Славяне и финны на Северо-Западе древнерусского государства

Размещено на http://www.allbest.ru/

На правах рукописи

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

СЛАВЯНЕ И ФИННЫ НА СЕВЕРО-ЗАПАДЕ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА

специальность: 07.00.06 - археология

ХВОЩИНСКАЯ НАТАЛИЯ ВАДИМОВНА

Москва 2008

Работа выполнена в Институте истории материальной культуры РАН

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук Кочкуркина Светлана Ивановна

доктор исторических наук, член-корреспондент РАН Макаров Николай Андреевич

доктор исторических наук Панова Татьяна Дмитриевна

Ведущая организация: Государственный исторический музей

Защита состоится 27 октября 2008 г. в 15 часов на заседании диссертационного совета Д.501.001.78 МГУ им. М. В. Ломоносова по адресу: 119992, г. Москва, Воробьёвы горы, Ломоносовский пр., д. 27, 4-ый корпус, исторический факультет

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки 1-го корпуса гуманитарных факультетов МГУ им. М. В. Ломоносова

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат исторических наук, доцент Ю.И. Зверева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Формирование территории Древнерусского государства - одна из ключевых проблем отечественной истории, которая волновала умы десятков исследователей. Она охватывает вопросы славянского расселения в лесной зоне Восточной Европы, появление первых русских городов как системообразующих центров, сложение округов, тяготеющих к ним экономически и политически, взаимоотношения славян с балтийскими, финскими и скандинавскими народами, поскольку Киевская Русь и её регионы складывались на многонациональной основе. Особенно сложно решение этих вопросов относительно окраин Древнерусского государства, где пестрота процесса взаимодействия культур и народов была наиболее многообразна. В полной мере это касается Новгородской земли и в частности её западного пограничья. Славянское население, продвигавшееся в середине I тыс. н. э на территорию бассейнов Ильменского и Чудского озер из более южных и юго-западных районов, столкнулось здесь с местным финским населением - чудью (эстами русских летописей) и водью.

Первый этап славянского проникновения фиксируется появлением в третьей четверти I тыс. н. э. культуры длинных курганов, известной от бассейна р. Мологи на востоке до Чудского озера на западе. Это было новое явление в лесной зоне Восточной Европы. Однако массовая колонизация Северо-Восточного Причудья и Ижорского плато начинается позднее - со второй половины XI в. Сложившаяся древнерусская культура впитала в себя не только культуру славян, но и местных финнов. Оценка этого вклада в его различных составляющих неоднократно привлекала внимание многих ученых (А.А. Спицын, Н.К. Рерих, Х.А. Моора, В.В. Седов, Е.А. Рябинин, П. Лиги и др.). На окраинах курганного массива Причудья довольно долго существовали островки местного населения - води и эстов, сохранявшие свои этнографические черты. Цели и задачи исследования. В задачу работы входит изучение археологических древностей Северо-Запада Новгородской земли, выделение в материальной культуре этноопределяющих признаков, характеризующих вклад русского, водского и эстонского населения в ее сложение. Характер взаимоотношения многоэтничного населения региона является одним из ярких примеров, отражений процессов, происходивших на периферии древнерусского мира. Данный случай помогает понять механизм формирования древнерусской культуры в зоне соприкосновения иноязычных народов. При анализе археологического материала особое внимание уделено реконструкции женского погребального убора, являющегося устойчивым этнографическим признаком и дающим широкие возможности для этнокультурных выводов. Первостепенное значение придаётся не только сходству в комплексе элементов костюма, но и характеру использования одних и тех же украшений населением отдельных территорий. Я стремилась охарактеризовать материальную культуру в ее динамичном развитии на протяжении столетий, восприятии различных иноэтничных компонентов, их симбиозе, выработке новых форм взаимовлияния. Именно подобные регионы как Северное и Северно-Восточное Причудье, представленные по археологическим, этнографическим и письменным источникам дают основу для комплексного понимания процессов взаимовлияния культур разных народов.

Источники. Работа основывается на археологических источниках с широким привлечением данных этнографии, лингвистики, топонимики, антропологии и письменных свидетельств. Последние представлены, прежде всего, русскими летописями и Хроникой Генриха Латвийского. В диссертации используются материалы археологических раскопок, проводившихся на Северо-Западе России и в Эстонии, начиная с конца XIX в. Это исследования Л.К. Ивановского, В.Н. Глазова, Н.К. Рериха, А.А. Спицына и его учеников, а также К.Д. Трофимова, Н.Н. Чернягина, А. Фриденталя, Х. Моора, А. Вассара, М. Шмидехельм, М. Аун, С. Лаул, П. Лиги, А. Лави, В. Ланга, Е. А. Рябинина и др. Сведения о них собраны по публикациям, при изучении архивов и фондов Института истории материальной культуры РАН, Института археологии РАН, Государственного Эрмитажа, Государственного исторического музея, Музея истории Санкт-Петербурга, Новгородского объединенного историко-архитектурного музея-заповедника, Псковского историко-архитектурного музея-заповедника, Института истории Эстонии, Национальных музеев Финляндии и Швеции. В диссертации использованы материалы собственных полевых изысканий и наблюдений. Мною неоднократно обследовались памятники Ижорского плато, восточного побережья Псковско-Чудского водоёма, бассейнов рек Нарвы, Плюссы, Желчи и Черной. В 1975-1976 гг. в рамках совместной экспедиции ЛОИА АН СССР и Института истории Эстонии я смогла осмотреть различные археологические памятники в восточных регионах Эстонии. В 1974-1984 гг. возглавляемая мною экспедиция провела крупномасштабные исследования погребального комплекса у дер. Залахтовье на восточном берегу Чудского озера, раскопки могильников Кятицы и Безьва, а также начала раскопки на городище Сторожинец. В работе привлечены материалы погребальных памятников и поселений центральных районов Новгородской земли, в частности, полученные автором при многолетнем участии в раскопках Рюрикова городища и селища Прость.

Методика исследования основывается на комплексном подходе к анализу различных видов источников. Археологические памятники рассматриваются в динамике их развития и во взаимосвязи в единых хронологических периодах. Это позволило проследить процесс консолидации отдельных групп населения, их взаимоотношение между собой в контактных зонах и, то, как это отражается на материальной культуре. При этнической атрибуции погребальных памятников привлекаются данные этнографии. Археологические материалы рассматриваются на широком историческом фоне начала II тыс. н. э., когда земли по обе стороны Псковско-Чудского водоёма попадают в сферу влияния Древнерусского государства и Ливонского ордена. При оценке структуры и численности отдельных древних коллективов использовался метод демографической статистики. Новизна диссертации определяется введением в научный оборот новых материалов исследований археологических памятников восточного побережья Чудского озера, раскопанных под руководством автора - Залахтовье, Кятицы, Безьва, и др., широким привлечением материалов раскопок эстонских археологов (М. Аун, С. Лаул, А. Лави, Ю. Пеэтс и др.) на западном побережье Чудского озера в Лахепера, Раатвере, Веду и др. Именно сопоставление результатов новейших раскопок на берегах Чудского озера при учете деталей погребального обряда, устройства могил и комплекса инвентаря позволило сделать выводы об их хронологии и этнической принадлежности. Опираясь на комплексный подход к разным видам источников и накопленные в последние десятилетия данные, в диссертации по новому рассматривается вопрос о локализации племени водь. На материалах археологии показано, что история этого региона в начале II тыс. н. э тесно связана с тремя народами эстами, водью и славянами. Особое место в работе уделено выявлению общих закономерностей развития культур этих народов, их взаимовлиянию и локальным особенностям. При конкретном анализе и сравнении погребальных памятников в качестве основного индикатора различных культур используется характер женского наряда как наиболее устойчивый и этноопределяющий признак. На материалах раскопок крупнейшего некрополя на восточном побережье Чудского озера, - Залахтовья - впервые сопоставлены две хронологические шкалы древностей новгородская и прибалтийско-финская, которые построены на различных принципах. Датировка древностей Новгородской земли опирается на хронологическую схему Новгорода, Рюрикова городища и примыкающих поселений Приильменья. В ее основу положено стратиграфическое распределение находок по городским ярусам, для которых имеются точные дендрохронологические даты. Прибалтийская хронология основана исключительно на типологии отдельных категорий предметов. Механическое сопоставление двух систем порой приводит к расхождению в датировке некоторых предметов иногда до полустолетия. Имея четкую относительную хронологию Залахтовья, я ориентировалась на абсолютные даты Новгорода, постаралась сопоставить их с материалами прибалтийских, финских и шведских памятников, чтобы определить общие хронологические рамки бытования предметов и таким образом избежать односторонних ошибок. Впервые проведено детальное сравнение культуры, сложившейся на западной окраине Новгородской земли с древнерусской культурой ее центральных районов, показана их единая основа.

Актуальность темы исследования. Диссертация посвящена крайне важному периоду в истории древнерусского государства и прибалтийско-финских племен. Именно в середине I тыс. н. э. финское население в лесной зоне Восточной Европы вступило в контакт со славянами. Славянское расселение явилось последним этапом эпохи Великого переселения народов. Славяне как центрально-европейский народ, несомненно, всколыхнули местный финно-угорский мир. Преобразования в материальной культуре выразились в появлении курганного обряда и его унификации, изменении идеологических представлений местного населения, стандартизации женского комплекса украшений. В это же время городские центры становятся законодателями моды и формируют областную специфику различных регионов, заменяя племенные особенности территорий.

Однако в последнее время в ряде работ эстонских исследователей подчеркивается, что славянское расселение - миф (национально-романтическая идея). Это противоречит выводам крупнейших российских историков С.М. Соловьева, В.О. Ключевского, А.М. Преснякова, Б.Д. Грекова, В.Т. Пашуто, А.Н. Насонова и др., которые никто не опроверг. Исторический процесс, затронувший огромные территории, рассматривается, П. Лиги как принятие финским населением нового языка без смены самого этноса. Выдвинутая им в начале 90-х годов после распада СССР концепция вызвала оживленную дискуссию на страницах финского журнала. P. Ligi. National romanticism in archaeology: the paradigm of Slavonic colonization in north-west Russia // Fennoscandia Archaeologica, X, Helsinki, 1993. p. 31-39 Один из её участников Л.С. Клейн справедливо заметил, что в условиях средневековой изоляции, когда торговля не была решающим фактором, мог ли славянский язык распространиться среди неславянского населения без инфильтрации самих славян? Вряд ли. Даже религия не насаждает язык. При всем влиянии Византии на древнерусское общество греческий язык не стал языком общения славян. L.S. Klejn. Overcoming national romanticism in archaeology // Fennoscandia Archaeologica, XI, Helsinki, 1994. p. 88 Невозможно отрицать роль славян в процессе формирования средневековой культуры в лесной зоне Восточной Европы. Позиция П. Лиги, и сейчас поддерживаемая некоторыми исследователями, казалось бы, должна быть не приемлема для самих финских националистов, так как показывает всю слабость финских культур, которые в одночасье были заменены древнерусской, а финны забыв свои обычаи и язык, заговорили на русском. Возвращение прибалтийско-финским племенам их национальных, самобытных культур, оценка роли славян в сложении на Севере Руси государства, под экономическое влияния которого сначала попадает местное население (летописные «инии языци»), а затем частично или полностью ассимилируется, характер взаимоотношения между отдельными народами - все это и определяет актуальность работы. Культуры разных этносов имеют равные права. На примере археологических памятников Северного и Северо-Восточного Причудья можно проследить, как, попадая в разные условия, происходит ассимиляция русского населения западнее Нарвы и финского - в более восточном регионе. Объективное решение вопросов этногенеза народов, сложения их материальной культуры, взаимовлияния и обогащения позволяет подойти к взвешенной оценке роли разных этносов и формированию их культуры без ущерба национального достоинства.

Практическое значение работы. Результаты диссертации, конкретизирующие представления о характере формирования народонаселения Северо-Запада России могут быть использованы для написания обобщающих трудов по археологии и древней истории Восточной Европы, проблеме сложения территории Древнерусского государства, при чтении спецкурсов по археологии, построении музейных экспозиций и научно-просветительной работе. Материалы, полученные автором диссертации во время многолетних раскопок, пополнили фонды Эрмитажа, Музея истории Санкт-Петербурга, Псковского и Новгородского историко-архитектурных государственных музеев-заповедников. Они постоянно экспонируются на различных выставках.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации представлены в монографии 2004 г., 11 статьях в рецензируемых изданиях, 10 публикациях в трудах международных конференций, 28 статьях, а также в 33 тезисах и информациях о раскопках. Разделы работы обсуждались неоднократно на заседаниях отдела славяно-финской археологии ИИМК РАН, региональных, всесоюзных и всероссийских конференциях (Санкт-Петербург, Москва, Новгород, Псков, Сыктывкар, Тарту, Старая Ладога, Таллинн), Всероссийском археологическом съезде (Новосибирск 2006 г.). Основные положения диссертации многократно докладывались на советско - и российско-финляндских симпозиумах по археологии в Ленинграде, Хельсинки, Выборге, Пушкинских горах, а также на международной конференции по изучению древнего текстиля в Северной Европе (Копенгаген, 1992 г.).

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, семи глав и заключения. К тексту прилагается список использованной литературы и архивных источников, а также иллюстративный материал: карты, таблицы с чертежами, рисунки, фотографии вещей и мест раскопок, дополняющих информацию по рассматриваемой теме.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дается общая характеристика этнокультурной ситуации, сложившейся в западных районах Новгородской земли к началу II тыс. н. э. Формулируются цели и задачи работы, ее актуальность. Отмечается, что накопленный в последнее время новый материал позволяет переосмыслить некоторые устоявшиеся взгляды на характер сложения здесь древнерусской культуры и взаимоотношения финнов и славян.

Финские племена Северо-Запада Восточной Европы по данным смежных дисциплин. Чудь в письменных источниках и фольклоре.

До прихода славян обширные пространства лесной зоны Восточной Европы были заняты финно-угорскими народами. Об этом свидетельствуют многочисленные данные топонимики и гидронимии. Русские летописи упоминают здесь чудь, мерю, водь, ижору, весь, карелу и другие. Проблема, связанная с чудью, сложна и многообразна. В историографии предложено множество этимологических объяснений этому слову, а в топонимике, наряду с древним пластом наименований финского происхождения, имеется немало вторичных, связанных с собственным именем Чудин.

Проблема использования наименования чудь и производных от него многопланова. Р.А. Агеева, посвятившая многие годы ее исследованию, пришла к заключению, что она может рассматриваться в двух аспектах, отражающих совершенно разные источники. С одной стороны, существует летописный блок сведений, в котором «в качестве чуди в первую очередь выступали эсты. Об этом убедительно говорят русские летописи - при описании походов на чудь в местности, занятые издавна эстонским населением». Автор подчеркивает, что «начиная с XI в. эсты именуются в летописях чудью, а Эстония - Чудской землей». В этой связи интересно, что по сравнению с другими прибалтийско-финскими языками в эстонском языке фиксируется наибольшее количество восточнославянских заимствований (П.А. Аристе). Одним из первых финских народов, с которым столкнулись славяне, были эсты, и только после знакомства с ними термин чудь стала использоваться шире, и перешёл на другие финские группы (например, чудь заволочская). И, видимо, не случайно крупнейший водоем на пограничье с эстами называется Чудским озером.

Второй блок источников составляют различные упоминания о чуди, которые отразились в таких названиях, как чудь, чудин, чухна, чухарь и производных от них, в топонимике, в фольклоре, в народной лексике по отношению различных финно-угорских групп населения. Если первый блок достаточно определенен, то второй - представляет собой смешение самых разнообразных и разновременных понятий и названий, которые не возможно без противоречий привести к единому знаменателю и однозначно сопоставить с летописными сведениями.

Эстии и их земля Эйстланд. Русские летописи называют эстонцев чудью, и их страну Чудской землей, выделяя иногда отдельные эстонские группировки (например, сосолов). В свою очередь этимология собственно имени эстии не ясна. Эстии, упоминаемые в сочинениях Тацита (конец I в. н. э.), а затем Иордана (середина VI в. н. э.), весьма туманны, и не могут быть безоговорочно соотнесены с реальными эстами, населяющими территорию Эстонии. В них видят либо западно-балтские племена, либо обобщающее имя прибалтийских народов (Ф.А. Браун, Х.А. Моора, А.С. Бобович). Эсты в сообщении Вульфстана IX в. ассоциируются с пруссами (А.Н. Анфетьев). Издревле земли, заселенные эстонскими племенами были в сфере политических и экономических интересов скандинавов. Именно поэтому в скандинавских источниках начала II тыс. н. э. мы встречаем первое реальное известие о «Земле эйстов» (Эйстланд/Eistland), в частности на руническом камне первой половины XI в., а также в географическом трактате «Какие земли лежат в мире» второй половины XIII - начала XIV вв. (Е.А. Мельникова). Неоднократно Эстланд при изложении исторических событий упоминается и в скандинавских сагах. Достоверные сведения об Эстонии имеются у арабского географа ал-Идриси середины XII в. и у Генриха Латвийского начала XIII в.

Водь по данным письменных источников. Родственным эстам народом была водь. По мнению П.А. Аристэ, водский язык наиболее близок северо-эстонскому диалекту эстонского языка и, по сути, является его продолжением. Исторические сведения о води неоднократно рассматривались в работах С.С. Гадзяцкого, А.Н. Насонова, Х.А. Моора, А.В. Кузы, Е.А. Рябинина, П.Х. Лиги. В русских летописях вожане упоминаются восемь раз, начиная с XI в. и вплоть до XIV в. В Никоновской летописи под 1558 годом на Нарве в Сыренецком уезде наряду с эстами и немцами упомянуты «баты», по всей видимости, это искаженное немецкое название води «waten». Известна водь и в западноевропейских письменных источниках с момента, когда она попадает в сферу интересов католической церкви (папские буллы второй половины XII - первой половины XIII вв.) В XV-XVI вв. интересные сведения имеются в различных донесениях Нарвских магистров. Анализируя материалы письменных источников, следует подчеркнуть, что в них четко различаются чудь (эсты), водь, ижора, немцы, как отдельные этнические группы. Водское население фиксируется в гг. Нарве и Копорье и их окрестностях.

Водь и «Водская земля» (проблема локализации води). Известный эстонский лингвист П.А. Аристэ, специально изучавший водский язык, убедительно показал, что он является продолжением северо-эстонского диалекта эстонского языка. В отличие от территории эстов выявление древних памятников води вызывало споры. Яркой «каменно-погребальной культуры» к востоку от р. Нарвы найти не удавалось, хотя исследователи предполагали, что ранние водские древности, скорее всего, должны были быть похожи на эстонские. Именно это подтолкнуло Н. К. Рериха интерпретировать в качестве таковых зафиксированные им в лесу в имении Извары непонятные каменные «выкладки». Такая их оценка стала переходить из работы в работу (В.В. Седов, П.Н. Третьяков, Г.С. Лебедев) Проведенный мной анализ архивной документации раскопок Н.К. Рериха показал, что никакого отношения к археологии эти «каменные фигуры» не имеют. Они являются природными скоплениями камней без какой-либо структуры на слое лесного подзола. В них не было найдено ни костей, ни вещей. Нельзя отнести к памятникам води и так называмые «могилы» у д. Лисино.

Исследователи, начиная с XIX в., опираясь на сведения письменных источников и этнографические материалы, старались определить регион расселения води и центр ее земли. Водь представлялась племенем, занимавшим огромную территорию от низовьев р. Луги на западе до р. Волхова на востоке. Так считали А.Х. Лерберг и А.И. Шёгрен, а Я. Ставровский в водскую территорию включал даже районы южнее Ильменя. За их суждениями стояли границы южной части Водской пятины Великого Новгорода, которые углом расходились от Новгорода к северу по р. Волхову, а к северо-западу по р. Луге вплоть до Финского залива. Само название «Водская пятина» довлело над исследователями, как своего рода указание на район, заселенный водью.

Все, кто занимался проблемами расселения води в XX в., оказались в «плену» данного представления. Во многом этому способствовала статья Х.А. Моора и А.Х. Моора 1965 г., в которой на основе привлечения данных лингвистики, рассматривался вопрос о территории, занимаемой водью. Начиная свою статью авторы отмечали, что в XI в. «основная часть води обитала между низовьем реки Луги и современной Гатчиной, на Ижорском плато (которое, таким образом, правильнее было бы называть Водским плато). Однако раньше, в I тысячелетии, территория расселения водских племен была намного шире и охватывала также восточное побережье Чудского озера, по меньшей мере, до 30 километров к югу от современного Гдова. Как далеко к востоку от Чудского озера простиралась территория расселения води, мы еще не знаем» Х.А Моора, А.Х. Моора. Из этнической истории води и ижоры // Из истории славяно-прибалтийско-финских отношений. Таллин, 1965. С. 63.. Авторы восточнее Нарвы выделяли три водских племени: северо-восточное на Ижорском плато, северо-западное - в междуречье Луги и Нарвы и южное - в районе Гдова. Водь, согласно их взглядам, в древности занимала огромную территорию, что как бы не противоречило мнению первых ее исследователей. Разделить водь на различные племена эстонских исследователей подтолкнуло существование в современном водском языке различных диалектных групп. По данным Э. Эрнитс 1848 г. водский язык делился на три диалекта: восточный (32% населения), западный (65%) и диалект Куровицы (3% - одна деревня). В свою очередь западный диалект распадается на три группы (vaipooli, orko, mдci). Все эти диалектные различия зафиксированы у населения ряда деревень между нижним Полужьем и Копорьем . Таким образом, язык небольшой группы потомков древней води, стал основой для предположения о существовании в древности значительных племенных объединений обширных территорий.

На чем же основывались выводы Х.А. Моора и А.Х. Моора относительно деления води на племена, кроме как на предположении, что современные диалектные группы отражают существование древних племенных образований? Как это ни парадоксально, авторы вообще не приводят никаких аргументов, подтверждающих наличие в древности (а речь идет о I тыс. н. э.) водского населения в Восточном Причудье («южной води»). Они прямо пишут, что в письменных источниках об этом нет никаких сведений, а на этнографической карте П. Кеппена и в приложенных к ней списках на восточном побережье Чудского озера води не обнаружено, а следовательно это племя растворилось среди славян раньше, чем северная водь. Все же, что побудило Х.А. Моора и А.Х. Моора поместить вожан на восточное побережье Чудского озера? Их основным аргументом было то, что в 1815 г. К.И. Шлегель, путешествуя из Нарвы в Псков, в нескольких десятках верст южнее Гдова, в окрестностях деревни Замогилье встретил «полуобрусевших финнов». Доказательство не выдерживает никакой критики, тем более, что речь идет о начале XIX в. П. Кеппен, собирая материалы для этнографической карты в 30-ые годы XIX в., то есть через 15 лет после К.И. Шлегеля никаких вожан в этом районе не обнаружил. По историческим источникам хорошо известны многочисленные факты переселения эстонского населения на восточный берег Чудского озера. Значительное передвижение эстонского населения на соседнюю восточную территорию фиксировалось в конце XVIII - начале XIX вв. Многие эстонцы осели в Середкинской волости на юге Гдовского уезда. Этот район и сейчас нередко называют «Чухонщиной». По археологическим данным в начале II тыс. н. э. наблюдалась та же самая картина - присутствие отдельных групп эстов среди древнерусского населения (Залахтовье, Городище, Сторожинец). Так что, каких обрусевших финнов К.И. Шлегель в 1815 г. встретил на восточном берегу Чудского озера, неизвестно. По крайней мере, это никак не доказывает существование особого древнего водского племени, жившего южнее Гдова.

«Южная водь» остается не более чем мифом, но именно этот постулат служит в построениях Х.А. Моора основой для заключения о переселении в середине I тыс. н. э. «южной» води на западный берег Чудского озера. Археологическим доказательством этого исследователь считает наличие курганов в окрестностях Алику, Кокора и Коза. Однако это насыпи культуры длинных курганов, гигантского массива памятников, которые сам же Х.А. Моора не считал водскими, а был склонен относить к славянам.

Помещение води на Ижорском плато является данью традиции, восходящей к XIX в. и основанной на отождествлении административного деления Новгородской земли и этнических границ племени. Х.А. Моора априорно ее принимает. Однако на территории Ижорского плато нет никаких памятников, которые бы можно было связать с водским населением I тыс. н. э. На плато, отсутствуют городища эпохи раннего металла, сюда не проникло население культуры длинных курганов и сопок, нет сведений о случайных находках до рубежа XI-XII вв. - начала древнерусской колонизации. Позднее освоение плато связано с его физико-географическими особенностями. Земли здесь плодородные, но тяжелые для обработки и без высокого уровня агротехники их использовать невозможно. Ситуация осложнялась также отсутствием на плато рек и ручьев, поскольку поверхностные воды быстро просачиваются вглубь. Аграрное освоение плато происходит только на рубеже XI-XII вв.

Таким образом, оснований для выделения эстонскими исследователями нескольких водских племен нет. Остается водское население издревле, жившее на компактной территории вдоль побережья Финского залива западнее эстов. Южная граница расселения води проходила по краю Ижорской возвышенности.

Суммируя данные письменных и этнографических источников, можно очертить зону проживания води от Понаровья, включая районы Северо-Восточной Эстонии (Алатагузе) до Копорья и его окрестностей. Центрами этнографического района занятом водью были город-крепость Копорье и Котлы (старый приход Каттила). На середину XIX в. окрестностях Котлов и Копорья существовало 37 деревень, населенных водью (Кеппен). Именно в пределах очерченного региона и были выявлены археологические памятники, которые можно связать с водью.

Водь по данным антропологии. Начиная с середины XX в. появился целый ряд работ, в которых по антропологическим данным рассматривался состав населения Северного и Северо-Восточного Причудья, а также Ижорского плато (К.Ю Марк, В. В. Седов, Т.И. Алексеева, В.И. Хартанович, Ю.К. Чистов, С.Л. Санкина, Н.Н. Гончарова). Их основной целью была попытка отделить местное финское население от славян. Однако это оказалось невозможным.

Определенный интерес заслуживает наблюдение С.Л. Санкиной, о том, что антропологические материалы по Ижорскому плато отчетливо делятся на две хронологические группы XI-XIII вв. и XIII-XVI вв. В ранней группе не присутствует финская составляющая: черепа по своим параметрам однородны и близки балтским. Учитывая индоевропейское родство балтов и славян, С.Л. Санкина полагает, что они принадлежат последним. В свою очередь, поздние новгородцы неоднородны, обладают повышенной изменчивостью признаков и типологически близки финнам (либо это славяне, впитавшие в себя финский субстрат, либо потомки ославянившихся финнов). Ижора. Письменные источники не дают определенных данных о территории проживания ижоры. Большинство авторов считают, что ее центр находился в бассейне Невы, а западная граница первоначально доходила до рр. Стрелки и Оредежа, (А.М. Талльгрен, С.С. Гадзяцкий, И.П. Шаскольский, Е.А. Рябинин). В позднем средневековье отдельные ижорские коллективы продвинулись в западном направлении на территорию води Постепенно ижора стала ассимилировать водское население.

Археологические древности ижоры (грунтовые захоронения и случайные находки) обнаружены по южному берегу Финского залива, в бассейне р. Невы, на территории С.-Петербурга и его окрестностей, в бассейне Мги, в Гатчине и т. д. В районе обитания води и отдельных групп эстов на северо-западе Новгородской земли ижора расселяется лишь в позднем средневековье. Точка зрения О.И. Коньковой, идущая в разрез с мнением подавляющего большинства исследователей, о том, что ижорское население в данном регионе автохтонно лишена археологической аргументации.

К вопросу о загадочном племени нарова. Один раз в «Повести временных лет» по Лаврентьевскому списку при перечислении финно-угорских и балтских народов, платящих дань Руси, упоминается племя норова. Созвучие названий племени и реки натолкнули некоторых исследователей на мысль о локализации этого народа в районе Нарвы (А.М. Шегрен, П.Н. Третьяков). Текст «Повести Временных лет» гласит: «А се суть инии языци, иже дань дають Руси: чюдь, меря, весь, мурома, черемись, моръдва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, норома, либь: си суть свой язык имущее, от колена Афетова, иже живуть въ странахъ полунощных» (ПВЛ: 10).

Впервые на определенный порядок в перечне племен обратил внимание Н.П. Барсов, который заметил, что «летописец в перечне племен, несомненно, держится того порядка, на каком они, по его представлению расселились, - и, помещая Норову, Нерому, с Корсью и Либью (Литва, Зимигола, Корсь, Норова, Либь), тем самым указывает на их близкое соседство». Наблюдения Н.П. Барсова были поддержаны М. Хеллманом, Э.С. Мугуревичем, В.Т. Пашуто и А.И. Поповым. Все они считали, что нарова одно из балтийских племен (латгалы или жемайты). В 1975 г. А.В. Куза подытожил дискуссию, подчеркнув строгую последовательность списка «вси языци», и нарова, расположенная между куршами и ливами, может соответствовать летьголе (латгалам).

Однако, недавно полностью отвергнув всякую возможность отождествлять норову с латгалами, Д.А. Мачинский предположил, что она жила восточнее ливов и латгалов по соседству с чудью и, таким образом, «населяла этническую «пустую» (по ПВЛ) область в бассейне Великой и в восточном Причудье». Ее он очерчивает с помощью выборки различных топонимов и гидронимов в Псковско-Чудском и Ильменском бассейнах. В результате автор приходит к выводу, что племя норова/морово/морева/нерева/нерома занимало обширные пространства, охватывающие широким полукругом «оз. Ильмень с запада, с юга и востока, нигде не подходя к нему вплотную», где в VI-IX вв. была распространена культура длинных курганов. Отождествление культуры длинных курганов с памятниками норовы несерьезно. Летописный текст вообще не дает повода для превращения норовы в крупное племенное объединение, территориально значительно превышающее все другие известные по летописи финно-угорские народы (водь, ижору, корелу и весь), которые, долгое время не сходили со страниц русских летописей, а норова, занявшая половину территории лесной зоны Восточной Европы, упомянута лишь один раз. Географические названия не могут прямолинейно привлекаться для локализации исчезнувших народов. Р.А. Агеева и Л.В. Васильев полагают, что такие топонимы как Нарва, Нерета, Мереть, Мерета и т. д. могут иметь балтскую этимологию. Речку Маревку (приток Полы) Л.В. Васильев определенно относит к кругу балтских гидронимов. В качестве аргумента Д.А. Мачинский приводит упоминание в двух отрывках Псковских летописей норовлян (под 1463-1464 гг. и под 1485 г.), как он считает потомков той самой древней наровы. Однако здесь речь идет о территориальном определении жителей псковского пограничья.

Наиболее аргументированной является логика исследователей, склоняющихся к балтской принадлежности данного племени. Речь идет о группах, прежде всего, балтского населения к востоку и западу от р. Даугавы. Именно в этом районе известна еще одна р. Нарва (Нарев) - правый приток р. Западного Буга. В западнорусских летописях и хрониках она несколько раз упомянута в связи с событиями XIII-XIV вв. и имеется достаточно оснований, что какая-то группировка балтов по р. Нарве - притоку Западного Буга и была упомянута летописцем.

Консолидация древних эстов в I тысячелетии до н. э. - I тысячелетии нашей эры. Погребальные памятники.

В I тыс. до н. э. Эстония и районы южной Финляндии и северо-восточной Латвии выделяются на археологической карте Восточной Европы по распространению своеобразных погребальных памятников - каменных могильников. В их появлении на северном и южном побережье Финского залива, включая острова Сааремаа и Муху, впервые на археологическом материале отразился процесс консолидации предков эстонских и ливских племен.

На территории Эстонии совершение погребений в каменных могильниках стало устойчивой традицией, и здесь эти памятники просуществовали от середины I тыс. до н. э. вплоть до начала II тыс н. э. К наиболее ранней группе, датируемой второй половиной I тыс. до н. э., относятся могильники с ящиками. Они были распространены в Северной Эстонии и отсутствовали в ее центральных районах. Каменные курганы сооружались из плитняка. Основание кургана образовывали одна или две круглые площадки, выложенные камнями. В площадки были встроены каменные ящики, в которых находились погребения по обряду ингумации. Инвентарь погребений скуден и однообразен (булавки, шилья, ножи), а многие погребения и вообще не сопровождались инвентарем. В начале нашей эры в погребениях встречаются проушные втульчатые железные топоры, имеющие сбоку маленькое ушко. В конце периода существования каменных могильников с ящиками в них появляются захоронения, совершенные по обряду кремации. В дальнейшем обряд трупосожжения становится основным на территории Эстонии. В I тыс. до н. э. жившие здесь племена представляли единую культурную общность с населением северного побережья Финского залива и северо-восточной Латвии, где также был распространен сходный тип погребальных памятников.

В начале нашей эры каменные курганы с ящиками уступают место генетически связанными с ними могильникам с оградками. Их структура складывалась постепенно в течение длительного времени. Исчезает, прежде всего, сам ящик и остается только окружавшая курган оградка. На юге Эстонии оградки выложены из валунов, на севере - из известняковых плит. Наиболее типичные оградки имели прямоугольную форму и были вытянуты по линии север-юг. Площадь внутри оградок забутована более мелкими камнями. Между камнями внутри оградки находились кальцинированные кости и вещи. Оградка могла использоваться для захоронений в течение ста - двухсот лет, а иногда и больше. Погребальный инвентарь и кости от разных погребений перемешаны. По сравнению с захоронениями в ящиках погребения в оградках отличались богатством инвентаря. Со II в. н. э. в его состав входят различные украшениями: фибулы, браслеты, полые замкнутые перстни, иногда гривны, всевозможные подвески, пинцеты, посоховидные булавки, бусы и др. Самой многочисленной категорией украшений являлись фибулы. Со II по V вв. н. э. были рапространены глазчатые, профилированные, со щитком у головки, перекладчатые, арбалетовидные, дискообразные и подковообразные фибулы. Незначительную группу металлических вещей составляют бытовой и сельскохозяйственный инвентарь, а также оружие. Расцвет культуры каменных могильников с оградками приходится на III-IV вв. н. э. Именно в первой половине I тыс. н. э. внутри финского мира происходит консолидация собственно древних эстов, как единого народа, что отражается в унификации материальной культуры и погребальной обрядности. В это время складывается тот вещевой комплекс, на котором в дальнейшем вырастает своеобразная средневековая материальная культура эстов. Однако внутри эстонского мира сохраняются и различия. Выделяются две значительные историко-культурные зоны - северная и южная, отличающиеся по типам и комплексу украшений, а также семь более мелких культурно-этнографических районов (островной, северо-западный, западный, центральный, земли Сакала, Уганди и Выру). Судя по количеству памятников, в это время на территории Эстонии происходит демографический взрыв. Наряду с прибрежными территориями, освоенными еще в бронзовом веке, значительно увеличивается плотность населения в Центральной и Юго-Восточной Эстонии.

В конце IV в. н. э. каменные могильники с оградками постепенно перестают сооружаться. Население хоронит в прежних оградках или в краевых кладках. Во второй половине I тыс. н. э. на их базе формируются каменные могильники без внутренней структуры. Это небольшие каменные курганы, в центральной части которых камни лежат без особого порядка. Как и в предшествующий, период кальцинированные кости вместе с переплавленным погребальным инвентарем ссыпались и перекрывались камнями. Многие вещи поломаны и согнуты. Выделить отдельные погребения не представляется возможным. В отличие от могильников с оградками уменьшается количество сопровождающих вещей. Здесь чаще встречается оружие, арбалетовидные фибулы и спиральные перстни.

Итак, начиная с I тыс. до н. э. на территории Эстонии прослеживается развитие одной материальной культуры, на базе которой выросла средневековая культура эстов. Если бы не своеобразие погребальных памятников Эстонии, то на основе поселений, синхронных могильникам мы такой вывод сделать не могли бы. Материал поселений крайне единообразен, а для периода I тыс. до н. э. он даже не дифференцируется хронологически. Поселения. Поселения синхронные каменным могильникам с ящиками представлены рядом городищ в северной Эстонии и селищами. Материалы последних невыразительны. Среди городищ наиболее изучены многослойные городища Иру (близ Таллинна), Асва (о. Сааремаа) и однослойное городище Ридали (о. Сааремаа). Состояние источника таково, что исследователи не смогли стратиграфически расчленить слой I тыс. до н. э. Все материалы рассматриваются суммарно, хотя радиоуглеродные даты на Иру свидетельствуют о двух этапах в жизни раннего поселения (800-600/500 гг. и 350-175 гг. до н. э). Предметы из металла редки, значительную часть находок составляют костяные изделия и керамика. В I тыс до н. э. населением было освоено морское побережье, острова, бассейны крупных рек и озер. Центральная и Юго-Восточная Эстония остаются малонаселенными. Наличие на городищах и селищах слабо выраженных культурных напластований свидетельствует о малочисленности жителей и кратковременности жизни. Население вело комплексное хозяйство и занималось скотоводством, земледелием и морским промыслом.

Эстонскими археологами изучены крайне интересные археологические объекты - остатки древних полей, ограниченных каменными оградами. В условиях каменистой местности Северной Эстонии земледельцам приходилось подготавливать участки для посевов, очищая их от камней. Выявление каменных куч и оград позволило найти расчищенные поля, и, основываясь на их размерах, сделать выводы о типах различных систем организации полей, их формах и размерах, а также численности населения. В. Ланг выделяет три варианта полей. Первоначально они создавались стихийно без определенной системы (поздний бронзовый век) - камни собирались в кучи. Второй вариант: участки ограничивались межевыми оградами и приобретали прямоугольную форму. Кучи оказывались как бы встроенными в ограды. Это так называемая «балтийская система» полей (начало I тыс. до н. э.). На смену ей приходит «кельтская система» (середина - вторая половина I тыс. до н. э.), известная в Северной и Западной Европе, при которой поля изначально планировались. Исходя из размеров обрабатываемой площади, В. Ланг приходит к выводу, что одно поселение (например, такое как Саха-Лоо) являлось реально одним хозяйством.

В первой половине I тыс н. э. с появлением каменных могильников с оградками количество памятников возрастает в несколько раз, что соответствует росту численности населения. Заселяется Центральная и Юго-Восточная Эстония. К памятникам этого времени относятся как немногочисленные поселения существовавшие ранее, такие как Асва и Иру, так и новые: в Северной Эстонии - Койла, Клооди, Пуртсе, Муукси и др., в Юго-Восточной Эстонии - Тарту, Отепя, Унипиха, Алт-Лаари, Пеэду Керикмяги и др. Для жизни выбирались различные ландшафтные зоны поблизости у воды. В Центральной Эстонии сначала были заселены холмы с запада и юго-запада от Пандиверской возвышенности, а также богатый ручьями бассейн р. Пярну. В Юго-Восточной Эстонии расселение идет по бассейнам оз. Выртсъярв и р. Эмайыги, а также по западному и северо-западному склонам возвышенности Хаанья. В дальнейшем осваиваются области вокруг возвышенности Отепя и далее на северо-восток в бассейн р. Ахья. Несмотря на возросшую численность памятников, исследователи столкнулись с парадоксальной ситуацией. На городищах, продолжавших существовать или появившихся вновь, в той или иной степени представлены находки данного времени, но культурные напластования практически отсутствуют. Хронология поселений строится на керамике. Однако обломки посуды настолько фрагментарны, что сравнение идет на сопоставления характера поверхности (сетчатая, штрихованная, гладкостенная), хотя по этому показателю сосуды данного периода мало чем отличаются от комплекса керамики I тыс. до н. э.. Были ли это городища-убежища, как думал Х.А. Моора сказать сложно. Поиски селищ также не принесли успехов. Выявленные В. Лангом селища в Северной Эстонии показали, что жизнь на них была кратковременной, и они имели тонкий культурный слой. Единичные находки представлены в основном мелкими обломками керамики. Ситуация меняется во второй половине I тыс. н. э. Наряду с появлением нового типа могильников, фиксируются многочисленные городища и селища с остатками долговременной жизни. По мнению В. Ланга, к этому времени, видимо, были исчерпаны возможности внутренней колонизации и происходит «уплотнение» населения. На месте прежних отдельных хозяйств возникают более крупные сельские объединения (деревни). Во второй половине I тыс. н. э. на территории Эстонии повсеместно наряду со старыми городищами, на которых возобновляется жизнь, появляются городища нового типа. Ю. Селиранд называет около 18 таких городищ. Рядом с ними или отдельно от них около могильников возникают открытые селища. Значительным раскопкам подверглись поселения Иру, Тарту, Унипиха, Отепя, Пеэду Керикмяги, а самые крупномасштабные исследования были проведены на городище Рыуге, площадка которого была раскопана полностью. Материалы Иру в Северной Эстонии и Рыуге в Юго-Восточной стали эталонами для этого времени. Изучение городищ и селищ показало, что, несмотря на определенные локальные особенности, они были единообразны по своей материальной культуре и вместе с материалами могильников свидетельствуют об окончательной консолидации эстонских племен. Значительные поселенческие комплексы (городище, селище) М. Аун считала региональными центрами. В дальнейшем при формировании более крупных территориальных объединений на первый план выходят городища, расположенные на путях внутренней и международной торговли.

Культура длинных курганов. Во второй половине I тыс. н. э. вся восточная часть Эстонии, примыкающая к Псковско-Чудскому водоему, не была занята носителями каменных могильников, и здесь появляются памятники совершенно иного характера - курганы. Они представляют собой песчаные насыпи разной формы и величины (круглые, овальные, длинные) с погребениями по обряду кремации. Могильники сосредоточены в восточной части Юго-Восточной Эстонии (более 136), но отдельные группы встречаются и севернее р. Эмайыги в западном и северном Причудье (13 пунктов). На северной и западной границах ареала курганы соприкасаются с каменными могильниками. В семи пунктах они расположены непосредственно рядом с каменными могильниками. Всего на территории Эстонии исследовано более 60 насыпей. Большой вклад в их исследование и обобщение материала внесла М. Аун. В культурном отношении курганы в восточных частях Эстонии являются частью значительного массива погребальных памятников, распространившихся в это время на широкой территории лесной зоны Восточной Европы. Их хронологические рамки и этническую принадлежность надо определять в рамках всего этого пласта древностей. Большинство исследователей полагают, что на территории Эстонии курганы появляются с приходом сюда нового населения с востока и юго-востока (Х.А. Моора, В.В. Седов, Е.Н. Носов, П. Лиги и др.). С другой стороны существует точка зрения, что они сооружены теми же племенами, что и каменные могильники (С. Лаул).

Восточное побережье Чудского озера в I тысячелетии н. э. Территория, прилегающая с востока к Псковско-Чудскому водоему, судя по гидронимии, издревле также была занята финноязычным населением. Как и в восточной части Юго-Восточной Эстонии древности ранее середины I тыс н. э. здесь почти не известны. Можно назвать лишь отдельные пункты, где встречены находки и керамика первой половины I тыс. н. э. Это городища Люботежь и городище и селище Сторожинец. Вероятнее всего к периоду раннего железного века относятся небольшие городища-убежища без выраженного культурного слоя у дд. Городище, Мда и Большое Крюково. Аналогичная картина прослеживается на материалах соседних более восточных территорий бассейна р. Плюссы. Здесь также не найдено погребальных памятников эпохи раннего железа, имеются лишь укрепленные городища-убежища. Только в последнее время раскапывается селище при городище Горка с материалами конца I тыс. до н. э. - первой половины I тыс. н. э. Для характеристики облика культуры рассматриваемого периода мы имеем два исследованных памятника - Сторожинец и Горка (С.Г. Попов). Характер керамического материала и находки сопоставимы с синхронными древностями территории Эстонии. Как и в восточной части Юго-Восточной Эстонии, поселенческий «взрыв» произошел в Восточном Причудье в середине I тыс. н. э. Он ознаменовался появлением населения культуры длинных курганов. В бассейне рр. Желчи и Черной известно 32 могильника. Самые большие из них (Полна II, Светлые Вешки, Совий Бор, Залахтовье) содержат по несколько десятков насыпей. На северной окраине этой культуры наряду с селищами известны и городища (Сторожинец, Городище).

По своему внешнему облику, топографическому расположению, характеру погребального обряда и инвентаря курганы Причудья входят в так называемую псковско-новгородскую группу длинных курганов, которая занимает территорию от Юго-Восточной Эстонии на западе до верхнего течения Чагодощи на востоке, и от бассейна Западной Двины на юге до верхнего Полужья, бассейнов Мсты и Чагодощи на севере. В главе рассмотрены различные типы сооружения курганов в Причудье. В настоящее время схема становления погребального обряда длинных курганов выглядит так - от грунтовых захоронений, совершавшихся первоначально на естественных всхолмлениях, через сооружение специальных площадок, окруженных ровиками, к курганам, возведенным в качестве специальных платформ для захоронений. В ее пользу говорят, как находки грунтовых захоронений культуры длинных курганов на естественных возвышениях, так и сами курганы, сооруженные специально для впускных захоронений. Однако в связи с последними открытиями картина может быть более сложной. И.В. Исланова при исследовании могильников на Верхней Мсте убедительно показала, что грунтовые погребения обычны в могильниках культуры длинных курганов, если исследовать не только сами насыпи, а межкурганные пространства. Подобные захоронения встречены и в западной части их ареала (Лезги, Залахтовье, Городище, Березицы). Не случайно в литературе появился термин «курганно-грунтовые могильники».

У большинства исследователей не вызывает сомнений, что появление курганных древностей в слабозаселенных районах лесной зоны Восточной Европы в середине I тыс. н. э., свидетельствует об импульсе со стороны нового населения. Точка зрения о том, что культура длинных курганов вырастает из местных дославянских культур, в настоящее время имеет гораздо меньше сторонников (И.И. Ляпушкин, Е.А. Шмидт, С. Лаул, Г.С. Лебедев, В.Я. Конецкий). На окраинах Новгородской земли в Юго-Восточной Эстонии и в бассейне р. Мологи, где хорошо известна местная, самобытная финно-угорская культура, появление культуры длинных курганов свидетельствует о проникновении туда нового населения. У исследователей, занимавшихся изучением указанных районов это не вызывает сомнений (Х.А. Моора, П. Лиги, А.Н. Башенькин, М.Г. Васенина). М.Г. Васенина на материалах памятников Юго-Западного Белозерья показала, что комплекс женских украшений длиннокурганного населения принципиально иной, чем у местных финнов, а появление культуры длинных курганов связано с инфильтрацией славянского населения из более южных районов. Опираясь на анализ керамического комплекса, Н.В. Лопатин считает, что исходной областью распространения культуры псковских длинных курганов был Двинско-Ловатский регион. Не следует, однако, переоценивать численность славянского населения. Подсчеты, сделанные по отдельным микрорегионам, показывают, что одновременно в небольшом районе проживало от 10 до 20 человек. Сотни памятников и тысячи курганных насыпей отражают картину растянутую на полтысячелетия. Микрорегиональные исследования позволяют проследить преемственность культуры длинных курганов и погребальных памятников древнерусской поры (Безьва, Березицы IV).