Экономические проблемы революции

ОГЛАВЛЕНИЕ

• ВВЕДЕНИЕ
• 1. Роль финансово-бюджетных проблем в революции
• 2. Традиционные источники пополнения бюджета в условиях революции -- налоги и займы
• 3. Бумажноденежная эмиссия и ее роль в революции
• 4. Финансовый кризис и перераспределение собственности
• 5. Финансовый кризис и завершение революции
• 6. Спад производства в условиях революции
• литература
• ВВЕДЕНИЕ
• Как видно из предыдущего анализа, существует ряд специальных экономических проблем, с которыми сталкивается общество в процессе революции. Анализ этих проблем позволяет получить важную информацию о характере революции и ее тенденциях, об особенностях послереволюционного развития страны.
• К основным экономическим проблемам революции относятся: финансовая нестабильность, и прежде всего бюджетный и налоговый кризисы, трансформация отношений собственности, а также депрессия и (или) спад производства. Однако соотношение этих проблем, их роль в различных странах далеко не одинакова. Финансовый кризис может предшествовать революции, может развиваться до нее в скрытых формах, разворачиваясь в полной мере лишь по ходу революционных событий. Финансовый кризис и трансформация отношений собственности -- непременные спутники революционного процесса, приобретающие, как правило, особую остроту и актуальность на радикальном и пострадикальном его этапах. Наконец, существенный спад производства характерен для революций XX века.

1. РОЛЬ ФИНАНСОВО-БЮДЖЕТНЫХ ПРОБЛЕМ В РЕВОЛЮЦИИ

Среди экономических проблем революции центральную роль всегда играли финансы. Трудности с финансами по-разному проявлялись на каждом из ее этапов. В этих проблемах так или иначе концентрируются и многие другие экономические проблемы революций. Финансовые проблемы теснейшим образом связаны с ослаблением и кризисом государственной власти -- конституирующим признаком революционной трансформации.

В условиях революции финансовый кризис выступает, прежде всего, как кризис государственного бюджета, то есть, как неспособность государства финансировать свои расходы традиционными и легитимными способами.

Вопрос об источниках пополнения казны всегда был важен и для последнего предреволюционного режима, и для всех сменяющих друг друга правительств революции, и для послереволюционной власти. С финансированием революции связаны самые острые коллизии внутренней и внешней политики. Не только контрибуции, реквизиции и новые налоги, но и меры по перераспределению собственности -- национализация, приватизация, всевозможные конфискации -- предопределялись в первую очередь поиском денег для революционной власти. Добавим к этому, что масштабная бумажноденежная эмиссия как способ инфляционного финансирования государственного бюджета также стала открытием двух великих революций XVIII века (Американской и Французской).

Чаще всего революции начинались с финансового кризиса, к которому страну приводила неспособность правительства собирать налоги. Развитие революции неизменно сопровождалось углублением финансового кризиса, а в XX веке -- крушением финансовых систем революционных стран. И наконец, преодоление кризиса, и выход из экономического цикла наступает тогда, когда власть восстанавливает способность финансировать себя из нормальных (прежде всего налоговых) источников, не прибегая к экстраординарным мерам.

Рост экономики, характерный для предреволюционных десятилетий, резко контрастирует с падением государственных доходов. Причем для зарождения и развития революции особенно значим именно бюджетный (а не вообще экономический) кризис, поскольку в его развертывании и преодолении находит концентрированное выражение центральный конфликт революции: потеря государственной властью контроля за ситуацией в стране и постепенное восстановление этого контроля. В бюджете фокусируются как собственно экономические, так и политические процессы.

Бюджетный кризис дал толчок многим революциям, хотя было бы слишком категорично считать его непременной предпосылкой начала любой революции. Английская и Французская революции в своих исходных пунктах внешне довольно схожи: в обоих случаях власть оказывалась неспособной самостоятельно решать финансовые проблемы, а созываемое «народное представительство» предпринимало решительные шаги по утверждению собственного контроля за движением финансовых средств государства. Другие революции начинались иначе: падение старого режима было связано с чисто политическими проблемами -- с механизмом формирования правительства, с конституционным устройством страны, а не с финансовым кризисом к а к таковым. Но как бы ни начиналась революция, обострение финансово-бюджетных проблем происходит уже на первой ее фазе¹, и вскоре урегулирование бюджетного кризиса становится одной из главных задач власти. Ослабление государственной власти оказывается тождественным потере государственных доходов.

Можно выделить два основных типа финансового кризиса, которые характерны для начала революций.

Первый из них вызван резким увеличением финансовых нужд старого режима при ограниченности источников финансирования государственных расходов. Типичный пример -- Англия второй половины 1640 года, когда обострение внутренних и внешних конфликтов требовало новых и новых затрат бюджета. В сложившихся обстоятельствах -- отсутствие парламента и произвол в налогообложении, неприемлемый для английского населения, -- обеспечить казне необходимые средства было невозможным. Поначалу казалось, что финансовый кризис продлится недолго, однако не обладавший достаточным авторитетом (из-за сомнительной легитимности беспарламентского правления) король не сумел обеспечить концентрацию усилий на преодолении этого кризиса.

Другой вариант связан с постепенным вползанием старого режима в финансовый кризис, который еще до начала революции приобретает устойчивый, затяжной характер. Кризис, вызванный неэффективностью существующей политической и хозяйственной системы, приводит к параличу власти. Пример такого развития событий дает Франция конца XVIII столетия.

Исторический опыт свидетельствует, что первый вариант был более типичным. Не только в предреволюционной Англии, но также в России и в Мексике начала XX века нарастание финансовых проблем перед революцией происходило в латентной форме. Разумеется, финансы диасовской Мексики, и тем более воюющей России, были далеки от идеального стояния, но финансового кризиса французского типа, явно свидетельствующего о кризисе всего старого режима, в этих странах не было. Во многом аналогично складывалась ситуация и в СССР в середине 1980-х годов, когда кризис государственных финансов уже обозначился, но еще не стал критическим для существования режима.

В подобной ситуации власть имеет два основных способа пополнить финансовые ресурсы -- продажа недвижимости и печатный станок. Возможны и другие варианты получения доходов, среди которых, естественно, налоги, внутренние и внешние займы, контрибуции, войны и даже пиратство (к последнему, правда, прибегало лишь английское правительство времен протектората. Соотношение источников пополнения государственного бюджета в разных революциях сильно различалось, хотя между ними и наблюдается ряд совпадений.

2. ТРАДИЦИОННЫЕ ИСТОЧНИКИ ПОПОЛНЕНИЯ БЮДЖЕТА В УСЛОВИЯХ РЕВОЛЮЦИИ -- НАЛОГИ И ЗАЙМЫ

Особенностью практически всех революций является крайняя ограниченность использования налоговой системы для пополнения бюджета. По причинам социально-политического характера усиливать налоговое бремя не могут позволить себе ни умеренные, ни радикалы. Первые в принципе не способны идти на непопулярные меры, даже когда политические условия позволяют это делать. Вторые имеют дело с экономикой, вышедшей из-под контроля власти, и потому просто не могут сколько-нибудь всерьез рассчитывать на налоговые поступления. Ограничен этот источник и для пострадикального правительства, поскольку ему приходится действовать с оглядкой на элиту, на набирающие силу социальные слои, которые не согласятся с чрезмерным налогообложением.

Известное исключение представляла собой Англия. Бюджет, уже пребывавший к 1640 году в кризисном состоянии, был окончательно развален началом гражданской войны и расколом страны на два враждующих лагеря². Однако Долгий парламент сумел восстановить финансовую систему, положив в основу бюджета налоги (включая впервые введенные тогда акцизы), займы у поддержавших его предпринимателей Сити, а также штрафы («композиции»), которые взимались с роялистски настроенных дворян (чьи поместья находились на контролируемой парламентом территории). Это была поистине уникальная ситуация, которую никому больше в условиях полномасштабной революции повторить не удалось.

Ключевым моментом здесь стало введение акцизов на широкий круг потребительских товаров -- решение, до того отвергавшееся парламентариями, но принятое ими под угрозой финансового коллапса в условиях гражданской войны. Это был своевременный и в то же время рискованный шаг, который лидер первого этапа революции Дж. Пим предпринял под давлением обстоятельств. С одной стороны, введение акцизов в общем отвечало уровню экономического развития Англии, то есть не должно было оказать (и, как позже выяснилось, не оказало) негативного влияния на ее хозяйство. Но, с другой стороны, акцизы вызвали бурю возмущения в обществе и оценивались не иначе как «несправедливые, скандальные и разрушительные». Несмотря на войну и революцию, таможенные сборы и единый прямой налог («monthly assessment) собирались достаточно успешно. Хотя и здесь бюджетные проблемы обострились после прохождения страной радикальной фазы и установления режима протектората.

Налоговая система Франции в начале революции была не просто разрушенной, но буквально официально отмененной. Даже временное сохранение официально признанных (в июне 1789 года) «незаконными» налогов вызвало брожение в стране и агитацию за немедленную их отмену, что и было формально провозглашено законодателями в 1791 году. К этому времени в пользу подобных налоговых новаций свидетельствовала не только и не столько теория физиократов, сколько конкретные экономические и политические обстоятельства: налоги все равно практически не собирались, а популярная в народе мера могла стать дополнительной социально-политической подпоркой для быстро теряющего опору «правительства умеренных».

В результате доля налоговых поступлений в государственных расходах революционной Франции 1789-1795 годов колебалась от 5 до 0,7 процента. Причем минимум собранных налогов пришелся на 1793 год -- время кризиса «правительства умеренных», тогда как радикализация режима привела на первом этапе к некоторому, пусть и незначительному, росту поступлений в казну. Аналогичным образом бюджетный кризис Французской революции проявился и в динамике доли налоговых поступлений в общем объеме государственных доходов -- за тот же период она колеблется в интервале от 48 до 8 процентов. Сравнивая эти цифры, нетрудно заметить совпадение их колебаний и оценить рольинфляционного фактора в финансировании государственных рас-ходов.

Так же обстояли дела в Англии во Франции с займами и контрибуциями. Французские власти собирали «добровольные пожертвования» на уровне 8-20 процентов от ожидаемого. Об иностранных займах в условиях конфликта практически со всеми европейскими монархиями не могло быть и речи. А неспособность правительства собирать налоги, и тем более их отмена, не могли не подорывать систему внутреннего кредита: кредиторы правительства не без основания сомневались в его возможностях не только выплачивать новые займы, но и обслуживать старые. Эту проблему не смогло сколько-нибудь смягчить даже принятие специального закона об официальном признании государственного долга старого режима. Словом, «во Франции проблема финансирования революции осложнилась не только отменой налогов и невозможностью заключения новых займов, но и необходимостью погашения старой задолженности».

Ни о каком серьезном пополнении бюджета за счет налогов не могло идти речи и в России 1917-1920 годов, разоряемой сначала мировой, а потом Гражданской войнами. Следуя естественной логике борьбы за власть, Совнарком уже 24 ноября 1917 года отменил земельные и косвенные налоги, а от уплаты остававшихся прямых налогов значительная часть населения (рабочие и крестьянская беднота) была освобождена. Были отменены как «социально несправедливые» косвенные налоги и акцизы, служившие исключительно важным источником доходов российского бюджета. Таможенные тарифы денег не приносили, поскольку внешняя торговля упала до нуля. Правда, была введена 5-процентная надбавка к цене товара, но и она вскоре стала бессмысленной из-за быстрого расширения практики государственных цен.

Крестьянство, составлявшее 80% населения России, формально было вообще освобождено от налогов. Правда, от крестьян требовали выполнения продразверстки, но и сами большевики рассматривали ее не столько как налог, а, скорее, как «ссуду пролетарскому государству», которое должно освободить крестьян от гнета помещиков. Принудительный характер этой «ссуды» не менял существа дела, но еще больше усиливал ее сходство с принудительными займами, характерными практически для всех революций.

Как и во Франции, идеологические догмы переплетались здесь с соображениями практической политики. Ожидавшееся отмирание денег предотвращало большевиков от вопросов формирования и укрепления налоговой системы: вместе с деньгами должны были отмереть и Минфин, и Госбанк, и сами финансы, и, следовательно, традиционные источники пополнения бюджета. Однако к этому аргументу добавлялся и еще один, ничуть не менее важный: слабое правительство было просто неспособно собирать налоги. Это вполне осознавал В.И. Ленин, который говорил весной 1918 года: «Если бы мы пытались провести в жизнь какое-нибудь налоговое обложение, мы сейчас наткнулись бы на то, что отдельные области в настоящее время проводят налоговое обложение кто как вздумает, кому как придется, кому как позволят местные условия».

Чтобы нормализовать денежную ситуацию и получить для государства дополнительные финансовые ресурсы, была предпринята попытка установить жесткий контроль за имевшимися у населения денежными средствами. Разумеется, этим мерам придавался социальный оттенок: считалось, что деньги сосредоточены, прежде всего, в руках буржуазии. Контролю за наличным обращением должна была в первую очередь способствовать национализация банков. Уже в декабре 1917 года бы издан декрет, обязывающий население хранить деньги на текущих счетах банков или в сберкассах. Расходование денег на производство допускалось только при наличии письменного разрешения органов рабочего контроля, а для личных нужд ограничивалось конкретной суммой. Населению гарантировалась неприкосновенность вкладов. Но, несмотря на угрозы серьезных наказаний, все эти меры остались только на бумаге.

Большевистское правительство, в отличие от лидеров Французской революции, отказалось признать долги старого режима, что закрыло всякую возможность получения внешних займов. Впрочем, с учетом мессианского самовосприятия и зная опыт французских революционеров, большевики, возможно, понимали, что внешние источники финансирования для них все равно будут недоступны, а старые долги стали бы в такой ситуации лишней обузой. Тем более что ситуация осложнялась большими контрибуциями, которые предстояло выплачивать Германии по условиям Брест-Литовского мирного договора.

Правда, большевики, не связанные никакими обязательствами по отношению к имущим классам, активно пытались прибегнуть к контрибуциям на буржуазные элементы. Это соответствовало духу и опыту якобинцев, однако, как и во Франции, не могло стать устойчивым источником доходов: такие поборы, как и во Франции, приносили не более 10 процентов от запланированного. А слабость власти проявлялась и в практической невозможности централизовать финансовые ресурсы: собранные контрибуции оставались в распоряжении местных Советов, которые не были склонны делиться с Совнаркомом.

Бюджет большевистской России в критические для революции годы покрывался налогами примерно в той же мере, что и бюджет Франции в аналогичный период ее истории -- на 10-15, а по некоторым данным, и менее, чем на 5 процентов от общего уровня расходов. В этих условиях эмиссия стала попыткой взять экономическую ситуацию под контроль с помощью, как представлялось, единственно возможных и «исторически передовых» средств.

Мексиканская революция началась при вполне стабильной финансовой системе, которая не была разрушена ни предреволюционным правительством (как во Франции), ни войной (как в России). Поэтому здесь в исходной точке революции правительство могло рассчитывать и на налоговые поступления, и на займы. Однако власть очень быстро лишилась этих возможностей. С обострением политической борьбы и размыванием власти налоговые источники пополнения казны становились все более призрачными и в конечном счете практически исчезали. На первых этапах повышению налогового бремени сопротивлялись влиятельные экономические агенты, в том числе американские нефтяные компании, что привело к провалу попыток президентов Мадеро и Хуэрты расширить налоговую базу революционной власти в 1912-1914 годах. А с расширением эмиссионной активности революционных властей еще больше снижался сбор налогов. Возникал замкнутый круг: «По мере обесценения песо вводились новые налоги и периодически увеличивались действующие. Однако налоги никогда не росли с той же скоростью, с какой обесценивалось песо... Конечно, Мексиканская революция, как и Американская примерно за полтора столетия до этого, финансировалась преимущественно посредством бумажноденежной инфляции, а не из налогов».

Не дали особых результатов и попытки мексиканского правительства получить внутренние и внешние займы. Внутренние заимствования уже через полтора года после начала революции приняли, как и во Франции, откровенно принудительную форму. По мере радикализации революции они налагались то на церковь, то на торговцев. И, опять же как, во Франции, бюджетная эффективность этих займов была невелика.

Выход России из коммунизма также сопровождался коллапсом налоговой системы и системы внутреннего долга. Можно выделить две группы факторов, негативно влиявших на ситуацию с пополнением бюджета налогами.

С одной стороны, кризис и разрушение существующей налоговой системы. Советская система основывалась на практически полном государственном регулировании цен, и наиболее важные для бюджета налоги (например, налог с оборота) устанавливались как фиксированная величина, включаемая в цену товара. Потери бюджетных поступлений от продажи алкоголя (дававшего значительную часть налога с оборота) стали лишь одним из эпизодов этого кризиса. Главным же стал развал государственного ценообразования на рубеже 80-90-х годов, что и привело к быстрой потере налоговых поступлений, игравших существенную роль в формировании доходной части бюджета.

С другой стороны, кризис налоговой системы стал непосредственным и неизбежным результатом кризиса государственной власти. Этапы развития кризиса власти совпадали с этапами кризиса налоговой системы этой страны. Этот кризис проходил через разрушение доходной базы союзного бюджета, провал попыток реформирования налоговой системы, через сжатие доходов федерального бюджета посткоммунистической России в середине 90-х годов.

Уже было показано, что советское правительство конца 1980-х годов теряло налоговые доходы не только из-за крушения государственного ценообразования, но и по причинам чисто политическим. Во-первых, союзные республики в 1990-1991 годах предприняли попытку поставить доходы федерального бюджета под свой контроль и начали de facto переходить к одноканальной системе сбора налогов, ограничивая перечисления средств федеральному правительству. Во-вторых, провалом закончилась попытка федеральных властей реформировать налоговую систему, хотя бы отчасти адаптировав ее к рыночному ценообразованию с помощью 5-процентного налога с продаж.

Деятельность посткоммунистических правительств России по обеспечению себя налоговыми доходами является противоречивой. На волне экономико-политического радикализма рубежа 1991-1992 годов удалось добиться коренной реформы налоговой системы и принять 28-процентный налог на добавленную стоимость (НДС) в качестве важнейшего источника доходной базы федерального бюджета. Однако слабость революционной власти сделала этот успех временным, за ним последовали отступления и резкое сокращение федеральных доходов. Во-первых, правительству пришлось искать компромисс с региональными властями, многие из которых (особенно ресурсообеспеченные национальные республики Татария, Башкирия и Якутия) добились признания их особых прав в налоговой сфере. Во-вторых, развитие политического кризиса на протяжении 1992-1996 годов постоянно сопровождалось потерей федеральным центром определенной части налоговых поступлений и нарастанием бюджетных потерь -- как в форме уклонения от налогов, так и в форме прироста налоговых недоимок.

Что же касается внутренних заимствований, то советское правительство активно к ним прибегало, привлекая в бюджет средства населения, сконцентрированные в Сбербанке и Госстрахе. Крах системы государственных цен и начавшаяся открытая инфляция привели к потере этого финансового источника, не говоря уже о тяжелых социальных последствиях, вызванных обесценением вкладов. Фактически это стало формой принудительного заимствования у населения, сделанного в 1989-1991 годах и легализованного в 1992 году. Новый рост внутреннего долга -- уже в форме ценных бумаг -- стал развиваться в России с 1993 года, и после отказа от необеспеченной эмиссии стал важнейшим источником покрытия бюджетного дефицита вплоть до 1998 года.

По крайней мере, в двух революциях существенную роль играли внешние займы -- в Мексике и в современной России. Французская революция с самого начала была враждебно встречена ведущими державами и потому не могла рассчитывать на финансовую поддержку извне. Послефевральская Россия могла ожидать получения средств от союзников по Антанте, однако быстрая радикализация режима и отказ большевиков признать царские долги закрыли этот источник.

Мексиканская революция оказалась в этом вопросе в относительно благоприятном положении. Правительство Мексики воспользовалось борьбой ведущих мировых держав (прежде всего Великобритании, США и Германии) за влияние в Центральной Америке. Поэтому получать внешние займы, причем без особого труда, смогло не только первое революционное правительство Мадеро, которое пользовалось уважением и кредитом доверия. Этот источник доходов оказался доступным и на более поздних фазах революции, когда в стране бушевала гражданская война, политический исход которой был неизвестен. Займы предоставлялись и тогда, когда основные кредиторы вступили в мировую войну.

Наконец, одним из наиболее крупных заемщиков финансовых средств стал вступивший в перестройку Советский Союз. Он представлялся исключительно надежным партнером, обладал отличной «кредитной историей» -- время большевистского максимализма давно миновало, и на протяжении десятилетий страна не нарушала своих внешних финансовых обязательств. К тому же горбачевские реформы устраняли исходившую от коммунизма угрозу, делали СССР более открытым и предсказуемым, и финансовая поддержка этих реформ рассматривалась Западом как фактор международной стабилизации. В результате за 1985-1991 годы внешний долг СССР возрос в 3 раза и продолжал быстро увеличиваться в 90-е годы.

Впрочем, как показывает исторический опыт, доступность внешних заимствований никогда до конца не решала финансовых проблем революции. И в Мексике, и в посткоммунистической России эмиссионный механизм на определенном (и весьма продолжительном) этапе все равно играл ключевую роль для решения задач финансирования революции.

Внешняя финансовая помощь может оказаться важным стабилизирующим фактором, когда революционное правительство оказывается, наконец, достаточно сильным, чтобы встать на путь финансового оздоровления и преодоления экономического кризиса революции. Об этом свидетельствует и опыт Мексики, которая благодаря здоровой финансовой политике и доступности зарубежных заимствований обеспечила быстрое восстановление и рост в 1921-1925 годах. Об этом же говорит и опыт современной России, в которой подавление инфляции происходило при активной поддержке бюджета займами международных финансовых институтов (МВФ и Всемирного Банка), а также (начиная со второй половины 1996 года, то есть после поражения коммунистов на президентских выборах) восстановлением кредита на международных финансовых рынках. Этот вывод не отменяется и финансовым крахом 1998 года, хотя последний и показал приоритетное значение внутренних источников преодоления бюджетного кризиса.

Итак, в условиях резкого ослабления государственной власти, теряющей способность собирать налоги и заимствовать финансовые ресурсы на рынке, перераспределение собственности и бумажноденежная эмиссия становятся основными источниками государственных доходов. Именно эти два экономических механизма революции будут нами рассмотрены ниже. Они не только не являются альтернативными, но, напротив, исторически тесно связаны друг с другом. Как показывает опыт Французской революции, в своем исходном пункте перераспределяемая собственность служила обеспечением бумажных денег.

На первый взгляд, опыт Англии, Франции, Мексики и России в этой области совершенно различен. Английская революция, в отличие от других, не имела опыта бумажноденежной эмиссии. Большевики, в отличие от лидеров Английской и Французской революций, решали задачи национализации, а не укрепления частной собственности. Перечень различий можно продолжать. Но гораздо важнее выделить некоторые общие черты, которые объясняют взаимосвязь проблем собственности, финансов и денежного обращения. Этот вопрос принципиально важен для понимания социально-экономического кризиса революций, а потому нуждается в более подробном рассмотрении.

3. БУМАЖНОДЕНЕЖНАЯ ЭМИССИЯ И ЕЕ РОЛЬ В РЕВОЛЮЦИИ

Бумажноденежная эмиссия (или инфляционный налог) была характерна для многих революций, начиная с Американской войны за независимость и особенно Французской революции. Этот сюжет хорошо изучен в экономической литературе, и потому мы охарактеризуем его достаточно кратко.

Эмиссионный механизм пополнения бюджетных доходов исторически возник позднее, чем перераспределения собственности, однако он стал доминирующим для большинства революций нового времени. По мере приближения к XX веку, перераспределение собственности как источник бюджетных поступлений все более уступало свою роль бумажноденежной эмиссии. Уже во Французской революции, обратившейся к печатному станку для решения своих финансовых проблем, собственность использовалась преимущественно как аргумент в политической борьбе безотносительно к бюджетной эффективности соответствующих мероприятий. В еще большей мере это было характерно для Мексики и России, где финансовые потребности революционных правительств практически полностью покрывались эмиссией (или инфляционным налогом).

Логика действий правительств, прибегающих к бумажноденежной эмиссии, достаточно проста. Революция оказывается в финансовой ловушке: доходная база бюджета разрушена, тогда как расходы революционной власти резко возрастают. Правительство прибегает к печатному станку, и количество денег все более отрывается от золотого обеспечения (или товарно-материальной базы). Деньги обесцениваются, что побуждает правительство применять стандартный набор насильственных действий: требование принимать денежные знаки по указанному на них номиналу, запрет на использование металлических денег, в том числе и качестве меры стоимости (для индексации цен), запрет на торговлю основными потребительскими товарами по рыночным ценам. Столь же стандартна реакция на эти меры экономических агентов, которые даже под угрозой смертной казни (как это было в якобинской Франции) отказываются принимать подобные «правила игры». «Различные военные режимы опробовали несметное число способов, как не допустить обесценения выпускаемых ими денег, как объяснить это обесценение или свалить вину за эти процессы... История попыток остановить обесценение денег [в революционной Мексике] читается как история ассигната времен Французской революции... Полностью провалились все попытки властей объявить бумажные деньги единственным платежным средством, обеспечить их принудительное обращение по номинальной стоимости, несмотря на суровые наказания, которыми угрожали нарушителям этих установлений». К сказанному надо добавить, что логика инфляционного финансирования бюджета и соответствующих действий властей, а также их последствия, универсальны и характерны не только для революционной эпохи.

Высокая инфляция приводит к постепенному исчерпанию эмиссионного источника наполнения бюджета. Эмиссия, вызванная ограниченностью или отсутствием других средств финансирования, и прежде всего налогов, еще более подрывает налоговую базу -- поэтому доля неинфляционных источников госбюджета по мере развития инфляционных процессов неуклонно снижается. Соответственно, количество бумажных денег в обращении увеличивается нарастающим темпом, все быстрее падает их стоимость.

Падение эффективности эмиссионного финансирования бюджета характерно для всех стран с длительным периодом высокой инфляции. Не составляют исключения и революционные экономики. Уже к началу правления Директории ассигнат невозможно было использовать в качестве источника пополнения казны: по словам Ж. Мортини-Комби, «ежедневные потребности государства превышали доступные ресурсы печатания банкнот». Аналогичные процессы происходили и в России начала 1920-х годов, когда с ростом бумажноденежной эмиссии доходы государства от сеньеража стали снижаться ускоренными темпами: «В 1921 году, печатный станок дает в 17 раз меньше дохода, чем в 1917 и даже в 2,5 раза меньше, чем в 1919 году». На это указывают практически все исследователи финансовых проблем революций в разных странах.

С политической же точки зрения события принимают подчас откровенно скандальный характер. Например, депутаты Национальной ассамблеи Франции решили индексировать собственное жалованье на основе рыночной стоимости золота вопреки официально существующему категорическому запрету на его продажу на рынке (то есть, несмотря на отсутствие официального обменного курса).

4. ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС И ПЕРЕРАСПРЕДЕЛЕНИЕ СОБСТВЕННОСТИ

Теперь обратимся к ситуациям, в которых перераспределение собственности стало ключевым фактором решения финансовых и социально-политических проблем революционной власти.

На первом этапе революции правительство решает прибегнуть к продаже недвижимости -- принадлежащей государству (короне), церкви или противникам революции. Это и источник финансирования революции, и способ решения крупных социально-политических проблем.

Поскольку денежный спрос на предлагаемую недвижимость оказывается низким, правительство принимает решение выпустить обеспеченные этой недвижимостью ценные бумаги, которые смогли бы расширить социальную базу революции и стать средством оплаты правительственных долгов, то есть выполнять функции кредитных билетов.

Бюджетный кризис -- нехватка средств для оплаты финансовых обязательств -- побуждает власти к избыточному выпуску этих бумаг, что оборачивается их обесценением. А поскольку правительство, как правило, реализует свою программу передачи недвижимости в частные руки по заранее оговоренным ценам (привязанным к номиналу ценных бумаг), то вскоре выясняется, что недвижимость распродается по искусственно заниженной цене.

Именно так развивались события и в Англии, и во Франции, хотя и в разных масштабах. Исходные решения лидеров обеих революций были схожи. В обоих случаях принималось решение покрывать вызванные революцией дополнительные расходы за счет тех, кто в этих расходах повинен. Разница состояла в том, что благодаря действенности английской налоговой системы перераспределение собственности здесь сыграло относительно меньшую финансовую роль. Однако эксперименты с перераспределением недвижимости в Англии времен гражданской войны и Протектората представляются особенно интересными, поскольку они послужил примером для французских революционеров 150 лет спустя.

В попытках решетить свои финансовые проблемы руководители Долгого парламента, а затем и Кромвель обратились к земельной собственности короны, епископов, роялистов и, наконец, ирландских повстанцев. Впрочем, на протяжении 1640-х годов, то есть во время гражданской войны и значительной политической неопределенности, дело в основном ограничивалось наложением штрафов («композиций») на роялистов. Тогда еще мало кто решался конфисковывать их земли, хотя правительство испытывало серьезные финансовые проблемы. И лишь после казни короля и провозглашения республики новая власть, пребывая в тисках финансового кризиса, всерьез приступила к перераспределению собственности: с 1651 года началась продажа роялистских и иных земель, примерно тогда же развернулись операции с землями ирландских повстанцев.

Противоречивость решаемых революционным правительством фискальных и социальных задач негативно влияла на саму возможность продавать земли для пополнения республиканской казны. Можно отметить два фактора, которые снижали фискальную эффективность сделок с недвижимостью.

Во-первых, значительную часть первичных покупателей роялистских земель составляли члены парламента, генералы республиканской армии, связанные сними предприниматели, а также кредиторы правительства, которые получали землю в счет долгов -- по некоторым оценкам, доля последних составляла около 50 процентов, если не больше.

Понятно, что все эти деятели рассматривали получение земель роялистов не как обычную сделку с недвижимостью, а как вознаграждение за свою лояльность власти или близость к ней, и вряд ли были готовы платить за землю полную цену.

Во-вторых, свою роль играл фактор социально-политической неопределенности, приводивший к росту транзакционных издержек по обеспечению прав собственности. Несмотря на завершение гражданской войны, дальнейшее развитие событий оставалось в тумане, что подталкивало многих первичных получателей земли к ее перепродаже. Вторичный рынок конфискованных земель развивался весьма активно, предложение было велико, что также способствовало общему снижению цены и, соответственно, фискальной эффективности сделок по конфискованным землям.

Аналогичные проблемы возникали и в связи с решением использовать ирландские земли в фискальных целях. В 1642 году, то есть вскоре после начала ирландского восстания, возникла идея финансировать его подавление при помощи займа под ценные бумаги, обеспечиваемые землями, которые будут отобраны у повстанцев после наведения порядка. По сути дела, было создано акционерное общество, участники которого объединяли капитал для решения определенной задачи (в данном случае военно-политической), ожидая дивиденды в случае успеха предприятия. А позднее, с 1647 года, стала практиковаться расплата с солдатами парламентской армии обязательствами, обеспеченными землями короны.

Падение монархии обострило проблему государственного долга. Собранные на восстановление порядка в Ирландии средства были истрачены парламентом на гражданскую войну. Правительство же не только не располагало дополнительными финансовыми ресурсами, но и сильно задолжало армии, не говоря уже о других получателях бюджетных средств. В этих условиях Кромвель пошел по естественному для будущих поколений революционеров пути: он увеличил выпуск долговых обязательств по земле и стал расплачиваться ими с солдатами и офицерами направляемого в Ирландию экспедиционного корпуса.

Свидетельства на получение ирландских земель в значительном объеме были проданы солдатами нескольким финансистам или своим же офицерам, причем по весьма низким ценам. Это было естественно в условиях политической и военной неопределенности: и исход ирландской кампании, и перспективы не погибнуть в ней каждого солдата были неочевидны, а потому «деньги сегодня» должны были цениться гораздо выше, чем «земля завтра». К тому же основная масса солдат все равно не имела средств для обзаведения в Ирландии хозяйством. В результате взаимодействия всех названных факторов -- неопределенные перспективы получения земли, незаинтересованность солдат в получении земельных наделов, массовое предложение ее со стороны солдат -- рыночная цена «свидетельства на обладание ирландской землей» была исключительно низкой.

Это, в свою очередь, привело к обесценению правительственных обязательств. Но необходимость платить по долгам заставляла быстрее продавать землю, что обусловило дальнейшее ее удешевление и продажу значительной части наделов по спекулятивно низким ценам. Стандартными результатами подобного развития стал и рост общественного недовольства и жалобы, что собственность достается не тем, кто в ней нуждается или на ней трудится, а спекулянтам, причем по ценам, не достигающим рыночной стоимости земли.

Похожий механизм преодоления бюджетного кризиса был использован во Франции. Первоначально ассигнаты рассматривались как процентные государственные бумаги, которые можно было обменять на государственную земельную собственность. Однако плохое поступление неэмиссионных доходов превратило выпускаемые государством обязательства в полноценные бумажные деньги, которые со временем стали основным источником финансирования бюджетных расходов.

По своей логике эта цепочка финансово-экономических шагов революционной Франции не отличается от английской схемы: избыточный выпуск ценных бумаг, их отрыв от материальной основы и обесценение. Отличие было лишь в том, что в поисках социальной поддержки радикальное правительство Франции значительно увеличило период рассрочки при продаже земли, что повлекло за собой дальнейшее снижение бюджетной эффективности подобных операций. Цена приватизируемой земли, как и в Англии, резко упала, а это позднее позволило обвинить авторов идеи массовой распродажи недвижимости в пособничестве спекулянтам в ущерб «простому народу». «Ужасно видеть, -- писал современник, -- что в то время как эмиграция изменников и наказание заговорщиков уничтожили огромные состояния и обратили их в пользу свободы, являются банкиры, спекулянты, поставщики армии и пытаются восстановить колоссальные состояния». Земля, с учетом обесценения бумажных денег и значительных временных лагов между оформлением сделки и ее оплатой, становилась самым дешевым товаром, причем особенно низко цена земли упала в 1795 году, когда темп обесценения платежных средств резко ускорился.

Бюджетный кризис, резко обострившийся после падения якобинцев, толкнул правительство на ускоренную распродажу остававшейся у него государственной собственности за обесценивающиеся бумажные деньги -- «территориальные мандаты» (mandats territoriaux) пришедшие на смену ассигнатам. И вновь исключительно дешево распродаваемая собственность в первую очередь попадала в руки спекулянтов, которые скупали по низким рыночным ценам обесценивающиеся «территориальные мандаты» и предъявляли их при покупке недвижимости, где курс правительственных билетов поддерживался на более высоком уровне. Пресса 1796-1798 годов пестрит примерами подобного рода сделок, когда дома и поместья в провинции продавались за чеки («территориальные мандаты») в десятки раз дешевле реальной, дореволюционной стоимости недвижимости, выраженной в металлических деньгах и связанной с приносимой рентой. И здесь аргументы социальной целесообразности переплетались с личными интересами представителей революционной власти: за совершенными сделками нередко прослеживались интересы депутатов и чиновников.

Повторим еще раз: аналогия между проблемами, которые возникали в Англии и во Франции из-за бюджетного кризиса и попыток революционного правительства разрешить его с помощью выпуска государственных ценных бумаг, достаточно очевидна. К. Боттингеймер, обращая внимание на «общий экономический феномен, классическим примером которого стал ассигнат во время Французской революции», писал: «Подобно революционному правительству Франции, правительство Англии владело значительным количеством конфискованных земель. Задача состояла в извлечении из них максимальной выгоды. Для этого во Франции предприняли выпуск бумажных денег, обеспеченных стоимостью земли, в Англии -- пошли по пути создания своеобразного государственного долга, оплачиваемого землею по фиксированному курсу».

В Мексике перераспределение собственности также сыграло существенную роль в укреплении власти, хотя и несколько меньшую, чем в других революциях. Земельная реформа проводилась здесь лишь в той мере, в какой она могла притушить выступления крестьян, и лишь в тех районах страны, где эти выступления были особенно многочисленными. Кроме того, перераспределение земель использовалось для укрепления позиций послереволюционной элиты -- прежде всего генералитета и новых политических лидеров.

Несколько иначе обстояли дела в большевистской России, где перераспределение собственности происходило в форме национализации, а также посредством дальнейшего перераспределения национализированных земель. Но и здесь прослеживается очевидная связь между финансовыми проблемами новой власти и проблемами собственности. Немедленная национализация даже формально не вытекала из предреволюционных установок большевиков, но стала результатом обострения экономического кризиса, потери контроля за финансовыми потоками. Денежных поступлений не было, налоговая система была разрушена.

В отличие от большинства революций прошлого и в значительной мере аналогично с Английской революцией середины XVІI века, задача трансформации отношений собственности не стояла в качестве программной на начальных этапах горбачевских преобразований. Разрабатывавшиеся на протяжении 70-80-х годов концептуальные основы экономических реформ тщательно обходили проблемы собственности, которые стали объектом внимания советского руководства только в конце 80-х. Причем формирование эффективного собственника, до конца 90-х годов не было реальной задачей приватизации, несмотря на множество деклараций на этот счет.

В первых, еще советского времени актах Российской Федерации по приватизации доминируют социально-политические и фискальные задачи²². Стремление укрепить социальную базу российского руководства в противовес власти союзной прослеживается и в заигрывании с фактически приватизировавшим предприятия директорским корпусом, и в предоставлении трудовым коллективам разнообразных льгот. Укреплению позиций директоров способствовали такие нормы, как закрепление за предприятиями государственной и муниципальной собственности «на праве полного хозяйственного ведения» (на практике означавшего легализацию права бесконтрольно использовать госсобственность в частных интересах), предоставление права выкупа на льготных условиях предприятий, работающих на аренде. (Последнее предоставило руководителям и связанным с ними предпринимателям-«кооператорам» легальную возможность приватизировать соответствующие предприятия.) Предполагалось, что подобные меры будут способствовать укреплению политических позиций российской власти, стимулируя переход предприятий из союзного подчинения в республиканское.

Массовая приватизация 1992-1995 годов носила социально-политический характер. С одной стороны, высокая инфляция оставалась важным фактором пополнения бюджета. С другой стороны, политическая нестабильность не позволяла всерьез рассчитывать на приток капитала и, соответственно, на поступление в бюджет средств от приватизации.

Обстановка политической нестабильности заставляла правительство использовать перераспределение собственности в качестве источника укрепления своей политической базы на протяжении большей части 90-х годов. Помимо собственно ваучерной приватизации откровенно политический характер имели так называемые залоговые аукционы. Залоговые аукционы были подвергнуты резкой критике за то, что в их ходе по непрозрачной процедуре и буквально за бесценок в частные руки были переданы потенциально весьма прибыльные активы -- нефтяные компании, металлургические предприятия и т.п. Между тем, то была политическая сделка с крупным бизнесом накануне выборов, на которых с высокой степенью вероятности могла победить компартия, отвергавшая приватизацию вообще и ее результаты в частности. Появление коммунистического президента означало бы потерю бизнесом этих активов, поскольку мало кто сомневался, что результаты сделки конца 1995 года были бы аннулированы. Тем самым у бизнеса появлялся мощный стимул для поддержки действовавшей власти и, следовательно, для поддержки демократического, антикоммунистического режима в России, углубления и упрочения завоеваний революции.

Невысокая цена, заплаченная за потенциально высокоприбыльные активы, была вполне естественной платой за высокий риск, которому подвергался любой инвестор в России в преддверии президентских выборов 1996 года. Недаром иностранный бизнес не был готов в этот момент составить конкуренцию бизнесу российскому по покупке предприятий, которые через год могли бы быть национализированы. Разумеется, существует мнение, что если бы выставленные на залоговые аукционы предприятия были сохранены у государства, то через несколько лет они могли бы принести казне гораздо больший доход. Однако такой подход игнорирует наличие «обратных связей» в политической истории приватизации: совершенно неочевидно, что в отсутствие залоговых аукционов в России не произошло бы коммунистической реставрации, которая в тех условиях могла иметь тяжелейшие последствия для страны.

К 1996 году социально-политические цели посткоммунистического правительства были в основном достигнуты. Директорский корпус уже в 1993 году обнаружил признаки раскола на сторонников и противников продолжения рыночных реформ. Значительная часть населения, правда, почувствовала себя обманутой, что отразилось на итогах парламентских выборов 1993 и 1995 годов, но президентские выборы 1996 года были выиграны сторонниками продолжения рыночных преобразований.

Поэтому к 1997 году ситуация заметно изменилась. С завершением в 1995 году периода высокой инфляции начался новый виток бюджетного кризиса, и приватизация стала рассматриваться в качестве одного из важнейших источников пополнения казны. Правительство прибегло к продаже принадлежащих ему пакетов акций ряда предприятий, весьма привлекательных с коммерческой точки зрения. Однако этот процесс столкнулся с жестким сопротивлением лидеров бизнеса (так называемых олигархов) -- активных участников приватизации, заинтересованных в занижении цен на приватизируемые объекты. Начавшиеся затяжные политические конфликты привели к политическим потерям для обеих сторон этого противостояния (бизнеса и правительства).

Однако в 1998 году произошел новый поворот. Азиатский финансовый кризис привел, с одной стороны, к резкому обострению бюджетного кризиса, к усилению значимости для правительства фискальных результатов приватизации, а с другой стороны -- к падению спроса на приватизируемые объекты и, следовательно, к падению цен. Естественно, в этих условиях с гораздо большим основанием стали звучать и голоса «игроков на понижение». На протяжении всего года правительство разрывалось между этими противоречиями, так и не найдя эффективного выхода. Срыв в высокую инфляцию, кризис банков и коллапс кредитного рейтинга России вновь отложили возможность получить значимые фискальные результаты от приватизации.

Только после достижения макроэкономической и политической стабилизации в 2000-2002 годах приватизация стала рассматриваться в качестве одного из прогнозируемых источников пополнения бюджета. Однако к этому времени политическая и фискальная значимость приватизации существенно снизилась. Начавшиеся процессы консолидации политической элиты (в совокупности с благоприятной внешнеэкономической конъюнктурой) уже не требовали использовать собственность для получения политической поддержки, с одной стороны, и позволили привести расходные обязательства государства в соответствие с его фискальными возможностями -- с другой. Профицитность бюджета означала выдвижение на передний план теперь уже не фискальной, а экономической функции приватизации -- повышения эффективности хозяйственной деятельности, прихода эффективного собственника. Одновременно заметно возрастает и объем федерального бюджета. Соответственно, снижается и доля доходов от приватизации в общей сумме бюджетных доходов.

Таблица 1. Финансовые результаты приватизации (1992-2002)

Подводя итоги сказанному, надо подчеркнуть, что перераспределение собственности (как приватизация, так и национализация) может решать три группы задач. Во-первых, экономическую, то есть обеспечивать повышение эффективности производства и инвестиций. Во-вторых, фискальную, давая дополнительные ресурсы в национальный бюджет. В-третьих, политическую, обеспечивая стабильность находящегося у власти режима. В мирных условиях перераспределение собственности может обеспечивать решение всех трех задач одновременно, однако в условиях кризисных задачи эти оказываются противоречивыми. Ярче всего эта противоречивость проявляется в революции.

В начале революции существуют большие надежды на то, что справедливое перераспределение собственности обеспечит и социально-экономический рывок, так как снимет с нее (собственности) оковы прошлого времени, старомодные ограничения и предрассудки. По мере нарастания финансового кризиса от перераспределения собственности ждут поступления средств в бюджет -- или от приватизации, или от работы национализированных предприятий. Однако вовсе не эти две задачи, а задача социально-политическая становится главной в ходе революционного преобразования общества.

Действительно, никакого прорыва к высотам новой эффективности просто не может быть в условиях политического хаоса и неопределенности. Стратегический инвестор никогда не появится, пока не гарантированы права собственности, а этого можно добиться только при политическом урегулировании кризиса. Финансовые результаты также оказываются призрачными в ситуации высокой инфляции -- да и не особенно значимыми, поскольку революционное правительство до поры до времени может решать свои финансовые проблемы при помощи печатного станка. Однако в условиях тяжелейшего кризиса перераспределение собственности становится важнейшим фактором выживания нового режима, формирования им своей социальной базы. И именно эта функция перераспределения собственности становится основной, создавая основу для постепенного преодоления революционного кризиса, повышения эффективности экономики и обеспечения бюджетной сбалансированности.