5. ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС И ЗАВЕРШЕНИЕ РЕВОЛЮЦИИ

Практически во всех революциях бюджетный кризис проявляется особенно остро уже на пострадикальной стадии. И это вполне объяснимо. Во-первых, перераспределение собственности служит лишь краткосрочным источником финансовых ресурсов и не может быть способом устойчивого получения бюджетных доходов. Во-вторых, бюджетная эффективность приватизации всегда оказывается гораздо ниже ожидаемой: отчасти это связано с ограничениями, накладываемыми на власть необходимостью социального маневрирования, а отчасти -- с естественным в условиях политической нестабильности снижением стоимости выставляемых на продажу активов. В-третьих, по мере ослабления непосредственной угрозы завоеваниям революции, поддерживающие ее социальные группы уже не так охотно соглашаются на типичные для радикальной фазы экстраординарные методы решения финансовых задач. Именно поэтому на завершающей стадии революции острота финансового кризиса достигает максимума. В этот период резко возрастает дефицит государственного бюджета и одновременно существенным фактором внутриполитической жизни становится задолженность власти перед получателями бюджетных ресурсов.

Заметно сокращаются привычные для власти способы пополнения бюджета, и правительство вынуждено искать новые источники для покрытия своих расходов. Даже в Англии, бюджетная система которой вышла из гражданской войны достаточно крепкой и реорганизованной с учетом требований времени, бюджетные проблемы после прохождения радикальной фазы и установления Протектората существенно обострились. Бизнесмены Сити, во время гражданской войны энергично поддерживавшие пресвитерианских лидеров Долгого парламента займами и пожертвованиями, в 1650-е годы не проявляли готовности сотрудничать с О. Кромвелем и его администрацией. Надежды на возвращение старых долгов быстро испарялись, а политические и религиозные взгляды индепендентских генералов не пользовались симпатиями английских деловых кругов. В результате на большинство обращений Кромвеля за займами к бизнесу следовал отказ, сопровождаемый просьбами заплатить долги 1640-х годов. Во Франции же времен Директории кризис государственного бюджета приобрел устойчивые очертания, что было связано с неспособностью правительства заново сформировать устойчивую бюджетную систему.

Налоги в этот период также не могут служить существенным источником наполнения бюджета. Если для О. Кромвеля усиление налогового бремени было нежелательно (налоги за годы революции и так существенно возросли и уже вызывали недовольство среди джентри и купечества), то попытки Директории решать свои финансовые проблемы, восстанавливая налоговую систему, дали ограниченный эффект, поскольку для решения этой задачи требовалось время. Кроме того, в обоих случаях ответом на попытки расширения налоговой базы оказывался рост налоговой недоимки. В Англии середины 1650-х годов одним из основных экономических вопросов становится: «почему не решается проблема неплатежей налогов?». А во Франции полтора века спустя власти ломали голову над тем, какие новые налоги можно ввести, чтобы покрыть потери от неуплаты уже существующих. Однако, вопреки всем усилиям власти, французский бюджет еще долгое время продолжал оставаться хроническим должником, не способным выполнять свои обязательства: «Бюджет был секвестрирован более чем на 160 миллионов, и многие обязательства бюджета остались неоплаченными».

Параллельно с долгами по налогам росла задолженность правительства перед получателями бюджетных средств. Это предопределяло острейшую социально-политическую проблему: во Франции значительно большая, чем в Англии, часть населения зависит от распределения бюджетных ресурсов. «Если бы мы посетили любой крупный провинциальный город во Франции между 1808 и 1815 годами, то увидели бы голодающих учителей и священников, перебивающихся на скудном жалованье, пустые школы, больницы без медперсонала и без лекарств, городские власти, пребывающие в полной апатии и лишенные всякой инициативы». Заметим, что речь здесь идет о периоде несколько более позднем и потому более благополучном, чем конец 1790-х годов.

Однако постепенно, по мере консолидации политического режима, меры финансово-экономической стабилизации начинают приносить плоды, воспользоваться которыми, правда, удается не тем, кто эти мероприятия осуществлял, а следующим правительствам: налоговые новации Долгого парламента и Протектората были вполне восприняты правительством Реставрации, а результаты стабилизационных мероприятий Директории в полной мере проявились при Наполеоне Бонапарте. Уже располагая достаточными силами для проведения ответственной финансовой политики, Бонапарт уделял повышенное внимание достижению финансовой стабильности, что отчасти способствовало росту его популярности.

Агрессивная внешняя политика становится одной из важнейших предпосылок выживания английского и французского правительств в условиях пострадикального бюджетного кризиса. С одной стороны, правительство на этой стадии свободно от многих внутренних проблем своих предшественников, поскольку основные силы контрреволюции уже подавлены. С другой стороны, неуплата долгов армии делает положение взрывоопасным. В результате неизбежными для обеих стран оказываются «революционные войны». Армия как бы переводится на самоокупаемость, и доходы от военных акций за рубежом приобретают конкретную бюджетную ценность.

Именно этим фактором объясняют некоторые исследователи агрессивность внешней политики О. Кромвеля, весьма странную для страдающего от нехватки финансовых ресурсов правительства. «Одинаково опасными были как долги бюджета перед армией и флотом, так и недовольство сквайров и купцов. Единственно возможное решение Кромвеля в такой ситуации состояло в жесткой внешней политике, которая сама могла стать источником бюджетных доходов». Следует обратить внимание на то, что такая политическая линия противоречила характерным для первой половины столетия настроениям английского парламента и могла проводиться лишь авторитарной по существу своему властью Протектората: депутаты предпочитали экономить на войне, тогда как правительство Кромвеля стремилось на ней зарабатывать.

Еще более важную роль играли «революционные войны» для Франции. На протяжении нескольких лет они были важнейшим источником государственных доходов, единственным способом восстановления золотого запаса страны -- с августа 1796 года в страну из-за рубежа начинают прибывать сотни миллионов франков в золотой монете. И одновременно, несмотря на начинающееся экономическое оживление и приток капитала, правительство оказывается способным провести финансово-политическую операцию, известную как «банкротство двух третей», означавшее фактический отказ государства от уплаты двух третей своего внутреннего государственного долга. Вслед за этим начинает медленно восстанавливаться бюджетная, и прежде всего налоговая, система -- непопулярная среди населения, но вполне устойчивая.

Обратимся к революционной Мексике. На рубеже 1910-1920-х годов важнейшей заботой мексиканского правительства становятся выплаты армии, поглощавшие тогда более 60-65% федерального бюджета (в начале революции -- 20-25%). Возникали серьезные проблемы с финансированием и других бюджетных статей. Не имея возможности существенно экономить на армии, правительство в поисках финансовой стабильности пошло в начале 1920-х годов на резкие урезания многих бюджетных статей, в том числе зарплаты государственных служащих, сокращало управленческий аппарат, вводило драконовские меры по экономии других статей бюджета. Были повышены налоги и переданы в частные руки некоторые важные объекты государственной собственности, включая железные дороги. Впрочем, даже при всех этих мерах в 1920-е годы не всегда удавалось избежать задолженности по зарплате не только госслужащим, но даже армии. Однако те же меры позволили возобновить выплаты по долгам предыдущих правительств, что способствовало восстановлению международного доверия к Мексике, и правительство смогло вновь прибегнуть к внешним займам.

В большевистской России бюджетный кризис как самостоятельная, острая и требующая серьезного к себе отношения экономическая проблема проявился на завершающей фазе революции, при переходе к нэпу. На протяжении первых лет пребывания большевиков у власти решение бюджетно-финансовых проблем с помощью эмиссии представлялось властям вполне естественным -- учитывая перспективу отмены денег вообще. Да и позднее среди «рабоче-крестьянских» экономистов продолжали господствовать представления о том, что победа пролетарской власти тождественна преодолению узких рамок «экономической рациональности», и особенно «бюджетной рациональности», а ликвидация финансового ведомства (Наркомфина) казалась им делом ближайшего будущего. В такой ситуации кризис бюджетной системы времен Гражданской войны сводился к сугубо технической проблеме (ограниченным производственным возможностям Гознака) и политической неустойчивости режима в условиях Гражданской войны. Разрабатывавшиеся в те годы проекты масштабного переустройства страны на новой технической базе (прежде всего план ГОЭЛРО) основывались на чисто технократических принципах и никак не учитывали финансовой стороны дела.

С этой точки зрения, нэп и сопровождавшая его частичная приватизация, не говоря уже о разделении финансовой ответственности трестов и государства, представляли собой попытки ослабить финансовое бремя и преодолеть бюджетный кризис в логике рыночной экономики. Но это была лишь часть мер, направленных на восстановление финансово-экономической стабильности.

Большевистское правительство постепенно начинает осознавать принципиальную важность оздоровления бюджета и особенно налоговой системы. Налоговые проблемы становятся ключевыми. В.И. Ленин ставит их на первое место, выше разработки реалистичного (то есть сбалансированного) бюджета. В записке руководителю Наркомфина Г. Сокольникову он требует «торговлю поднять, налоги увеличить и собирать». Отстраивая новую налоговую систему, большевики делают упор на внедрение косвенных налогов, доля которых в бюджетных поступлениях первой половине 20-х годов стабильно возрастала. Заметим, что речь идет об инструменте, который всегда отрицался не только самими большевиками, но и социалистами вообще, поскольку, по их мнению, основная тяжесть косвенных налогов ложится на беднейшие слои населения. Однако теперь, в конце революции, главным аргументом при формировании экономической политики становилась не последовательность и чистота политической программы, не социальная справедливость, а бюджетная целесообразность.

Но именно на этой стадии бюджетный кризис принял формы открытого экономико-политического конфликта. Конфликт между финансовой стабильностью и социальной справедливостью мог быть легко разрешен в пользу первого. Гораздо более драматичным оказался конфликт между финансовой стабильностью и индустриальной экспансией. Новая элита, в основном сконцентрированная в «командных высотах» (то есть в крупной государственной промышленности), требовала финансовых средств. Политическое разрешение этого конфликта и взорвало нэповскую систему. Но произошло это только после завершения революционного цикла, когда консолидировалась власть, когда оформилась новая элита, и дальнейшее развитие происходило уже в принципиально иных политических условиях -- в условиях стабильной и жесткой власти, которая могла позволить себе различные «экономические эксперименты».

Подрыв финансовой стабильности, произошедший на рубеже 20-30-х годов, стал и последним актом демонстрации новой элитой свой политической силы. Новая элита, представленная в основном партноменклатурой, сосредоточила в своих руках управление крупной национализированной промышленностью и была жизненно заинтересована в проведении политики безудержной индустриальной экспансии, за которую она была готова заплатить финансовой стабильностью. Именно этот курс стал осуществляться советским руководством в годы первой пятилетки (1929-1933), что привело к быстрому росту промышленности, финансовой катастрофе и, одновременно, безраздельному утверждению режима личной власти И.В. Сталина. Однако вскоре выяснилось, что большевистская власть может позволить себе выйти за рамки бюджетной стабильности лишь на весьма непродолжительное время. Для диктатуры Сталина воспроизведение финансовой нестабильности было совершенно излишним, так как это подрывало бы устойчивость режима. Поэтому вскоре происходит насильственное возвращение к сбалансированному государственному бюджету, и это состояние поддерживается на протяжении всего периода коммунистического развития России -- вплоть до середины 1980-х годов.

Бюджетный кризис в России 1980-1990-х годов получил достаточно подробное освещение в публикациях последнего времени.

Он является одной из наиболее важных черт революционного развития в современной России. Уходя корнями во вторую половину 80-х годов, бюджетный кризис пробрел особую остроту в середине 90-х, когда власть смогла решить задачу денежной стабилизации.

Это был типичный кризис завершения революции. Благодаря укреплению власти правительство после нескольких неудачных попыток обеспечило наконец денежную стабилизацию. Однако решение этой задачи сопровождалось заметным обострением кризиса бюджетной системы. Деградировавшая за годы высокой инфляции налоговая система не давала достаточных средств, иссяк и ставший уже привычным эмиссионный источник. Вопреки давлению разнообразных лоббистских групп правительству хватало сил обеспечить базовые условия для макроэкономической стабилизации, но было недостаточно сил, чтобы сбалансировать доходы с расходами. Постоянно воспроизводится задолженность государства перед бюджетополучателями -- медициной, наукой, образованием, армией. Кризисом был охвачен и Пенсионный фонд.

Суть бюджетного кризиса отчетливо прослеживается по динамике показателя, характеризующего долю государства в валовом продукте. На протяжении 90-х годов происходило сокращение доли доходов консолидированного бюджета в ВВП, которая достигла минимума в 34,4% в 1996 году (34,9% в 1997) против 40,4% в 1992 году; соответствующие данные по расходам составили 42,0% (43,5%) против 51,3% (Гайдар, 19986, с. 197-198, 321-323, 353-355; Синельников и др., 1998, с. 45-47). Сокращение бюджетного дефицита с 25% до 7-8% ВВП отнюдь не свидетельствовало об ослаблении бюджетного кризиса, поскольку в 1996-1997 годах правительство отказалось от эмиссионного источника пополнения своих доходов.

Попытка решения проблем с помощью выпуска государственных ценных бумаг давала лишь краткосрочное облегчение ситуации (в 1995-1996 годах), после чего должен был последовать новый виток кризиса. Повышение собираемости налогов оказывалось невозможным без усиления государства, а государство не могло укрепиться без улучшения собираемости налогов. Возникла ситуация, хорошо известная по прежним революциям: власть, лишенная возможности собирать налоги, пытается решать проблему, вводя новые налоги. Разорвать порочный круг можно двумя способами: или сбалансировать бюджет на уровне, соответствующем реальным возможностям по сбору налогов, или снизить налоги настолько, чтобы повысилась их собираемость и, соответственно, объем поступлений в бюджет. Первым путем пытались идти правительства B.C. Черномырдина -- А.Б. Чубайса в 1997 году и правительство С.В. Кириенко в 1998 году. Второй путь избрало осенью 1998 года правительство Е.М. Примакова, которому удалось почти не увеличить бюджетные обязательства несмотря на высокую инфляцию конца 1998 -- начала 1999 годов, а также первое правительство М.М. Касьянова в 2000 году.

Такое развитие событий является вполне естественным. На данном уровне экономического развития (среднедушевого ВВП), да еще и в условиях политического кризиса, было бы крайне затруднительно значительно поднять реальный уровень бюджетной нагрузки в условиях сохранения демократического режима. Для быстрого экономического роста предпочтительнее было обеспечение низкого уровня бюджетной нагрузки на экономику. Однако балансирование бюджета наталкивается на препятствия социального характера, поскольку приходится сокращать социальные расходы. Типичный для завершения любой революции этап приобретал специфический экономический контекст.

Но это только одна сторона проблемы. Опыт революций свидетельствует, что бюджетная стабилизация сама приносит политические дивиденды. Лидеры могут наращивать свою популярность по мере достижения финансовой стабильности, несмотря на сопровождающие стабилизацию тяготы. Именно это и произошло в России в 1999-2000 годах: напуганные финансовым кризисом граждане были готовы поддержать ответственную финансовую политику. Это объясняет, почему снижение реальной зарплаты сопровождалось в этот период ростом популярности премьеров.

Как и во Франции, дефолт сыграл свою роль в обеспечении стабилизации, причем не только финансовой, но и политической. Поскольку правительство перестало платить значительную часть своих обязательств, оно смогло расплатиться по долгам перед бюджетниками и пенсионерами, а также начать выполнять другие бюджетные обязательства (разумеется, по номиналу).

Стабилизация дала возможность правительству В.В. Путина заявить в 2000 году о готовности осуществления глубокой налоговой и бюджетной реформы, суть которой состояла в существенном снижении налогов при повышении эффективности использования бюджетных расходов. Реформа мотивировалась целями ускорения экономического роста, однако очевиден был и социальный контекст реформы -- она была ориентирована прежде всего на интересы новой экономической и политической элиты.

6. СПАД ПРОИЗВОДСТВА В УСЛОВИЯХ РЕВОЛЮЦИИ

В этом разделе основное внимание было уделено финансовым аспектам экономики революционного общества, а также взаимодействию их с процессами перераспределения собственности. Это действительно ключевые проблемы, пронизывающие все революции прошлого и настоящего. В них наиболее четко прослеживаются универсальные процессы и механизмы функционирования национальных хозяйственных систем в условиях революций.

Однако пока оставалась еще одна тема -- динамика производства. Уже обращалось внимание на то, что проблема спада и роста экономики не является универсальной для всех революций. Лишь в революциях XX столетия сжатие производства стало играть важную роль. Впрочем, современные исследователи эту роль несколько преувеличивают -- скоре всего, из-за близости последних революционных событий и наглядности самой проблемы.

Итак, спад производства не является основной чертой всех революций и даже их радикальных фаз. Снижение производственной активности, конечно, наблюдалось всегда, но его политическое и хозяйственное значение было различным. В Англии и Франции спад проявлялся, прежде всего, в снижении урожаев (зачастую по погодным причинам) и в ухудшении условий для движения товаров (в основном из-за военных действий). Во Франции спад вызывала и сама политика радикальных властей: законы о Максимуме и о контроле за экспортно-импортными операциями дестимулировали крестьян и торговцев, что приводило к уменьшению посевных площадей и к снижению торговли. Иными словами, хотя дезорганизация хозяйственной жизни и была значительна, ее не следует отождествлять с масштабным спадом производства в строгом смысле этого слова.

Глубокий спад производства был характерен для Российской и Мексиканской революций начала XX века. Он был в значительной мере связан с гражданскими войнами и иностранной интервенцией. Хозяйственный спад в посткоммунистической России по глубине и масштабам сопоставим со сжатием производства в этих революциях, хотя ни гражданской войны, ни интервенции здесь не было. Такого рода различия связаны в первую очередь с усложнением экономической системы, ослаблением ее зависимости от природных факторов и усилением зависимости от факторов социальных.

Действительно, экономика с доминированием примитивного аграрного хозяйства мало зависит от общей экономической конъюнктуры, от динамики спроса, от устойчивости технической базы производства, а ключевым его хозяйственным фактором остаются погодные условия, -- плюс, разумеется, военные действия в сельскохозяйственных районах. Городское хозяйство более чувствительно к политической нестабильности, поэтому оно-то более всего и страдало от революционных потрясений XVII-XVIII веков -- от нарушения хозяйственных связей в условиях гражданской войны, от изменения структуры спроса на продукцию ремесленников. Однако оно занимало небольшую долю в национальной экономике и потому слабо влияло на общую ситуацию в стране.

Революции начала XX века происходили в более развитых экономических системах, при иных производительных силах. Для уменьшения выпуска или даже для полной остановки сложного технологического процесса достаточно было нарушения отдельных производственных параметров, нехватки некоторых деталей и узлов. Вот почему революции и гражданские войны новейшего времени приводили к значительному спаду производства, прежде всего промышленного, страдавшего от войн и разрыва хозяйственных связей. В разгар революции и гражданской войны спад производства в России и Мексике составлял по отдельным отраслям 50-80 процентов. Однако после прекращения военных действий и консолидации политической власти дореволюционный уровень производства быстро восстанавливался; речь шла именно о восстановлении, пуске старых производственных мощностей, для чего требовались не столько инвестиции, сколько политическая стабильность и, разумеется, спрос.

Здесь стоит обратить внимание на две специфические особенности революций начала XX столетия; закономерности спада и логику восстановления хозяйственных систем на том этапе, когда необходимо приступить к решению задач индустриальной модернизации.

Во-первых, производство в аграрном секторе как более примитивном снижалось значительно меньше, чем в промышленности, что подтверждает и поясняет вывод о возрастании роли спада производства по мере продвижения к современному обществу.

Во-вторых, сама структура промышленности непосредственно влияла на характер спада вообще и в конкретных отраслях в частности. Менее всего сжатие производства происходило в отраслях с относительно простыми технологиями, не требовавшими сложного оборудования и разветвленных кооперационных связей. То же относится и к отраслям, которые производят товары первой необходимости (например, пищевая промышленность), -- они также оказались более устойчивыми. К тому же в начале XX века эти две группы отраслей почти полностью совпадали: в той же пищевой промышленности в основном использовались традиционные, примитивные технологии. В особенно тяжелое положение попадали сложные, современные отрасли (прежде всего машиностроение), гораздо более уязвимые перед дезорганизацией хозяйственной жизни. И наконец, как свидетельствует опыт мексиканской революции, производство оставалось практически на неизменном уровне (или даже росло) в тех отраслях, продукция которых пользовалась спросом на внешнем рынке, примером чего может служить развитие нефтяной промышленности в этой стране.

Еще сложнее ситуация, когда перед страной стоит задача коренной структурной перестройки уже сложившегося и довольно развитого народного хозяйства -- иными словами, когда революционный кризис совпадает со структурным. Это не было характерно для революций прошлого, но становится актуальным на индустриальной и постиндустриальной стадиях общественного развития. Здесь спад связан не с разрушением производительных сил, а с необходимостью их радикального обновления.

Словом, важнейшей особенностью современной российской трансформации, отличающей ее от революций прошлого, является совмещение двух процессов: социально-политического обновления системы и коренной ломки хозяйственной структуры, сложившейся на индустриальной фазе развития. Системная трансформация включает в себя коренное изменение не только институциональной и политической структуры, но и структуры производственной.

Структурный кризис экономики и необходимость ее коренной трансформации в соответствии с новыми внутренними и внешними условиями предопределили формирование соответствующих групп интересов. Отчетливо обозначилось противостояние тех, кто готов проводить структурную перестройку своих предприятий, и тех, кто заинтересован в максимально долгой консервации сложившихся связей и отношений. Эти группы складывались на вполне объективной основе, поскольку каждая из них зависела от особенностей и перспектив развития той или иной отрасли или сферы народного хозяйства в изменившихся условиях. Тем самым социальная структура революционного общества еще более усложнялась, и к тому же появлялись дополнительные факторы ослабления государственной власти.

Обуздание высокой инфляции создавало базовые макроэкономические предпосылки для экономического роста. Однако опыт 1997 года показал, что стабильность цен и низкие процентные ставки создают только общую основу для экономического роста: высокий уровень заимствований бюджета воспроизводил макроэкономическую неустойчивость и связывал финансовые ресурсы, которые могли бы быть направлены в производство, инвестиции продолжали падать. Но главное -- государство не в силах обеспечить институциональные, политические и правовые условия, необходимые для инвестиционной деятельности. То есть особую остроту приобретала проблема транзакционных издержек -- прежде всего надежность прав собственности и исполнение законов.

Практически все исследователи отмечали, что в посткоммунистической России не гарантированы права собственности. Приватизация лишь частично решила эту проблему. Размытость прав собственности остается серьезным фактором увеличения транзакционных издержек. Отсутствие развитого законодательства делало институциональную среду роста явно ущербной. Малый и средний бизнес находился под постоянной угрозой не только вымогательства преступных структур, но и необоснованного вмешательства в свою деятельность органов власти (особенно региональных). Инвесторы, приобретающие крупные пакеты акций на вторичном рынке, не могли быть уверены, что их права не будут ущемлены -- известны случаи, когда менеджмент просто не пускал новых собственников на предприятия. Недостаточно обеспечены права владельцев мелких пакетов акций по отношению к крупным акционерам. Стратегические инвесторы не защищены от произвольного пересмотра законодательства и ухудшения условий ведения бизнеса. Не гарантированы права добросовестных приобретателей акций, то есть владельцы акций могут лишиться честно приобретенной собственности, если выяснится, что в какой-то из предыдущих сделок с этими акциями (или в ходе давно состоявшейся приватизации) был нарушен закон. Не обеспечены равные условия конкуренции. Ненадежна действующая в стране банковская система. Наконец, действия властей не всегда предсказуемы и оправданы.

Специальной проблемой является мотивация структурной перестройки. По-видимому, эта проблема характерна прежде всего для посткоммунистического развития, когда способность предприятий реагировать на изменения спроса оказывается заметно ослабленной. Руководители посткоммунистических предприятий склонны были искусственно поддерживать старую структуру производства, профиль фирмы, сложившийся уровень занятости, затягивая начало адаптации производства к новым параметрам спроса. Тем самым встает самостоятельный вопрос о механизмах экономического роста, вокруг которого во второй половине 90-х годов шла острая экономико-политическая дискуссия.

Во всей этой полемике можно выделить два принципиальных подхода по вопросу о роли государства в стимулировании структурной перестройки и, соответственно, экономического роста. За ними стоят различные группы интересов и различные политические силы.

Один подход предполагает усиление прямого государственного вмешательства в инвестиционную и хозяйственную деятельность корпораций -- формулирование индикативного плана и отраслевых приоритетов, концентрацию в руках государства максимального объема финансовых ресурсов и перераспределение их в пользу «приоритетных» отраслей (по сути, перераспределение экспортной выручки в отечественное машиностроение), жесткий протекционизм и ограничение конкуренции со стороны иностранных товаропроизводителей. Фактически эта политика является возвратом к механизмам, характерным для коммунистической системы и ориентированной на экономико-политические традиции индустриального общества.

Другой подход отдает предпочтение созданию необходимой институциональной среды, то есть развитию правовых и стимулирующих функций государства, которое должно концентрировать все свои усилия, чтобы обеспечить стабильность -- правовую, политическую, макроэкономическую. Словом, для обеспечения устойчивого экономического роста правительству необходимо сосредоточиться на создании благоприятного предпринимательского климата, что стимулировало бы и структурную перестройку народного хозяйства. Эта система более адекватна режиму рыночной демократии и вызовам постиндустриального общества.

Однако в любом случае выход из депрессии требует консолидации политической власти. Поэтому преодоление спада и выход на траекторию устойчивого экономического роста может рассматриваться в качестве самостоятельного индикатора завершения революционного экономического цикла, выхода страны из революции.

Перечисленные экономические проблемы и явления характерны не только для революций. Они могут возникать при различных обстоятельствах и сами по себе еще не свидетельствуют о наличии или отсутствии революционного экономического кризиса. Ими также не исчерпываются экономические проблемы революции. Мы проанализировали лишь наиболее типичные экономические проблемы, характерные для полномасштабных революций и важные для понимания их существа.

Общей чертой рассмотренных проблем, как и вообще революционного экономического кризиса, является их причинно-следственная связь с феноменом слабого государства. Именно поэтому они характерны как для революций, так и для других ситуаций, когда государство заметно ослаблено.

ЛИТЕРАТУРА

7. Гамбарян М., May В. Экономика и выборы: опыт количественного анализа // Вопросы экономики. 1997. № 4.

8. Гудков Л.Д. Исследования постсоветской России в свете теории тоталитаризма // Куда идет Россия? М.: МВШСЭН, 2002.

9. Десять лет, которые потярсли... 1991--2001.М.: Вагриус, 2002.

10. Драйзард У. Наступление информационного века // Новая технократическая волна на Западе / Ред. П.С. Гуревич. М.: Прогресс, 1986.

11. Дубин Б. Время и люди: о массовом восприятии социальных перемен // ВЦИОМ: Мониторинг общественного мнения. 1999. № 3.

12. Иванов В.Н. Наше социальное самочувствие // Аргументы и факты. 1988. № 1.

13. Левада Ю. Феномен власти общественном мнении: парадоксы и стереотипы восприятия // ВЦИОМ: Мониторинг общественного мнения. 1998. № 5 (37).

14. Илларионов А. Бремя государства // Вопросы экономики. 1996. № 9

15. Магун B.C. Трудовые ценности российского населения: социальная модель и постсоциальная реальность // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития / Ред. Л.А. Арутюнян, Т.И. Заславская. М.: Интерпракс, 1994. Вып. 1.

16. Магун B.C. Трудовые ценности российского населения: социальная модель и постсоциальная реальность // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития / Ред. Л.А. Арутюнян, Т.И. Заславская. М.: Аспект Пресс, 1995. Вып. 2.

17. Магун B.C. Революция притязаний и изменение жизненной стратегии молодежи в столицах и провинции: от 1985 к 1995 // Куда идет Россия? / Ред. Т.И. Заславская. М.: Аспект Пресс, 1996. Вып. 3.

18. Майский И.М. Испания, 1808-1917. М.: Изд-во АН СССР, 1957.

19. Малле С. Приватизация в России: особенности, цели и действующие лица // Вопросы экономики. 1994. № 3.

20. Манфред А.З. Французская буржуазная революция конца XVIII века (1789-1794). М.: Наука, 1950.

21. Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики М.: Республика, 1996.

22. Оценка октябрьских событий 1993 г. // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения, 1997. № 5 (31).

23. Смирнов А. Кризис денежной системы французской революции. Пг.: Право, 1921.

24. Хорос В.Г. Постиндустриализм -- испытание на прочность // Глобальное сообщество: Новая система координат. (Подходы к проблеме). СПб.: Алетейя, 2000.