Народы Кавказа в вооруженных силах СССР в годы Великой Отечественной Войны

Отмена призыва вызывала, порой, неожиданные последствия. 4 августа 1943 г. ставропольский крайвоенком Христофоров сообщал начальнику штаба Северо-Кавказского военного округа, что известие об отмене призыва в Карачаевской автономной области вызвал массовый отток карачаевцев с фронта. Под предлогом командировок или отпусков они возвращались в родные селения, нигде не регистрируясь. Органы НКВД закрывали глаза на это явление с тем, чтобы не вызвать тревоги у населения и не сорвать легализацию карачаевцев, возвращавшихся с гор в аулы118.

Принципиальный отказ от использования в войсках представителей северокавказских народов объясняет мизерные показатели наличия годных для службы в армии людских ресурсов в этих республиках. Так, на 15 июля 1943 г. в Кабардино-Балкарии состояло на учете как годные к строевой службе 222

Однако и в данном случае и в последующих руководство страны непоколебимо следовало избранному в первые дни войны курсу на тотальный запрет призыва северокавказских горцев. Он сохранился до самого конца войны. Призыв граждан 1927 года рождения, проводившийся летом 1945 г., также обошелся без них122.

Следует обратить внимание на важную особенность практики исполнения распоряжений вышестоящих инстанций. Не взирая на категоричность директив, многочисленные внушения и предупреждения, приказы, поступавшие сверху, нередко не исполнялись в полном объеме. Причин тому было множество: плохие связь и взаимодействие внутри бюрократической вертикали, халатность исполнителей, кампанейщина, отписки, объективная неисполнимость некоторых распоряжений в назначенные сроки, формальность контроля со стороны вышестоящих инстанций и т. д. Так или иначе, применительно к ограничительным мерам в призывной политике это означало, что нередко на местах они проводились в жизнь с опозданием или даже фиктивно. Представители народов, на чью службу в армии был наложен запрет, подолгу находились в войсках, а вследствие частых перемещений и перетасовок личного состава, работу по «отсеиванию» «социально-чуждых элементов» много раз приходилось начинать заново. Еще в 1942 г. в большинстве дивизий насчитывалось от нескольких человек до нескольких десятков турок, курдов, поляков и др. Вот яркий пример. После неоднократных категоричных разъяснений Главного управления формирований об отмене призыва и увольнении из армии уроженцев Аджарии, летом 1942 г. между республиканским военкомом Грузии и штабом Закавказского фронта завязалась оживленная переписка: призывать все же аджарцев или нет? Представители штаба даже настаивали на том, что «их призыв никем не запрещался», чем окончательно поставили грузинского военкома в тупик123.

Широко распространенная практика легализаций уклонистов, дезертиров и бандитов на Северном Кавказе санкционировалась республиканскими обкомами, которые при этом подчеркивали, что велась она «вопреки всем существующим законам»124. В 1944 г., после выселения с исторической родины чеченцев, ингушей, карачаевцев и др. народов, директивы действующим войскам о немедленном увольнении военнослужащих этих национальностей в запас не выполнялись по несколько месяцев125 и т.д.

Приостанавливая призыв и мобилизацию военнообязанных в том или ином регионе, руководство страны, с одной стороны, объективно усложняло себе задачу по изысканию резервов для пополнения действующей армии. Чрезмерную нагрузку несли политически «благонадежные» народы. Политические решения шли вразрез с актуальными потребностями действующей армии. С другой стороны, широкая огласка таких решений могла навредить интернационалистскому имиджу советского государства и Красной Армии, возмущало патриотически настроенное население регионов, чья служба в армии считалась нежелательной. Именно о таких настроениях жителей Дагестана сообщали в ноябре 1942 г. начальнику Главупраформа Щаденко руководители Дагестана А. Алиев и А. Даниялов: «запрещение призыва в ряды Красной Армии является в жизни народов Дагестана политически вредным и ничем несмываемым пятном…» (здесь и далее курсив мой - А. Б.)126 Этот запрет также «отрицательно и вредно отразится на фактически призванных в ряды РККА, так как каждый из призванных систематически поддерживает письменную связь со своими семьями…»127

Альтернативой обязательному призыву в тех регионах, где он был отменен, стало добровольчество. Оно должно было автоматически предохранять Красную Армию от проникновения в нее антисоветски настроенных и неустойчивых лиц и одновременно давало возможность удовлетворить тремление тех кавказцев, которые действительно готовы были на фронте отстаивать интересы советского государства.

В начале войны добровольчество на Северном Кавказе, как и во всей стране дополняло обязательный призыв. Не менее важна была и его идеологическая функция: масштабы добровольческого движения демонстрировали степень патриотического подъема населения. Этот показатель был очень важен для советского правительства. Политическая значимость этого явления сделала добровольческую статистику самостоятельным показателем, существовавшем отдельно от фактических результатов приема добровольцев в армию. Человек, подавший в военкомат заявление о добровольной отправке на фронт совсем не обязательно отправлялся туда. В тех случаях случаях, когда он подлежал плановому обязательному призыву, очередной мобилизации, был забронирован за производством, не подходил для службы в армии по возрасту, состоянию здоровья и прочим показателям, он оставлялся на месте, но обязательно учитывался в добровольческой статистике.

Добровольчеством охватывался, как правило, непризывной контингент граждан: старшие и допризывные возраста, комиссованные по болезням и т. д. На Северном Кавказе на добровольной основе в конце 1941 - начале 1942 гг. были сформированы Адыгейский добровольческий кавалерийский полк, 115-я Кабардино-Балкарская кавалерийская дивизия, некоторые другие национальные части.

Интенсивность добровольческого движения в разных регионах была неодинаковой. В начальный период войны в русле высокого патриотического подъема в большинстве республик добровольческие кампании давали хорошие результаты. По данным Х. И. Сиджаха при формировании в начале 1942 г. Адыгейского добровольческого кавалерийского полка, включенного позже в состав 13-й Кубанской кавалерийской дивизии, поток добровольцев значительно превысил штатную потребность, многим пришлось отказать. Из

1294 отобранных бойцов и командиров около 700 чел. были адыгейцами128.

Большой энтузиазм наблюдался и при формирования добровольческой 115-й Кабардино-Балкарской кавалерийской дивизии. В обнаруженном в архиве дневнике начальника штаба этой дивизии подполковника М. С. Эхохина за период формирования дивизии не зафиксировано серьезных недостатков, а деятельность партийных и советских органов он охарактеризовал положительно. В день приема одного из полков в действующую армию в населенном пункте Баксан Эхохин наблюдал настоящий народный праздник, где все люди были сплочены общей гордостью за своих сыновей, одетых в национальную воинскую форму, вооруженных кинжалами и клинками129.

В то же время неудачей окончилось формирование 114-й Чечено-Ингушской кавалерийской дивизии, которую из-за недостатка добровольцев и массового дезертирства130 пришлось переформировать в полк. Однако и после этого дезертирство в чечено-ингушском полку носило массовый характер131.

С приостановкой призыва титульных национальностей северокавказских республик добровольчество приобрело особый политический оттенок. Потребности комплектования войск и восполнения потерь противоречили проводимому курсу национальной политики. Возможность стать добровольцем теперь стала привилегией политически благонадежных граждан.

В конце августа 1942 г. Чечено-Ингушский обком партии совместно с командующим Северной группы войск Закавказского фронта генералом И. И. Масленниковым запросили у Ставки Верховного Главнокомандования разрешения провести прием добровольцев среди чеченцев и ингушей на том основании, что все они - 45 тысяч здоровых мужчин - «хотят драться с фашистами»132. Перед принятием решения Сталин запросил мнение генерала армии Тюленева и Берия, бывшего тогда на Кавказе в качестве полномочного представителя ГКО и фактически подмявшего под себя фронтовое руководство. Они ответили: «Формирование каких-либо частей из чеченцев и ингушей в данное время считаем нецелесообразным»133. Очевидно, рекомендация Берия оказала решающее влияние на окончательный запрет приема чеченцев и ингушей в армию. Однако здесь же Берия допустил исключение: «Н а и б о л е е п р о в е р е н н ы е чеченцы и ингуши, также как и осетины будут использованы в необходимых случаях в качестве проводников, разведчиков частями Красной Армии. После п р о в е р к и на конкретных делах из них будут создаваться небольшие д о б р о в о л ь ч е с к и е отряды для борьбы с противником»134 (здесь и далее разрядка моя - А. Б.). В другом донесении Берии в Москву говорится о «т щ а т е л ь н о й п р о в е р к е к а ж д о г о из них»135 . По данным историка З. М. Аликберова в начале сентября

1942 г. на фронт отправились 2000 добровольцев из числа коренных национальностей Чечено-Ингушетии136 и 4900 добровольцев из Дагестана137.

Перевес политических мотивов над потребностями армии вкупе с пристальным вниманием к добровольчеству на Северном Кавказе лично Сталина («товарищ Сталин приказал…», «товарищ Сталин разрешил…» вместо обычно употреблявшегося безличного «ГКО постановил» или «Ставка приказала») говорит о том, что оно стало важным элементом национальной политики в регионе.

Наиболее отчетливо этот тезис нашел отражение в добровольческой кампании в Чечено-Ингушетии и Дагестане в феврале-марте 1943 г., проведенной спустя много месяцев после приостановки призыва представителей местных народов этих республик.

Директивой генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г. была объявлена мобилизация всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана.

Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Была организована мощная пропагандистская кампания, в которой участвовали все наличные силы партийных идеологов республик и работников военкоматов.

Основным принципом проводимого мероприятия была объявлена добровольность вступления в ряды Красной Армии. Местные власти отдавали себе отчет в политической важности мероприятия. Требовалось на деле доказать лояльность горцев советскому строю. Однако добровольческая кампания сразу же стала давать сбои именно из-за нежелания многих военнообязанных служить в армии.

Особенно напряженная ситуация сложилась в Чечено-Ингушетии. Здесь призывные комиссии в полной мере столкнулись с особенностями архаичного позднеродового менталитета горцев, как, например, с большим влиянием старейшин родов и мусульманских священников, тейповой замкнутостью и враждой между тейпами. В отдельных случаях советской власти удавалось успешно использовать архаичные обычаи населения, склоняя на свою сторону старейшин («авторитетов», «почетных стариков»), пожилых женщин- основательниц родов и ведя через них агитацию. При этом допускалось серьезное отклонение от коммунистической идеологии. Особенно интересно с этой точки зрения широкое сотрудничество с мусульманской общественностью и повсеместная эксплуатация исламских ценностей. Процесс агитации за вступление в ряды советской армии и само содержание агитации принимали экзотические формы. Имела место агитация непосредственно во время богослужений. Один мулла, возглавив партизанский отряд, обосновывал обязанность каждого ингуша защищать Родину положениями Корана. Другой старик на митинге заявлял: «Каждый, погибший на фронте, попадет в рай, а умерший трусом попадет в ад»138. Распространены были апелляции к родовому позору, который ляжет на лиц, отказавшихся от призыва («Тем, которые не пойдут в армию и не только им, но и семьям их не может быть места в селе

Базоркино», «Пусть помрет та молодежь, которая не идет добровольно в ряды Красной Армии»139)

Однако в целом население Чечено-Ингушетии практически не проявляло интереса к данному мероприятию. «Добровольцев очень мало», - отмечал военком республики Бронзов140. Люди справедливо указывали властям на добровольность кампании и ссылались на наложенный прежде запрет: «Сталин запретил призывать чеченцев и ингушей в армию, а местные власти, несмотря на это, призывают»141. Как и в случае с карачаевцами, о чем говорилось выше, многие чеченцы и ингуши расценивали этот запрет скорее как благо.

Угроза срыва добровольческой кампании наряду со стремлением республиканских властей оправдать доверие советского правительства неизбежно вела к перерождению добровольческого принципа в обязательный. Существенные элементы принудительности были заложены еще в самой директиве ГУФ, поскольку республикам был выдан наряд на добровольцев. Для Чечено-Ингушской АССР был установлен наряд в 3000 человек в качестве пополнения для 30-й кавалерийской дивизии. Для его выполнения использовались обычные методы обязательного призыва: райвоенкомы по согласованию с местными советскими и партийными властями составляли списки кандидатов в «добровольцы», рассылали им повестки, а затем при помощи работников милиции обеспечивали их явку в райвоенкомат.

«Добровольная мобилизация сразу же превратилась в очередной призыв», - констатировал полковник Бронзов. Сам термин «мобилизация», в большинстве случаев использовавшийся в документации, имел принудительную семантику, вместо более подходящего «вербовка». Грубое администрирование, неразборчивость в методах (заложничество, вооруженное конвоирование

«добровольцев»), невнимание к будущим бойцам и их семьям (например,

нередко из семьи забирался единственный кормилец, в то время как в соседних семьях оставалось несколько взрослых мужчин) только отталкивали горцев.

Они всячески сопротивлялись проводимым мероприятиям: отказывались получать на руки повестки, не являлись на сборные пункты, сбегали от конвоя и т .д.

К середине марта 1943 г. по Чечено-Ингушетии удалось мобилизовать 4208 человек, прежде всего, чеченцев. В войска (112-й запасный стрелковый полк и 30-ю кавалерийскую дивизию) удалось отправить только 1850 чел142.

Благоприятнее положение складывалось в Дагестане. Здесь тоже местами констатировалось «грубейшие нарушения принципа добровольности»143. Однако, властям не пришлось прибегать к крайним мерам, поскольку дагестанцы проявляли значительно большую сознательность. Обновленному Дагестанскому обкому удалось достойно организовать кампанию. К середине марта 1943 г. поступило 8255 заявлений добровольцев, большинство из которых составляли молодые люди, 3,2 тыс. чел владели русским языком. По утверждению заведующего военным отделом Дагестанского обкома партии Омарова, «в большинстве районов заявления подали почти все мужчины»144. Правда, он же отметил слабую явку добровольцев на комиссию, что свидетельствовало об определенном формализме записи в добровольцы. Но в целом положение в Дагестане выгодно отличалось от ситуации с добровольчеством, сложившегося в соседней республике. Заместитель командующего Закфронтом генерал-лейтенант Курдюмов в служебном документе отмечал: «Вербовка добровольцев в Дагестане проходит гораздо лучше, чем в Чечено-Ингушской республике. Как видно, [Дагестанский] обком подошел по-серьезному к этому вопросу»145.

Определяющей чертой добровольчества на Северном Кавказе можно считать ярко выраженный кампанейский, управляемый характер добровольчества, так же роднивший его с обязательными мобилизационно-призывными мероприятиями. Как правило, инициатива развертывания таких кампаний принадлежала партийным лидерам автономных республик, которые таким образом демонстрировали толерантность своих народов курсу центрального правительства, приобретавшую особую актуальность с ростом политического бандитизма в горах. Такие инициативы от лица трудящихся в разное время выдвигали обкомы Адыгеи146, Чечено-Ингушетии, Дагестана147, Кабардино-Балкарии148 и т.д.

Результаты кампании оценивались в Москве и с политической точки зрения и легли в основу решения о дальнейшей судьбе чечено-ингушского и дагестанских народов. В рассмотренных добровольных мобилизациях начала

1943 г. новое руководство Дагестана, возглавленное в сентябре 1942 г. креатурой Берии и влиятельного лидера Азербайджана М. Багирова - вторым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана А. Алиевым, - несмотря на издержки, выдержало экзамен.

Уже после падения Берии в 1953 г. К. Д. Кулов - в годы войны председатель правительства Северной Осетии - утверждал, что в 1944 г., когда на Северный Кавказ часто выезжал Берия, он «несколько раз похвалил народы Осетии и Дагестана как активных участников войны». «Он говорил правду, - добавляет Кулов, - но этим он упрекал другие народы Северного Кавказа»149.

Чечено-Ингушское руководство (первый секретарь обкома - В. Иванов), несмотря на сверхусилия, не смогло переломить устойчивых антисоветских настроений в среде чеченских горцев. «Как никогда, - докладывал республиканскому обкому полковник Бронзов, - политическая и разъяснительная работа была хорошо организована…, но [будучи] исключительно слабая в прошлом, [она] дала свои плохие результаты»150. Ощущая неотвратимость наказания, партийное руководство Чечено-Ингушетии всячески старалось сгладить свои промахи. 13 мая 1943 г. в постановлении местного обкома было заявлено о «готовности чечено-ингушского народа

выполнить свой долг перед советской отчизной», но перечисление затем «ряда крупных и серьезных ошибок» фактически перечеркивало популистский тезис151.

После добровольческой кампании февраля - марта 1943 г. в северокавказских республиках добровольческое движение существовало только в масштабе частной инициативы отдельных людей, но не в масштабах республиканских мероприятий. В отношении чеченцев и ингушей и вовсе было признано целесообразным прекратить вербовку добровольцев, а контингенты, оставшиеся после республиканской кампании распустить по домам152.

§ 3. Приостановка мобилизации и призыва у закавказских народов осенью 1943 г.

9 октября 1943 года начальником Главупраформа генерал-полковником Щаденко была издана директива № М/1/1493. Этот документ, до сих пор остававшийся вне поля зрения научной общественности, определил крутой поворот во фронтовой судьбе многих советских народов и требует тщательного анализа. Содержание директивы таково: «впредь до особых указаний» военнообязанные и призывники «местных национальностей» Узбекской, Таджикской, Туркменской, Казахской, Киргизской, Грузинской, Армянской, Азербайджанской ССР а также Дагестанской, Северо-Осетинской, Чечено- Ингушской, Кабардино-Балкарской АССР, Адыгейской, Карачаевской и

Черкесской автономных областей «призыву в армию не подлежат»153.

Директива ГУФ от 9 октября 1943 г. была издана в преддверии осенней призывной кампании и таким образом предопределяла содержание дальнейшей призывной политики. Вскоре ее положения были развиты в специальном постановлении ГКО № 4322 от 13 октября 1943 г. и директиве Главупраформа

№ М/1/1498 от 16 октября 1943 г. Фронтам были разосланы частные

разъяснения этих документов. Так, штабу Закавказского фронта было указано, что на укомплектование соединений и частей фронта подлежит призывать лиц 1926 года рождения «только русской, украинской, белорусской и других некавказских национальностей»154.

Увольнения военнослужащих из числа закавказских национальностей из рядов Вооруженных Сил не производилось. В Закавказском фронте они составляли значительное большинство личного состава частей155.

Если в отношении большинства северокавказских народов указанные директивы только повторяли ограничительные нормы, введенные еще в 1942 - начале 1943 гг., то для крупных союзных республик Закавказья и Средней Азии с многомиллионным коренным населением эта норма вводилась впервые.

Судя по массе разъяснений, поступивших в штабы Северо-Кавказского и Закавказского фронтов, а также в республиканские военкоматы, новая призывная политика вызвала немалое замешательство на местах. Содержание запросов, поступавших оттуда, показывает, что нововведение было разработано поспешно; многие детали остались за рамками октябрьских директив. В частности, было неясно, подлежали ли увольнению лица закавказских национальностей, уже состоявшие в рядах Красной Армии, как нужно было поступать с военнослужащими местных национальностей, которые по решению судов военного трибунала должны были отправиться на фронт и т. д. Некоторое время некоторые военкоматы продолжали вести учет по-прежнему, не разделяя призывников и военнообязанных по национальному признаку156.

С этого момента одной из главных задач закавказских военкоматов стала максимально возможная замена забронированных представителей славянских национальностей на высвободившиеся контингенты кавказцев157. Однако эта мероприятия были неэффективны: в промышленности, сельском хозяйстве,

управлении оставались только высококлассные специалисты, которых некем было заменить. Напротив, по статистике Закфронта, число забронированных специалистов «европейских» национальностей с осени 1943 г. к концу войны выросло с 24,4 тыс. чел до 45,7 тыс.158

Попыток объяснить причины этой крупномасштабной акции в отечественной историографии еще не предпринималось, хотя факт приостановки призыва среди закавказцев был известен некоторым исследователям, судя по тому, что их статистические выкладки по призывам и мобилизациям в Закавказье неожиданно обрывались началом октября 1943 г.159

В случае с северокавказскими народами и народами, родственными воевавшим с СССР, приостановка призыва была реакцией (или превентивной мерой) на проявления антисоветских настроений в их среде. В закавказских и среднеазиатских республиках антисоветские, «контрреволюционные» проявления никогда не приближались к масштабам повстанческого движения на Северном Кавказе, Крыму или в западных регионах Советского Союза.

Результаты скрупулезного статистического исследования долевого участия народов Советского Союза в рядах Красной Армии, проведенного А. П. Артемьевым, ведут к иному ходу рассуждений. Автор сравнил динамику представительства различных народов в армии в течение 1943 г. с итогами переписи населения 1939 г. Оказалось, что удельный вес уроженцев Закавказья и Средней Азии в войсках значительно превышал их удельный вес среди народов СССР в довоенный период. Так, к апрелю 1943 г. для армян он составлял 1,77%, в то время как среди всего населения этот показатель не превышал 1,27%. Эти же цифры для грузин составили 1,48 и 1,33%, азербайджанцев - 1,40 (на 1 июля 1943 г. - 1,57) и 1,34%, узбеков - 2,62 (на 1 июля - 4,44) и 2,86%, казахов - 2,22 (на 1 июля - 2,77) и 1,83%160. А. П.

Артемьев оставил эти цифры без комментариев. Но они представляются важными, поскольку демонстрируют серьезную демографическую перегрузку, которые в этот период несли закавказские и среднеазиатские народы. Соответственно, уровень боевых потерь у представителей этих национальностей также оказался непропорционально высок. Тем более, что ими преимущественно комплектовались стрелковые части, несшие самые высокие потери среди всех родов войск. Кроме представителей народов Кавказа и Средней Азии, подобная ситуация наблюдалась только в случае с русскими и украинцами. Выше уже приводились факты, свидетельствующие об остром дефиците людских ресурсов, которое испытывало Закавказье. Действительно, к исходу 1943 г. в Красную Армию по Закавказскому фронту было призвано 1290658 призывников 1922 - 1925 годов рождения и военнообязанных, в том числе по Грузии 538025, Азербайджану 424772,

Армении 205861 чел.161 Но на третьем году войны людские резервы Закавказья оказались на исходе. В тоже время народное хозяйство Закавказья испытывало острый недостаток в рабочих руках. Число военнообязанных до 50 лет и призывников 1926 года рождения составляло на 1 декабря 1943 г. лишь 255 тыс. чел.162 Особенно тяжелая демографическая ситуация сложилась в Армении. На 15 октября на общем учете в армянских РВК оставалось немногим более 18 тыс. мужчин в возрасте от 18 до 50 лет и еще 12,5 тыс. состояло на спецучете163. Прямые (фронтовые) потери среди уроженцев закавказских и среднеазиатских республик дополнялись косвенными потерями, связанными с общим ухудшением уровня жизни, санитарного обслуживания населения, а также демографическими потерями (снижение рождаемости)164.

Таким образом, приостановка призыва среди закавказцев и среднеазиатов отвечала целям сохранения демографического ядра титульных наций, населявших эти регионы.

Принятие такого решения не могло быть возможным без коренных изменений на советско-германском фронте, произошедших в 1943 г. После Курского сражения началось грандиозное контрнаступление советских войск, результатом которого стало освобождение от оккупантов огромной советской территории. К регионам Северного Кавказа и Нижнего Дона, освобожденным в ходе зимней кампании 1942 - 1943 гг., прибавились Левобережная Украина и центральные области России. Контингент лиц, подлежавших призыву в Красную Армию согласно положениям приказа НКО № 089-1942 г., возрастал пропорционально стремительным темпам наступления советских войск. Как показал А. П. Артемьев, к 1 июля 1944 г., когда была освобождена вся территория Украины удельный вес украинцев в рядах Красной Армии возрос в три раза по сравнению аналогичным периодом 1943 г. (с 11,6 до 33,9%). Одновременно быстро уменьшалось представительство других национальностей: русских с 63,84% в июле 1943 г. до 51,78% в июле 1944 г., армян - с 1,40 до 0,81%, грузин - с 1,17 до 0,50%, азербайджанцев - с 1,57 до 0,81%, узбеков - с 4,44 до 1,25% и т. д165.

Другой причиной принятия решения о приостановке призыва среди представителей народов Закавказья и Средней Азии было резкое снижение физического и культурно-образовательного уровней остававшихся в этих регионах контингентов. По мере того, как все большее число кавказцев призывалось в армию, оставшиеся ресурсы все менее удовлетворяли требованиям военной службы. Повсеместно в документах отмечается крайне низкий уровень грамотности кавказцев, поголовное незнание русского языка и отсутствие военной подготовки, что резко снижало возможности подготовки этих контингентов к военной службе в установленные сроки. Молодые возраста (до 35 лет) военнообязанных были исчерпаны полностью. В аналитической записке политотдела Северной группы войск Закавказского фронта начальнику ГлавПУРККА Щербакову отмечалось, что «в своем подавляющем большинстве» бойцы и младшие командиры не владеют русским языком и малограмотны166. Вот типичная жалоба одного из войсковых командиров: «Для покрытия некомплекта наших частей Упраформ Закфронта необходимого контингента пополнения не дает, предлагая людей необученных, старых возрастов, местных национальностей и не владеющих русским языком»167. Профессиональный уровень командного и политического состава из числа националов также был очень низок. Материалы проверки 402-й азербайджанской дивизии, проходившей переформирование в тылу в феврале

1943 г. показали, что прибывшие с курсов усовершенствования политработников запаса (КУПСЗ) «отвечают назначению, но очень плохо подготовлены в военном отношении, малограмотны, а часть из них даже плохо читает на родном языке»168.

Между тем требования к профессионализму бойцов Красной Армии к концу войны значительно выросли. С середины 1943 г. было строго запрещено направлять в действующие части красноармейцев, прошедших курс подготовки в запасных частях менее шести месяцев. С 1944 г. в части направлялись только годные к строевой службе лица. В соответствии с опытом войны усложнялись программы обучения. Введены были новые боевые уставы и наставления. Появилось большое количество сложных видов техники и вооружения.

Дальнейшая мобилизационно-призывная практика в Закавказье в 1944-1945 гг. эволюционировала в соответствии с этими требованиями. Еще осенью 1942 г., наименее пригодная к службе в армии часть военнообязанных и призывников закавказских национальностей направлялась в запасные части для прохождения длительной военной подготовки169. После октября 1943 г.

мобилизация военнообязанных-закавказцев более не возобновлялась до конца войны. Призывники же набирались в армию через год после достижения ими призывного возраста. Был проведен один такой призыв. 31 октября 1944 г. в соответствии с постановлением ГКО № 6784сс о наборе в армию по СССР уроженцев 1927 года рождения закавказцы этого возраста были освобождены от призыва. Одновременно постановлением ГКО № 6786сс был объявлен призыв молодежи закавказских национальностей 1926 года рождения, отстраненной от призыва в октябре 1943 г. 170 Одновременно был разрешен прием в армию добровольцев 1927 года рождения из числа «наиболее достойных и физически крепких»171. Как и в случае с призывниками славянских национальностей 1927 года рождения, призывники-кавказцы направлялись в строевые части только в случае их годности к строевой службе, т.е. в хорошей физической форме172. Годичная отсрочка для призывников 1926 года рождения предназначалась для полноценного завершения ими допризывной подготовки и обучению русскому языку. Никакие специальные политические условия призыва не оговаривались.

На следующий год, осенью 1945 г. граждане закавказских (как и среднеазиатских) национальностей 1927 года рождения в армию призваны не были, а лица 1928 года рождения этих же национальностей даже не были приписаны к призывным участкам и не взяты на списочный учет. Полноценный призыв в армию закавказцев возобновился только спустя несколько лет. Общее количество военнообязанных закавказских национальностей, не призывавшихся в армию на 1 сентября 1945 г. составило 238516 чел., из коих

92,6 тыс. чел. были забронированы за оборонной промышленностью и управленческими структурами. Помимо этого число лиц малых закавказских и прочих национальностей, чей призыв в армию был отменен в 1941-1942 гг., равнялось 20457 чел. Число призывников местных национальностей составило 60087 чел.173 Таким образом, к концу войны призыву в армию не подлежало по

Закавказью в общей сложности около 320 тыс. чел.

Анализ показывает, что в основе решения о приостановке призыва и мобилизации а армию коренных народов Закавказья лежали не политические мотивы, а соображения демографической и военной целесообразности. До Дня Победы в мобилизационной документации они не смешивались с народами, освобожденными от призыва по политическим мотивам. Вследствие этого мобилизационные документы приобретали весьма громоздкий вид, а терминология не устоялась до конца войны. В статистических документах Упраформа Закавказского фронта использован тавтологичный прием: народы Закавказья показаны в них как «временно не призываемые национальности», а прочие национальности как «не призываемые в армию по национальному признаку» или как те национальности, «чей призыв специальными указаниями запрещен»174. «Несоветские» национальности здесь не выделены специально и отнесены в категорию непризываемых по политико-моральным соображениям. Причем в последнюю категорию включены отказники как первой (национальности, воевавшие с СССР), так и второй волны (малые народы Закавказья - курды, айсоры, аджарцы, сваны, хевсуры)175.

Семантически термины «освобожденный от призыва», «временно не

призываемый» и «вовсе не призываемый» трудно отделить друг от друга. Между тем, эта классификация обозначает жесткую иерархию народов по признаку политического доверия к ним со стороны государства, подчеркивает неодинаковый политический статус различных народов. Целью этого было поставить барьер, например, между крупными закавказскими нациями и «отказниками» первых лет войны, чья политическая неблагонадежность советскому режиму не подлежала сомнению. Возможно, этим подчеркивался временный статус первых.

Приток кавказцев в войска в последующие годы, хотя не прекратился полностью, но существенно ослаб. Статистический анализ национальностей переменного состава 38-й запасной стрелковой бригады (одной из двух запасных бригад Закавказского фронта) показывает, что из 13 тыс. рядовых и младших командиров, направленных с маршевыми ротами в действующие войска с января по май 1944 г., около 30 % являлись представителями закавказских национальностей, в то время как русских и украинцев насчитывалось почти 55 %. При этом 80 % бойцов являлись участниками Великой Отечественной войны и, значит, направлялись на фронт после излечения, переформирования и т. д., а не были призваны или мобилизованы по Закавказью176.

Прямым следствием ограничительной политики государства в области призыва и мобилизаций стала явная диспропорция во вкладе различных народов СССР в дело Победы, что отражено в итоговых цифрах безвозвратных людских потерь (убитые, умершие от ран, пропавшие без вести и попавшие в плен) различных народов СССР, представленных недавно одним из соавторов известного обобщающего труда о людских потерях советских Вооруженных Сил177 М. В. Филимошиным178. Правда, как и А. П. Артемьев, он не связывал полученные результаты с особенностями призыва в национальных регионах СССР. Если цифры, полученные автором179, соотнести с данным переписи 1939 г., то получится картина, представленная в таблице 2.

В то же время отказ в призыве в Красную Армию в течение войны, в конце концов, постиг все без исключения коренные народы Кавказа. Общее число национальностей, не призывавшихся в армию, по стране достигло 43182, что равнялось аналогичному показателю в царской России (45 национальностей183). Приостановки призыва имели неодинаковую природу, хотя нередко перекликались. Они могли составлять звено в репрессивной цепочке, как это

было с некоторыми народами Северного Кавказа и Закавказья, могли иметь предупредительный характер. В определенной мере они являлись реакцией на демографическую ситуацию, складывавшуюся в национальных окраинах страны. Содержание государственной призывной политики определялось двумя противоположными по смыслу факторами. С одной стороны, потребности несшей тяжелые потери действующей армии требовали постоянного притока людских пополнений. С другой - государство с помощью призывной политики корректировало национальную политику. В конце концов, приоритет политических соображений взял верх.

Для самого Кавказского региона отмена призыва среди закавказцев одним из главных следствий имела резкое сокращение людских ресурсов, пригодных для службы в армии (см. приложение 5). Особенно его ощутили Закавказский и Северо-Кавказский фронты, получавшие пополнение из местных источников. Так, в Закавказье числилось лишь около 16 тыс. чел. европейских национальностей, состоявших на общем учете в военкоматах, причем почти 9 тыс. из них не годились к строевой службе184. Для других народов, прежде всего славянских, такая политика обернулась демографической перегрузкой, сказавшейся и в послевоенные годы.

Призывная политика никогда в годы войны не обнародовалась, так как акции, ограничивавшие призыв в армию, неизбежно конституировали

неравноправие народов СССР. Они являлись по существу репрессивными мероприятиями, непосредственно за которыми иногда следовали депортации тех или иных народов с исторической родины. Средствам массовой информации приходилось предпринимать большие усилия для сокрытия этих мероприятий от народа и создания иллюзии благополучия в национальных регионах.

ГЛАВА 2

ВОИНЫ КАВКАЗСКИХ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ В РЯДАХ КРАСНОЙ АРМИИ: СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

§ 1. Воинские части с участием кавказцев в начальный период войны (1941 -ноябрь 1942 г.)

На 22 июня 1941 г. Закавказский военный округ располагал четырмя корпусными управлениями, 15 дивизиями (4, 31, 136-я и 136-я стрелковые, 9, 20,

47, 63, 76, 77-я горно-стрелковые, 17-я горно-кавалерийская, 24-я кавалерийская, 6-я и 54-я танковые и 236-я мотострелковая)1. В составе Северо-Кавказского округа насчитывалось три управления стрелковых и одного танкового корпуса, десять стрелковых (28, 38, 106, 129, 157, 158, 165, 171, 175, 207) и ряд кавалерийских дивизий2. Все кадровые соединения были укомплектованы преимущественно славянским командным, младшим начальствующим и рядовым составами. Уже в августе 1941 г. многие кавказцы, призванные в армию, приняли участие в оккупационном походе войск Закавказского фронта в Иран, территорию которого нацистская и турецкая разведки использовали для подрывной деятельности против СССР. Поход прошел организованно, многие части показали образцы дисциплины3.

С первых дней войны коренные жители Кавказа стали поступать на укомплектование частей и учреждений Красной Армии. Изначально кавказские военные округа - Северо-Кавказский и Закавказский - располагали различным контингентом. В Закавказском округе преобладали национальные ресурсы - представители трех закавказских наций. Именно они составляли основу формировавшихся соединений и маршевых рот. В Северо-Кавказском округе, включавшем в себя к началу войны кроме территорий северокавказских автономных республик, многонаселенные русскоязычные Ростовскую,

Сталинградскую области, Краснодарский и Орджоникидзевский (Ставропольский) края, напротив, военнообязанные и призывники северокавказских национальностей имели незначительный удельный вес среди славян. Это обусловило значительные различия в формах, методах и темпах строительства военных формирований в Закавказье и на Северном Кавказе.

После мобилизационного развертывания кадровых соединений Закавказский округ (в конце августа 1941 г. преобразован в Закавказский фронт, с конца декабря 1941 г. - снова в Закавказский округ), как и другие военные округа, приступил к формированию новых соединений (директивы НКО № Орг/2/539001

- Орг/2/539013 от 11 августа 1941 г.) Генеральным штабом был установлен следующий график передачи готовых дивизий действующей армии: 402-я и 408-я

- к 15 сентября, 398, 400, 404, 406-я - к 15 октября, 409, 390, 392, 394, 396-я - к 15 ноября, 386-я и 388-я дивизии - к 15 декабря. Именно здесь была использована основная масса призывников и военнообязанных запаса закавказских национальностей. Помимо этого, отдельными директивами в 1941 г. были сформированы еще несколько дивизий: 61, 89, 151, 223-я и 224-я. Они развертывались на частично кадровой основе.

Работа велась специалистами организационно-мобилизационного отдела штаба округа (фронта) с привлечением необходимых управлений и отделов округа, партийных, советских органов Закавказья, республиканских военкоматов.

Комплектование новых дивизий личным составом велось на общих основаниях, вследствие чего контингенты основных национальностей (русские, украинцы, армяне, грузины, азербайджанцы) относительно равномерно распределялись по соединениям. Этот порядок был предписан специальным постановлением Военного совета округа от 15 августа и соответствовал довоенному экстерриториальному принципу укомплектования войск4.

Если организационное оформление новых соединений и их материальное обеспечение шли относительно быстро, то сколачивание подразделений, боевая подготовка и воспитательная работа наталкивались на серьезные проблемы, к решению которых округ оказался не готов. Среди них главной стала особенность людских ресурсов, использовавшихся для укомплектования новых дивизий.

После доукомплектования кадровых соединений приписным составом оставшийся для формирования новых соединений контингент в большинстве своем оказался необученным военному делу. Так, в 390-й стрелковой дивизии из

10252 военнослужащих 8979 чел. никогда не держали в руках оружия, в 392-й - из 10447 рядовых таковых было 9194 чел. и т. д. Огромная масса красноармейцев не знала русского языка. В той же 392-й дивизии 4204 чел. не говорили по-русски, а 2415 чел. говорили слабо. В некоторых соединениях ситуация была еще хуже5. Кроме того, рядовой состав был возрастным и не полностью соответствовал требованиям строевой службы. Имелся острейший дефицит младших командиров, которых было меньше половины потребного количества даже после сокращения осенью 1941 г. их штатной численности на треть (с 2323 до 1596 чел. на стрелковую дивизию). Значительная доля командного и политического состава была призвана из запаса и имела низкую квалификацию6.

Перед Закавказским округом встала нелегкая задача. Как отмечалось в одном

из постановлений Военного совета, «округ не учитывал особенностей местных условий мобилизации по национальному… признаку»7. Военный совет фронта и политуправление долго не реагировали на растущие трудности.

Обучение и воспитательная работа на русском языке без скидок на национальный состав подразделений, даже спустя два-три месяца после их сформирования, имели исключительно низкую эффективность. Ведение занятий в единых группах оказалось громоздким и методически сложным мероприятием. В

390-й стрелковой дивизии большинство рядового состава являлись крестьянами армянской и азербайджанской национальности, а младшие командиры и политруки были русскими и грузинами8. В 388-й стрелковой дивизии проверяющие политуправления фронта наблюдали, как групповод-армянин по слогам читал русский текст, пытаясь донести его содержание до слушателей, большинство из которых русским языком не владели вообще: «сам не понимает и бойцам ничего не дает»9. Командиры и политработники далеко не всегда могли прибегнуть даже к помощи своего родного языка, поскольку в подразделениях их национальности нередко не совпадали с национальностью личного состава. В упомянутой 388-й дивизии политработникам приходилось проявлять чудеса языкознания, чтобы переводить, например, с армянского на грузинский материал, прочитанный на русском языке10.

Надо отметить, что и другие фронты и округа, в большом числе получавшие пополнение из национальных регионов Советского Союза, оказались в схожем положении. И везде политработникам и командирам приходилось действовать по собственному усмотрению11, поскольку Главное Политуправление Красной Армии (ГлавПУРККА) пока не признавало наличие национальной и языковой проблем в войсках. За 1941 г. не было издано ни одной специальной директивы ГлавПУра, регламентировавшей учебно-воспитательный процесс в частях с преимущественно нерусским личным составом.

В середине сентября 1941 г. Действующая армия должна была принять от Закавказского фронта дивизии первой очереди (402-ю и 408-ю). Пришло время подводить предварительные итоги организационной работы фронта. В этот период во всех трех республиках были проведены представительные совещания военных комиссаров частей и соединений с участием партийных лидеров Закавказья (Г. А. Арутюнов, К. П. Чарквиани, М.-Д. А. Багиров), командующего (генерал-лейтенант Д. Т. Козлов), политического руководства (член Военного совета дивизионный комиссар Ф. А. Шаманин и начальник политуправления бригадный комиссар П. М. Соломко) и ведущих юристов (председатель военного трибунала Стельмахович и прокурор Израэлян) фронта. Главной темой совещаний было укрепление воинской дисциплины в частях и предотвращение аморальных явлений, с которой смыкались и другие «болезни роста» молодых соединений - медленные темпы развертывания боевой подготовки бойцов и кровью. сколачивания подразделений. Выступления должностных лиц на совещаниях вскрыли безрадостную картину. Проблема интеграции бойцов-националов в новую обстановку стала одной из важных тем обсуждения.

Совещания выявили неэффективность обезличенного, механистического подхода к комплектованию формируемых соединений личным составом. Констатировался эклектизм и сумбур в ведении политзанятий и боевой подготовке. Проблема русского языка немалому числу командиров и политработников казалась безвыходным тупиком и порождал среди некоторых из них равнодушие, выливавшееся в формальное отношение к работе, дистанцированность от личного состава, «попутничество». Комиссары и политработники работали по-старому, отмечал член Военного совета фронта Шаманин: «Беседы, лекции беспредметны, проводятся оторвано от жизни части и подразделения…»12. По словам первого секретаря ЦК КП(б) Армении Г. А. Арутюнова, «военные комиссары характеризуют части по случившимся фактам»13. Среди некоторых командиров распространялось мнение о том, что «закавказские народы плохие вояки»14. Инертность и безынициативность командных и политических кадров дивизионного звена и ниже были во многом остаточным явлением довоенных, мирных настроений, убеждением в том, что идет какой-то, ни к чему не обязывающий «организационный» период, а настоящая, боевая работа еще впереди15.

В тоже время, на совещаниях прозвучало немало примеров того, как проблема русского языка более или менее успешно решалась благодаря инициативе и энергичности некоторых руководителей, находивших собственные оригинальные решения. Так, в 34-м запасном артиллерийском полку ежедневно в форме обыгрыша изучалось 10-15 русских слов. Через полтора месяца красноармейцы сносно понимали военные термины и команды. В 106-м запасном стрелковом полку, где бойцы-азербайджанцы не знали даже родной грамоты, было создано

160 учебных групп, которые ежедневно по два часа изучали русский язык. В 25-м

запасном отдельном батальоне связи на должность преподавателя русского языка был приглашен университетский профессор16.

Замечания и рекомендации военных и политических руководителей фронта и Закавказья, данные на совещаниях военных комиссаров, были положены в основу постановления Военного совета фронта № 42 от 20 сентября 1941 г. Для оздоровления ситуации намечено было заменить старшие возраста свыше 40 лет (удельный вес которых в некоторых частях достигал 404%) более молодыми и подготовленными, наладить в частях бесперебойное изучение русского языка, мобилизовать из Закавказья 1000 двуязычных политработников на должности замполитруков рот, просить наркома обороны нарядить недостающий комсостав из других округов.

В эти же дни начальником политуправления фронта Соломко была утверждена 100-часовая программа изучения русского языка, рассчитанная на 2 месяца. Целью программы было научить бойцов нерусских национальностей «свободно выражать свою мысль на русском языке, понимать приказы»17. Упор в

обучении должен был делаться на военную и политическую терминологию, отсюда - подбор учебных пособий (уставы, сводки информбюро, передовицы фронтовых газет) и методики (предельная наглядность, обучение русскому языку в поле)18.

Политическое руководство Закавказья взяло на себя заботы по составлению и тиражированию учебных пособий, пропагандистской литературы на языках народов Кавказа, организации национальных редакций и т.д. К новым дивизиям были персонально прикреплены заместители председателей СНК, секретари ЦК нацкомпартий, ЦК ЛКСМ республик. Их трудная и полезная работа подробно отражена в литературе советского периода19.

Принятые в сентябре и октябре 1941 г. документы были призваны наполнить конкретным содержанием первоначальный замысел интернационального «плавильного котла», на выходе из которого ожидались полноценные кадровые русифицированные соединения многонационального состава.

Русификаторскому курсу способствовала отправка в Закавказье многотысячного пополнения военнообязанными, эвакуированными из Одесского военного округа20. К ноябрю 1941 г. удельный вес славян в соединениях был доведен в среднем до 30,6% (русские - 12,7%, украинцы - 22,9%)21. Украинцы теперь составили наиболее солидную этническую прослойку в новых дивизиях Закфронта. В некоторых дивизиях удельный вес славян достиг 50% и выше (400,

404, 406-я стрелковые дивизии). В других, напротив, их численность едва превышала 20% (386, 409-я дивизии). 402-я и 408-я стрелковые дивизии вовсе не были пополнены славянами, так как к моменту прибытия последних были уже сформированы. Соединения, формировавшиеся вне общего потока (61, 89, 151,

223, 224-я стрелковые дивизии), также не были пополнены славянами, но за счет старого кадрового состава удельный вес славян (в основном русские) составлял в них 27,5%22. Следует отметить, что русские и украинцы использовались, прежде всего, для укомплектования специальных и технических подразделений, где для освоения сложных военных специальностей требовались достаточно высокий образовательный уровень и хорошее понимание русского языка. Стрелковые части по-прежнему комплектовались преимущественно представителями кавказских народов.

Замена части личного состава славянами не решала по существу национальной проблемы, для чего требовалась организация кропотливой, всесторонней и, к тому же, весьма специфичной учебно-воспитательной и пропагандистской работы с личным составом нерусских национальностей.

Налаживание ее проходило низкими темпами и фактически не закончилось до самой отправки дивизий на фронт в конце 1941 г.

Объективно реализация принципиальной установки на русификацию дивизий Закфронта ограничивалась дефицитом времени, кадровых и материальных ресурсов. Лишь в некоторых соединениях удалось наладить систематическое изучение русского языка. Главной причиной задержки была нехватка педагогических кадров и учебных пособий по русскому языку. Помощь учебниками, методикой, педагогическими кадрами, художественной и пропагандистской литературой и периодикой могли оказать только гражданские власти. Но воплощение в жизнь обширных программ, принятых в октябре, требовало немало времени и к концу октября, согласно донесению начальника политуправления фронта Соломко начальнику ГлавПУ Л. З. Мехлису, еще не начиналось, находилось в стадии «постановки»23.

Сам руководящий аппарат не проявил должной оперативности и решительности в работе, традиционно ожидая указаний сверху. Мероприятия по развертыванию издания информационно-пропагандистской периодики и учебных пособий для бойцов-националов более месяца после постановления Военного совета фронта от 20 сентября ждали утверждения Москвы24. Введенные в штатное расписание рот вторые политруки из числа коренных национальностей, призванные с партийных должностей в Закавказье, из-за отсутствия у них военной квалификации зачастую оставались без работы.

Все это не могло не отразиться на важнейших показателях - уровне боевой подготовки личного состава и боеспособности новых формирований в целом. Во второй половине ноября 1941 г. они были оценены комиссиями 44, 45, 46-й и 47-й армий, которые принимали сформированные соединения в свой состав. В это время выделенный из состава войск Закавказского фронта, Кавказский фронт готовился принять участие в зимней наступательной кампании советских войск. В ходе намеченной на конец декабря 1941 г. Керченско-Феодосийской десантной операции часть войск Кавказского фронта (44-я и 47-я армии) должны были высадиться на берегу Крыма с моря и очистить его от врага. Молодым кавказским соединениям предстояло исключительно трудное боевое крещение. Обширные итоговые документы работы армейских комиссий - акты приема стрелковых соединений в состав действующей армии - полно описывают их количественные и качественные параметры.