Исторический опыт человечества и устойчивое развитие

Исторический опыт человечества и устойчивое развитие

Переход к устойчивому развитию, как правило, в первую очередь связывается с осуществлением "разумных", но срочно необходимых на современном этапе изменений в характере и масштабах мирового потребления материальных благ и природных ресурсов, решением демографических проблем человечества, а также со структурной перестройкой экономики, оптимизацией технологий природопользования, внедрением в массовое сознание экологических и природоохранных идей (Медоуз и др., 1994; и др.). Такая интерпретация устойчивого развития, вполне аргументированная, логичная и рациональная, выражает, тем не менее, в своей основе западное миросозерцание, убежденность в универсальном характере исторического процесса, веру во всесилие человеческого разума, науки, научно-технического прогресса. Однако бесценный и уникальный опыт западной цивилизации -- это еще далеко не весь исторический опыт человечества.

Объект исследования в данной главе -- взаимодействие природы и общества в его исторической динамике, рассматриваемое сквозь призму цивилизационных и культурных различий на земном шаре. Основные задачи состоят в следующем: 1) показать качественные различия между историческими этапами взаимодействия природы и общества, а одновременно и невозможность "универсальных" периодизаций такого взаимодействия без учета фактора географического и культурного разнообразия; 2) проанализировать роль смены периодов относительной социально-экологической стабильности и нестабильности как "регуляторов" исторического процесса; 3) проанализировать, какие уроки можно извлечь из исторического опыта человечества в контексте перспектив реализации стратегии его устойчивого развития.

Изучение этих вопросов требует фундаментальных и междисциплинарных работ, груда больших научных коллективов. Много ценнейших исследований по данному кругу проблем уже проведено и в нашей стране, и за рубежом. Важно привлечь внимание к актуальности данной проблемы, необходимости и принципиальной возможности ее научного исследования, а не расставить все точки над "i".

Географическая среда и исторический процесс: модели устойчивости" и "неустойчивости" в социоприродной динамике

Мысль о том, что природные условия оказывают огромное воздействие на развитие общества, стара как мир: ее можно встретить еще у Гиппократа из Коса и Геродота, Аристотеля и Ибн-Хальдуна. Позднее в Европе в трудах выдающихся мыслителей Ренессанса и Просвещения -- Ж. Бодэна. Ш. Монтескье, И.Г. Гердера и др. -- появились концепция географического детерминизма, объяснявшая различия в культуре, нравах и образе жизни народов, в политическом устройстве государств влиянием природных, прежде всего почвенно-климатических, факторов. Впоследствии геодетерминистская парадигма получила широкое распространение в самых разных общественных наук, включая историю и антропогеографию. Так, в географии человека геодетерминизм и прииродоцентризм были одними из основных мировоззренческих установок на протяжении всего XIX века и первой половины XX столетия¹. Несмотря на наивность ранних геодетерминистских концепций и очевидный редукционизм "зрелого" энвайронментализма Х1Х-ХХ веков, в целом географический детерминизм сыграл действительно очень важную, можно сказать, выдающуюся роль в изучении процессов взаимодействия природы и общества, способствовал выявлению многих его сторон и аспектов.

Гораздо меньше исследован механизм данного взаимодействия, и это далеко не случайно. В большинстве работ, посвященных изучению взаимного влияния человеческого общества и природы друг на друга, последняя рассматривается именно как природная среда первого, как внешний географический фактор (Анучин, 1982) общественного развития. Такая точка зрения вполне обоснована и логична--движущие силы эволюции природы и общества совершенно разные. Однако при всем этом люди -- неотъемлемая часть природы, человечество в целом -- часть биосферы. Социум как система входит в более сложную социоприродную метасистему, несомненно имеющую свои законы функционирования и эволюции.

Попытки выявить и осмыслить эти законы предпринимались уже давно, в том числе и в нашей стране. В советской географии получили распространение идеи неразрывной связи приироды и общества и был накоплен значительный и ценный опыт конкретных исследований в данной области. Но большей частью "обществоведческая" и "природоведческая" ветви географической науки занимались все же собственными исследовательскими объектами ) Кроме того, как раз исторический аспект социоприродных взаимосвязей нередко выпадал из поля зрения ученых-географов или рассматривался в их работах как побочный.

В отечественной этнографии и этнологии "сопряженное" изучение культурных и природных явлений было характерно для несколько научных школ; одна из них -- школа Д.Г. Левина -- Н.Н. Чебоксарова -- Б.В. Андрианова -- получила мировое признание Обоснованная этими учеными и апробированная ими на обширном эмпирическом материале концепция хозяйственно-культурных типов (Андрианов, Чебоксаров, 1972; и др.), т.е. комплексов особенностей хозяйства и культуры, исторически складывающихся у разных народов, находящихся на близких уровнях социально-экономического развития и обитающих в сходных физико-географических условиях, стала важным звеном в разработке пространственно-временной типологии человеческих общностей.

Концепция хозяйственно-культурных типов стала отправным пунктом в разработке учения об антропогеоценозах (Алексеев, 1998 (1975), с.36-46). Антропогеоценоз -- это элементарная ячейка хозяйственно-культурного типа, сложившийся симбиоз между хозяйственным коллективом и освоенной им территорией, характерный главным образом для ранних этапов истории человеческого общества.

Позднее И.И. Крупником (1989) было сформулировано (и рассмотрено на примере арктических и субарктических охотников на морского зверя и оленеводов Российского Севера) более общее представление обэтноэкосистемах. Основу последних в традиционном обществе составляют устойчивые этнические коллективы, связанные совместным использованием земель, общим трудом и расселением на определенной территории, осознанием своего единства, горизонтальными и вертикальными родственными связями и соседскими отношениями.

Антропогеоценоз, по И.И. Крупнику, -- разновидность этноэкосистемы, ее низшая территориальная единица, соответствующая наименьшей социальной ячейке традиционного общества, способной к демографическому воспроизводству и самостоятельному развитию.

Парадигма синтеза этнокультурных и историко-географических исследований активно разрабатывалась также в трудах Л.Н. Гумилева и его последователей.

В концепции этого автора, этнос и "вмещающий" ("кормящий") ландшафт составляют бинарную систему -- этноценоз " (Гумилев, 1989, с. 290), развивающуюся по своим внутренним законам.

В еще большей степени, чем научные школы в этнологии, этноэкологии и смежной с ними антропоэкологии (экологии человека, по В.П. Алексееву), на "холистическое" видение проблем взаимодействия природы и общества в исторической эволюции претендует исследовательское направление, получившее название социоестестпвенной истории. Лидер этого научного направления Э.С. Кульпин считает предметом социоестественной истории изучение всей совокупности взаимосвязей, взаимозависимостей, взаимовлияний процессов, явлений и событий в жизни общества и природы (Кульпин, 1994; и др.). Если традиционная история изучает жизнь общества, то объектом исследования социоестественной истории, по Э.С. Кульпину, выступают не общество и не его природная среда, отдельно взятые, но люди и природа как единое целое, как органы одного организма, как один объект.

История взаимодействия человеческого общества и природы лишь в самом общем виде может быть представлена как поступательный процесс; в действительности же его ритмика "рваная" стадиально-цикличная, обусловленная закономерным чередованием эпох относительной "устойчивости" и "неустойчивости" -- (понимаемых в широком смысле) идиоадаптаций и ароморфозов (Анатомия кризисов, 1999).

Вопреки расхожим представлениям о природе кризисов, последние являются закономерными и необходимыми звеньями исторического процесса; устойчивость системы в период кризиса нарушается, но именно через кризис и его преодоление может быть достигнуто системное равновесие на новом витке исторической спирали. Как писал в своей "Тектологии" А.А. Богданов, "кризис есть нарушение равновесия и в то же время процесс перехода к некоторому новому равновесию. Это последнее может рассматриваться как предел происходящих при кризисе изменений, или как предел тенденций" (Богданов, 1989, с.218).

Современный социально-экологический кризис, возможно, действительно отличается от предыдущих своей всеохватностью, глобальностью, однако при этом он, безусловно, выступает закономерным звеном единой цепи в историческом развитии взаимодействия человечества и биосферы; в этом смысле едва ли можно считать продуктивными попытки его противопоставления предшествовавшим кризисам как якобы менее глубоким.

Каждой исторической эпохе (как, впрочем, и разным макрорегионам мира) свойственны свои паттерны социально-экологической "устойчивости" и "неустойчиво-историческое сопоставление таких кризисов без учета последнего обстоятельства является "аберрацией близости" по сути.

Взаимодействие природы и общества: основные этапы и исторические уроки

Социально-экологический опыт человечества объемлет, на наш взгляд, эпохи, начиная с верхнего палеолита. Смена неандертальца кроманьонцем как господствующей человеческой популяции (примерно 40 тыс. лет назад, по современным данным), с которой кстати, часто и ведут отсчет исторического времени (Дьяконов, 1994) означала наступление периода "зрелой" сапиентации².

Первый этап взаимодействия природы и общества -- эпоха присваивающего хозяйства. Экологические кризисы были важным фактором социокультурной динамики древних обществ охотников и собирателей (Матюшин, 1988; Андрианов, 1993). Довольно распространена точка зрения, согласно которой хозяйственная деятельность древних людей длительное время ограничивалась собирательством (Анучин, 1982, с78), и лишь позднее, в процессе исторической эволюции первобытных обществ, собирательство стало сочетаться с рыбной ловлей и охотой. В соответствии с этой гипотезой, превращение охоты в главную отрасль первобытной экономики в значительной степени было обусловлено наступлением глобального палеолитического кризиса обеднения ресурсов собирательства и промысла, вызвавшего к жизни так называемую первую биотехническую революцию. Последняя выразилась прежде всего в совершенствовании орудий и основных способов охоты (облавно-загонной охоты и охоты "скрадыванием"), в переходе широкомасштабной практике выжигания растительности и др.

Вместе с тем, ряд ученых придерживается прямо противоположных взглядов на хронологию становления и значимость разных типов присваивающего хозяйства. Так, В.П. Алексеев (1998) и ряд других отечественных палеоантропологов, археологов и историков считают, что охота на крупных животных составляла экономическую основу практически всех палеолитических и мезолитических, а также и многих неолитических обществ. Существование таковых, сложившихся на базе лишь одного собирательства, по данным археологии, не подтверждается. Схожего мнения придерживаются и многие зарубежные исследователи (Sharkly, 1981; Butzer, 1982; и др.).

Демографические процессы у народов, живших присваивающим хозяйством регулировались жесткими экологическими ограничениями. Так, в северной половине Евразии, по расчетам П.М. Долуханова (1979, с. 16), демографическая емкость ландшафта даже в наиболее благоприятной для ведения охоты лесостепной зоне до перехода изводящему хозяйству не превышала 18 чел. на 100 км², а в других физико-геогра фических зонах была существенно ниже 10 чел. на 100 км².

Начиная с мезолита каждый крупный социально-экологический кризис влек собой глубинные общественные сдвиги. Сама неолитическая революция явилась закономерным ответом на глобальный экологический вызов эпохи мезолита -- т.е. "переходного" (для Северного полушария Земли) периода от плейстоцена к голоцену и от г лита к неолиту: существенное потепление климата, освобождение обширных пространств Евразии и Северной Америки от ледника, экспансия зоны лесов в районы, покрытые ранее тундрово-степной растительностью, обрыв перемычек, соединявших в верхнем палеолите крупные -- вплоть до континентальных -- массивы суши в связи с трансгрессией Мирового океана и др.

Происходившее на фоне таких природных процессов фаунистическое обеднение окружающей среды стало важной причиной кризиса охотничьего хозяйства во многих регионах Северного полушария, отчетливо обозначившегося к концу плейстоцена. Охота перестала быть достаточным источником пропитания по причине сокращения промысловых ресурсов.

В целом присваивающее хозяйство стало гораздо менее стабилъным, менее устойчивым. Исчезновение многих из тех видов животных, которые служили человеку источниками питания, дало мощный толчок к поиску альтернативных технологий получения пищи, во многом предопределивший эксперименты по доместикации животных и культивации растений.. Тем более, что в обществах "поздних" охотников и собирателей уже складывались необходимые предпосылки для перехода к производящей экономике. На протяжении верхнего палеолита, мезолита и раннего неолита отмечался гигантский прогресс в познании человеческом окружающей его среды, качественно улучшились орудия труда, у людей появился опыт ухода за дикорастущими растениями: навыки рыхления почвы, полива и даже посева семян, фактически означавшего уже переход к завершающей стадии так называемого оседлого, культурного собирательства. Характерное для мезолита и раннего неолита дробление крупных первобытных коллективов на небольшие группы локальных охотничьих участков также способствовало разложению чисто присваивающей экономики, поскольку в рамках последних переход бродячих охотников к оседлости происходил значительно быстрее.

Второй этап -- период становления производящего хозяйства. Неолитическую революцию можно считать первым поворотом глобального значения в истории человечества, ставшим системным ответом на крупномасштабный социалъно-экологический кризис. Во взаимодействии природы и общества неолитическая революция открывает принципиально новый этап, важнейшей качественной характеристикой которого становится постепенное формирование искусственной биотической среды, приобретающей все более весомое значение в сравнении со средой естественной.

Переход от присваивающего хозяйства к производящему имел свои географические закономерности: он происходил прежде всего в тех регионах, где в наиболее острых формах проявился кризис первобытной экономики и где не существовало благоприятных условий для более интенсивного освоения земли, а также там, куда в силу разнообразных причин были затруднены миграции.

Доместикация животных и становление земледелия происходили в целом как процессы, синхронные друг другу. С конца XIX века особенно авторитетной в исторической, этнографической и географической литературе считалась стадиально-эволюционистская схема немецкого ученого Э. Хана, обоснованная в его классическом труде "Формы хозяйственной деятельности" (1892) и развитая в более поздних работах того же автора. Э. Хан выделял четыре ступени исторического прогресса человечества, а именно стадии: 1) собирательства и первобытной охоты; 2) кочевого скотоводства; 3) земледельческой культуры; 4) городской культуры (Hahn, 1905).

Однако к настоящему времени данная концепция подверглась существенной ревизии. Все более распространенной, в том числе и в отечественной литературе, становится точка зрения, согласно которой примитивное земледелие имеет не менее, а может быть и более древнюю историю, чем одомашнивание животных (Шнирельман, 1980; Баландин, Бондарев, 1988; Петров, 1998), причем последнее сопутствовало культивации доместицированных растений и было неразрывно связано с развитием растениеводства. Что же касается обособления кочевого скотоводства как самостоятельной отрасли хозяйства, то оно имело место значительно позже (Артамонов, 1977; Шнирельман, 1980, 1989). Городская же культура складывалась в рамках аграрных обществ, причем возраст древнейших городсских поселений на Земле, по современным данным, не намного уступает продолжительности существования неолитических протоцивилизаций (Whitehouse, 1977).

Вопрос, в какой степени неолитическая революция была обусловлена влиянием экологических факторов, остается дискуссионным. Классическое энвайронменталистское объяснение было предложено еще в 1920-е гг. знаменитым английским археологом, историком и историко-географом Гордоном Чайлдом -- автором т.н. "теории оазисов, который, собственно, и ввел сам термин "неолитическая революция". По Г. Чайлду ( Childe,1957,1967), первичным очагом неолитической революции стал в Х-1Х тысячелетиях до н.э. Ближний и Средний Восток. Это явилось прямым следствием глобальных изменений природной среды в послеледниковый период, когда, как утверждали Г. Чалд и ряд других ученых, наряду с подъемом средней температуры в Северном полушарии произошло заметное иссушение климата (максимальное -- в Передней Азии). Страдавшим от засухи людям пришлось, чтобы выжить, ухаживать за дикорастущими растениями и тем самым накапливать опыт "стихийного земледелия", а также все более сосредоточиваться крупными коллективами в пределах оазисов экспандировавшего аридного пояса Земного шара. Теория Г. Чайлда, до сих пор имеющая многих сторонников, особенно среди историков, в современной палеогеографической литературе большей частью оспаривается, ввиду отсутствия убедительных свидетельств столь резкой аридизации климата на рубеже плейстоцена и голоцена.

Хотя моноцентрические концепции неолитической революции получили, вслед за работами Г. Чайлда, достаточно широкое распространение, тем не менее, согласно современным представлениям, существовало несколько независимых друг от друга очагов становления производящей экономики. При этом некоторые ученые, в частности Карл Зауэр-- лидер знаменитой Берклийской (Калифорнийской) школы исторической географии и основоположник учения о культурном ландшафте в англосаксонской географии -- даже не включали равнины Среднего Востока в число первичных центров агрикультуры.

По мнению К. Зауэра, земледелие едва ли могло самостоятельно возникнуть в речных оазисах аридной полосы Старого Света -- как раз потому, что они сильно подвержены засухам и наводнениям и их освоение предполагает наличие у местного населения достаточно зрелых гидротехнических навыков. К. Зауэр считал, что условия для зарождения сельского хозяйства благоприятнее были в более гумидных областях Земли либо регионах с возвышенным рельефом, и искал центры происхождения производящей экономики в Старом Свете -- в Юго-Восточной Азии (полагая их более древними, чем земледельческие районы Малой Азии, Среднего Востока, Индии и Китая), а в Новом Свете -- в северных предгорьях Анд (Sauer, 1952). Испытавший сильное влияние немецкого диффузионизма (Ф. Ратцеля, Л. Фробениуса и др.), К. Зауэр исходил из посылки, что вторичные, более поздние очаги неолитической революции скорее всего возникли под прямым влиянием нововведений, распространявшихся из первичных центров, Американский ученый придерживался мнения, что к началу перехода людей к производству пищи они в соответствующих районах уже вели оседлый образ жизни.

Более последовательно полицентрическая точка зрения на неолитическую революцию выражена в трудах ученых, отвергающих возможность крупномасштабной диффузии агротехнологий между макрорегионами мира в глубокой древности (Р. Дж. Брейдвуд, Л. Бинфорд и др.). Близка этим взглядам и теория фактически изолированных друг от друга ареалов происхождения культурной флоры, развитая в первую очередь в трудах А. Декандоля и Н.И. Вавилова. И хотя центры происхождения культурных растений очаги неолитической революции -- не одно и тоже, впервые , безусловно, относились к числу древнейших земледельческих областей.

По Н.И. Вавилову (1926), большинство современных культурных растений происходит от видов, произраставших в горах, и соответственно очаги раннего земледелия преимущественно были приурочены к горным и предгорным районам. Если данная концепция верна, агрикультура начала формироваться там, где природные условия были не лучше, а хуже, чем во многих равнинных областях. Почему именно в горах и предгорьях? Разные авторы дают разные ответы, отмечая, в частности, колоссальное разнообразие природных условий гор и исключительное богатство видового состава горной флоры, особую жизнестойкость и высокую адаптивную способность произрастающих в горах растений, ограниченные перспективы ведения присваивающего хозяйства в горах и предгорьях ввиду большой уязвимости местных экосистем, их повышенной "ранимости" (что стимулировало поиск альтернативных технологий получения пищи), возможности более длительных, чем на равнине, агрикультурных экспериментов в условиях лучшей естественной защиты от нападений врагов, плодородие широко распространенных во многих горных местностях вулканических почв и другие факторы.

Концепция горных очагов неолитической революции нанесла сильный удар по прежней "теории оазисов". Показательно, что даже сторонники гипотезы более раннего происхождения земледелия в Юго-Западной Азии по сравнению с другими регионами Земли помещают первичные центры сельского хозяйства не в долинах "великих исторических рек", а в маргинальных зонах "Благодатного Полумесяца", включая горную Анатолию и Загрос, а также Палестину (Boughey, 1971). Схожих взглядов придерживав теперь не только географы и историко-географы, но и авторитетные западные археологи, в частности, К. Флэннери.

Становление производящего хозяйства даже в наиболее развитых в культурном и экономическом отношении регионах мира заняло, по современным данным, не менее трех-четырех тысячелетий: от 11 до семи тысячелетий назад в тропиках и субтропиках Азии и в Средиземноморье, от семи до трех тысячелетий назад в Мезоамерике и чуть позднее -- в Центральных Андах. В регионах, слабее затронутых или почти совсем незатронутых к началу неолита перепромыслом, переход от охоты и собирательства к сельскому хозяйству начался существенно позднее, хотя нередко происходил более ускоренными темпами, как, например, в Европе к северу от Альп.

В целом возникновение производящей экономики ознаменовало исключительно важный шаг, прежде всего к достижению большей устойчивости в обеспечении людей продуктами питания. Однако устойчивости относительной, измеряемой в сравнении с ситуацией, типичной для обществ охотников и собирателей. Циклические закономерности и саморазвития человеческого общества, и эволюции его взаимодействия со средой своего обитания делали новый виток социально-экологических кризисов исторически неизбежным -- вопреки иногда высказываемой точке зрения, что таковые стали результатом "неразумного" хозяйствования, "хищнической" эксплуатации земли, следствием неких коллективных стратегических просчетов.

Первые системы земледелия, порожденные неолитической революцией, -- переложенная и подсечно-огневая -- не могли не быть такими, какими они в действительности были, не могли не быть "хищническими" с позиций современного взгляда. Они были полностью адекватны той ступени развития, на которой находились общества ранних земледельцев, более того, выполняли функцию огромного исторического значения, обеспечивая этим обществам восполнение скудеющих биологических ресурсов, что только и делало возможным их выживание. Естественно, такое экстенсивное хозяйствование порождало шлейф острейших экологических проблем -- нарушение гидрологического режима рек и подземных вод, усиление водной и ветровой эрозии, пылевых бурь, деградацию почв и опустынивание территорий и т.п., что неизбежно в перспективе подрывало природную основу устойчивого развития агрикультуры. Эти процессы фактически были повсеместными в районах подсечно-огневого и залежного земледелия -- в самых разных климатических поясах и ландшафтных зонах. Они были весьма схожими в Средиземноморье и на Среднем Востоке, в муссонной Азии и Северной Америке, в африканских саваннах и восточно-европейских лесостепях. Таким образом, очевидна историческая закономерность.

Нарушение социально-экологического равновесия, связанное с последствиями неполитической революции, стало новым историческим вызовом, требовавшим адекватного ответа. Видимо, переход от неолитических обществ к стадии более зрелых цивилизаций эпохи энеолита и ранней бронзы можно рассматривать и как наступление принципиально нового этапа во взаимодействии природы и общества.

Третий этап -- эпоха многовариантной эволюции локальных аграрных обществ. Главная характерная особенность этого этапа -- резкое нарастание качественного разнообразия исторического процесса. В разных экологических нишах Земли адаптация человеческих сообществ к меняющимся условиям происходила несхожим способом. Первые локальные (региональные) цивилизации -- в том смысле, какой вкладывают в этот термин сторонники культурно-исторической школы, признающие "равноценность" разных культур (Тойнби, 1991; и др.), формируются именно на данной стадии - человечество становится все более гетерогенным.

Несмотря на тенденцию гетерогенизации человечества и увеличения разнообразия его способов взаимодействия с природной средой, характерными для этого этапа представляются и некоторые квази-универсальные черты развития. К их числу относятся прежде всего произошедшие за данный период кардинальные сдвиги в агрикультуре, в том числе огромный прогресс в агротехнике, способах ведения сельского хозяйства и диверсификация последнего, переход от использования камня к металлу в качестве основного конструкционного материала, формирование неаграрных видов деятельности в недрах аграрных обществ (ремесло, торговля и др.), зарождение городов и их распространение по Земному шару, взлет духовной культуры, зарождение государств и многое-многое другое.

На мой взгляд, применительно к данной стадии правильнее говорить не об универсальных, но именно о квази-универсальных, надрегиональных процессах -- процессах в решающей степени определивших исторический прогресс человечества в целом, но вместе с тем отнюдь не проявлявших себя как процессы глобальные, в равной мере охватившие весь Земной шар. Даже смена каменного века веком металлов, будучи квази-универсальной тенденцией мирового развития, не может трактоваться как процесс синхронно-глобалъный. И дело не только в его разновременности для разных частей земного пространства, но и в качественном многообразии его проявлений.

Так, Африка к югу от Сахары не знала бронзового века, ибо африканцы экваториальных и субэкваториальных широт раньше познакомились с железом, чем приобрели навыки плавки меди и изготовления бронзовых орудий труда. Высокие цивилизации доколумбовой Америки в отличие от ранних цивилизаций Старого Света по многим признакам являлись неолитическими. Еще больше региональных различий и своеобразия отмечается в процессах формирования социальных структур, в урбогенезе, темпах и характере начальной урбанизации, в становлении государственности и т.п. Сосуществование на обширной части Ойкумены архаичных племен охотников и собирателей с высокими цивилизациями в древности, а затем и в средние века, новое время -- оборотная сторона такого рода квази-универсальных процессов.

В начале рассматриваемой стадии важными очагами исторического процесса становятся великие речные цивилизации эпохи бронзы, сложившиеся за несколько тысяч лет до н.э. Л.И. Мечников, специально посвятивший "речному фазису" мировой истории свою знаменитую книгу (Мечников, 1924), к числу "великих исторических" относил семь рек Азии и Африки -- Нил, Евфрат и Тигр, Инд и Ганг, Хуанхэ и Янцзы. По Л.И. Мечникову, физико-географические условия областей "великих рек", изначально далеко не самые благоприятные для расселения и ведения хозяйства, требовали объединения усилий, кооперации, солидарности людей перед лицом "вызова" природы, трудностей и масштабности задач ее преобразования. Это и стало одним из решающих импульсов генезиса речных цивилизаций Крупные реки приобрели функцию хозяйственного "стержня" для обширных относительно компактных территорий, удобных для внутренних связей и вместе с тем способных прокормить значительное население. Возникшее в этих речных долинах типично трудоинтенсивное хозяйство, требовавшее привлечения огромных масс работников под жестким централизованным контролем властей, с уже достаточно развитой системой специализации производства стало экономической основой ранних так называемых восточных деспотий.

Вместе с тем, историческая эволюция речных цивилизаций Старого Света имела далеко не одинаковый характер. Среди них выделяются две большие группы. Цивилизации первого типа сложились в аридных регионах Древнего Востока на обширном пространстве от долины Нила в Северо-Восточной Африке до бассейна Инда в Южной Азии включительно. Цивилизационными центрами этого типа, наряду с Древнеегипетским и Древнеиндским, являлись Междуречье Евфрата и Тигра, а также долины Окса и Яксарта (Амударьи и Сырдарьи) в Средней Азии, Иордана на Ближнем Востоке. Хотя последние и не включались Л.И. Мечниковым в число областей цивилизаций "великих" исторических рек, по характеру генезиса и последующей трансформации они очень близки ведущим речным цивилизациям первого типа.

Речные цивилизации аридного Востока представляют собой наиболее яркий пример экономик, базирующихся на орошаемом земледелии. Обилие тепла, плодородные аллювиальные почвы, а также огромные масштабы гидротехнических работ позволили здесь существенно диверсифицировать сельское хозяйство и интенсифицировать землепользование. Высокая продуктивность поливного земледелия, обеспечивавшая получение и точного продукта, послужила основой беспрецедентного для древних аграрных обществ демографического роста. В то же время сложилась жесткая централизованная, многоступенчатая система государственного управления и принуждения к труду, прежде всего адекватная масштабам и сложности ведения ирригационного хозяйства. Индивид был поставлен под полный контроль государства, частная собственность на землю не возникла -- хотя постепенное разложение сельской общины происходило и здесь.

Народы, населявшие речные оазисы аридного Востока, создали уникальные культуры, именно в них, как до сих пор считается, зародилась письменность, наука, профессиональные искусства. Однако устойчивость сменявшихся аграрных обществ ограничивалась сравнительно непродолжительными, по макроисторическим меркам, хронологическими рамками. История Древнего Востока -- сложное переплетение подъемов и кризисов, зачастую на протяжении существования одной или нескольких преемственных локальных цивилизаций. Социальные и экологические кризисы не просто при этом часто сопутствовали друг другу, но и нередко бывали генетически взаимосвязаны.

Антропогенное воздействие на ландшафты в бассейнах великих исторических рек аридной полосы имело следствием не только обуздание сил природы человеком, преобразование природной среды в интересах социума, но и рост уязвимости общества перед лицом новых экологических "вызовов ". Ирригационные системы важно было не только построить, но и постоянно поддерживать в рабочем состоянии. Зачастую сравнительно незначительного неблагоприятного внешнего толчка (не говоря уже о крупных бедствиях типа засух, войн, других общественных катаклизмов) бывало достаточно, чтобы нарушить социально-экологическое равновесие.

Убыль населения (если она происходила) становилась трудно преодолимым препятствием на пути восстановления трудозатратного хозяйства. В условиях аридизации климата Северной Африки и Передней Азии, усугубленной последствиями прогрессирующего обезлесения, ирригационные сети нередко засыпались песком, после чего их возрождение требовало огромных усилий. Сведение лесов влекло учащение катастрофических наводнений в период разливов рек или аномально интенсивных осадков, быстрое обмеление водоемов в сухой период. Водная и ветровая эрозия, вторичное засоление, заболачивание, дефляция аллювиальных почв стали страшным бичом.

Еще в XIX веке великий американский географ Дж. Марш пришел к выводу и привел убедительные доказательства того, что деятельность человека за несколько тысячелетий существования древних цивилизаций была главной причиной огромных изменений в типах ландшафтов Передней Азии и стран Средиземноморья, что обширные ныне пустынные области в пределах Ближнего и Среднего Востока имели в историческом прошлом богатую растительность и плодородные почвы, многочисленное население (Марш, 1866).

Позднее, в 1920-е гг., археологами были открыты остатки древнейшей индийской цивилизации Хараппы и Мохенджо-Даро, датируемой III тысячелетием до н.э. (почти ровесницы древнеегипетской и шумерской культур) на территории современного Пакистана в долине Инда, где в настоящее время расположена бесплодная пустыня. Английский индолог М. Уилер высказал гипотезу, что гибель цивилизации Хараппы, созданной, судя по всему, дравидоязычными народами Индостана, была связана с вторжением арийских племен в середине II тысячелетия до н.э. (Wheeler, 1968). Однако более авторитетной считается точка зрения, согласно которой протоиндийская цивилизация пришла в упадок значитеельно раньше вторжений ариев (Бонгард-Левин, 1993). Коллапс Хараппы и Мохенджо-Даро, покинутых их насельниками, был обусловлен в основном внутренними причинами, многие из которых вполне вписываются в "модель" полномасштабного социально-экологического кризиса: среди них -- засухи как следствие вырубки лесов, наступление пустыни из Раджастхана, вторичное засоление почв, частые эпидемии; истощение экономических ресурсов Индской долины (Fairservis, 1971); наводнения и острая нехватка воды, вызванная как природными факторами (изменение направления муссонов, изменения русла Инда и его притоков), так и расточительным хозяйствованием (Raikes, 1971).

Одно из самых убедительных свидетельств воздействия речных цивилизаций на природную среду -- история древнего Двуречья. 5-4 тыс. лет до н.э. низовья Тигра Евфрата представляли страну озер и болот, малопригодную для проживания людей. Упорным трудом шумеров, создавших на рубеже 4-3-го тысячелетий до н.э. древнейшую цивилизацию Востока, юг Междуречья преобразился. Но уже в XXIV веке до н.э. страну поразил острейший кризис, связанный со снижением плодородия и засолением почв, и охватил голод. Произошло резкое сокращение посевов зерновых -- в первую очередь пшеницы, которая впоследствии как потребительская культура вообще исчезает из Месопотамии. Вслед за первой фазой засоления в Шумере в ХХ1У-ХХ1 веках до н.э., в Южной Месопотамии еще фиксируется, как минимум, три волны деградации почв и опустынивания, три цикла экологических кризисов (Adams, Nissen, 1972). Сохранение прежней, традиционной системы хозяйствования, сыгравшей выдающуюся роль в подъеме речных цивилизаций, позже стало фактором, предопределившим экономическую и политическую стагнацию аридных областей великих исторических рек, продолжавшуюся и много позже крушения великих цивилизаций древности -- в первом и даже во втором тысячелетиях н.э. Так, по данным В.А. Пуляркина, в средневековом Египте общая площадь обрабатываемых земель за период ХII-ХVIII веков сократилась с более 2 млн. га до 1,2-1,3 млн. га, а в расчете на душу населения примерно с 0,5 до 0,3 га (Липец и др., 1999, с. 107).

Другой тип речных цивилизаций сложился в муссонной Азии, где условия естественного увлажнения были более благоприятными, чем на аридном Востоке. Наряду с речными бассейнами Ганга, Хуанхэ, Янцзы важными, хотя и менее "мощными" цивилизационными субцентрами выступали и долины некоторых рек Юго-Восточной Азии, в том числе Меконга, Иравади и Салуина. Зависимость экономики речных цивилизаций Восточной Азии и юго-востока Индостана от Индостана от ирригации и мелиорации была не столь значительной, как на Ближнем и Среднем Востоке или в Средней Азии, что делало их более устойчивыми, а также предоставляло большее разнообразие возможностей "выбора пути", реализации альтернатив цивилизационной программы. Яркий пример -- Древний Китай. В период, когда в бассейне Хуанхэ только складывалась высокая цивилизация (с начала II тысячелетия до н.э.), ее экономической основой было не рисоводство, а возделывание других видов зерновых (просяных, сорго, некоторых сортов пшениц). Переход к рису произошел позднее и стал убедительным примером смены "кода" программы цивилизационного развития, свидетельством социокультурной и экономической мобильности китайского общества -- вопреки стереотипам его восприятия как сугубо консервативного, инерционного, традиционалистского.

Долина Хуанхэ, а позднее и долина Янцзы также испытывали в древности мощный антропогенный пресс воздействия на природу (Кульпин, 1990), хотя характер экологических проблем здесь был во многом иным, чем в оазисах рек, текущих через пустыни (или через некогда располагавшиеся на их месте саванны). Главное, что отличало прокитайскую цивилизацию от речных цивилизаций аридного Востока, -- это способность к целенаправленной культурной и экономической экспансии на обширные сопредельные пространства. Не к военной или политической экспансии (таковую древние египтяне или ассирийцы вели не менее, а зачастую и более успешно, чем китайцы), а в первую очередь именно культурной и экономической. Возможно, в этом и следует видеть один из ключевых факторов устойчивости китайского аграрного общества.

В эволюционной схеме исторического процесса, по Л.И. Мечникову, вслед за "речным фазисом" развития цивилизаций обозначены "морской" и "океанический" (Мечников, 1924, с.325-339). Однако эта схема, убедительная для западной половины Старого Света, слабее отражает стадийность исторического процесса в его восточной части. В муссонной Азии области "великих исторических рек" стали (еще до наступления нашей эры) ядрами цивилизаций совершенно иного типа, своеобразных "цивилизаций -- субконтинентов" (Китай, Индия). Трансформация такого рода оказалась возможной благодаря последователъному освоению "материнской" речной цивилизацией новых земель за пределами речных долин, что в крупных масштабах было невозможно в аридной Азии. В Китае происходило постепенное "смыкание" двух цивилизационных центров более древнего в бассейне "Желтой реки" (Хуанхэ) и более молодого в бассейн» Голубой реки" (Янцзы) -- за счет плотного заселения и хозяйственного освоения обширных земель Великой Китайской равнины, лежащих между ними. Тем не менее, между северными и южными китайцами сохранились большие субкультурные и этнолингвистические различия. При значительных языково-диалектальных различиях единство культуры Поднебесной цементировалось в значительной мере единой системой иероглифического письма, одинаково понятного южанам и северянам.

В Индии уже во II тысячелетии до н.э. также произошло пространственное смещение эпицентра цивилизации. Долина Ганга уже в Ведический период становится все более значимым очагом цивилизационного процесса по сравнению с ранее вступившим в историческую жизнь бассейном Инда. Именно Гангский бассейн стал выполнять функции основанного территориального плацдарма, с которого велось освоение центральных областей Индостана.

Четвертый этап взаимодействия природы и общества открывается исторической эпохой (приблизительно с VIII века до н.э. по Ш-П века до н.э.), названной выдающимся немецким философом Карлом Ясперсом "осевым временем " ("Achsenzeit") (Ясперс, 1991). Как отмечает К. Ясперс, в эту эпоху были разработаны основные категории которыми мы мыслим и по сей день, заложены основы великих религий, в т.ч. и монотеистических, и сегодня в большой мере определяющих жизнь людей, зародилась философия. В "осевое время" некоторые из локальных цивилизаций -- наследниц великих цивилизаций древности -- выходят за рамки "своих " экологических ниш, постепенно преодолевается их замкнутость, происходит гигантское расширение ойкумены. Моря, ране разделявшие народы и цивилизации, теперь во многих случаях начинают их и соединя

Отношение человека к природе меняется кардинально, причем в разных регионах Старого Света намечаются принципиально разные "каналы" эволюции взаимодействия человека со средой обитания. Человечество преодолевает своего рода точку бифуркации. На западе Старого Света доминирующей становится установка на преображение природы, заявившая о себе в цивилизации классической Античности, которая впитала наследие древних цивилизаций Передней Азии и Египта На востоке Старого Света возникают морально-этические, религиозные, философские учения с иными канонами отношения к природе. Таков, например, китайский путь дао -- установка на примирение с природой, а не на активное ее преобразование. Таковы и установки на достижение гармонии человека с природой, выраженные в великих этических доктринах и религиозных учениях Индии.

Китай, Индия и Средиземноморье становятся после "осевого времени" тремя, автономными и эндогенно развивающимися центрами цивилизационного процесса в Старом Свете. Их автономность сочетается с давними контактами между ними (Конрад, 1966; и др.). Внешний фактор -- взаимодействие с другими культурами -- в наибольшей степени сказался, видимо, в развитии Индийской цивилизации, которая еще задолго до "осевого времени" поддерживала через Иран связи с Ближним Востоком и не позднее, чем с конца второго тысячелетия до н.э. -- установила их и с Китаем. Взаимное влияние друг на друга Восточной Азии и Запада Старого Света было -- вплоть до великих географических открытий -- очень ограниченным.

Аграрные общества муссонной Азии, начиная с "осевого времени", нередко называют "рисовыми цивилизациями ". Особенно широко этот термин используется по отношению к Китаю. Действительно, в Ханьскую эпоху в Китае укореняется новая технология -- заливного рисоводства. Рис -- очень трудоинтенсивная и водоемкая культа, требующая больших затрат на развитие ирригационных сетей даже в условиях муссонного климата. Правда, многие каналы в древнем и средневековом Китае, вопреки широко распространенному мнению, в действительности были не оросительными, а транспортными, необходимыми для централизованного управления гигантской империей. Рисоводство требовало много рабочих рук, поэтому традиции многодетных семей в районах его распространения -- очень давние. С другой стороны, и, видимо, это главное, высокоурожайный и высококалорийный рис мог прокормить гораздо больше людей, чем альтернативные сельскохозяйственные культуры. Не случайно рисоводческие области муссонной Азии стали наиболее плотно населенными на Земном шаре.

В историческом развитии Китайской цивилизации огромное значение имело продвижение ханьцев в районы обитания народов иного культурного круга -- кочевников - степняков на севере и северо-западе, мотыжных земледельцев, архаичных собирателей урожая и охотников в тропических джунглях к югу от Янцзы, горских племен по западной и юго-западной периферии Великой Китайской равнины. Китайский этнос продемонстрировал возможность освоения принципиально разных экологических ниш при сохранении своего цивилизационного и этнокультурного единства. Аккультурация некитайского населения происходила путем ассимиляции этносов, вовлекаемых в орбиту китай-ской культуры, причем даже в тех случаях, когда захватившие Поднебесную "варвары' временно утверждались в ней в качестве "элитного" слоя, правящей этнополитической верхушки, как это было с монголами в XIII веке или с маньчжурами в XVII веке. Демографический градиент" между китайским и некитайским населением был настолько велик, что завоеватели сравнительно быстро растворялись в китайском обществе и в конечном итоге усваивали культуру завоеванной империи.

Вторым крупнейшим очагом продвижения цивилизации в Азии в период после осевого времени" была Индия. Ее распространение шло с Индо-Гангских равнин во внутренние области Декана и на юг Индостана и далее на Цейлон, в полуостровной Индокитай и на острова Малайского архипелага. Опыт Индии уникален в т.ч. и с точки зрения укоренения и распространения экофильных традиций, даже на фоне других обществ муссонной Азии. В Индии почитание природы закреплено разветвленной системой канонов, многочисленных ритуалов и обрядов, эталонов поведения, буддистских и индуистских постулатов об одушевленности всей живой природы и перевоплощении душ, религиозными запретами на причинение вреда всему живому, запечатленными в священных текстах индуизма и возведенными в абсолют в джайнизме.

Культура Индии, ставшей колыбелью великих религий Востока, оказала глубочайшее воздействие на исторический процесс во всей муссонной Азии. Так, на Дальнем Востоке буддизм, проникший туда из Индии, стал (в измененной, махаянистской форме) основной информационной и ценностной доминантой развития обществ, разных по генезису и историческому опыту. Огромное значение имело проникновение индийской культуры и в страны Юго-Восточной Азии, особенно островные. Самые могущественный из средневековых индонезийских государств -- Шривиджайя на Суматре и Маджапах:ит на Яве -- выросли на индо-буддийской культурно-политической основе. Проник-ание ислама в Малайю и на Зондские острова (ХIV-ХVI века) также было обязано в основном не арабам и персам, а выходцам из Индии (в основном из Гуджарата), находившейся тогда под властью мусульманских правителей. В полуостровном Индокитае и странах Малайского архипелага, на пересечении векторов распространения величай-ших культур Азии, сложились локальные типы ''рисовых цивилизаций ".

На западе Старого Света с переходом от бронзового века к железному "фокус цивилизационного процесса сместился из Передней Азии в Средиземноморье. Первым свидетельством этого сдвига стала финикийская колонизация побережья и островов Средиземного моря, начавшаяся еще до "осевого времени".

Финикия с ее великолепным в то время агроклиматическими условиями стала, благодаря исключительному плодородию почв, важнейшим районом зерноводства, а также крупным в международном масштабе очагом ремесел (ткачество и крашение тканей) и духовной культуры (финикийцев читают "первооткрывателями" алфавита). Этот народ создал первую в истории человечества "морскую " цивилизацию.

Уязвимым местом финикийской цивилизации была ограниченность "материнской территории. Нехватка земли, с одной стороны, стимулировала рассеяние этноса по брегам и островам Средиземного моря, с другой стороны, стала фактором упадка страны, когда почвы истощились, а возможности дальнейшего экстенсивного развития земледелия были исчерпаны. Другим слабым местом была разбросанность финикийских колоний н а обширном пространстве при недостаточной связи этих независимых (в т.ч. и политически) единиц друг с другом. Борьба Карфагена, самого могущественного из "наследников" Финикии, с Римом -- ранний пример конфликта талассократии и теллурократии, и его исход весьма поучителен в геополитическом -- и шире -- в геоцивилизационном смысле. Устойчивое развитие цивилизации предполагает прежде всего прочность внутренних связей между ее узловыми структурными элементами. Когда речь идет о цивилизации "сетевого" типа (или о созданной диаспорой), этот принцип особенно важен.

В Средиземноморской Европе переход от архаики к "высокой" цивилизации классической Античности происходит в первой половине и, особенно, в середине I тысячелетия до н.э. В этот период складываются полисная система в континентальной Элладе, средиземноморские и черноморские колонии греков, Римская республика в Италии. В развитии средиземноморских стран Европы огромную роль, безусловно, сыграл переход от архаичного мотыжного земледелия к более производительному плужному. Использование плуга с воловьей тягой дало возможность вовлечь в хозяйственный оборот новые земли, что было невозможно на стадии мотыжного земледелия. Как следствие, культивируемая площадь в расчете на одного работника резко увеличилась, произошел качественный скачок в производительности сельскохозяйственного труда. В прежних цивилизационных центрах запада Старого Света (Египте, Месопотамии) переход от ручного земледелия к пашенному, бывший, конечно, тоже очень важным, не имел все же такого революцинизирующего эффекта. Там земледелие, основанное на ирригации, оставалось "привязанным" к речным оазисам, где дальнейшему росту эффективности агрикультуры препятствовало состояние местных экосистем, много тысячелетий находившихся под мощным антропогенным прессом. Видимо, это одна из главных причин смещения "фокуса" цивилизационного процесса из Передней Азии в Южную Европу.

Характерно, что тенденция к пространственному продвижению эпицентра Западной цивилизации сохранилась и в постантичную эпоху. "Классический" феодализм развивался в первую очередь не в Южной, а в Срединной Европе; самой типичной страной Средневекового Христианского Запада была Франция (Ле Гофф, 1992), на территории которой не отмечалось взлета столь высокой античной культуры, как в Греции, Малой Азии, Италии или приморских районах Испании.

Европейский капитализм, зародившийся в ранних своих формах первоначально в Северной Италии (чуть позже -- во Фландрии), утвердился как господствующий уклад, прежде всего в Северо-Западной Европе -- в Нидерландах и Англии. На каждом новом витке исторического развития интенсивно "осваивалась" адекватная ему экологическая ниша. В том числе и потому, что условия "вызревания" новых социальных структур в прежнем географическом контуре были объективно труднее, а возможности экстенсивного наращивания ресурсопотребления -- значительно хуже, чем в смежных районах.

В целом огромное значение имело формирование на этой стадии трех обширных зон цивилизационного развития, ставших результатом культурной экспансии отмеченных трех исторических центров Старого Света и распространения хозяйственных связей на их периферию. Тихоокеанская зона Азии (с центром в Китае), бассейн Индийского океана (с центром в Индии) и Средиземноморско-Европейская область образовали крупные геоисторические регионы, в каждый из которых могли входить (или могли к ним тяготеть) по нескольку локальных цивилизаций. Такие, уже обладающие известной целостностью и структурностью "цивилизационные пространства", называют по-разному. Ф. Рериг (Roerig, 1933) и Ф. Бродель (1992) обозначают их как (региональные миры-экономики", И. Валлерстайн (Wallerstein, 1976), А. Гундер Франк (Frank, 1978) Амин (Fmin, 1982) -- как (региональные) "мир-системы".