Из жизни императрицы Цыси

«Цыси. Кто в эти дни приходил к его величеству?

Служанка. Никто не приходил.

Цыси. Лжешь, мерзавка!

Служанка. Да, да, приходил.

Цыси. Кто же?

Служанка. Ее величество».

Таким образом, Цыси вырвала из бедной женщины донос на... доносчицу. Служанка, наверное, и рада была бы сказать все, что от нее требуется, но ведь желания самодура угадать трудно.

Гнетущая атмосфера при маньчжурском дворе сказывалась и в том, что даже император должен был стоить перед вдовствующей императрицей на коленях, и в том, что каждое утро для укрепления своего драгоценного здоровья Цыси выпивала чашку женского молока, в том, что аудиенции для сановников устраивались в овершенно невообразимое время, начиная с четырех часов утра, ибо государыню мучила бессонница.

В целом же Цыси, на горе своих подданных, обладала железным здоровьем. Юй Дэлин, например, всего рдин раз видела ее слегка больной и с грустью рассказывала, как вдовствующая императрица заставляла своих многочисленных сопровождающих гулять под дождем без зонтиков. О том же, но с прямым возмущением писал Сюй Сяотянь, а Юй Жунлин показывает, как государыня морозила приближенных в холодном, словно погреб, зимнем дворце:

«Когда Цыси находилась в городе, она жила во Дворце воспитания помыслов, а аудиенции устраивала в Палате западного тепла Дворца небесной чистоты.

На самом деле в этой „палате тепла" было ужасно холодно, и я предпочитала никогда не сопровождать Цыси на аудиенции. В зимнем дворце существовали каны, но старуха не разрешала их топить. Все пользовались только жаровнями, а Цыси избегала и этого, удовлетворяясь теплой одеждой. Зимой она носила шелковый халат на вате или на меху, набрасывая сверху меховую накидку с длинным ворсом.

Во Дворце воспитания помыслов всегда стояли два медных котла, в которые вставляли раскаленные докрасна жаровни. Однако двери не закрывались, вместо них были повешены ватные занавески, и с каждым входящим или выходящим во дворец врывался поток морозного воздуха».

При всем своем «стоицизме» Цыси была далека от объективного, истинно равного отношения к людям. Например, в 1902 году, когда в Китае была создана европеизированная полиция, ее главой стал любимец вдовствующей императрицы Сюй Шичан, но вскоре один из его полицейских имел несчастье арестовать слуг Гуйсяна, брата Цыси, большого дебошира. Бедному Сюю пришлось класть перед Гуйсяном земные поклоны, а потом государыня еще и сместила его. Дочь Гуйсяна она выдала замуж за императора, своему старшему брату Чжаосяну вручила титул князя третьей степени, не обделила и некоторых других родственников. Однако даже собственных родных она по-настоящему не любила. Если Хасси, например, пытается рисовать безупречным ее отношение к отцу и матери, то Сюй Сяотянь почти с самого начала выявляет эгоизм Орхидеи, словно подготавливая дальнейшее развитие ее характера, и психологически это выглядит правдоподобнее.

Те же авторы показывают, что Цыси была настолько занята своими интригами, что за долгие годы жизни во дворце отлучалась из него лишь один раз -- в январе 1857 года, когда ездила к матери. Больше она домой не наведывалась. Правда, родственники бывали у нее, но очень редко, причем гости мужского пола не должны были быть старше семи лет, так как мальчики постарше уже считались опасными для двора. Юй Жунлин удачно резюмирует позицию Цыси с помощью ее собственных слов:

«Своим ближайшим родственникам вдовствующая императрица не любила давать реальную власть и во дворец приглашала их только по праздникам. Однажды она сказала моей матери:

-- Достаточно того, что мои родичи сыты и одеты. Если я буду делать их членами Государственного совета, губернаторами или генерал-губернаторами, они могут погубить меня!».

К своим одноплеменникам -- маньчжурам -- Цыси тоже была довольно равнодушна, предпочитая считать себя «матерью всей страны». По-настоящему хорошо правительница относилась лишь к фаворитам (пока не казнила их) и своему попугаю. «Еще она любила очень неприятную собаку по кличке Цзян (Имбирь), бог знает откуда взявшуюся и прекрасно чувствовавшую, кто не нравится ее хозяйке... Эта собака вошла в историю тем, что кусала некоторых людей, знаменитых в Китае того времени».

Всю страну, во всяком случае весь императорский двор, Цыси охватила мелочным контролем, о котором немало интересного сообщает Юй Дэлин. Например, фрейлины могли попадать в свои покои, только пройдя мимо веранды вдовствующей императрицы: «Это было сделано по личному приказу ее величества, чтобы она знала о нас все и видела, когда мы входим и выходим».

Однажды Юй Дэлин очень захотела навестить своего больного отца, но не посмела просить разрешения у государыни. Даже когда Цыси сама догадалась об этом желании и согласилась удовлетворить его, фрейлины посоветовали Юй Дэлин еще раз уточнить время ухода, а вернуться на час раньше, чтобы старуха чувствовала, что без нее буквально жить не могут. В другом подобном случае, когда Юй Дэлин и ее мать отлучились из дворца на каких-то два дня, Цыси демонстративно послала им подарки, а потом испытующе спросила: «Вы рады своему возвращению? Я знаю, что человек, побывавший со мной, уже никогда не захочет покинуть меня».

Не менее яркий факт приводит Юй Жунлин, рассказывая о «дерзких» попытках жены Гуансюя чуть-чуть выйти из под контроля Цыси.

«От своей младшей сестры, жены князя Послушного, императрица как-то узнала, что отец тоскует по ней, что дома нет даже ее портрета. Она очень захотела сфотографироваться, но не смела просить об этом Цыси. Когда она посоветовалась со мной, я сказала, что у меня есть небольшой фотоаппарат, однако снимаю я плохо. Она ответила, что это пустяки. Я сфотографировала ее, и она наконец послала домой свое изображение.

Во время съемки мне помогала Маленькая Чжу, служанка императрицы. Внезапно эту служанку встретил старший евнух и спросил:

-- Почему ты не испросила указаний Старой будды, когда фотографировала вместе с барышней Юй?

Маленькая Чжу испугалась и побежала к императрице. Той пришлось оправдываться перед старшим евнухом и говорить, что служанка тут не виновата, что она, императрица, сама просила себя сфотографиро-рвать, что это не фотоаппарат, а игрушка, и вообще неизвестно, выйдет ли что-нибудь из этой съемки. Только тогда евнух замолчал».

Накануне дня рождения молодой императрицы Цыси проверяла все подарки, заготовленные княжнами или фрейлинами, и не дай бог, если эти вещи были лучше тех, которые дарились вдовствующей императрице. Иногда Цыси просто брала полюбившуюся ей вещь либо заменяла ее другой. Обладая невероятной памятью, она знала наперечет все подарки, которые ей когда-либо преподносились, имена всех преподносивших и, разумеется, делала из этого свои выводы.

Но вдовствующей императрице служили не только ее собственная память или наблюдательность. «С помощью трех евнухов -- Ань Дэхая, Ли Ляньина и старого Ван Чанъюя -- она создала, пожалуй, лучшую из шпионских систем, когда-либо существовавшую при дворе», -- пишет Хасси, и ему как бы вторят другие авторы, показывая, что даже императрица была для Цыси шпионкой, которая следила за императором. Эта система слежки действовала и в мелочах. Едва госпожа Конджер, жена американского посланника, принесла своей соотечественнице Карл какой-то сверток, Цыси увидела это и тайно пожелала узнать, что в нем. Одна из фрейлин с помощью многочисленных ухищрений выяснила, что в этом свертке всего лишь один номер американского журнала, но, когда она донесла об этом Цыси, оказалось, что вдовствующая императрица уже все знает от евнухов.

Самомнение Цыси не имело границ. В некоторых литературных произведениях показывается, что она сравнивала себя с буддой, и это отнюдь не преувеличение, так как и в жизни услужливые люди называли ее Старой или Почтенной буддой. «Она очень любила комплименты», -- простодушно замечает Юй Дэлин, рассказывая, с каким удовольствием Цыси воспринимала льстивые разговоры о ее красоте или человеческом обаянии. Узнав, что английская королева Виктория царствовала с восемнадцати до восьмидесяти двух лет, то есть шестьдесят четыре года, вдовствующая императрица решила не уступать ей и добавить к пятидесяти годам своего правления еще десять-двадцать лет. Впрочем, даже королева Англии оказалась для нее недостаточно хороша. «Я часто думаю, что я самая умная из женщин, которые когда-либо жили на свете, -- без ложной скромности заявляла Цыси. -- Хотя я много слышала о королеве Виктории и даже читала ее биографию, переведенную кем-то на китайский язык, я считаю, что ее жизнь и наполовину не так интересна и значительна, как моя». Но дальше выясняется, что под значительностью она имела в виду абсолютную власть; это очень характерно для Цыси.

Известно, что жестокостью или самоуверенностью тираны часто прикрывают свой страх перед возмездием, и Цыси отнюдь не исключение из этого правила. Она все время боялась покушений, поэтому к ее постели, как рассказывает Сюй Сяотянь, была проведена слуховая труба, позволявшая слышать любой звук более чем за сто шагов. Помогал и многоступенчатый контроль: «Каждый вечер две молодые служанки массировали ей ноги. За молодыми служанками наблюдали две старые, за старыми -- два евнуха, а за всей этой шестеркой -- две фрейлины, чтобы никто не причинил ее величеству ни малейшей неприятности». Но главным средством защиты от покушений, заговоров и переворотов была, конечно, вооруженная охрана, которой в течение большей части жизни Цыси командовал ее клеврет Жун Лу.

Было у вдовствующей императрицы и еще одно мощное средство -- хитрость. В пьесе Коллиса Цыси, едва оказавшись во дворце, прямо высказывает свои мечты: стать государыней, а потом и матерью будущего императора. Драматург сделал так в обличительных целях, чтобы показать честолюбие наложницы, но явно переборщил, нарисовав что-то вроде «гордой полячки» и недооценив скрытность Цыси. На самом деле она вела себя гораздо коварнее. Например, «чтобы обезопасить маньчжурский двор от каких-либо посягательств со стороны китайских царедворцев и генералов, Цыси натравливала друг на друга высших китайских сановников, разжигала традиционную неприязнь и антагонизм между мелкопоместными помещиками Восточного и Южного Китая и крупными феодалами и бюрократами Центра и Севера страны». Жестоко подавив либеральное движение, она через два месяца, 31 декабря 1898 года, вдруг «лично открыла Пекинский университет», а в 1901 году, еще находясь в бегах после неудачного нападения на иностранцев, стала ратовать за реформы. В 1905 году она даже объявила о подготовке конституции и действительно обманула многих: ее злейшие враги Кан Ювэй и Лян Цичао, доверчиво распустив Союз защиты императора (то есть отстраненного вдовствующей императрицей Гуансюя), создали безобидное Общество политических новостей и начали славить «добродетельное правление» Цыси.

Впрочем, и европейцы не раз попадались на ее удочку. Еще в 1889 году, когда Цыси формально передала власть Гуансюю, «было объявлено, что саму роль руководительницы юного императора она взяла на себя только временно, без всякого помышления о том, чтобы обратить ее в постоянную. Мало того, по просьбе императрицы был тут же уволен в отставку цензор, подавший проект такого фактического продолжения регентства». Заметим, с каким восторгом пишет об этом немецкий автор! К счастью, нам известен результат лицемерного трюка Цыси: заточение Гуансюя на остров Интай, а возможно -- и последующее отравление монарха.

Из воспоминаний фрейлин мы узнаем, что вдовствующая императрица придумала специальный «придворный язык», который иногда использовала во время дипломатических приемов и который не понимали даже опытные иностранные переводчики. Самовластная правительница, окруженная толпой фаворитов, она тем не менее очень любила жаловаться на то, как она одинока и несчастна, как она ничего не может решать и зависит от своих министров. При всем безграничном самомнении Цыси умела быть осторожной: даже когда она могла открыто узурпировать власть, все указы и эдикты издавались от имени императора. Характерно также, что подавляющее большинство своих злодеяний она совершала без свидетелей и, по-видимому, никого не убила собственными руками.

Одно из высших проявлений ловкости Цыси -- симпатия, которую она внушила художнице Кэтрин Карл. Старуха сразу увидела наивность своей гостьи и сказала Юй Дэлин: «Мы можем обращаться с ней как с пленницей, хотя она и не будет знать этого -- ведь говорить с другими она сможет только через тебя, твою мать и сестру». Более того, Цыси велела всем почти не общаться с Карл, даже через переводчиц, и ни в коем случае не обучать ее китайскому языку: «Чем меньше она будет знать, тем лучше для нас».

Особенно беспокоило вдовствующую императрицу, чтобы Карл не встречалась с Гуансюем, который немного говорил по-английски и мог сказать ей что-нибудь нелестное о китайских порядках. Цыси захотела приукрасить эти порядки. Например, в ее присутствии маньчжуры и китайцы могли есть только стоя, но она поняла, что при иностранцах этого делать нельзя -- иначе ее сочтут дикаркой. В результате во время обедов с Карл она приказала усаживать всех, как будто так делалось постоянно. Кроме того, ей очень не хотелось, чтобы иностранка увидела, как она наказывает евнухов, поэтому художницу было велено уводить всякий раз, кога Цыси находится в дурном настроении. Представить себе другой выход -- удержаться от вивисекций -- она не могла.

Уловки государыни оказались весьма эффективными и привели к появлению в книге К. Карл даже таких воспоминаний о Цыси: «Во время одной из наших прогулок по парку я видела любопытный пример ее удивительного индивидуального магнетизма и ее власти над животными. Одна из птичек вылетела из своей клетки, и несколько евнухов старались ее поймать... Тогда императрица сказала: „Я позову ее". Я подумала, что это пустое хвастовство, и в душе своей пожалела императрицу. Она так привыкла видеть, как весь мир преклоняется перед нею, что вообразила себя способной заставить птицу покориться ее требованиям... [Между тем Цыси] подняла жезл вверх и издала губами тихий, похожий на птичий звук, не спуская глаз с птицы... Напоминающие флейту звуки оказались для птицы магнитом. Она вспорхнула и, спускаясь с ветки на ветку, села на крюк жезла; тогда императрица потихоньку приблизила к нему другую руку и птичка села ей на палец».

В действительности же «магическое влияние» Цыси на бессловесных тварей, которое так поразило К. Карл, да и Юй Дэлин, совсем не было магическим. Одна фрейлина объяснила Юй Дэлин, что евнухи специально подолгу дрессируют этих птиц, чтобы они повиновались вдовствующей императрице.

НАСТОЯЩИЕ И ФАЛЬШИВЫЕ ЕВНУХИ

Хранители гарема вплоть до нашего века -- это, конечно, специфический аксессуар восточной жизни. Симптоматично, что во время маньчжурской династии все евнухи были китайцами: ни одного маньчжура не оскопляли, чтобы не нанести урон господствующему клану, но для китайцев это был самый надежный способ получить службу при дворе и урвать хотя бы частицу власти. Вот как их описывает Юй Жунлин:

«Евнухи большей частью выходили из бедных семей и попадали во дворец не от хорошей жизни. Мальчиков на эту роль по традиции выбирали в основном из области Хэцзянь провинции Хэбэй. Во дворце их делали учениками старых евнухов и платили им небольшое жалованье. Заслуженные евнухи часто имели собственные дома (иногда весьма богатые), слуг, лошадей, экипажи. Порою они усыновляли детей, но обязательно из своего рода.

Простолюдины называли евнухов „почтенными господами" (лао гун), однако евнухи не любили этого обращения, потому что оно созвучно пекинскому слову „ворона" (лаогуа), и требовали именовать себя „покинувшими дом"...

Евнухи были повсюду. Даже во время чтения Цыси или ее разговоров с фрейлинами двое служак, демонстрируя свое усердие, драили пол. Квадратные плиты, из которых он состоял, назывались „столичными плитами" и должны были постоянно блестеть[32]. Два других евнуха ходили с мухобойками, поэтому во дворце даже летом очень редко можно было увидеть муху.

Когда Цыси гуляла по двору, ее непременно поддерживали под руки. Стоило ей захотеть курить, как евнух становился перед ней на колени и подавал набитую табаком трубку или кальян. Однажды вдовствующая императрица разговаривала с моей матерью; евнух, дававший старухе прикуривать, заслушался и уронил горящую бумажку прямо к ней на подол. Еще немного, и шелковая одежда Цыси вспыхнула бы, но я подскочила и придавила бумажку рукой. Можно считать, что этому евнуху повезло, потому что вдовствующая императрица только выругала его.

Подавая Цыси чай, евнухи должны были принимать определенную позу: двумя руками поднять чашку на уровень своей правой брови, медленно подойти к государыне, встать на колени и только тогда подать чашку.

Во время одного из обедов Цыси ела голубя, фаршированного овощами. Блюдо ей понравилось, и она велела евнуху Чжан Дэ, который прислуживал за этой трапезой, приготовить еще. Чжан стал торопливо фаршировать нового голубя, а мне вдруг вздумалось подшутить.

-- Мыл ли ты руки? -- тихонько спросила я, но Цыси услышала, засмеялась и потребовала, чтобы евнух ответил на вопрос. Чжан Дэ побагровел от страха.

-- Да, раб мыл руки, -- произнес он наконец, встав на колени.

После обеда, когда мы с матерью, императрицей и княжнами болтали на галерее, Чжан Дэ подошел ко мне и попросил:

-- Пожалуйста, не шутите так больше, а то я чуть не умер!».

Наиболее ловкие евнухи не раз в истории Китая становились временщиками, поэтому маньчжурские императоры до середины XIX века не позволяли им играть большую роль в политической жизни. Евнухам было запрещено заниматься государственными делами и получать чиновничьи ранги выше четвертого, однако Ли Ляньина, которого порой не без основания сравнивают с Макиавелли, вдовствующая императрица произвела во второй ранг. Когда Юй Жунлин впервые увидела знаменитого евнуха, он «оказался невысоким, сморщенным, с маленькими глазками -- словом, вылитой обезьяной. Несмотря на это, он был любимым придворным вдовствующей императрицы. Я уже говорила, что евнухам разрешалось носить на шапках только синие шарики и синие перья, но Ли Ляньин получил красный шарик и разноцветное перо. Князья и сановники были очень недовольны, пытались удержать Цыси от этого неслыханного шага, однако услышали раздраженный ответ: «Неужели я не могу быть хозяйкой даже в такой малости?!" Все сразу прикусили языки».

Совершенно очевидно, что евнухи во времена Цыси возродили свое влияние лишь благодаря своим услугам вдовствующей императрице, которая не всегда решалась открыто приближать к себе полноценных мужчин. При ней число придворных скопцов превысило три тысячи; кроме того, Цыси значительно увеличила штат служанок-- до десяти тысяч, так как она любила, чтобы вокруг нее всегда было множество людей.

Особыми привилегиями, естественно, пользовались главные евнухи, или главноуправляющие. В пьесе Чжоу Тяньбэя изображено, например, как Ань Дэхаю понравилось нефритовое кольцо князя Гуна. Сначала он нахально выпрашивает его у хозяина, но получает отпор. Тогда Ань Дэхай действует через Цыси, и князь не смеет отказать ей.

Именно Ань Дэхай первым из главных евнухов присвоил себе титул «Девятитысячелетний господин», который затем перешел к Ли Ляньину и был всего на одну ступеньку ниже императорского («Десятитысячелетний господин»). По существу же, Ли Ляньин обладал большей властью, чем император, и иногда хвастался этим. Цыси разрешала Ли Ляньину не только сидеть в ее присутствии, но даже сидеть на троне. Его личные богатства оценивались английскими банкирами в два миллиона фунтов стерлингов, а политическое влияние просто невозможно оценить. Подобно тому как Ань Дэхай участвовал в свержении Су Шуня и других регентов, Ли Ляньин сыграл не последнюю роль в перевороте 1898 года, так как Гуансюй фактически выступал его соперником и за несколько лет до этого осмелился побить главного евнуха.

Под стать своей госпоже Ли Ляньин был очень хитер и часто притворялся бессильным -- или из любви к искусству, или чтобы отвязаться от просителя, или чтобы получить с него взятку. «Если кто-нибудь из нас провинится, он всегда идет к Ли Ляньину и просит о помощи, но тот отвечает, будто не способен влиять на ее величество. А в действительности его боится даже императрица»,-- говорили фрейлины.

Ли Ляньин разработал целую систему легальных и нелегальных взяток, которыми он делился с Цыси. Ее доверенные евнухи широко торговали должностями, званиями, наградами, что весьма подробно изображено в романе Цзэн Пу. Например, наложница Бао так характеризует маньчжурский двор:

«Самое противное существо -- это главный евнух Лянь. Пользуясь покровительством вдовствующей императрицы, он творит все, что ему угодно! Храм Белых облаков превратился в аппарат, через который он получает взятки, а настоятель Гао стал его первым наперсником в дурных делах. Все приезжие чиновники летят к Ляню, словно утки! За последнее время он приобрел еще большую славу, сделав свою младшую сестру фрейлиной. Старуха очень благоволит к ней и даже называет Большой барышней. Сейчас только двоим разрешено обедать вместе с вдовствующей императрицей: художнице Мяо Соцзюнь и ей».

А вот аналогичная речь одного прогрессивно настроенного сановника:

«Оказывается, Гэн И[33] введен в Государственный совет по приказу вдовствующей императрицы. Явившись в Пекин на празднование шестидесятилетия Цыси, Гэн Ипередал главному евнуху Ляню тридцать тысяч новеньких серебряных юаней[34], которые он выманил у своего подчиненного -- управляющего монетным двором. Он заявил, что приготовил эти деньги специально для того, чтобы императрица в день своего рождения могла одарить придворных. Императрица прельстилась тонким узором новеньких монет и приняла подарок. Отсюда и назначение. Не знаю, кто рассказал об этом госуарю, но он заспорил со вдовствующей императрицей, заявив, что Гэн И низкий, корыстолюбивый человек, которого нельзя держать на службе. Императрица продолжала настаивать на своем. Тогда государь заплакал и сказал: „Тетушка, вы хотите сделать меня правителем страны, идущей к гибели!" Императрица пришла в страшную ярость и дала государю две пощечины, даже зубы выбила. Государь заболел и после этого долго не появлялся в тронном зале. А тут, как на грех, подвернулся генерал Юн Лу[35], старый клеврет императрицы который тоже приехал в Пекин для празднования ее шестидесятилетия. Императрица поделилась с ним мыслью о низложении государя. „Боюсь только, что пограничные наместники не подчинятся", -- сказал Юн Лу. Все это было буквально на днях. Отсюда явствует, что идея переворота давно уже зрела у императрицы, она лишь не решалась ее открыто высказывать!».

В этом отрывке недаром упоминаются подарки, которые всегда были одной из значительных статей дохода вдовствующей императрицы. Например, перед праздниками на Цыси «начинали сыпаться подношения от князей, сановников, губернаторов или генерал-губернаторов: расшитые ткани, каллиграфические надписи, картины, антикварные и заграничные ценности. Больше всего государыня любила часы, люстры и прочие иностранные вещи», причем подарки поступали к ней не только по праздникам: «Если Цыси вскользь замечала, что ей нравится какая-нибудь вещица, например красивая безрукавка или украшение к туфлям, не проходило и трех дней, как перед ней появлялось и то и другое». А в дни ее рождения, вспоминает Юй Дэлин, «подношений было так много, что они занимали несколько залов, и все же мы не имели права убрать их куда-нибудь, пока ее величество не приказывала сделать это». Однажды ей преподнесли в дар «четыре мешка с тысячами жемчужин. Безупречные по форме и цвету, они стоили баснословно дорого, но у ее величества было столько драгоценностей, особенно жемчуга, что она едва взглянула на подарок и лишь назвала его приятным».

Когда Цыси впервые появилась во дворце, ей платили в год около ста пятидесяти лянов, т. е. примерно четыреста американских долларов. А накануне смерти ее ежегодные доходы составляли уже почти десять миллионов долларов -- по крайней мере вдвое больше, чем у любого китайского императора. Особенно возросли корыстолюбие и взяточничество Цыси после ее бегства из Пекина в 1900 году, когда она лишилась части своих богатств. Стараясь возместить их, она грабила и народ и чиновников совершенно беззастенчиво: один только начальник шанхайской области присылал ей каждый год сто тысяч лянов «на пудру и румяна». Ежедневные расходы двора составляли тогда сорок тысяч лянов.

Вдовствующая императрица не успевала пользоваться всеми своими несметными сокровищами, однако вела им строгий счет:

«Одежда, ткани для одежды, обувь и драгоценности Цыси -- все было тщательно расписано в специальной книге, где особый раздел отводился вещам, предназначенным для подарков. Этими подарками ведали главноуправляющий, его помощник и четыре старших евнуха, которые получали ценности из сокровищницы и передавали их Управлению двора, записывая в книге: „Такого-то" числа даровано такому-то".

У старухи было множество драгоценностей, но чаще всего она носила лишь несколько: кольца из зеленого и голубого нефрита, жемчужную диадему в виде цветов и накидку, унизанную жемчугом.

Летом Цыси нередко втыкала в волосы большие цпильки из сандалового дерева, увитые золотыми нитями и инкрустированные жемчугом. Их преподнес вдовствующей императрице в день ее шестидесятилетия известный сановник Чжан Чжидун. Еще она носила крохотные жемчужные серьги, никогда их не снимая. Евнухи рассказывали, что эти сережки подарил ей сам император Сяньфэн, когда она впервые вошла во дворец. Сережек было четыре, поэтому Цыси пришлось проколоть в каждом ухе по две дырочки.

Из своих многочисленных одежд вдовствующая императрица также обычно носила лишь несколько. Например, зимой она надевала зеленовато-желтый халат на меху, а во время аудиенций заменяла его шелковым или парчовым халатом, далеко не всегда новым. Туфли ей большей частью преподносили княгини и фрейлины. По праздникам она каждый раз надевала одну и ту же пару, густо усыпанную жемчугом, как драгоценные колосья, на очень толстой подошве».

Более подробно говорить о драгоценностях Цыси было бы слишком долго, да и вряд ли нужно, так как это уже сделано в нескольких источниках на русском языке. Отмечу лишь интересный прием, который использовал в данном случае Цай Дунфань, словно объединив художественную и мемуарную литературу: в его описании Цыси показывает Юй Дэлин свою богатейшую сокровищницу и еще говорит, что многое она потеряла во время восстания ихэтуаней. Впрочем, и в этот трудный для Китая период вдовствующая императрица не желала решительно ничем жертвовать. Говорят, что в 1900 году она даже приказала своей артиллерии приостановить обстрел посольского квартала, потому что грохот пушек мешал ей совершать лодочную прогулку. Бежав в Сиань, Цыси продолжает гурманствовать: «Каждое утро евнух подает императрице меню из ста блюд, состоящих главным образом из рыбы, уток и молодых кур, приготовленных разными способами». И только Кэтрин Карл с ее удивительной наивностью могла видеть в этом безоглядном эпикурействе сплошные достоинства.

Если предшественники Цыси старались блюсти строгие конфуцианские традиции и в придворных театральных постановках обходились артистами-евнухами, то вдовствующая императрица впервые ввела во дворец актеров извне и сделала это не только для спектаклей. Но сначала посмотрим, как выглядели спектакли, которыми наслаждалась Цыси:

«Согласно обычаю, первого и пятнадцатого числа каждого месяца во дворце устраивались театральные представления. Во время праздников Начала лета, Середины осени и Седьмого вечера спектакли длились целых три дня, а на Новый год -- с самого сочельника до шестнадцатого января. День рождения Цыси назывался „десятитысячелетним долголетием". Актеры играли три дня до него и четыре после, да и в дни рождения императора или императрицы тоже, конечно, не бездельничали.

Перед каждым спектаклем исполнители главных ролей в костюмах, но еще без париков, совершали на открытой сцене по три земных поклона в сторону Дворца радости. Во время этой церемонии сановники Управления двора тоже поднимались на сцену и стояли рядом с актерами.

Официально двору принадлежала лишь труппа южной, куныпаньской драмы, отличавшейся от столичного театра. Как и в пекинской музыкальной драме, в ней играли мужчины, но певшие еще более высокими голосами. Никто при дворе не любил таких голосов, однако куньшаньская драма была завещана предками, поэтому ее не решались ни упразднить, ни изменить. Она существовала для проформы, а главное место в спектаклях занимала столичная драма, исполнителей которой привозили из города. Чаще всего во дворце того времени появлялись известные актеры Тань Синьпэй, Чэнь Дэлинь (зрители почему-то прозвали его Камнем), Ян Сяолоу, Ван Яоцин и другие.

Евнухи тоже учились театральному искусству, и, когда обнаруживали способности, к ним приглашали наставников. Выучившись, евнухи получали право играть на дворцовой сцене; их спектакли назывались „собственными".

Один из евнухов, Чэнь Дэ, учился у Тань Синьпэя и высокие ноты брал не хуже его. Другой евнух, Чэнь Фу, исполняя роли служанок, мастерски пел хриплым голосом. Третий, Сяо Фу, отлично играл в пьесе „На лошади", где молодым героем выступал Чжан Дэ, который Впоследствии стал главноуправляющим императрицы. Пятый, Сяо Яо, специализировался на пьесах о князе Гуане[36] и особенно хорошо играл в драме „С одним мечом". Когда исполнялись пьесы об этом герое, их участники должны были целый день поститься, а перед самым спектаклем совершить три земных поклона изображению божественного князя Гуаня.

Однажды Сяо Яо и Чжан Дэ репетировали сцену битвы и, чтобы не ранить друг друга, приговаривали с каждым ударом: „Теперь я", „Теперь ты". Во время спектакля они забыли, что находятся не на репетиции, продолжали свои прибаутки. Цыси, смотревшая предствление из Дворца радости, удивилась и остановила спектакль, желая понять, что они говорят. Тут только актеры опомнились.

Открытая сцена, называвшаяся Садом добродетели и согласия, имела три яруса. В день рождения Цыси на всех ярусах играли одну и ту же южную драму с благоприятным смыслом. Исполняться эти пьесы должны были абсолютно синхронно.

За два дня до каждого представления на желтой бумаге писали программу спектакля, где указывали имена актеров и время их выхода на сцену. Эта программа обязательно давалась на утверждение Цыси.

Как-то раз знаменитый Тань Синьпэй опоздал во дворец и не смог соблюсти срока, указанного в программе. Цыси тут же наказала его, заставив сыграть Благочестивого борова[37].

В отличие от большинства обитателей дворца Цыси все-таки любила куньшаньскую драму, причем не только любила, но и изучала. Наблюдая спектакль, она посматривала в партитуру пьесы, отбивала ладонью такт и чувствовала малейшую ошибку.

На ежемесячные представления князья и сановники допускались редко -- они приходили главным образом в праздники, по специальному извещению. Счастливцы назывались „удостоенными смотреть пьесу". Все они собирались справа от ступеней Дворца радости и ждали паланкина Цыси. Гуансюй, императрица и фрейлины входили в этот дворец через задние двери и тоже ждали. Когда Цыси прибывала, князья и сановники троекратно кланялись ей и благодарили за приглашение. Затем они распределялись по огибающей сцену галерее, где лежали красные шелковые подушки, но садились лишь после того, как усядется вдовствующая императрица. Цыси обычно сидела на кане у окна и смотрела спектакль через стекло».

Любовь государыни к пышным зрелищам тоже очень дорого стоила стране, но иногда оборачивалась и против самой Цыси. Например, в момент неожиданного доноса на Ань Дэхая она смотрела какую-то пьесу и ее «не посмели тревожить». Так она лишилась одного из своих главных фаворитов.

Развлекалась государыня и другими способами. Скажем, многие авторы утверждают, будто вдовствующая императрица не любила наркотиков, но Хасси свидетельствует, что еще когда Цыси веселилась с Сяньфэном, они выкуривали по трубке опиума, ибо он убивает чувство времени; наслаждение, которое длится всего несколько минут, под влиянием опиума кажется длящимся часами. К старости императрица курила опиум уже трижды в день, и это подтверждается романом Сюй Сяотяня, где евнухи приглашают государыню вкусить «крем счастья и долголетия». Оказывается, Цыси с ее постоянным лицемерием назвала так свой излюбленный наркотик! Романист считает, что она и умерла от того, что ее организм был переполнен опиумом.

Оставшись после Сяньфэна двадцатишестилетней вдовой, Цыси отнюдь не хранила ему верности в течение последующих десятилетий, что было бы достаточноестественно, если бы она, подобно многим правителям, не любила изображать себя аскетом, свято хранящим моральные устои и пекущимся только о благе народа. Список фаворитов вдовствующей императрицы почти так же обширен, как и перечень ее жертв, но менее определенен. Единственная общепризнанная фигура здесь -- Жун Лу, который был родственником Цыси и благодаря этому мог общаться с ней сравнительно свободно. По некоторым данным, они даже были обручены до того, как девушку взяли во дворец. П. Бак разворачивает из этой версии грустную и весьма поэтическую историю: едва познанная Сяньфэном и недовольная им, Цыси отдается бывшему жениху, а затем проносит свое рискованное чувство через всю жизнь. Явно под влиянием романистки и Холдейн верит, что Жун Лу мог быть единственным любовником Цыси.

Но действительность не подтверждает этой возвышенной версии, абсолютно не подходящей к циничным характерам обоих партнеров. Даже Холдейн вспоминает о том, что в 1878 году Цыси застала Жун Лу с одной из своих фрейлин и на долгие годы выслала его из столицы, а Хасси иронически говорит в связи с этим о вдовствующей императрице: «Единственное свидетельство ее приверженности к твердым моральным устоям проявилось тогда, когда она обнаружила своего фаворита Жун Лу в постели одной молодой придворной дамы. Цыси приняла крутые меры, однако многие китайские авторы считают, что это было вызвано не высокой моралью, а элементарной ревностью».

Еще до этого события императрица завела себе другого любовника -- юношу, который провалился на государственных экзаменах и скрывался под именем Яо Баошэна. Кормился он тем, что пел и рассказывал разные истории в харчевнях. Ли Ляньин, заботясь о своей госпоже, научил его врачеванию и сделал личным медиком Цыси. Вскоре она забеременела, а потом и родила, но Яо Баошэна и ребенка ей пришлось выслать из дворца. «Самое любопытное, -- замечает Хасси, -- что Яо не был убит. Возможно, императрица в самом деле любила его».

Удивление Хасси вполне закономерно: еще на рубеже веков многие люди, которых интересовала Цыси, «передавали о красавцах юношах, периодически появлявшихся во дворце, принимавших участие в пиршествах вдовы-императрицы и затем будто бы умиравших скоропостижно в стенах дворца».

Эти юноши доставлялись во дворец подземными ходами под видом евнухов, да и постоянные евнухи не все были кастратами. Те методы оскопления, которые применялись в Китае, не всегда подавляли эротическую потребность, причем часто она проявлялась в извращенных формах. По словам одного китайца, сказанным в начале XX века, «сейчас каждый евнух имеет любовницу из дворцовых служанок».

Некоторые историки считают, что Ань Дэхай, например, не был скопцом и что Цыси родила от него сына, который дожил по крайней мере до 20-х годов под именем Цзю Мин. Эту версию поддерживают и отдельные романисты, драматурги. Они не говорят прямо о любовной связи между императрицей и главноуправляющим, но делают достаточно ясные намеки на это: Цыси беседует с Анем в высшей степени интимно, никак не хочет с ним расстаться, и он отвечает ей тем же.

Однако гибель Ань Дэхая вдовствующая императрица снесла довольно спокойно -- может быть потому, что Аня во всех отношениях заменил Ли Ляньин? По словам некоторых китайских публицистов, Ли Ляньину удалось избежать кастрации; на то же намекал Цзэн Пу в сцене гипноза из романа «Цветы в море зла». Но не исключена и другая вероятность: что Ань Дэхай и Ли Ляньин были настоящими евнухами. Известно, например, что Цыси не расправилась с губернатором Дин Бао-чжэнем, который казнил Ань Дэхая. Главная причина этого, по-видимому, состояла в том, что Дин выставил на всеобщее обозрение обнаженный труп казненного, наглядно опровергающий слухи об Ане как любовнике императрицы. А Ли Ляньину даже была посвящена специальная легенда, в которой он, будучи учеником сапожника и увидев могущество Ань Дэхая, сам кастрировал себя, чтобы попасть во дворец.

Впрочем, и эти предположения и легенды, в свою очередь, подвергаются сомнениям. Например, среди подчиненных Дин Баочжэня ходили слухи о том, что он демонстрировал обезглавленный труп не Ань Дэхая, а одного из его помощников.

Удобным местом развлечений для Цыси стала так Называемая Студия исполнения желаний: «Эта студия была одновременно галереей или библиотекой, где хранились картины и прописи знаменитых мастеров. Но заведовали ими не евнухи, не фрейлины, а красивые юноши, которых отобрали во дворец примерно так же, как наложниц, -- с той лишь разницей, что они должны были уметь рисовать. Когда весть о предстоящем наборе разнеслась по всем провинциям, многие молодые люди вахотели принять участие в этом конкурсе. Первый тур прошло более ста семидесяти человек, второй -- пятьдесят пять, третий -- одиннадцать. Только последних решились показать Цыси. Выбрав двух, она поместила их в Студии исполнения желаний, а остальных девять сделала как бы кандидатами.

Оба счастливчика, которых звали Лю Жумэй и Гуань Цюйань, получали каждый год по две тысячи серебряных лянов и по десять больших кусков шелка. Они были очень красивы, прекрасно рисовали, но в умении делать карьеру Гуань Цюйань далеко превосходил Лю Жумэя и за каких-нибудь полгода превратился во второго Ли Ляньина. Лю вышел из строгой чиновничьей семьи, вел себя скованно, поэтому Цыси не очень любила его. А Гуань был типичным шалопаем, в доме которого процветали сразу все религии (или, точнее, ни одиой), живопись, легкое пение... Семнадцати лет он сбежал. с одной театральной труппой, два года пел в кунь-наньской музыкальной драме, затем проигрался, украл вещи своего учителя и опять сбежал. Через полгода скитаний он вернулся к семье, однако на этот раз возмущенный отец сам выгнал его. Тогда Гуань ночью проник домой, похитил все деньги отца и отправился в Пекин, где целые дни проводил в публичных заведениях. Долго ли могут продержаться деньги у шалопая? Зерез три месяца ему уже одеться было не во что, из увеселительных заведений его гнали, поэтому он стал петь и просить милостыню на улицах. Северяне, слыша томные южные песни, иногда раскошеливались, но по-настоящему ему повезло лишь у чайной Весенний цвет, где собирались главным образом евнухи из дворца. За чайной была специальная певческая площадка для развлечения гостей, и, если песня им нравилась, они платили щедро. Так случилось и на этот раз, когда Гуаня услышал евнух Ли Шестой. Захлопав в ладоши, он подозвал певца к себе, спросил его имя и дал ему целых три ляна. После ухода евнуха окружающие стали поздравлять Гуаня и советовать ему познакомиться с Ли Шестым поближе.

Гуань Цюйань был человеком сообразительным. Когда Ли Шестой пришел в чайную снова, он вежливо поклонился ему, завел с ним льстивый разговор и попросил его самого выбрать что-нибудь по песеннику. Ли выбрал арию о снеге, и Гуань постарался спеть ее со всем искусством, на какое был способен.

-- Ты очень недурно поешь, мой мальчик, -- сказал довольный евнух, -- Наша Старая будда обожает слушать арии, и я мог бы кое-что посоветовать тебе.

Гуань, ни секунды не медля, стал просить дать ему этот совет.

-- Сейчас при дворе создается Студия исполнения желаний, в которую ищут нескольких юношей, умеющих петь и рисовать, -- молвил Ли Шестой. -- Тебе стоит подать на конкурс: особенно если ты хоть немного владеешь живописью...

-- Живописью?! -- радостно воскликнул Гуань. -- Да она для меня еще ближе, чем пение. Я умею рисовать и горы, и реки, и цветы, и травы. Если не верите, я могу показать вам.

-- Отчего же? Верю и очень рад, -- сказал евнух. -- Тогда завтра я отведу тебя во дворец.

На следующее утро он принес Гуаню новую одежду, заставил его чисто выбриться, критически осмотрел юношу и остался доволен. Рекомендация Ли Шестого оказалась совсем не лишней, так как все кандидаты должны были иметь рекомендующих, а Ли пользовался влиянием при дворе. Помогла и красота юноши, и то, что его рисунки понравились Цыси, -- короче говоря, вскоре Гуаня сделали управляющим Студии исполнения желаний.

Однажды вечером, когда он развлекался какой-то игрой с молодыми евнухами, к ним вошла фрейлина и сказала:

-- Вы тут веселитесь, а Великая императрица беспокоится!

Гуань Цюйань посерел от страха, не понимая, чем он мог вызвать беспокойство Цыси. Фрейлина улыбнулась, открыла коробку, которую принесла с собой, и протянула Гуаню:

-- Старая будда жалует тебе эти кушанья. Не исключена возможность, что она вызовет тебя, готовься! Тут только у юноши отлегло от сердца. Он взглянул на кушанья, понял, что они с императорского стола, хотел поблагодарить за милость, но фрейлина уже исчезла.

В душу Гуаня опять закралась тревога: „Почему Великая императрица так отличает меня? Может быть, она хочет мне что-нибудь поручить? Конечно, это очень приятно, но если я не сумею исполнить ее поручения, то мне несдобровать!" Тут его мысли приняли другое направление: „Ведь я всего лишь уличный певец. Если бы я не встретил господина Ли, я до сих пор бродил бы в лохмотьях и униженно клянчил деньги. Теперь я счастлив только благодаря ему и Великой императрице, а это значит, что ради нее и умереть не жалко".

Он снова приободрился. В этот момент вернулась фрейлина, которая уже приходила, и произнесла:

-- Великая императрица изъявила священное согласие принять Гуань Цюйаня во дворце Море мудрости!

Юноша поправил свою одежду, шапку и вслед за фрейлиной пошел по дорожкам парка. Всюду сияли разноцветные фонари, под ними стояли евнухи, готовые тщательно допросить каждого прохожего, но фрейлина делала им тайный знак, и они отступали. Все беседки, террасы, башни и павильоны были словно нарисованы искусным художником. Одна из беседок так и называлась: Прогулка на картине. Недалеко от нее оказалась пещера, пройдя которую Гуань увидел высокое строение с надписью „Море мудрости". Юноша почти-стельно остановился у ворот, расписанных драконами и фениксами, но фрейлина велела идти смелее, провела его через анфиладу комнат и, доложив о приходе Гуаня, сказала ему:

-- Императрица ждет тебя, будь внимателен к ней!

Гуань Цюйань осторожно вошел, и взору его предстал роскошный зал, выложенный каменными плитами. На противоположной стене над дверью висела надпись: „Зал человеческих радостей", а за дверями шла еще одна анфилада великолепно обставленных комнат. Посреди одной из них сидела Цыси и читала книгу. В ответ на поклон Гуаня она медленно отложила книгу и, велев ему сесть, стала с улыбкой расспрашивать юношу, сколько ему лет, из какой он семьи. Наконец она спросила:

-- Вот ты умеешь рисовать, а можешь ли определить возраст картины?

-- Я человек маленький,-- ответствовал Гуань,-- учился немного, но, пожалуй, смогу догадаться.

-- Тогда я покажу тебе одну вещицу! -- сказала Цыси и направилась в соседнюю комнату. Юноша, весь дрожа, пошел вслед за ней. Однако выбрался он из той комнаты лишь к следующему полудню. Какую древнюю картину показывала ему вдовствующая императрица, неизвестно, но с тех пор она вызывала его очень часто, подарила ему большой загородный дом и даже разрешила жениться на одной из фрейлин. Чем не счастье привалило шалопаю?».

Встретив в романе Сюй Сяотяня эту историю, я, признаться, решил, что уж она-то вымышленна, и вдруг в совсем ином, отнюдь не художественном источнике обнаружил «Краткую биографию Гуаня», где рассказывается, как Цыси соблазнила юношу, а затем осыпала его почестями. Вскоре нашлось еще одно подтверждение, так что мне вновь пришлось убедиться в большой достоверности старой китайской литературы на исторические темы.

Можно подумать, что в данном случае речь идет о чересчур мелких деталях, имеющих отношение только к личной жизни государыни. Но Сюй Сяотянь помогает увидеть, что актерами она особенно увлеклась во время франко-китайской войны, и это стало одной из причин поражения Китая; кроме того, Гуань Цюйаня она приставила шпионом к заключенному Гуансюю.

Как у многих людей, обладающих большой властью, эротические позывы Цыси самым непосредственным образом влияли на государственную политику, поэтому в них рано или поздно нужно разобраться. Су Шунь перед казнью кричал в толпу, что вдовствующая императрица и его склоняла к сожительству, а после того, как он не согласился, возненавидела его -- без учета этой версии нельзя говорить о мотивах целого исторического события, хотя окончательное решение здесь вряд ли достижимо. В 70--80-х годах XIXвека любовником Цыси, возможно, был и Ли Хунчжан, чего не отрицал даже его личный секретарь. Наконец, в той же роли мог выступать князь Гун: «Конг был преданным другом и доверенным лицом Тсэ-Ги. Злые языки говорили, что дружба эта не ограничивалась одними политическими беседами... Существование любовной связи между пылкой двадцатисемилетней красавицей и молодым принцем было очень правдоподобно...».

В самом деле, ведь неприязнь Цыси к Гуну возникла лишь после расправы над Ань Дэхаем, которую организовал князь. Но он вполне мог пойти на это и из ревности. Императрице, как мы видели в случае с Жун Лу, тоже были свойственны подобные чувства, однако в большинстве ее любовных похождений ощущается практический расчет. По верным словам русского публициста начала нашего века, она «выбирала своих фаворитов между людьми, полезными ей в ту или другую минуту, удовлетворяя вместе с тем и требованиям своего пылкого темперамента»,

ИСКУССТВО, ИНОСТРАНЦЫ, ТИТУЛЫ И ДРУГОЕ

Почти так же утилитарно, как к мужчинам, Цыси относилась и к искусству, хотя по-своему интересовалась им. Например, Юй Жунлин рассказывает:

«Вдовствующая императрица очень любила заниматься каллиграфией, но зрение у нее к старости ослабело, поэтому она предпочитала крупные иероглифы. В марте, когда стало теплее, старуха находилась на Среднем озере и от нечего делать писала целыми днями, особенно иероглифы „счастье" и „долголетие", которые она затем дарила князьям или сановникам. Поскольку даров требовалось много, иногда за нее трудились члены академии Лес кистей.

Во время этих каллиграфических занятий в большом помещении ставили специальный стол, евнухи растирали для Цыси тушь, а мы стояли по обеим сторонам, держа тушечницу и кисти.

Если старухе хотелось писать иероглифы для символических названий дворцов и залов и она со своим маленьким ростом не могла дотянуться до верхнего края доски, ей приходилось вставать на скамейку, а евнухи и фрейлины тщательно следили, чтобы она не упала. Цыси работала уже с трудом, но, когда увлекалась, могла исписать за день семь-восемь досок.

Кроме нее, во дворце никто не умел выводить таких крупных иероглифов. Евнухи говорили, что Гуансюй тоже отличный каллиграф и не показывает своего искусства только из-за дурного настроения. Я видела его мастерство лишь один раз, когда он надписал веер для моего брата.

Цыси любила и рисовать. Во время нашей жизни при дворе она уже почти не делала этого, но часто требовала к себе на просмотр картины из Студии исполнения желаний. Однажды американская художница Карл, восхитившись цветущими в императорском саду хризантемами, поставила перед ними мольберт и принялась рисовать их. Цыси спросила ее:

-- Почему вы, иностранцы, всегда пишете с натуры? Китайские художники могут рисовать хризантему и не глядя на нее.

-- Ваши художники, -- ответила Карл, -- руководствуются воображением, а западные -- действительностью.

-- Даже если мы руководствуемся одним воображением, у нас получается очень хорошо. Почему же иностранцы так...-- Тут старуха вспомнила, что Карл не понимает по-китайски, и закончила уже для нас: -- Мне кажется, что иностранцы немного глуповаты.

На следующий день, решив доказать, что китайцы тоже умеют рисовать с натуры, Цыси велела Ли Ляньину позвать в сад нескольких членов Студии исполнения желаний. Для китайской национальной живописи обязательно нужен стол, на который кладется бумага, а в саду не было столов; к тому же членам Студии пришлось рисовать коленопреклоненными и выслушивать разные советы от Карл. Естественно, что им не помогло никакое мастерство. Увидев это, старуха приказала художникам сорвать несколько хризантем и рисовать их в другом месте.

Позднее евнухи рассказывали мне, что члены Студии исполнения желаний очень сердиты на Карл:

-- Это все ее хитрый замысел! Мучила нас целый день, да еще опозорила! Надо, чтобы она тоже стояла на коленях, когда рисует Великую императрицу!»

В связи с каллиграфическими занятиями Цыси стоит отметить, что иероглиф „счастье", начертанный самой правительницей, полагался только чиновнику не ниже второго ранга, а иероглиф „долголетие" -- сановнику не моложе пятидесяти лет. Но для своих фаворитов Цыси делала снисхождение. Например, однажды эти драгоценные прописи получил актер Ян Сяолоу.

Итак, можно заключить, что вдовствующая императрица не была лишена некоторых эстетических способностей. Логично поверить и художнице К. Карл, писавшей, что государыня «прелестно рисует цветы». Однако это доверие иссякает, когда американка восхищается литературными талантами Цыси: непонятно, как она могла составить о них представление, не зная ни китайского, ни маньчжурского языков. Если не считать цензурных нападок на чужие произведения, то императрица не оставила никакого следа в литературе -- она была единственным цинским правителем, не опубликовавшим собрания своих стихов или других литературных сочинений.

Тем не менее Цыси сумела убедить окружающих, что она обладает незаурядными познаниями в литературе, и была очень довольна, если кто-нибудь не мог ответить на ее вопрос или знал меньше, чем она. Подобно многим правителям, вдовствующая императрица считала себя высшим авторитетом во всех искусствах и науках, не исключая даже медицины. В тех редких случаях, когда государыня заболевала, придворные врачи щупали ее пульс, молча писали свои диагнозы и рецепты на отдельных листах и подавали ей, а она сама выбирала из них «наилучшие». Но если китайские лекарства ей не помогали, она боялась лечиться у иностранных врачей, так как была уверена, что они всегда режут, а лекарства у них делаются бог знает из чего.

В своих занятиях живописью и каллиграфией Цыси не стеснялась присваивать себе чужие творения. Чаще всего за императрицу рисовала или писала фрейлина Ляо Соцзюнь, а ее величество лишь ставила на этих произведениях свою печатку. В то же время ее крайне раздосадовала К. Карл, подписавшая собственную картину. Увидев на своем портрете какое-то иностранное слово, государыня спросила, что оно означает, и, когда ей сообщили, что перед ней -- фамилия художницы, сказала: «Я знаю, что иноземцы делают всякие странные вещи, но это самая странная из всех, о которых я слышала. С какой стати она пишет свое имя на моей картине?! Люди могут подумать, что это вовсе не мой портрет, а мисс Карл!».