Священный союз Александра І

ВВЕДЕНИЕ

Александр I - едва ли не самая загадочная фигура среди российских императоров. Если одни считали его умным и дальновидным, то другие - непоследовательным и слабовольным. Если одних он обезоруживал откровенностью, добротой и радушием, то других настораживал тем, что было или казалось лукавством, скрытностью и коварством. Если одни видели в нем тонкого прагматика, то другие - неисправимого мистика на грани безумия. Часто указывают на контрастное сочетание в нем плохо сочетаемого - безудержного либерализма и махрового консерватизма, мягкого обаяния и ледяной неприязни, податливости к внушениям и непреклонного упрямства.

Эти противопоставления можно продолжить. Все они лишь дополняют друг друга и, в общем, верны. В глубинах сложнейшей натуры Александра I, вероятно, нашлось бы место для чего угодно. Он умел предаваться фантазиям, оставаясь рационалистом; строить идеалистические прожекты, не упуская из виду собственную выгоду; блистательно лицедействовать, веря в свою искренность, и искусно симулировать эту же искренность, когда заведомо лицемерил. Подчас он очаровывал легко, но без чувства, обманывал виртуозно, но без умысла, - и себя и других. Некоторые вещи он усваивал медленно, но зато глубоко и надолго, а в иных быстро схватывал скорее видимое, чем сущее. Случалось, чутье заменяло ему разум, а грезы - действительность. В принципе он сторонился предметов, требовавших систематической, напряженной работы мысли. Его утомляли будничные заботы и увлекали грандиозные предприятия. Он терял терпение перед лицом вполне осуществимого и проявлял упорство в погоне за химерами. Он мог бросить начатое дело, находясь в полушаге от успеха, чтобы одержимо вынашивать иллюзорную идею.

"Сфинкс, не разгаданный до гроба", - весьма точная и емкая поэтическая метафора, нередко употребляемая по отношению к Александру I. Даже своей смертью - вроде бы банальным явлением в биографии человека - он умудрился озадачить современников и историков. Что уж говорить о его прижизненных деяниях?

"Поныне спорят вновь" о внешней политике Александра I, явно несущей в себе черты его противоречивого характера. Но очевидно одно: именно при нем западные границы России продвинулись на огромное расстояние (Польша, Финляндия, Бессарабия) и достигли своего максимума. А страна превратилась в некое подобие "сверхдержавы". Что касается неординарного внешнеполитического мышления Александра I, то оно всегда было и будет предметом для дискуссии.

СОЗДАНИЕ ВЕНСКОГО КОНГРЕССА И СВЯЩЕННОГО СОЮЗА

После победы над Наполеоном I измотанные войнами европейцы жаждали покоя. Воспоминания о французской гегемонии - источнике непрерывного кровопролития конца XVIII - начала XIX в. - заставляли политиков искать такую форму организации Европы, которая обеспечила бы равновесие сил, приоритет общих интересов над частными, коллективное решение острых проблем. К убежденным сторонникам "теории" новой Европы принадлежал Александр I.

Еще в 1804 г. он выдвинул проект, согласно которому великие державы (после победы над Наполеоном I, тогда еще очень далекой) должны будут гарантировать друг другу сохранение новых государственных границ в Европе. Это означало, что попытка как бы то ни было пересмотреть установленный порядок в свою пользу обязывала членов тетрархии ("тетрархия" - власть четырех, в данном случае России, Англии, Австрии, Пруссии) объединиться против нарушителя, используя сначала моральное принуждение, а при необходимости - оружие.

Но и в 1815 г. путь к миру и согласию пролегал через дебри больных вопросов, в том числе о судьбе Франции и дележе добычи, отнятой у нее.

1. Цели конгресса

Хотя все великие державы неустанно твердили о своем "бескорыстном" желании дать Европе длительный покой и благоденствие на основе справедливого распределения территорий и принципа равновесия, каждое правительство думало, прежде всего, о собственных интересах, выказывая мало желания поступаться этой конкретностью ради более абстрактных идей. Слишком велик был соблазн: тетрархам-победителям представился редкий случай крупно обогатиться обширными землями, выгодными стратегическими позициями, материальными и людскими ресурсами за счет побежденной империи. И тем самым заметно упрочить свое влияние в Европе и за ее пределами. Для того или иного государства лучшим казался тот способ устройства европейских дел, который максимально отвечал бы его запросам. Лишь после их удовлетворения можно было перейти к обсуждению высоких международно-политических идеалов. Доктриной равновесия сил каждая сторона прикрывала свое, возможно непроизвольное, стремление к преимуществу над другими, ибо зачастую, как известно, государство склонно считать, что существующий баланс, даже когда он относительно устойчив, сложился не в его пользу, и оно, пытаясь это исправить, в действительности не восстанавливает, а нарушает его, возбуждая соответствующую реакцию у противника.

Каждая из великих держав имела свою, приспособленную к собственным интересам, программу решения европейских проблем См.: История внешней политики России. Первая половина XIX века (От войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.). М., 1995. С.120-132.. Эти четыре программы (России, Англии, Австрии и Пруссии), разумеется, отличались друг от друга: кое в чем они расходились совершенно, кое в чем - не столь безнадежно и кое в чем совпадали. Тетрархи были едины в признании необходимости лишить Францию возможности вновь угрожать миру и социально-политической стабильности в Европе. Условились отторгнуть от нее территории, завоеванные при Наполеоне, и вернуть ее к границам 1791 г. На случай реванша предполагалось окружить Францию полукольцом буферных государств, которые бы сдерживали ее. Одно из средств оградить континент от революционной и военной опасности, могущей в будущем исходить от этой страны, союзники видели в установлении в ней охранительного политического режима - монархии, желательно в лице Людовика XVIII. На этом, пожалуй, исчерпывались точки соприкосновения в программах победителей. Найти их в других вопросах, в частности, связанных с разделом наполеоновских владений и сфер влияния, было гораздо труднее, а подчас, казалось, невозможно.

Александр I хотел создать цельную систему, способную обеспечить Европе "долгие годы мира и благоденствия". Главную предпосылку для этого он видел в материальном вознаграждении каждой из великих держав, пропорционально принесенным ею жертвам. Однако приращения должны соответствовать нуждам обороны государства и не достигать размеров, представляющих угрозу соседям. Победители поручались бы друг перед другом за неприкосновенность новых границ. Только на таких принципах, по мнению царя, можно было установить в Европе прочное равновесие и безопасные взаимоотношения. Для России, вынесшей основную тяжесть войны, Александр I требовал Польшу (откуда Наполеон совершил вторжение) в качестве компенсации и защитного барьера от потенциального нападения (возможность использования этой территории как плацдарма для собственной агрессии он исключал) Даже весьма критически настроенные к России западные обозреватели того времени признавали за ней «законное» право иметь и контролировать некую буферную территорию, отделяющую ее от вовсе не безобидной Европы. Присоединение Польши они рассматривали как разумный ответ на насущные требования геополитической безопасности империи. (См.: Pradt D. The Congress of Vienna / Transl. from the French. Philadelphia, 1816. P.132.. Там он собирался ввести либерально-конституционные учреждения, приспособленные к национальным особенностям поляков, чтобы тем самым оградить их от иностранного революционного влияния и "содействовать общему спокойствию". Пруссии, по плану Александра I, причиталась Саксония и часть земель на левом берегу Рейна. Он был заинтересован в известном укреплении этой державы, надеясь через нее контролировать ситуацию в Центральной Европе, где основу стабильности царь видел в восстановлении Германской конфедерации См.: Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы российского Министерства иностранных дел (далее - ВПР). Серия. 1-я. Т.8. М, 1972. С.210-211, 511. В этом образовании трем ключевым элементам - Австрии, Пруссии и малым немецким государствам - предстояло сдерживать друг друга. Александр I намеревался установить и сохранить такое равновесие, опираясь на дружбу с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом, родственные связи с южно-германскими дворами и преимущества, вытекающие из геостратегического положения своих польских владений.

Ввиду огромных претензий Венского кабинета политика русского императора в Германии в ближайшей перспективе негласно предполагала сдерживание именно Австрии, которую он готов был ограничивать и в других районах Европы: в частности, в Италии - с помощью Франции, а в Турции - с помощью кого угодно. По отношению к Франции Александр I был самым умеренным и великодушным из союзников. Категорически возражая против унижения этой страны, он добивался смягчения предъявленных ей условий. Чтобы Европа могла чувствовать себя защищенной от французской революционной инфекции, Людовик XVIII, как полагал русский император, должен обладать сильной властью в качестве гаранта спокойствия. Посему необходимо поддерживать, а не подрывать его авторитет извне. Вместе с тем Александр I настаивал на социально-политических уступках народу Франции в виде конституционной хартии, которую Людовик XVIII был вынужден вскоре дать своим подданным. И дело тут не только в либеральных фантазиях царя, как думал Меттерних, но и в весьма прагматическом желании со временем видеть Францию лояльным партнером России в ее внешней политике.

Что касается восточного вопроса, то в российской программе он практически не значился, поскольку, во-первых, Александр I рассматривал его как отдельный предмет русско-турецких отношений, во-вторых, император не имел по поводу Турции иных планов, кроме сохранения статус-кво, и не предполагал активных действий, требовавших согласования с союзниками или, по крайней мере, уведомления их.

2. Создание Акта Священного союза

9 июня 1815 г. был подписан Заключительный Акт Венского конгресса. После многолетней войны, упорных трудов политиков и дипломатов, распутывавших в течение долгих месяцев сложнейшие узлы европейских противоречий, был, наконец, установлен новый международный порядок. В его основе лежал принцип целесообразности в том виде, в каком он мыслился государственным деятелям того времени. Их задача состояла в достижении мира через максимально возможный компромисс между интересами великих держав, предполагавший относительно устойчивое силовое равновесие.

Идея легитимизма, но никак не идеи национального суверенитета и либерализма, представлялась тогда наиболее рациональным идеологическим средством для успешного осуществления этой трудной цели. Исходя из тех же прагматических соображений и реального соотношения сил на континенте, союзники постановили не допускать второстепенные державы к обсуждению дел общеевропейского значения, поскольку их участие уже само по себе вносило в ту или иную ситуацию дополнительные конфликтные элементы и осложняло процедуру принятия решения. Если бы Венский конгресс попытался поставить во главу угла не утилитарные принципы равновесия и легитимизма, принадлежавшие XVIII веку, не систему международных соглашений, объединивших Европу против Наполеона, а тогда еще аморфные идеи национального суверенитета и демократии, плохо понимаемые и народами, и политиками, то результаты такого эксперимента, как предполагают некоторые исследователи, были бы плачевными. Поэтому нет ничего удивительного, что государственные деятели 1815 года предпочли принести в жертву политической целесообразности то, что в общественном сознании ассоциировалось с Французской революцией, Наполеоном и его войнами Webster Ch.K. The Congress of Vienna 1814-1815. L., 1963. P.164-165, 167..

Постановления Венского конгресса подверглись резкой критике многих современников и историков. Первые предъявляли целый перечень того, что, с их точки зрения, было сделано не так, как нужно, или не сделано вовсе. Зачастую одна и та же проблема одним представлялась решенной хорошо или удовлетворительно, другим - плохо. Все зависело от политических взглядов, социального положения и национальной принадлежности того, кто давал оценку. Как правило, Венской системе прочили недолгую жизнь. Что касается историков, то над их критическим мнением довлела еще и современность, из которой они смотрели на Венский конгресс, с ее уже состоявшимся прошлым, с ее опытом и знанием о том, "чем все это закончилось", с ее новыми реалиями и ценностями. Историки вольно или невольно поддавались искушению использовать свое колоссальное преимущество над поколением Венского конгресса (еще не знавшим, в отличие от всех последующих поколений, что его ждет впереди) для того, чтобы скептически судить о мыслях и поступках политиков начала XIX века с точки зрения современного менталитета, а не тех условий, в которых им приходилось действовать.

Александр I, воспитанный в либеральном духе, исполненный веры в свою богоизбранность и не чуждый благих порывов, хотел прослыть не только освободителем, но и реформатором Европы. Ему не терпелось даровать континенту новый миропорядок, способный уберечь от катаклизмов. Так под рукой царя родился Акт о Священном союзе - странное произведение, вызвавшее у современников и историков недоумение (своей совершенно неуместной для политического документа поэтикой в стиле Евангелия) и осуждение (своим последующим практическим применением).

Однако реальное воплощение Акта, каким бы одиозным оно ни было, вовсе не исключает, что за этой смесью пафоса, мистики и вычурности скрывался грандиозный честолюбивый замысел царя. А именно: объединить европейские страны в цельную структуру, подчинить отношения между ними нравственным принципам, почерпнутым из христианской религии ("высокие истины", "заповеди любви, правды и мира"), предполагающим в том числе и братскую взаимопомощь государей в деле защиты Европы от последствий человеческих "несовершенств" - войн, смут, революций - "для счастия колеблемых долгое время царств" и "блага судеб человеческих" ВПР. Т.8. C.518..

Поскольку Акт о Священном союзе был составлен в форме мало к чему обязывающей моральной декларации, а не в строгих выражениях международно-правового трактата, к нему присоединились почти все европейские правительства. Одни - из уважения к этой невинной причуде русского императора, другие - из стремления использовать витиеватые положения этого манифеста в собственных целях. Отказались от подписания лишь Англия и Ватикан. (Англия усмотрела в словах о "едином народе христианском" тайный призыв к войне против турок, а Римский Папа - покушение на свою духовную власть над католиками). Но даже державы, признавшие Акт о Священном союзе, сохранили подозрения по поводу тайных замыслов России. Александр с какой-то профетической страстностью разъяснял свои мотивы европейским правителям, чтобы "рассеять ложные слухи и толкования", "порождаемые нашим испорченным веком" ВПР. Серия 2-я. Т.1 (9). М., 1974. С.155.. "Злой гений, - писал он, - ...видимо, снова пытается приписать этому соглашению некие политические виды, столь же мало совместимые с продиктовавшими его чистыми намерениями, сколь и противные той благотворной цели, к достижению коей оно предназначено". Император заявлял, что его высшая цель состоит в том, чтобы сделать такие "охранительные заповеди", как "принципы мира, согласия и любви", фундаментом международного права Там же. С.116..

Идеологию Священного союза он считал беспрецедентным политическим "учением", проникнутым духом религии и морали. Если благодаря постановлениям Венского конгресса "в цивилизованном мире вновь вступил в силу кодекс публичного права, необходимого для сосуществования наций", то Акт от 14 (26) сентября 1815 г. дал этим постановлениям нравственную опору и "гарантию их нерушимости". Александр I стремился "придать этому Акту большее реальное значение и эффективность, переведя его из сферы совести и мысли в область государственных интересов и сделав его активной силой" Там же. С.155..

Он призывал "постепенно покончить с создавшимся в политике пагубным заблуждением в том, что между народами существует естественная и неизбежная вражда" Там же. С.641.. Александр I особо подчеркивал, что Священный союз никому не угрожает; это добровольное объединение "всех без различия христианских правительств", ощутивших "благотворное воздействие" идей мира и согласия; "никого не порицают и не обязывают отчитываться по поводу тех государственных соображений, которые могли бы побудить кого-либо не присоединиться к Акту официально" Там же. С.116.. Император постоянно повторял мысль о том, что Священный союз "выше всяких случайных интересов", "делает бесполезным разного рода обособленные, сепаратные соглашения", создает гарантию "душевного спокойствия и братства государей и народов" Там же. С.641.. Александр I отвергал и подозрения о наличии антимусульманской (антитурецкой) подоплеки в этом документе. Он просил европейские кабинеты принять участие в дружеских демаршах перед Портой с целью успокоить ее Там же. С. 116..

Осознавая растущее влияние общественного мнения в Европе, Александр I стремился донести свои идеи не только до монархов, но и до народов. Русские дипломаты получили указание: воздействуя в соответствующем духе на английские, французские, германские, бельгийские и итальянские периодические издания, следить за тем, чтобы цели и принципы российской внешней политики не подвергались злонамеренному искажению и своевременно становились известными повсюду. Эти принципы, как говорилось в инструкциях, неизменны и свободны от всякой двусмысленности, а посему, и пропагандировать их надо "искренне и чистосердечно" ВПР. Серия 2-я. Т.2 (10). М., 1976. С.241, 772..

3. Отзывы о Священном Союзе

Акт о Священном союзе - возможно, самый необычный документ в анналах дипломатии - вызвал нескончаемые споры среди историков. Они стремились расшифровать его не только как политический текст, но и как образ мыслей сложной, во многом не разгаданной до сих пор личности Александра I. Серьезных исследователей давно уже не удовлетворяют оценки, данные Акту современниками - К.Меттернихом ("звонкое ничто"), Р.Касли ("смесь мистицизма с высокой риторикой"), Ф.Энгельсом ("союз монархов против народов") и другими В последнее время эти традиционные клише подверглись переосмыслению и в отечественной историографии, прежде весьма к ним благосклонной. См.: Додолев М.А. Венский конгресс в современной зарубежной историографии // Новая и новейшая история. 1994. №3; Мертенс Э. Александр I, Священный союз и Иоганн Генрих Юнг-Штиллинг // Известия Высших Учебных Заведений. Северо-Кавказский регион. Ростов-на-Дону, 1994. №1-2; Орлик О.В. «Европейская идея» Александра I // Новая и новейшая история. 1997. №4; Бахтурина А. Священный союз: Россия в судьбе Европы // Рубежи. 1998. №3-4; Россия в XVIII-XX веках. Страницы истории. К 50-летию научной и педагогической деятельности в Московском университете заслуженного профессора Н.С.Киняпиной. М., 2000. С.95-141; и др. Эти с виду эффектные афоризмы, по сути, предлагают чересчур простые объяснения далеко не простому явлению. Необоснованными представляются и адресованные Александру I обвинения в лицемерии и обмане: за благочестивой риторикой царя якобы скрывались широкие планы установления русского господства в Европе, в частности - намерение захватить Константинополь, занять место Наполеона на европейской арене, сокрушить Британскую империю. Едва ли более убедительно выглядят предположения о том, что Акт о Священном союзе был лишь побочным продуктом случившегося у царя очередного приступа мистицизма, хотя нельзя отрицать заметной роли психологического компонента в мотивах действий человека с такой драматической судьбой, какая выпала на долю Александра I. Страдают явным упрощенчеством традиционные попытки поставить во главу угла проблему выяснения точного соотношения между либерализмом и консерватизмом (реакционностью) в Александре I, попытки, которые обычно приводят к однозначному выводу о безнадежном поправении "слабого" русского императора под влиянием "сильного" Меттерниха.

Быть может, в каждом из этих подходов есть своя целесообразность и своя доля истины. В конце концов, из совокупности разных точек зрения, в том числе взаимоисключающих, и даже вздорных, складывается научное знание о предмете. Однако приведенным суждениям об Александре I, как нам кажется, свойственны два общих порока. Во-первых, все они в той или иной степени идеологизированы, ибо принадлежат людям, которые по многим причинам не могли освободиться от идеологических штампов своего времени, своего государства, своего класса, партии и т. д. Во-вторых, в этих оценках сквозит стремление свести личность Александра I к ясному и чуть ли не одномерному образу, т. е. претензия на полное понимание того, чего до конца понять невозможно, - феномена человека у власти. В случае с Александром I этот феномен многократно усложняется очень непростыми условиями формирования его личности и трагическими обстоятельствами восшествия на престол.

Не рискнув официально признать Акт о Священном союзе, возможно таивший антитурецкий подтекст, британский госсекретарь Р.Касли сочувствовал его общей идее о необходимости согласованной политики европейских держав в целях предотвращения войн и верил в искренность Александра I ВПР. Т.1 (9). С.688.. Такое настроение было характерно и для других участников Венского конгресса, но они предпочитали выразить его в более общепринятой и понятной форме международно-правового документа. Этим документом стал Парижский договор 20 ноября 1815 г., (так называемый второй Парижский мир), констатировавший образование новой европейской системы, фундамент которой составил союз между Россией, Англией, Австрией и Пруссией, взявший на себя контроль над делами Европы во имя сохранения мира. На смену господству одной державы пришел европейский "концерт".

Видную роль в разработке указанного соглашения сыграл Р.Касли. Ему, в частности, принадлежит авторство статьи шестой, предусматривавшей периодический созыв совещаний представителей великих держав на высшем уровне для обсуждения "общих интересов" и мер по обеспечению "покоя и процветания наций". Это дало некоторым историкам основание считать Р.Касли творцом "системы конгрессов" Webster Ch.K. Op. cit. P.162-163.. Он отстаивал эту систему в убеждении, что она упростит решение сложных дипломатических задач, ибо высокий уровень представительства открывал возможности выяснять отношения лицом к лицу, в откровенной обстановке и быстро приходить к соглашению. Александр I также предпочитал нотам, меморандумам и переписке дипломатию личного общения, как более эффективную.

Но не только поэтому русский император воспринял содержавшиеся в договоре 20 ноября идеи с удовлетворением. По-видимому, в глубине души он осознавал, что его творение - Акт о Священном союзе - нуждается в переводе на доступный политикам язык. Похоже, царь считал эти два документа дополняющими друг друга. Не случайно он говорил о необходимости придать Акту "большее реальное значение и эффективность", для чего и нужна была иная стилистика и иные формулировки. В каком-то смысле, дух Акта передавался буквой Парижского договора 20 ноября. Александр I готов был не только выполнять конкретные обязательства Парижского соглашения, но и превратить их в широкую основу для чего-то такого, что напоминало бы европейскую конфедерацию или сверхгосударство.

Длительное умиротворение Европы в рамках тех реальностей, которые сложились в результате победы над Наполеоном, в целом отвечало интересам практически всех великих держав континента. Но они хотели обеспечить его с помощью четких формулировок официальных дипломатических договоров, имевших характер взаимных обязательств и юридически закреплявших новую расстановку сил ВПР. Т.1 (9). С.695..

Общий базис для подобного соглашения - необходимость коллективного надзора над Францией для пресечения попыток реванша - нашли без особого труда: комплекс страха перед этой державой был весьма живуч. Первый состав европейского "концерта" - союз между Россией, Австрией, Пруссией и Англией, заключенный 20 ноября 1815 г., - объединяла идея сдерживания Франции, пока еще считавшейся наиболее вероятным источником потрясений. Вместе с тем данный альянс не мог быть прочным и долговечным. В нем помимо сил притяжения действовали силы отталкивания, во многом порожденные самим фактом существования России, могущественной с военной точки зрения и влиятельной - с моральной. И.Каподистрия писал в феврале 1817 г., что "самые видные государственные деятели (Европы. - В.Д.) одержимы идеей возведения внушительных барьеров против России" Там же. С.452..

Однако Александр I, прекрасно все понимая, вел себя так, будто он не замечает этой политики. Русским дипломатам за границей разъяснялось, что император по-прежнему намерен отвечать на планы, направленные против России, тщательным соблюдением существующих договоров и, главным образом, Акта о Священном союзе, который он рассматривал как "краеугольный камень восстановления Европы" Там же. См. также: ВПР. Т.2 (10). С. 110, 158. Пусть Австрия интригует против России в германском вопросе. Пусть Англия поощряет австрийские аппетиты в Италии и Иллирийских провинциях. Пусть она ищет сближение с Персией, чтобы преградить русским дорогу на Восток. Все это - малоприятные явления, но император не собирается делать из них трагедию и воспринимает с пониманием позицию противоположной стороны. Он "не усматривает в этом никаких оснований для беспокойства, поскольку... твердо решил ни в коем случае не нарушать по собственному почину мир с соседними державами" ВПР. T.1 (9). C.453. В инструкции Александра I (от 12/24 января 1818 г.) к вновь назначенному русскому посланнику в Вене Ю.А.Головкину говорится: «Принципы, составляющие основы политики моей империи, остаются неизменными в отношении всех европейских держав; цель, которую моим посланникам поручено достичь на занимаемых ими постах, равным образом остается единой и неизменной: поддерживать мир, установленный договорами, сохраняемый благодаря взаимному доверию и упроченный заинтересованностью во всеобщем процветании. ...Я не могу начертать Вам иной линии поведения» (ВПР. Т.2 (10). С.158)..

Разъясняя российским дипломатам за границей, сущность политики Александра I, его министр иностранных дел И. Каподистрия отмечал, что в истории человечества не было эпохи, сравнимой с той, которая наступила после Венского конгресса. Впервые мирный договор, подводивший черту под 25-летней войной, преследовал единую для всех держав цель и ознаменовал торжество общих интересов над частными. Не следует ли из этого, что и последствия этой войны - в виде Заключительного Акта и других соглашений - также окажутся уникальными и обеспечат беспрецедентное долголетие принципу всеобщего союза на основе "лучшей побудительной причины" - сохранения мира, выгодного для всех? Взаимный страх и честолюбивые виды отдельных государств уступят место доверию, подкрепленному обязательствами правителей строго соблюдать международное право и моральными обязательствами перед Всевышним. Это, как надеялся И.Каподистрия, послужит и гарантией защиты второстепенных государств от произвола великих держав, которым он, ввиду их особого статуса, отводил ведущую роль в Европе. Злоупотребить подобной ролью они не смогут, ибо осуществлять свое влияние будут не иначе, как коллективно, и, опираясь на существующие договоры, что и послужит порукой безопасности слабого перед лицом сильного ВПР. Т.2 (10). С.771-772..

Впрочем, Александр I советовал своим представителям в Европе не предаваться иллюзиям; общее миролюбивое направление российской внешней политики не должно склонять их к бездеятельности. Напротив, нужна "бдительность и постоянное внимание ко всему вплоть до малейших деталей", чтобы вовремя распознать признаки перемен, указывающих на активизацию агрессивного начала в антирусских альянсах Там же. C.453.. Тем не менее тенденция к согласию и компромиссам преобладала над недоверием.

Александр I, отстаивая мир в Европе не только по моральным, но и по рациональным соображениям, как наименее дорогостоящий способ ведения политики, выступил со смелой и необычной инициативой. В марте 1816 г. он в конфиденциальном порядке обратился к Р.Касли с идеей об одновременном пропорциональном разоружении европейских держав. Прежде чем выносить проблему на обсуждение других государств, царь хотел знать мнение Англии ВПР. Серия 2-я. Т.З (11). М., 1979. С.553.. Не Австрии и Пруссии, более близких России по политико-социальному строю, идеологии, географическому положению и династическим связям, а именно Англии. Этот выбор не случаен: Александр I видел в Англии единственного равного России по могуществу партнера-соперника, с которым можно и должно было решать глобальные проблемы. Остальные державы, как предполагалось, уже нетрудно будет склонить к тому, о чем договорятся эти два гиганта.

Лондонский кабинет, формально не возражая против предложения о разоружении, фактически отклонил его, как нереалистичное. Было указано, что европейские страны находились в совершенно разных естественно-географических условиях, ввиду чего возникали непреодолимые трудности для сокращения армий, сопряженные с установлением уровня их достаточности. Обойдя вопрос о собственных военно-морских силах, Англия поставила другой - об одностороннем разоружении России. Александр I готов был пойти и на такой шаг, но тревожно складывавшиеся внешнеполитические обстоятельства заставили его воздержаться Там же. С.774..

В отказе Англии нет ничего удивительного и неожиданного. Удивительным и неожиданным было само предложение Александра I, хозяина огромной империи, способной держать в боевой готовности миллионную (!) армию. Не сомневаясь в искренности русского царя, Р.Касли был совершенно озадачен столь дерзкой и беспрецедентной инициативой и, казалось, не знал, как реагировать.

Судя по документам, российские дипломаты весьма скептически относились к миротворческим установкам императора и его "философическим взглядам" на международные проблемы. Так, посол в Вене Г.А.Штакельберг в личном письме к И.Каподистрии отмечал, что человечество могло бы жить спокойно, если бы все государи, подобно Александру I, руководствовались идеями Священного союза. Но, к несчастью, на практике дело обстоит иначе, чем в теории: своими военными ресурсами и статусом, приобретенным после 1815 г., Россия возбуждает зависть и беспокойство великих держав, которым трудно поверить, что рано или поздно это могущество не будет использовано против них. Никакая религиозно-просветительская риторика не успокоит их. Поэтому в Европе вместо братского согласия правителей царят страх и подозрения, грозящие ей расколом на противоборствующие союзы. Польша - постоянный источник тревоги для Австрии и Пруссии. Вена занимается подстрекательством против России в восточном вопросе, в Лондоне - с полным успехом. Англия опасается русского покушения на Индию и Средиземное море (через приобретение Менорки). По мнению Г.А.Штакельберга, конца этой "презренной" практики раскола "тенденция века, увы, не позволяет предвидеть" ВПР. Т.2 (10). С.489..

ПРОБЛЕМЫ В МИРЕ И ДАЛЬНЕЙШАЯ РАБОТА СОЮЗА

Известно, что особую тревогу в Европе вызывали два главных источника потрясений - революции (социальные и национальные) и восточный вопрос. Исполненные готовности обуздать их, государства пентархии (Россия, Англия, Австрия, Пруссия, Франция) не могли внести равный вклад в общее дело. Не всем хватало для этого мощи и удовлетворенности итогами антинаполеоновских войн. Хотя пять европейских держав и именовались великими, они вышли из эпохи борьбы против французского господства с разными материальными и моральными потенциалами.

Ни внутреннее состояние, ни характер внешней политики Австрии, Пруссии и Франции не позволяют заключить, что именно в их руках находились главные рычаги управления ситуацией на континенте, что именно за ними был решающий выбор между войной и миром. Будучи недостаточно сильными, чтобы сдерживать два самых опасных процесса в Европе (революционные движения и особенно распад Турции), они, в сущности, не могли ни сохранить, ни нарушить мира. Конечно, объединившись, эти три государства стали бы мощным союзом. Но взаимные противоречия (австро-французские в Италии, Швейцарии, Турции, франко-прусские на Рейне и австро-прусские в Германии) исключали этот вариант.

1. Россия и Англия

Огромная заслуга в послевоенном обустройстве Европы принадлежала России и Англии - двум подлинным "сверхдержавам" того времени Таково мнение непосредственных наблюдателей Венского конгресса и более поздних исследователей. (См. например: Pradt D. Op. cit. P. 185; Pirenne J.-H. La Sainte-Alliance. Organisation еurоpeenne de la paix mondiale. V.I. Neuchatel, 1946. P.209-213 and passim.).. В конце концов, близость их позиций в одних вопросах или взаимная уступчивость в других, наряду с сильным влиянием на остальные страны, смягчали опасную напряженность, открывали конструктивные пути. Осознававший это Александр I связывал перспективу предотвращения войн и революций с партнерством с Англией, которую он был склонен признать вторым реальным гарантом европейского мира и стабильности.

Царь предлагал тесное русско-английское сотрудничество в строительстве новой Европы без войн, революций, угнетения народов, где восторжествует дух просвещения, закона и справедливости, где общее благо никогда не будет принесено в жертву частным выгодам. Александр I полагал, что есть все предпосылки для такого альянса: Россию и Англию объединяют величие и слава, опыт политических и торговых связей, особые заслуги в освобождении континента от наполеоновского владычества. Почему бы сложившиеся во время войны союзнические отношения не продолжить в мирное время во имя великой цели? Он призывал Англию к сближению с Россией на основе "взаимных реальных выгод и оказываемых ими друг другу услугах", ибо этим странам "суждено быть вместе" ВПР. Т.8. C. 148.

Император придавал большое значение "укреплению уз дружбы и доброго согласия" между Россией и Англией. Сложившийся в Европе "порядок вещей", по мнению Александра I, обрекал Петербургский и Лондонский кабинеты на ведущую роль в поддержании "равновесия и спокойствия". Он указывал на существование между Россией и Англией "самой широкой общности взглядов и единства мнений" Там же. С.378, 472. Русский посол в Лондоне граф Х.А.Ливен заметил и с английской стороны желание «пребывать с нами (Россией. - В.Д.) в полном согласии» по поводу проблем умиротворения Европы. (Там же. С.522).. Александр I приглашал Р.Касли к сотрудничеству во имя мира и спокойствия в Европе, подверженной брожению умов и социальным волнениям, которые в свое время были спровоцированы общим подъемом национально-освободительных сил в борьбе против Наполеона. Русско-английское согласие, по мысли Александра I, нисколько не противопоставлялось Священному союзу, а, напротив, усиливало его, независимо от того, захочет ли (или, скорее, сможет ли) Р.Касли формально присоединиться к нему или нет. Главное - разделять "сверхзадачу".

На конгрессах Священного союза Александр I мог бы без труда взять на себя руководящую роль в принятии принципиальных решений. Однако он, стремясь к единству и согласованности действий великих держав, сознательно избегал злоупотреблять положением самого могущественного государя Европы и подчинять других своей воле. Ощущение собственной силы и завоеванный им высокий авторитет миротворца и приверженца "концертной" дипломатии, которым он очень дорожил, побуждали его уступать и даже намеренно стушевываться там, где достаточно было лишь соответствующей интонации, чтобы добиться своего. Однако в одном пункте Александр I остался непоколебимым: Австрии надлежало от имени Священного союза наводить порядок в Италии; а французским войскам от имени Европы подавлять мятеж в Испании ВПР. Серия 2-я. Т.5 (13). М., 1982. С.57, 687..

Русский император имел все основания полагаться на британскую готовность к негласному сотрудничеству со Священным союзом. Хотя Р.Каслри продолжал на словах порицать принцип вмешательства, в действительности в нем сохранялось чувство солидарности к жесткой контрреволюционной стратегии Там же. Т.4 (12). М., 1980. С.45-46, 626.. Не случайно Меттерних писал, что политика Священного союза в Европе подкреплялась охранительным влиянием Англии на континент ВПР. Т.1 (9). С.709..

2. Россия и Франция

Александр I был не только романтиком, но и прагматиком, в конце концов, подчинявшим свой идеализм интересам России. Увлеченно, порой даже вдохновенно отдаваясь политике создания европейского "концерта", он, тем не менее, хорошо видел противоречия внутри него и, в частности, весьма устойчивую связку "Англия-Австрия" с явной антирусской направленностью в восточном вопросе. Это вынуждало и царя искать союзников. Наиболее подходящим представлялась Франция, к которой Александр I, несмотря ни на что, испытывал симпатию. На Венском конгрессе он заставил членов антинаполеоновской коалиции ограничиться довольно снисходительными для той ситуации требованиями к французскому правительству, предупредив их о своей готовности "скорее довести дело до последней крайности", чем согласиться с чрезмерными претензиями, "подсказанными пристрастием или алчностью" ВПР. Т.8. С.472; ср.: Дебидур А. Дипломатическая история Европы / Пер. с франц. М., 1947. T.I. С.110-111..

Александр I считал недопустимым унижать Францию новыми территориальными претензиями и строить политику по отношению к ней на недоверии; принять такую систему означало бы признать торжество силы над международным правом, моралью и справедливостью. Царь просил союзников понять, что перед ними уже не та Франция, которую нужно карать. Теперь это - истерзанная войнами страна, ослабевшая в результате распада связей, образующих государственный каркас, вдобавок оккупированная чужими армиями. Необходимо не наказывать ее, а спасать, во имя того же европейского благополучия, путем восстановления и поддержки законных институтов власти (Людовик XVIII), разумно ограниченных представительными учреждениями ВПР. Т.8. С.486.. В противном случае можно больно задеть чувство национального достоинства французов и вызвать реакцию, "грозную и неотвратимую", в виде хаоса и анархии, грозящих перекинуться на другие страны. Общим следствием подобного развития событий стало бы разрушение европейского "концерта", призванного "благотворной... силой сплочения" сохранять мир и "направлять к единой цели ту неспокойную активность, которая так характерна для нашего века" Там же. С.487.. Александр I предупреждал, что, стремясь к усилению своей безопасности за счет отторжения от Франции новых территорий и превращения их в оборонительный барьер, ее соседи в перспективе обрекают себя на обратный результат, ибо над ними постоянно будет висеть дамоклов меч реванша. Конечно, царь не отказывался от идеи коллективного надзора Европы над Францией, прежде всего с помощью оккупационных войск, но лишь до тех пор, пока в стране не воцарятся законность и порядок. Не отрицал Александр и нужды в пересмотре французских границ, в военной контрибуции, однако настаивал на умеренности, вовсе не собираясь потворствовать аппетитам Пруссии Российский МИД убеждал Пруссию ограничить свои непомерные претензии, подчеркивая, что расчленение Франции нарушило бы европейское равновесие и «породило бы в душе каждого француза и самого короля желание воспользоваться первым же удобным моментом, чтобы вернуть отнятое» (ВПР. Т.8. С.467-468)..

Своих представителей на конгрессе он инструктировал так: если Людовик XVIII, приняв общие принципы мирного соглашения, отвергнет какие-то частные требования, Россия воевать с ним не станет. Царь обещал "не допустить, чтобы была пролита кровь моих подданных за притязания, которые не оправданы ни справедливостью, ни интересами моей империи" ВПР. Т.8. С.508.. Одним словом, главное ему виделось в том, "чтобы совместить высшие интересы безопасности Европы с условиями, необходимыми для будущего спокойствия Франции, поддержания достоинства ее правительства и упрочения ее конституционной хартии" Там же. С.521..

Отнюдь не пренебрегая революционной опасностью, Александр в то же время советовал российским дипломатам в европейских странах не преувеличивать ее: "…было бы все же неуместно видеть целые концепции там, где всего лишь много шума, и усматривать опасности там, где есть одно лишь желание их создать" Там же. С.512..

Конечно, отношение Александра I к Франции не было бескорыстным, но, по крайней мере, оно отличалось дальновидностью и реально учитывало тот факт, что долго держать Парижский кабинет в изоляции и невозможно, и нежелательно. По завершении работы Венского конгресса Александр I прилагал усилия к стабилизации внутреннего положения во Франции путем восстановления принципа легитимизма в качестве опоры общественного порядка. Процесс реставрации "не может не оказать могущественного влияния и на спокойствие других наций, только что возвращенных их прежним государям. Убежденный в этой истине, я не перестаю уделять самое пристальное внимание политике французского правительства" Там же. С. 156., - писал царь.

Вместе с тем, не считая саму по себе реставрацию Бурбонов гарантией политической устойчивости, он требовал от Людовика XVIII уважения к конституционной хартии и склонял его, во избежание новой революции, отмежеваться от ультрароялистского большинства в Бесподобной палате и привлечь в органы власти умеренно-либеральные элементы. Александр I имел в виду "дать Франции воочию убедиться в единстве действий четырех правительств, в их твердой решимости следить за сохранностью европейской системы" ВПР. Т.З (11). С.689, 809..

3. Парижский договор

Известно, что политические взгляды Александра I претерпели сложную эволюцию. На Венском конгрессе и сразу после него царь, к неудовольствию Р.Касли и ужасу К.Меттерниха, открыто поощрял либерализм во Франции, Италии, Германии Английский историк Ч.Уэбстер писал, что на Венском конгрессе Александр I был единственным, кто проявлял сочувствие к либеральным идеям. Для остальных государственных деятелей они означали лишь анархию и революцию. В том числе и для британских министров из торийского кабинета, которые втайне поощряли ограничение конституционных свобод в своей стране. (Webster Ch.K. Op. cit. P.166).. Однако затем, испугавшись революционного брожения, он начинает тяготеть к консерватизму. На Аахенском конгрессе Священного союза (1818) царь ставил вопрос об ограничении "благотворной системы" мира от всяких посягательств не только со стороны французской, но и любой другой революции. Для этого он предложил участникам европейского "концерта" укрепить свои узы взаимными гарантиями неприкосновенности "прав и владений в том виде, в каком эти права и владения признаны, определены и утверждены Заключительным актом Венского конгресса и Парижским договором 20 ноября 1815 г." ВПР. Т.2 (10). С.591.. Причем основу такого соглашения император видел "в духе и букве" Священного союза Там же.. Его идиллическая мечта о единой Европе, благоденствующей под отеческой опекой мудрых, просвещенных и либеральных монархов, постепенно разрушалась от соприкосновения с жестокой реальностью. Жизнь оказалась гораздо сложнее умозрительных представлений о способах ее наилучшего устройства и слишком неподатливой для прекраснодушных намерений. Как говорил австрийский дипломат Ф.Генц, "невозможен совершенный порядок вещей... при вполне развращенном поколении" Цит.по: Дебидур А. Указ.соч. T.1. С. 174.. Царь приходил к пониманию того, что мир сберегается не только чистыми помыслами, но и черной работой по искоренению смуты и анархии. Так, идеалистическая концепция европейского "концерта" приобретала прагматическую, охранительную сущность. Русский император считал едва ли не главной своей задачей на международной арене сохранение стабильности в Европе в рамках Венской системы. Опасаясь усугубить разногласия, он зачастую предпочитал попросту игнорировать их. Александр I знал, что в восточном вопросе шло направленное против России сближение между Англией и Австрией, но вел себя так, будто он не придавал этому значения, дабы не дать вылиться наружу противоречиям, способным расстроить европейский "концерт" ВПР. Т.2 (10). С.249..

4. Спор о "святых местах"

Другой пример - традиционный спор о "святых местах" между греческой и католической церквями в Турции. Проблема, которая в начале 50-х годов XIX в. станет детонатором большой войны, решалась Александром I в самом примирительном духе, и во многом, поэтому она не выросла в реальную угрозу для мира. Высказав сожаление по поводу "неразумного рвения" одной стороны и "чрезмерных притязаний" другой, император предписал своему послу в Порте Г.А.Строганову (декабрь 1818 г.) не допустить превращения религиозных распрей в политические. Приверженец христианского универсализма, он заявил, что "отнюдь не претендует на исключительные преимущества для лиц своего вероисповедания, совершенно несовместимые с духом миролюбия и кротости, которыми должны проникнуться все христиане". Как подчеркивалось в инструкции Строганову, Александр I руководствовался "строгой беспристрастностью" и высокой целью "заложить незыблемые основы системы истинно христианского равенства и братства между последователями обоих вероисповеданий" Там же. С.601..

Серьезным испытанием для мира в Европе оказалось греческое освободительное движение, непосредственно угрожавшее целостности Османской империи. Нависшая над великими державами опасность вовлечения в греко-турецкую войну с перспективой перерастания ее в общеевропейскую остро ставила перед ними проблему внешнеполитического выбора. Особенно трудным он был для Александра I. Принять идею Меттерниха и Касли о том, что греки ничем не отличаются от итальянских или испанских бунтовщиков, поднявших руку на законную власть, означало слишком многое. За Турцией тем самым признавался статус неотъемлемой части европейской системы, гарантировавший ей целостность, защиту от внутренних неурядиц силами Священного союза и, следовательно, полную свободу действий по отношению к немусульманскому населению. По сути это было не что иное, как прикрытая охранительной фразеологией политика создания тепличных условий для османского деспотизма.

Потворство такой политике, не отвечавшей национальным интересам России, навлекло бы на Александра I обвинения в подчинении чужой воле и стоило бы ему, по меньшей мере, потери престижа внутри страны и вовне. В то же время открытая поддержка греков могла поссорить царя с Англией и Австрией и привести к европейской войне. Дело значительно осложнялось и его личным, противоречивым восприятием греческого движения. С одной стороны, Александр I, напуганный революциями, испытывал чувство раздражения к людям, посмевшим посягнуть на легитимную власть монарха (султана) и поколебать перспективу мира в Европе. Коль скоро, с формальной точки зрения, вроде бы не было различия между греческими и другими смутьянами, всех их следовало наказывать репрессивными мерами. Подобный подход не оставлял никаких поводов для вмешательства в пользу инсургентов или употребления других форм противодействия османскому произволу. Вместе с тем русский император глубоко осознавал одно сакраментальное обстоятельство: греки были не просто бунтовщиками, а христианами, боровшимися за избавление от притеснений мусульман с верой в помощь великой православной державы. Он не мог не понимать, что применение к данному случаю принципов легитимизма и европейского "концерта" однозначно предполагало бы поощрение развязанного Портой геноцида против греческого народа. Такого никогда не простило бы Александру I русское общество, да и он сам себе. Впрочем, все зависело от развития событий. Они, до поры до времени, позволяли царю выжидать.

Казнь константинопольского патриарха и многих православных священнослужителей произвела шоковый эффект на Александра I и всю Россию. Демонстративно бросая вызов целому христианскому миру, Порта как будто испытывала пределы терпения царя. Своими действиями она ясно показывала, что воюет не с революционерами, а с греческим народом и его верой. Несмотря на крайнее возбуждение русского общественного мнения, оказывавшего через влиятельных сановников чувствительное давление на государя, он все же счел необходимым сделать еще одну попытку урезонить Турцию, прежде чем прибегнуть к мерам, "которые подсказывает ему религия и человеколюбие" ВПР. Т.4 (12). С. 178..

5. Россия и Турция

Александр I не решался начинать против Турции дипломатически не подготовленную войну, зная, что таким шагом он резко противопоставит себя Англии и другим европейским державам, вызовет ответную реакцию с непредсказуемым результатом. Невзирая на раздражение русского общества и ропот военной "партии" из высших сановных кругов, он продолжал придерживаться осторожной позиции. Переговорами с британским (и австрийским) правительством император готовил почву для более решительных действий. Русский император хотел знать, при каких обстоятельствах и на каких условиях Европа, и в частности Англия, будет готова признать целесообразность войны России против Турции. В случае ее возникновения он обещал, прежде всего, соблюдать интересы европейского "концерта", не преследовать таких целей, как расширение своих территорий или влияния Там же. С.369..

Россия и Турция не доверяли друг другу и с определенным подозрением относились к посредничающим государствам, которые отвечали им тем же. Александр I искренне стремился снять недоверие, по крайней мере, между великими державами. Он не переставал убеждать Англию и Австрию, что русско-турецкая война, если она паче чаяния все же произойдет, нисколько не изменит европейскую систему ни территориально, ни политически Там же. С.474, 494, 512..

Умелое противодействие России со стороны Англии и Австрии, сбалансированное давление на Константинопольский и Петербургский кабинеты, приведшее к взаимным уступкам, отодвигали (но не отменяли) перспективу войны на неопределенный срок. Александра I это вовсе не огорчило. Напротив, он был рад случаю еще раз показать свое невоинственное настроение. Уважая стремление союзников сохранить мир, он согласился доверить им посреднические функции в переговорах с Портой о восстановлении русско-турецких дипломатических отношений при условии, что не будет нанесен ущерб ни правам, ни достоинству России Там же. С.709. В искренности Александра I не усомнился даже Меттерних, отметивший, что царь принес общественное мнение в жертву своему миролюбию (Там же. С.710)..