Сущность перестройки 1985–1991 гг.

Сам Горбачев подает эту проблему по-иному, утверждая, что данный вопрос был предметом широкого обсуждения в партийных кругах: «Еще в годы перестройки мы хотели социал-демократизировать КПСС (Курсив наш - В.П.). Была подготовлена соответствующая программа к намеченному XXIX съезду. Но путч и политика Б.Ельцина, фактически запретившая КПСС, сделали его проведение невозможным» (См.: Неоконченная история. Беседы Михаила Горбачева с политологом Борисом Славиным. М., 2001, Стр. 106).

По мнению Д. Волкогонова, когда Горбачев пришел к власти, Советский Союз, как древний витязь на распутье, стоял на «историческом перекрестке», от которого расходились три возможных пути: радикальные реформы, либеральное развитие, консервативная реставрация. Горбачев выбрал средний путь, пытаясь, согласно Волкогонову, создать модель, которая бы включала «лучшие социалистические и капиталистические элементы». Действовать Горбачеву приходилось «по ситуации», учиться было «не у кого», а отсюда «нерешительность и половинчатость» многих предпринимаемых шагов. Волкогонов подчеркивает, что перестройка вызвала «очень глубокие перемены в общественных умонастроениях», постепенно распадались мифы о КПСС, о «преимуществах социалистического строя», «демократизме» советской системы и многие другие. На результатах перестройки, считает Волкогонов, также сказался и личностный фактор, которым он объясняет так называемый парадокс Горбачева. По его мнению, генеральный секретарь «это человек большого ума, но слабого характера». Поэтому начав перестройку под лозунгом обновления социализма, Горбачев «помимо своей воли и желания» через шесть лет пришел к его ликвидации. (См.: Волкогонов Д. Семь вождей: Галерея лидеров СССР. М., 1995, Кн. 2, Стр. 310-312; 320-323; 330-331).

Далеко не все историки согласны с приведенной характеристикой, попытками в мягкости натуры генсека найти объяснение «политической невнятности» первого этапа перестройки. Так, А.С.Грачев ссылается на следующее мнение Е.Лигачева: «Нередко приходится слышать, что Горбачев - слабовольный человек. Это не так. Это кажущееся впечатление». Он также приводит реплику Горбачева, брошенную своему помошнику: «Я пойду так далеко, насколько будет нужно, и никто меня не остановит». По мнению самого Грачева, кажущаяся нерешительность Горбачева была связана с тем, что в своей политике он находился под давлением двух сил - консервативных (в лице правящей номенклатуры, переживших многих реформаторов и реформы и не желающих идти дальше «освежения» социалистического фасада) и радикальных, толкающих лидера к популистским импровизациям и ради этого вовсю использующего административный ресурс. Горбачев пытался не идти на поводу ни у той, ни у другой силы, а потому «заслужил репутацию колеблющегося и нерешительного политика» (См.: Грачев А.С. Горбачев. М., 2001, Стр. 151-152).

Эту особенность Горбачева-политика весьма образно описал в своих мемуарах Воротников: «Нередко на заседаниях Политбюро возникали серьезные споры. Выслушав всех, Горбачев общими фразами, призывами еще раз подумать (курсив наш - В.П.), поработать над замечаниями, как бы сближая различные позиции, свертывал дискуссию» (См.: Воротников В.И. А было это так… Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС. М., 1995, Стр. 165).

Могла ли советская элита успешно завершить перестройку ?

Проблема, вынесенная в заголовок, представляется одной из наиболее дискуссионных в литературе, посвященной перестройке. Естественно, что под успешностью понимается завершение перестройки в интересах всего общества, а не одной только советской элиты. Большинство ученых считает, что судьбу политических проектов (в том числе и перестройки), в конечном счете, определяет «структура общества», т.е. представители различных «групп интересов», осуществляющие власть.

По мнению академика Т.И. Заславской, в Советском Союзе имелось две силы, «наиболее заинтересованные» в перестройке и «готовые бороться за нее». Первую представляло реформаторское крыло номенклатуры - более «молодое, образованное, вестернизированное», которое было недовольно не только своим положением в системе власти «на вторых ролях», но и общим положением дел в стране. Второй силой являлась интеллигенция, «глубоко заинтересованная» в демократических правах и свободах. По мнению другого ученого М. Кастельса, судьбу перестройки в СССР определяли представители следующих «групп интересов»: коммунистические идеологи, властвующая элита государственного, советского и партийного аппарата, руководители больших государственных предприятий и сеть, «образованная номенклатурой и боссами теневой экономики». Борясь с представителями этих групп в ходе своих реформ, которые противоречили «корыстным интересам» государственной бюрократии и партийной номенклатуры, Горбачев «неумышленно инициировал процесс распада СССР» (См.: 10 лет без СССР: Перестройка - наше прошлое или будущее? … Материалы конференции. М., 2002, Стр. 18-19; Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество, культура. Пер. с англ. М., 2000, Стр. 438, 477-479).

В связи с вышеизложенным значительный интерес представляет оценка содержания политической реформы, в ходе которой столкнулись интересы различных социальных сил, прежде всего внутри советской номенклатуры - правящего класса СССР.

В современной научной литературе при всем многообразии подходов одним из наиболее распространенных определений понятия «элита» является следующее: «меньшинство, обладающее монополией на власть, на принятие решений относительно содержания и распределения основных ценностей в обществе» (См.: Кодин М.И. Общественно-политические объединения и формирование политической элиты в России (1990-1997). М., 1998, Стр. 67-68).

По подсчетам историка А.Д. Чернева, общее количество номенклатурных работников, проходивших в конце 80-х годов XX в. утверждение в Политбюро, Секретариате или отделах ЦК КПСС, составляло около 15 тыс человек. Тот же номенклатурный принцип подбора и расстановки руководящих кадров, что и в ЦК КПСС, осуществлялся и во всех остальных партийных организациях страны вплоть до первичных, что позволяло КПСС руководить экономической, политической и культурной жизнью страны, контролировать все сферы советского общества. По мнению ряда ученых, определение советской элиты как «номенклатуры» указывает на ее фундаментальный признак - неразделимость на отдельные функциональные группы. Вместе с тем, советская элита имела «иерархизированный характер» и была «стабильной» благодаря сильным вертикальным связям между ее различными уровнями. Бесспорный приоритет имела партийная элита, за ней следовали государственная и хозяйственная. Ученые отмечают, что в ходе перестройки элита изменилась «структурно и сущностно». Вместо монолитной номенклатурной пирамиды появились многочисленные элитные группировки, находящиеся между собой «в отношениях конкуренции». Новая элита утратила большую часть рычагов власти, присущих старому правящему классу. В результате реформ выросла роль экономических факторов для управления обществом, появилась необходимость поиска союзников, временных альянсов «ради достижения конкретных целей». Эти элитные группы стали более динамичными, количество их резко выросло, между ними активизировались «горизонтальные и неформальные связи». По данным социолога О. Крыштановской, около трети элиты начала 90-х годов состояло в номенклатуре ЦК КПСС в 1988 г., а остальные две трети пришли в правящий слой из «предноменклатурных» должностей, что дало ученым основание говорить о смене элит на рубеже 80-90-х годов как о «революции заместителей» (См.: Чернев А.Д. Правящая партия в системе советского государственного управления / Проблемы отечественной истории. Вып. 8. М., 2004, Стр. 168-169, 185; Кодин М.И. Общественно-политические объединения и формирование политической элиты в России (1990-1997). М., 1998, Стр. 74-76; Крыштановская О. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту / Общественные науки и современность. 1995, № 1, Стр. 62).

Для лучшего понимания указанного процесса обратимся к историческим фактам. Уже к осени 1987 г., по мнению генерального секратеря ЦК КПСС Горбачева, назрела необходимость изменить действующую систему управления экономикой, оставить за партией только политические функции, передать государственную власть Советам. Главный вопрос состоял в способе решения указанных проблем: делать это эволюционными, постепенными преобразованиями, пытаясь сохранить стабильность, или революционной ломкой? По свидетельству Горбачева, те члены Политбюро, которые занимали государственные посты, выступали за решительное освобождение аппарата ЦК от «несвойственных функций» (опеки обороны, внешней политики), тогда как секретари ЦК старались сохранить свои «наделы». В создавшемся положении Горбачев решил активно проводить политическую реформу, смысл которой видел в «передаче власти» из рук монопольно владевшей ею коммунистической партии Советам через «свободные выборы народных депутатов» (См.: Горбачев М.С. Жизнь и реформы. М., 1995, Кн. 1, Стр. 407, 423). Трудность проведения реформы, замечал в этой связи Горбачев, заключалась в сохранении в руках партийно-государственной бюрократии «основных рычагов власти», поэтому пришлось организовать «мощное давление» на эту бюрократию со стороны радикально настроенной части общества, а также путем «отсечения» консерваторов из партийно-государственной среды.

В июне 1988 г. состоялась XIX Всесоюзная партконференция, одобрившая реформу центральных органов власти. Было решено воссоздать в качестве высшего органа представительной власти Съезд народных депутатов. Резкой критике на конференции был подвергнут аппарат ЦК КПСС.

На начальном этапе перестройки большая часть партийных кадров была уверена, что, несмотря на недостатки, «у нас нет, и в обозримое время не предвидится другой политической силы, кроме Коммунистической партии, способной осуществить намеченные реформы и обеспечить стабильность стране». Со временем все больше людей приходило к мысли, что партия становится «ненужной обществу», что партийные учреждения «паутиной оплетают» законные управленческие структуры - Советы, министерства, профсоюзы, что кочан капусты или морковки успешно вырастают и «без политического руководства КПСС». Нередко наиболее радикально настроенные люди задавались вопросом: раз партия, «всегда мудрая вела по единственно правильному, ленинскому пути и завела в застой, так разве все это не дает права высказать партии то, что о ней думают?» (См.: Партия и перестройка: Дискуссионные листки «Правды». М., 1990, Стр. 12, 53, 85, 207-208 ).

Практически политическая реформа означала сокращение партийного аппарата на 700-800 тыс. человек. Историки отмечают, что своей реформой Горбачев не просто сокращал численность аппарата, на деле он «разрушал стабильность правящего класса СССР». Его попытка осуществить «разгосударствление» партии, избавить ее от надзора за деятельностью государственных органов значила риск, что ни партия, ни государство «не переживут этой операции».

Единый до этого партаппарат стал расслаиваться, поняв, что перестройка несет угрозу, прежде всего его благополучию. Большинство рядовых членов переставали платить партийные взносы и в массовом порядке выходили из партии: если в 1988 г. сдали свои партбилеты 18 тыс человек, то в 1989 г. - 137 тыс. Более половины вышедших из партии были рабочие.

Однако, в отличие от предыдущей практики советской эпохи, расставание с партией при Горбачеве вовсе не означало для вчерашней номенклатуры закат карьеры. Перестройка открыла ранее невиданные возможности: в 1990 г. только в кооперативной деятельности участвовало около 1 млн. человек, развернулся акционерный ажиотаж, стали создаваться коммерческие банки, накапливающие значительные средства за счет «отмывания» денег, полученных из государственного бюджета. И бывшая советская номенклатура не стояла в стороне от набиравших силу рыночных процессов, а активно участвовало в них, полностью используя свой административный ресурс. Значительная часть иерархов прошлого перешла в частный сектор.

Историки отмечают, что часть прежней номенклатуры двинулась в КПРФ и стала оформляться в «агрессивную антиперестроечную силу», другая - в лагерь демократов, а региональные элиты, освободившись от страха перед центром, «развернулись в сторону отныне безопасных националистических и сепаратистских движений» (См.: Грачев А.С. Горбачев. М., 2001, Стр. 237, 241-243).

Наиболее зримо раскол внутри правящего класса Советского Союза проявился во время августовского путча 1991 г., который стал последним актом трагедии распада СССР.

Мнение автора

Мы полностью разделяем мнение тех историков, которые считают, что в ходе перестройки правящий класс Советского Союза в целом оказался не способен ни на что, кроме защиты собственных привилегий. Качество советской элиты оказалось весьма невысоким - даже среди ближайшего окружения Горбачева постепенно, по мере нарастания трудностей, личные амбиции и политические претензии взяли верх над общегосударственными интересами - поэтому задача перестройки общества в интересах этого общества оказалась не по плечу советской номенклатуре, в массе своей остававшейся прежней, умевшей только приказывать и подчиняться приказам. К перестройке оказалось не готово не только общество, большая часть которого проявляла знакомые по предшествующим годам черты социального иждивенчества и по-прежнему ждала указаний сверху по вопросу «как жить дальше», но и правящая бюрократия, поскольку утрата власти КПСС на деле означала и утрату единственной силы, которой она обладала, директивного управления.

Что «сгубило» перестройку: политика или экономика?

У данной темы есть как минимум два аспекта, которые по-прежнему вызывают многочисленные споры и дискуссии. И не только в научной среде.

Первый аспект выражен в работах экономистов, которые убеждены, что в горбачевскую эпоху без политических изменений были «невозможны экономические реформы». Яркий пример - работы экономиста, профессора МГУ, а затем народного депутата СССР и мэра Москвы Г.Х. Попова. Фигура эта во многом знаковая: эволюция его взглядов и политическая деятельность отразили настроения и взгляды значительного слоя столичной интеллигенции, ставшей одной из ведущих сил перестройки. В первые годы перестройки главную задачу экономической науки Г. Попов видел в «уточнении модели социализма». Лозунги его предвыборной платформы в качестве избранника на пост народного депутата СССР включали причудливую смесь нового со старым: «социалистической собственности - хозяев», «землю тем, кто ее обрабатывает», «доходы - по труду», «республикам и регионам - экономическую самостоятельность», «цены регулирует рынок», но, одновременно, он требовал «стабильности» государственных розничных цен и сохранение госзаказа на предметы первой необходимости. В этом вопросе он готов был пойти даже на «введение карточек». Однако в декабре 1989 г. центральным вопросом, требующим вынесения на Верховный Совет, он считал уже вопрос о собственности - «мы должны признать плюрализм всех видов собственности». На словах он еще не порывал с социализмом, хотя признавал, что административная экономика «не решила и не может решать», используя ленинское выражение, коренную задачу социализма - «создать высшую в сравнении с предшествующим строем производительность труда». Вместе с тем Г. Попов убежден, что «невозможно» осуществить реальные экономические преобразования в действующей политической системе, т.е. в его шкале приоритетов политический аспект реформы вышел на первое место в сравнении с экономическим. Это превращение экономиста в политика произошло тогда , когда большинству населения Советского Союза стало ясно - среди всего пакета реформ именно экономические достижения перестройки оказались минимальными - народ стал жить хуже, чем в предшествующие годы. Следовало не только дать объяснение этому факту, но и найти виновных. Корни экономических провалов перестройки стали усматривать в несовершенстве советской политической системы. Сказалась и вовлеченность многих активных участников перестройки в политическое противостояние Горбачева с Ельциным. Во многом по этим причинам в декабре 1990 г. Попов считал главным в демократической программе «преодоление всевластия Советов, десоветизацию». По его мнению, когда появятся разные виды собственности, рынок, новые классы общества, их партии, - тогда «создадутся условия для нормального демократического механизма». Эта демократическая платформа была озвучиванием политики главного горбачевского конкурента - Б.Н. Ельцина (См.: Попов Г.Х. Избранные труды. Т. 8. Перестройка Горбачева. М., 1996, Стр. 153, 179, 438-439, 441-443, 454, 484, 508-509, 540, 642-643).

Другая точка зрения на проблемы экономического реформирования советской системы представлена преимущественно работами политиков, многие из которых убеждены, что, «если бы удалось подвигнуть М. Горбачева на то, чтобы экономическим задачам было подчинено все остальное, судьба Советского Союза сложилась бы, несомненно, по-другому». Так, секретарь ЦК КПСС Фалин, будучи одним из проводников горбачевской политики, в докладных записках на имя главного реформатора страны пытался доказать, что время государственного социализма безвозвратно ушло и он «мертв», что следует отказаться от прежних форм «производства, распределения и обмена», которые порождают главный антагонизм в советском обществе - «отчуждение человека от собственности и власти». В качестве одной из главных мер предлагалось «немедленное» введение свободы торговли и «реальное равноправие всех видов собственности». Без этого, предупреждал автор, перестройка «обречена на террор недоумков и умных злодеев». (См.: Фалин В. Конфликты в Кремле: Сумерки богов по-русски. М., 1999, Стр. 69, 243-245, 269).

Таким образом, несмотря на мучительный поиск выхода из кризиса, теоретическая мысль реформаторов вращалась преимущественно в кругу идей марксизма-ленинизма - не владея другими идеологическими ориентирами, лидеры перестройки пытались приспособить для своих целей «социализм в ленинской редакции».

Рефрен о том, что экономические проблемы страны были принесены Горбачевым «в угоду своим личным политическим интересам» многократно повторен также в мемуарах В. Павлова, Н. Рыжкова, В. Воротникова и многих других сподвижников Горбачева. Так, Воротников утверждал, что только в декабре 1989 г. правительством была разработана и представлена «комплексная, взвешенная программа экономического реформирования хозяйства страны», а до этого шли лишь разговоры, касающиеся «частных экономических проблем» (См.: Воротников В.И. А было это так… Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС. М., 1995, Стр. 322).

К этому времени на Западе социалистическая мысль выработала критический подход к оценке советского опыта. Так, в 1982 г. на пленуме ЦК Итальянской Компартии был сформулирован тезис о том, что «фаза развития социализма, начавшаяся с Октябрьской революции, исчерпала свою побудительную силу, способности этих стран к политическому, экономическому, культурному обновлению вступили в состояние кризиса». Подчеркивалось, что речь идет не о простом отставании, а именно о кризисе, об исторической бесперспективности «государственного социализма» (См.: Всемирная история экономической мысли. Т. 5, М., 1994, Стр. 283 - 286). Эти идеи стали популярны в годы перестройки и в Советском Союзе.

Подлежала ли советская экономика реформированию?

И для зарубежных, и для российских ученых характерны несколько точек зрения по затронутой проблеме.

Во-первых, выделяется подход, в соответствии с которым идея «улучшенного» или рыночного социализма «является полностью надуманной и нереалистичной» Единственной эффективной экономикой считается капиталистическая рыночная экономика, а модернизация социализма советского типа «обречена на провал». В наиболее полном виде данная точка зрения была высказана еще в 1922 г. известным экономистом Б. Бруцкусом, который доказывал в своих работах, что социализм как положительная система «невозможен», а экономическая проблема социализма «неразрешима», поскольку эта система «не располагает механизмом для приведения производства в соответствие с общественными потребностями». Все важнейшие элементы хозяйственной свободы (хозяйственная инициатива, свобода организации потребления и свобода труда) в социалистическом обществе имеют место только в форме «государственного принуждения». По прямому распоряжение Ленина Бруцкус был выслан из Советской России как идейный противник большевизма (См.: Бруцкус Б.Д. Социалистическое хозяйство. Теоретические мысли по поводу русского опыта. М., 1999, Стр. 48-49, 58, 68-69, 72). Точку зрения Бруцкуса сегодня разделяют и многие современные отечественные экономисты, но далеко не все.

Второе направление - это те, кто утверждал, что реформирование советской экономики - дело возможное, но исключительно сложное и противоречивое, что процесс реформирования неизбежно повлечет «трудности и временные ухудшения», поэтому для успеха необходимы «выдержка и постепенность» как со стороны народа, так и политической элиты. Так, Рязанов считал, что все послевоенные экономические реформы в нашей стране следует охарактеризовать как период слома административно-командной системы и реального возрождения товарно-рыночных отношений. По его мнению, к 1985 г. советская экономика представляла собой «фактически смешанное, многосекторное хозяйство с ограниченным действием рыночных механизмов», которые проявлялись в первую очередь на рынке товаров и услуг. Он считал, что в 70-е годы Советский Союз упустил исторический шанс в деле реализации назревшей технической модернизации народного хозяйства, который заключался в рациональном использовании огромной экспортной выручки, получаемой СССР от вывоза энергоресурсов (нефти, газа, электроэнергии). Одной из главных причин неудач перестройки в области экономики Рязанов полагал то, что проведение экономических реформ привело к «возрождению» в России стратегии догоняющего развития, имитированию и использованию в нашей стране хозяйственных форм стран-лидеров. Тем самым, по его мнению, воспроизводился «исторически уходящий» тип раннего индустриального капитализма. Перспективная цель, по его мнению, должна быть связана с ориентацией на отрасли обрабатывающей промышленности и «особенно» наукоемкой продукции (См.: Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX - XX вв. М., 1998, Стр. 390, 392-393, 432-434, 449).

Как правило, подчеркивали ученые, сторонники подобного подхода акцентировали внимание на ошибках Горбачева и его коллег, что позволяло им оправдывать правильность собственных теоретических построений.

Приверженцы третьего направления рассматривали кризис советской экономики как результат «неудачной попытки» приспособить социалистическую систему к потребностям постиндустриальной эпохи - государственная власть попыталась использовать прежнюю мобилизационную модель «для прорыва за рамки индустриализма», но советская экономика «не смогла» адаптироваться к вызовам времени (См.: Экономика переходного периода: Очерки экономической политики посткоммунистической России. 1991-1997. Под ред Е.Гайдара. М., 1998, Стр. 55-57.).

Группа экономистов под руководством Е.Т. Гайдара обращала внимание на то, что выбор модели реформирования советской экономики в 80-е годы объяснялся двумя главными моментами. Во-первых, существовала идеологическая альтернатива между мобилизационной (военный коммунизм или ускоренная индустриализация) организацией экономической жизни и либеральной (с элементами децентрализации и рынка). Экономические успехи, достигнутые в эти годы в США, Великобритании и Чили, считает Гайдар, рассматривались общественным мнением в СССР как результаты осуществления «либерального курса». Таким образом, проникновение либеральной идеологии в среду советской научной интеллигенции создала реальную базу для реформирования. Во-вторых, выбор конкретной программы был связан с политическими обстоятельствами, тем практическим опытом, который был накоплен коммунистическими странами к этому времени. Советское руководство во главе с Андроповым больше склонялось в пользу чешско-венгерской модели, а не китайской. Ко времени правления Горбачева в СССР уже имелась программа реформ, считает Гайдар, хотя и «не в виде целостного документа», а в форме многочисленных записок в директивные органы. Одна из наиболее известных - закрытый доклад академика Т. Заславской в 1983 г., получивший скандальную известность благодаря публикации на Западе (См.: Экономика переходного периода. Очерки экономической политики посткоммунистической России. 1991-1997. М., 1998, Стр. 58-65).

Ученые отмечают, что Горбачев взял на вооружение идеи, легшие в основу программы «совершенствования хозяйственного механизма», отличительными признаками которой являлись: активизация деятельности предприятий и работников; наличие Госплана и других директивных органов, обеспечивающих «сбалансированность» советской экономики; запрет на проблему «реформы собственности», которую полностью обходили молчанием. Нерешенность проблемы собственности оставляла для разработчиков программ надежду, что «мудрый центр» будет вмешиваться и подправлять рыночные процессы, «когда они будут давать сбои».

Таким образом, программа пыталась объединить преимущества двух систем - плановой социалистической и рыночной капиталистической, что, по мнению экономистов, изначально делало эту программу «непоследовательной и внутренне противоречивой». Многие элементы этой программы были известны Горбачеву, когда он стоял во главе Ставропольского края. Именно тогда опыт внедрения бригадного подряда и «полного хозрасчета» в первичных трудовых коллективах приводил к резкому росту производительности труда и заработков. Несмотря на это, как считал помощник Горбачева по экономике Н. Петраков, в собственном багаже экономических знаний генерального секретаря был лишь «пустой чемодан», который еще предстояло заполнить. Горбачев не скрывал от своих коллег по Политбюро то, что они знали и без него: «страна стоит в очередях; живем в постоянном дефиците - от энергоносителей до женских колготок; жирует только военный сектор; накапливается технологическая записимость от Запада».

Экономисты считают, что в момент прихода Горбачева к власти у советской элиты не было осознания того факта, что не только экономика, но и вся советская система находились в кризисе. Поэтому первые шаги Горбачева в направлении ускорения в области народного хозяйства были обусловлены привычной логикой «мобилизационного подхода» - следовало усиленно развивать машиностроительный комплекс. К октябрю 1985 г. в СССР на основе концепции ускорения были подготовлены проекты новой редакции программы партии и основные направления на двенадцатую пятилетку и на период до 2000 г., утвержденные на XXVII съезде партии. По существу новый курс заменил установку, содержащуюся в прежней хрущевской редакции программы, о построении «основ коммунизма» за 20 лет. При этом сохранилось упоминание о «коммунистической перспективе» как высшей фазе. На съезде также предлагалось «преодолеть предубеждения относительно товарно-денежных отношений», декларировался принцип хозрасчета, согласно которому предприятия и объединения «полностью отвечают за безубыточность своей работы», а государство «не несет ответственности по их обязательствам» (См.: Материалы XXVII съезда КПСС. М., 1986, Стр. 5, 139-140, 39-41, 147, 331).

Известный экономист Л. Пияшева считала, что идея хозяйственной самостоятельности государственных предприятий заключалась в переводе их на режим самоокупаемости и самофинансирования, но «без отлучения» от бюджета и введения неумолимо действующего механизма банкротств для всех «несамоокупаемых» предприятий. По этой причине реализация идеи не давала ни экономического роста, ни дополнительного дохода для бюджета. В выигрыше оставались только директора предприятий, которые использовали полученную свободу для «удовлетворения своих личных потребностей». Концепция предусматривала раздел производимой на госпредприятиях продукции на «плановую» (социалистическую) и «сверхплановую» (коммерческую). Как только у госпредприятий появилась возможность реализовывать часть своей «сверхплановой» продукции через открываемые ими кооперативы, сразу же начался отток ресурсов из основных производств в «дочерние», а через них - в сферу личного потребления тех, кто «сидел» на ресурсах, собственности и деньгах. «Это было неизбежно», отмечает Пияшева, т.к. полученные от коммерческой продажи «сверхплановой» продукции средства нельзя было легализовать и они должны были уходить «в тень». По ее мнению, попытка Горбачева осуществить экономическую реформу была несостоятельной, поскольку в России «отсутствовало право» для каждого быть частным собственником и свободно заниматься предпринимательской деятельностью. Помимо этого, замечает Пияшева, Горбачев не шел на более радикальные преобразования «из опасения массовой безработицы», которая могла начаться в результате приватизации (См.: Россия: 21 век… Куда же ты? М., 2002, Стр. 78-81).

О плюсах и минусах внешней политики Горбачева

Как метко заметил Д. Волкогонов, для Запада популярность Горбачева была связана в первую очередь с тем, что он стал «символом ухода с политической сцены большевистского монстра» (См.: Волкогонов Д. Семь вождей. Галерея лидеров СССР. Кн. 2, М., 1995, Стр. 362).

В декабре 1990 г. Горбачеву была присуждена Нобелевская премия мира, однако обстановка внутри страны не позволила президенту поехать получить присужденную ему премию. Немалая часть населения задавалась вопросом: за что Горбачеву дали премию? Страна в развале - а ему премия! Именно к концу 1990 г. разрыв между внешнеполитическим триумфом президента и последствиями его политики внутри страны стал очевиден для многих. Напряженной оставалась обстановка в Тбилиси, Южной Осетии, Нагорном Карабахе, Баку, Чечне, Прибалтике. На IV-м съезде народных депутатов СССР с предупреждением о готовящемся перевороте выступил министр иностранных дел страны Э. Шеварднадзе, подавший в отставку. О деятельности деструктивных сил, имеющих «далеко идущие цели», говорил на съезде и премьер Н.И. Рыжков. На съезде также было предложено включить в повестку дня вопрос о недоверии Президенту СССР, что свидетельствовало о серьезном недовольстве политикой Горбачева во внутренних и внешних делах. Наблюдатели отмечали разрыв президента с прогрессивной частью своего окружения. В декабре было принято решение Моссовета о нормированном распределении продовольственных товаров. Возник бюджетный кризис, в новый 1991 г. СССР вступил без плана и бюджета. Таковы лишь отдельные штрихи, характеризующие обстановку уходящего 1990 г.

По свидетельству его помощника Черняева, в эти дни генеральному секретарю приходили «пачки телеграмм» от населения, в которых Горбачева поздравляли с «премией империалистов» за то, что он «развалил» Советский Союз, «предал» Восточную Европу, «отдал» ресурсы американцам, а средства массовой информации - «сионистам» (См.: Черняев А.С. Шесть лет с Горбачевым: По дневниковым записям. М., 1993, Стр. 384).

На этом фоне и внешняя политика Горбачева стала терять поддержку внутри страны. Описывая обстановку тех дней, Шеварднадзе замечал, что «теневая» власть отвоевывала сданные позиции, выходила из тени и начинала действовать открыто». Если бы демократические силы были сплочены, замечает он, это наступление можно было «остановить». Однако отсутствие среди единомышленников «единодействия» вынудило его уйти в отставку. Политические оппоненты отставного министра иностранных дел объясняли его добровольный уход «стремлением уклониться от ответственности за просчеты, якобы допущенные во внешней политике» (См.: Шеверднадзе Э. Мой выбор. В защиту демократии и свободы. М., 1991, Стр. 20-21).

Какой же была внешняя политика в эпоху Горбачева по свидетельству тех, кто ее творил? Какова ее оценка историками?

Биограф первого президента СССР Грачев отмечает, что у Горбачева еще весной 1985 г. имелся перечень первоочередных внешнеполитических задач, подлежащих решению. В рабочих блокнотах генсека среди приоритетов значилось: «покончить с гонкой вооружений», «уйти из Афганистана», «наладить отношения с США и Китаем» (См.: Грачев А.С. Горбачев. М., 2001, Стр. 179). Биограф указывает, что Горбачеву приходилось считаться со сложившимися между двумя сверхдержавами внешнеполитическими стереотипами - смотреть друг на друга «через амбразуру». Посягнув на это стратегическое «равновесие страха» Горбачев, подчеркивает его биограф, выбил одну из важнейших опор из-под собственного кресла. Если раньше советские люди мирились со своей убогой жизнью и добровольно отдавали на оборону последнее, то превращение вчерашнего врага в партнера меняло и их сознание - недовольство своей жизнью они обращали на тех, кто ими управлял.

Оппоненты Горбачева ставили ему в вину то, что проводя перестройку, он и его сподвижники «не заботились об идейных, социально-экономических, политических и исторических системных основах» советского строя, что обреченность перестройки заключалась в ее «верхушечном» характере, в результате чего «власть постепенно становилась инородным телом внутри системы, в первую очередь по отношению к ее основам», что за фасадом перестройки «шел энергичный процесс смены ориентиров», в котором первую скрипку играли Яковлев и Шеварднадзе. Среди основных и, по мнению этих оппонентов, «разрушительных» для советской системы лозунгов перестройки были следующие: общечеловеческие ценности и их приоритет перед классовыми, что привело к пересмотру итогов второй мировой войны, нарушению соглашений Ялтинской и Потсдамской конференций, Хельсинского совещания, провозгласивших незыблемость послевоенных границ, вызвало ликвидацию Организации Варшавского договора, СЭВа, ГДР и «подготовило» развал СССР; вхождение в мировую цивилизацию, которое стало возможно для нашей страны лишь «после краха» социалистического системы; демократизация общества, которая привела к «децентрализации и распаду могущества» России; переосмысление истории, которое на деле превратилось в «оплевывание прошлого», в надежный механизм «разрушения исторической памяти народа» (См.: Россия - 2000. Современная политическая история (1985-1999 годы). Т. 1. Хроника и аналитика. М., 2000, Стр. 572-573, 617-618).

Советские лидеры, в первую очередь Горбачев и Шеварднадзе, критиковались «за потерю» Восточной Европы и Германии, за изолюцию и ослабление страны, за перечеркивание неразумными политическими действиями итогов войны и ее завоеваний, за которые заплатили непомерную цену целые поколения, за напрасно «пролитую советским народом кровь во имя освобождения Европы от нацизма». На церемонии подписания Договора по обычным вооружениям в Европе, министр обороны СССР маршал Д.Язов сказал в узком кругу: «Мы проиграли третью мировую войну без единого выстрела» (См.: Боффа Дж. От СССР к России: История неконченного кризиса. 1964-1994. М., 1994, Стр. 202).

Отвечая на подобные обвинения, в частности на то, что Горбачев «сдал социалистические страны», бывший президент СССР писал, что эти мысли выдвигали «приверженцы имперской идеологии», для которых привычным является право сильного распоряжаться чужими странами как своей собственностью, «играть судьбами народов». Обращаясь к недавней истории взаимоотношений СССР и стран «социалистического содружества», Горбачев указывал, что в этих странах нами насаждалась модифицированная «сталинская модель социализма», а все попытки этих стран вырваться из «дружеских объятий» сверхдержавы «пресекались неукоснительно». В качестве примера он приводил события в ГДР в 1953 г., в Венгрии в 1956 г., в Чехословакии в 1968 г. (См.: Горбачев М.С. Жизнь и реформы. Кн. 2, М., 1995, Стр. 474-475).

Не было единодушия в отношении политической линии Горбачева и у руководителей «социалистического лагеря». Кадар и Хонеккер не верили в «необратимость» перестройки и занимали выжидательную позицию, Живков предостерегал, ссылаясь на хрущевскую политику, что перестройка может «дестабилизировать социалистическое содружество», а лидер румынских коммунистов Чаушеску занимал откровенно враждебную позицию.

А.В. Козырев, назначенный в 1990 г. министром иностранных дел России, в бытность свою работником МИД СССР главную свою задачу в годы перестройки видел в том, чтобы участвовать в «демонтаже отживших идеологических догм». «Суть дела, - пишет он в мемуарах, - состояла в том, чтобы продвинуть в официальные советские документы, вплоть до выступлений по внешнеполитическим вопросам генерального секретаря ЦК КПСС, «крамольные» формулировки, которые если не сразу, то в потенции открывали бы возможности для подрыва, а затем и полного пересмотра коммунистической догматики». Своими оппонентами в Политбюро он называл Е.К. Лигачева, в МИДе - Г.М. Корниенко, а своими сторонниками - Г.Х. Шахназарова и А.С. Черняева, при «ведущей роли» А.Н. Яковлева и Э.А. Шеварднадзе. По его мнению, Горбачев со своими заявлениями о новом политическом мышлении «создавал своеобразное прикрытие для подобных далеко идущих интерпретаций». Козырев скептически относился к Горбачеву и его последователям, считая, что к 1989 г. они исчерпали себя, прежде всего потому, что «стремились во что бы то ни стало сохранить верность социалистическому выбору, подновить, модернизировать советскую систему при полном непонимании ее обреченности». Истоки новой российской концепции национальной безопасности Козырев видел в «идеях А.Д. Сахарова», который, по его мнению, соединил тезис об обуздании гонки ядерных вооружений с решением проблемы «взаимоотношения человека и государства в нашей стране» (См.: Козырев А. Преображение. М., 1995, Стр. 42-46, 72).

Советские дипломаты возражали против подобного упрощенного подхода в оценке сложнейших внешнеполитических проблем, стоящих перед Советским Союзом на рубеже 70-80-х годов. Так, по мнению того же Г.М. Корниенко, именно в эти годы имелись возможности для достижения компромисса с Западом в области разоружения. Он называл А.А. Громыко «убежденным сторонником» разоруженческой линии, «главным генератором» идей в этой области. Иное дело, отмечал Корниенко, что когда дело доходило до выработки конкретных позиций, а военные были против того или иного решения, то Громыко «не шел на конфликт с ними». В целом он считал, что для советской внешней политики была характерна «недооценка», а иногда «игнорирование» возможностей упрочения безопасности государства «политическими средствами», а не дальнейшим увеличением и без того чрезмерных расходов на оборону(См.: Ахромеев С.Ф., Корниенко Г.М. Глазами маршала и дипломата: Критический взгляд на внешнюю политику СССР до и после 1985 г. М., 1992, Стр. 40-45).

XXVII съезд КПСС официально провозгласил новый внешнеполитический курс страны и определил три основных направления деятельности: преодоление конфронтации между Востоком и Западом, урегулирование региональных конфликтов, отказ от идеологических предпочтений в отношениях с другими государствами и признание существующего миропорядка. Для решения первой задачи важнейшее значение имели встречи М.С. Горбачева с президентом США Р.Рейганом в Женеве в 1985 г., в Рейкьявике и Вашингтоне в 1986 г., в Москве в 1988 г. Итогом первых встреч было подписание совместного заявления, констатирующего, что «ядерная война недопустима», поскольку «в ней не может быть победителей», и что «стороны не будут стремиться к военному превосходству друг над другом». В декабре 1987 г. была достигнута договоренность о ликвидации в Европе советских и американских ракет средней и малой дальности; соглашение было дополнено установлением системы взаимного контроля. Помимо этого, СССР ликвидировал часть своих ракет средней и малой дальности, расположенных в Сибири и на Дальнем Востоке. Военные, в первую очередь начальник Генштаба С. Ахромеев полностью разделили позицию президента Горбачева.

Западные историки и политики подчеркивают тот факт, что во многом благодаря внешней политике Горбачева удалось покончить с «холодной войной» и гонкой вооружения.

В феврале 1988 г. Горбачев объявил о выводе войск из Афганистана, который начался 15 мая, а в феврале 1989 г. последний советский солдат покинул Афганистан. Это решение далось Горбачеву нелегко. Еще при Брежневе в 1981 г. на Политбюро было принято решение «вести дело к уходу», но весь вопрос заключался только в том - как, когда и на каких условиях уходить. По советским данным, на афганскую авантюру наша страна ежегодно тратила 1 млрд. рублей. Горбачева беспокоил не только вопрос о падении авторитета СССР в странах «третьего мира», но, как он выразился: «Перед своим народом не рассчитаемся: за что столько людей положили?». Министр обороны маршал Соколов подтверждал, что «выиграть войну военным путем невозможно». Решение Горбачева об уходе советских войск из Афганистана поддержали на Политбюро и его ближайшие соратники - Рыжков и Лигачев. Однако, даже приняв решение об уходе, Горбачев ставил, как показало развитие последующих событий в этом регионе, невыполнимую задачу - не только «восстановить дружественную и нейтральную страну», но сделать так, чтобы в Афганистане «не осели США со своими базами».

В этот период практически во всех социалистических странах к власти пришла оппозиция. В марте 1991 г. официально перестала существовать Организация Варшавского Договора. Таким образом впервые с 1945 г. Советский Союз оказался без военных союзников в Европе.

Важнейшим событием этого периода стало объединение Германии. В ноябре 1989 г. рухнула берлинская стена, более тридцати лет разделявшая немецкий народ. 12 сентября 1990 г. в Москве ФРГ, ГДР, Франция, СССР, Великобритания и США подписали Договор «Об окончательном урегулировании в отношении Германии». Статья 1 гласила, что объединенная Германия будет включать территории ГДР, ФРГ и «всего Берлина». Этим договором подтверждался также «окончательный характер границ» объединенной Германии, то, что она «не имеет никаких территориальных претензий к другим государствам» и не будет выдвигать таких претензий «в будущем». Правительства ФРГ и ГДР подтвердили свой отказ от «производства, владения и распоряжения ядерным, биологическим и химическим оружием» и заявили, что объединенная Германия также будет придерживаться этих обязательств. Договор предусматривал сроки вывода советских войск с территории ГДР и Берлина. Устанавливалось право объединенной Германии «на участие в союзах», страна обретала «полный суверенитет над своими внутренними и внешними делами» (См.: Россия - 2000. Современная политическая история (1985-1999 годы). Т. 1. Хроника и аналитика. М., 2000, Стр. 621-623).

Как могло произойти это знаменательное событие, какова его оценка в современной исторической литературе?

По мнению западных исследователей, проблема послевоенного переустройства Германии была «центральной» в отношениях между державами-победительницами и она же стала «препятствием» для союза СССР с западными державами. Когда сплоченность одного из противостоящих военно-политических блоков - Организации Варшавского Договора - «начала разрушаться», факторы раскола Германии стали казаться немецкому обществу «менее весомыми», чем факторы воссоединения, а быстрота и политическая сила процесса воссоединения «опрокидывала всякое сопротивление» (См.: Эннио Ди Нольфо. История международных отношений (1918-1999). В 2-х т. Пер. с итал. Т.2. М., 2003, Стр. 726).

Российские историки отмечали, что когда германский вопрос перешел в плоскость практического решения, то ни Горбачев, ни политическая элита страны, ни само советское общество «не были готовы к такому повороту дел». Первоначально Горбачев ограничивался «общими рассуждениями», но затем на узком совещании в январе 1990 г. советским руководством была выдвинута идея «шестерки» - формирования специального переговорного механизма в составе четырех держав-победительниц (СССР, США, Великобритании, Франции) и двух германских государств (ГДР и ФРГ) для обсуждения международных аспектов объединения Германии. При этом, по мнению российских историков, советское руководство опасалось выхода ситуации из-под контроля и возникновения вооруженного конфликта в Европе; оно также «не желало» и «не имело возможности» применить военную силу, чтобы воспрепятствовать объединению Германии. Не последнюю роль играло то обстоятельство, что в условиях ухудшения экономической ситуации в Советском Союзе Горбачев рассчитывал на получение иностранных кредитов, в том числе от германских банков. Историк Наринский считает, что Горбачев и его соратники «переоценили» готовность западных партнеров играть по новым «правилам игры», а потому «не зафиксировали договоренности» об отказе от последующего продвижения НАТО на восток. Его общая оценка деятельности реформатора во внешней политики следующая - Горбачев внес «большой вклад» в завершение холодной войны, но «не сумел (или не успел)» заложить основы нового миропорядка (См.: Наринский М.М. М.С. Горбачев и объединение Германии. По новым материалам / Новая и новейшая история. 2004, № 1, Стр. 14-30).

По свидетельству Фалина, на заключительном этапе выработки решений по объединению Германии не участвовали ни Совет безопасности, ни Президентский Совет, ни какие-либо другие государственные органы. «Новую военно-политическую карту Европы 1989-1990 гг., - писал в мемуарах Фалин, - кроил по западным меркам один М. Горбачев со товарищем (Э. Шеварднадзе - В.П.)». Он писал, что пытался предостеречь Горбачева от огромных уступок СССР Западу по германскому вопросу, в частности следовало, по его мнению, предусмотреть в договоре «неучастие объединенной Германии в НАТО». На это предложение Горбачев заявил: «Боюсь, что поезд уже ушел». Были и иные альтернативы решения германской проблемы, убежден Фалин, и не хуже тех, что реализовал Горбачев (См.: Фалин В. Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски. М., 1999, Стр. 180-193).

По мнению итальянского историка Дж. Боффа, немецкое единство на практике означало «аннексию Восточной Германии со стороны ФРГ» (См.: Боффа Дж. От СССР к России: История неоконченного кризиса. 1964-1994. М., 1996, Стр. 198).

Существует мнение, высказанное сотрудниками советских спецслужб, что падение берлинской стены, крах ГДР оказались неожиданностью для всех, что никто в мире не мог предвидеть такое развитие событий. Поэтому абсолютно «абсурдной» представляется распространенная версия о том, что «все прошло по плану Горбачева», что «он - предатель». «По всем действиям Горбачева видно, - писал сотрудник КГБ СССР И.Кузьмин, - что он не хотел крушения ГДР, стремился ее сохранить, но действовал нерешительно» (См.: Карпов М. Падение берлинской стены. Этого не ожидали даже чекисты // Независимая Газета. 1994. 5 ноября).

Был ли «путч» ?

18 августа 1991 г. группа руководителей СССР прибыла в Форос к президенту М.С.Горбачеву, который находился на отдыхе. На следующий день в СССР было объявлено о переходе власти к Государственному комитету по чрезвычайному положению, вошедшему в историю под названием ГКЧП. В Москву и другие крупные города Советского Союза были переброшены войска. Так начался трехдневный путч, который привел к запрету КПСС и в конечном счете к прекращению существования СССР. Это явление породило огромный поток литературы, преимущественно вышедшей из-под пера участников событий. Однако, как заявил журналистам сразу после своего возвращения из Фороса Горбачев, «всей правды вы никогда не узнаете!» Словарь иностранных слов определяет путч как «авантюристическую попытку небольшой группы заговорщиков произвести государственный переворот». В какой степени произошедшие более десяти лет назад события отвечали приведенному понятию? Как воспринимается сегодняшним населением России это явление? Какие мнения на этот счет существуют среди историков?

Проведенный фондом «Общественное мнение» летом 2003 г. опрос на тему «Как вы оцениваете драматические события двенадцатилетней давности?» показал, что большинство опрошенных (48 %) считают все случившееся тогда «эпизодом борьбы за власть в высшем руководстве страны». Другой фонд «ROMIR-Monitoring» спросил респондентов об их личном отношении к главным участникам событий тех лет. Симпатии распределились так: сегодня Ельцина поддержали бы 13% опрошенных, ГКЧП - 10%, президента Горбачева - 8%. 54% опрошенных отказали в своей поддержке всем героям августа-91. Для одних августовские события 1991 г. - явление мирового значения, когда окончательно был решен вопрос «о смене государственного строя» страны и «невозможности возврата к социализму». Для других - «трагедия не только нашего народа, но и всего мирового собщества», вызвавшая «кровавые потрясения во всем мире». Для третьих - лишь «начало распада СССР» и упущенная возможность «осуществить глубокие демократические преобразования в рамках существующего Союза» (См.: Три дня страха // Новые Известия. 2003. 19 августа).

19 августа в шесть часов утра радио начало передавать объявление о введении чрезвычайного положения в некоторых районах СССР, указ вице-президента СССР Янаева о его вступлении в исполнение обязанностей президента СССР в связи с нездоровьем Горбачева, заявление «советского руководства» о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, обращение ГКЧП к советскому народу. Своими постановлениями ГКЧП объявил о приостановлении деятельности политических партий, общественных организаций и массовых движений, «препятствующих нормализации обстановки», о расформировании действовавших вопреки Конституции СССР структур власти и управления, запрете митингов и демонстраций, установлении контроля над средствами массовой информации. Войска и боевая техника заняли узловые точки на магистралях, ведущих к центру Москвы, окружили район, прилегающий к Кремлю. Около 12 часов дня несколько десятков танков вплотную приблизились к Белому дому правительства РСФСР.

Этим происшествиям предшествовало следующее событие: 18 августа Болдин, Бакланов, Шенин, Варенников и начальник службы охраны КГБ СССР Плеханов прибыли в Форос. По свидетельству Болдина, в конце разговора Горбачев сказал: «Шут с вами, делайте как хотите!» - и даже дал несколько советов, как лучше, с его точки зрения, ввести чрезвычайное положение». Цель создания ГКЧП, по Болдину, «взять на себя ключевые пункты управления, навести порядок в стране» (См.: Болдин В. Крушение пьедестала: Штрихи к портрету М.С.Горбачева. М., 1995, 15-17; Государственный недоворот // Коммерсантъ власть. 2001. 21 августа, Стр.9-10).

Бывший премьер-министр Павлов, ссылаясь на показания присутствующих на форосской встрече московских визитеров писал, что Горбачеву «уходить в отставку никто не предлагал», его лишь просили «или дать согласие подписать самому, или поручить подписать Г.Янаеву объявление чрезвычайного положения и созыв сессии Верховного Совета СССР». По версии отставного премьер-министра, действительная цель и позиция Горбачева, которую они первоначально истолковывали как согласие на введение чрезвычайного положения заключалась в том, чтобы «расправиться нашими руками с Ельциным, подталкивая нас на кровопролитие. Затем, как Президенту СССР, расправиться с виновниками этого кровопролития, то есть с нами. В итоге - страна в развале, раздел и беспредел, он на троне, а все, кто мог бы оказать сопротивление, на том свете или в тюрьме». Павлов также опровергал общепринятое мнение, что Горбачев находился в Форосе в изоляции. В доказательство он сослался на заключение одного из создателей системы правительственной связи в Форосе, который заявил «утверждения о полном отключении связи Фороса с внешним миром выдумка (курсив наш - В.П.). Этого не может быть даже при ядерном нападении». Для Павлова это ключевой момент всей истории, поскольку если «нет изоляции - нет и заговора» (См.: Павлов В.С. Август изнутри. Горбачев-путч. М., 1993, Стр. 32-33, 47, 72-73).