Проведение индустриализации в СССР

Размещено на http://www.allbest.ru/

Мурманский государственный технический университет

Кафедра истории и философии

Реферат по дисциплине: история

По теме:

Особенности индустриализации СССР

Выполнил: StrideR

Группа: cool group

Проверил: Копанев В.Н.

(зачел с первой сдачи)

Мурманск

2003

Содержание

Введение

Глава I. Предпосылки индустриализации

Глава II. План индустриализации

Глава III. Накопления и источники ресурсов

Глава IV. Великие стройки первой пятилетки, политика новых кадров

Глава V. Продолжение плана во второй пятилетке

Глава VI. Итоги индустриализации в СССР

Заключение

Список литературы

Введение

В 1933 г., подводя итоги выполнения первого пятилетнего плана, Сталин заявил, что СССР превратился из страны аграрной в страну индустриальную. «В результате успешного проведения пятилетки,-- подчеркнул он,-- мы уже выполнили в основном ее главную задачу -- подведение базы новой современной техники под промышленность, транспорт, сельское хозяйство». Через несколько лет аналогичный вывод был сделан им при рассмотрении более широкого отрезка нашей истории. А в 1946 г., разъясняя причины победы Советского Союза в Великой Отечественной войне, Сталин сказал о важности политики индустриализации и добавил, что на превращение СССР в страну индустриальную понадобилось всего 13 лет (1928--1941 гг.).

Каждое из приведенных суждений до сих пор имеет своих сторонников и противников. Одни связывают индустриализацию лишь с первой пятилеткой, другие (их большинство) -- с 30-ми гг. в целом. Существует даже группа историков, которые вообще доказывают, что индустриализация в СССР в сущности так и не произошла, имея в виду комплексное преобразование всего народного хозяйства на основе крупного промышленного производства. При этом указывается на техническое отставание, на высокую долю ручного труда в целом ряде отраслей и пр.

Но верны ли эти оценки по существу? Такой вопрос возникал и раньше. Трудности развертывания НТР, перевода народного хозяйства на путь интенсивного развития придали ему особую остроту. Одним словом, назрела необходимость осмыслить на уровне новейших достижений обществоведения содержание и масштабы индустриализации, провозглашенной Сталиным на XIV съезде партии и, по его мнению, завершенной к началу 40-х гг.

Решение такой задачи в значительной мере подготовлено появлением в 1988--1989 гг. работ О. Лациса, Л. Гордона и Э. Клопова, В. Попова и Н. Шмелева, подсчетами Г. Ханина и В. Селюнина. Следует также иметь в виду статьи Ю. Голанда, М. Горинова, Ю. Пинскера, Н. Симонова, Г. Хапина, в основе своей посвященные анализу причин, обусловивших отказ от НЭПА в конце 20-х гг. Точки зрения названных авторов порой явно противоположны, что еще раз свидетельствует об общей неразработанности проблематики.

Рассматривая конкретный ход событий в период проведения индустриализации в СССР, необходимо, прежде всего, принимать во внимание прямые, немедленные результаты той или иной политики и ее долговременные следствия, которые не всегда и не во всем совпадают. Определенные действия руководства страны вызывали подчас катастрофические последствия. Однако жизнь и совокупность ряда объективных обстоятельств заставляли корректировать курс. Каждый шаг "выправления" линии, в свою очередь, оставлял за собой "обломки и черепки", но в итоге, ценой огромных усилий и жертв, выходил некий результат, который при желании можно было выдать за тот, к которому, собственно, и стремились. Отсюда среди историков сложились противоречивые оценки происходивших процессов. Если следовать какой-либо одной из этих линий освещения событий, то получится весьма искаженное представление об истории 1930-х годов: она может быть изображена или как цепь постоянных провалов и злодеяний режима, или же как ряд его последовательных успехов и достижений. Действительность же была намного сложнее.

Исходя из этого, в своей работе я поставил перед собой цель ответить на ряд вопросов, связанных с проведением индустриализации, а именно: явилась ли индустриализация объективной закономерностью исторического развития?; каковы были ее социально-экономические причины и последствия? Для получения наиболее объективной картины, попытался соотнести то, что провозглашалось официальной идеологией и проводилось на практике, с действительным состоянием дел.

Глава I. Предпосылки индустриализации

«Мы отстали от передовых стран на 50--100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Этой речи Сталина, произнесенной в феврале 1931 г. на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, суждено было стать поразительным пророчеством. Десять лет спустя наступил 1941 г. -- год нападения нацистов на СССР Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.338.

По уровню народнохозяйственного развития, т. е. по состоянию производительных сил и их технико-экономической организации, СССР в конце 20-х годов находился на начальных этапах индустриализации. Хотя переход от доиндустриального к индустриальному технологическому способу начался еще в XlX в., темпы этого процесса были таковы, что вплоть до революции Россия оставалась аграрной страной, в народном хозяйстве которой преобладало мелкое производство и домашние формы труда. Опустошенная мировой, а затем гражданской войной резко ослабили и те элементы индустриального производства, которые имелись в российской экономике.

Естественно, что к исходу первого десятилетия Советской власти, когда в основном завершилось восстановление разрушенного, СССР оказался на той же начальной стадии индустриального преобразования народного хозяйства, которой Россия достигла накануне воины и революции. В фабрично-заводской промышленности к началу первой пятилетки производилось лишь 20--25% национального дохода СССР, тогда как сельское хозяйство давало около 50%. Государство получало с него только небольшой налог и не имело почти никаких средств, чтобы развивать и увеличивать промышленность. В сельскохозяйственном производстве было занято едва ли не 80% работающего населения страны, велось оно почти исключительно домашинным способом.

Объем промышленной продукции, выпускавшейся в то время даже по абсолютной величине существенно уступал соответствующим показателям всех ведущих индустриальных держав, несмотря на гораздо более многочисленное население страны. В СССР при населении примерно в 160 млн. человек в конце 20-х годов производилось ежегодно 3-4 млн. т. чугуна, 4-5 млн. т. стали, 35-40 млн. т. угля, 5-6 млрд. кВтч электроэнергии -- в 2-3 раза меньше, чем в Германии, Англии или Франции -- странах с населением 40-60 млн. человек, - и во много раз меньше, чем в США (где жило тогда чуть больше 120 млн. человек). Уровень производства советской промышленности в расчете на душу населения отличался от душеного производства в индустриально развитых странах в 5-10 раз, а то и на несколько порядков. Многие наиболее сложные промышленные изделия вообще не производились. При этом и в промышленности большинство рабочих (хотя и не столь подавляющее, как в сельском хозяйстве) было занято ручным трудом. По уровню производительных сил и технико-технологическому типу производства отставание страны, имело в то время, так сказать, стадиальный масштаб. В передовых капиталистических странах уже утвердился индустриальный технологический способ труда, народное хозяйство СССР, взятое в целом, оставалось еще по-прежнему на доиндустриальной стадии.

Вооруженные силы Советов были очень слабы; они были вооружены тем, что осталось от царской армии. Авиации практически не было, не было танков и совсем не было заводов для их производства Гордон Л.А., Клопов Э.В, «Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы» М., 1989. с. 15-17.

Глава II. План индустриализации

Подготовкой пятилетнего плана занимались две соперничающие друг с другом ведущие школы. Первая, чьей основной опорой был Госплан, выступала за строго научный план, основанный на проверенных цифрах и прогнозирующий такие отношения между различными секторами экономики, которые в целом создадут устойчивое равновесие. Другая школа, имевшая своей опорой ВСНХ, может быть названа „телеологической", поскольку избрала единственный, решающий, с ее точки зрения, сектор экономики -- тяжелую промышленность -- и выработала свои рекомендации только для нее. Всем остальным отраслям народного хозяйства предоставлялось пристраиваться под сенью тяжелой индустрии, кто как сумеет. Как заметил статистик С. Г. Струмилин: „Наша задача состоит не в том, чтобы изучать экономику, но в том, чтобы изменить ее" Джеффри Хоскинг, История Советского Союза, с. 156.

Начиная с 1926 г. в Госплане и ВСНХ, один за другим подготавливались различные проекты плана. Их разработка сопровождалась непрерывными дискуссиями. По мере того как одна схема сменяла другую, превалирующей становилась тенденция -- на ней настаивали как представители сталинского течения, так и экономисты вроде Струмилина, -- которая состояла в установлении максимальных задач индустриального развития страны. Бухарин и его группа пытались было воспротивиться этому. Чересчур честолюбивые цели без необходимого экономического обоснования, говорили они, приведут к потрясению экономики, породят опасные межотраслевые противоречия, а следовательно, обрекут на провал саму индустриализации. «Из кирпичей будущего нельзя построить сегодняшних заводов» -- этой своей получившей широкую известность фразой Бухарин хотел сказать, что бессмысленно форсировать одних отраслей, если взаимодополняющие их отрасли продолжают отставать. Но бухаринское крыло потерпело поражение именно на этом поприще. Его осуждение и представление первого пятилетнего плана совпали по времени с XVI партконференцией (апрель 1929 г.).

Госплан подготовил к конференции два варианта плана: один -- минимальный, или «отправной», а другой -- максимальный, или «оптимальный»; показатели второго превосходили показатели первого примерно на 20%. Но Центральным Комитетом уже было решено, что во внимание принимается только второй вариант. Накануне Рыков еще раз попытался внести в него некоторые поправки. Он предлагал, в частности, принять специальный двухлетний план, призванный создать «особо благоприятные условия» для сельского хозяйства и тем ликвидировать его отставание, или, как говорил Рыков, для «выпрямления сельскохозяйственного фронта». Его предложение было отвергнуто Сталиным. Так, наиболее честолюбивый вариант плана сделался его официальной версией и в таком виде был утвержден после конференции также V съездом Советов в мае 1929 г. По времени он охватывал промежуток с октября 1928 г. по сентябрь 1933 г. -- иными словами, в момент утверждения плана его осуществление следовало считать уже начавшимся Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.330-331.

Этот план предусматривал рост промышленной продукции на 136%, производительности труда на 110%, снижение себестоимости промышленной продукции на 35%, сельскохозяйственное производство -- на 55%, национальный доход -- на 103 %. Великие стройки, начатые в 1927--1928 гг. -- прежде всего Днепрогэс и Турксиб, -- должны были быть завершены к 1930 г. Планировалось строительство более чем 1200 заводов (по словам одного из делегатов V съезда Советов, при утверждении этих планов создавалось впечатление, что Рыков сидит на огромном сундуке с деньгами и раздает их всем, кто пожелает). По плану приоритет отдавался тяжелой промышленности, которая получала 78% всех капиталовложений. Их объем должен был возрасти с 8,4 до 16,2% валового национального продукта. В начале 1930 г. плановые показатели были еще раз пересмотрены и увеличены: теперь уже речь шла о добыче к концу пятилетки от 120 до 150 млн. т угля (вместо 75 млн. т, предусмотренных изначально), о выплавке 17--20 млн. т. чугуна (вместо 10 млн. т), о добыче 45 млн. т нефти (вместо 22 млн. т), о 8 млн. т химических удобрений, о 22 млрд, кВт электроэнергии, о производстве 450 тыс. тракторов (вместо 55 тыс.), о строительстве более 2 тыс. новых заводов Н. Верт, История Советского государства, с.216.

Утверждение первого пятилетнего плана нередко расценивается как драматический выбор всего будущего страны, то есть, как сознательно принятое решение пожертвовать всем ради накопления национального богатства и укрепления базовых отраслей, обеспечивающих индустриализацию. Однако такое впечатление неточно. Это, правда, что на XVI партконференции признавалось, что осуществление плана будет сопровождаться «преодолением огромных трудностей внутреннего и внешнего порядка», вытекающих в первую очередь из «напряженности самого плана». Но на конференции вовсе не говорилось, что какие-то отрасли или потребности должны быть принесены в жертву развитию других. Такое утверждение, было высказано лишь задним числом. Но в апреле же 1929 г. предусматривалось, что сельскохозяйственное производство будет увеличиваться если не наравне с промышленным, то уж, во всяком случае, в достаточно существенных масштабах. То же самое относилось и к выпуску предметов потребления. Реальная зарплата в свою очередь должна была вырасти на 71%, доходы крестьян -- на 67, производительность промышленного труда -- на 110 % и т.д. Предусматривался, иначе говоря, гармоничный прогресс.

Многие годы спустя, обращаясь к событиям уже как к фактам политической истории, Пальмиро Тольятти заметил, что, начиная с определенного момента, «советские товарищи... перестали знакомить в плане постановки проблем» членов братских партий с темпами «социалистического строительства». Так вот, если первое проявление этой тенденции можно датировать, то оно совпало как раз с утверждением первого пятилетнего плана. Речь шла, впрочем, не только об иностранных коммунистах, но и о самой советской компартии. Кое-кто, например некоторые экономисты -- не говоря уже о бухаринских правых, -- обращал внимание на внутреннюю несовместимость некоторых задач плана. Этим людям отвечали, что они на- строены скептически, упадочнически, что они не верят либо заражены тоской по буржуазному прошлому, и приказывали им молчать. Можно все же задаться вопросом, не было ли среди самих высших руководителей сталинского крыла более глубокого понимания того, что в решении безоговорочно взять курс на индустриализацию форсированными темпами была заложена неотвратимая необходимость последующего отказа от многих целей плана. Возможно, такое понимание и существовало, но вполне определенно этого утверждать нельзя, ибо открытого выражения оно так и не получило.

С этого момента изменилась сама идея плана. На конференции по этому пункту выступали целых три докладчика -- Рыков, Кржижановский и Куйбышев: эпизод скорее единственный, чем редкий в истории партийных и советских съездов. Рыков, подчиняясь дисциплине, защищал проект, которого не одобрял, ибо тот противоречил его тезисам, тезисам, которые он тщетно отстаивал в Центральном Комитете. Кржижановский в свою очередь выступил с докладом, весьма отличавшимся от того, который он сделал в декабре 1927 г. на XV съезде партии. Тогда он утверждал, что оба варианта плана -- и минимальный и «оптимальный» -- равно необходимы для обеспечения определенной свободы маневра. Планирование, кроме того, должно было носить непрерывный характер, то есть ежегодно, помимо заданий на следующий год, должны были устанавливаться задачи на предстоящие пять лет, с тем, чтобы всегда была ясная перспектива общего развития. Теперь все эти идеи исчезли, но Кржижановский все же отстаивал еще свой взгляд на план как на проект, основывающийся на экономических и научных критериях. Иначе ставил вопрос Куйбышев. Нужно добиться «во что бы то ни стало» -- он дважды повторил эти слова -- быстрых темпов развития; «во что бы то ни стало... догнать и перегнать... капиталистических врагов». Сегодня, оглядываясь назад, нетрудно понять, что именно Куйбышев, а не Кржижановский лучше всего выражал убеждения сталинского течения.

План с этого момента уже переставал быть тем, чем он был в замыслах нэповских лет, то есть инструментом сознательного управления экономикой, по-прежнему сохраняющей собственные законы и механизмы функционирования. Он становился, скорее, выражением решительной воли, исходящей из убеждения о допустимости ломки экономических законов и механизмов, -- становился, следовательно, указанием общих целей, которых следовало достичь, как уже было сказано, «во что бы то ни стало». Несколько утрируя, его можно было рассматривать как своего рода «лозунг агитации», поставленный на службу этой воле. Отныне экономическому развитию страны надлежало идти «большевистскими темпами», как они были определены.

«Оптимальный» вариант плана, ставший после утверждения обязательным, обосновывался Госпланом на основе того предположения, что произойдет стечение благоприятных обстоятельств: все годы будут урожайными, качественные показатели экономики -- себестоимость, производительность труда, урожайность -- значительно улучшатся, торговля с заграницей намного увеличится благодаря кредитам или расширению экспортных возможностей и, наконец, удельный вес затрат на оборону в общей массе расходов уменьшится. Ни одной из этих надежд не суждено было сбыться. Именно на этот случай и предусматривался тот минимальный вариант, который был презрительно отброшен Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.331-333.

На этом, однако, было бы рано ставить точку в разговоре о плановом руководстве, а, следовательно, о правильном применении всей той колоссальной массы материальных средств и человеческой энергии, которая им охватывалась. План был утвержден весной 1929 г. Уже во второй половине того же года он был полностью искорежен. Следует обратить внимание на дату: она знаменует один из самых критических моментов советской истории. Это был момент, когда осуждение Бухарина и других правых было предано гласности. Это был также период перехода к массовой и принудительной коллективизации. Всякое сопротивление внутри ядра высших руководителей было сломлено. В эти же месяцы было намечено ошеломительное ускорение выполнения плана. Началось с выдвижения лозунга «Пятилетку -- в четыре года!». Речь еще раз шла об одном из тех «лозунгов агитации», которые Сталин считал необходимыми для осуществления руководства. Лозунг писали на красных полотнищах, которые вывешивались в заводских цехах, повторяли на митингах вперемежку с бранью в адрес «маловеров и нытиков» из числа правых. В Москву отправлялись «красные составы», груженные «сверхплановой продукцией». Между тем выполнить за четыре года программу, которая, как признавалось, очень трудна и напряженна даже для пятилетнего срока, «было явно малореалистической задачей», а, следовательно, сопряженной с риском и для самой «агитации». Сталин все же не остановился на этом: он пошел дальше. Кампания «пятилетку -- в четыре года» сопровождалась нарастающим, астрономическим раздуванием предусмотренных показателей.

По пятилетнему плану, выплавку чугуна предусматривалось довести с 3--5 до 10 млн. т. Это было много, даже слишком много, по мнению многих специалистов. Но в январе 1930 г. Куйбышев объявил решение увеличить ее до 17 млн. т (10 -- на Украине и 7 -- на урало-сибирском комплексе) за тот же отрезок времени. Потенциальные мощности, запроектированные для Кузнецка и Магнитогорска, были увеличены в четыре раза. За первый год пятилетки (1928--1929) промышленное производство выросло примерно на 20 %, то есть чуть меньше, чем предусматривалось планом (21,4 %), но все же весьма существенным образом. Тогда было решено, что его прирост на протяжении второго года должен составить 32 %, то есть будет больше чем наполовину превышать запланированный уровень. Один из самых лихорадочных приступов этого повышения показателей пришелся на XVI съезд партии (июнь -- июль 1930 г.). По одной из версий, еще накануне съезда Сталин с Молотовым явились в Совнарком и потребовали, чтобы все цифры плана в целом были удвоены; на этот раз даже Рыков не решился возражать. Как бы то ни было, в своем докладе на съезде Сталин потребовал гигантского увеличения заданий пятилетки, утверждая, что «по целому ряду отраслей промышленности» план может быть выполнен «в три и даже в два с половиной года». Требовалось произвести, таким образом, не только 17 млн. т чугуна, но также 170 тыс. тракторов вместо запланированных ранее 55 тыс., вдвое больше цветных металлов, автомобилей, сельскохозяйственных машин и т.д. Причем и на этот раз Сталин выдвигал эти задачи как тяжелое, но необходимое решение. Наоборот, он уверял, что одновременно будет происходить увеличение выпуска потребительских товаров, ибо «мы имеем теперь возможность развивать ускоренным темпом и тяжелую, и легкую индустрию» Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.336-337.

Новые увеличенные планы не соответствовали реальным возможностям производства, а способствовали его дезорганизации. Строительство сотен объектов было начато и не завершено из-за нехватки сырья, топлива, оборудования, рабочей силы. К концу 1930 г. 40% капиталовложений в промышленность были заморожены в незавершенных проектах. Они парализовали огромное количество материальных ресурсов, недостаток в которых ощущался в других областях экономики. Невыполнение планов обусловило цепную реакцию развала экономики: один невыполненный проект служил препятствием для выполнения другого и т.д. В целях преодоления нехватки материальных ресурсов (впрочем, относительной, поскольку она существовала лишь по отношению к заведомо невыполнимым показателям первого пятилетнего плана) снабжение предприятий постепенно полностью переходило в руки административных структур. Они пытались обеспечить централизованное распределение основных ресурсов и рабочей силы, необходимых в промышленности, исходя из ими же определяемой важности того или иного предприятия. Деятельность предприятий оказалась, таким образом, в сильной зависимости от очередности получения ассигнований, порядок которой определялся значением предприятия. Система приоритетов в распределении сырья, оборудования, рабочей силы распространялась прежде всего на несколько ударных объектов, которые ставились в пример всей стране (металлургические комбинаты в Кузнецке и Магнитогорске, тракторные заводы в Харькове и Челябинске, автомобильные заводы в Москве и Нижнем Новгороде). Нехватка ресурсов все возрастала, и соответственно возросло число приоритетных предприятий. Очень скоро система приоритетов привела к конфликтам между предприятиями, что вызвало необходимость введения системы чрезвычайной очередности. Так административный способ (сначала только распределения ресурсов) со временем подменил собой планирование, и ему суждено было на долгие годы стать одной из важнейших особенностей советской экономики.

Система приоритетов была результатом импровизации. Она, правда, позволила избежать полного паралича, которым грозила резко увеличившаяся нехватка ресурсов в наиболее важных отраслях производства. Но в деятельности предприятий, не вошедших в число «первостепенных», она только усилила анархию. Эта система представляла собой полумеру, которая позволила ненадолго отсрочить проявление негативных последствий тех противоречий, которые существовали между плановыми показателями и реальной возможностью их выполнения Н. Верт, История Советского государства, с.217.

Наслаивание все более впечатляющих плановых заданий происходило почти в течение всего хода выполнения пятилетки. Сами по себе они могли выглядеть и не такими уж произвольными, особенно в глазах людей, которые с энтузиазмом отдавали все силы нечеловеческому труду на стройках пятилетнего плана. В самом деле, за ними стояли реальные трудности, такие как нехватка металла, который приходилось, поэтому ввозить из-за границы, оплачивая золотом, возросшая потребность в сельскохозяйственной технике, обусловленная масштабами и драмами коллективизации, и т.д. Складывается, однако, впечатление, что каждая вновь возникающая или непредусмотренная проблема решалась простым повышением соответствующих цифр плана без какой-либо корректировки других его показателей, отчего эти последние делались все менее достижимыми. Таковы шутки, которые способен разыгрывать не знающий пределов волюнтаризм. Страна была охвачена индустриальной лихорадкой, своего рода помешательством, пароксизмы которого затянулись вплоть до 1932 г. Для того чтобы найти что-либо похожее в истории нашего столетия, нужно перенестись к концу 50-х гг., периоду «большого скачка» в Китае. Результаты и в том и в другом случае были весьма далеки от ожидаемых.

Разумеется, то, и дело звучавший в речах руководителей неотступно тревожный призыв строить поскорей имел под собой основания. Но уже во второй половине 1930 г. можно было видеть, что подобный путь не ведет к ускорению прогресса: темпы роста не увеличивались, а, скорее, падали. Объем производства за год вырос не на 32 %, как требовалось, а -- по противоречивым свидетельствам официальных источников -- лишь на 22 %, да и то в промышленности, то есть той сфере, где были сосредоточены все усилия и средства. Тем не менее, Сталин заявил, что в следующем году можно и должно увеличить выпуск промышленной продукции на 45 % Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.337-338.

План был предельно напряженным с самого начала, причем настолько, что попытки дальнейшего форсирования его, какими бы мотивами они ни вдохновлялись, могли принести лишь вред. Не раз выражалось восхищение по поводу того железного, безжалостного упорства, с каким сталинское руководство сумело шаг за шагом собрать воедино энергию страны и направить ее на выполнение первоочередной задачи: создание тяжелой индустрии, основы могущества и независимости страны. Было бы неверным, конечно, игнорировать значение, которое этот фактор имел в жизни Советского Союза. Тем не менее, начиная с определенной черты, он обращался против провозглашенных и выполняемых задач. Вину за ошибки и распыление средств нередко приписывали также неопытности плановиков. Довод этот справедлив только отчасти. Дискуссия 1928--1929 гг. показывает, что в предостережениях не было недостатка. Не было в них недостатка и позже. Всех, кто возражал, убирали. Сам Кржижановский, податливый сторонник «научного» планирования, был смещен в 1930 г. Вместо него во главе Госплана был поставлен Kyйбышев Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.341-342.

Так же были разоблачены „правые уклонисты", тех, кто не был согласен со сталинской политикой давления на крестьянство и считал пятилетний план дорогостоящим и не сбалансированным по экономическим показателям. Основными мишенями стали Бухарин, Алексей Рыков (председатель Совета народных комиссаров) и Михаил Томский (глава профсоюзов). Сталин использовал свою систему патронажа для подрыва цитаделей противников -- московской партийной организации, партийных ячеек в университетах и профсоюзах. К концу 1929 г. все трое были смещены с большинства официальных постов. Подобно Каменеву и Зиновьеву, они публично признали, что „наши взгляды... были ошибочны", и потому им было позволено сохранить некоторые свои посты.

Плановики подверглись такому же политическому давлению. В Госплане стало политически подозрительным само понятие о равновесии между различными отраслями народного хозяйства. Вместе со своими сотрудниками был смещен бывший меньшевик Громан, основной представитель сторонников сбалансированного планирования оптимального экономического развития. Некоторые из них стали обвиняемыми на публичном процессе 1931 г., где им инкриминировались „преступные" попытки затормозить индустриальное развитие страны.

По определению статистика Струмилина, несомненное большинство специалистов по планированию предпочло поддерживать высокие темпы экономического роста, чем сидеть за низкие. Планирование теперь зависело не от анализа, но от приказов Джеффри Хоскинг, История Советского Союза, с. 156-157.

Кульминационная точка этого безрассудного вздувания обязательств была ознаменована XVII партконференцией в январе -- феврале 1932 г., когда были сформулированы первые директивы на второй пятилетний план, который должен был закончиться в 1937 г. В докладах Молотова и Куйбышева, а также в резолюции о пятилетнем плане говорилось, что к этому времени производство электроэнергии должно быть доведено до 100 млрд. кВч, а угля -- до 250 млн. т, чугуна -- до 22 млн. г, нефти -- до 80--90 млн. т, зерна -- до 130 млн. г. Одним словом, советская экономика должна была прыжком достигнуть американского уровня. Намеченные показатели были реализованы в СССР лишь в 50-е гг. Два года спустя, при окончательном определении показателя второй пятилетки, они были отброшены и резко сокращены Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1 с.338-339.

Глава III. Накопления и источники ресурсов

Если бы гигантомания служила лишь выражением чрезмерного честолюбия, пускай иррациональным, но все же стимулом к тому, чтобы производить больше и быстрей, -- все это было бы еще полбеды. Все дело в том, что она не была просто «лозунгом агитации». Она была указанием, более того -- точной директивой к действию. Она претворялась, иначе говоря, в обязательные технические проекты, огромные капиталовложения, в нарастающую гору начинаний, не предусмотренных планом. Она вызывала огромное распыление средств вместо их сосредоточения во имя быстрейшего получения результатов. Одним из самых поучительных примеров может служить случай с заводами синтетического каучука. Благодаря открытиям советских химиков этот материал был тогда только что впервые получен в СССР. Речь шла пока об экспериментальном, а не о промышленном производстве. Специалисты, начиная с самих авторов открытия, колебались относительно целесообразности сооружения даже одной-двух крупных установок по производству каучука. По инициативе же Сталина было решено построить десять таких установок. Конечно, СССР испытывал огромную потребность в резине, ибо природный каучук полностью отсутствовал среди его естественных ресурсов. Но приказы Сталина не были решением проблемы: за все 30-е гг. удалось наладить производство лишь на трех заводах. И примеры такого рода были типичны не для одной только химии. Множилось число начатых и незавершенных строек: к концу пятилетки в них было заморожено 76 % капиталовложений против 31 % вначале, что уже тогда считалось слишком высоким показателем Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1, с.339.

Индустриализация силу особенностей ее проведения носила вторичный характер. Применялись зарубежная техника и технология, подготовка рабочей силы велась по западным образцам. Инженеры учились за рубежом, использовались иностранные специалисты. Характерно, что 80--85%, то есть основная часть машин и оборудования предприятий, построенных, расширенных, реконструированных в 30--40-е гг., составляла импортированная, вывезенная из-за рубежа техника. При отсутствии рынка, быстрого оборота капитала и накоплений средства для индустриализации изыскивались за счет ограничения потребления народа. В развитых странах доля накоплений (то есть средств, которые шли на расширение производства) в национальном доходе составляла 5--10%. В дореволюционной России и в Советской России до середины 20-х гг. она также составляла 10%. Теперь доля потребления резко сократилась, сектор накопления -- расширился:

1930 г. -- 29%; 1931 г. -- 40%; 1932 г. -- 44% Л. И. Семеникова, Россия в мировом сообществе цивилизаций, с.568-569.

Финансовые средства для инвестиций были скудны и добыты с трудом. Это были деньги, полученные ценой жестоких лишений, голода и слез, или, говоря словами сегодняшних советских учебников истории, «не считаясь с усилиями, жертвами и лишениями», отказывая себе «даже в самом необходимом». Между тем теперь, когда индустриализация выходила далеко за рамки того, что кто-либо даже в троцкистских кругах осмеливался проектировать в 20-е гг., проблема накопления вставала уже не как предмет теоретических споров или политических столкновений, но как неумолимая практическая потребность. За исключением нескольких краткосрочных займов, существенной помощи из-за границы не поступило. В связи с этим доля накоплений в национальном доходе, то есть та его часть, которая изымалась из потребления и служила в первую очередь для финансирования капиталовложений и обеспечения производства, должна была превысить треть его объема. Высказанная Преображенским и подхваченная позже Сталиным идея об изъятии необходимых средств у несоциалистических секторов экономики, то есть, прежде всего, у деревни, на первых порах могла найти лишь частичное применение. Это, правда, что с практической ликвидацией капиталистического сектора оставалось лишь крестьянство. Сейчас признается, что сельское хозяйство служило одним из главных источников накопления. При нынешнем состоянии знаний по этому вопросу невозможно, однако, установить, какая именно часть его приходилась на село. Хотя среди самих советских историков существует на этот счет расхождение во мнениях, убедительным выглядит тезис, по которому вплоть до 1932 г. ресурсы, выкачанные из деревни, пускай даже и крупные сами по себе, не представляли собой наиболее внушительной части и, во всяком случае, оставались далеки от того, чтобы целиком покрывать расходы на индустриализацию. Уже сами перипетии коллективизации, по крайней мере в годы первой пятилетки, препятствовали получению большего: наряду с другими руководителями Сталин тоже признавал, что новые коллективные сельские предприятия нерентабельны. Тем более высокой была доля, которую пришлось взимать со всего остального населения, включая рабочих.

Способы, с помощью которых это делалось, были различны: далеко не все они были предусмотрены вначале. За четыре года, с 1 января 1929 г. по 1 января 1933 г., находящаяся в обращении денежная масса увеличилась в четыре раза. Отсюда сильное давление на рубль. Если в начале пятилетки Советское правительство старалось продолжать политику предыдущих лет, направленную на поддержание стабильных цен или даже их понижение, то начиная с 1931 г. был взят курс на значительное повышение цен на все потребительские товары. Надежда на получение средств от растущих прибылей государственных промышленных предприятий оправдалась лиши незначительно: в эти годы указанный источник финансирования ни разу не фигурировал на первом месте в бюджетной графе доходов и неизменно давал поступления ниже предусмотренных. Главным источником пополнения ресурсов были поэтому прямые и косвенные налоги. В 1930 г. перестало хватать и этих поступлений: весь финансовый план государства рисковал полететь вверх тормашками. Местные партийные организации захлестнул тогда поток инструкций (одна секретная инструкция была подписана лично Сталиным) с требованием усилить фискальные сборы. Со следующего года главным источником бюджетных поступлений стал «налог с оборота», начисляемый на цену всех товаров в розничной торговле, а стало быть, взимаемый автоматически. Другим источником были займы, размещаемые среди населения. Их выпуск начался в 1926 г. Вряд ли можно утверждать, что с самого начала они носили принудительный характер; однако по мере того, как потребности пятилетки становились все настоятельнее, практически займы сделались обязательными.

Еще труднее было изыскивать средства для оплаты зарубежных закупок, которые в годы первой пятилетки были весьма внушительными. В 1928--1929 гг. для получения золота от частных лиц, которые могли обладать им, в ход было пущено ГПУ и применены методы «непосредственного воздействия»; добытого, однако, было далеко не достаточно. Воздействие мирового кризиса на советскую внешнюю торговлю было отнюдь не благоприятным. Товарами, которыми СССР оплачивал тогда свой импорт, были главным образом хлеб, лес, нефть, меха. Если исключить последние, речь шла о товарах, в которых страна сама испытывала острую нужду. В особенности это относится к хлебу. В 1930 и 1931 гг. СССР экспортировал 10 млн. т зерна, примерно по 5 млн. г в год; для сравнения, в 1928 г. он продал за границу лишь 99 тыс. г хлеба. Производство зерновых за это время выросло ненамного, во всяком случае, не на столько, чтобы оправдать такой скачок. Положение с продовольствием в стране было в эти два года не менее напряженным, чем в драматическом 1928 г. За границу, таким образом, вывозились не излишки, а тот хлеб, который не ели жители страны. Для оплаты заграничных счетов продавались даже художественные произведения из музеев. Но и при всех этих ухищрениях план по импорту был выполнен менее чем наполовину. В то же время он был перевыполнен (105 %) в той части, которая касалась закупки оборудования и дефицитного сырья. Это означает, что ввозились только машины (в 1931 г. они составили 93% всех закупок), при отказе от всего остального, сколь бы необходимым оно ни было.

Тревожные сигналы тем временем множились. Сами блестящие количественные результаты первых лет пятилетки были достигнуты ценой быстрого, а в некоторых случаях и «недопустимого» ухудшения всех качественных показателей производительности труда, себестоимости; качество выпускаемых изделий становилось все более низким. Реальные расходы на строительство были намного выше сметных. Те «узкие места», против которых предостерегал Бухарин, не замедлили обнаружить себя. Ощущалась нехватка всего: сырья, топлива, заготовок, стройматериалов. В конечном счете получать их могли лишь первоочередные стройки, предприятия и отрасли, причисленные к числу наиболее важных и безотлагательных. Жесткий порядок очередности был установлен, когда распределение всех материалов пришлось организовать из центра. Еще более драматическим образом напоминал о себе недостаток техников и квалифицированных рабочих. Дорогостоящие машины, с таким трудом купленные за границей, приводились в негодность или долго не достигали установленной производительности, а то и просто ржавели в ящиках. Процент брака был чрезвычайно высоким: на Московском заводе шарикоподшипников, например, он колебался в пределах от 25 до 65 % . Ради ускорения ввода в строй на крупных предприятиях сооружали главные корпуса, но все остальное -- от вспомогательных служб до жилья -- безнадежно отставало. Вокруг современного прокатного стана или только что купленного в Америке сборочного конвейера люди передвигались в грязи, среди куч строительного мусора и всякого хлама. Сооружались новые шахты, но в старых тем временем отсутствовали подъемники для спуска и подъема людей. Все это сказывалось на рентабельности капиталовложений.

Одно из самых серьезных «узких мест» обнаружилось с 1930 г. на транспорте. На протяжении 1931 г. два Пленума ЦК вынуждены были специально заниматься этим вопросом. Вся система коммуникаций в СССР серьезно отставала. Железнодорожная сеть в 20-е гг. постепенно оправилась от послевоенного кризиса; в значительно меньшей степени это можно было сказать о речном и морском транспорте. Планом и не предусматривалась радикальная модернизация транспорта, поскольку считали, что при некотором расширении транспортных путей наличных средств должно будет хватить. На практике даже эти проекты не были реализованы: отрасль получила лишь немного больше половины ассигнованных ей средств, остальное было поглощено промышленностью. Из предусмотренных планом новых путей была реально сооружена только треть. Все оснащение осталось старым, в то время как нагрузка намного увеличилась: нужно было удовлетворять растущие потребности новых строек и заводов. Вызванное индустриализацией и коллективизацией общее потрясение повлекло за собой крупные перемещения населения. В годы первой пятилетки территориальная мобильность достигла высочайшего уровня: огромные толпы странствовали по стране из конца в конец. Станции были забиты людьми, которые сутками ожидали поезда, неизвестно когда приходящего и отбывающего, чтобы штурмом взять вагоны. Подвижной состав часто выходил из строя, поезда прибывали с большим опозданием, что не могло не сказываться на положении дел на срочных стройках, межотраслевых поставках, на взаимоотношениях между изготовителями продукции и рынком.

В довершение всего тяжким бременем на ход дел ложилось ухудшение международной обстановки. Уже на XVI партконференции в 1929 г. Кржижановский говорил о возможной необходимости частично пересмотреть оборонные аспекты плана, исключая, впрочем, фундаментальные перемены. На самом деле все оказалось хуже. Сейчас трудно установить, в какой мере неожиданные затраты на армию повлияли на программы более общего характера, потому что для такого рода расчетов нет необходимых исходных данных. Если верить одному из официальных источников, эти расходы за годы пятилетки выросли в десять раз. Некоторые промышленные предприятия были переоборудованы для выпуска оборонной техники, прежде всего танков и самолетов. Бремя вооружений еще больше возросло к концу пятилетия, особенно с 1932 г., после японской агрессии в Маньчжурии и возникновения новой напряженности на западных границах. По крайней мере таково было объяснение, публично данное Сталиным. Бюджетные расходы на оборону увеличились с 880 млн. руб. в 1928--1929 гг. до 1288 млн. в 1931 г.; затем произошло скачкообразное увеличение до 5 млрд. руб., но это было уже в 1434 г Джузеппе Боффа, История Советского Союза, т.1, с.339-343.

Высокие темпы развития могли быть достигнуты только за счет внеэкономического принуждения, насилия. Необходимость насилия, включая репрессии, их неизбежность крыто признавалась вождями. И.В. Сталин говорил: «Репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления». Принуждение использовалось в разных, в том числе крайних, репрессивных формах, широко. Более того, в народном хозяйстве на протяжении сталинского периода использовались десятки миллионов заключенных и их дешевым трудом создавалась значительная часть национального продукта. Значительным является разброс мнений в историографии по вопросу о численности заключенных, а также о доле и значении принудительного труда в экономике.

Ж. Росси, француз, который 22 года провел в ГУЛАГе (Государственное управление лагерей, а также обобщенное название зоны принудительного труда, введенное А.И. Солженициным), привел общее число заключенных в советское время по западной литературе: 1924 г. -- 86 тыс., 1927 г. -- 200 тыс., 1932 г. -- 16 млн.

В последние годы была введена в оборот отчетность ГУЛАГа (публикации А.Н. Дугина, В.М. Земскова, В.Ф. Некрасова). Из них следует, что количество заключенных в лагерях и колониях перед войной достигало двух млн., в 1953 г. -- 2,5 млн. человек.

Принудительный труд стали применять широко с конца 20-х гг., с началом первой пятилетки. В 20-е годы, хотя и существовали лагеря и ссылки, эксплуатация подневольного труда не рассматривалась как важная хозяйственная задача. Бюджет лагерей формировался в значительной мере за счет государственного бюджета. Ситуация изменилась в конце 20-х гг. В апреле 1928 г. министр юстиции РСФСР Янсон, нарком внутренних дел РСФСР Толмачев и зампред ОГПУ Ягода предложили перейти "от системы ныне действующих мест заключения к системе концлагерей, образованных по типу лагерей ОГПУ". Политбюро ЦК ВКП(б) предписало расширить существующие и организовать новые лагеря в отдаленных районах с целью их колонизации и разработки "природных богатств путем применения труда лишенных свободы". К середине 30-х гг. была создана достаточно разветвленная сеть исправительно-трудовых -- так они назывались -- лагерей.

Великие стройки первых пятилеток потому и были завершены в короткий срок, что использовался дешевый труд заключенных. Наиболее трудоемкие объекты с большим объемом земляных работ строились заключенными: Беломоро-Балтийский канал (300 тысяч заключенных), канал Москва-- Волга, БАМ (стройка началась в 1933 г., в 1934 г. туда прибыли заключенные, построившие Беломорканал) и т.д.

Крупным предприятием по освоению и эксплуатации районов крайнего северо-востока Сибири был Дальстрой. Он основан в 1932--1933 гг. прежде всего для добычи золота. Больше известен как Колымские лагеря. Дальстрой занимал колоссальную территорию от Охотского моря на юге до Восточно-Сибирского моря на севере, включая часть Камчатки и Восточную Якутию. По некоторым данным только в Дальстрое стабильно находилось два-три миллиона человек. В 1956 г. Дальстрой был изъят из ведения МВД и передан министерству горнорудной промышленности СССР. Заключенные не только добывали золото, руду, валили лес, но и строили города, дороги. В частности, заключенные построили Магадан, который они прозвали столицей Колымского края. Здесь -- суровый климат, но не менее суровым был режим. Эти лагеря смерти необыкновенно ярко описаны у В. Шаламова. Заключенные строили Магнитку, Комсомольск-на-Амуре, Норильск. Особо засекреченным был лагерь на Новой Земле по добыче и очистке урана. Оттуда практически никто не возвращался.

В системе ГУЛАГа строились все военные объекты, атомная промышленность, предприятия энергетики: крупные электростанции, первые атомные станции. В полной мере экономическую роль ГУЛАГа еще предстоит выяснить. Но ясно, что она значительна. ГУЛАГ производил 1/3 экспортной продукции: лес и пиломатериалы, природное сырье, полуфабрикаты и т.п. Некоторые данные об экономике ГУЛАГа. В 1940 г. предполагалось добыть золота 120,8 т. из них Дальстрой должен был дать 85 т. В 1941 г. из 17,2 тыс. т. никеля 9,3 тыс. т. производил ГУЛАГ. То же самое по соотношению в добыче молибдена, вольфрама, хрома и других дорогостоящих металлов.

Свертывание нэпа, проведение индустриализации с использованием насилия и принуждения неизбежно поставили вопрос о кардинальной перестройке деревни. Ломка деревни означала завершение тотального огосударствления, ликвидации основы для появления собственников. Общество, создаваемое на основе технократических принципов, требовало унификации, поэтому и в деревне надо было создать структуры, которые обеспечивали бы функционирование системы как фабрики. Так и объясняли: не может власть базироваться на разных элементах: в промышленности одно, на селе - другое.

Коллективизация по технологии стоит в одном ряду с индустриализацией. Сельское хозяйство перестраивалось, подгонялось под промышленный тип. Если русская община в деревне представляла собой прежде всего социальный институт, то колхоз -- это производственный коллектив, артель, составленный по функциональному принципу (тракторная бригада, полевое звено и т.п.). Колхоз легко управляем: давалась директива, что сеять, сколько, какой объем продукции надо получить, затем -- контроль исполнения. Обратите внимание: как в материалах первого пятилетнего плана характеризовалась задача коллективизации: "Особенно трудной является проблема коллективизации и определения таких ее организационных форм, которые обеспечивали бы максимальное использование и максимальную эффективность вкладывания ресурсов.

В ноябре 1929 г. был взят курс на форсированную коллективизацию на базе ликвидации кулачества как класса. Так же, как и индустриальные, темпы коллективизации были бешеными. Власть, опираясь на беднейшее население, крушила деревенский уклад, подгоняя его под промышленный тип. Промышленные рабочие-коммунисты стали ударной силой перестройки села. Насилие, как говорилось, приняло в ходе коллективизации ужасающие размеры. Производительные силы в сельском хозяйстве были подорваны, стимулов к труду не было. Роста сельскохозяйственного производства в результате коллективизации практически не произошло. Социальные потери были колоссальными. Разрушена многовековая культура общинного коллективизма. Однако решалась проблема социальной поддержки бедняков и малоимущих (материально-техническая база колхозов создавалась за счет кулаков и середняков). Сельское хозяйство и промышленность включались в единую унифицированную систему директивного планирования Л. И. Семеникова, Россия в мировом сообществе цивилизаций, с.569-574.

Глава IV. Великие стройки первой пятилетки, политика новых кадров

Партия, страна взялись за трудную работу по выполнению пятилетки, как сокращенно стали называть «план». Целое созвездие строительных площадок возникло как в старых промышленных областях, так и в новых многообещающих районах, где раньше не было или почти не было промышленности. Шла реконструкция старых заводов в Москве, Ленинграде, Нижнем Новгороде, в Донбассе: их расширяли и оснащали новым импортным оборудованием. Строились совершенно новые предприятия, они были задуманы масштабно и в расчете на самую современную технику; строительство велось зачастую по проектам, заказанным за границей: в Америке, Германии. План отдавал приоритет отраслям тяжелой индустрии: топливной, металлургической, химической, электроэнергетике, а также машиностроению в целом, то есть тому сектору, который призван будет сделать СССР технически независимым, иначе говоря, способным производить собственные машины. Для этих отраслей и создавались гигантские строительные площадки, возводились предприятия, с которыми навек будет связана память о первой пятилетке, о которых будет говорить вся страна, весь мир: Сталинградский и Челябинский, а потом и Харьковский тракторные заводы, огромные заводы тяжелого машиностроения в Свердловске и Краматорске, автомобильные заводы в Нижнем Новгороде и Москве, первый шарикоподшипниковый завод, химические комбинаты в Бобриках и Березниках.

Самыми знаменитыми среди новостроек были два металлургических комбината: Магнитогорский -- на Урале и Кузнецкий -- в Западной Сибири. Решение об их сооружении было принято после долгих и острых споров между украинскими и сибирско-уральскими руководителями, начавшихся в 1926 г. и затянувшихся до конца 1929 г. Первые подчеркивали, что расширение уже существующих металлургических предприятий на юге страны потребует меньших расходов; вторые -- перспективность индустриального преобразования советского Востока. Наконец, соображения военного порядка склонили; чашу весов в пользу вторых. В 1930 г. решение получило развернутый крупномасштабный характер -- создание в России наряду с южной «второй промышленной базы», «второго угольно-металлургического центра». Топливом должен был служить уголь Кузбасса, а руда -- доставляться с Урала, из недр знаменитой горы Магнитной, давшей название городу Магнитогорску. Расстояние между двумя этими пунктами составляло 2 тыс. км. Длинные железнодорожные составы должны были совершать челночные рейсы от одного к другому, перевозя руду в одном направлении и уголь в обратном. Вопрос о расходах, связанных со всем этим, не принимался во внимание, раз речь шла о создании нового мощного индустриального района, удаленного от границ и, следовательно, защищенного от угрозы нападения извне.