Индустриализация в СССР

Размещено на http://www.allbest.ru/

Сейчас публикуется немало статей, посвященных истории нашей страны. Такие материалы всегда вызывают большой интерес, от авторов их ждешь правдивого и объективного рассказа о событиях прошлого. К сожалению, стремление прояснить так называемые «белые пятна» оборачивается в некоторых материалах пристальным вниманием лишь к негативным страницам. Конечно, теперь, когда за плечами есть опыт многих десятилетий, легче судить об ошибках и просчетах, допущенных при проведении индустриализации и коллективизации, других социальных преобразований.

Да, были в нашей истории и ошибки, и факты беззакония и произвола, за которые пришлось заплатить очень дорогой ценой. Но нельзя не учитывать и того, что некоторые решения, особенно в области экономического строительства, которые представляются сегодня нам не самыми верными и рациональными, принимались в иных, чем нынешние, условиях, а те, кто их принимал, были вынуждены исходить из конкретной политической и экономической обстановки того времени. Мне, например, было бы интересно узнать, как складывалась реальная ситуация в период индустриализации, почему порой приходилось останавливать выбор не на самых оптимальных решениях, с чем связаны допущенные промахи и неверные шаги?

Шапоров Иван Николаевич, Алтайский край, г. Змеиногорск

Индустриализация в СССР

Курс на ускорение социально-экономического развития страны, на осуществление перестройки требует глубокого осмысления всего накопленного опыта революционных преобразований в экономике, культуре, во всех сферах материальной и духовной жизни нашего общества. Нам очень важно сейчас как бы вновь «просмотреть» весь процесс индустриализации, потому что с ним связано не только создание того мощного экономического фундамента, который позволил нашей стране в кратчайший срок выйти в число промышленно развитых держав мира, но и возникновение истоков многих наших нынешних трудностей и проблем.

Вряд ли у кого теперь может возникнуть сомнение в необходимости курса на ускоренную социалистическую индустриализацию страны -- сама жизнь давно и однозначно дала на это ответ. Вопросы, в том числе и в письмах читателей, сфокусированы сейчас на другом: какие альтернативы имелись в рамках этого курса? Итак, с этого начнем.

Были ли другие варианты?

Обращаясь к истории индустриализации, мы, как правило, берем за точку отсчета XIV съезд партии, за которым и укрепилось название -- съезд индустриализации. Но принятые им решения в известном смысле были уже вторым шагом в этом направлении. Первым документом, в котором получила выражение идея индустриального преобразования России на социалистических началах, был план ГОЭЛРО.

Разработанный в 1920 году по инициативе В. И. Ленина, этот план предусматривал первоочередное развитие машиностроения, металлургии, топливно-энергетической базы и химии, то есть отраслей, призванных обеспечить технический прогресс в масштабах всей городской и сельской экономики. Напомню некоторые цифры. В течение десяти лет промышленное производство предполагалось почти удвоить, а численность рабочих увеличить всего на 17 процентов. Речь шла не просто об электрификации народного хозяйства, к чему порой сводят его существо, а и о том, чтобы на этой основе перевести экономику на путь интенси­фикации. Во главу угла ставился вопрос о быстром росте производительности труда при наименьших затратах материальных и трудовых ресурсов страны. План ГОЭЛРО четко формулировал главную цель намечавшихся в стране преобразований: «Выравнивать фронт нашей экономики в уровень с достижениями нашего политического уклада».

В.И. Ленин высоко оценил этот уникальный план, над которым под руководством Г.М. Кржижановского работало около двухсот буржуазных специалистов, он назвал его второй программой партии. Однако уже тогда выявились и расхождения во взглядах. С одной стороны, высказывались мнения о якобы явно недостаточных темпах намеченных на предстоящее десятилетие промышленных преобразований, их предлагалось резко ускорить, даже революционизировать. С другой стороны, раздавались голоса скептиков: задания нереальны, они не отвечают имеющимся возможностям...

Не будем упрощать сложившуюся тогда ситуацию. Полемика предопределялась в первую очередь первопроходческим характером начинавшихся преобразований, неповторимостью конкретно-исторической обстановки, ее сложностями и противоречиями. Само собой разумеется, мы не должны забывать и о ленинском стиле руководства, при котором дискуссии, деловые обсуждения были нормой.

Вместе с тем необходимо заметить, что уже в полемике, развернувшейся вокруг государственного плана электрификации, определились позиции, которые позднее будут типичны для энтузиастов так называемой сверх индустриализации и сторонников более осторожной политики, выдвигавших чаще всего в качестве аргументов наличие узких мест в экономике.

По мере восстановления народного хозяйства поиск путей и методов дальнейшего подъема производительных сил становился все более злободневным и вызывал все более горячие дискуссии. Невиданную прежде остроту приняли споры о возможности радикальных сдвигов в структуре народного хозяйства, о темпах индустриального прогресса, о приоритетном развитии тяжелой промышленности, об изыскании средств для массового строительства новых заводов и фабрик. Общеизвестно, сколь напряженно и драматично решались эти вопросы на партийных съездах и конференциях, в Центральном Комитете партии, на заседаниях Политбюро ЦК.

Надо учитывать, что каждый из этих вопросов неизбежно вызывал множество проблем. Одной из острейших в те годы была задача -- где взять средства для развития индустрии?

Курс на социалистическую индустриализацию был взят, когда в деревне еще полностью преобладало мелкособственническое хозяйство и продолжался рост кулачества. Вне кооперативного сектора, особенно в Средней Азии, на Кавказе и в Закавказье, а также в других национальных районах, находились и действовали миллионы кустарей и ремесленников, в сфере торговли значительные позиции занимал частный капитал.

Уроки первых лет нэпа говорили о том, что с переводом трестов на самостоятельность возникло немало сложностей. Призыв к увеличению прибылей обернулся быстрым повышением цен на промышленные товары -- таким путем тресты стремились увеличить собственные накопления для роста индустрии и подъема благосостояния рабочих. На XII съезде партии, проходившем в 1923 году, был выдвинут правильный по своей идее лозунг -- «Победоносной может оказаться только такая промышленность, которая дает больше, чем поглощает». Однако на практике сплошь и рядом оказывалось, что в лучшем положении были предприятия, выпускающие предметы широкого потребления, а в худших -- отрасли тяжелой индустрии.

Государству пришлось усилить свой контроль за работой предприятий. Было узаконено требование ежегодного снижения цен на промышленные товары. В 1927 году начало действовать новое Положение о государственных промышленных трестах. В отличие от прежнего, принятого в 1923 году, оно заметно расширяло возможности оперативной деятельности предприятий, в частности, намного уменьшало размеры их обязательных платежей в бюджет. Тем самым поощрялась борьба за общий рост прибылей, в результате чего возрастала и та их часть, которая оставалась в распоряжении предприятий и направлялась на рационализацию производства, улучшение условий труда и быта, повышение квалификации кадров; все это делалось в рамках усиления плановых начал в работе промышленности. Если прежнее положение ориентировало тресты на получение прибылей вообще, то положение 1927 года вводило плановые задания, обязательные для каждого предприятия.

Одним словом, предпринимались серьезные меры для того, чтобы уменьшить отрицательное воздействие рыночной стихии, ограничить возможности для принятия волюнтаристских решений в погоне за прибылью. Осенью 1926 года XV конференция ВКП(б), обсуждая эти вопросы, подчеркнула, что возможность более быстрого роста советской промышленности партия ставит в прямую зависимость от темпа накопления средств и ресурсов, создаваемых в рамках планового руководства экономикой. Но в том-то и состояла проблема, что в то время далеко не все понимали такую зависимость. В народном хозяйстве преобладал частный сектор, но на его долю приходилась лишь 1/3 накоплений.

В интересах изыскания средств для индустриализации было решено использовать через госбюджет также доходы других отраслей народного хозяйства, сбережения населения, внутренние займы.

Массовая подписка населения на займы индустриализации (впервые он был проведен в 1927 году) дала значительные суммы. Достаточно сказать, что в 1927--1928 годах с их помощью государство дополнительно получило 726 миллионов рублей -- почти половину средств, ассигнованных в тот год на капиталовложения в промышленность. Немалые средства давали прямые переплаты крестьян, связанные с разницей в ценах на промышленные и сельскохозяйственные товары. Иначе говоря, кроме обычных налогов, прямых и косвенных, которые крестьянство платило государству, существовал, как отмечалось в партийных документах того времени, «сверхналог в виде переплат на промтовары и в виде недополучек по линии цен на сельскохозяйственные продукты». Речь шла, как полагали современники, о временных «ножницах», «перекачке» средств из деревни в город с целью быстрого подъема тяжелой индустрии.

Однако вернемся к дискуссиям вокруг плановых разработок, чтобы стало понятнее существо борьбы мнений, внутрипартийных споров, в ходе которых рассматривались возможные альтернативы. Скажем прежде всего о том, какие варианты индустриального преобразования страны разрабатывались и предлагались сотрудниками Госплана, ВСНХ, ряда других ведомств. Это позволит представить, насколько велики были поначалу расхождения.

Курс, провозглашенный XIV съездом ВКП(б) в 1925 году, был обозначен предельно ясно: превратить Советский Союз из страны, ввозящей оборудование, машины, орудия труда, в страну, самостоятельно производящую эту технику и тем самым обеспечивающую свою экономическую независимость и оборонную мощь. Но какими путями решать намеченную задачу, какими темпами, в какой срок? Конкретно ответить на каждый из таких вопросов было нелегко. Председатель Госплана Г.М. Кржижановский, выражая взгляды руководства плановых органов страны, долгое время считал, что индустриализация должна пройти в СССР четыре основных этапа:

1) развитие добывающей промышленности и расширение производства технических культур в сельском хозяйстве;

2) реконструкция транспорта;

3) обеспечение правильного размещения производительных сил и общий подъем товарности сельского хозяйства;

4) развернутый фронт энергетики.

Переплетаясь между собой, сливаясь в единое целое, эти процессы, писал в 1927 году руководитель Госплана СССР, выведут индустриализацию страны на уровень, предшествующий развернутой фазе социализма. Таким образом, индустриализация мыслилась как политика, охватывающая все отрасли народного хозяйства и рассчитанная на длительные сроки.

Нереальность, а потому и нецелесообразность одновременного решения такого комплекса вопросов в конкретных условиях строительства социализма в одной стране в числе первых понял Ф.Э. Дзержинский. Оставаясь руководителем чекистов, он в 1921--1923 годах одновременно возглавлял и Наркомат путей сообщения. Здесь, по его признанию, он «убедился, что нельзя восстановить транспорт и железные дороги, не разрешая проблем металла, топлива, не разрешая вопросов товарообмена между городом и деревней». Это побудило его направить в Центральный Комитет партии и в правительство, в Госплан и ВСНХ СССР материалы, в которых обосновывалась необходимость первоочередного развития машиностроения и металлургии как базы общего подъема экономики страны, упрочения диктатуры пролетариата. Его доводы были приняты. Ставка на металлопромышленность вскоре стала лейтмотивом всех важнейших документов, определявших практику и сроки промышленного преобразования страны. В огромной степени этому способствовали работы самого Ф.Э. Дзержинского на посту председателя ВСНХ в 1924--1926 годах. После его смерти эту линию продолжил сменивший его В.В. Куйбышев.

Одним словом, спор между ВСНХ и Госпланом был сложным. Но что необходимо подчеркнуть: проходил он в творческой обстановке, при высокой, истинно партийной заинтересованности всех его участников в поиске вариантов, обеспечивавших в тех условиях более рациональное решение. В конце концов Госплан принял за основу предложения ВСНХ. Летом 1928 года Г.М. Кржижановский уже прямо говорил о целесообразности проведения прежде всего «индустриализации промышленности», то есть быстрого и масштабного насыщения новейшей техникой в первую очередь этой отрасли советской экономики и ее приоритетного развития.

Предложения ВСНХ были приняты и учтены при составлении первого пятилетнего плана, который обсуждался в апреле 1929 года на XVI конференции ВКП(б), а затем был утвержден V съездом Советов СССР в мае 1929 года. Задания первой пятилетки, рассчитанные на период с 1 октября 1928 года до 1 октября 1933 года, составлялись тщательно. План по своему духу был пронизан идеей ускорения. Небывало высокими темпами предстояло развернуть строительство новых предприятий и целых отраслей промышленности, возвести сотни крупных индустриальных центров и современных городов, рабочих поселков. Намечалось многократное увеличение производства едва ли не всех видов продукции, а также выпуск такой техники, какой страна в прошлом не имела. По общему мнению, план был напряженным. Из двух рассматривавшихся вариантов делегаты съезда Советов утвердили максимальный.

Участвуя в обсуждении целевых установок плана и его основных заданий, Сталин неизменно делал упор на максимальное увеличение вложений в тяжелую промышленность и ее быстрейшее развитие. Но это не меняет того, что стратегия индустриализации, воплощенная в первом пятилетнем плане, разрабатывалась коллективно. А сам пятилетний план, в предисловии к которому прямо говорилось о его преемственности по отношению к плану ГОЭЛРО, точно так же являлся «второй программой партии».

Чем обернулось «подхлестывание»?

Надо сказать, что с самого начала курс на индустриализацию проводился как политика, направленная на упрочение государственного сектора. В 1926--1928 годах развитие промышленности предопределялось контрольными цифрами, утверждавшимися Госпланом СССР на очередной хозяйственный год. Уже тогда новостройки переставали быть редкостью, но основные средства расходовались еще на капитальный ремонт, на переоснащение действующих предприятий. При этом в 1927 году тяжелая промышленность -- группа «А» и легкая -- группа «Б» росли примерно одинаковыми темпами, а в 1928 году легкая промышленность по темпам роста даже превзошла тяжелую.

Картина резко изменилась с переходом к первому пятилетнему плану. Именно с 1929 года начинается ускоренное осуществление политики индустриализации, связанной с громадным новым строительством и первоочередным развитием отраслей группы «А». Фиксируя этот качественный сдвиг (по отношению к 1926--1928 годам), отметим два обстоятельства. Во-первых, указанный сдвиг был предусмотрен. Во-вторых, он еще более полно раскрыл преимущества плановой системы хозяйства и ее взаимосвязь с ростом государственной промышленности.

Сегодня такие суждения выглядят аксиомой для каждого непредубежденного человека. Но в конце 20-х годов их надо было отстаивать, подтверждать повседневной практикой. Впрочем, некоторые мотивы прошлого оказались очень живучими. Мы и сейчас то и дело слышим: план и рынок несовместимы. Или -- или. При этом некоторые ссылаются на довоенные пятилетки, выбирая из их опыта то, что больше подходит для аргументации тех или иных доводов. Но для правильной оценки, а значит, и извлечения уроков, нужна целостная картина происходившего.

Программа первой пятилетки, повторяю, была напряженная. Но уже в июле--августе 1929 года ЦК ВКП(б) принял ряд решений о резком расширении вложений в развитие цветной и черной металлургии. Затем последовали другие постановления, касавшиеся сельскохозяйственного машиностроения, промышленности минеральных удобрений. Осенью того же года задания на второй год пятилетки были решительно пересмотрены. Точнее -- существенно увеличены.

Что же обусловило принятие таких мер? В нашей исторической литературе немало написано по этому поводу. Объяснение такому шагу находят в причинах как внешнего, так и внутреннего характера; при этом отмечаются, прежде всего, такие явления: усиление международной напряженности и стремление партии упрочить поворот бедняцко-середняцких масс к коллективизации, закрепить этот качественный сдвиг в социалистической реконструкции сельского хозяйства, а также некоторые другие обстоятельства.

Все это так. Но есть еще один важный момент, который проясняется при анализе экономической ситуации в тот период в капиталистическом мире. Уверенность в преимуществах социалистической системы существовала с первых шагов. Но на практике это проявилось не сразу. За первое десятилетие Советской власти разрыв между уровнем индустриального производства в нашей стране и в США не только не сократился, но даже увеличился. В канун первой пятилетки промышленность СССР примерно на 20 процентов превысила объем производства царской России 1913 года. Но по тем же подсчетам, добывающая промышленность США к тому времени уже на 48 процентов превзошла показатели того же года, а обрабатывающая -- на 67 процентов. Наше отставание от США увеличилось, оно было особенно велико в области электроэнергетики, химии, не говоря об автомобилестроении.

Подчеркивая всю важность борьбы за ликвидацию отсталости, за обеспечение полной экономической независимости СССР, составители первого пятилетнего плана специально выделили вопрос о соотношении экономических показателей СССР и США. «Если сопоставить наши показатели за 1927/28 г.,-- писали они,-- по национальному доходу и мощности капитала с Соединенными Штатами, чтобы дать представление о том, какое расстояние нас отделяет в настоящее время от передовых стран, то окажется, что мы отстаем от Соединенных Штатов на 50 лет». План первой пятилетки и составлялся с таким расчетом, чтобы уже на рубеже 20--30-х годов превысить темпы роста американской индустрии.

Как известно, именно в этот период в условиях соревнования двух систем произошли изменения, наметившиеся еще при работе над планом пятилетки и ставшие совершенно очевидными после его утверждения. Во второй половине 1929 года мировой кризис, охвативший капиталистический мир, принял такие размеры, что уже можно было всерьез говорить о его катастрофическом характере.

Жизнь тем самым как бы высказывалась в пользу прогнозов о кратковременности стабилизации капитализма, крепло представление о приближающемся крахе буржуазного строя, о его неспособности справиться с новыми потрясениями. В создавшейся обстановке призыв к максимальному напряжению сил, к форсированному осуществлению скачка, обеспечивающему в минимальный срок построение материальных основ социализма, становился не просто заманчивым. Такой призыв, такой скачок многим представлялся уже единственно верным решением.

Этим настроениям способствовали и обнадеживающие итоги первого года пятилетки, подведенные осенью 1929 года. Несмотря на многочисленные трудности, промышленность плановые задания перевыполнила. Массовое социалистическое соревнование, возникшее в том же году, помогло превысить показатели, относящиеся как к сфере нового строительства, так и выпуска продукции. Более того, обобществленный сектор советской экономики в тот год впервые произвел свыше половины материальных благ. (Пользуясь случаем, замечу, что к подсчетам того времени надо относиться осторожно. В 1929 году было закрыто ЦСУ СССР.)

Сегодня, зная все последующие перипетии форсированной индустриализации, представляя ситуацию в целом, мы можем более или менее спокойно анализировать первый шаг пятилетки. Участники интересующих нас событий такой возможности еще не имели. Они шли в атаку, и каждое продвижение вперед справедливо расценивали как успех, как залог новых достижений.

Начинать первую пятилетку пришлось в сложнейших условиях. Давали о себе знать противоречия многоукладной экономики, среди части рабочих существовало недовольство, вызванное ростом безработицы, продовольственными затруднениями, нехваткой жилья. Многие коммунисты и прежде воспринимали нэп как своего рода «крестьянский Брест», а товарно-денежные отношения связывали с рыночной стихией, создававшей ощущение определенного неравенства и усиливавшей социальную напряженность.

Будем объективны, стремления как можно быстрее преодолеть многоукладность в народном хозяйстве, ликвидировать эксплуататорские элементы рождались не на пустом месте. Искренне желая ускорить ход событий, руководители партии и государства имели в своем распоряжении выводы больших групп исследователей, специально занимавшихся изучением перспектив экономического развития страны. Комиссия Н.А. Ковалевского, например, рассчитала 50 вариантов возможного экономического развития СССР. Впервые в мировой практике она использовала для долгосрочного планирования экономико-математические методы, ныне широко применяемые во всех странах. В ее исследованиях серьезное внимание было уделено вопросам эффективности, повышения фондоотдачи; проекты промышленного преобразования страны составлялись с тем расчетом, чтобы получить максимальную эффективность вложений на протяжении всего планируемого периода и в дальнейшем.

Выводы комиссии звучали оптимистично: в них утверждалось, что при сохранении темпов восстановительного периода можно будет за 10--15 лет обеспечить переход к развернутым формам коммунистического общества. Подобный перекос в прогнозах, которые разрабатывались как контраргументы в борьбе с теми, кто призывал равняться на темпы дореволюционной России, был типичен для конца 20-х годов. Шли горячие споры о городах будущего, о характере расселения, о домах-коммунах, которые, как многим тогда казалось, станут обычным явлением уже в 30-е годы.

В самом пересмотре заданий первой пятилетки тогда не видели ничего необычного. Но даже такие поборники форсированной индустриализации, как председатель ВСНХ СССР В.В. Куйбышев и работник Госплана СССР экономист С.Г. Струмилин, выражали опасения насчет возможности выполнения пятилетнего плана в четыре года. Еще более решительно, вернее даже сказать, программно выступил Н.И. Бухарин. Его статья «Заметки экономиста», опубликованная 30 сентября 1928 года в «Правде», была направлена против прожектерства и волюнтаризма в планировании, против дисбаланса, нарушения пропорций между промышленностью и сельским хозяйством, группой «А» и группой «Б» и т. д. Он призывал к оптимуму в соотношениях между отраслями, выработанному на XV съезде партии.

К концу 1929 года одновременно с пересмотром заданий первой пятилетки развернулась реорганизация управления промышленностью. Суть заключалась в создании объединений, концентрирующих в своих руках все вопросы, относящиеся и к производству, и к сбыту, и к снабжению. Усиление плановой дисциплины и централизация хозяйственного руководства сочетались в начале 30-х годов с проведением обширного комплекса мероприятий в области финансовой системы. Осуществление кредитной реформы сопровождалось рядом грубых ошибок. В ходе их исправления принимались меры с целью упрочить прямые связи государственного банка с предприятиями и усилить контроль рублем за деятельностью промышленных и строительных организаций. Сфера стихийных рыночных отношений резко сузилась. В 30-е годы были закрыты товарные биржи и такие известные ярмарки, как Бакинская и Нижегородская. Государство перешло к централизованному распределению принадлежащих ему средств производства и предметов потребления. Еще в 1929 году городское население было переведено на карточное обеспечение важнейшими продуктами питания.

ВСНХ СССР сосредоточил свое внимание на тяжелой промышленности (пищевые предприятия уже в 1930 году перешли в ведение Наркомснаба). Упор был сделан на ускоренное сооружение ударных объектов, к числу которых было отнесено всего 50--60 строек. На них приходилась почти половина всех капиталовложений, выделявшихся на сооружение примерно 1500 предприятий.

В 1930 году капиталовложения в тяжелую индустрию намного превысили ранее запланированную сумму, еще больше возросли размеры ассигнований в последующие два года. Столь большие расходы на развитие промышленности не предусматривались пятилетним планом. Положение резко осложнилось еще и тем, что внутренние накопления промышленности вопреки ожиданиям существенно отставали от намеченных объемов. Они оказались явно недостаточными для выполнения заданий, которые были утверждены в ходе пересмотра плана первой пятилетки. Пришлось размещать в городе и деревне новые займы, поднимать цены на спиртоводочные изделия и расширять их продажу, экстраординарными мерами увеличивать экспорт зерна. В течение нескольких лет имела место большая эмиссия денег. В 1930 году денежная масса, находившаяся в обращении, возросла на 45 процентов, ее увеличение произошло в два с лишним раза быстрее, чем рост продукции промышленности, производящей предметы потребления. Аналогичная тенденция сохранялась до конца первой пятилетки.

Использование денежной эмиссии для среднесрочных и долгосрочных вложений, конечно, нельзя считать нормальным методом финансирования. Однако в те годы был взят жесткий курс на осуждение быстрых и решительных мер по перераспределению национального дохода. Между тем мобилизация необходимой массы денежных средств путем займов и налогов требовала времени и значительных усилий. Поэтому в сложившейся ситуации эмиссионный источник имел то преимущество, что он позволял немедленно покрыть нужные финансовые затраты. Вместе с тем обнаружились инфляционные моменты, отрицательно сказавшиеся на благосостоянии населения.

Таким образом, уже в 1930--1932 годах, как видно из приведенных фактов, в ходе индустриализации начали применяться иные, чем в 20-е годы, методы. Существует мнение, которое разделяют некоторые из крупных экономистов, что в сложившихся тогда условиях, когда предстояло в одиночку и в кратчайший срок создать технико-экономический фундамент социализма, следовало на определенный срок отдать предпочтение административным методам. Тем более, дескать, что речь шла о власти социалистического государства.

Принимать эти суждения или отвергать? Думается, и то, и другое было бы преждевременным. Необходим всесторонний анализ проводившейся в тот период социально-экономической политики, чтобы составить окончательное мнение. Бесспорно одно: в управлении развитием промышленности (да и всего народного хозяйства) в 30-е годы уже не делалось ставки на экономические методы. Буквально все становилось объектом прямого централизованного регламентирования. Особое значение в этих условиях приобретали такие показатели, как досрочность выполнения заданий, превышение уровня роста к предыдущему периоду.

Поскольку все накопления изымались в госбюджет, отпала необходимость в тех видах платежей предприятий государству, которые были нормой в 20-е годы. Вместо 86 видов платежей, характерных для периода нэпа, нормой стали всего два вида отчислений: отчисления от прибыли и налог с оборота. В конечном счете сложилась система управления, которую теперь принято называть административно-командной и которая, по существу, еще здравствовала в начале второй половины 80-х годов. Она обеспечивала изыскание средств для нового строительства, для бесплатного предоставления предприятиям фондов, для законного существования и развития нерентабельных предприятий и даже планово-убыточных отраслей. Завершая разговор о тех обстоятельствах, которые обусловили пересмотр важнейших заданий первого пятилетнего плана, нельзя не сказать о роли И.В. Сталина. После разгрома троцкизма его слово становилось не просто все более авторитетным, но и авторитарным. Расхождения, выявившиеся в этих условиях между ним и его сторонниками, с одной стороны, и группой Н.И. Бухарина, с другой, характер и методы развернувшейся полемики никак не способствовали выработке оптимальных решений. Хуже того, они подталкивали к волевым действиям. В.И. Ленин не случайно предупреждал партию об опасности сосредоточения в руках Генерального секретаря необъятной власти, о его приверженности к торопливости и администрированию.

Все это проявилось и в процессе индустриализации. В 1930 году по настоянию Сталина была, например, поставлена задача получить в последнем году пятилетки 17 миллионов тонн чугуна вместо запланированных 10 миллионов тонн. В ходе корректировок выпуск минеральных удобрений решили увеличить в несколько раз и довести до 8 и даже 12 миллионов тонн и т. д.

Каждый раз это объяснялось необходимостью с наибольшей полнотой удовлетворить запросы страны. Но в реальной действительности такого рода пересмотры сопровождались распылением материалов, денег, кадров. И хотя в ряде случаев на отдельных объектах происходило ускорение работы, в целом такой стиль не привел, да и не мог привести к желаемым результатам. Он искусственно создавал обстановку штурмов, перенапряжения сил, поисков мифических препятствий и «объективных» причин, чтобы оправдать невыполнение неоднократно увеличенных заданий.

В 1932 году удалось получить лишь 6,2 миллиона тонн чугуна -- намного меньше, чем намечалось планом, не говоря уже о скорректированных показателях. Та же картина наблюдалась в области производства минеральных удобрений, выплавки стали, выпуска автомобилей и тракторов, добычи угля, производства электроэнергии... А вот с затратами на развитие индустрии положение оказалось прямо противоположным. Промышленность получила инвестиций на 30 процентов больше, чем предполагалось по плану, утвержденному весной 1929 года. Что же касается выпуска важнейших видов продукции, то здесь, повторю еще раз, ситуация была прямо противоположной. Возьмем для примера итоги автостроения и тракторной промышленности.

По сравнению с 1928 годом (а тем более 1913 годом) сдвиги были разительными: в канун первой пятилетки производство автомашин не превышало двух штук в день, а в 1932 году народное хозяйство СССР получило их уже в 30 раз больше; общая численность собранных автомобилей достигла почти 24 тысяч. Одновременно в 38 раз увеличилось производство тракторов, которое в 1928 году едва превысило тысячу штук. И все же до намеченных рубежей было далеко (особенно до тех, которые были утверждены в процессе пересмотра первоначальных заданий). На импорт тракторов и автомобилей пришлось затратить в 1929--1932 годах огромную сумму -- около миллиарда рублей валюты.

Еще больше денег пришлось выделить на закупку черных металлов и проката, ибо пятилетнее задание по производству чугуна удалось выполнить лишь на 62 процента, по стали -- на 56, по прокату -- на 55 процентов. Да и по углю план был выполнен только на 86 процентов, что сопровождалось частыми сбоями в обеспечении индустрии и без того дефицитным видом топлива.

Наибольшие беды обрушились на отрасли, работа которых предопределялась состоянием дел в сельском хозяйстве. Судите сами: выпуск хлопчатобумажных тканей достиг лишь 59 процентов намеченного, шерстяных тканей -- 34, сахара-песка -- 32 процентов. Хуже того, в 1932 году продукция названных отраслей была по объему заметно ниже, чем в канун пятилетки... Таковы были лишь некоторые плоды отступления от ленинского курса революционного преобразования советского общества в переходный период.

Еще совсем недавно, объясняя такого рода срывы и провалы, мы связывали их (порой даже всецело) с сопротивлением классовых врагов, с кулацким саботажем, с антипартийной линией, как было принято говорить, правого уклона и т. д. Апрельский (1985 года) Пленум ЦК КПСС, решения, принятые партией в последующие годы, призвали нас к возрождению ленинской концепции социалистического строительства. На этих путях уже никак нельзя мириться с тезисом об обострении классовой борьбы по мере упрочения диктатуры пролетариата, построения основ нового общества.

Спору нет, всевозможных трудностей на рубеже 20--30-х годов было немало. Но только теперь мы начинаем их изучать в едином контексте с вопросом об ответственности Сталина и его ближайших сподвижников за поворот, правильнее сказать, перелом в политике, организованный ими во второй половине 1929 года. Неопровержимые факты свидетельствуют, что вопреки утверждению Сталина никакого качественного скачка в росте производительности труда на протяжении 1929 года в промышленности не было. Не соответствовал истине и тезис о решении проблемы накоплений. Чем же в таком случае можно подкрепить сталинский вывод о том, что 1929 год был временем «великого перелома»? Неужели ссылкой на темпы и методы перехода к массовой коллективизации?!

Отметим и другое. Первый год пятилетки, охвативший период с 1 октября 1928 года до 1 октября 1929 года, завершился перевыполнением плановых заданий. Под знаком аналогичных достижений проходил и второй год пятилетки, по крайней мере до лета 1930 года, что отмечалось тогда на XVI съезде ВКП(б). Но по мере ликвидации приемов и форм руководства, сложившихся в 20-е годы, и замены их административно-командными методами управления, сопровождавшейся волюнтаристским пересмотром заданий первой пятилетки, началось все более масштабное невыполнение плана.

Характеризуя в 1933 году «политику наиболее ускоренных темпов развития промышленности», Сталин назвал ее «подхлестыванием страны». Время показало, что насколько необходимой была форсированная индустриализация страны, развернувшаяся в 1929 году, настолько ошибочными и вредными оказались установки на еще большее ускорение. В 1931 --1933 годах темпы развития индустрии быстро снизились: с 23,7 процента в 1928/29 году до 5 процентов в 1933 году. «Подхлестывание» слишком дорого обошлось стране. Не нужно забывать, что составным элементом политики «подхлестывания» уже в 1928 году (начиная с так называемого шахтинского дела) стали незаконные репрессии, обрушившиеся в первую очередь на работников промышленности и уже тогда охватившие весьма широкий круг людей. Все это мешало курсу на форсированную индустриализацию.

индустриализация пятилетка машинный производство

Почему мы ломали станки?

Говоря об этом, мы должны четко разделять, где последствия волюнтаристских действий, ошибок и просчетов, а где сознательные, хотя и вынужденные решения, продиктованные реальной обстановкой тех лет.

Строительство социализма наша страна начинала в капиталистическом окружении. Мы привыкли к этому выражению и не всегда даем себе труд вдуматься в то, какие огромные сложности были связаны с таким положением. В условиях тех лет выдвигалась задача опоры только на внутренние источники накопления. Логически рассуждая, это означало, что надо было беречь каждую копейку. Но буржуазный мир таил угрозу военного нападения. И получалось так: построили Днепрогэс -- крупнейшую по тем временам электростанцию, научились экономить материальные и финансовые ресурсы, концентрировать кадры, давать промышленности очень дешевую электроэнергию, а потом вновь перешли к сооружению маленьких станций, распыляя ресурсы и силы, намного удорожая стоимость энергии. Что это -- просчет? Нет, это следствие складывавшихся обстоятельств. Конечно, экономически выгоднее было бы строить и дальше новые гиганты энергетики; стратегически, с учетом военной опасности, целесообразнее было строить сплошь и рядом маленькие станции, способные бесперебойно снабжать электричеством близлежащие предприятия.

Или еще пример. Американские автомобилестроители советовали сначала подготовить достаточное количество кадров, а затем развертывать автомобильные цехи и заводы. Абстрактно рассуждая, они говорили правильно. Но командиры нашей промышленности не могли рассуждать абстрактно и по понятным причинам шли на совмещение строительных работ и освоение производственных процессов с обучением вчерашних крестьян. Как известно, тракторный завод в Сталинграде (основной корпус) был построен менее чем за год. Но не все знают, что его освоение длилось полтора-два года. Поначалу с конвейера за смену выпускали всего несколько машин вместо 144 по плану.

Директор завода позднее написал книгу об этих днях. В ней есть глава «Как мы ломали станки». Ломали не враги, не вредители, а рабочие, в массе своей вчерашние крестьяне, умевшие обращаться с лошадью, с топором и пилой, научившиеся с детства пахать и сеять, вязать снопы. Чтобы освоить конвейер, им предстояло подняться на уровень индустриальной культуры, освоить навыки, ранее совсем не известные. То же самое было в первые годы на всех машиностроительных заводах и в шахтах, на металлургических комбинатах, на химических предприятиях. Во что это обошлось, сколько денег израсходовали сверх намеченного?

Технократизм, вред которого столь понятен сегодня, то есть совсем на ином уровне развития культуры, благосостояния, развития производительных сил советского общества, тогда только зарождался, входил в привычку. Коль скоро на первом плане находились машины, металл, топливо, одним словом, тяжелая индустрия как основа самостоятельности, независимости, будущего процветания, все остальное, относящееся к социально-культурной сфере, автоматически уходило на второе место. По признанию руководителей партии и государства, в 30-е годы снова приходилось экономить даже на школах. Начальное (четырехклассное) обучение было введено как обязательное лишь в 1930 году. Перепись 1939 года показала, что каждый пятый человек старше 10 лет еще не умел читать и писать. Специалистов с высшим образованием насчитывалось в народном хозяйстве примерно миллион человек.

Не нужно забывать и о больших продовольственных сложностях. С конца 20-х годов по 1935 год существовала карточная система распределения продуктов и предметов ширпотреба, охватывавшая рабочих и служащих -- практически городское население. Хлеб получали примерно 40 миллионов человек, а вот мясо всего 6,5 миллиона, животное масло -- 3,2 миллиона человек. На многих предприятиях передовикам давали дополнительные талоны на питание. А деревня была на самообеспечении. Сказывалась ограниченность ресурсов государства. Только так могло оно обеспечить снабжение важнейших центров страны по твердым ценам. В годы первой пятилетки жизненный уровень населения заметно снизился, упала рождаемость.

Первопроходческий характер политики форсированной индустриализации неизбежно был связан, как мы теперь говорим, с методом проб и ошибок. Это объяснялось, помимо всего прочего, нехваткой квалифицированных кадров непосредственно на стройках и предприятиях, неопытностью работников планирования, в чем они сами неоднократно признавались. Сказывался недостаточный уровень образованности и культуры широких слоев населения, в том числе рабочего класса. Основным источником его пополнения, особенно в годы первой пятилетки, было крестьянство, выходцы которого на протяжении 30-х годов составляли большинство рабочего класса. Пролетарский характер класса, призванного быть ведущей силой советского общества, хозяином страны, в определенной мере снижался, что нашло отражение в уровне его организованности, солидарности, политической активности.

И все же страна стойко преодолевала эти трудности, воспринимая их главным образом как трудности роста. Недоставало жилья, но ширилось сооружение новых кварталов, поселков, городов, которые гордо называли «соцгородами». По нынешним меркам они, конечно, такими не были. А тогда их заселяли люди, на собственном опыте познавшие судьбу бедняков и батраков, помнившие «своих хозяев». А рядом часто строились клуб или кинотеатр, амбулатория или больница, школа или библиотека. И каждый видел рождение нового мира, участвовал в его сотворении.

1935 год положил конец карточкам. Потом всенародно обсуждали Конституцию. Затаив дыхание следили за полетом В. Чкалова и его товарищей через Северный полюс. Восторгались папанинцами, как раньше челюскинцами или появлением фильма «Чапаев». Радио, звуковое кино, первый в стране метрополитен -- все воспринималось как утверждение советского образа жизни, идеалов социализма и придавало импульс общему движению вперед.

В том-то и заключается феномен 30-х годов, что так называемая административно-командная экономика сочеталась с энтузиазмом миллионов, с безграничной верой в идеи Великого Октября. Такое стало возможно в результате активной деятельности большевистской партии, которая повседневно целенаправленно, с необычайной энергией вела в массах организаторскую и идеологическую работу. Это способствовало объединению людей, цементировало коллективы, укрепляло веру в ленинские идеи социалистического строительства. Было бы наивно полагать, что люди тех лет, строя заводы, шахты, фабрики, осваивая технику, не видели и не чувствовали тяжелых трудностей. Достаточно напомнить про голод 1932--1933 годов. Разве он затронул лишь сельские районы? Нелишне заметить и другое. В 1933 году общая численность промышленных рабочих была ниже, чем годом ранее. Подобных спадов в годы довоенных пятилеток больше не было. Однако и в этих условиях производство росло. Тем необходимее еще раз отметить вклад партии в осуществление политики индустриализации, в повседневную организацию трудового подъема рабочего класса, в подбор хозяйственных и политических организаторов в центре и на местах.

Приведу только один пример, ярко характеризующий закономерность и специфику проявления человеческого фактора в годы довоенных пятилеток.

В 1930 году Председателем ВСНХ стал Г.К. Орджоникидзе, а В.В. Куйбышев возглавил Госплан. Такое перемещение было продиктовано жизненной ситуацией -- новый этап индустриализации потребовал значительных перемен в стиле и методах управления. Г.К. Орджоникидзе отличался громадным организаторским даром, знанием кадров, умением быстро ориентироваться в сложнейших ситуациях, необычайной напористостью и требовательностью. В то же время В.В. Куйбышев, накопивший большой опыт работы в промышленности, должен был укрепить ее союз с плановыми органами.

Придя в главный штаб индустрии, Г.К. Орджоникидзе сразу поставил под свой контроль группу важнейших строек и предприятий. Он ввел в практику прямую телефонную связь с ними и ежедневно пользовался ею (даже во время своих поездок по стране). Под его началом на местах выдвинулась целая плеяда талантливых руководителей.

Магнитострой возглавил, например, 26-летний Я.С. Гугель. Когда он приехал на строительство, население Магнитогорска составляло 60 тысяч человек. Летом 1931 года оно уже достигло 160 тысяч, а еще через год превысило 200 тысяч человек. На Магнитке предстояло выполнить объем строительных работ впятеро больший, чем на Днепрострое. Но на подготовительный этап времени здесь не было дано. Приходилось все делать сразу: строить бараки для жилья, рыть котлованы, принимать металлоконструкции, стройматериалы. В сметах значились кубометры земли и леса, тонны цемента, бетона, расходы на оплату рабочих. Но никто точно не знал, сколько нужно бань и сапожных мастерских, прачек и портных, учителей и школ. Тяжелые бытовые условия, морозы и ветры порождали большую текучесть кадров.

Круто изменить сложившиеся обстоятельства Гугель не мог, да и не считал это первостепенным делом. Позднее, в 1935 году, он признавал: да, многое можно было наладить, и секретарь обкома ВКП(б) И.Д. Кабаков требовал усилить внимание к культурно-бытовым нуждам строителей. Но со всей категоричностью и верой в свою правоту Гугель добавлял, что рабочие, охваченные энтузиазмом, целиком посвящали свою жизнь именно стройке. «Считалось даже «неприличным», «несоциалистичным» уделять в такое время слишком много внимания личным удобствам. Это притупляло наше внимание к тому, что являлось важнейшей предпосылкой успешной борьбы на тягчайшем участке».

Я.С. Гугель верно отразил суть атмосферы тех дней: на Магнитострое все было подчинено лозунгу: «Домну -- в срок!» Этот призыв звучал на митингах и собраниях, в заголовках и статьях многотиражной газеты, многократно повторялся на плакатах и транспарантах, был главной темой и в рабочие часы, и в то недолгое свободное время, которое строители проводили в общежитиях, бараках, землянках. По закону, как и во всей стране, на Магнитострое была пятидневка: четыре дня рабочих, пятый -- выходной; на сменное задание отводилось шесть-семь часов. Каково же было удивление зарубежных гостей, специалистов, корреспондентов, когда они узнавали, что почти никто не пользуется выходными и мало кто уходит с работы после окончания смены. Но самое поразительное заключалось в том, что большинство делало это добровольно. Тон на стройке задавали коммунисты и комсомольцы (в конце 1931 года здесь работало 7 тысяч членов партии и почти 13 тысяч членов ВЛКСМ). Их боевой дух и организованность сплачивали коллектив. Субботники и так называемые «штурмы» стали нормой. В них часто участвовали женщины-домохозяйки, школьники. Не удивительно, что Магнитострой стал одним из ярких символов героизма времен индустриализации.

В «сплошной лихорадке буден» вырастали кадры. Алексей Михайлович Исаев известен всему миру как космический конструктор, создатель ракетных двигателей, как ближайший сподвижник С.П. Королева. Но мало кто знает, что его инженерный путь к космодрому прошел через Магнитку. Сохранились письма совсем юного Исаева, который, еще не получив диплом об окончании столичного вуза, добровольцем двинулся в Магнитогорск в конце 1930 года. В коротких весточках, отправленных родителям, преобладает слово «работа» и мельком одно замечание: «Я мог бы давным-давно раздобыть квартиру. Я слишком мало уделял этому вопросу внимания». В начале 1931 года Алексей вступает в бытовую коммуну. Инженеры сложились по 75 рублей в месяц, «а это значит,-- пишет он дальше,-- что без всяких усилий с моей стороны буду пить чай с хлебом и маслом, после работы шикарный мясной обед и вечером снова чай».

Что же давало силы преодолевать житейские неурядицы и повседневно чувствовать себя частицей громадного коллектива? Обратимся еще раз к письмам А.М. Исаева. «Недавно нам,-- пишет он родителям,-- в силу образовавшегося прорыва хотели поднести рогожное знамя. Так знайте, что многие горняки плакали на собрании и поклялись не допустить позора! Я никогда не думал, что рабочий (конечно, настоящий, а не сезонник) выглядит так, как он на самом деле выглядит. Если нужно, рабочий работает не 9, а 12--16 часов, а иногда 36 часов подряд -- только бы не пострадало производство! По всему строительству ежедневно совершаются тысячи случаев подлинного героизма. Это факт. Газеты ничего не выдумывают. Я сам такие случаи наблюдаю все время. Рабочий -- это все. Это центр, хозяин». Заканчивая свое взволнованное письмо, 22-летний Исаев восклицает: «...я счастлив, что живу в Советской России и принимаю участие в стройке гиганта».

Можно было бы привести и другие примеры. Суть их в том, что, как ни далеко отстояли друг от друга Председатель ВСНХ СССР, начальник крупнейшей стройки и ее рядовой участник, на самом деле они находились в органической взаимосвязи и по своему идейному духу, и по своей принадлежности к практической работе в области индустриализации. Отсюда и тот энтузиазм, та классовая солидарность, без которых никакие методы управления не обеспечили бы промышленное преобразование страны в период довоенных пятилеток.

Чему учит опыт первых пятилеток?

Когда мы оцениваем результаты довоенных пятилеток, то не всегда в полной мере осознаем, насколько непродолжительным в масштабах истории оказался этот период. Менее тринадцати лет было отведено стране на решение гигантской задачи превращения СССР в промышленно развитую державу. Война прервала мирный труд нашей страны, поставив только что родившуюся индустрию перед тяжелым экзаменом. Тем значительнее то, что было совершено за эти немногие годы самоотверженными усилиями нашего народа.

Что же удалось сделать в стране за неполных тринадцать лет? В строй вступило около 9000 заводов, фабрик, шахт, электростанций, нефтепромыслов. Уже в 1930 году, впервые в истории нашей страны, выпуск средств производства превысил по объему производство предметов потребления. Значение этого факта было тем более велико, что пятилетним планом такой сдвиг не предусматривался. Одновременно, в 1930 году, была ликвидирована безработица, хотя и это планом не намечалось.

Особый интерес представляют качественные перемены в развитии промышленности, достигнутые в годы второй пятилетки. Как и намечалось, в 1933--1937 годах подъем производительности труда стал решающим фактором увеличения выпуска продукции. К концу второй пятилетки производительность труда в крупной промышленности намного превысила плановые задания и по сравнению с началом пятилетки возросла на 82 процента.

В отличие от 1929--1932 годов, когда плановые задания по снижению себестоимости продукции, подъему производительности труда и ряду других важнейших показателей оказались не выполненными, в годы второй пятилетки произошло заметное усиление интенсификации производства. Вот некоторые общие цифры, которые дают наглядное представление о направленности и специфике промышленного развития СССР в годы первой и второй пятилеток. Если в первой пятилетке произошло более чем удвоение основных производственных фондов, числа обслуживающих их рабочих и служащих, а также объема валовой продукции, то во второй пятилетке валовая продукция увеличилась еще больше -- в 2,2 раза. Но при этом число рабочих и служащих росло в 4 раза медленнее, чем в годы предыдущей пятилетки. Такая же картина и по другим показателям: энерговооруженность увеличивалась в 4 раза быстрее, чем в годы первой пятилетки, производительность труда -- в 2 раза. Подчеркнем главное: вытеснение экстенсивных методов становилось отличительной чертой нового периода. Промышленность уже не приносила убытков, как это было до середины 30-х годов. К началу третьей пятилетки она стала в целом рентабельной.

Принципиально важным результатом осуществления в 1933--1937 годах политики индустриализации стало преодоление технико-экономической отсталости, полное завоевание экономической независимости СССР. За годы второй пятилетки наша страна, по существу, прекратила ввоз сельскохозяйственных машин и тракторов, покупка которых за рубежом в предыдущую пятилетку обошлась в 1150 миллионов рублей. Столько же средств было тогда истрачено и на хлопок, теперь также снятый с импорта. Затраты на приобретение черных металлов с 1,4 миллиарда рублей в первой пятилетке сократились в 1937 году до 88 миллионов рублей. В 1936 году удельный вес импортной продукции в общем потреблении страны снизился до 1--0,7 процента. Торговый баланс СССР к исходу второй пятилетки стал активным и принес прибыль.