Художественное творчество Федора Шаляпина

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Магнитогорский государственный университет»

Технологический факультет

Кафедра декоративно-прикладных технологий

Художественное творчество Федора Шаляпина

Выполнила студентка 42 гр.

Сафиуллина Нурания Эдуардовна

Проверил: член СХ России, доц.

Осовитный Юрий Григорьевич

Магнитогорск

2013

Как оперный артист Шаляпин не имел себе равных. Созданные им образы Сусанина и Грозного, Мефистофеля и Бориса Годунова, Дон-Кихота и Демона, Дон-Базилио и Сальери и многие другие вошли в сокровищницу совершеннейших творений мирового искусства.

Щедро одаренный природой, он неустанным трудом во всем добивался совершенства. «Беспредельный, феноменальный талант во всем, за что ни берется», -- говорил Рахманинов.

Играя на рояле, скрипке, виолончели, он порой на репетициях брался и за палочку дирижера. В 1917 г. он выступил даже как композитор.

Не обделила природа Шаляпина и литературными способностями. Он писал лирические и юмористические стихи. Его перу принадлежат две книги интересных воспоминаний. Зная английский, французский и итальянский языки, Шаляпин выступал и как поэт-переводчик.

Разносторонность художественных интересов Шаляпина сблизила его с выдающимися представителями русской литературы, музыки и изобразительного искусства. Он дружил с М. Горьким, был близок с А. Чеховым, И. Буниным, Л. Андреевым, А. Куприным, Н. Телешовым, С. Скитальцем. Среди композиторов самым большим его другом был С. Рахманинов. Шаляпин общался с Н. Римским-Корсаковым, Ц. Кюи, А. Гречаниновым. Но больше всего у него было друзей среди художников, которые оказали наиболее сильное воздействие на все его творчество: И. Репин, В. Поленов, И. Левитан, В. Васнецов, В. Серов, К. Коровин, А. Головин, И. Остроухов, В. Мешков. Многие художники и скульпторы запечатлели его в своих произведениях.

Творчество гениального русского артиста Фёдора Ивановича Шаляпина было неразрывно связано с различными видами изобразительного искусства -- живописью, скульптурой, графикой.

Константин Коровин, вспоминая о Шаляпине, писал: «Его влекли все области искусства. Он не мог видеть карандаш, чтобы сейчас не начать рисовать. Где попало -- на скатертях в ресторанах, на меню, карикатуры, меня рисовал, Павла Тучкова».

Держать в руках карандаш или перо, думать или беседовать, подкрепляя свои мысли и слова рисунком, было органической потребностью Шаляпина. Рисунки появлялись всюду, сопровождали его на всех этапах творчества, прошли через всю жизнь артиста. Очень многие из них возникали как импровизация. Вот молодой Шаляпин пишет кому-то экспромт:

Когда-нибудь в свободный час

Прочтите эти строчки

И вспомните, что есть у Вас

Большущий друг, Шаляпин, бас

И что он. . . (ставлю точки).

Вслед за датой -- «С. Петербург. 16.III -- 95» -- и подписью в углу листа под стихотворным экспромтом возникает графический характерный профиль Мефистофеля с хищным искривленным носом, остроконечной бородкой и сверлящим взглядом прищуренного глаза под изломанной бровью. Или Шаляпин беседует с парижскими корреспондентами одной из петербургских газет летом 1911 г. «Стоя у письменного стола, -- пишет репортер, -- он водит карандашом по белому листу бумаги. Красивый великан с голубыми, совсем детскими глазами, он то поправляет рисунок, то бросает карандаш и ходит по комнате, слишком тесной для его гигантских ног. Разговаривая с нами, он то снова возвращается к столу и доделывает контур, то опять начинает маршировать по комнате». Когда Шаляпин кончает свое интервью, он протягивает ошеломленному корреспонденту готовый рисунок. И рядом с тексом беседы в газете появлялся оригинальный шаляпинский шарж, автопортрет, набросок. Рассказывая художнику Остроухову о том, как написал его портрет Яковлев, Федор Иванович тут же несколькими свободными штрихами набросал свою фигуру и основные детали композиции. Этот набросок был настолько убедителен, несмотря на свою схематичность, что тонкий знаток и ценитель искусства Остроухов аккуратно надписал на обороте листа: «Ф. Шаляпин, 7 января 1917 г. рассказывал, как изображает его в Петрограде худ. Яковлев», и приобщил рисунок к своей коллекции.

Шаляпин зачастую иллюстрировал письма к детям миниатюрными рисунками. В конверт вкладывался отдельный листок, весь испещренный изображениями усатого добродушного пожарного в каске, запачканного сажей трубочиста с увесистой круглой гирей на веревке, забавной толстенькой свинки; здесь же очень похожие портретные зарисовки дочерей. Четкие, веселые рисунки понятны и привлекательны, близки детскому видению окружающего мира.

Из гастрольной поездки Шаляпин посылает в Москву открытку. Вслед за пожеланием здоровья и поцелуями, появляется рисунок с подписью: «Это папа с Борькой целуются». Шаляпин нарисовал себя и сына, передав не только сходство, но даже само ощущение звонкого поцелуя в детские губы.

Когда у Шаляпина не оказывалось под рукой бумаги, он брал уголь или гримировальные краски и на стенах артистической уборной рисовал свои автопортреты в ролях. Так было в его уборной Мариинского театра и точно так же выглядела театральная уборная Шаляпина и через двадцать пять лет в Париже. Об этом рассказывала певица К. П. Прозорова, выступавшая вместе с Шаляпиным в 1935 -- 1936 гг.: «Театральная уборная Шаляпина была своеобразным музеем и творческой лабораторией. Стены в свободных от картин местах были испещрены замечательными рисунками углем. Даже во время разговора Шаляпин имел привычку рисовать собеседника. Перед репетицией он набрасывал углем замышляемый образ в разных позах».

Вместо обычного автографа, который у него зачастую просили для альбомов, он рисует на тарелке свое изображение в роли Бориса Годунова, а по краю, наподобие орнамента, располагает шутливую надпись: «Ф. Шаляпин. 4 янв. 911 СПБ. Одной милой барыне на память». Таким же образом он расписал в 1922 г. чайную чашку и блюдце, нарисовав с большим чувством формы на чашке профильный автопортрет, а на блюдце -- женскую голову.

Думать с карандашом в руках, мыслить образами было для Шаляпина столь же обычным, как и петь. «Иногда я заставала отца, -- пишет И. Ф. Шаляпина, -- сидящим в глубокой задумчивости за письменным столом, с пером в руках, на простом клочке бумаги чертил он какие-то рисунки: лица, ноги, руки. В столовой за обедом иногда чертил обгоревшей спичкой прямо на скатерти». К рисунку обращался Шаляпин и при разговорах с театральными художниками, объясняя им свой замысел оформления спектакля, характеризуя костюм или грим какого-нибудь персонажа.

Рисунки рождались и во время дружеских застольных разговоров после закончившегося спектакля, когда Шаляпин зачастую создавал свои лучшие портретные наброски.

Иногда рисунки создавались Шаляпиным в своеобразных турнирах с художниками. В 1913 г. в журнале «Аргус» были помещены два шаржа на Шаляпина. Один из них исполнил художник И. Гранди, другой сам Шаляпин. Шарж Гранди не отличается оригинальностью. Это была довольно обычная карикатура на Шаляпина: портрет со слегка деформированным носом и подбородком и взбитым коком волос над лбом. Шарж Шаляпина отмечен уверенностью и лаконизмом. Он чрезвычайно похоже изобразил себя, наметив линией овал лица, шею распахнутый ворот рубахи, поставив точки на месте глаз, обозначив одинаковыми кружками ноздри и энергичными черточками рот и подбородок.

Шаляпин-художник прежде всего оставался артистом. Он стремился познать самого себя -- свое тело, свое лицо, -- то, из чего он «рисует, лепит и живописует» на сцене. Отсюда большое число автопортретов. В них Шаляпин-художник с карандашом в руках внимательно, придирчиво, черта за чертой разбирал структуру лица и тела Шаляпина-артиста, не уставая рассматривать себя в различных ракурсах, стараясь подметить новые выразительные возможности той или иной линии, исчерпывающе прочувствовать каждое свое движение. Он был предельно искренен, когда в присутствии студентов Академии художеств на реплику Бенуа, что Шаляпин может говорить не только на языке драмы и музыки, но и «на нашем рассказывать» (т. е. на языке изобразительного искусства) -- ответил: «Могу немножко, Александр Николаевич, но главным образом про себя самого. Я ведь себя-то наизусть знаю, пожалуй, и с закрытыми глазами нарисую».

Однако автопортреты Шаляпина не мелочная и сухая фиксация внешности артиста. Они пронизаны чувством, сохраняют жизненный трепет, выражают настроения автора. В этом смысле шаляпинские автопортреты -- подлинные «человеческие документы».

Сейчас известно более двадцати автопортретов Шаляпина в жизни, созданных им, начиная с первых лет XX в. до тридцатых годов. Среди них -- изображения в фас, профильные, во весь рост, поясные и оплечные. Шаляпин зарисовал себя в домашней одежде и во фраке, в шляпе и с развевающимися волосами, на прогулке и после концерта, во время записи для граммофонных пластинок и за дружеской беседой. Многие автопортреты исполнялись на память друзьям, перед отъездом в другой город или на гастроли за границу.

Среди множества автопортретов у Шаляпина был один, особенно им любимый и неоднократно повторенный вариант, где он изображал себя в три четверти, рисуя лишь характерные линии затылка, выпуклого лба, надбровной дуги, щеки, подбородка и шеи. 3десь несколькими четкими штрихами, при завидной экономии изобразительных средств, он добивался удивительной похожести и внутренней выразительности. Сравнивая два таких автопортрета, сделанных Шаляпиным в 1907 и 1908 гг. (один -- подаренный в Америке скрипачке Л. Любошиц, другой -- в Петербурге писателю Ю. Беляеву), видишь, как при общности композиции портретов передана разница внутреннего состояния. В первом автопортрете подчеркнут светский лоск знаменитого певца-гастролера; в петербургском -- больше чувствуются душевная сила и собранность артиста. Различное впечатление от двух, на первый взгляд схожих, автопортретов достигнуто особым характером линии в каждом рисунке. В первом случае нервная, быстрая, прерывистая, во втором -- спокойная, медлительная и плавная. Такое тонкое чувство линии позволяло Шаляпину даже в автопортретах, где не видно ни глаз, ни всего лица, передавать психологическое состояние. Эту особенность шаляпинских автопортретов очень точно описал Асафьев: «У меня есть собственноручный его автопортрет, немногими -- четырнадцатью -- штрихами! он «взял» себя со спины, но, несмотря на это, вы ощущаете его лицо -- и главное -- его острый взгляд, взор!»

К числу таких автопортретов относится помещенный в одном из петербургских журналов. Он представляет особый интерес еще и потому, что служит авторской иллюстрацией к стихотворению Шаляпина.

Пожар, пожар! Горит восток!

На небе солнце кровью блещет,

У ног моих пучина плещет,

И сердце бьется и трепещет,

И жизнь меня зовет вперед.

В лицо мне ветер свежий бьет.

И тьмы уж нет, и утра луч

Разрезал глыбы темных туч.

Портрет усиливает мысли и чувства, выраженные в стихотворении. В повороте головы, чуть отведенной назад, в волосах, как бы откинутых ветром, в напряженности линии, очерчивающей лоб и подбородок, ощущается порыв, устремленность вперед, навстречу безграничным просторам.

В автопортрете, относящемся, вероятнее всего, к 1908 г., Шаляпин изобразил себя после возвращения из триумфального турне по Европе и Америке.

Автопортреты Шаляпина различны по степени завершенности. Среди них встречаются как эскизные наброски-намеки, так и подробные, хорошо проработанные рисунки. Но ни в одном из них нет даже тени манерности, все они пронизаны живым ощущением, и каждый штрих сохраняет легкое движение руки художника. Очень хорошо удавались Шаляпину лаконичные профильные автопортреты.

Шаляпин рисовал автопортреты карандашом, кистью, пером; и только один выполнен в технике офорта. Появлением этого портрета мы обязаны знакомству Шаляпина с выдающимся русским гравером В. В. Матэ, с которым он встречался на выставках и у него дома. Артиста, с его неиссякаемым стремлением к овладению разными видами техники изобразительного искусства, потянуло к резцу, и он, сидя у Матэ за большим, обитым железом столом, выполнил на одном из «гравюрных вечеров» свой автопортрет.

Лучшие из сохранившихся автопортретов Шаляпина относятся к 1918 -- 1921 гг. Создание двух из них связано с выступлением артиста на концерте перед рабочими Орехово-Зуева 6 августа 1918 г. Шаляпин -- на открытой эстраде в саду. Тысячи рабочих, их жены и дети, горячо принимая каждый номер программы, бурно аплодировали и благодарили. После концерта слушатели устроили артисту триумфальные проводы, выстроившись вдоль всего пути с букетами цветов. Сразу же после выступления на листах блокнота Шаляпин набросал два автопортрета. Один из них -- профильный. Красными чернилами свободно и смело дан абрис лица. Между цветом и настроением, заложенным в автопортрете, прямая связь -- он пронизан оптимизмом, ощущением полноты и радости жизни. Второй портрет исполнен карандашом. Авторская надпись точно определяет момент его появления: «Орехово. Концерт. 1918 г. Ф. Шаляпин. Морозову на память».

Вершина шаляпинских автопортретов -- рисунок, подаренный художнику Остроухову в 1921 г. «Милому моему Ильюше, -- гласит подпись, -- от любящего плохого художника». Автопортрет с первого взгляда привлекает простотой и почти классической строгостью исполнения. Ни одного лишнего штриха. Каждая линия предельно точно выявляет форму. Портрет немногословен. Отобраны лишь самые существенные черты, раскрывающие внутреннюю сущность изображенного. Перед нами Шаляпин зрелой творческой поры. За плечами почти тридцатилетний артистический путь, концерты во всех крупных городах России, южной и северной Америки, Европы. Многих друзей молодости, свидетелей бурного творческого взлета, уже нет. Созданы основные оперные партии, прожита большая жизнь. Достоинством и мудростью светится одухотворенное лицо Шаляпина. Во всем его облике нет ничего внешнего, показного, и лишь небрежно повязанный галстук вносит нотку артистического беспорядка. Автопортрет как бы подводит итог самым прекрасным и светлым годам жизни Шаляпина. По художественной значимости он приближается к лучшим портретам артиста, выполненным профессиональными художниками.

Из автопортретов, относящихся к более позднему времени, нам известны очень немногие. Своеобразен портрет, посланный в 1922 г., перед окончательным отъездом за границу, певице М. В. Экскузович (Коваленко). Он напоминает эскиз бюста. Гордая голова на могучей шее, взвихренная шевелюра; резкие энергичные штрихи подчеркивают волевую собранность.

Автопортреты Шаляпина двадцатых--тридцатых годов, опубликованные в немецких, французских и английских газетах, досказывают биографию артиста. Очень знаменательно, что один из последних автопортретов Шаляпина, тосковавшего по родной стране, был назван им «Песнь о Волге».

Иногда с помощью рисунка Шаляпин представлял процесс сценического перевоплощения.

Создание убедительной «оболочки образа», с первого взгляда заставляющей зрителя поверить в его достоверность, занимало в творчестве Шаляпина исключительно важное место. И здесь Шаляпин-художник всегда помогал Шаляпину -- драматическому артисту и певцу. Но прежде чем он брался за карандаш, чтобы зафиксировать свое видение образа, шел длительный процесс постижения существа роли. Чтобы создать правильный «внешний образ», Шаляпин добивался полного его слияния с «духовным образом». В этом слиянии содержания и формы он решающую роль предоставлял воображению. «Чем полнее внешний... образ сольется с духовным образом... тем он будет совершеннее. В этой стадии создания сценического образа вступает в действие воображение -- одно из самых главных орудий художественного творчества. Вообразить, это значит -- вдруг увидеть. Увидеть хорошо, ловко, правдиво. Внешний образ в целом, а затем в характерных деталях. Выражение лица, позу, жест». Свое видение образа Шаляпин немедленно доверял бумаге. Первые наброски давали толчок для его сценического воплощения, а затем продолжалась работа над совершенствованием созданного, над усилением выразительности и обобщенности. С этим связано возникновение рисунков, варьирующих и развивающих первоначальные эскизы грима.

В настоящее время известно более сорока рисунков Шаляпина -- набросков грима и автопортретов в различных ролях. Обычно их появление связано с премьерой или возобновлением спектакля. Существуют шаляпинские рисунки, запечатлевшие его самые значительные творения -- Бориса Годунова, Ивана Грозного, Досифея, Еремку, Мефистофеля, Дон-Кихота, Дон-Базилио.

Во многих рисунках Шаляпин выступает как оригинальный интерпретатор величайших произведений мировой литературы и музыкальной драматургии. Принадлежащие ему изображения Бориса Годунова, Мефистофеля и Дон-Кихота стоят в одном ряду с лучшими иллюстрациями к произведениям Пушкина, Гете и Сервантеса.

Автопортреты Шаляпина в роли Годунова относятся к 1911, 1916 и 1918 гг. В них как бы суммируются и обобщаются раздумья долгих лет. В двух портретах, исполненных в январе 1911 г. в Петербурге, Борис -- властолюбивый, волевой, умудренный в делах государственных муж и одновременно мятущийся человек, угнетенный сознанием своей преступности. Черты Годунова спокойны и суровы, но резкие морщины и тени на лице говорят о тревоге, затаенных думах, мрачных видениях.

В феврале 1916 г. Шаляпин сделал еще один рисунок. Это, по всей вероятности, изображение Бориса в тереме. Фигура Годунова дана легкими энергичными штрихами, почти намеком; голова тщательно прорисована: кудрявые волосы, небольшая борода и темные глаза под густыми нахмуренными бровями. Во всем складе осунувшегося лица, во взгляде, устремленном в пространство, в горьком изломе губ передано душевное состояние Годунова, предчувствующего крушение своих надежд.

В автопортрете в роли Бориса Годунова проявилась незаурядная одаренность Шаляпина как художника-психолога.

В 1902 г. во время гастролей в Киеве Шаляпин исполнил автопортрет в роли Варлаама, сатирически остро передав разгульный характер «боголепного монаси и смиренного странника».

Контрастность образов Бориса и Варлаама отразилась и в манере исполнения рисунков: в первом случае -- сильные, определенные линии и штрихи, во втором -- отрывистые, скользящие.

В декабре 1915 г. отмечалось двадцатипятилетие сценической деятельности Шаляпина. Во многих журналах были помещены статьи о творчестве певца. В юбилейные дни на сцене Мариинского театра была возобновлена постановка оперы Серова «Вражья сила». С этим событием связано создание четырех рисунков, изображающих кузнеца Еремку, роль которого много лет исполнял Федор Иванович. Еремка показан лихо играющим на балалайке. Закатанные до локтя рукава рваной рубахи открывают сильные, мускулистые руки, в которых трепещет инструмент. На Еремке рабочий передник, а взлохмаченные волосы, как обычно у кузнецов, подхвачены тонким ремешком. Лоб прорезан резкими морщинами, лицо страшно перекошено. Самое сильное в рисунке -- глаза Еремки: остановившиеся, помутневшие. В них и скрытая ярость, и изворотливый ум, и вместе с тем отчаяние опустошенного, скатившегося на дно жизни человека. В этом «эскизе к гриму» сказывается особенность многих рисунков Шаляпина: они столь же эмоциональны, как и его сценические образы. И к автопортрету Шаляпина -- Еремки полностью относится запись в дневнике А. Блока, сделанная под впечатлением оперы «Вражья сила»: «Шаляпин в Еремке... достигает изображения пьяной наглости, хитрости, себе на уме, кровавости, ужаса...»

Среди трагических образов русской истории, воплощенных Шаляпиным, один из самых впечатляющих, сильных и целостных -- Иван Грозный. Он изобразил царя в последней картине оперы, когда тот, томимый бессонницей и воспоминаниями, одиноко сидит в своем шатре. Вся фигура Грозного производит впечатление старческой немощи; голова глубоко ушла в плечи, кольчуга повисла на исхудалой, некогда богатырской груди, ноги закрыты теплым покрывалом. Годы оставили свой след и на лице царя. Они прорезали морщинами лоб, залегли глубокими, резкими складками вокруг глаз, носа, побелили волосы. Но неукротим дух Грозного. Сурово сдвинуты его брови, властно сомкнуты губы, глаза устремлены в одну точку.

Перед его взглядом проходит вся жизнь, всплывают образы молодой любви, картины войн, пожаров, мятежей и казней. В своем рисунке Шаляпин отразил трагическое величие Грозного, которое он с колоссальной мощью воплотил на сцене.

В ином плане трактован образ Грозного на рисунке 1914 г. Здесь все подчинено выявлению подозрительности, недоверчивости и жестокости. Все черты лица Грозного резки, колючи; глаза под темными нависшими бровями налиты гневом. Острота образа подчеркнута манерой исполнения -- темные пятна и широкие штрихи создают ощущение контраста света и тени.

Рисункам Шаляпина присуще еще одно редкое качество-- они «музыкальны». Самый «музыкальный» из рисунков Шаляпина -- автопортрет в роли Досифея. Может быть, это впечатление усиливается потому, что он был сделан гримировальными красками в артистической уборной Мариинского театра; в настоящее время он является единственным сохранившимся многоцветным рисунком певца. Музыка Мусоргского звучит в этом автопортрете, появившемся на стене театра 30 ноября 1911 г. Плавная линия четко очерчивает силуэт. Черный монашеский убор, закрывая волосы, обрамляет суровое старческое лицо; седая борода ниспадает на грудь. На потемневшем лице, будто освещенном слабым мерцающим пламенем свечи, необычно светлые и строгие глаза. Взгляд их непреклонен, как и вера Досифея в древние заветы уходящей Руси. Характер этого седобрового старца с резкими складками на переносице, с упрямо сжатыми губами ясен с первого взгляда. В рисунке нет ничего недосказанного. Это человек-монолит, словно высеченный из тысячелетнего уральского гранита, готовый в огонь за свою веру. Манера рисунка -- лаконичного и монументального -- соответствует образу Досифея, как и музыке Мусоргского. В его цветном решении есть отзвуки колорита древнерусских фресок, благодаря чему он воспринимается как внезапно возникший из-под сбитой штукатурки фрагмент росписи в старом храме.

В ноябре 1912 г. были опубликованы три рисунка Шаляпина, изображающие Дон-Базилио, исполненные в связи с премьерой оперы в Мариинском театре. В них Дон-Базилио представлен до пояса в фас, в профиль и отдельно крупно дано его лицо. В этих рисунках Шаляпин исходит прежде всего из обличительных, антиклерикальных тенденций, пронизывающих комедию Бомарше, но несколько приглушенных «сладкозвучной» музыкой Россини. Над черной сутаной, которая окутывает фигуру Базилио, на тонкой шее посажена несуразная, напоминающая тыкву, голова с выбритой макушкой. Длинные худые руки с цепкими пальцами смиренно сложены. Унылый длинный нос нависает над таким же выступающим вперед острым подбородком. Глаза прикрыты, а брови горестно сведены к переносице. Шаляпин как бы анатомирует духовную сущность патера Базилио, готового за определенную мзду благословить все, что потребуют власть имущие. За постной физиономией святоши открываются алчность и жестокость, за внешней убогостью и смирением -- хитрость и мстительность, не знающая границ.

Одаренность Шаляпина-художника исключительно сильно проявилась в создании образа Мефистофеля, одновременно отвлеченно-философского и народно-сказочного. Мефистофеля -- персонажа оперы Гуно «Фауст» Шаляпин изображал не однажды.

Наиболее выразительны два наброска, сделанные в 1917 г., -- Мефистофель, поющий ночную серенаду у дома Маргариты. На одном из них Мефистофель охарактеризован как олицетворение злой иронии, разъедающего скептицизма. Он упивается своим сарказмом. На втором -- Мефистофель, сбросивший маску человека, ликующий сатана. Лицо Мефистофеля искажено, глаза сверкают злобой. Его зубы по-звериному оскалены, кажется, что слышен хлещущий, язвительный смех.

О рисунках к опере Бойто «Мефистофель» мы можем судить только по одному листу. «Дух отрицания» изображен Шаляпиным в тот момент, когда в серой монашеской рясе он впервые встречается с Фаустом на народном празднике. Монашеское одеяние, напоминающее балахон, скрывает фигуру Мефистофеля, но большая голова с клювообразным носом и фосфорически горящими исподлобья глазами выдает тайну серого монаха: это дьявол, пришедший в мир, чтобы растлевать души людей и приносить зло. Набегающие одна на другую извивающиеся линии рисунка создают ощущение осторожных, петляющих шагов Мефистофеля, словно подкрадывающегося к своим жертвам.

В каждую роль Шаляпин вкладывал частицу своего «я», но Дон-Кихот был наиболее «личным» из всех созданий артиста. Особое отношение Шаляпина к «рыцарю печального образа» отразилось в его рисунках, сделанных в феврале 1910 г. в Монте-Карло в дни подготовки спектакля и его премьеры, а также в Москве, где «Дон-Кихот» был показан в Большом театре 12 ноября того же года.

Шаляпин нарисовал Дон-Кихота -- защитника угнетенных, в полном вооружении странствующего рыцаря: в панцире, шлеме, с длинным копьем в руке, и Дон-Кихота -- плененного, обезоруженного, с непокрытой головой. Его лицо изборождено морщинами, а большие глаза по-детски печальны от недетских страданий.

Шаляпин описал своего прекрасного душой и смешного по обличию героя: «Исходя из нутра Дон-Кихота, я увидел его внешность. Вообразил ее себе и, черта за чертою, упорно лепил его фигуру, издали эффектную, вблизи смешную и трогательную. Я дал ему остроконечную бородку, на лбу я взвихрил фантистический хохолок, удлинил его фигуру и поставил ее на слабые, тонкие, длинные ноги. И дал ему ус, -- смешной, положим, но явно претендующий украсить лицо именно испанского рыцаря... И шлему рыцарскому и латам противопоставил доброе, наивное, детское лицо, на котором и улыбка, и слезы, и судорога страдания выходят почему-то особенно трогательными».

Почти каждый рисунок к «Дон-Кихоту» Шаляпин снабдил подписью. «Печальный рыцарь» имя мне, живу для правды и добра», -- написал он на подаренном Коровину наброске Дон-Кихота Ламанчского с огромными скорбными глазами.

Среди изображений Дон-Кихота выделяется одно опубликованное в 1910 г. в журнале «Рампа и жизнь». В нем нет уже ни тени смешного. Это образ высокой трагедии -- образ умирающего Дон-Кихота. В его облике не осталось и следа воинственности, беспомощно разметались волосы, уныло повисли некогда лихо закрученные усы, еще больше ввалились исхудалые щеки, глубоко запали глаза. Но они смотрят в упор, печально и ясно и видят мир не в тумане легенд, а таким, каков он есть. В глазах «рыцаря правды» безмолвный упрек тем, кто смеялся над ним; сожаление к людям, примирившимся с эгоизмом, стяжательством и неспособным понять величие человеческой самоотверженности и доброты. Своеобразна и манера исполнения этого наброска. Тончайшие, как бы колышущиеся линии выявляют форму и одновременно создают впечатление зыбкости, эфемерности изображения.

Известно еще несколько неравноценных набросков Шаляпина в ролях. Среди них -- эскиз грима князя Галицкого к опере «Князь Игорь» Бородина; эскизное изображение Лепорелло в плаще (опера «Дон-Жуан» Моцарта) и автопортрет в роли испанского короля Филиппа в опере «Дон-Карлос» Верди.

Шаляпин-певец знал всегда не только свою партию в опере, но все, даже самые второстепенные. Точно так же Шаляпин-художник не ограничивался лишь рисунками к своей роли, а делал зарисовки и многих других персонажей. Так, он исполнил рисунки, запечатлевшие почти всех действующих лиц «Бориса Годунова». Здесь и льстивый царедворец князь Шуйский, склонившийся в угодливом поклоне, и юный царевич Федор -- сын Годунова, и по-крестьянски повязанная платком, испуганная и проворная мамка, приставленная в услужение к дочери царя, и, наконец, иезуит Рангони -- духовный пастырь честолюбивой Марины Мнишек и тайный агент римско-католической церкви. Последний рисунок, сделанный Шаляпиным в 1913 г., заслуживает пристального внимания. На одном листе дважды дано изображение старого патера, и каждый набросок вносит что-то новое в характеристику лицемерного служителя святого престола. В более крупном наброске Рангони представлен в фас. У него аскетическое лицо. Тяжелые веки опущены, но чувствуется, что под ними затаен пристальный, изучающий взгляд; тонкие злые губы сжаты, и усилием воли им придано подобие улыбки. Во втором наброске голова Рангони дана в небольшом повороте. Здесь уловлен переход от выражения смирения к откровенной жестокости. В этих рисунках Шаляпин умело использовал редкий для него прием растушевки, хорошо промоделировав лицо и голову.

Рисунки Шаляпина, сделанные в процессе подготовки ролей, а также запечатлевшие образы, созданные им на сцене, относятся к числу наиболее ценных произведений Шаляпина-художника. В них проявился его дар психолога, неповторимое умение вживаться в образ.

Однако автопортреты Шаляпина в жизни и ролях не исчерпывают его художественного наследия. Внимательный наблюдатель, жадно тянувшийся к интересным, даровитым людям и всегда окруженный ими, Шаляпин создал целую галерею графических портретов своих современников -- художников, писателей, театральных деятелей и членов своей семьи. Лишь на одном портрете им изображен поэт, умерший почти за четыре десятилетия до рождения великого артиста. Потомки поставили их имена рядом: «В русском искусстве Шаляпин -- эпоха, как Пушкин», -- писал Горький.

В период творческого подъема, обдумывая один из пушкинских образов, в октябре 1913 г. Шаляпин нарисовал карандашом и тушью портрет поэта и подарил его дочери Ирине, надписав: «Моей Аринушке дорогой дарю этот рисунок нашего величайшего художника, дорогого гения А. С. Пушкина».

Рисуя портрет поэта, Шаляпин, конечно, вспомнил прижизненные пушкинские портреты кисти В. А. Тропинина, О. А. Кипренского, гравюру Н. И. Уткина которая имелась в его собрании. Но он изобразил eго по-своему. В своем рисунке Шаляпин акцентировал одухотворенность Пушкина, огромный лоб и широко раскрытые, сверкающие вдохновением глаза. Это образ поэта -- певца свободы и разума, чьи слова из «Вакхической песни» Шаляпин набросал в альбоме одного из своих друзей:

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет,

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Шаляпин умел видеть и понимать духовную красоту людей, с которыми ему приходилось общаться. Подтверждение этого -- портреты Толстого и Римского-Корсакова, исполненные им в конце 1908 г. Шаляпин посетил Льва Николаевича 9 января 1900 г. в его московском доме в Хамовниках. Прошло восемь лет, но в памяти Шаляпина облик Толстого не потускнел, и он быстро набросал его крутой лоб, зоркие глаза под мохнатыми бровями, бороду патриарха. В этом небольшом рисунке он выразил свое преклонение перед «духовным гигантом». Точностью передачи натуры отмечен и портретный набросок Римского-Корсакова. Сделанный через несколько месяцев после смерти композитора, он был своеобразной данью его памяти.

Самый драгоценный среди шаляпинских рисунков, несмотря на его незавершенность, -- портрет Горького. Их дружбой гордилась демократическая Россия.

4 марта 1917 г. в квартире Горького собрались виднейшие деятели культуры. Из своей среды они избрали представителей для разработки документа об охране и развитии искусства в России. В эту группу вошли Горький, Шаляпин, Бенуа, Рерих, Петров-Водкин, Добужинский, Фомин. На следующий день во время совещания Шаляпин на одном листе сделал девятнадцать набросков -- портретов и карикатур; среди них изображения Горького, Бенуа и Рериха.

Бенуа сберег этот редчайший лист и своей рукой надписал, кем, когда и где были сделаны рисунки.

Сидя рядом с Горьким за освещенным вечерним столом, Федор Иванович беглыми штрихами плохо заточенного карандаша, прорывавшего тонкую бумагу, набросал хорошо ему знакомые и любимые черты: чуть скуластое лицо, высокий, прорезанный морщинами лоб, шапку густых коротко остриженных волос, крепко сжатые губы под широкими нависшими усами, усталые глаза. Много замечательных портретов Горького создали лучшие художники России, но маленький шаляпинский набросок не тускнеет среди них. Он навсегда останется свидетельством большой дружбы, ценным историческим и художественным документом.

В 1919 г., после возвращения от Репина из Куоккалы, Чуковский и Блок посетили Шаляпина и рассказали ему о жизни старого живописца, оказавшегося в Финляндии и тоскующего по родине. Под впечатлением их рассказа Шаляпин и набросал портрет Репина. Он нарисовал его одиноко стоящим на берегу Финского залива -- знакомая по многим изображениям, суховатая, легкая, немного сутулая фигура художника, характерная посадка головы. Чувствуется, как Репин, не отводя глаз, часами всматривался в шпили и купола Петрограда и Кронштадта.

В трех набросках запечатлел Шаляпин художника Бенуа: высокий лоб, небольшие усы, бородка клинышком, глаза, скрытые за стеклами пенсне, характерная поза человека, привыкшего думать над книгой, склоняться над рукописью. На каждом из них имеется автограф изображенного -- знак признания портретного сходства.

Шаляпин не однажды рисовал Коровина. На сохранившемся наброске мы видим художника таким, каким он запомнился друзьям: открытое, жизнерадостное и в то же время «несколько иконописное лицо с темной бородкой», -- лицо человека, уверенно и твердо идущего избранным путем.

Шаляпин рисовал и Головина. Во время сеансов, когда художник писал его портреты в ролях, артист имел возможность хорошо изучить лицо друга. И однажды, думая о нем, легкой линией очертил его красивый, энергичный профиль.

Преуспевающий журналист, драматург, театральный рецензент Ю. Д. Беляев не раз писал о Шаляпине, неоднократно беседовал с ним. Федор Иванович доброжелательно относился к нему и во время одной из дружеских пирушек нарисовал его большой портрет. Перед нами весьма дородный, довольный собой человек средних лет; в глазах его веселые искорки, видно, что он остроумен и образован, но склад чувственных губ выдает обостренное самолюбие и стремление хорошо пожить и сладко покушать. Это не человек идейной борьбы и творческого порыва. Треволнения жизни не отразились на его спокойном, гладком лице. Вероятно, желая смягчить впечатление от слишком глубокого прочтения натуры, Шаляпин подписал: «Кажется -- это Юрий Беляев? а. . . впрочем... как Вам угодно».

К лучшим рисункам Шаляпина может быть отнесен также портрет журналиста Н. А. Соколова.

Любой из шаляпинских портретных набросков -- маленькое психологическое исследование. Кого бы он ни изображал -- организатора «Русских сезонов» в Париже С. П. Дягилева, театрального администратора Барского с его глуповатой физиономией человека, претендующего на светскую обворожительность, или неизвестных нам лиц, присутствовавших в 1919 г. на заседании дирекции Мариинского театра, Шаляпин остается верен себе: несколькими точными и быстрыми штрихами передается не только сходство, но выявляется самое основное, определяющее в характере человека.

Шаляпина никогда не покидало чувство юмора. Он был всегда остроумен, мастерски рассказывал забавные истории, анекдотические случаи, изображал в лицах комические сценки. Артист умел подшутить и над собой в веселом устном рассказе или эпиграмме. В 1901 г., приехав в Милан, он перед выступлением в театре «Ла Скала» подарил одной соотечественнице автоэпиграмму:

художественный набросок автопортрет шаляпин

Я здесь в Милане -- страус в клетке

(В Милане страусы так редки),

Милан сбирается смотреть,

Как русский страус будет петь.

И я пою, и звуки тают,

Но в воздух чепчики отнюдь

Здесь, как в России, не бросают.

С молниеносной быстротой Шаляпин набрасывал автошаржи. В начале сентября 1907 г. певец отправился в гастрольное турне по Америке. По дороге, остановившись в Петербурге, он навестил своего друга карикатуриста П. Е. Щербова. В доме художника он сделал два рисунка. Шаляпин изобразил себя огромным детиной с подчеркнуто толстой шеей, непомерно большой верхней губой и задранным носом. Эти преувеличения создают впечатление комической важности, с какой некоторые певцы, пробуя голос, монотонно и нудно тянут звук.

У Шаляпина была излюбленная форма автошаржа, которой он пользовался чаще других: две-три линии очерчивали овал лица, манишку, воротник; завиток означал характерный шаляпинский локон над лбом, два штриха намечали глаза, две жирные точки -- ноздри, еще два штриха -- нос. Такой меткий, очень похожий шаржированный автопортрет из линий и точек не мог не вызывать веселой улыбки. Эти шаржи Шаляпин охотно дарил приятелям.

Отдельные автошаржи Шаляпина воспринимаются почти как политические карикатуры. Таковы его шаржи 1907 г. с немецким орденом. Один из этих рисунков он снабдил подписью: «Это я после свидания с императором Вильгельмом перед отъездом в Америку». Пародируя картину Федотова «Свежий кавалер», артист нарисовал себя в халате. На левой стороне груди прикреплен крест и написано «немецкий орден», а на правой -- орден в виде кукиша с надписью «русский орден». Чертам своего лица Шаляпин придал необычайную напыщенность и важность, якобы вызванную «высочайшей наградой». Так, выражая презрение к ордену, пожалованному ему одним коронованным правителем, он в то же время горько иронизировал над тупым равнодушием монарха российского, ничем не отметившего его многолетнее служение отечественному искусству.

Среди шаляпинских рисунков было немало остроумных шаржей на коллег по оперной сцене, художников, знакомых. В январе 1908 г. Шаляпин встретился со знаменитым итальянским певцом Энрико Карузо, с которым познакомился за семь лет до этого в Милане, где они вместе пели в опере Бойто «Мефистофель». Между артистами установились приятельские отношения. Карузо хорошо рисовал, и возможно, что в ответ на его дружеский шарж Шаляпин исполнил свой. «Вива, Энрико!» -- подписал он под изображением коренастого плотного человека с широким энергичным лицом, короткими усиками и быстрыми черными глазами. Сквозь добрый юмор, которым окрашен шарж, проступает характер Карузо -- открытый, радушный, жизнерадостный.

В одну из веселых минут встречи масленицы Шаляпин сделал шарж на своего друга И. М. Москвина -- артиста Московского Художественного театра. Клок волос, характерные линии широкого носа, рта, чуть намеченный подбородок, пенсне -- несколько штрихов, но облик Москвина схвачен с исчерпывающей полнотой и острым юмором.

Не однажды Шаляпин рисовал забавные карикатуры на И. Г. Дворищина, близкого к нему человека, впоследствии актера и режиссера Мариинского театра. Об этих шаржах упоминалось в одной из петербургских газет: «Кто не знает Исайку Дворищина. Исайка является в буквальном смысле телохранителем Федора Ивановича. Исайка увековечен с Шаляпиным на одной фотографии. Федор Иванович не раз рисовал на него карикатуры». Одна из этих карикатур, исполненная в Монте-Карло в марте 1911 г., сохранилась в собрании Ленинградского театрального музея.

Она имеет развернутый сюжет. «Исайка» -- как его звали Шаляпин и друзья -- изображен в номере гостиницы. Он стоит в длинном халате перед камином и, глядя в зеркало, пробует голос. Из его непомерно открытого рта выскакивают нотные знаки, а от громкого, сотрясающего стены пения даже покосилась картина на стене. Но «Исайка» ничего не замечает: скрестив руки на груди, раздувая ноздри и напрягаясь так, что на шее у него выступил кадык, он любуется собой и сам себя хвалит: «Правду говорит Шаляпин, что нас только двое! .. какое до диез закатываю, чуть горло вчера себе не свихнул...»

Эта карикатура не только веселая насмешка над безудержным увлечением «Исая» пением. Как все шаляпинское, этот рисунок имеет обобщающий смысл. Здесь им высмеяны оперные артисты, любители и поклонники «звучка» -- малоосмысленного пения, желающие покорить публику звучностью голоса, а не художественностью исполнения.

Постоянной мишенью шаляпинского юмора были «господа чиновники» императорских театров. В своих мемуарах Шаляпин писал: «Что мне прежде всего бросилось в глаза на первых порах моего вступления в Мариинский театр, это то, что управителями труппы являются вовсе не наиболее талантливые артисты... а какие-то странные люди с бородами и без бород, в вицмундирах с золотыми пуговицами и с синими бархатными воротниками. Чиновники». Их лощеные фигуры он увековечил в одном из неоконченных шаржей. Как символ бюрократической системы управления искусством предстают четыре чиновника, одинаково безликие в своей застылой тупой важности.

Много родилось под карандашом и пером Шаляпина шаржей и карикатур. Зачастую мы не знаем изображенных лиц, но каждый рисунок полон юмора, а подчас и едкого сарказма.

Творческая неутомимость, присущая Шаляпину, проявилась и в жанровом разнообразии его рисунков. При огромной любви к родной природе, он не мог пройти мимо нее как художник, не отразив в своих зарисовках. Два сохранившихся наброска связаны с впечатлениями Шаляпина от пейзажей окрестностей Ратухина, где он построил на высоком берегу речки Нерли дачу. Мечтая во время напряженной работы об отдыхе среди милой его душе природы, он набрасывал на бумаге эти знакомые в мельчайших подробностях места.

Один из рисунков назван Шаляпиным «Не клюет». На нем запечатлена знакомая каждому рыбаку сценка -- терпеливое и самозабвенное созерцание поплавка, упрямо застывшего на воде. Несколькими сочными пятнами и штрихами Шаляпин наметил широкий водный простор и на нем лодку с двумя неподвижными фигурами рыболовов. Справа над рекой навис густой кустарник и ветвистые деревья. В плотных тенях, в неподвижности воды и листьев хорошо выражена тишина раннего летнего вечера.

Шаляпин прекрасно знал русские леса, поля и реки. Но больше всех других рек любил Волгу. На волжских берегах видел он богатырей, играючи перетаскивающих многопудовые кули и мешки. Здесь он, семнадцатилетний юноша, добираясь из Астрахани в Нижний Новгород на ярмарку, сам грузил и разгружал баржи.

В его память навсегда врезалась песня о дубинушке и ее герои -- волжские бурлаки и грузчики. Одного из них он и нарисовал, создав своеобразную иллюстрацию к своему исполнению народной песни.

Все рисунки Шаляпина согреты любовью к жизни, ее ярким и разнообразным проявлениям. Это оптимистическое мироощущение очень хорошо выражено в его этюде обнаженной женской фигуры, исполненном 5 января 1907 г. Он нарисовал молодую женщину в расцвете сил. Слегка наклонившись над ванной, она пробует, не горяча ли вода, дотрагиваясь до нее кончиками пальцев. В изображении обнаженного тела у Шаляпина нет сухой отвлеченности академических рисунков. Он откровенно любуется своей моделью.

Пейзажи, шаржи, автопортреты Шаляпина отмечены не только талантом, но и определенным мастерством. Это подтверждает интересный двойной портрет Шаляпина, опубликованный в петроградской газете в 1918 г. Рисунок сопровождался надписью: «Загадочная картинка. Перед Вами два портрета Шаляпина: один написан самим артистом, другой -- художником Дени. Какой рисунок принадлежит знаменитому артисту?» При этом под наброском Дени был поставлен автограф Шаляпина. Требуется немало усилий, чтобы установить, какой из этих, одинаково схожих с натурой, выразительных, броских и лаконичных портретов исполнен известным профессиональным карикатуристом и какой артистом-художником.

Конечно, Шаляпин внимательно присматривался к тому, что делали его друзья-художники, усваивая отдельные профессиональные навыки и приемы. Но по манере исполнения лучшие его рисунки совершенно самостоятельны и оригинальны. Своей непосредственностью и артистической одухотворенностью они ассоциируются с рисунками Пушкина.

Графика занимает основное место в наследии Шаляпина-художника, но предпочтение, оказанное ей, объясняется лишь тем, что любой клочок бумаги, карандаш, перо, наконец, спичка чаще попадались под руку и само рисование не требовало особых приспособлений и длительного времени. Между тем живопись тоже влекла Шаляпина. Коровин, говоря о любви артиста к живописи, вспоминал: «Когда приходил ко мне в декоративную мастерскую, то просил меня: «Дай мне хоть собаку пописать». Брал большую кисть и мазал, набирая много краски». Коровин приводит забавную подробность о живописных «опытах» Шаляпина. Посещая мастерскую художника, он часами старательно писал масляными красками чертей, «как-то особенно заворачивая у них хвосты». Об этих веселых картинах напоминает рисунок «Черт». С истинно гоголевским юмором нарисовал Шаляпин проказливого героя народных сказок -- тощего, мохнатого, с уморительно грозной физиономией, с рожками, оттопыренными ушами и с копытцами на тонких ножках. Артист сопроводил рисунок иронической надписью: «Люблю чертей! -- веселая публика, -- а главное и замечательное то, что черту все равно, что о нем говорят, пишут, поют и рисуют».

Приглядевшись в мастерских Коровина, Серова и других живописцев к их работе, Шаляпин стал заниматься пейзажной живописью. Комаровская рассказывает, что в 1911 г. во Франции Шаляпин вместе с Коровиным писал этюды в окрестностях Виши: «Коровин пишет, а Шаляпин пристроится рядом на складном стуле и тоже пишет, поглядывая на этюд Коровина. Тот смеется: «Ты что у меня слизываешь». Во время одной из совместных летних поездок художника и артиста в Ратухино был, по всей видимости, написан пейзаж, под которым стоят две подписи. На нем изображен луг, заросший травой, вдали -- фигурка и красное пятнышко косынки, а по горизонту -- кайма леса.

В 1916 г. Шаляпин решил испробовать свои силы как живописец-портретист. Появление выполненного масляными красками автопортрета связано с позированием артиста сразу четырем художникам. Видя свое изображение у различных по творческому складу живописцев, он захотел сам рассказать о себе языком живописи. И здесь, как и во всем, что он делал, Шаляпин проявил самобытность, выразив свое обобщенное представление о личности артиста. Он написал себя почти в полный рост, в свободном бархатном плаще с открытой шеей и обнаженными руками, скрещенными на груди.

Шаляпин стоит, повернувшись вполоборота, глядя прямо перед собой, как бы представляя образ, который ему предстоит воплотить. Его лицо выражает душевную гармонию и спокойствие. Уверенностью, величием и даже торжественностью веет от всей его фигуры. Вместе с тем в автопортрете нет и намека на какую-либо помпезность или ложную театральность. Замыслу автопортрета отвечает и его строгая монументальная композиция: все второстепенные детали сведены к минимуму, четким силуэтом выделяется фигура на фоне стены. Шаляпин успешно справился с очень трудной задачей живописной передачи тела, хорошо написал лицо и шею, широкими свободными мазками исполнил плащ и фон. Даже если считать верным свидетельство Дворищина, что лицо в портрете было несколько проработано кистью Репина, то общий замысел, композиция и вся живопись автопортрета свидетельствуют о немалых возможностях Шаляпина в этой области искусства.

Помимо автопортрета, Шаляпин осенью 1918 г. исполнил портрет Дворищина. «Сейчас масляными красками писал Исая, -- сообщал Федор Иванович дочери Ирине, -- лицо вышло хорошее, но преступное. Он ругается».

Малое число живописных произведений Шаляпина не позволяет делать широких обобщений, но совершенно очевидно, что его кисть была способна воплотить серьезные замыслы.

Много рисуя, занимаясь живописью, Шаляпин, однако, больше всего любил скульптуру. Коненков сообщил в своей статье очень интересный факт: «Однажды Шаляпин сказал нам, художникам, что он рожден быть скульптором.

Шаляпин действительно обладал даром скульптора. Это ярче всего сказалось в созданных им на сцене живых изваяниях, которые по мощи пластического выражения и драматизму можно приравнять к статуям любимого им Микельанджело.

Коровин вспоминал, что летом Шаляпин мог целые дни проводить на озере и, глядя на отражение в воде, лепить из прибрежной глины свою голову. По-настоящему скульптурой ему удалось заняться лишь однажды, в октябре 1912 г., когда он исполнил свой бюст. История создания автопортрета может быть восстановлена довольно точно. Скульптор Гинцбург посоветовал ему заняться лепкой и сделать скульптурный автопортрет. Шаляпину понравилась эта мысль. Он превратил одну из комнат своего дома в импровизированную студию, привез глину, поставил станок и начал работать. Через несколько дней он пригласил Гинцбурга, и тот был поражен достигнутыми результатами: бюст был очень похож и хорош по лепке. Одним из первых, кто увидел новое произведение, оказался Гиляровский.

Бюст-автопортрет -- своеобразная лирическая исповедь артиста. Он показал себя в сокровенный момент творчества, как бы вслушивающимся в наплывающие звуки. Его взгляд устремлен вдаль. Еще мгновение -- легкий трепет пробежит по лицу, и оно преобразится; губы разомкнутся, и польется песня.

Шаляпин-скульптор не ограничился только одним автопортретом. В 1914 г. в газетах промелькнуло сообщение, что он выполнил бюст К. Коровина.

Шаляпин лепил себя и в ролях. Исполненные в глине и не отлитые в гипсе, эти скульптурные работы безвозвратно погибли.

Неустанные занятия Шаляпина изобразительным искусством в конечном счете были подчинены одной цели, служили его основному призванию -- театру. Точность рисунка, скульптурная ясность формы и живописность -- все это сливалось в шаляпинских гримах. Он был поистине «виртуозом грима», и его сценические портреты столь же впечатляли и убеждали, как произведения живописи и скульптуры.

Мастерству грима Шаляпин учился уже в раннюю пору своей сценической деятельности. Первыми его наставниками в этом деле были драматические актеры, а позже художники. «Живописью на собственной шкуре» Шаляпин занимался больше всего.

Он гримировал для каждой роли не только лицо и шею, но руки и, если было необходимо, тело. Для своего времени это явилось замечательным новшеством. «Когда я вышел на сцену одетый в свой костюм и загримированный, -- писал впоследствии Шаляпин о первом выступлении в роли Мефистофеля в Милане, -- это вызвало настоящую сенсацию, очень лестную для меня. Артисты, хористы, даже рабочие окружили меня, ахая и восторгаясь, точно дети, дотрагивались пальцами, щупали, а увидев, что мускулы у меня подрисованы, окончательно пришли в восторг».

Создав тот или иной сценический портрет, Шаляпин не пользовался им как раз и навсегда данной маской. Старк говорил, что артист постоянно менял свои гримы, добиваясь все большей и большей выразительности. Только в гриме Мефистофеля можно проследить четыре основных варианта, не считая переходных.

Шаляпинский грим создавался в расчете на масштабы больших сцен и громадных театральных залов. Он наносил краски пальцами, изредка прибегая к растушевке, широкими и контрастными мазками «точно лепил свое лицо». При близком рассмотрении такой грим казался беспорядочным сочетанием мазков, но на огромной оперной сцене он производил удивительное по художественному эффекту впечатление. Манера гримировки Шаляпина была родственна живописным приемам Коровина и Врубеля.