Из жизни императрицы Цыси

В эпизоде с лодкой поведение Орхидеи нарисовано просто как неосмотрительное, хотя оно могло быть и сознательным. А многие авторы прямо утверждают, что Цыси убила Сяньфэна, чтобы стать регентшей при своем сыне (?) Тунчжи. По мнению Ле Су, наложница отравила монарха стрихнином, по версии Сюй Сяотяня -- «лишь» поощряла его в курении опиума, а Коллис и Холдейн предполагают, что она использовала для отравления посредников. Даже Блэнд и Бэкхауз, нередко вступающиеся за Цыси, замечают, что смерть Сяньфэна явно была ускорена.

Сяньфэн и сам не очень доверял своей честолюбивой наложнице и, согласно ряду источников, оставил императрице Цыань указ, позволявший ей в любую минуту казнить Цыси. По другим сведениям, монарх подписал подготовленный министром Су Шунем указ о «даровании» Орхидее самоубийства, чтобы ее душа всегда могла быть вместе с ним, Сяньфэном. В книге Хасси живо рассказывается, как Цыси выкрала этот указ из-под подушки умирающего, но более распространена версия о том, что наложница похитила лишь императорские печати -- отчасти поэтому Су Шунь и не смог заверить бесценный указ, не сумел устранить Цыси, а она, напротив, расправилась с министром.

Последней версии не отрицает и П. Бак, однако придает ей сентиментально-героический оттенок, заявляя, что Орхидея действовала во спасение наследника. Дажеесли на минуту забыть о том, действительно ли Тунчжи был сыном Цыси, не может быть ничего ошибочнее, чем искать в ее характере сантименты. Гораздо уместнее тут иронические ноты, прозвучавшие в одном из самых первых европейских откликов на деятельность Орхидеи. Когда умер Сяньфэн, то, по словам английской газеты «Таймс», «на сцену выступили все обычные dramatis personae (действующие лица) восточных дворов: вдовствующая императрица, императрица-мать, малолетний император, целая шайка вельмож, приверженных старине, и т. д.». «Императрица-мать», материнство которой к тому же весьма сомнительно, -- это и есть Цыси.

В давние времена после смерти китайских императоров иногда правили матери малолетних наследников, однако другие их родственники при этом часто оттеснялись от власти. Не желая повторять такого опасного для мужчин прецедента, маньчжуры еще в XVII веке установили закон, согласно которому императрицы не могли быть регентшами. Правда, позднее Цыси дважды преступила этот закон, но сразу после смерти мужа ей и Цыань удалось добиться только почетного звания Великих императриц, то есть матерей царствующего монарха, а править начал регентский совет из князей и сановников. Основная борьба за власть была еще впереди,

РАСПРАВА С СУ ШУНЕМ И ЕГО СТОРОННИКАМИ

Итак, императору Тунчжи было всего шесть лет, обе его «матери» не имели большого права на власть, а из нескольких братьев покойного монарха государственными делами занимались только двое: князья Гун (Почтительный) и Чунь (Чистый). В последние годы жизни Сяньфэна политику вершил в основном «министр налогов Су Шунь, наделенный официальным правом часто являться к императору. Су не упускал этой привилегии, но вел себя во дворце весьма развязно. Цыси решила, что он ненадежен, многократно осуждала его перед Сяньфэном, а тот только посмеивался и говорил: „Су Шунь просто ребячлив!" Однако позднее, воспользовавшись смертью Сяньфэна, министр в самом деле хотел узурпировать власть; в конце концов князьям Гуну и Чуню пришлось убить его».

Так пишет Юй Жунлин, добавляя, каким образом развивались события после превращения Цыань и Цыси в Великих императриц:

«Фактически всю власть захватил Су Шунь вместе со своими сводными братьями из Управления царствующей фамилии: Торжественным князем -- Дуань Хуа и Радостным князем -- Цзай Юанем. Открыто похваляясь собственным величием, они делали что хотели и буквально терроризировали обеих императриц. Например, панихиды по умершему монарху полагалось служить через определенные сроки, но Су Шунь сам заявлял время от времени: „Пора служить панихиду!" В другой раз он даже спросил Цыси, не то насмехаясь, не то грубо заигрывая: „Как тебе нравятся мои штаны?.."

Все это очень беспокоило императриц, и Цыси однажды сказала Цыань:

-- Наше положение крайне опасно! Стоит послать человека в Пекин, к князьям Гуну и Чуню, чтобы они приехали в Жэхэ и защитили трон. Как вы думаете?

-- Я не возражаю, -- ответила Цыань. -- Действуй скорее!

Тогда Цыси собрала нескольких самых близких евнухов и спросила:

-- Кто из вас решится отвезти тайное письмо?

Евнухи осторожно переглянулись. Вдруг один из них, самый молодой, опустился на колени и ответил:

-- Я готов, даже если это грозит мне смертью!

Молодого евнуха звали Ань Дэхай[17], ему едва исполнилось двадцать лет, поэтому окружающие называли его Маленьким Анем. Да и положение при дворе у него было весьма незавидное: он всего лишь прислуживал при трапезах.

Горячо похвалив его за смелость и преданность, Цыси дала ему на дорогу пятьдесят серебряных лянов. Маленький Ань, уже успевший встать, снова опустился на колени и трижды ударился головой об пол, благодаря за милость. Потом он вышел, дождался темноты и, тихонько выбравшись звездной ночью из временного дворца, пустился в путь. В Пекине он сразу пошел к князю Гуну, тот помчался к князю Чуню, и вскоре все они вместе с „батальоном волшебного оружия" (то есть отрядом, вооруженным по-европейски) прибыли в Жэхэ.

Су Шунь принял их внешне гостеприимно, но всячески старался сделать так, чтобы они не остались наедине с императрицами. Только ночью Маленькому Аню удалось провести князей к своим госпожам. Гун просил императриц пока вести себя спокойно, чтобы „не распугать змей", а через два дня был издан указ, повелевающий Су Шуню, Дуань Хуа и Цзай Юаню вместе с императрицами и князьями сопровождать гроб с прахом великого Сяньфэна в столицу.

В Пекине императрицы немедленно приказали арестовать весь триумвират: Дуань Хуа и Цзай Юань были приговорены к отсечению головы, а Су Шунь -- к четвертованию. Впрочем, по милостивой просьбе князя Чуня Су Шунь был только обезглавлен; Дуань Хуа и Цзай Юаню даровали самоубийство.

Предок Цзай Юаня был сыном императора Канси и братом следующего императора, Юнчжэна. В свое время Юнчжэн подарил этому предку железный щит, означающий, что никто и никогда из его рода не должен подвергаться смертной казни. Домашние Цзай Юаня безуспешно искали спасительный щит, наконец извлекли его из семейного храма, но было уже поздно».

Существуют и несколько другие данные о судьбе Су Шуня. Так, в одном из источников подчеркивается, что в 1860 году, когда англо-французская армия вторглась в Пекин и императорский двор бежал в Жэхэ, Су Шунь стал канцлером и одновременно командующим сухопутными войсками. После заключения мира с иностранцами монарх уже мог возвратиться в столицу, но триумвират всячески препятствовал этому. 16 июля 1861 года Сяньфэн серьезно заболел. Позвав к себе Су Шуня и других приближенных, он провозгласил Тунчжи своим преемником. На другой день император умер, однако триумвират спрятал этот указ и продолжал править сам, не торопясь отправлять тело императора в Пекин.

Свои попытки помешать князьям Гуну и Чуню попасть к императрицам триумвират, используя строгую конфуцианскую мораль, обосновывал тем, что зятьям неприлично встречаться с невестками, особенно во время траура, но князь Гун все же преуспел в своем стремлении. Возвращаясь в столицу, он не решался останавливаться в областных или уездных управах, боясь покушений со стороны триумвирата. Только 23 сентября князю и императрицам удалось добиться издания от имени малолетнего Тунчжи указа о том, чтобы Су Шунь «охранял» монархов при их возвращении в Пекин, а казнь триумвирата свершилась 6 ноября, так что весь процесс был гораздо более затяжным, чем его рисует Юй Жунлин. Су Шуня схватили, когда он будто бы нежился в постели с двумя наложницами. Перед казнью его забросали камнями, разбили ему все лицо, но он громко бранился и встал на колени лишь после того, как палач начал бить его железным прутом. Сперва ему отрубили обе руки, а потом голову.

В том же источнике сказано, что во время ареста члены триумвирата переругались между собой, сваливая вину один надругого, но это плохо согласуется с только что описанным поведением Су Шуня и чересчур похоже на попытку очернить «узурпаторов». Вот почему я попробую внести некоторое уточнение в историю триумвирата при помощи еще одного источника.

Согласно У Сянсяну, Сяньфэн перед смертью сам назначил регентский совет из восьми человек, в котором триумвират просто играл наибольшую роль, то есть действовал вполне законно. Цыань сразу получила титул Великой императрицы, а Цыси нет (ведь она была только наложницей), но вдруг обрела его через сутки после смерти Сяньфэна (можно представить, каким способом!). Сторонники этих дам и князя Гуна 1 августа 1861 года поручили известному ученому того времени Ли Цымину для обработки общественного мнения собрать исторические примеры того, как в Китае правили императрицы. Ли нашел целых восемь примеров (одиозную У Цзэтянь он при этом, конечно, опустил), а 10 августа цензор Дун Юаньчунь уже обратился с почтительнейшей просьбой к императрицам взять бразды правления в свои руки.

Князь Цзай Юань, Су Шунь и другие открыто выступили против этого, ссылаясь на решение Сяньфэна. Маленький Тунчжи плакал во время этих баталий, однако императрицам все же удалось двинуться в Пекин. С помощью генерала Шэн Бао, которого Цыси отнюдь не поблагодарила за поддержку, а вскоре осудила на самоубийство, князь Гун подтянул к столице войска, но для отвода глаз назначил Дуань Хуа (от имени государынь) заместителем министра налогов, а Су Шуня -- верховным прокурором. Обрадованные сановники поблагодарили императриц и возглавили их эскорт. Отчасти из-за этого впоследствии несколько откладывалась расправа над триумвиратом -- монархам было неудобно сразу же казнить своих почетных сопровождающих.

В неофициальных исторических источниках Су Шунь выглядит гораздо более привлекательной фигурой, чем в официальных материалах. Он был, несомненно, талантлив и принадлежал к числу тех маньчжурских сановников, которые считали возможным выдвигать на высокие посты не только маньчжуров, но и китайцев. Су Шунь боролся с коррупцией в министерстве налогов и на государственных экзаменах, с помощью которых в Китае занимали чиновничьи должности. Вопреки придворным авантюристам типа И Гэнъюня, которые во время «опиумных» войн призывали к сопротивлению до конца и не желали открывать китайских портов для торговли, Су Шунь стоял за примирение с державами, хотя и несколько колебался. Его обвиняли, в частности, в том, что он препятствовал возвращению Сяньфэна в столицу, но вполне возможно, что это делал не Су Шунь, а Цыси, боявшаяся, что в Пекине у императора появятся новые приближенные, которые отстранят ее от власти, В Жэхэ, когда царствующий род жил в весьма стесненных условиях, Су Шуню приходилось строго распределять пищу среди придворных, так что в ненависти Цыси к нему наверняка было много личного.

Сходную антипатию испытывал и Су Шунь к Цыси, которая, как замечает Сюй Сяотянь, увлекла императора и заставила его забыть о государственных делах:

«Особенно были недовольны этим два человека: канцлер Ду Шоутянь и член царствующей фамилии Су Шунь. Первый из них прямо решился урезонить императора, сказав, что в годину внешних и внутренних невзгод Сын Неба должен трудиться с утра до ночи и достойно продолжать дело предков. Сяньфэн очень уважал Ду Шоутяня и не смог возразить ему -- тем более что тот весьма кстати вспомнил о предках. А Су Шунь был совсем другим, хитрым человеком. Как родственник императора и даже начальник Управления царствующей фамилии, он прекрасно знал обо всем, что происходило во дворце, в том числе о том, как предусмотрительно Орхидея украшала свое жилище, и невзлюбил ее.

Строго говоря, эта неприязнь имела более глубокие корни: Су Шунь был знаком с Хой Чжэном, отцом Орхидеи, который во время одного праздника не угодил ему подарком. Теперь же Су Шунь, умело пользуясь «внутренними ходами», донес на Орхидею императрице, а та всю жизнь ненавидела обаятельных женщин, смеющих отвлекать мужчин от важных дел. Ранним утром, сев в паланкин, она отправилась ко Дворцу сияющей весны, где спали Орхидея и император, встала на колени, положила себе на голову заветы предков и стала громко читать их наизусть. Испуганный император выскочил из-под одеяла, тоже опустился на колени, а потом, уговорив жену замолчать, отправился принимать сановников.

Когда Сяньфэн возвращался с аудиенции, к нему навстречу выбежал растерянный евнух и доложил, что императрица затребовала Орхидею во Дворец земного спокойствия. „Плохо дело! -- подумал Сяньфэн. -- Ведь это главное место, где моя супруга допрашивает и пытает наложниц!".

Не снимая своего официального наряда, он бросился во Дворец земного спокойствия и едва вступил на порог, как увидел императрицу с искаженным от гнева лицом, а перед ней -- плачущую Орхидею. Фаворитка стояла на коленях, полураздетая, и императрица уже приказывала служанкам бить ее. Сяньфэн подскочил к жене.

-- Ее нельзя бить, нельзя! -- вскричал он. -- Она на пятом месяце беременности!

Императрица побледнела от страха и сама подняла Орхидею на ноги, но та, изображая полнейшее смирение, снова опустилась на колени и начала благодарить за милость.

-- Почему вы не сказали мне об этом раньше? -- спросила императрица мужа. -- Если она носит в своем чреве наследника и я по неведению убила бы его, я совершила бы тягчайший грех перед предками!

Слезы полились у нее неудержимым потоком, и император, как ни любил он Орхидею, пожалел свою жену».

Позднее, когда Орхидея находилась в заточении за то, что простудила Сяньфэна, «Су Шунь, особенно не терпевший драгоценную наложницу, подкупил одну из ее служанок и велел сказать императрице, будто Орхидея целыми днями ругает его величество, даже твердит проклятия на маньчжурском языке. Императрица не очень поверила этому навету, но услужливые люди донесли его до Сяньфэна, который страшно разгневался и спросил Су Шуня, стоявшего рядом:

-- Я хочу сместить драгоценную наложницу Орхидею и даровать ей самоубийство. Что ты на это скажешь?

-- Не смею вмешиваться в личные дела вашего величества... -- уклончиво ответил Су Шунь, укрепив тем самым монарха в его решении.

Когда слух об этом дошел до императрицы, она заступилась перед мужем за Орхидею и предположила, что ее оклеветали недруги:

-- Насколько я знаю, она глубоко переживает свою оплошность, всячески корит себя и целыми днями плачет, так что я прошу вас не казнить ее!

Сяньфэн послушался жены, вспомнив, что Орхидея все-таки родила ему наследника, и даже выпустил ее из заточения».

Как видим, Сюй Сяотянь рисует Су Шуня критичнее, чем, например, У Сянсян. Кто из этих авторов больше прав -- пусть судят другие, я же пишу сейчас о Цыси, а ее злодейство в истории с Су Шунем очевидно, Во всех случаях тут происходило жестокое сражение за власть, о котором остроумно заметила тогдашняя газета «Таймс»: «Составлен был обширный заговор... как вдруг появилась благодетельная фея, императрица с ребенком на руках.., и все уладилось к лучшему... Китайцы, отстраняя своих министров, не заставляют их волноваться в оппозиции -- они просто-напросто режут им головы».

После этого замечания английской газеты прошло больше столетия, а разве так уж много изменилось в Китае? Разве там появилось новое отношение к опальным министрам и вообще к оппозиции? Увы, опыт «проработочных кампаний» 50--60-х годов, «культурной революции» и последующих событий говорит об обратном.

ЦЫСИ И ТАЙПИНСКОЕ ВОССТАНИЕ

Разумеется, жертвами Цыси в 1861-м и следующих годах оказались не только придворные, но прежде всего простые люди. «Первым ее делом было усмирение восстания тайпингов», -- писал французский миссионер А. Кольдр, и его как бы поддерживает Чжоу Тяньбэй, подчеркивающий, что Цыси первая из правителей Китая прибегла к услугам колонизаторов для подавления восставших. Наконец, целый ряд автором свидетельствует, что именно Цыси в 1853 году, еще при жизни Сяньфэна, рекомендовала ему Цзэн Гофаня, который впоследствии стал главным палачом тайпинов.

Цзэн Гофань был не маньчжуром, а китайцем, причем не военным, а гражданским чиновником, имевшим определенные заслуги в официальной литературе. К тому времени маньчжурская восьмизнаменная армия совсем разложилась, поэтому Цинам и пришлось прибегнуть к помощи тех представителей китайского ученого сословия, которые демонстрировали свою преданность династии. Многие при цинском дворе, даже канцлер-китаец Ци Сицзао, протестовали против привлечения коренных жителей страны на высокие командные должности, мотивируя это не только военной неопытностью Цзэн Гофаня и его соратников, но и тем, что китайцы, получив в свои руки оружие, могут обратить его против маньчжуров. Однако другие, более хитрые и дальновидные придворные видели, что без дополнительной поддержки им не справиться ни с тайпинами, ни с факельщиками, ни с восставшими мусульманскими народностями Китая. В книге Сюй Сяотяня об этом сообщаются некоторые важные подробности; в частности то, как Цыси учила императора Сяньфэна натравливать одних китайцев на других:

«В то время весь бассейн реки Янцзы был охвачен тайпинским восстанием, Цзэн Гофань, Сян Жун, Пэн Юйлинь, Цзо Цзунтан и другие генералы всячески старались подавить его, но день за днем терпели поражения. Рассматривая доклады об этом, император часто советовался с Орхидеей, а та была женщиной неглупой и давала, например, такие советы:

-- Этих молодых китайских генералов типа Цзэн Гофаня надо освободить от опеки наших маньчжурских командующих, давно разучившихся воевать и ни на что не годных! Цзэн Гофань с его оравой вырос на реке Янцзы и наверняка знает там каждого человека и каждый камушек. Все это нищие книжники, которых надо подкупить, и тогда они с радостью начнут убивать своих же китайцев!

Сяньфэн почувствовал, что в словах Орхидеи есть резон, и стал день ото дня возвышать Цзэн Гофаня, Цзо Цзунтана, Пэн Юйлиня и прочих. Кроме того, ему очень нравился почерк наложницы, поэтому он приказывал ей писать вместо него резолюции на докладах. Так Орхидея постепенно втянулась в дела правления».

О том, как действовали новые клевреты Сяньфэна Цыси, красноречиво рассказывает С. Л. Тихвинский книге «История Китая и современность»:

«Особой жестокостью отличался Цзэн Гофань, считавший, что „чем больше будет убито бунтовщиков, тем лучше". В письмах своим родным он признавал, что по его приказам все взятые в плен или добровольно сдавшиеся тайпины подвергались казни. После взятия Аньцина были казнены двадцать тысяч пленных; столько же пленных было казнено путем обезглавливания в окрестностях Нанкина, а в самом Нанкине было убито свыше ста тысяч. Не отставали от Цзэн Гофаня и его подчиненные; вскоре после падения Нанкина генерал Бао Чао казнил в Фучжоу сорок тысяч сдавшихся плен тайпинов».

Но Цзэн Гофань и его соратники прекрасно понимали, что на одной жестокости долго не удержишься, поэтому параллельно они начали так называемое движение за европеизацию, которое фактически свелось лишь к восприятию отдельных технических, главным образом военных, достижений Запада. На этом «основании» одни буржуазные историки объявили Цзэн Гофаня конструктивным и передовым реформатором своих дней, а другие -- фигурой, равнозначной Джорджу Вашингтону. Не забыли они и царственную покровительницу Цзэн Гофаня, сопоставив ее с японским императором Мэйдзи, под эгидой которого в 1868 году начались одноименные реформы. Но если эти реформы, открывшие перед Японией путь к буржуазному развитию, часто даже именуют незавершенной революцией, то так называемое «возрождение времен Тунчжи и Гуансюя» и Китае, теснейшим образом связанное с Цыси, почти ничего не открыло и потребовало в дальнейшем настоящего движения за реформы, которое правительница как раз встретила в штыки.

Особенно активизировалась Цыси в конце 50-х годов XIX века, когда изнеженный и больной Сяньфэп практически не занимался делами правления:

«Орхидея велела Ань Дэхаю не пропускать к Десятитысячелетнему господину никаких вестей извне. Наконец император несколько окреп, начал устраивать со своими наложницами пиры, но верховодила на них одна Орхидея. Она распоряжалась даже докладами, которые приносили Сяньфэну члены Государственного совета. Ссылаясь на занятость его величества, она решала, подписывала, накладывала резолюции, да и во время аудиенций не молчала. Сяньфэн сначала был немного обеспокоен этим, а затем дал волю своей лени и предоставил фаворитке вершить почти всеми делами. Некоторые ловкие люди, поняв это, проложили к ней путь с помощью серебра и Ань Дэхая, и она охотно брала деньги.

Потом Сяньфэн спохватился и велел императрице „править из-за опущенной занавески", но она не справлялась со всеми делами и была вынуждена привлекать Орхидею. В помощь им император прислал князей крови Чуня и Гуна. У первого из них, довольно молодого и красивого, недавно умерла жена. Проведав об этом, Орхидея убедила его величество просватать князю ее младшую сестру Лотос. Князь не посмел ослушаться императорского приказа, и с тех пор сестра стала для Орхидеи еще одним важным агентом.

Только князь Гун и Су Шунь сторонились драгоценной наложницы и даже убеждали императора не допускать ее к правлению. Сяньфэн понимал, что их настороженность имеет под собой почву, но все-таки ничего не предпринимал. Дело в том, что его жена была очень скромной и при виде заслуженных сановников не могла произнести ни слова, а Орхидея смело и четко расспрашивала их, говорила красиво, иногда сурово, и все сановники побаивались ее. Почувствовав свою незаменимость, она возгордилась еще больше».

На третий год правления Сяньфэна (1853) один сановник подал двору доклад с просьбой разрешить ему покупку ученой степени, как бывало еще при императоре Канси. С этих пор в Китае возобновилась открытая продажа государством степеней и должностей, пожалуй, невиданная в других странах. При помощи такой узаконенной коррупции двор покрывал часть расходов, необходимых для борьбы с тайпинами. Но «наибольшую роль в пополнении цинской казны и в дополнительном ограблении народных масс,-- как считают многие китаеведы,-- сыграл лицзинь -- система внутренних торговых пошлин, которая впервые возникла осенью 1853 года и удержалась в Китае до 1930 года. Она нанесла неисчислимый вред развитию китайской национальной экономики. Пошлины собирались с товаров, провозимых китайскими торговцами через многочисленные таможенные заставы, а также с продаваемых в местных лавках». Характерно, что все это произоишло в то самое время, когда к власти начала приходить хитрая, корыстолюбивая и беспринципная Цыси,

ПАДЕНИЕ АНЬ ДЭХАЯ

На первых порах Цыси, конечно, не всегда удавалось добиваться своего. Это отразилось, например, в судьбе евнуха Ань Дэхая, который помог ей расправиться с триумвиратом:

«После устранения Су Шуня Маленький Ань был нежно обласкан обеими императрицами, стал главноуправляющим дворцом и очень возгордился. Однажды, желая возжечь ароматные курения на горах Очаровательный пик, он велел проложить дорогу от подножия горы до самой вершины, то есть длиною в сорок с лишним ли. Мало того, возле достопримечательностей этой горы (Двора, обращенного к солнцу; Кумирни золотого источника; Вздымающейся стены; Камня для раскалывания дынь; Очаровательной впадины и Горного потока) он приказал соорудить специально для себя шесть чайных.

Об этом узнал князь Гун и в ярости решил наказать Ань Дэхая. Придя как-то раз к императрице, он встретил во дворе Маленького Аня, который еще больше усугубил свое положение самодовольным вопросом:

-- Почтенный господин (так придворным полагалось именовать князей), нравится ли вам мое синее перо?

Речь шла о пере на шапке, которое получали за какие-либо заслуги; евнухам полагалось носить не разноцветные, а только синие перья. Князь Гун взглянул на Ань Дэхая и холодно рассмеялся:

-- Перо-то красивое, но шею твою оно все равно не прикрывает!

Этим он намекнул, что рано или поздно Маленькому Аню не сносить головы.

В 1869 году три южные шелкоткацкие мануфактуры прислали Цыси свои ткани, но все они ей не понравились. Ань, давно мечтавший съездить на юг, вызвался отобрать для нее шелка на месте. Цыси разрешила. Ань Дэхай пустился в путь с большой торжественноостыо, взяв с собой кроме обычных сопровождарщих много певичек. По дороге он предавался роскоши и даже грабил, так что местные жители подняли ропот.

Изо всех чиновничьих управлений сыпались доносы на Аня. Узнав об этом, князь Гун послал губернатору провинции Шаньдун тайное письмо с приказом арестовать Ань Дэхая. Едва Маленький Ань вступил в пределы этой провинции, как его схватили.

-- Ты куда направляешься? -- спросил его начальник уезда.

-- На юг, отбирать шелка для Великой императрицы, -- возмущенно ответил Ань.

-- Зачем же ты захватил с собой певичек? -- продолжал допытываться уездный. И Ань не сумел ответить.

Уездный тотчас сообщил обо всем губернатору, губернатор -- князю Гуну, а тот, получив доклад, сразу показал его императрицам и добавил:

-- Жалобы на этого бандита идут отовсюду, так что его необходимо строго наказать.

Цыси не могла в открытую защищать Маленького Аня. Она взглянула на Цыань, надеясь, что та как-нибудь уладит дело, но вдовствующая императрица промолчала. Пришлось распорядиться о наказании Аня по закону.

Вернувшись в свой дворец, Цыси почувствовала некоторое раскаяние и часа через два после первого священного указа издала новый: „Привезти Ань Дэхая в Пекин для дальнейшего расследования". Но князь Гун давно хотел расправиться с Маленьким Анем. Первый священный указ он сразу, чуть ли не ночью, послал в Шаньдун, дав гонцу самого быстрого коня, а второй указ отправил только тогда, когда из Шаньдуна пришло известие, что Ань Дэхай уже казнен. Впоследствии Цыси не раз сожалела об этом печальном для нее происшествии.

Но убрать князя Гуна она не могла, да и не хотела. Он был тогда самой видной фигурой среди маньчжурской знати; Цыси предпочитала опираться на него. К тому же у нее самой не было дочерей и она очень привязалась к дочке князя Гуна: дала ей титул Славной и долголетней единокровной княжны (или Великой княжны), хотя обычно „единокровными княжнами" зывали только дочерей императора, а дочери князей именовались „просвещенными княжнами". Мужа этой княжны она произвела в Искренние, счастливые, твердые и смелые князья первой степени.

Дворец любимицы Цыси стоял на Большой западной улице близ Храма великого будды, где сейчас находятся Пятая больница г. Пекина и медицинское учи лище».

Так пишет Юй Жунлин, как бы проецируя цинский Китай в наше время и вместе с тем недостаточно освещая некоторые события. Например, в устранении Ан Дэхая сыграл большую роль не только князь Гун, но и юный император Тунчжи. Хотя ему едва исполнилось десять лет, он уже ненавидел заносчивого главноуправляющего, из-за которого ему попадало от Цыси, и часто рубил головы глиняным фигуркам, воображая, что среди них находится Ань Дэхай. Губернатор Дин Баочжэнь, казнивший Аня, видимо, получил тайный указ, подписанный императором, -- иначе он вряд ли осмелился бы действовать.

Впрочем, Дин Баочжэнь и сам был очень смелым человеком, о чем свидетельствуют воспоминания дипломата Сюэ Фучэна (1838--1894), одного из предшественников реформаторов:

«В апреле восьмого года Тунчжи я возвращался с юга через Шаньдун. Мой младший брат Фубао в это время служил там, и меня принял губернатор. Разговорившись со мной, он начал вздыхать о бесчинствах Ань Дэхая, сказал, что тот собирается ехать в Гуандун через его провинцию, и спросил: не воспользоваться ли случаем и не убить ли его? Мы с братом восхитились этой идеей, но просили его вести себя как можно осторожнее.

Осенью Ань действительно пустился в путешествие. Дин Баочжэнь послал начальника области Чэн Шэну арестовать его, но тот целых три дня не решался этого сделать, а только ехал следом. Наконец Аня все-таки схватили и доставили в Цзинань (главный город провинции.-- В. С.). Возмущаясь, он напомнил, что послан по приказу императрицы. Тогда господин Дин, понимая, что при дворе его могут не поддержать, решил покончить с Анем как можно скорее. Правитель одного из уездов долго уговаривал губернатора подождать высочайшего указа, но тот был непреклонен и казнил Аня вместе с двадцатью его помощниками. У них отобрали более тридцати скакунов и несметное число драгоценностей из золота, жемчуга, нефрита, которые тут же были посланы в Управление двора. Только тогда Дин доложил двору об аресте Аня.

Великая императрица спросила князей Гуна, Чуня и членов Государственного совета, каков закон в подобных случаях. Те, ударив головой об пол, сказали, что по закону предков евнухи под страхом смерти не должны выезжать за пределы столицы. Великой императрице пришлось согласиться с этим».

Упомянутый закон был принят в свое время для того, чтобы ограничить участие евнухов в жизни страны, но те все же продолжали играть важную роль, особенно при императрицах и конкретно при Цыси. Примеры тому -- Ань Дэхай и Ли Ляньин. Не случайно в комментариях к приведенному отрывку, написанных в начале XX века, высказывается сожаление, что нет на свете второго Дин Баочжэня: настоящего героя, который бы мог устранить Ли Ляньина. Это означает, что история с Ань Дэхаем использовалась тогда для непосредственной политической борьбы, да и потом продолжала использоваться, например, в пьесе «Евнух Ань Дэхай бесчинствует на императорском корабле».

Упомянутая пьеса написана Чжоу Тяньбэем, который в соавторстве с У Тайсюем сочинил и другую антиманьчжурскую, а фактически антимаоистскую пьесу «Император Гуансюй и наложница Чжэнь». Обе эти пьесы, как уже говорилось в первом разделе, генетически связаны с произведениями Яо Синьнуна, вызвавщими ярость самого председателя Мао.

ЖЕНИТЬБА И СМЕРТЬ МОЛОДОГО ИМПЕРАТОРА

После казни своего любимца Цыси, по мнению многих, окончательно поняла, что ей нужно обладать всей полнотой власти. Но путь к этому был не так уж прост. В 1872 году юному императору Тунчжи исполнилось семнадцать лет, ему полагалось жениться и брать правление в свои руки. Императорская свадьба, несколько отодвигавшая Цыси от трона, происходила следующим образом:

«Перед торжественным бракосочетанием устраивался день „выбора нарядов". Государь посылал сановников и фрейлин в резиденцию невесты, они укладывали платья на специальный стол, невеста надевала свадебный наряд, то есть халат, расшитый драконами (вдовствующая императрица и императрица носили светло-желтый халат, а наложницы -- темно-желтый), и трижды отбивала перед столом земные поклоны, благодаря за милость. Принимали гостей родители невесты, а она появлялась лишь на несколько мгновений.

Накануне бракосочетания император отправлял трех высоких сановников молиться за него в храмы неба, земли и предков.

В день свадьбы два князя крови несли во дворец вдовствующей государыни три яшмовые печати: одну квадратную, из белой яшмы, для императрицы, а две другие -- чуть проще, с золотом. На всех было выгравировано: „Такого-то числа дочь такого-то стала императрицей". Печати попроще отдавались двум сановникам, которые клали их на стол в Зале великого согласия -- перед государем, сидящим на троне, и сотней гражданских и военных чинов, стоящих рядами. Потом сановники запирали эти печати в две беседки, обитые парчой, а яшмовую печать несли в резиденцию невесты.

Там сановники преклоняли колени, читали вслух надпись на печати, передавали ее молодой императрице, а она опять же клала печать на стол и шесть раз кланялась ей. Тогда фрейлины запирали печать в еще одну беседку, обитую желтой парчой, невеста садилась в коляску и ехала на бракосочетание.

Путь лежал через Ворота великой чистоты, Ворога великого согласия и Ворота небесной чистоты (для наложниц -- через Ворота волшебного оружия и Ворога восточного грома). У Дворца небесной чистоты невеста сходила с коляски и вступала в Зал соединения священных. Навстречу ей в свадебной одежде выходил император, чтобы начать „церемонию сдвигающихся чарок". Во время этой церемонии император и молодая императрица, по маньчжурскому обычаю, ели мелко нарубленную баранину, а два сановника из Управления двора (обязательно женатых, с супругами) стояли на коленях перед Дворцом земного спокойствия, где проходила брачная ночь, и читали маньчжурские благопожелания.

На следующее утро молодые супруги во Дворце милости и спокойствия навещали вдовствующую государыню, а затем поминали предков в Великом храме и приносили жертвы духам во Дворце земного спокойствия».

Как утверждают знатоки китайской придворной жизни, перед настоящим браком для маньчжурских императоров устраивался так называемый пробный брак, чтобы они обрели необходимый опыт. «Пробных жен» обычно выбирали из фрейлин, а затем немедленно отдаляли от молодого императора, иногда даже уничтожали, дабы он не мог привязаться к ним. Это было одной из причин того, почему маньчжурские аристократы боялись, когда их дочерей забирали во дворец. Рассказывают, будто во время такого брака возле «драконова ложа» стояла опытная женщина, которая подсказывала, что именно нужно делать. Использовались и наглядные пособия: фигуры будд мужского и женского пола, выполненные со всеми натуралистическими подробностями и способные двигаться. Настоящая брачная ночь проходила в Палате дождя и цветов (додь, орошающий цветы,-- давний эротический символ у китайцев), а «пробный брак» мог устраиваться только в имитации этой палаты.

Император Тунчжи получил в жены девушку из рода Алутэ -- дочь сановника Чун И, единственного среди маньчжуров чжуанъюаня, то есть лауреата дворцовых экзаменов, высшей ступени государственных испытаний в старом Китае. Вообще-то Чун И, как уточняет Юй Жунлин, «был монголом, принадлежавшим к чисто-синему знамени, но после избрания его дочери императрицей Чуна объявили маньчжуром и причислили к окаймленному желтому знамени.

Молодая Алутэ была очень красива, умна и начитанна. Отец безумно любил ее и не хотел, чтобы она попала во дворец, потому что жить там было несладко. К тому же он знал, как трудно угождать Цыси. Во время выборов невесты Чун И умолял чиновников из Управления двора оставить его дочь в покое, но избрали именно ее...

Кроме жены Тунчжи получил трех наложниц: Юй, Сюнь и Цзинь. Больше всего он любил жену и первую наложницу, однако сыновей никто из его гарема не принес», что произошло, как мы увидим, не без вмешательства Цыси.

В 1873 году, вскоре после женитьбы Тунчжи, вдовствующая императрица была вынуждена отказаться от своего регентства, но уже в декабре следующего года возобновила его под предлогом болезни государя. Через месяц снебольшим Тунчжи умер, процарствовав едва один год, хотя формально его правление продолжалось четырнадцать лет -- Цыси умела властвовать из-за чужих спин! Причиной смерти монарха была объявлена оспа. Некоторые авторы принимают эту официальную версию, но показывают, что оспой Тунчжи заразился в пекинских публичных домах, так как мать оторвала его от любимой жены и в то же время не мешала ему развратничать. Заявив, будто Алутэ слишком молода, чтобы исполнять свои обязанности, вдовствующая императрица разлучила супругов. В пьесе Коллиса отлично изображено, как император, назначивший тайное свидание собственной жене, вынужден до этой встречи долго терпеть присутствие нелюбимой и злой наложницы -- фаворитки Цыси. Именно такие случаи заставили Тунчжи предпочесть публичные дома своему обширному гарему.

Другие историки и литераторы считают, что император умер не от оспы, а от сифилиса, был специально заражен одной из этих болезней или просто отравлен. Словом, когда патер Кольдр утверждает, будто вдовствующая императрица не губила Тунчжи, он остается в тоскливом одиночестве.

Конечно, на стороне Кольдра -- нормальные человеские чувства, но они были не очень свойственны Цыси. На его стороне соображения элементарной выгоды: ведь после смерти сына государыня лишалась права на регентство. Однако в дальнейшем мы увидим, как ловко она обошла это формальное препятствие. Кроме того, тут были еще некоторые важные детали: то, что Цыси, увлеченная карьерой, отдала мальчика на воспитание своей сорегентше Цыань и фактически упустила его -- уже к двенадцати годам сын проявил нежелание подчиняться ей. Например, он хотел больше знать об «иноземных государствах, победивших его страну в опиумных» войнах, а мать приставила к нему консервативных учителей. В семнадцать лет Тунчжи попытался сам подписывать все указы, издававшиеся от его имени, но матери это очень не понравилось. Наконец, до нее, вероятно, дошли слухи о том, что он причастен к казни Ань Дэхая. Сравнительно недавно на Тайване была опубликована книга «Четыре удивительных дела при цинском дворе», в которой последнее «дело» посвящено общению императора Тунчжи с... женщинами легкого поведения. Судя по стилю и различным деталям, этот сборник очерков был написан еще в началеXX века, но даже если перед нами стилизация, она осуществлена весьма умело и обобщает плохо известные данные о Тунчжи.

Из этой книги и других источников явствует, что при выборе невесты для молодого императора Цыань была за девятнадцатилетнюю Алутэ, а Цыси -- за четырнадцатилетнюю дочь сановника Фэн Сю. Тунчжи предпочел первую, чем крайне разгневал мать. Правда, вторую он сделал наложницей под именем Хой (Мудрая), но гораздо больше любил жену, что еще сильнее обозлило Цыси. Когда Алутэ приходила к вдовствующим императрицам желать доброго утра, Цыси ничего не отвечала, а иногда даже бросала ей колкости. Потом она стала говорить сыну, будто жена отвлекает его от государственных дел, и советовала обратить большее внимание на наложницу. Тунчжи поддакивал, но продолжал делать по-своему, и тогда мать просто запретила ему общаться с женой.

Тем не менее Алутэ продолжала смиренно желать свекрови доброго утра. Не зная, к чему придраться, Цыси велела Ли Ляньину почаще носить в императорскую постель Хой, чтобы та родила наследника и оттеснила Алутэ. Даже когда Тунчжи требовал других наложниц, евнух притворялся, будто не расслышал, и выполнял приказ своей госпожи. Разъяренный император не притрагивался к Хой и вообще перестал вызывать к себе наложниц. Свой гнев он начал срывать на евнухах, и тогда один из них -- бывший повеса Чжоу Даоин -- с величайшими предосторожностями надоумил монарха переодеваться в обычное платье и, пробираясь потайными ходами, веселиться ночью в городе. Потом евнуха сменил член императорской академии, известный ловелас Ван Цинцю (Маленький Ван), мечтавший за свои услуги получить повышение. И император действительно повысил его.

Во время одной из своих гулянок Тунчжи заразился сифилисом, очень тяжело переносил это и втайне проклинал мать. А та, будто бы думая, что перед ней обычная болезнь, винила во всем Алутэ. Придворный врач тоже не мог представить себе, чем болен император, прописал ему совсем неподходящее лекарство, и на лице у Тунчжи высыпали гнойники. Все пришли к выводу, что у него оспа; врач, наконец, понял правду, но не посмел никому о ней сказать.

Когда у Тунчжи наступило ухудшение, Цыси решила, что он тайком переспал с женой, и хотела пытать ее. В конце концов, уступая мольбам сына, она «всего лишь» рукой, на которой были надеты многочисленные кольца, дала императрице несколько пощечин. Окровавленная Алутэ упала на землю. Цыси и Ли Ляньин, предвкушая близкую смерть государя, ушли посовещаться. Император с императрицей тоже начали советоваться, что им делать: ведь наследника у них не было. Тунчжи вызвал Ли Хунцзао -- единственного сановника, на которого он считал возможным положиться, и вручил ему указ о назначении наследником принца Пу Луня[18]. Но Ли Хунцзао, понимая, что Цыси казнит его, если узнает все сама, тут же явился к ней. Вдовствующая императрица в ярости разорвала указ и велела больше не давать Тунчжи лекарств. Вскоре он умер.

Казалось бы, Цыси должна была благодарить Чжоу Даоина и Маленького Вана за то, что они совратили ее соперника, но ханжество оказалось важнее, поэтому, дознавшись обо всем, она сместила Вана с должности, а Чжоу и других евнухов, причастных к этому делу, забила до смерти палками. По словам китайских авторов, она так и не поняла, что ее сына сгубил не разврат, а ее собственная деспотичность. Впрочем, ее, наверное, мало волновали и судьба Тунчжи, и понимание чего бы то ни было, кроме своих интересов.

УБИЙСТВО ИЛИ САМОУБИЙСТВО?

Вскоре после смерти сына вдовствующая императрица расправилась и с его женой. Правда, теперь на защиту Цыси встает не только Кольдр, но и немецкий синолог Брандт, однако никаких доказательств защита не приводит, а у обвинения их более чем достаточно. К тем фактам, о которых говорилось в предыдущей главе, стоит добавить, что Алутэ крайне раздражала правительницу своей скромностью. Когда ее приглашали на дворцовые спектакли, она во время неприличных сцен отворачивалась. Цыси решила, что невестка презирает ее за развращенность, и задумала проучить дерзкую. Стоило той улыбнуться своему мужу, как Цыси объявляла, что она завлекает его. Когда же император заболел и жена не решалась навестить его, вдовствующая государыня обвинила ее в черствости. Алутэ пошла к мужу, но тут Цыси заявила, что та хочет погубить больного любовью.

При всей своей скромности Алутэ иногда умела быть твердой. Она помнила, что является законной императрицей, не желала становиться перед Цыси на колени и убеждала Тунчжи не делать этого, хотя понимала, чем ей грозит такое поведение. Рассказывают, что накануне своей смерти, последовавшей в начале 1875 года, императрица была беременна. Цыси, по-видимому, знала это, но наследник от строптивой невестки ее совершенно не устраивал; еще меньше привлекала ее Алутэ в роли главной регентши. Разлучив супругов, она не постеснялась обвинить императрицу в том, что та убила мужа развратом, то есть фактически приписала ей собственную вину: «У, лиса-оборотень! Это ты соблазнила и погубила моего сына, да еще хочешь быть Великой императрицей!? Скорее высохнут моря и рассыплются скалы, чем будет по-твоему!».

Неудивительно, что Цыси не захотела ждать родов Алутэ. Она потребовала срочно выбрать монарха под тем предлогом, что трон не должен оставаться пустым, а в результате посадила на этот трон... четырехлетнего ребенка, своего племянника Гуансюя.

Теперь Алутэ была уже вовсе «не нужна». Но она вряд ли покончила с собой от горя по мужу, как объявили в официальном указе, а, скорее всего, была доведена до смерти. Юй Жунлин изображает это таким образом:

«Вдова Тунчжи оказалась совершенно не у дел. В смятении она послала к своему отцу евнуха с тайным письмом, спрашивая совета. Когда евнух вернулся, она вскрыла конверт и ничего в нем не обнаружила[19]. Императрица поняла: отец намекает, что ей лучше всего покончить с собой. Тогда она отказалась от пищи и через семь дней умерла».

Согласно другим источникам, не сама Алутэ «отказалась от пищи», а Цыси «приказала ограничить последнюю в воде и пище» или «только» позволила это. Некоторые считают, что молодая императрица была просто отравлена, но они забывают о разнообразии приемов Цыси. Еще сомнительнее утверждение, будто Алутэ отравилась сама: дело в том, что, по страшным и малопонятным китайским законам, если императрица или наложница принимали яд, всех их родственников вырезали, а смерть от голода не преследовалась, и Алутэ, конечно, учла это.

Вполне вероятно также, что Чун И толкнул дочь на самоубийство не по своему разумению, а под нажимом Цыси, которая предположила, что Алутэ и ребенок в ее чреве заражены сифилисом. Впрочем, последней деталью она могла и не поделиться с сановником. В «Четырех удивительных делах при цинском дворе» Цыси велит сказать отцу Алутэ, будто та настолько убита кончиной мужа, что ей лучше последовать за ним. Чун И, оказавшись, в безвыходном положении, послал дочери коробку с булочками. Алутэ удивилась и, написав на дне коробки «Что это значит?», отослала ее назад. Отец ответил: «Не смею объяснять, ибо нет никого мудрее государыни». Тут только императрица все поняла и избавила свою семью от казни.

На следующий год после гибели Алутэ «какой-то цензор, которому до всего было дело, подал ко двору меморандум, сообщая, что в народе ходят разные слухи: одни говорят, что императрица умерла от горя, а другие -- что от голода. Поэтому необходимо внести во все это ясность, дать императрице похвальный посмертный титул и т. д. и т. п. Однако покойная императрица посмертного титула так и не получила, а цензор лишился своего места». Здесь, вероятно, имеется в виду чиновник Пань Дуньянь, продолжавший обличения даже после отставки. Пострадал и отец Алутэ, несмотря на его покладистость: он был выведен из Государственного совета и вновь обрел силу лишь через двадцать пять лет, в 1900 году, когда Цыси, словно в насмешку над ним, назначила его охранником своих личных покоев.

КАК ГУАНСЮЯ ВОЗВОДИЛИ НА ПРЕСТОЛ

Наиболее обобщенно из всех известных мне авторов эту историю передает Юй Жунлин: «Когда в 1874 году Тунчжи умер, не оставив наследника, ему, согласно обычаю, должны были выбрать преемника, вдову Тунчжи сделать Великой императрицей, а Цыань и Цыси отправить на покой в звании Величайших императриц. Но Цыси предпочитала реальную власть, поэтому она объявила своего племянника Цзай Тяня наследником не Тунчжи, а предшествующего императора (Сяньфэна), дала ему девиз правления Гуансюй (Продолжение блеска), сохранила за собой и Цыань титул Великих императриц и продолжала „царствовать из-за опущенной занавески"».

В других источниках уточняется, как именно происходило это событие: перед смертью Тунчжи Цыси призвала к себе сановников и со слезами (!) сказала, что положение императора безнадежно, надо выбирать наследника. Кто-то предложил принца Пу Луня, как старшего, но князь Чунь, очевидно уже получивший инструкции от Цыси (ведь именно Пу Луня, по одной из версий, хотел сделать своим преемником сам Тунчжи), заявил, что он принадлежит к слишком далекой родне. Цыси добавила, что из рода Пу вообще никто не годится, и выдвинула в наследники старшего сына князя Чуня и своей младшей сестры. Князь был потрясен и упал в обморок. Остальные придворные тоже были потрясены, но не посмели перечить.

Да, Чунь и его жена не хотели, чтобы их сын стал императором. Европейскому читателю это может показаться странным либо даже притворным, но на самом деле тут нет ничего удивительного. Зная печальную судьбу многих ставленников вдовствующей императрицы, князь и княгиня боялись, что она рано или поздно погубит и их сына. Так и произошло впоследствии: Цыси использовала Гуансюя в своих целях, а потом еще насмеялась над ним. Когда будущего императора «впервые доставили во дворец, он был болезненным четырехлетним ребенком. Целыми днями он плакал, вспоминая свою мать, и просился домой».

Некоторые авторы, основываясь на записях начала XX века, считают, что матерью Гуансюя была не княгиня Чунь, а сама Цыси, родившая ребенка от некоего приказчика фруктовой лавки. Его будто бы приводил во дворец Ли Ляньин. Разрешившись от бремени, вдовствующая императрица отдала сына на воспитание сестре, а любовника на всякий случай убила. Если это так, то здесь почти повторилась история с Тунчжи.

Другие полулегендарные записи рассказывают о кипарисе, который рос во дворе князя Чуня и якобы сулил его владельцу корону. Узнав об этом, Цыси притворилась, будто ей нужно хорошее дерево для дворцовых балок, и велела срубить кипарис. Но когда он свалился, из него неожиданно выползло множество змей. Перепуганная Цыси тотчас уехала и несколько дней не появлялась на аудиенциях. Князь Чунь тоже слег от страха, а впоследствии, возможно, был отравлен вдовствующей императрицей.

Свою сестру, княгиню Чунь, Цыси использовала только для того, чтобы с помощью ее подлинного или мнимого сына удержаться у власти, а на самом деле гносилась к ней хуже, чем, например, к сестре Ли Гяньина, так называемой Большой барышне, которой она даже разрешала сидеть в своем присутствии. Княгиня не могла этого снести и при любом удобном случае сказывалась больной, чтобы не ходить во дворец. Иногда между сестрами «вспыхивали ссоры; во время одной из них Цыси сказала княгине Чунь: „Тебе надо поучиться церемониям!", а та, взбешенная, ответила: „Хотя в дворцовых церемониях я понимаю меньше тебя, я все-таки настоящая княгиня". Этим она намекнула, что Цыси была наложницей, а не женой императора Сяньфэна. Разъяренная Цыси удалила сестру из дворца. Княгиня вернулась домой, заболела нервным расстройством и вскоре умерла». Как видим, князь и княгиня Чунь не зря беспокоились, когда их отпрыска назначили императором.

Между тем в некоторых западных работах это произвольное назначение преподносится сочувственно, лишь как свидетельство храбрости Цыси. «Желая удержать престол за своей семьей, -- пишет, например, Брандт, -- она со свойственною ей энергиею немедленно приняла решительные меры: не дожидаясь окончания прений о престолонаследии, она отправилась к зятю, взяла у него мальчика и перенесла его во дворец, где он был провозглашен императором». Кольдр с гораздо большим основанием трактует выбор Гуансюя наследником как своеобразный переворот, но оговаривает: «В противоположность предыдущему, этот государственный переворот совершился без всякого кровопролития», хотя справедливости ради следовало бы добавить, что так произошло не из-за мягкосердечия Цыси, а из-за того, что к тому времени она уже обладала большой силой.

К сожалению, эти сочувственные оттенки (правда, в сочетании с иными) проникли и в некоторые русские работы: «Несколько евнухов бегут во дворец принца Чуэна за царственным младенцем, которого приносят в тронную залу при звуке труб, литавр и пушечной пальбы. Обе императрицы стоят по сторонам трона, на который усаживают испуганного, плачущего ребенка... Этот дворцовый переворот, совершенный умелою рукою, доказывает находчивость и смелость императрицы. Он предоставляет ей фактическую власть еще на четырнадцать лет».

Вот последнее замечание, констатирующее, сколько времени осталось монарху до свадьбы и самостоятельности, очень метко; вместе с первым, ироническим абзацем оно раскрывает подлинный смысл очередного шага Цыеи.

ОТРАВЛЕННЫЕ ПИРОЖНЫЕ

Итак, Цыси вновь стала регентшей -- на этот раз уже не при сыне, а при племяннике. Но перед ней оставалось еще одно препятствие, которое давным-давно мешало ей: вдовствующая императрица Цыань, главная жена покойного Сяньфэна. Не исключена возможность, что Цыси хотела убить ее еще в конце 60-х годов, поэтому она и послала Ань Дэхая на юг, для связи с могущественными наместниками, но тогда ничего не получилось. Более того, Цыань участвовала в казни Ань Дэхая, затем выбрала невесту императору Тунчжи (в то время как кандидатура, предложенная самой Цыси, была фактически отвергнута), причем невестой этой оказалась строптивая Алутэ. Цыань, видимо, знала о любовной связи Цыси с Ли Ляньином и даже обвинила ее в непристойном возвышении этого «евнуха». Вероятно, она была осведомлена и об аналогичной роли Жун Лу и постаралась убрать его от сорегентши. Все это год от года усиливало неприязнь Цыси к Цыань, хотя та вела себя на редкость гуманно для китайского двора.