Султан-Галиев и национальная политика в Советской России

Султан-Галиев и национальная политика в Советской России

Мирсаит (Мир-Саид) Султан-Галиев родился в 1892 г. в татарском селе Кырмыскалы Уфимской губернии, в семье учителя. Получив первоначальное образование в сельской школе, Мирсаит отправляется в Казань, где учится в педагогическом училище, а затем работает учителем, библиотекарем, выступает в татарской периодической печати, принимает активное участие в студенческом революционном движении “Ислах”.

После поражения революции 1905 г. Султан-Галиев переезжает в Баку. Здесь он также работает учителем и библиотекарем, выступает в печати. Его революционная деятельность в Баку получает высокую оценку Наримана Нариманова.

В мае 1917 г. Султан-Галиев участвует в работе Всероссийского мусульманского съезда в Москве и избранного им Всероссийского мусульманского совета. В июле того же года он возвращается в Казань, сближается там с Муллануром Вахитовым, вместе с ним участвует в создании Мусульманского социалистического комитета (МСК), политическая программа которого совпадала с программой большевиков. В ноябре 1917 г. он вступает в партию большевиков.

После организации в 1917 г. Народного комиссариата по делам национальностей (Наркомнац), во главе которого встал И.В. Сталин, для руководства мусульманской секцией Наркомнаца Сталин пригласил Султан-Галиева. В политической карьере последнего это был решающий поворот.

19 января 1918 г. при Наркомнаце был учрежден Центральный комиссариат по делам мусульман внутренней России и Сибири (Муском); председателем его был назначен М. Вахитов, в качестве представителя РКП(б) в комиссариате работал Султан-Галиев. В июне 1918 г. была создана Центральная мусульманская военная коллегия (Центрмусвоенколлегия), теоретически подчиненная Народному комиссариату по военным делам (Наркомвоен), а фактически -- Мускому. Султан-Галиев стал первым председателем Центрмусвоенколлегии.

Муском непосредственно занимался печатной политической пропагандой среди мусульман Советской России. За 10 месяцев, с января по ноябрь 1918 г., им было опубликовано более 4 млн. экземпляров газет на тюркских языках, не считая всевозможных брошюр, воззваний, и обращений. В Москве выходили татарские газеты “Чулпан” (“Утренняя звезда”) тиражом 50 тыс. экземпляров, “Кызыл Армия” (“Красная Армия”), предназначавшаяся военнослужащим-мусульманам, и “Эшче” (“Рабочий”). Кроме того, региональные мусульманские комиссариаты имели каждый свой орган -- “Эш” (“Труд”) в Казани, “Кореш” (“Борьба”) в Уфе, “Тартыш” (“Борьба”) в Астрахани. Султан-Галиев руководил всей этой огромной идеологической работой и, используя свой талант и опыт журналиста, сам переводил на татарский важнейшие работы по марксизму.

В мае 1918 г. ЦК РКП(б) созывает в Москве подготовительное совещание к Учредительному съезду будущей Татаро-Башкирской Советской Республики (ТБСР).

Совещание, в котором активно участвовал Султан-Галиев, приняло решение о созыве Учредительного съезда в Уфе, образовав подготовительную комиссию. Деятельность комиссии, однако, была прервана гражданской войной. А затем происходит следующее: 23 марта 1919 г. в результате соглашения Советского правительства с башкирским националистическим правительством (Башревкомом), во главе которого стоял Ахмед Заки-Валидов, провозглашается создание Башкирской Советской Республики; 27 мая 1920 г. издается декрет ВЦИК и СНК об образовании Татарской республики.

Что касается “культурной миссии” татар и Казани как “духовного и культурного центра мусульманства”, то Султан-Галиев, далекий от всяких помыслов о навязывании тюркам или мусульманам обязательной ориентации на своих соотечественников и их славный город -- Казань, исходил из исторически сложившейся ситуации: Казань издавна была политическим и духовно-культурным центром мусульманских народов России.

Султан-Галиев и революционный Восток

В 1919 г., когда вера в триумф пролетарской революции на Западе еще не покидала руководителей партии, Султан-Галиев выступил с собственной точкой зрения. Она излагалась им в статье “Социальная революция и Восток”, три первые части которой были опубликованы в органе Наркомнаца -- журнале “Жизнь национальностей”. Последняя часть заканчивалась указанием на то, что продолжение будет опубликовано в следующем номере, но продолжения не последовало. Запрет на опубликование заключительной части статьи Султан-Галиева, который был тогда заместителем главного редактора “Жизни национальностей”, должен был исходить из самых высоких инстанций, возможно -- от самого Сталина. Ведь в статье содержался анализ политики большевиков, который тогда “мог показаться его русским товарищам лишь совершенной ересью, но который сегодня воспринимается как пророческое прозрение” (18, с.143).

Статья начинается с вполне ортодоксальной констатации того, что социальная революция в России является лишь началом мировой революции. Но после этого он выражает свое несогласие с отношением к “восточному вопросу” как к чему-то второстепенному. “Как это ни печально, -- пишет Султан-Галиев, -- но приходится признать, что все те меры, которые мы принимали в деле установления правильного взаимоотношения между Советской Россией и Востоком, до последнего времени носили слишком случайный и паллиативный характер. В этой области совершенно не было заметно твердого проведения планомерной и уверенно-решительной политики…

Определенный характер начинают принимать наши действия в этом отношении лишь с моменита выяснения неуспехов социальной революции на Западе, когда самый ход развития событий (поражение спартаковцев в Германии, срыв всеобщей забастовки протеста против вмешательства в русские дела и падение Венгерской Советской Республики) заставили нас, наконец, признать ту простую истину, что нам без участия Востока совершить международную социальную революцию невозможно” (26, с.14-15).

Восток с социально-экономической точки зрения “почти весь” является объектом эксплуатации со стороны западноевропейской буржуазии и “главным ресурсом” ее индустрии. Львиная доля не только материальных, но и духовных богатств “белых” накоплена за счет ограбления миллионов туземцев всех рас и национальностей. “Нужно было погибнуть десяткам миллионов аборигенов Америки и чернокожих Африки и совершенно исчезнуть с лица земли всей богатой культуре инков, чтобы образовалась современная свободолюбивая Америка с ее космополитической культурой прогресса и техники. Гордые небоскребы Чикаго, Нью-Йорка и других городов европеизированной Америки были воздвигнуты на костях замученных бесчеловечными плантаторами краснокожих и негров и на дымящихся развалинах разрушенных городов инков… И нашествие на Европу Тамерланов, Чингис-Ханов и других монгольских князей далеко бледнеют по своей жестокости и опустошительной силе перед всем тем, что творили европейцы в “открытой” ими Америке” (с.19-20).

Но не следует забывать, подчеркивает Султан-Галиев, что Восток испытывает гнет и своей собственной национальной буржуазии.

Восток -- колыбель деспотизма, и не исключено, что к моменту свержения империализма западноевропейского начнет возрождаться империализм восточный. “Мы должны твердо и навсегда запомнить одно: Восток в целом является основным ресурсом питания международного империализма и в этом отношении в обстановке общемировой социалистической гражданской войны является крайне выгодным для нас и крайне невыгодным для международных империалистов фактором в нашем столкновении с ними. Лишенный Востока и оторванный от Индии, Афганистана, Персии и других своих азиатских и африканских колоний, западноевропейский империализм должен будет зачахнуть и умереть своей естественной смертью” (26, с.22).

Таким образом, речь идет о смерти империализма в ходе мировой гражданской войны, когда против капиталистов поднимутся и рабочие метрополий, которых они до того “подкармливали” за счет колоний. Колонии, по мысли Султан-Галиева, поддерживали западноевропейскую буржуазию как бы искусственным питанием, невольно продлевая ей жизнь, а с их потерей капиталисты будут обречены на естественную (но не “автоматическую”) гибель -- гибель от руки собственного рабочего класса в ходе мировой социальной революции.

Заявляя, что мусульманские народы суть пролетарские народы, что существует огромная разница между, допустим, английским или французским пролетариатом и пролетариатом афганским или марокканским, и что поэтому национальное движение в мусульманских странах сходно по характеру с социалистической революцией, Султан-Галиев в неадекватной форме стремился, видимо, выразить верную по своей сути мысль о том, что национально-освободительная борьба есть одна из равнозначных составляющих мирового революционного процесса.

Правомерной была бы постановка вопроса о том, насколько реалистической оказалась гипотеза Султан-Галиева о Востоке и его роли во всемирной социальной революции. Его догадки оказались пророческими в той мере, в какой важнейшие достижения мирового революционного процесса после Октябрьской революции и образования мировой социалистической системы оказались связаны в первую очередь и по преимуществу с развитием национально-освободительной борьбы в странах Азии, Африки и Латинской Америки. Но они оказались ошибочными постольку, поскольку деколонизация этих стран не вызвала революционного подъема рабочего класса в бывших метрополиях.

И сильная, и слабая сторона теоретических построений Султан-Галиева состоят в том, что они непосредственно связаны с революционной практикой и порождены потребностью ответить на ее животрепещущие вопросы. Но в одной области его анализ оказался настолько глубок и точен, что его значимость в подлинном масштабе раскрывается только в наши дни. Область эта -- ислам в контексте революционного обновления общества. Углубляется в нее он в статье “Методы антирелигиозной пропаганды среди мусульман”, опубликованной в двух номерах журнала ”Жизнь национальностей” в декабре 1921 г. и изданной также в виде брошюры Наркомнацем в Москве в 1922 г.

Автор статьи начинает с указания на ту особенность ислама, обеспечивающую его жизнеспособность и влиятельность, которая постоянно подчеркивалась в последнее время в связи с “исламским бумом”, -- на ее молодость, позднее происхождение. Но в отличие от современных толкований этой особенности, граничащих с мистицизмом (ислам персонифицируется, превращается в энергичного молодого человека с агрессивными наклонностями), молодость и жизнеспособность ислама связываются здесь с наличием в нем гражданско-политических элементов, отличающих его от других великих религий, в которых преобладают духовно-этические мотивы. Ислам через разработанный в подробностях кодекс законов (шариат) регулирует все стороны жизни мусульман. Причем в мусульманском праве зафиксированы многие позитивные нормы жизнеустроения правоверных: обязательность просвещения, общественно полезного труда, воспитания чада, отрицание частной собственности на землю, воду и леса, запрещение роскоши, расточительства, употребления спиртных напитков, взяточничества, установление прогрессивной налоговой системы.

Прочности ислама немало способствуют и выполняемые мусульманским священнослужителем общественные функции: он выступает и в качестве жреца, и в качестве преподавателя, и в качестве администратора, и в качестве судьи, а иногда и в качестве врача. “Имела тут значение и выборность мусульманского духовенства. Это ставило его в гораздо лучшее и прочное положение, чем, например, русское духовенство. Назначаемый сверху, русский священник, безусловно, пользовался гораздо меньшим авторитетом у своей паствы, чем татарский мулла или узбекские улема перед своей махаллой: как-никак последние считали себя “слугами народа” и прислушивались к его голосу, а потому были более демократичны и доступны для него и пользовались большим уважением и влиянием среди рядовых мусульман, чем поп среди русских мужиков” (26, с.44-45).

Другой фактор, затрудняющий антирелигиозную работу в мире ислама, -- положение мусульман в последние столетия на арене общечеловеческой истории. “Весь этот мир в последние столетия являлся объектом эксплуатации западноевропейского империализма, ресурсом его экономики. Это отразилось и на положении религии мусульман. Если западноевропейский империализм, начавшийся в своем первоначальном продвижении в мусульманские страны с Крестовых походов, и принял в последнее время характер чисто экономической борьбы, то в глазах мусульман, по крайней мере их большинства, эта борьба и сейчас еще воспринимается как политическая борьба, т.е. как борьба с исламом в его целом” (26, с.45-46). Будучи религией угнетенных, ислам воспитывал у своих последователей чувство солидарности.

Наконец, антирелигиозной пропаганде среди правоверных мешает их общая культурная отсталость. В этих условиях чрезвычайно важно проявлять в антирелигиозной работе осторожность и деликатность, всякая казенщина и крикливость исключены. “Мы должны раз и навсегда выбить из рук наших противников то оружие, которым они могут бить нас в этом вопросе: нужно открыто сказать кому это следует, что мы никакой борьбы с какой бы то ни было религией как с таковой не ведем, а лишь ведем пропаганду своих атеистических убеждений, осуществляя свое вполне естественное право на это” (26, с.48).

Ценные наблюдения содержатся во второй части статьи, посвященной “индивидуализации” антирелигиозной работы с различными этническими группами мусульман. Султан-Галиев детально освещает специфические условия работы среди казанских татар, башкир, азербайджанцев, народов Средней Азии, горцев Кавказа и крымских татар. Завершая свой анализ, Султан-Галиев пишет, что “если ислам, отличаясь своей сущностью и историческим положением от других религий, требует иных методов борьбы и противопропаганды, то и каждая отдельная народность, исповедующая его, в силу своих естественно-исторических и культурно-бытовых особенностей, а также социально-экономического положения, требует того же: методы антирелигиозной пропаганды, годные для татар, не годятся для киргизов; методы, применяемые к мусульманам России, не применимы где-нибудь в Афганистане или Бухаре, и наоборот” (26, с.65).

Нелепость приписывания Султан-Галиеву панисламизма как религиозно-политической идеологии, в основае которой лежат представления о единстве мусульман всего мира и необходимости их сплочения в едином мусульманском государстве, очевидна в свете содержания рассмотренной выше статьи. Не может быть панисламистом человек, призывающий вести антирелигиозную пропаганду среди мусульман не только в своем государстве, но и далеко за его пределами.

Несостоятельны также попытки характеризовать его как пантюркиста, в частности на том основании, что он будто бы вынашивал планы создания Туранского государства. Пантюркизм -- доктрина, проповедующая объединение тюркоязычных народов под эгидой Турции. Султан-Галиев по меньшей мере не призывал никого объединяться под властью Турции.

Касаясь рассматриваемого здесь предмета, М.Тагиров пишет: “По мысли Султан-Галиева, в царской России более всех нуждающимися в справедливости были угнетенные и униженные мусульманские народы, а среди них в первую очередь татары. В то же время он вовсе не помышлял об отделении татар от России. По моему глубокому убеждению, он и не вынашивал никакой идеи о создании Туранского государства. Он просто хотел, чтобы тюркские и мусульманские народы жили одной дружной семьей в составе единой демократической и социалистической России. И как нечто естественное, это и не скрывалось им ни от кого. Разве можно считать пантюркизмом стремление тех или иных тюркских народов жить друг с другом так, как живут родные братья?… Нет, конечно” (11, с.172).

Поводом для обвинений Султан-Галиева в национализме, пантюркизме и панисламизме послужили, разумеется, не личные его пристрастия, а стремление в практической деятельности учесть специфику социальной психологии представителей угнетенных народов Востока. В большинстве своем это были носители идеологии той разновидности революционной демократии, которая возникла не из классовой борьбы в чистом виде, а в значительной степени из борьбы национально-освободительной, антиколониальной. Для нахождения общего языка с этими революционными демократами Султан-Галиев предлагал предоставить коммунистам Востока относительную автономию, чтобы совместно с деятелями национально-освободительного движения решать трудную задачу “перевода” научного социализма применительно к местным условиям Востока.

Успех всей этой работы, согласно Султан-Галиеву, в значительной мере предопределялся тем, что приобщение трудящихся Востока к социалистическим идеалам осуществлялось бы их единоплеменниками и единоверцами, а не представителями господствовавшей нации, к которым они не могли не испытывать по инерции инстинктивного недоверия. Для этого требовалось единство и относительная самостоятельность работы коммунистов, представляющих некогда угнетенные народы Поволжья, Предуралья, Средней Азии, Казахстана, Северного Кавказа и Закавказья. А народы эти в подавляющем большинстве своем -- мусульманские по вероисповеданию, историческому прошлому и культурному наследию и тюркские по языку. Ясно, что для дискредитации султан-галиевской программы легче легкого было использовать испытанные жупелы царской охранки -- жупелы пантюркизма и панисламизма.

“Национальные коммунисты”, утверждают А.Беннигсен, Ш.Лемерсье-Келькеже и С.Уимбаш, старались провести четкую грань между “русским путем” и своим собственным, подчеркивая желательность адаптации социализма к своим собственным экономическим, историческим и социальным условиям. Эти авторы не сомневаются, что Султан-Галиев и другие мусульманские “национальные коммунисты” искали “мусульманский путь” к коммунизму. А.Бенигсен и Ш.Лемерсье-Келькеже утверждают, что Султан-Галиев и Мулланур Вахитов стремились сохранить организационную независимость мусульманского коммунистического движения.

17-23 июня 1918 г. в Казани состоялась организованная Центральным Мусульманским Комиссариатом I конференция мусульманских коммунистов с участием представителей мусульманских комитетов из Москвы, Петрограда, Казани, Астрахани, Перми, Самары, Урала, Симбирска, Саратова. Большая часть делегатов, индивидуально являвшихся членами РКП(б), решила оставить старые организационные формы и основать Российскую партию мусульманских коммунистов (большевиков). Эта партия приняла Устав РКП(б), но оставалась автономной, со своим ЦК из 11 членов и местными бюро мусульманских коммунистов (мусбюро). Указанные решения подверглись острой критике руководителями РКП(б), а Сталин заклеймил саму конференцию как проявление буржуазного национализма (18, с.123).

Деятельность Султан-Галиева намного осложнилась после гибели Мулланура Вахитова, расстрелянного чехословацкими мятежниками в августе 1918 г.

В ноябре 1918 г. Султан-Галиев председательствует на I съезде мусульманских коммунистов (Москва). Он и один из руководителей крымско-татарских коммунистов И.Фирдевс, поддержанные делегатами -- казанскими татарами, кавказцами, частью башкир и крымских татар, старались добиться признания автономной Мусульманской коммунистической партии, которая, по их мнению, должна была сохранить свой ЦК и присоединиться к РКП(б) на федеративной основе. Такие взаимоотношения с РКП(б), по словам Султан-Галиева, отвечают требованиям антиколониальной революции, поскольку пропагандой идей социализма на Востоке лучше заниматься мусульманам, чем русским. По мнению А.Беннигсона и Ш.Лемерсье-Келькеже, это было первое проявление “национального коммунима” (18, с.133).

Сталин, представлявший ЦК РКП(б), отверг требование автономии. Впервые, пишут А.Беннигсен и Ш.Лемерсье-Келькеже, Сталин и Султан-Галиев столкнулись по стратегическому вопросу. Но уже на заднем плане вырисовывался “главный конфликт, от которого зависело будущее коммунистического движения в третьем мире и который должен был завершиться ответом на вопрос: кто должен взять на себя руководство -- русские или татары: или, говоря в иных терминах, -- европейцы или азиаты?” (18, с.133-134).

Султан-Галиев, продолжая занимать самое высокое из мусульман положение в иерархии РКП(б), становится “полудиссидентом”. По утверждению авторов книги “Султан-Галиев, отец революции третьего мира” (18), хотя весной и летом 1919 г. его не раз видели на Восточном фронте, где татарские части Красной Армии вели кровопролитные бои с колчаковцами, он продолжал вынашивать идею возвращения мусульманскому революционному движению самостоятельности. В апреле 1920 г., после освобождения Баку Красной Армией, Султан-Галиев приходит к выводу о воможности превратить периферийные мусульманские регионы России в исходные базы для распространения коммунистического движения на зарубежный мусульманский Восток.

Проблема антиколониальной революции и роли мусульманских коммунистов в ней дебатировалась в июле 1920 г. на II конгрессе Коминтерна (Москва), на котором Султан-Галиев присутствовал в качестве члена российской делегации. Еще раз проблема обсуждалась в сентябре того же года на I съезде народов Востока в Баку, на котором сам он не присутствовал, но где его идеи, по словам А.Беннигсена и Ш.Лемерсье-Келькеже, отстаивались казахским делегатом Тураром Рыскуловым и представителем Туркестана Нарбутабековым (позже они были обвинены Сталиным как буржуазно-националистические султангалиевцы и расстреляны в 1938 г.).

Рыскулов говорил, что нельзя рассчитывать на исключительно коммунистическую революцию на Востоке -- она там примет национальный и мелкобуржуазный характер; необходимо не теряя времени, организовать Восток -- разумно и в соответствии с его особыми социокультурными и экономическими условиями -- прямое насаждение коммунизма там может встретить сопротивление (18, с.152-154).

Все эти рекомендации мусульманских делегатов были отвергнуты руководителями Коминтерна -- Зиновьевым, Радеком и Бела Куном.

“Так погасла мечта татарских коммунистов о “перманентной революции” в Азии, которая могла бы дать им однажды возможность сыграть роль посредников между Коминтерном и местными революционными движениями”, -- пишут А.Беннигсен и Ш.Лемерсье-Келькеже (18, с.156).

“Можно спросить, почему московские руководители, особенно Сталин, отвергли так поспешно теории Султан-Галиева”, -- продолжают те же авторы; на поставленный вопрос ответы могут быть даны, по их мнению, в трех планах.

1. В интеллектуальном плане: большевистские руководители не знали Востока и были равнодушны к революционному движению, которое не поддерживалось промышленным пролетариатом.

2. В политическом плане: Султан-Галиев хотел использовать мусульманские земли России, особенно Казань, как трамплин для революционной экспансии в Азию, что сделало бы татар настоящими посредниками Коминтерна, но русские не питали к ним идеологического доверия.

3. В плане психологическом: непримиримость Сталина и других русских руководителей РКП(б) была проникнута бюрократическим духом, отказывавшимся признать существование на мусульманской периферии национальных аппаратов, самостоятельных или плохо синхронизированных с центральным аппаратом (18, с.158-159.

Другой аспект деятельности Султан-Галиева в поддержку “социальной революции” на Востоке, тесно связанный с только что рассмотренным, -- организация мусульманских воинских формирований. Первой татарской частью был отряд казанских красногвардейцев, состоявший из рабочих Алафузовского и Порохового заводов, который в декабре 1917 г. был преобразован в I-й мусульманский социалистический полк. В феврале 1918 г. он насчитывал более 600 человек, а в июне того же года -- несколько тысяч. В Астрахани местный мусульманский комиссариат сформировал мусульманскую роту из татар, казахов, туркменов и ногайцев, во главе которой стоял казанец и который принял активное участие в боях под Царицыным, а затем на Урале. Пермский мусульманский комиссариат сформировал из татарских рабочих Урала 4 роты. В Москве Вахитов в апреле 1918 г. сформировал первый татаро-башкирский батальон, который вел бои с чехословацкими легионерами в Сызрани и Казани, потом, в июне 1918 г. -- второй мусульманский социалистический батальон, состоявший из татар, башкир, туркменов и узбеков и преобразованный в августе 1918 г. во второй мусульманский социалистический полк. В июле 1918 г. мусульманские части численностью более 50 тыс. человек, собранные в две татарские стрелковые бригады, два татаро-башкирских стрелковых полка и несколько отдельных батальонов, находились на передовых линиях в боях с армией Колчака (18, с.125-126).

“В результате число татарских красноармейцев, -- пишет Султан-Галиев, -- достигло громаднейших размеров: во время разгара гражданской войны на Восточном и Туркестанском фронтах число татарских красноармейцев составляло более половины всего их состава, доходя в некоторых из них до 70-75% (5-я армия). Каждая из отдельных татарских частей имеет свою историю. Достаточно здесь указать хотя бы на 1-ю татарскую отдельную стрелковую бригаду, прошедшую всю Киргизию и Туркестан и участвовавшую в Бухарской революции, или на Казанский отдельный татарский запасной батальон, давший за один год более 70 маршевых рот на один лишь Туркестанский фронт.

Красноармейцы-татары оказались пионерами социальной революции на Востоке, разнося по далеким кишлакам Средней Азии и юртам Сибири, а также горным аулам Кавказа красное знамя классовой борьбы” (26, с.37-38).

Последняя фраза Султан-Галиева дает подчас повод утверждать, что он, как позже Мао Цзэдун, считал Красную Армию настоящим “общественным классом”, способным заменить недостающий туземный пролетариат как активную силу революции и призванным сыграть в мусульманских регионах роль, которую выполняли тогда обычно профсоюзы в деле пропаганды коммунизма и социализации масс (18, с.123; 19, с.117; 21, с.64). Но это по меньшей мере сильное преувеличение.

Нет слов, солдат, красноармеец -- это не кто иной, как рабочий или крестьянин, одетый в шинель. Но ведь в 1918-1936 гг. выборные органы государственной власти именовали у нас Советами рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. И ни одному догматику тогда не приходило в голову ставить под сомнение правомерность рядополагания солдат рабочему классу и крестьянству. В рассматриваемое время солдаты, прошедшие школу мировой и гражданской войны по политизированности, сознательности, духу коллективизма, солидарности, организованности и восприимчивости к социалистической иделогии мало чем уступали рабочим. А для народов Востока Красная Армия служила важнейшим, если не уникальным, фактором освобождения трудящихся от плена патриархальной рутины. С каким отрядом мусульманского пролетариата можно сравнить и по численности контингент мусульманскх бойцов Красной Армии, которых к началу 1919 г. насчитывалось от 225 тыс. до 250 тыс. человек (21, с.64).

Некоторые авторы приписывают Султан-Галиеву идею объединения мусульманских частей в автономную силу -- Мусульманскую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию или Мусульманскую Социалистическую Армию (18, с.124). Но достоверность информации об этой идее сомнительна.

Мусульманские военные части с середины 1919 г. находились под контролем Центрального Мускома и Мусульманской военной коллегии во главе с Султан-Галиевым. Но “организационные и административные прерогативы нацональных коммунистов, -- пишут А.Беннигсен и С.Уимбаш, -- к концу 1918 г. были подчинены почти полностью иерархии РКП(б) со Сталиным, удобно расположившимися на самом верху. Кампания, начатая русскими большевиками против национальных военных организаций, действительно тесно смыкалась с их кампанией против других туземных организаций, а это говорит о том, что обе кампании были скоординированы Сталиным. В конце 1918 г., когда все местные коммунистические политические организации были подчинены РКП(б), все мусульманские полки были полностью подчинены командованию Красной Армии. По декрету Совнаркома в июне 1919 г. Мусульманская военная коллегия была заменена Восточным отделом Политического управления Реввоенсовета” (21, с.66).

Но к концу гражданской войны оказалось, что весь административный и политический аппарат, сформированный Султан-Галиевым и Вахитовым в Среднем Поволжье, разрушен приливами и отливами боевых действий. Большинство комиссариатов, комитетов и бюро, созданных в 1918-1919 гг., исчезли, мусульманские красные части сильно поредели после ожесточенных столкновений с чехословацкими мятежниками и колчаковцами.

Несмотря на это, Султан-Галиев не терял оптимиза. 1920 год, когда закончилась гражданская война, ознаменовался возникновением подпольной компартии Турции, созывом Учредительного съезда Иранской компартии, рождением Социалистической партии в Египте и Коммунистической партии на Яве, ставшей полноправным членом III Интернационала. Султан-Галиев читал лекции в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ). “Это авторитетное учреждение оказалось местом встречи руководителей III Интернационала… с потенциальными восточными диссидентами, такими, как Турар Рыскулов, Нариман Нариманов, Ахмед Байтурсун, индиец Мобендра-Нат Рой. Все они испытали сильное влияние идей Султан-Галиева” (18, с.165-166).

“Способный теоретик, -- пишут А.Беннигсен и Ш.Лемерсье-Келькеже, -- Султан-Галиев вместе с тем был прежде всего борцом, и его теории отличались от теорий других большевиков реалистическим и практическим характером… Как большинство азиатских революционеров, его современников и последователей, Султан-Галиев полагал, что революция в третьем мире должна быть одновременно социальной, направленной против “туземных эксплуататоров”, буржуазии и помещиков, а также “ретроградного” мусульманского духовенства, и национальной, направленной против иноземного господства. Но он внес важную еретическую поправку в эти в целом совершенно ортодоксальные тезисы, заявив, что коль скоро структура мусульманского общества не позволяет совершать одновременно две революции, то было бы тщетно и опасно содействовать в одно и то же время росту национального сознания и пробуждению классового и что так как абсолютный приориет отдается национальному освобождению, то следует отложить час наступления социальной революции. Для доказательства правомерности своего рассуждения он ссылался на однородность туземного общества”… (18, с.192-193).

Султан-Галиева тяготили догматизм и некомпетентность коммунистов, плохо разбиравшихся в условиях жизни народов Востока и тем не менее навязывавших местным работникам свои взгляды и схемы.

Напряженность между местными коммунистами и центром, возникавшая на теоретической почве, усугублялась нараставшими противоречиями по организационно-политическим вопросам, вызванными сталинским курсом на тотальный централизм.

“Султангалиевщина” и султангалиевизм

Сталинский курс означал на практике возрождение великодержавности. А. Беннигсен и Ш. Лемерьсе-Калькеже, отмечая это, сравнивают деятельность Султан-Галиева с попытками других коммунистических руководителей предотвратить наступление великодержавного шовинизма -- украинца Миколы Скрыпника, грузин Ф. Махарадзе и П. Мдивани, старых большевиков, убежденных интернационалистов и марксистов. Они были свидетелями драматических изменений, происходивших в партии: старые большевики-интеллигенты с блестящим европейским образованием столкнулись с новым поколением большевиков, воевавших за революцию, большей частью русских, пролетарского происхождения или бывших нижних чинов царской армии. “Невежественные и безразличные к тонкостям диалектики, но амбициозные и реалистические, способные совершить любые самые дикие индивидуальные и коллективные действия, они инстинктивно группировались вокруг Сталина. С этой эпохи они не скрывали своего высокомерного, презрительного и злобного отношения к инородцам. Наиболее проницательные среди нерусских большевистских руководителей с опаской наблюдали за восхождением этой новой генерации “молодых большевиков”. В них они узнавали худшие черты шовинизма, старого русского популизма, на этот раз умноженного на пролетарский динамизм” (18, с.199-200).

Этот сталинский курс на тотальный централизм с особенной бесцеремонностью насаждался на мусульманских окраинах России, вызывая ропот и недовольство среди местного советского и партийного руководства. Об этом говорит уже одно то, с какой настойчивостью Ленин повторял вновь и вновь необходимость “1000 раз быть осторожным” в проведении советской политики на Востоке, учитывать местные условия, проявлять такт (“лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить”). Он напоминал, что русский опыт нельзя навязывать другим народам России, что нужно вырабатывать гибкую тактику с учетом своеобразия уклада жизни и традиций каждой нации, требовал максимального внимания к атрибутам национального суверенитета.

Сталин, считавший себя знатоком национального вопроса, стремился проводить через Наркомнац совершенно другую, по существу противоположную линию. Он требовал ни в чем не уступать, не потворствовать, действовать административно-командным методом, не считаясь ни с какой самобытностью и местными интересами.

К этому времени национальный вопрос обострился и в Казани. А. Беннигсен и Ш. Лемерсье-Келькеже обращают внимание на уникальность казанских татар как мусульманского народа, долее всех других мусульманских наций пребывавшего под владычеством христиан. Со времен нашествия Ивана IV татарское население испытывало национально-колониальный гнет царизма в самых различных проявлениях.

Октябрьская революция положила конец колониальному господству России над народами Поволжья, но сталинский курс на тотальный централизм в сочетании с национальным нигилизмом некоторых ответственных работников Татарстана вызвали в республике кризис неоправдавших ожиданий: коренные жители не почувствовали себя хозяевами своей судьбы, а русификаторские тенденции и вытравливание исторической памяти народа получили новый импульс от поборников пролетарского интернационализма и воинствующих безбожников. В административно-политическом плане этот кризис выразился в том, что на VII областной партконференции в Казани было принято решение, требовавшее коренизации административного аппарата республики и отвергавшее директивы, согласно которым местные организации РКП(б) и государственные органы подлежали чистке от непролетарских элементов, что на деле означало очищение этих органов от представителей коренного населения, так как образованную часть последнего составляли сплошь выходцы из непролетарских слоев, прежде всего -- дети мусульманских священнослужителей.

Такова была обстановка в Татарстане, когда в марте 1923 г. ГПУ, установившее по указанию Сталина за Султан-Галиевым наблюдение -- агентурное и по линии связи (перлюстрация почтовой корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров), -- перехватило его письмо к уфимскому товарищу, в котором говорилось: “Зная хорошо центральное правительство, я могу категорически утверждать, что политика правительства по отношению к нерусским народам ничем не отличается от старой великодержавной политики. Обещания, данные в 1917 г., не выполняются. Поэтому мы должны на предстоящем съезде объединиться с казахами и туркенстанцами, чтобы создать общий фронт и защитить наши национальные интересы” (18, с.208).

4 мая 1923 г. Султан-Галиев был арестован в Москве по личному указанию Сталина, скрепленному подписями Троцкого, Каменева и Зиновьева. Впервые по приказу Сталина арестовывается коммунист, занимающий высокий пост в партийной иерархии.

Пока Султан-Галиев находился под арестом, 9-12 июня 1923 г. состоялось созванное по инициативе Сталина Четвертое совещание ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей. Совещанию были представлены доклад Сталина “Практические мероприятия по проведению в жизнь резолюции XII съезда партии по национальному вопросу” и “Доклад ЦКК об антипартийной, антисоветской деятельности Султан-Галиева”.

С учетом того, что “делом Султан-Галиева” было положено начало избиению местных кадров в тех самых национальных республиках и областях, откуда для назидания были приглашены 58 ответственных представителей, можно решительно утверждать, что совещание это было задумано Сталиным для того, чтобы взять реванш за временный неуспех своей линии на XII съезде, чтобы подменить на практике ленинский курс в национальной политике собственным курсом. Совещание можно, впрочем, рассматривать и как продолжение политического трюкачества, продемонстрированного генсеком: “Сталин, приравняв великодержавный шовинизм к национализму, взял под обстрел только местный национализм” (4, с.100).

Итак, великодержавный шовинизм из объекта, борьбу с которым только что прошедший XII съезд РКП(б) объявил своей важнейшей, первоочередной задачей, заслуживает осуждения лишь постольку, поскольку может породить националистический уклон как реакцию на связанные с ним “ошибки” (пункт 6).

Обвинения в адрес Султан-Галиева поражают своей неконкретностью и очевидной натянутостью. Лишь отдаленно они отражают возможные факты вроде цитированного письма уфимскому товарищу, содержание которого могло вдохновить составителей резолюции на обвинение его в “расылке тайной информации с явно извращенным освещением мероприятий партии в области национальной политики”.

Достаточно было Султан-Галиеву побеседовать с парой иностранцев, как уже появлялась возможность уличать его в попытках “расширить свою организацию за пределы Союза Советских Республик”. Наконец, стоило Султан-Галиеву, допустим, поговорить по телефону с Заки-Валидовым, как уже есть основание для разоблачения его в качестве пособника “поддерживаемого империализмом бухарско-туркестанского басмачества”, и все только потому, что Заки-Валидов в июне 1920 г., порвав с большевиками, бежал в Туркестан, а оттуда через Афганистан перебрался в Турцию.

Он был председателем Башревкома, а в 1919 г. представлял РКП(б) на I Конгрессе Коминтерна; кроме того, это был уникальный ученый, получивший и мусульманское, и русское, и западноевропейское высшее образование, занимавший пост профессора истории в Казанском университете, а затем -- декана исторического факультета Стамбульского университета; Заки-Валидов -- востоковед с мировым именем, которому мы, в частности, обязаны открытием знаменитой рукописи “Путешествия Ибн Фадлана на Волгу” (X в.) с первым упоминанием русов и точным этнографическим описанием их обычаев и уклада жизни. А то, что ему удалось в 1920 г. бежать в Туркестан, продлило ему жизнь, и он умер в 1969 г. естественной смертью (в отличие от большинства упоминаемых здесь лиц). Таким образом, знакомство Султан-Галиева с Заки-Валидовым не бросает особенно мрачной тени на его политический портрет, как того хотели устроителя совещания.

Выступавшие на совещании Г. Ибрагимов и Д.З. Манцильский фактически призывали: не задумываясь о великодержавном шовинизме, активно бороться с местными националистическими уклонами -- точно в соответствии с установкой генсека. Сталин выпустил также на сцену С. Сеид-Галиева, земляка Султан-Галиева, отличавшегося чрезвычайно ортодоксальными взглядами, дисциплинированного исполнителя директив центра, а потому занимавшего самые высокие посты в партийных и государственных органах Екатеринбурга, Татарстана, Крымской Татарской Республики и РСФСР. (Несмотря на всю свою преданность центру, Сахибгарай Сеид-Галиев был арестован в 1938 г. и расстрелян в 1939).

Но на совещании слышались и критические голоса. “Акмаль Икрамов (в то время секретарь ЦК Узбекской компартии. -- А.С.) упрекнул ЦК в отсутствии подлинной идейно-воспитательной работы на национальных окраинах, в увлечении циркулярами. Фрунзе обратил внимание на стремление раздуть “дело Султан-Галиева” в ущерб главному -- борьбе с великодержавным шовинизмом” (4, с.102). Бескомпромиссным было выступление Скрыпника, который прямо указал на то, что некоторые участники совещания стремятся использовать “дело Султан-Галиева для коренного изменения национальной политики партии вразрез с линией, намеченной XII съездом РКП(б).

“Затем выступил представитель от Туркестана Т.Р.Рыскулов. Незадолго до ареста Султан-Галиев знал, что против него затевает ГПУ. Ни о какой тайной организации он не помышлял, он хотел выступить совместно с другими товарищами на съезде Советов в защиту разумной политики на национальных окраинах. Об этом он написал Рыскалову, а тот изложил содержание письма делегатам совещания” (4, с.102). По содержанию своему это письмо было, по всей видимости, аналогично тому, которое перехватило ГПУ.

Особого рассмотрения заслуживает, конечно, речь Сталина. Он назвал письмо Султан-Галиева “конспиративным”. “Его первое конспиративное письмо говорит о том, что он, Султан-Галиев, уже порывает с партией, ибо тон его письма почти белогвардейский, ибо он пишет о членах ЦК так, как могут писать только о врагах” (10, с.302). Перед нами прием нечистоплотного морально оратора, знающего слабую доказательную силу имеющихся у него фактов, а потому сообщающего слушателям не сами факты, а собственное свое их толкование.

“Дело Султан-Галиева” -- политическая провокация, проведенная Сталиным на вполне профессиональном уровне, с участием ГПУ, под идейным покровительством Каменева и Зиновьева, при демонстративном нейтралитете Троцкого… На том совещании Сталин продолжал отработку методов управления. А управлять для него всегда означало подавлять. Скрыпник обронил вещие слова: “Я опасаюсь, чтобы сама постановка дела Султан-Галиева в настоящем совещании не привела бы к какому-нибудь сдвигу нашей линии”. А сдвиг уже произошел (4, с.103).

Слушание “дела Султан-Галиева” можно рассматривать также как репетицию к громким процессам 30-х годов, а самого обвиняемого -- как первую жертву сталинизма.

Султан-Галиев, арестованный на работе 4 мая 1923 г и в тот же день исключенный из рядов партии ЦКК РКП(б), находился под стражей более месяца и под конвоем приводился из тюрьмы на совещание. После освобождения работал в разных учреждениях; бывало, ходил и без работы, и тогда кое-кто из старых друзей собирал ему по пятерке денег на прожитие.

Все советские публикации, посвященные разоблачению “султангалиевщины”, говорят о его “программе”, будто бы разработанной осенью 1923 г. и написанной (по-татарски) где-то между 1923 и 1928 гг. под названием “Некоторые соображения об основах социально-политического, экономического и культурного развития тюркских народов”)1) .

“Но эту программу, -- замечает И. Тагиров, -- по сей день никто в руках не держал и в глаза не видел” (11, с.171). С мифической программой связывали деятельность не менее мифической тайной организации. “Подпольная организация, как утверждалось в некоторых источниках, превращалась в копию РКП(б) -- со своим ЦК во главе с Султан-Галиевым, в который будто бы входили К. Мухтаров, К. Мансуров, Енбаев, Р. Сабиров, В. Исхаков, М. Будайли, М. Бурундуков. Центры ее, предположительно, находились в Москве и Казани; в этих городах и в Крыму проходили периодические конференции султангалиевцев. К тайному руководству организации причисляли казахов А. Байтурсуна, А. Букейханова, М. Дулатова, Т. Рыскулова, И. Садвокасова и др., узбеков Ф. Ходжаева, А. Икрамова, крымских татар В. Ибрагимова и Фирдевса. Через несколько лет все они были физически уничтожены Сталиным.

Из краткой характеристики мифотворчества: сначала просто фракционная деятельность, потом подпольный центр, затем, когда возникли мифы всевозможных Промпартий, Крестьянских партий и т.п., этот центр превращается в самостоятельную политическую партию, затем связи с троцкистами, сотрудничество со спецслужбами Польши, Англии, Германии, Японии. Впрочем, некий Р. Муслимов уже в июле 1923 г. на совещании по национальному вопросу, состоявшемся в Казани сразу после Четвертого совещания ЦК РКП(б), охарактеризовал “султангалиевщину” как разновидность фашизма1) (11, с.170), благо что на самом московском совещании понятие султангалиевщины так и осталось невыясненным.

Суть борьбы с этим феноменом была по-своему понята на местах. В мае 1924 г. на IX татарской областной партконференции было объявлено, что опасность великорусского шовинизма -- не что иное, как миф, изобретенный местными буржуазными националистами для прикрытия собственных подрывных действий. Но подобные уверения только усугубляли трения на почве национальных отношений, так что однажды, во второй половине 20-х годов, 10 татарских народных комиссаров отправились в Москву, чтобы передать ЦК партии жалобу на русских коммунистов Татарстана, которых они обвиняли в шовинистической политике, направленной против национальных интересов республики.

По мнению А. Беннигсена и Ш. Лемерсье-Кельеже, этот демарш стал непосредственной причиной второго ареста Султан-Галиева в ноябре 1928 г. Суд над ним состоялся в 1929 г. Приговоренный к 10 годам лагерей, он был отправлен будто бы на Соловки. О дальнейшей судьбе Султан-Галиева и дате его гибели существуют несколько противоречивых версий (см. 11,18). Только в 1990 г. стали известны результаты рассмотрения Прокуратурой СССР и Верховным судом СССР материалов, связанных с реабилитацией лиц, привлекавшихся к уголовной ответственности по делу так называемой “султан-галиевской контрреволюционной организации (1) .

Как выяснилось, дело это, возникшее на волне искусственно раздувавшейся борьбы против “национал-уклонизма”, было сфабриковано органами ОГПУ в конце 1928 г. М. Султан-Галиева и 76 других граждан, в том числе советских, хозяйственных и научных работников, рабочих, крестьян, кустарей, студентов, были ложно обвинены в том, что принимали участие в контрреволюционной организации. В действительности такой организации не существовало. Несмотря на это, по постановлению коллегии ОГПУ, принятым в 1930 и 1931 гг., проходившие по этому делу лица подверглись лишению свободы и высылке, а позднее многие из них по тем же в сущности мотивам были привлечены к более жестоким мерам наказания, вплоть до расстрела. Среди расстрелянных был и М. Султан-Галиев. Пленум Верховного суда СССР отменил приговор военной коллегии Верховного суда от 8 декабря 1939 г., по которому М. Султан-Галиев осуждался к высшей мере наказания, и дело на него прекратил за отсутствием состава преступления.

В “султангалиевщине” обвинялись люди совершенно различных политических и культурных ориентаций, включая противников Султан-Галиева и людей, которые не имели представления о его взглядах. Тем не менее и отечественные, и зарубежные исследователи воспринимают “султангалиевщину” не как фикцию, способную в лучшем случае служить метафорой, а как реальность, реализуют метафору и, более того, проецируют ретроспективно на его воззрения до 1923 г. набор концепций, сфабрикованных за последующие годы охоты на ведьм.

Борьба с “султангалиевщиной” достигает апогея в то время, когда в стране развертываются массовые репрессии против различных оппозиционеров эпохи “великого перелома”.

XV областная партконференция Татарстана (июнь 1930 г.) в своей резолюции заявила, что “идейный и организационный разгром контреволюционной султангалиевщины, успехи в борьбе с пережитками великодержавного шовинизма и местного национализма создают благоприятные условия для более быстрых темпов преодоления хозяйственной и культурной отсталости трудящихся татар и нацмен” (2, с.138). Нравственное и интеллектуальное растление достигает предела: ритуальная формула, “борьба с пережитками великодержавного шовинизма и местного национализма”, формула, указывающая на необходимость борьбы прежде всего с великодержавным шовинизмом, поскольку именно он определяет развитие национализма в рамках отношения “цент-периферия”, произносится в обстановке беспрецедентно массовой расправы со всеми, к кому хоть с минимально правдоподобным основанием можно было бы приклеить ярлык буржуазного националиста.

В августе 1929 г. ликвидируется Общество татароведения, большинство его руководителей вскоре арестовываются и расстреливаются. Весной 1930 г. заявлено о раскрытии националистической организации в Восточном педагогическом институте в Казани, а осенью -- еще одной -- среди татарских писателей. Представителями султангалиевщины в татарской литературе объявляются Н. Исамбет, Ф. Бурнаш, С. Сунчаляй, Г. Минский, Г. Кутуй, А. Шамов, Ш. Маннур, Ф. Карими, С. Кудаш и др. В 1932 г. “гнезда султангалиевщины” обнаруживаются в Союзе татарских пролетарских писателей и Татросиздате. В мае 1930 г. начинается охота на султангалиевцев в Башкирской парторганизации, продолжавших настаивать на необходимости объединения своей республики с Татарской. Чистки среди татарской и башкирской интеллигенции под флагом борьбы с “султангалиевщиной” продолжаются до 1938 г. Среди “разоблаченных” оказывается и Галимджан Ибрагимов. “Последним гнездом султангалиевщины” становится Татарское общество воинствующих безбожников, председатель которого Б.Мансуров, старый друг Султан-Галиева, был осужден в 1937 г. и вскоре расстрелян.

Борьба с мусульманскими националистами, начатая в Татарии и Башкирии, продолжалась в других республиках. В Крыму был арестован председатель СНК Крымско-Татарской Республики и бывший руководитель партии Милли Фирка В. Ибрагимов, который был осужден и расстрелян. После этого началась массовая чистка среди крымско-татарской интеллигенции, продолжавшаяся до 1937 г. и ликвидировавшая всю культурную элиту республики, включая лучших писателей Х.С. Айвазова и У. Акчокраклы.

В Азербайджане первая чистка проводилась в 1929-1930 гг. Волна физической ликвидации “национальных коммунистов” поднялась в 1933 г. сразу после кончины Наримана Нариманова, который уже посмертно был заклеймен как “предатель, агент-провокатор, уклонист и будущий националист”. Его товарищи в большинстве своем исчезли во время чисток, длившихся до 1938 г. Среди этих жертв были председатель ЦИК Азербайджана С.М. Эфендиев, председатель СНГ республики Д. Буният-заде и др.

В Казахстане, где на политической сцене преобладали соратники Султан-Галиева, кризис разразился в 1928 г. Он совпал с осуществлением преступной программы насильственного перевода кочевников к оседлости в ходе коллективизации, стоившей жизни более миллиона казахов. “Антинационалистическая” кампания длилась 10 лет, нанося удары как по бывшим руководителям Алаш Орды, таким, как А. Букейханов, М. Дулатов, А. Байтурсун, так и по ее противникам -- Т. Рыскулову, И. Садвокасову и др.

В Туркестане уничтожение национальных кадров началось несколько позже, будучи задержано басмаческим движением, продолжавшимся до середины 30-х годов. Жертвами “антинационалистических” кампаний стали писатели М.Кари, А. Фитрат, Чулпан, бывшие младобухарцы, младохивинцы и коммунисты, в том числе председатель СНК Ф.Ходжаев, первый секретарь Компартии Узбекистана А. Икрамов, которые были приговорены к расстрелу на московском процессе 1938 г.