Язык в пространстве культурной истории

Равновесие системы достигается подчинением одного «предельного принципа» другому, или их интеграцией в третий. В результате побеждает монизм как принцип системной организации, дающий новый потенциал устойчивости. Задача идеолога, с точки зрения А.А. Богданова, - направлять этот процесс, планомерным воздействием способствовать динамическому равновесию всей системы в целом. Однако даже при сильных внутренних противоречиях система может существовать, сохраняя свою целостность, «если ее организованность перевешивает ее противоречия».

Организационная пластичность системы зависит от гибкости внутрисистемных связей, эффективности и своевременности перегруппировки ее элементов. Она, подчеркивает А.А. Богданов, связана с богатством материала подбора, со степенью и скоростью приспособления системы к среде, к изменяющимся условиям существования. Прогресс «ведёт к усложнению организационных форм... Усложнение, в свою очередь, благоприятно для развития пластичности, так как увеличивает богатство возможных комбинаций. Поэтому..., чем выше организация, тем она сложнее, и пластичнее». Но вместе с тем, возрастание организованности системы связано с разнокачественностью самого этого процесса: рост организованности в одних частях системы ведет к ее уменьшению в других.

Для сохранения идеологической системы особое значение будет иметь «догма», - выраженная в языке потребность уйти от изменений. Отставание теории (религиозной, научной, политической, социальной и т.п.) от потребностей практики; задерживает рост и развитие системы, а часто ведет к ее гибели. В развитии сложных социальных систем особую роль играют идеи, нормы, идеалы и их субординация, иерархия. А.А. Богданов подчёркивает, что их влияние на прогресс социальной системы имеет двоякий характер: через субъективное сознание и посредством влияния на базисные отношения в обществе. Идеология упорядочивает базисные отношения посредством их оформления при помощи своих структурных элементов (идей, идеалов, норм и т.п.). Слишком свободный «идеологический каркас» может привести к разбалансировке социальной системы или к ее ассимилированию другой, более сильной. Но и слишком прочная идеологическая дегрессия может остановить экономико-технологический и социокультурный прогресс системы, привести к ее стагнации и разрушению. Динамика самой системы, определяемая как внутриструктурными связями, так и характером и формами связи с внешней средой, сопряжена с прохождением трех фаз, которые являются фазами организационного оформления системы: это конъюгационная фаза, связанная с выбором оснований, критериев объединения элементов в единую систему, фаза системных дифференциаций и фаза системной консолидации. Трёхфазность характеризует как собственно системную организацию, так и всякий тектологический переход форм. Таким образом, тектология А.А. Богданова выступает как «своего рода архитектурная схема мирового процесса, одинаково охватывающая его целое и отдельные его части, стороны, ступени».

В области субъективного сознания идеология может выступать и как развивающий, и как тормозящий фактор. Внушаемые человеку идеологические догматы и клише парализуют в нем любую критичность, любые попытки самостоятельно мыслить, создать свое миропонимание, реализовать творческие подходы и решения. Вместе с тем А.А. Богданов подчеркивает, что идеология, выступающая в системе организации субъективной жизни не как данность и предзаданность, а как возможность, способствует становлению активного, мыслящего, самостоятельного и творческого субъекта. С точки зрения А.А. Богданова, идеологию можно трактовать как способ организации человеческого опыта, который очерчивает границы допустимого.

Динамика общества сопрягается у А.А. Богданова с обособлением организационной функции, которая помимо идеологии аккумулируется в культуре.

Культура, понимаемая А.А. Богдановым как «сумма приобретений, сделанных человечеством» на всем протяжении его существования, выступает в двух ипостасях: как деятельность и как результат деятельности. Культура закрепляется в коллективном опыте человечества посредством языка, права, морали, эстетических представлений, являясь одним из факторов движения и изменения истории. Кроме языка, все факторы культурного развития подвергаются системной трансформации на основе принципа монизма, понимаемого в этом контексте как принцип объединения, аккумуляции опыта людей, равноправного обмена идеями. В рамках тектологии А.А. Богданова культура рассматривается как фактор относительно независимый, поэтому особое значение имеет развитие общественного сознания посредством идеологии опережающими темпами. А.А.Богданов, выступив с идеей опережающего развития пролетарской культуры, нацеленной на формирование нового человека, пытался создать условия для построения идеального общества реальными людьми. В рамках новой культуры люди соединяются прежде всего с помощью нового языка, лежащего в основе формирования принципиально иного менталитета. Слово должно было создать представление о мире, который еще только предстояло построить. Идеология же должна была не только «обогнать», но и «задавать бытие». При помощи идеологии следовало конституировать новую реальность.

Феноменом, наиболее устойчивым по отношению к воздействию наличного «вредящего» бытия был, с точки зрения, А.А. Богданова, язык. Язык оценивался А.А. Богдановым как первооснова культуры, ее наиболее древний и автономный слой, развивающийся по своим законам и непосредственно влияющий на развитие общественного сознания. Для А.А. Богданова язык обладал свойствами «предпредиката»: он задавал ракурс рассмотрения сущего, наличного бытия, ту точку зрения, «с которой исторический факт воспринимается не таким, каков он на самом деле, а таким, каким его хотят понять...». При этом язык трактовался А.А. Богдановым как форма корреляции взаимосвязей между миром, субъектом и его пониманием этого мира. Язык определялся как необходимое условие трансформации от «бытия здесь» к «бытию там», воспроизводя мифологический круг времени, в котором сосуществуют прошлые и будущие времена, причем будущие времена явлены как проекции и как потенции, как необходимые составляющие интенциональности. В языке примат будущего объясняет «пре-бытие» как онтологический корень «бытия там».

А.А. Богданов подчеркивал, что язык создает когнитивную картину мира, по отношению к которой и выстраиваются субъективные стратегии. Она аккумулирует опыт прошлого и предчувствия будущего. Язык, включая в себя прошлый опыт, облекает его в непроявленные формы, которые, однако, оказывают скрытое влияние и на сегодняшнее и на будущее бытие человека.

Отстаивая исторический характер языка А.А. Богданов вышел на проблему дологического, пралогического мышления, использовав догадки в этой области русских формалистов, символистов и футуристов. Этимологический анализ, который широко применял в своих трудах А.А. Богданов, был нацелен на доказательство существования в прошлом единого языка, связанного с организацией опыта в диффузные комплексы. Этот единый язык служил косвенным обоснованием возможности создания единого общечеловеческого языка в будущем. Поэтому сравнительное языкознание обозначалось А.А. Богдановым как наиболее важная часть его идеологической науки. Занимаясь примитивными языками, А.А. Богданов приблизился к проблеме множественности логик, которая позднее разрабатывалась в рамках культурной антропологии Боасом, Сэпиром, Лукманом и др. Помимо этого, он впервые в отечественной науке говорил о том, что язык аккумулирует не только прошлый опыт, он скрывает и опыт только нарождающийся. Потенции языка всегда шире потребностей общества, полисемия дает возможность минимальными средствами организовать разнообразный социокультурный материал. Но возможен и иной вариант, когда из богатства языка отбирается только «регулярный язык», те структуры, которые связаны с минимизацией опыта. Стратегию использования «обедненного» языка для стандартизации сознания А.А. Богданов и пытался разобрать.

Он полагал, что параллельность социо- и культурогенеза дает возможность при помощи языка управлять общественным сознанием. Согласно А.А. Богданову, в обществе язык существует в рамках трех субсистем: элитной, низовой, пограничной. Такое существование языка приводит к феномену «двоемыслия»: когда структуры языка, перенесенные из одной субсистемы в другую, рождают неадекватное поведение субъекта в рамках его собственной системы. Опрощение языка, заимствование фразеологии низовой культуры, сленга ведет к девальвации языка элитного уровня, к снижению его порождающего значения, к приобретению им «ненормативности». В результате язык не интегрирует, а дезинтегрирует систему, языковое сознание общества распадается на подсистемы, конкурирующие, борющиеся между собой. Язык становится аккумулятором и распространителем отрицательного социального опыта. Упрощение языка, его сознательная архаизация, воспроизведение хтонических структур, выступало для одних слоев способом сохранения (стилизация под речь низовых слоев), для других - способом нападения (примитивизация языка, апофеоз арго и матерной брани воссоздавали в сознании низов ощущение своей силы и безнаказанности). В этих условиях, согласно А.А. Богданову, способом снятия контрарных противоречий в языке становилась его примитивизация, выработка безличных форм, которые не связывались однозначно с процессами языковой идентификации субъектов.

Одновременно данный процесс выступал как способ достижения стабильности социальной системы, способ снятия внутренних противоречий в общественном сознании. Упрощение языка, сообщение ему казенного, обезличенного, внекультурного характера рассматривалось А.А Богдановым и как способ достижения единой формы коммуникационного взаимодействия в рамках всего человечества. В этом контексте понятно требование А. Богданова создать единый общечеловеческий язык, построенный на универсальных семантических единицах, избавленных от полисемии. Возможность единого языка для всего человечества в современных условиях рассматривалось мыслителем как необходимое условие достижения всеобщего равенства в рамках новой социальности.

Примитивизация языка, которая неизбежно шла вслед за его превращением в «унифицированную структуру общения», вела не только к единомыслию, такому желанному для Богданова в его утопической надежде на всеобщее братство всех людей в рамках новой социальности, но и к регрессу в сторону магического мышления, которое не знает противоречий. Словесная магия была сродни тектологии А.А. Богданова: слово становилось способом снятия всех реальных противоречий, аккумулятором фиктивного опыта, экстраполятором лингвистических связей на связь явлений.

Слово для А.А. Богданова - средство программирования нового бытия, средство говорить об этом новом бытии так, как будто оно уже есть. Новый язык предшествовал новому обществу. Но такая постановка вопроса о языке рождала ориентацию сознания на «бытие-там», продуцируя появление феномена «двоемыслия». Рефлексия этого феномена много позже осуществлялась в работах О. Хаксли и Дж. Оруэлла. Идея А. Богданова о преодолении социальных противоречий через духовное слияние всего человечества посредством языка в «монизме понятий» не включала в себя требование экспертизы самой этой идеи. Навязывание определенного образа мышления, определенного способа мышления через и посредством унифицированного и примитивизированного языка обладало принудительно-разрушительной силой. При этом А.А. Богданова интересовала прежде всего конституирующая функция языка, связанная, по его мнению, с возможностью «достраивания» в языке и посредством языка социального и природного мира, придавая ему такую степень целостности и завершенности, которой он лишен в непосредственном бытии, сообщая ему временную и пространственную протяженность, выходящую за пределы непосредственного опыта отдельной личности. А. Богданов не оценил по достоинству и «дисфинитивную логику» русского авангарда. Его интересовал только тот аспект языка, который был связан с социальным и культурным строительством.

Требование единства языка как условия социальной интеграции рождало у А. Богданова убеждение в том, что победа нового общества сопряжена с «войной языков»: установление единого языка вело к поглощению слабых языков более сильным, на основе чего и синтезируется новая лингвистическая система. Тезис о том, что множественность языков является причиной социальных кризисов, причиной несчастий, продуцировал утверждение, согласно которому единство языка является гарантией отсутствия в обществе процессов раздробления, разъединения, сепарации. Совершенство языка - совершенство общества. Само же совершенствование языка сопрягается с унанизмом, с «языкотворчеством» на основе универсализма (универсальные грамматики), устранения полисемии, синонимии и омонимии, преодоления феномена избыточности языка. Такая установка получила название «вербальной аскезы».

А.А. Богданов полагал, что главный недостаток языка - несовершенная система деривации. Если бы она была совершенной, была бы гарантирована согласованность смысла слов, и наука была бы адекватной своему объекту реальности. Он подчеркивал, что совершенствование языка - сознательное вмешательство в социальный контекст бытия. При этом новояз должен иметь «контролируемую эволюцию». Поэтому идеал новояза - не естественные языки, а языки искусственные. Формирование новояза - результат единства двух процессов: планирующей деятельности идеологов и самодеятельности народных масс. Мыслитель отмечал, что реформирование языка - результат сознательной деятельности ученых-лингвистов «под контролем народов». Необходимость волевого вмешательства в язык, по мнению А.А. Богданова, связана с конституированием нового социума. Гомогенность языка - гарант гомогенности общества. Но такая установка порождала понимание языка прежде всего как номинативной системы. Идеальный язык должен был быть продуктом металингвистической активности, ведущей к ремотивации знака. Идеальный язык А.А. Богданова внеметафоричен, в нем нет полисемии, это язык «без остатка, без автономии, без границ, он - чистая таксономия, язык Адама, «прямое отражение»».

Язык будущего А. Богданова - это язык, строящийся на семантических универсалиях. Это идеал тотальной замкнутости, система аггмотинативного типа, построенная на основании «совершенного алфавита». Нетрудно видеть, что идеальный язык А.А. Богданова мог существовать только ценой потери «реальности языка». Он выступал как средство единения в коммуникации, средство освобождения от любых разделений и антагонизмов. Но «не существует никакой знаковой терапии, которая могла бы разрешить идеологические конфликты, просто-напросто потому, что путаница в означаемых, взаимное непонимание между дискурсами, рожденными в специфических исторических ситуациях, не могут быть просто перебоями в функционировании языка, но образуют, напротив, конститутивное измерение последнего».

У А.А. Богданова новое сознание, создаваемое при помощи новояза, определялось приматом политического. Оно строится, прежде всего, на утверждении коллективных интересов, общечеловеческих ценностей. Главная цель политически ориентированного сознания - установление единых оснований мышления, что требовало определенной шаблонности, единообразия мысли. Помимо этого, мышление, строящееся на единообразных основаниях, неизбежно предполагало высокую степень ритуализации: определенное слово рождало строго определенное поведение. Языковая структура повторяла установку на стабильность мира, что было связано с предписанием самой стабильности. Естественный язык в будущем обществе заменялся А.А. Богдановым на ритуально-нормативный. Создавался феномен двуязычия, что и отражалось в двоемыслии как потенциальном способе снятия двуязычных тенденций в семантическом поле языковых значений. Напомним, что двуязычие анализировалось очень подробно А.А. Потебней и относилось им к одному из основных факторов отечественного социо- и культурогенеза. Влияние языка на мышление, сознание и культуру рассматривалось также в работах Л. Якоби, А. Востокова, И. Давыдова, Ф. Буслаева, К. Аксакова, Ф. Фортунатова, И. Бодуэна де Куртэнэ, А. Шахматова, Л. Щербы, Н. Крушевского. Но только у А.А. Богданова эти проблемы достигли особой остроты полемической заостренности.

Согласно идеям А.А. Богданова, переключение с естественного на нормативно-унифицированный язык зависело от места, времени актуализации языка, социальных ролей говорящих. При этом должны были существовать «социальные маркеры», позволяющие переходить с одного языка на другой, которые вырабатывали и контролировали идеологи. Они влияли на скорость перехода на единый общечеловеческий язык, единые способы рассуждения, способы аргументации.

У А.А. Богданова образование нового языка в рамках его тектологии было связано с отождествлением слова и стоящей за ним реальности: с реальным явлением сопоставляется метафора, а с ней уже обращаются как с реальностью. Ритуализация языка предполагает фетишизацию некоторых слов, понятий. Метафора связана с новым мифом, с «сюжетной сверткой». Ритуальный аспект новояза пробуждает архетипические стереотипы, актуализируя древнейшие пласты сознания. Это облегчает манипулирование сознанием масс. Согласно А.А. Богданову, анализ определенных слов и частотности их употребления дает возможность прогнозировать политические реакции, формы политического действия. Общественное сознание постоянно «проигрывает» некоторые варианты, заключенные в семантических структурах слов, в их значениях. Это требует от идеологов особого внимания к языковому оформлению прокламируемых ими идей.

В тектологии А.А. Богданова структура понятия и структура реальности оказываются слиты, связаны, сближены до неразличимости, что дает возможность однозначно моделировать политические ситуации и реакции масс на них. Через очищение языка и мыслей с помощью языка вырабатывается система идей, на основании которых складываются новая картина мира и новые мотивации деятельности человека. Этот механизм изменения общества через лингвистическое программирование, когда мысли соотносятся не с действительностью, а со способностью «верно» говорить об этой действительности, и интересовал больше всего А.А. Богданова. Такая ориентация на лингвистическое программирование неизбежно была связана с убежденностью в том, что новое жизнестроительство сопряжено прежде всего с попытками практически осуществить теоретические конструкции, которые оцениваются как непреложные, непротиворечивые, истинные. Проблема соотношения идеологии и языка, на которую вышел в своих исследованиях А.А. Богданов, была поднята и отрефлексирована гораздо позже, в работах К. Манхейма, П. Бурдье, К. Вольфа, Дж. Лакоффа и других.

А.А. Богданов неоднократно подчеркивал, что для достижения социального единства общества необходимо ввести единый канон языка, на основании которого должна была выравниваться ментальность различных слоев, групп общества. Но при этом было понятно, что каноны могли быть взяты только из фольклорных форм бытования языка. С точки зрения А.А. Богданова, язык нуждался в опрощении, огрублении. Варваризация языка была связана с требованием унификации социально значимого поведения.

Речь объективирует представление человека о мире, о самом себе, о другом, она выражает и моделирует как отношение к реальности, так мотивационные импульсы, заставляющие действовать по отношению к этой реальности именно так, а не иначе. Такая установка в отношении языка, его сознательная канонизация приводили в конечном итоге к тому, что «уступка» мысли навязанному языку оказывалась пагубной для самой мысли: языковая самоцензура нацеливала мысль не на осознание реальности, а на то, чтобы вписаться в заранее приготовленный идеологический канон. Понимание идеи как высшей ценности, закрепляемое в канонизируемом языке, противостоит самосознанию человека. Поэтому совершенно закономерно требование А.А. Богданова об «идеологизации сознания до конца»: это означает перестройку сознания таким образом, что изменяются все ориентации личности, абсолютные ценности уходят на второй план, значимость обретает лишь идеологизированная идея класса, группы, слоя, в рамках которого она была выработана. Отношение к реальности замещается отношением к идее, к ее воплощениям, требующим соответствующих действий. Идея строит при помощи языкового укоренения квазиреальность, в которой человек должен вести себя принципиально иначе, чем в наличном бытии. Поэтому первая задача, согласно А.А. Богданову, - создание квазиязыка, новояза, посредством которого произойдет трансформация сознания в нужном направлении в сторону новой социальности. Претензия идеи на то, что она собственно и является новой реальностью, означает начало претворения самой этой новой реальности, так как человек, помысливший эту реальность, уже готов к ее осуществлению. В этом случае сама идея не мыслится как обозначающая несуществующее. Наличие идеи выступает гарантом существования того, что она обозначает. Идеи, обретающие убедительность благодаря их коррелированности с абсолютными ценностями, обладают огромным потенциалом претворения. Это прекрасно понимал А.А. Богданов. Понимал он также, что на этом пути «приходится искажать истину ради правдоподобия», что «насилие - это разумный поступок разумного существа», что «социальное чувство, делающее людей товарищами в труде, радости и страдании, разовьется вполне свободно только тогда, когда сбросит фетишистскую оболочку нравственности» что «великие цели допускают любые средства».

Таким образом, суть поисков А.А. Богданова стала попытка постижения языка прежде всего как структуры, порождающей идеологию, регламентирующей сознание всех членов общества в условиях, когда «души людей беззаветно раскрылись навстречу будущему, настоящее расплывалось в розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезало из глаз».

Новояз, который А.А.Богданов утверждал как основное средство социокультурных преобразований, способствовал формированию «идеологизированного сознания», которое рождало специфическое самоощущение человека и представление о мире как об особой системе, где все предопределено, составлено, интегрировано по отношению к тому, как «должно быть». Этот мир претворенного должного создавал странное впечатление «своеобразной магии, странной магии, спокойной и холодной, без заклинаний и мистических украшений, но тем более загадочной в своем сверхчеловеческом могуществе». В данном контексте можно согласиться с утверждением Г. Почепцова, который отмечает, что для А.А. Богданова, как, впрочем, и для В.М. Бехтерева, был характерен «перенос центра тяжести с семиотики знака на семиотику человека, в то время как классическая семиотика старательно избегала человека, концентрируясь на знаковом, текстовом варианте семиотики».

Несмотря на неоднозначность их выводов, гениальность этих двух мыслителей проявилась в том, что они впервые в рамках русской общественно-политической мысли конца XIX - начала XX вв. поняли роль языка в процессе манипулирования сознанием и пытались исследовать, каким образом идеологические схемы внедряются в подсознание людей, порождая соответствующий образ реальности с его четкими границами и ограничителями и вызывая прогнозируемые отклики и реакции.

В.М. Бехтерев и А.А. Богданов стремились изучить «коллективные единства с точки зрения их знакового окружения», а также проследить, « как знаковое окружение формирует типологию того или иного поведения», и выявить «новые аспекты взаимоотношений знаковой и незнаковой действительностей».

Они впервые стали акцентировать внимание на том, что вносимые в общество идеи могут грозить деструкцией самого общества и его культуры. Трактуя язык как феномен, связанный с возможностью навязывания человеку и миру его собственных смыслов, они фактически приходили к выводу о том, что язык способен при определенных условиях взять на себя сверхкультурные функции и осуществить «онтологическую диверсию».

Заключение

Язык - одна из самых сложных семиотических систем, представляющая собой не только «рациональное освоение мира, но и специфическую форму антропологически-экзистенциального осмысления целостности и полноты жизни». Именно в таком ракурсе язык интересовал большинство представителей русской общественно-политической мысли конца XIX - начала XX вв. (за исключением профессиональных философов и лингвистов, остающихся на традиционных для лингвистической науки позициях).

Н.И. Безлепкин совершенно справедливо отмечает, что «развитие философии языка в России, как показывает ее история, происходило под влиянием западноевропейской лингвофилософской мысли, что нашло свое отражение в использовании русскими учеными логико-философских методов при изучении языка. Вместе с тем русские языковеды и философы выработали самостоятельный культурно-философский подход, позволивший значительно расширить контекст исследования языковых проблем и в его изучении выйти за традиционные логико-гносеологические рамки». В первую очередь их интересовало соотношение языка и культуры, влияния языка на национальный менталитет и связанные с этим присущие русскому народу формы культурно-значимого поведения и мотивов деятельности.

Русская общественно-политическая мысль конца XIX - начала XX вв. в силу известных причин пыталась уйти от рационализма и панлогизма европейской философской традиции и акцентировала аксиологические трактовки изучаемых объектов. Это в полной мере проявлялось и в отношении языка: у большинства мыслителей этого времени редко можно встретить строгие дефиниции или обоснованные законы существования языковых феноменов.

Скорее, их интересовали «образы языка» (термин Ю.С. Степанова), возникающие в контексте культурофилософских проблем и во многом связанные со сменой (или формированием новых) научных парадигм, стилей философствования и стилей научного мышления.

Начав с осознания традиционных для христианской культуры «богоданности», универсализма и предзаданности языка человеку, когда язык оценивался как «надкультурное», внеисторическое явление, интересующие нас русские мыслители данного времени (П.А. Флоренский, В.В. Розанов, Н.С. Трубецкой, В.М. Бехтерев, А.А. Богданов), опираясь на западно-европейскую философскую традицию и работы западных и отечественных специалистов в области языка (прежде всего В. фон Гумбольдта), вышли затем на понимание языка как этнообразующего явления, лежащего в основе народной ментальносте и специфического национального психотипа.

Идеи В. фон Гумбольдта были чрезвычайно популярны в данное время в России и вместе с концепциями И.-Г. Гердера и Дж. Вико составляли тот методологический посыл, который сыграл существенную роль для понимания культурообразующей функции языка в русской общественно-политической мысли конца XIX - начала XX вв.. В своей работе «О различии человеческого языкового строения» В. фон Гумбольдт подчёркивал «творческий аспект языка» и обосновал положение, согласно которому «язык следует рассматривать не как застывший результат порождения, а как сам процесс порождения». Порождающая способность языка (его «творческая», культуропорождающая способность), по В. фон Гумбольдту, связана с особой «формой» языка: «Язык состоит, помимо уже оформленных элементов, ... главным образом из методов для дальнейшего продолжения работы духа, для которой язык указывает дорогу и форму». Эта «форма» необходима для наиболее полного выражения мысли, что предполагает задействование всех структур языка в «их взаимосвязях и системности».

Совершенно очевидно, что данные идеи В. фон Гумбольдта коренились в традиции, шедшей от Аристотеля и настаивающей на том, что «язык есть орудие мысли». «Орудийные» концепции языка были достаточно ограничены и преодолевались в русской общественно-политической мысли конца XIX - начале XX вв. с помощью привлечения метафизического, теологического и социально-психологического дискурсов. Как отмечает К. Гарднер, русские мыслители «пытались выявить связи между секулярным и религиозным пониманием «слова». Это не был «возврат к византийскому, схоластическому, идеалистическому или какому-то иному способу христианского мышления». Цель была иная - как в можно более полном культурном контексте, учитывая предшествующую отечественную философскую и культурофилософскую традицию, выявить культурообразующую функцию языка.

Для всех выделенных нами мыслителей было характерно расширительное понимание языка как любой семиотической системы и акцентировка его влияния на поведение и сознание людей, на динамику социальных и культурных процессов. Поэтому смысловым центром их «интуиции о языке» становится проблема понимания, взаимодействия, диалога (пусть и мистического, как у П.А. Флоренского), хотя и без ввода в употребление в рамках научного дискурса самого понятия диалога, что произойдет только в работах М.М. Бахтина.

Понимание бытия человека в контексте диалоговых, речевых отношений позволяло осуществить «отход от философии чистого (трансцендентального или эмпирического) анализа сознания и поворот к ответственному обращению с языком как институтом всех общественных институтов, с которым высвобожденная субъективность человека соотносит себя ныне как никогда ранее».

Данная установка давала возможность преодолеть позитивистские трактовки языка и выйти на его рассмотрение в антропологическом и культурно-историческом ракурсах, исследовать вопрос о его культурном статусе, культурно-исторической детерминации и обратном влиянии на культурно-исторические, социально-политические процессы.

С другой стороны, онтолизация слова, его рассмотрение как истинной, духовной среды культурного бытия человека, позволяла трактовать язык как систему, которая вписывает сознание человека в социальный контекст, а истину делает не отвлеченной, но погружённой, связанной с непосредственным бытием. Осознание данного факта способствовало пониманию того, что сам язык представляет варианты возможных изменений.

В контексте социокультурной ситуации в России конца XIX - начала XX вв. данные идеи были чрезвычайно важны и трансформировались в вопрос о наиболее оптимальных, с точки зрения будущего пути развития русского социума, направлениях трансформаций. В русской общественно-политической мысли конца XIX - начала XX вв. в лице изучаемых нами мыслителей язык стал трактоваться как одно из важнейших средств социальных и культурных преобразований. Этому способствовало и развитие системно-структуралистских подходов к языку, согласно которым развивалось несколько мировоззренчески-методологических установок:

- вера в возможность алгебраизации языка;

- убежденность в пластичности, нежёсткой детерминированности языка;

- признание связи языка с конкретными социальными и культурными коллективами людей;

- связь языка с «коллективной рефлексологией» (социальной психологией, когнитивными процессами) и «церебрацией» (нейро-физиологическими процессами);

- язык - это сложная система, единое целое, состоящее из элементов и связывающих их отношений (т.е. «структур»). Эти элементы и отношения таковы, что выступают для познающего духа в виде правил, указывающих ему «путь и метод» обращения как с самим языком, социумом, индивидом и культурой, так и с процессом их познания и преобразования.

Решение вопросов, связанных с культурообразующей функцией языка, с соотношением языка и культуры, позволило исследованным нами представителям культурофилософского направления русской общественно-политической мысли конца XIX - начала XX вв. не только онтологизировать язык (преодолевая ограниченность его «орудийного» богословского, праксиологического, прагматического, позитивистского понимания), но и рассмотреть его в широчайшем контексте как особую энергию, особую действительность, непосредственно связанную с человеком и его социокультурным самоопределением.

В этом плане можно вспомнить дефиницию языка, которую обосновывает известный ученый Ю.С. Степанов: «Язык - это пространство мысли и дом духа».

Именно такой ракурс рассмотрения языка, с нашей точки зрения, наиболее точно определяет специфику его понимания теми представителями русской общественно-политической мысли конца XIX - начала XX вв., работы которых стали основным предметом анализа в данном диссертационном исследовании.

Библиография

язык русская культура историческая

1. Абрамов Б.А. Текст как закрытая система языковых средств //Лингвистика текста. Мат-лы науч. конф. М.,1974.4.1. С.3-4

2. Аксаков К.С. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка // Аксаков К.С. Поли. собр. соч. Т.2. 4.1. М., 1985. С. 142-281

3. Аксаков К.С. О грамматике вообще // Аксаков К.С. Поли. собр. соч. Т.2. 4.1. М., 1985. С. 4 -29

4. Аксаков К.С. Эстетика и литературная критика. М., 1995.

5. Аксаков К.С. О русских глаголах // Поли. собр. соч. Т.2. 4.1. М., 1985. С. 290-417

6. Абызова В.Н. К проблеме соотношения объективного и субъективного в тексте // Текст, контекст, подтекст. М., 1986. С. 23-28

7. Агибалов А.К. Актуальный лексикон как модель адекватного образа мира // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Москва, 2-4 июня 1997 г. М., 1997. С.6-7.

8. Алейников А.Г. Модель речевой деятельности (в терминах теории графа) // Речевое общение: цели, мотивы, средства. М.,1985. С.11-21

9. Алейников А.Г. Об эвристичности акта коммуникации и моделирования //Языковое сознание: стереотипы и творчество. М., 1998. С. 11-21

10. Алмаев Н.А. Парадигмы в исследовании языка и доступ к языковому сознанию // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Москва, 2-4 июня 1997 г. М., 1997. С. 12

11. Апресян Ю.Д. О языке толкований и семантических примитивах // Избр. Труды.Т.2.Интегральное описание языка и системная лексикография.М., 1995.

12. Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995, №1. С. 37-67

13. Апухтин В.Б. Психолингвистическое понимание объективации субъективного в речи/УСемантика текста и проблемы переводам., 1984.С.7-15.

14. Арутюнова Н.Д. Аспекты семантических исследований. М., 1980.

15. Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык (К проблеме языковой «картины мира») // Вопросы языкознания. 1987, №3. С.З -19

16. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.,1998.

17. Астремская Е.В. Проблема семантического структурирования текста при чтении // Функционирование текста в лингвокультурной общности. М., 1989. С.163-169

18. Ахутина Т.В. Порождение речи. Нейролингвистический анализ синтаксиса. М., 1989.

19. БазжинаТ.В. Диалоговые модели как способ описания процесса порождения текста (на материале онтогенеза) // Семантика целого текста. М„ 1987.С.9-10

20. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М, 1979.

21. Баранов А.Н., Крейдлин Г.Е. Структура диалогического текста: лексические показатели минимальных диалогов // Вопросы языкознания. 1992,№З.С.84-93

22. Барт Р. Лингвистика текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. М.,1978. С. 442-449

23. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994.

24. Безлепкин Н.И. Философия языка в России. Спб, 2001.

25. Бейтс Е. Интенции, конвенции и символы // Психолингвистика. М., 1984.

26. Белянин В.П. Психолингвистические аспекты художественного текста М.,1988.

27. Бенвенист Э. Уровни лингвистического анализа // Новое в лингвистике. Bbin.IV. М, 1965.

28. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

29. Березин Ф.М. История русского языкознания. М., 1979.

30. Бехтерев В.М. «Добавление» к «Общим основам рефлексологии». Пг.: Изд. Риккера, 1918.

31. Бехтерев В.М. Внушение и его роль в общественной жизни. СПб., 1903.

32. Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. М., 1995.

33. Библер B.C. Мышление как творчество. Введение в логику мысленного диалога. М., 1975.

34. Библер B.C. О логической ответственности за понятие «диалог культур» // АРХЭ: Ежегодник культурологического семинара. Вып.2.М.,1996. С. 125-146.

35. Библер B.C. На гранях логики и культуры. Книга избранных очерков.М., 1997.

36. Биева Е.Г. К вопросу о факторах, определяющих понимание текста // Уровни текста и методы его лингвистического анализа. М., 1982. С. 67-78

37. Благоева Т.И. Родоначальники славянофильства А.С. Хомяков и И.В. Киреевский. М., 1995.

38. Бледный С.Н. Истоки российского «макиавеллизма». М., 2003.

39. Блумфилд Л. Язык. М., 1968.

40. Богданов А.А.Всеобщая организационная наука (тектология)Т.1-2.М., 2004.

41. Богуславский В.М. Человек в зеркале русского языка, культуры и литературы. М., 1994.

42. Бодалев А.А. Восприятие и понимание человека человеком. М., 1982.

43. Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. М., 1963.

44. Бонецкая Н.К. О филологической школе П.А. Флоренского // Stadia Slavica Academiae Scientiarum hungaricae. T.37. Budapest, 1991-1992

45. Борботько В.Г. Семантическая организация и интерпретация дискурса при конгитивной и эстетической коммуникации // Текст как психолингвистическая реальность. М., 1982. С. 7-13

46. Борботько В.Г. О коммуникативной адекватности и о совершенстве дискурса // Текст как инструмент общения. М, 1983. С. 26-39

47. Борботько В.Г. Игровое начало в деятельности языкового сознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996. С.40-54

48. Брутян Г.И. Язык и картина мира // Философские науки. 1973, №1

49. Бурлаков Ю.А. Механизмы речи и мышления. М., 1995.

50. Бурнацева З.Т., Гусалова Л.Д., Красиков Ю.В., Тотрова З.А. Уровни языкового сознания и образ мира. // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Москва, 2-4 июня 1997 г. М., 1997.С.32-33.

51. Ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989

52. Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю. М., 1937.

53. Вежбицкая А. Культурно-обусловленные сценарии и их конгитивный статус //Язык и структура знания. М., 1990. С.63-85

54. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

55. Величковский Б.М. Современная конгитивная психология. М.,1982.

56. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. М., 1993.

57. Виноградов В.В. История русских лингвистических учений. М., 1988.

58. Виноградова Т.Ю., Салмина Л.М. Специфика моделирования картины мира в разных национальных культурах // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. Москва, 2-4 июня 1997 г. М., 1997. С.35-36

59. Волков А.А. Основы русской риторики. М.,1996.

60. Выготский Л.С. Мышление и речь. М.; Л., 1994.

Размещено на Allbest