических текстов полуторавековой давности, а также сопутствующих им материалов - периодики, мемуаров, дневников, переписки, официальных документов - реконструировать результаты концептуальных исканий историков той поры. Для достижения этой цели необходимо решить ряд исследовательских задач:

1) выявить основные тенденции в изучении отечественного прошлого, наметившиеся в результате усвоения уроков публичного обсуждения «Истории государства Российского» в конце 1820-х - 1830-е гг.;

2) определить организационные основы и концептуальное содержание деятельности наиболее устойчивого и многочисленного института исторического знания в Российской империи времен николаевского царствования - Общества истории и древностей российских при Московском университете;

3) установить степень преемственности исторических построений славянофилов и школы К.Д. Кавелина и С.М. Соловьева в отношении к концептуальным практикам российских историков 1830 - начала 1840-х гг.;

4) проследить развитие исторических школ 1840 - начала 1860-х гг., исходя из заявленной их участниками задачи построения целостной концепции русской истории;

5) выявить связь между конструированием исследователями истории России собственной социальной идентичности в середине XIX в. с их научными замыслами.

Теоретико-методологическая основа работы сочетает в себе приемы, вполне традиционные для исследований, решающих историографические задачи, и подходы, которые в настоящее время только завоевывают себе место в исторической науке. К числу первых следует отнести историко-генетический метод, позволяющий проследить преемственность в развитии исторических концепций, и историко-сравнительный, который дает возможность соотнести содержание этих концепций с общенаучным и социальным контекстом эпохи. Особое значение в диссертации имеет метод реконструкции, с помощью которого, на основе анализа исторических текстов 1830 - 1870-х гг., восстанавливаются породившие их системы взглядов.

Среди новых подходов, разрабатываемых в современной интеллектуальной истории, в исследовании учитываются, главным образом, те, что еще в 1980-е гг. отнесены Роже Шартье к «социальной истории идей» Шартье Р. Интеллектуальная история и история ментальностей: двойная переоценка? // Новое литературное обозрение. 2004. №66.. Наиболее близкими к настоящему диссертационному исследованию по своим задачам можно назвать работы Ф. Левин («Любители и профессионалы: антикварии, историки и археологи в викторианской Англии…», 1986) и Р. Стивена Тернера («Историзм, критический метод и прусская профессура с 1740 по 1840 год», 1983) Levine Ph. The Amateur and the Professional: antiquarians, historians and archeologists in Victorian England, 1838 - 1886. Cambridge University Press. Cambridge, London, New York etc, 1986; Тернер Р. Стивен. Историзм, критический метод и прусская профессура с 1740 по 1840 год // Новое литературное обозрение. 2006. №82.. И в том, и в другом случае сюжет из истории гуманитарного знания рассматривается на фоне социальных процессов, и это приводит авторов к любопытным выводам. Ф. Левин проследила переход от любительских занятий изучением прошлого к становлению профессионального сообщества историков и археологов в Великобритании. Р. Тернер показал, каким образом прусскому ученому сословию на рубеже XVIII - XIX вв. удалось, благодаря разработке и усвоению приемов филологической критики, адаптироваться в условиях изменившихся запросов общества к гуманитарному знанию. Впрочем, наблюдения упомянутых авторов могут послужить лишь в качестве одного из импульсов для предпринимаемого нами исследования: российская университетская традиция в середине XIX в. едва ли отличалась такой же устойчивостью, как прусская, история которой к тому времени исчислялась столетиями; так же вряд ли есть основания полагать, что предпосылки для профессионализации исторической науки в России накануне и в эпоху «великих реформ» были столь же развиты, как и в современной ей Британии. Очевидно, использование этих новых подходов может оказаться плодотворным при условии внимательного учета специфики российской историографической ситуации 1830 - 1870-х гг.

Степень изученности темы. Изучение концептуальных исканий в науке русской истории середины XIX в. имеет давнюю традицию. Своеобразным прологом к ее становлению можно считать обзоры исторической литературы А.Н. Афанасьева, публиковавшиеся в «Современнике» и «Отечественных записках» в начале 1850-х гг., рецензии К.Н. Бестужева-Рюмина и А.А. Григорьева рубежа 1850 - 1860-х гг. на труды С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, Н.И. Костомарова и других авторов этой эпохи [Афанасьев А.Н.] Обзор русской истории в 1850 году // Современник. 1851. №1; [Он же] Русская литература в 1850 году // Отечественные записки. 1851. №1; Григорьев А.А. Взгляд на «Историю России», сочинение С. Соловьева // Русское слово. 1859. № 1; Бестужев-Рюмин К.Н. Сочинения Кавелина. Статьи I - III // Отечественные записки. 1860. №4, 5, 8 и др.. Эти работы, нередко обращающиеся к наследию карамзинской эпохи, а иногда и к более ранним пластам русской исторической мысли, дают немало ценных сведений о том, какими виделись тенденции развития отечественной историографии середины XIX в. ее современникам. Однако, несмотря на множество интереснейших наблюдений, содержащихся в этих сочинениях, сами они составляют неразрывное целое со своей эпохой: следы полемики, которыми в большей или меньшей степени богато каждое из них, свидетельствуют о горячем желании их авторов не только понять, но и повлиять на ход развития исторического знания в России.

Достоянием науки вопросы, поднятые учеными 1830 - 1870-х гг., вновь могли стать, лишь освободившись от налета политической и публицистической злободневности, который заметен в исследованиях М.О. Кояловича, А.Н. Пыпина и Н.П. Барсукова, появившихся в последние десятилетия XIX в. В них, особенно в биографических хрониках Н.П. Барсукова, представлен огромный, но лишь едва затронутый критикой массив свидетельств интересующей нас эпохи Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. Изд. 3-е. СПб., 1901; Пыпин А.Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Т.2; Барсуков Н.П. Жизнь и труды П.М. Строева. СПб., 1878; Он же. Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб, 1888-1910. Кн.1-22..

Вопрос о ее концептуальном содержании, пожалуй, впервые был поставлен на исходе XIX в. П.Н. Милюковым в лекционном курсе по русской историографии, который читался им в Московском университете. Интересующий нас период, по большей части, не вошел в первый и единственный том «Главных течений русской исторической мысли», между тем, как свидетельствуют материалы его литографированного курса лекций Милюков П.Н. Русская историография. Лекции, читанные … в I-м полугодии 1886/1887 года. [М., 1887]., их обработка обещала обогатить отечественную историографию интересными наблюдениями.

Работы, созданные в первые советские десятилетия, решительно порывают с дореволюционной традицией. И в дальнейшем, вплоть до 1980-х гг. советскими авторами, изучавшими историографическую ситуацию 1830 - 1870-х гг., преимущественно руководило стремление выявить если не классовую, то, во всяком случае, общественно-политическую подоплеку исторических изысканий ученых XIX - начала XX в.

Концептуальным поискам, которые, несмотря на частые разногласия между учеными, могли свидетельствовать о непрерывности историографического процесса 1830 - 1870-х гг., о понимании современниками общности задач, стоящих перед наукой русской истории, находилось немного места на той арене борьбы революционно-демократического, либерально-буржуазного и официально-охранительного дворянского течений, в виде которой обычно изображалась историческая наука этого периода.

Во всяком случае, после «Русской историографии» Н.Л. Рубинштейна (1941), реконструкция единого историографического пространства середины XIX в. надолго выпадает из перечня исследовательских проблем. Из значимых попыток заново осмыслить концептуальное содержание этой эпохи можно назвать монографию А.Н. Цамутали, где «либеральное направление» перестает выглядеть привычным для советской литературы монолитом, противостоящим революционерам-демократам и готовым за небольшие уступки стать опорой реакционной политике царского правительства Цамутали А.Н. Борьба течений в русской историографии во второй половине XIX в. Л., 1977..

Компенсировать однобокость схемы, во главу угла которой были положены социально-политические характеристики ученых, было призвано обращение к биографическому жанру, интерес к которому в историографических исследованиях еще в советское время был возрожден во многом стараниями М.В. Нечкиной Нечкина М.В. В.О. Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С.5.. Одним из итоговых трудов, запечатлевших усилия исследователей в этом направлении, стал недавно появившийся сборник «Историки России. Биографии» Историки России. Биографии. М., 2001..

Достоинства биографии как историографического жанра неоспоримы. Не случайно и в иностранной литературе, посвященной российскому историографическому процессу, этот жанр так же получил широкое распространение Wachendorf Josef, Regionalismus, Raskol und Volk als Hauptprobleme der Russischen Geschichte bei A.P. Sиapov. Kцln, 1964; Klinger Hartmut, K.N. Bestuzev-Rjumins stellung in der russischen Historiographie und seine gesselschaftliche Tдtigkeit. Frankfurt a.Meine, 1980; Siljak Ana, Christianinity, Sciense, and Progress in Sergei M. Solov'ev's History of Russia // Historiography of Imperial Russia: The Profession and Writing of History in a Multinational State. Armonk, NY, 1999. P.215-238: Prymak Thomas, Mykola Kostomarov as a Historian // Ibid. P.332-343, etc.. Единственная работа зарубежного автора, выходящая за рамки конкретного, чаще всего, биографического сюжета - «Современная русская историография» А.Г. Мазура - носит, скорее, обзорный характер и небогата оригинальными наблюдениями Mazour Anatole G. Modern Russia Historiography. Princeton, 1958..

Однако чрезмерное увлечение биографиями чревато издержками, поскольку зачастую оно приводит исследователей к малообоснованной апологетике и заставляет забывать об активном и постоянном участии в деятельности историка и сложившейся историографической традиции, и меняющихся общественных запросов. Преодоление этих недостатков выводит исследователей за пределы биографического жанра, но успехи этих новых разыскания, по большому счету, миновали середину XIX в., остающуюся, таким образом, своеобразной лакуной в реконструируемом исследователями российском историографическом процессе.

Попытки истолкования историографической ситуации 1830 - 1870-х гг., исходя из становления в эту пору научных исторических школ в университетских центрах, выглядят пока мало убедительными. Так, весьма спорной видится точка зрения, которой руководствовался А.Н. Шаханов при выборе «исследовательской, педагогической и организационной деятельности профессоров и приват-доцентов кафедр русской истории столичных университетов» в качестве предмета предпринятого им исследовательского анализа. Исходный посыл А.Н. Шаханова о том, что «именно их труды, лекционные курсы и диссертации определяли «главные течения» отечественной науки, «толкали мысль вперед, расширяя и углубляя ее …русло» на протяжении всей второй половины XIX и в начале XX в. Шаханов А.Н. Русская историческая наука второй половины XIX - начала XX в.: Московский и Петербургский университеты. М., 2003. С.8., еще сам нуждается в доказательствах. При анализе историографической ситуации 1830 - 1870-х гг. следует считаться с хорошо обоснованным М.П. Мохначевой выводом, что в середине XIX в. «не было еще строго очерченных профессиональным статусом границ между научной, литературной, журналистской деятельностью» Мохначева М.П. Мохначева М.П. Журналистика и историческая наука. Кн.1: Журналистика в контексте наукотворчества в России XVIII - XIX вв. М., 1998. С.19-21, 106, 229, 259..

А это вновь возвращает к проблеме социальной природы того сообщества, занятием которого в 1830 - 1870-е гг. было изучение русской старины. Подступы к решению этой проблемы намечены в любопытных, но, к сожалению, не вызвавших серьезного обсуждения статьях В.П. Козлова и американской исследовательницы Э. Катцев.

Изыскания В.П. Козлова, сосредоточенные на проблеме статуса истории в России в конце XVIII - первой четверти XIX в., примечательны в плане выявления «условий для того взлета исторической науки, который мы наблюдаем в последующее время», т.е. в рассматриваемый в настоящей диссертации период Козлов В.П. Статус истории в России в конце XVIII - первой четверти XIX в. // Всемирная история и Восток. Сб.ст. М., 1989. С.221. . К большим удачам исследователя следует отнести проведенный им анализ деятельности официально учрежденных и неформально существующих обществ, кружков и салонов, тщательно собранные репрезентативные данные о множестве авторов исторических текстов той поры.

Вместе с тем, В.П. Козлов явно переоценивает уровень профессионализма, достигнутый русскими учеными к исходу первой четверти XIX в.: «Их нельзя назвать профессиональными историками по основному роду службы (исключая Калайдовича и Строева, работавших в Московском архиве Коллегии иностранных дел), но они безусловно являлись таковыми по своей научной квалификации в области истории» Там же. С.219.. Эта квалификация, в которой В.П. Козлов справедливо видит один из важнейших показателей профессионализации исторического знания, очевидно, предполагает не одни только умения и знания ученых, но и их соответствующее социальное признание. Однако даже такой бесспорный, по мнению Козлова, профессионал, как П.М. Строев признавался в 1850 г., что за тридцать пять лет своей деятельности «постиг только горькую истину: специальным, чисто-ученым трудом существовать не можно; многосторонние знания и великая опытность не спасут от бедности» Барсуков Н.П. Жизнь и труды П.М. Строева. СПб., 1878. С.469..

Вопрос о происхождении профессиональной автономии в российской исторической науке - центральный в работе Эллисон Катцев, посвященной выяснению историографических позиций московского профессора и издателя «Вестника Европы» М.Т. Каченовского. Но и здесь главный тезис автора о том, что знаменитый глава «скептической школы» выступил с требованием профессиональной автономии для историков Katsev Allison Y. In the Forge of Criticism: M.T. Kachenovskii and Professional Autonomy in Pre-Reform Russia// Historiography of Imperial Russia: The Profession and Writing of History in a Multinational State. Armonk, NY, 1999. P.47., как представляется, недостаточно обоснован. Проблема профессионализации исторической науки едва ли может быть решена в отрыве от анализа научных концепций, составляющих содержательную сторону историографического процесса

Итак, среди задач, стоящих сегодня перед историей отечественной исторической науки, как показывает приведенный обзор литературы, по-прежнему важнейшее место принадлежит интерпретации концептуальных построений в науке русской истории 1830 - 1870-х гг., в которой необходимо учесть как многообразие бытовавших в эту пору исследовательских практик, так и социальные установки ученых, трудившихся тогда над разработкой вопросов отечественного прошлого. Пока же обращения к опыту историографии середины XIX в., выходящие за рамки жанра научной биографии, носят в основном характер обзорных очерков, страдающих недостатком анализа.

Источники исследования. Решению поставленных в настоящей диссертации задач должно содействовать привлечение широкого круга используемых источников. Использованная в настоящем исследовании источниковая база включает в себя как опубликованные, так и неопубликованные материалы. Последние извлечены из фондов нескольких архивохранилищ Москвы, Санкт-Петербурга, Киева, Казани и Саратова: Государственном архиве Российской Федерации, Российском государственном архиве древних актов, Российском государственном архиве литературы и искусства, Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки, Отдела письменных источников Государственного исторического музея, Российском государственном историческом архиве, Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского Дома), Отделе рукописей и редкой книги Российской национальной библиотеки, Архиве Географического общества, Институте рукописей Национальной библиотеки Украины имени В.И. Вернадского, Центральном государственном историческом архиве Украины, Государственном архиве города Киева, Национальном архиве Республики Татарстан, Отделе рукописей и редкой книги Научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского Казанского университета, Государственном архиве Саратовской области.

Привлеченные для решения задач настоящего исследования можно разделить на шесть групп:

1. Авторские исследовательские тексты историков 1830 - 1870-х гг. образуют главную группу источников, используемых в настоящем исследовании. К этой группе относятся монографии, диссертационные «рассуждения», статьи, очерки, рецензии, тексты лекций, черновики и подготовительные материалы различных исторических работ, путешественные заметки, служащие прологом к критической работе историка, как это случалось с Н.И. Костомаровым и Д.И. Иловайским.

Опубликованные источники, относящиеся к этой группе, получают обстоятельную характеристику в основной части диссертационной работы. В целом, они позволяют в общих чертах проследить происхождение, развитие и дальнейшие судьбы концептуальных поисков русских историков. Находящиеся в архивных фондах творческие тексты в виде готовых работ имеют для настоящего исследования, как правило, только вспомогательное значение.

Из них наибольший интерес представляют тексты лекций Костомарова в Петербургском университете, отложившиеся в архивном фонде Н.П. Барсукова ОРРК РНБ. Ф.47. Ед.хр.2. . Они до сих пор почти не привлекали внимания исследователей. Все лекции от вступительной и до последней, датируемой 31 марта 1861 г., аккуратно переплетены во внушительный по объему том, большую часть которого составляют записи, сделанные рукой Н.П. Барсукова. Несколько лекций, судя по пометкам Барсукова, были составлены Л.Н. Модзалевским. Обильную пищу для наблюдений представляет также рукопись Ю.Ф. Самарина «О ходе русской истории как науки» - обширное предисловие к незавершенному труду по новгородской истории НИОР РГБ. Ф.265. П.92. Ед.хр.6..

2. Источники эпистолярного жанра, использованные в настоящей работе, представлены письмами, авторами которых были несколько десятков деятелей науки русской истории изучаемого времени. Привлекаемые эпистолярные материалы призваны, главным образом, помочь в воссоздании повседневной действительности, окружавшей историков в эту эпоху - той атмосферы, которая с трудом передаваема историческими источниками иного рода. Даже давно опубликованные усилиями еще дореволюционных авторов - Н.П. Барсукова, Е.В. Барсова, А.А. Титова, П.И. Бартенева, С.А. Белокурова - письма до сих пор лишь в крайне незначительной степени введены в научный оборот. Многие привлекаемые нами эпистолярные материалы не только не опубликованы, но и не использовались исследователями. К числу особенно любопытных относятся письма Д.И Иловайского к К.Н. Бестужеву-Рюмину 1860-х гг. РО ИРЛИ (ПД). Ф.27. Ед.хр. 24812., письмо С.В. Максимова к И.Е. Забелину 1864 г., где очень обстоятельно рассказывается о намерении создать в Петербурге историческо-этнографическое общество при активном участии Костомарова ОПИ ГИМ. Ф.440. Оп.1. Ед.хр.66. Л.31 об.-32 об..

3. Сравнительно немногочисленны привлекаемые в настоящем исследовании источники мемуарного жанра. Большинство рассматриваемых в настоящей диссертации авторов не оставили после себя воспоминаний, по крайней мере, о зрелых годах своей жизни. «Записки…» С.М. Соловьева, «Мои воспоминания» Ф.И. Буслаева и «Автобиография» Костомарова Соловьев С.М. Записки для детей моих, а если можно, и для других // Он же. Избранные труды. Записки. М., 1983; Буслаев Ф.И. Мои воспоминания. М., 1897 Буслаев Ф.И. Мои воспоминания. М., 1897; Костомаров Н.И. Исторические произведения. Автобиография. Киев,1989. - ценнейшие источники, очень верно характеризующие исторические взгляды и общественные позиции этих ученых. Однако концептуальные поиски, подробная характеристика исследовательской деятельности остаются, по сути, вне поля зрения мемуаристов. «Воспоминания» Бестужева-Рюмина, обрывающиеся на 1860 г. Бестужев-Рюмин К.Н. Воспоминания // Сб. Отд. русского языка и словесности имп. Академии наук. СПб., 1900. Т. 67. № 4. С. 3-59., в этом плане более содержательны. Интересны признания Бестужева-Рюмина о том большом влиянии, которое на него имели в те годы французские историки и публицисты федералистского направления.

4. Немало пользы при решении поставленных в диссертации задач оказало знакомство с дневниковыми записями деятелей эпохи. Стоит отметить и знаменитый дневник А.В. Никитенко, и извлеченные Н.П. Барсуковым места из записей Погодина, и менее известные материалы А.Н. Афанасьева, И.М. Снегирева, О.М. Бодянского, И.Е. Забелина Никитенко А.В. Дневник. М., 1955-1956. Т.1-3; ГАРФ. Ф.279. Оп.1. Ед.хр.1059; Снегирев И.М. Дневник. М., 1904-1905. Т.1-2; Кочубинский А.А. О.М. Бодянский в его дневнике // Исторический вестник. 1887. №12; Забелин И.Е. Дневники. Записные книжки. М., 2001.. Отдельно следует упомянуть дневниковые записи И. Смирнова, вкрапленные в его воспоминания о Казанском университете, а также «Дневник» Е.Ф. Шмурло, содержащий любопытный рассказ о научной биографии Борзаковского Смирнов И. В Казанском университете. 1860-1861 // Русские ведомости. 1905. № 45; НИОР РГБ. Ф.178. Ед.хр.7774. Л.121-122. . В целом же, мемуарная литература и дневники использована в работе при уточнении деталей тех историографических событий, общие сведения о которых известны из других источников и при обрисовке общего историографического фона, на котором велись концептуальные поиски историков середины XIX в.

5. Этим же целям служат и привлекаемые в данном исследовании материалы периодики. Для выяснения журнальной подоплеки концептуальных выступлений в науке русской истории 1830 - 1870-х гг. потребовалось проработать материалы не только тех изданий, где постоянно сотрудничали интересующие нас историки («Отечественные записки», «Современник», «Чтения в ОИДР», «Временник ОИДР», «Век», «Очерки», «Московское обозрение», «Московские ведомости» и др.), но и большинства наиболее крупных изданий этой эпохи, такие как «Московский телеграф», «Русский вестник», «Москвитянин», «Библиотека для чтения», «Русская беседа», «Русское слово», «Голос» и многие другие. Знакомство со всеми этими материалами существенным образом повлияло на ход данного исследования и на его результаты, хотя только небольшая их часть стала предметом непосредственного рассмотрения на его страницах.

6. Использование делопроизводственных материалов также отразилось на выводах настоящего исследования. К ним относятся, главным образом, программы учебных курсов в Казанском и Киевском университетах, отчеты о прочитанных лекциях в Казанской духовной академии. Особенного внимания заслуживают такие документы, как «Программа истории русского народа» А.П. Щапова, ежегодные отчеты и протоколы Русского географического общества и Общества истории и древностей российских при Московском университете Щапов А.П. Программа истории русского народа // Аристов Н.Я. Указ. соч. С. 143-154; Отчет о действиях РГО за 1860 г. СПб., 1860; Отчет о действиях РГО за 1861 г. СПб., 1861; Отчет о действиях РГО за 1862 г. СПб., 1863; Отчет о действиях РГО за 1867 г. СПб., 1868; НИОР РГБ. Ф.203. Кн.7-16; ОПИ ГИМ. Ф.440. Оп.1. Ед.хр.749.. «Программа курса Русских древностей» Н.И. Костомарова, представленная Н.И. Костомаровым для преподавания в Казанском университете НАРТ. Ф. 977. Историко-филологический факультет. Ед.хр.774. Л.3-8 об., может быть отнесена к числу незаслуженно забытых исследователями источников. Эта программа, датируемая 6 декабря 1857 г., была введена в научный оборот Е.А. Бобровым в 1903 г. Бобров Е.А. Эпизод из жизни Н.И. Костомарова // Русская старина.1904. №3. С., но до настоящего времени она не становилась предметом историографического анализа. Другая рукопись Костомарова - «Проэкт историко-этнографического путешествия» и сопутствующие ему материалы, отложившиеся в делопроизводстве канцелярии РГО, - открывают неизвестную страницу в истории научных исканий эпохи «великих реформ» Архив РГО. Ф.1. 1862. Оп.1. Д.26. Л.35-38. . Немалую ценность представляет официальная переписка С.Г. Строганова с министром народного просвещения и начальником III отделения, вызванная публикацией сочинения Флетчера на страницах «Чтений в ОИДР» РГАДА. Ф.1278.Оп.1. Ед.хр.176..

Однако, несмотря на все значение делопроизводственных материалов, периодики, произведений мемуарного и эпистолярного жанра, главными для исследования концептуальных поисков историков России середины XIX в. являются все же научные авторские тексты этой эпохи.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в анализе концептуальных условий развития научного знания об истории России в середине XIX в. Воззрения большинства участников историографического процесса этого периода не раз становились предметом изучения. Поэтому настоящее исследование, предпринимаемое не с целью простого количественного приращения уже изрядной суммы имеющихся сведений, претендует на получение новых результатов при условии реализации следующих принципов:

Во-первых, научные тексты указанной эпохи рассматриваются сквозь призму историзма, исходную установку которого - «коренная историзация нашего знания и мышления … о человеке, его культуре и его ценностях», - одним из первых сформулировал в начале прошлого века Эрнст Трельч. По мнению немецкого историка и философа, историзм в указанном смысле с конца XVIII в. стал неизменным спутником европейской мысли Трельч Э. Историзм и его проблемы. М., 1994. С. 15, 82; анализ основной современной литературы об историзме конца XVIII - XIX вв. см.: Эксле О.Г. Культурная память под воздействием историзма // Одиссей. Человек в истории. 2001. М., 2001. С. 180-199. . В отечественной литературе преобладает более широкое понимание историзма как новоевропейского феномена Барг М.А. Эпохи и идеи: Становление историзма. М., 1987.. Интересные соображения о природе романтического историзма и его судьбах во второй половине XIX в., правда, в основном, на западноевропейских материалах, высказали недавно И.М. Савельева и А.В. Полетаев Савельева И.М., Полетаев А.В. История и интуиция: наследие романтиков. М., 2003.. Попытка представить русских историков этой эпохи как проводников идей универсального и всепронизывающего историзма, думается, впервые дает возможность ощутить единство историографического пространства, в котором они жили и творили. Рассматриваемые как современники «века Истории» «государственник» Кавелин и славянофил Самарин, «расколовед» Щапов и «летописевед» Бестужев-Рюмин, «либерал» Костомаров и «консерватор» Иловайский, их учителя и последователи, оказывается, выявляют в своей деятельности общие тенденции в развитии исторического знания в России.

Во-вторых, динамика российского историографического процесса представлена в связи со сменой поколений, непрерывно происходящей на протяжении этих лет в науке русской истории. Заявленная в период между двумя мировыми войнами западноевропейскими интеллектуалами - К. Мангеймом и Х. Ортегой-и-Гассетом Мангейм К. Проблема поколений // Новое литературное обозрение. 1998. №30; Ортега-и-Гассет Х. Вокруг Галилея (схема кризисов) // Он же. Избр. труды. М., 1997. С.251-294. , - проблема поколений до сих пор остается периферийной для отечественной гуманитарной традиции, не говоря уже об историографии российской истории. Между тем, примерив на судьбах М.П. Погодина, С.М. Соловьева, А.П. Щапова и других участников российского историографического процесса середины XIX в., нетрудно убедиться в немалых эвристических возможностях моделей, предложенных Х. Ортегой-и-Гассетом и К. Мангеймом, если, разумеется, не стараться втиснуть в эти модели, как в прокрустово ложе, всю пестроту биографических подробностей героев рассматриваемой эпохи.

В-третьих, изучение поисков историков 1830 - 1870-х гг. в российском прошлом сопряжено с анализом социальных проекций их научных практик. Рассмотрение в одной исследовательской плоскости концептуальных исканий и порождаемых ими и легитимирующих их результаты общественных институтов, прочно вошедшее в обиход современной социологии знания Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995., пока еще не нашло последовательного применения при изучении российской историографической ситуации середины XIX в. Между тем, без такого рассмотрения исторические концепции оказываются оторванными от социальной почвы, на которой они вызревали, а научные общества и школы выглядят как монолиты, способные существовать помимо воли их участников.

Продуктивность указанных принципов подтверждают в настоящем исследовании новые для истории отечественной историографии наблюдения об эволюции научных замыслов П.М. Строева, О.М. Бодянского, К.Д. Кавелина, Н.В. Калачова, Н.И. Костомарова, Д.И. Иловайского и их современников. По-новому осмыслены организационные основы ученых обществ и школ в середине XIX в., проблема соотношения исторического знания с археологией и этнографией, карьеры ученых-историков рассмотрены в социальном и политическом контексте, сопутствующем становлению науки русской истории в годы николаевского царствования и в эпоху «великих реформ».

Основные положениями диссертации, выносимые на защиту:

1) соблюдение новых археографических и источниковедческих требований и нацеленность на поиски «начал», призванных установить внутреннюю связь между историческими явлениями, стали в первые послекарамзинские десятилетия важными критериями оценки сочинений по русской истории;

2) крупнейшее из ученых исторических обществ в середине XIX в., Общество истории и древностей российских при Московском университете, в институциональном отношении представляло собой центр, функционирование которого опиралось на принцип солидарности «ученого сословия», находящегося под покровительством просвещенного аристократа, который облачен правительственным доверием;

3) структура Общества истории и древностей российских благоприятствовала организации оживленной издательской деятельности, во многом строившейся на завоеваниях исторической критики рубежа 1820 - 1830-х гг., но весьма мало способствовала ведению научных поисков, нацеленных на новое понимание хода русской истории;

4) возможность нового построения отечественного прошлого, обосновывалась славянофилом Ю.Ф. Самариным и сторонником учения о родовом быте в древней России К.Д. Кавелиным в середине 1840-х гг. с помощью почти тождественных аргументов;

5) исследовательская программа, предложенная в конце 1840-х гг. К.Д. Кавелиным, и сразу нашедшая единомышленников, изначально мыслилась в неразрывной связи с задачами «народного самопознания» и потому была ориентирована на воссоздание «истории народа», выходящей за рамки политической истории;

6) «новая историческая школа», основание которой обычно связывается с именами С.М. Соловьева и К.Д. Кавелина, как и другие «школы» в науке русской истории той поры, представляла собой аморфное образование, обусловленное, преимущественно, потребностями журнальной борьбы. Такие «школы» не имели институциональной основы и объединяли ученых лишь на основе признания ими главенства одних и тех же исторических «начал»;

7) кризис «новой исторической школы» с ее приоритетным вниманием к развитию государственного начала на рубеже 1850 - 1860-х гг. был обусловлен дискредитацией российской государственности в конце николаевского царствования и переосмыслением в обществе проблемы «народности», оказавшейся периферийной для этой школы, в свете предстоящей крестьянской реформы;

8) самоопределение поколения ученых, выступившего с оригинальными историческими построениями в годы «великих реформ», было связано с темой местной истории, политическим выражением которой стал федерализм, - в нем Н.И. Костомаров, А.П. Щапов, Д.И. Иловайский, К.Н. Бестужев-Рюмин, отчасти Ф.И. Буслаев и С.В. Ешевский видели средство преодоления апологии политической централизации в исторической науке и общественной жизни;

9) корректировка концепций и «новой исторической школы», и историков-федералистов в годы «великих реформ» и распространения позитивистского учения привела к тематической специализации исторического знания. Поднятые в историографии 1830 - 1860-х гг. проблемы общины, государственных институтов, раскола, местных исторических особенностей в пореформенные десятилетия решались в пределах относительно автономных разделов исторического знания: истории общества, истории права, истории литературы, истории церкви;

10) модель ученого сословия, опекаемого просвещенными аристократами, господствовавшая в середине XIX в., постепенно отмирает в пореформенное время, освобождая простор для формирования научных исторических школ. Это, впрочем, не дает оснований преувеличивать степень завершенности этого процесса смены социальных парадигм в историческом знании рассматриваемой эпохи.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы и выводы могут послужить дальнейшему изучению исторической науки в России; опробованные в ней подходы, показавшие эффективность при рассмотрении историографической ситуации 1830 - 1870-х гг., применимы в исследованиях предшествующей и последующей эпох в развитии отечественной историографии. Произведенный в диссертации анализ концептуальных построений «века Истории» может быть использован в учебно-образовательных целях в вузовских курсах историографии российской истории, историографических специальных курсов и специальных семинаров. Представленные в настоящем исследовании соображения об опыте социальной самоидентификации ученых середины XIX в. будут полезны современному российскому сообществу историков, судя по некоторым признакам, переживающему сейчас кризис идентичности.

Апробация результатов работы. Материалы и выводы диссертационного исследования изложены в докладах на международных и всероссийских научных конференциях, отражены в 25 публикациях, в том числе в монографии и 7 статьях, вышедших на страницах ведущих рецензируемых научных журналов, рекомендованных ВАК.

Исследовательский проект по теме диссертации был поддержан Советом по грантам Президента Российской Федерации для поддержки молодых российских ученых и ведущих научных школ Российской Федерации.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, шести глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

государственность исторический соловьев реформа

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Введение включает в себя обоснование актуальности темы и новизны работы, определение объекта, предмета, хронологических границ исследования, его целей и задач, изложение использованных в нем теоретико-методологических подходов, анализ истории изучения рассматриваемой проблематики и характеристика источниковой базы диссертации.

В первой главе «Критика “Истории государства Российского” Н.М. Карамзина и осмысление перспектив науки русской истории в 1820 - 1830-е гг.» рассматриваются основные итоги полемики, развернувшейся вокруг главного сочинения знаменитого историографа. Споры, возникшие в процессе осмысления исторического наследия Н.М. Карамзина, не привели в 1820 - 1830-е гг. к однозначным результатам. Критика источников в сочетании с недоверием к художественным интенциям исторического письма и путешествия в поисках «местного колорита», наполненные ожиданиями нового слова в историографии от освоения народной словесности, скрупулезные археографические изыскания и «высшие взгляды», призванные отыскать «начала» русской истории, история народа и обновленная археология - все эти требования, с которыми выступали критики «Истории государства Российского», не столько дополняли друг друга, сколько соперничали в качестве самостоятельных исследовательских парадигм. Выразителями новых тенденций в отечественной историографии стали Н.А. Полевой, З.Я. Доленга-Ходаковский, П.М. Строев, М.П. Погодин, В.В. Пассек, И.И. Срезневский, И.М. Снегирев. Несмотря на разнообразие их устремлений, само их появление было знаком начавшегося становления русской истории как науки, поскольку каждый из них либо стремился придать историческое измерение изучаемой действительности, либо во главу угла ставил достоверность получаемого исторического знания.

При всем этом сам образ большой «Истории» как обобщения всех достижений исторической мысли отнюдь не был дискредитирован в ходе полемики и сохранял немало привлекательности даже для тех, кто считал идеалы, вдохновлявшие Карамзина, безнадежно устаревшими. Только теперь, в свете новых научных задач, отчасти унаследованных от прежней традиции, а отчасти продиктованных романтическими веяниями, достижение этого обобщения виделось исследователям очень далеким, требующим значительных предварительных усилий. Впрочем, неизбежность новой работы мало кого из них пугала: проникновение во «внутреннюю историю» и археографические труды уже на первых порах открыло перед учеными перспективы познания славянской предыстории Русского государства и упорядочения хаоса событий удельной эпохи, введения в оборот науки почти не осваивавшихся прежде фольклорных материалов и наблюдения черт своеобразия различных местностей России.

Неустойчивость историографического пространства, едва ли не впервые приобретавшего после извлечения уроков из критики «Истории государства Российского» единые очертания, делала крайне уязвимыми социальные позиции исследователя отечественной старины. Покинув императорский дворец со смертью Карамзина, историография еще не нашла себе нового прочного пристанища.

Вторая глава - «Общество истории и древностей российских в 1830 - 1850-е гг.: принципы организации историографического пространства» - состоит из четырех параграфов.

В первом параграфе «Традиции и нововведения в организации ОИДР под председательством С.Г. Строганова (1836 - 1848 гг.)» речь идет о том, как унаследованные от карамзинской эпохи принципы существования ученого общества претерпевали изменения под воздействием новых требований к историческому знанию. Главным инициатором этих выступлений в Обществе истории и древностей российских при Московском университете выступил попечитель московского учебного округа граф С.Г. Строганов. Результатом его десятилетнего пребывания на посту председателя Общества следует признать то, что едва ли не впервые за все время своего существования эта институция по-настоящему смогла заявить свои претензии на роль одного из главных и к тому же постоянно функционирующих центров исторического знания в России. В наибольшей степени этим успехом ОИДР было обязано плодотворной издательской деятельности, налаженной к 1846 г. благодаря усилиям протеже Строганова секретаря Общества О.М. Бодянского. К концу первого строгановского десятилетия в периодическом издании - «Чтениях…», которые стремительно завоевали почти всеобщее признание, - ОИДР обрело подлинное средоточие своей деятельности.

Формула успешной деятельности, реализуемая ОИДР в 1840-е гг., в известной степени была не нова. Объединение организаторских усилий просвещенного аристократа с широкими финансовыми возможностями с энтузиазмом трудолюбивых «чернорабочих» науки древностей доказало свою состоятельность еще в деятельности т.н. Румянцевского кружка, за четверть века до рассматриваемых событий. Союзу Строганова и Бодянского приходилось переосмысливать этот давний опыт с учетом реалий николаевского царствования, среди которых - постоянно расширявшийся круг тех, кто проявлял интерес к отечественной историей, с чем, например, не могла не считаться стремительно развивающаяся сеть периодики, а также вписанные в жестко регламентированную правительством институциональную конструкцию научной сферы Археографическая комиссия и университетские кафедры.

Успехи действий председателя и секретаря в этом направлении можно назвать половинчатыми: Строганов не преуспел в легитимации произведенных затем перемен. Так, проект нового устава так и не был утвержден в министерстве народного просвещения. Главным ресурсом поддержания внутреннего единства и заинтересованности в Обществе среди его действительных и потенциальных членов оставались все эти годы элементы академической автономии: растущий доступ к участию в его бесцензурных изданиях, регулярная публикация протоколов заседаний, годовых отчетов и, прежде всего, баллотировка при решении наиболее важных вопросов, особенно настойчиво практиковавшаяся обновленным руководством. При этом нерешенным оставался вопрос, насколько все эти меры могли быть действенны для погашения разногласий, обозначившихся при обсуждении нового устава. В концептуальном отношении руководство ОИДР, несмотря на все изменения, придерживалось принципов, ставших достоянием отечественной исторической науки на рубеже 1820 - 1830-х гг.

Во втором параграфе «Принципы обновления состава ОИДР в конце 1830-х - 1840-х гг.» основное внимание уделено анализу установок, которыми руководствовался Строганов при подборе действительных членов возглавлявшегося им ученого общества. Конец 1830 - начало 1840-х гг. было временем компромисса нового председателя ОИДР с его старым составом, олицетворением устремлений которого стала деятельность на посту секретаря Общества М.П. Погодина (1838 - 1845 гг.). Консерватизм, которого придерживался в «кадровой политике» Погодин, препятствовал реализации амбициозных замыслов Строганова.

Повышение интенсивности работы ОИДР, как главная задача, возложенная на Бодянского в 1845 г., потребовала радикального обновления рядов ученого общества. Такие завсегдатаи заседаний ОИДР, как И.М. Снегирев, Ф.Л. Морошкин, С.П. Шевырев, М.П. Погодин, А.Д. Чертков, П.М. Строев, почти совсем перестали посещать заседания. И хотя инициированное руководителями ОИДР рекрутирование новых членов восполнило образовавшийся было «кадровый дефицит», - среди принятых в эту пору были С.М. Соловьев, Н.В. Калачов, В.М. Ундольский, И.Д. Беляев, К.Д. Кавелин, - смена поколений в Обществе оказалась чреватой конфликтными ситуациями. Демаркационная линия, разделявшая потенциальных участников этого противоборства, фиксировала границы сфер личностного и административного влияния председателя Общества и тех, кто пытался найти противовес этому влиянию в фигуре министра народного просвещения графа С.С. Уварова. Принадлежность к строгановской или уваровской «партиям», выстроенным в соответствие с принципами патроната, влияла на доступ исследователей к организационным и издательским ресурсам, которыми располагало ОИДР, и определяла линию поведения его действительных членов.