Психология массового террора

После этих террористических актов в России и, особенно, через два года в США люди вдруг поняли, что никто не может считать себя защищенным в этом мире. И это понимание оказалось самым ужасным: «Жизнь уже происходит в условиях применения новых типов оружия, причем они не есть результат открытия, а «всего лишь» плод ухищрений злоумышленников, для которых прежние ограничения оказались ничего не значащими. То, что было под внутренним запретом даже для маньяков (ибо разве раньше не было возможности рассылать зараженные письма?), стало возможным. Для обывателя из этого следует, что можно ждать «чего угодно», так как раскрепощенное воображение носителей Зла может теперь подтолкнуть их на самые неожиданные и самые немыслимые действия».

Вот это действительно ужасно: когда страх не просто повторяется, но открывается вероятность его теперь уже бесконечного повторения в будущем. Это оборачивается фобиями и кошмарами.

Фобия определяется как навязчивое интенсивное иррациональное состояние страха, связанного с достаточно определенными объектами или ситуациями, обычно имеющее приобретенный характер. Иногда сильные фобии рассматриваются как особого рода условные эмоциональные реакции. Основой возникновения фобии обычно является сильный стресс. Наиболее известными видами фобий являются агорафобия (страх пребывания на открытых местах), клаустрофобия (боязнь замкнутых пространств), страх смерти и т. д.

Кошмар определяется словарем русского языка как «нечто тягостное, неприятное, отвратительное». В частности, например, это может быть «тяжелый сон с гнетущими видениями» [106] . Кошмаром называется и постоянное, регулярное или периодическое переживание человеком страха и ужаса. Террор основан в том числе и на этом: как «отложенный страх», так и связанное с ним предвосхищение будущего страха приводят человека к ужасу, связанному с постоянными кошмарами. Это могут быть далеко не только сны, но и навязчивые состояния, галлюцинации или другие близкие к ним явления, при которых человек видит наяву, ощущает конкретную угрозу своей жизни и безопасности - например, различного рода галлюцинации или кошмарные видения, устрашающие человека. Террор, в значительной мере, погружает большие массы людей в постоянный кошмар переживания и ожидания смерти.

Обратимся к конкретным примерам иллюстративного плана. Подобные ощущения и переживания отчетливо видны на примере достаточно частного, но типичного случая террора - захвата заложников. В науке давно и хорошо известно:

«Ситуация заложничества является максимально психотравматичной и обладает наибольшим теоретически возможным агрессологическим потенциалом. При ней максимальных значений достигает реальная перспектива смерти, максимально выражена фрустрация потребностей самосохранения - противодействовать невозможно (переживание беспомощной подверженности смертельной угрозе). Столь же максимально выражена фрустрация потребностей самоопределения - отрицается самоценность жизни и личности заложника. Интенсивность переживания угрозы вырастает до масштабов параноидности - переживаются ужас, персекуторность, парализующий страх. Источником этой смертельной угрозы является активный внешний стрессор ~ террористы, которые ставят заложников в ситуацию, характерную для шизофрении, непреодолимой слабости интегративной функции Эго заложников. Поэтому ситуацию можно охарактеризовать как максимально психопатогенную, причем ее агрессологический потенциал усугубляется астенизирующим дискомфортом обстановки выживания»

Заложничество отличается от непосредственной террористической атаки (взрывов, выстрелов) тем, что сразу заставляет человека переживать вероятность скорой смерти. Этого переживания нет при непосредственной атаке - там оно появится спустя время. В ситуации заложничества, напротив, ожидание смерти появляется сразу. Здесь нет той самой паузы, которая обычно дает облегчение эмоциональному состоянию. Более того, в психологическом плане в ситуации заложничества один страх (отсроченный, в виде запоздалых переживаний уже происшедшего захвата заложников) постепенно накладывается на другой страх (ожидания смерти), как бы удваивая переживания. На самом деле они даже не удваиваются, а как бы возводятся в степень: так и возникает максимальный ужас - как страх, умноженный на страх, как страх «в квадрате».

Человеческая психика, однако, устроена парадоксально. Описав все негативные характеристики и субъективные проявления ужаса, нельзя не отметить еще одну, подчас странную его сторону. Она заключается в том, что ужас бывает притягательным. Известно выражение «сладкий ужас»: действительно, иногда человек начинает испытывать парадоксальное удовольствие от медленно накатывающего на него, постепенно овладевающего им и заставляющего цепенеть ужаса. Не случайно в человеческой культуре достаточно большое место занимают, например, детские сказки-»страшилки», кинофильмы-»ужастики», разного рода триллеры. Не случайно кинорежиссер А. Хичкок, создатель первых фильмов ужасов, достиг выдающихся вершин популярности, и зрители, оценивая его кинопродукцию типа фильмов «Психо», «Птицы» или «Детище Франкенштейна», находили психологически удивительную оценку: «Какой ужас!» В этих словах был заключен не страх и не негативная оценка. Напротив, это был восторг и сладостное замирание (оцепенение), выражавшие предельно позитивное отношение.

Значит, ужас не только отталкивает. Переживание ужаса «со стороны», ужаса «понарошку» доставляет удовольствие. Вот почему террористы - умелые режиссеры, постановщики и актеры своеобразной «видеоиндустрии ужасов», никогда не потеряют своего зрителя. Причем, как ни цинично это звучит, благодарного (хотя и не всегда осознающего это) зрителя. Миллионы людей неотрывно смотрели круглосуточный сериал Си-Эн-Эн под названием: «Террористическая атака на Америку». Наверное, они испытывали при этом разные чувства, в том числе и чувства жалости к жертвам, отвращения к террористам. Все они давали соответствующие комментарии, но дело не в этом. Психологически, главное заключается в том, что все они неотрывно смотрели на весь этот ужас. Это подтверждает: ужас обладает огромной притягательной силой. Психологической основой этой притягательной силы выступает открытый еще 3. Фрейдом феномен садомазохизма. Ничего не поделаешь: есть не только люди, любящие причинять насилие по отношению к другим. Помимо этого есть люди, которые любят насилие по отношению к себе и готовы получать от него удовольствие. А еще есть люди, любящие причинять себе боль и испытывать наслаждение от этого. Если верить 3. Фрейду, в глубинах человеческой психики находятся садомазохистские комплексы. Но тогда это значит, что террор, причиняя страдания одним людям (непосредственным жертвам террора), способен доставлять наслаждение не только маньякам-террористам. Тогда это означает, что он удовлетворяет некоторые вполне определенные подсознательные потребности немалого количества и совсем других, совершенно случайных и посторонних людей - зрителей. Более того, даже уступая поначалу эмоциям страха и ужаса как непосредственному следствию террористического акта, со временем именно эти подсознательные установки зрителей берут верх. Это проявилось и совсем недавно.

«Ясно, в сущности, только одно: 11 сентября человечеству был преподан очень масштабный урок и в ответ был ощутим некий всплеск мировой энергии. Энергия была объединяющей - мир был искренне устрашен увиденным и как бы раскрылся для восприятия каких-то новых мыслей. В сущности ведь показано было, насколько мир един в своей беззащитности перед злом. Повеяло было катарсисом, нравственным просветлением, но настроение первых дней как-то удивительно быстро испарилось, энергия ушла в песок, чиновники всех стран потянули одеяло на себя, и миллионы людей с облегчением возвратились в роль телезрителей, которые с нетерпением ждут, когда же им наконец покажут захватывающий сериал под названием «Операция возмездия».

Наличие таких зрителей или, говоря психологическим языком, «свидетелей» делает террор вечным. Пока будут зрители, испытывающие сладострастное, доходящее до оргазма, наслаждение от просмотра сцен насилия, сопереживающие жертвам не на уровне вербального сочувствия, а на уровне испытания тех же самых ощущений боли и гибели, не доводящих до реальной смерти, а лишь «щекочущих нервы» и раздражающих определенные мозговые «центры удовольствия», до тех пор насилие и террор никуда не исчезнут из жизни.

Повторим еще раз: психика парадоксальна. Есть люди, сеющие ужас. Есть люди, ужасающиеся этому. А есть люди, получающие наслаждение от созерцания чужого страдания и ужаса. Это не террористы. Это всего лишь психологическая база террора. Вот почему терроризм был и остается одновременно предметом борьбы для одних людей и предметом восхищения для других. Пока рациональное или просто охранительно-биологическое отторжение ужаса окончательно не возьмет верх, наряду с ним будет существовать и совершенно иррациональный «сладкий ужас», опирающийся на инверсии охранительно-биологических инстинктов. Будем отдавать себе отчет в том, что тот самый «стокгольмский синдром», проявляющийся в сочувствии заложников к террористам, представляет собой еще и скрытое, неосознанное проявление этого самого «сладкого ужаса».

Однако, понимая роль такого иррационального ужаса, наука все-таки стоит на рациональных позициях - потому она и наука, а не «фильм ужасов». Поэтому научный психологический анализ строится на основании рационального или охранительно-биологического поведения большинства людей. Их поведение основано все-таки не на садомазохизме. Страх и ужас у них, даже при отключении рационального мышления, рано или поздно требуют иного поведенческого выхода, связанного со стремлением избежать их. Их ужас - «горький», а не «сладкий». На такой основе развивается паника - как своего рода промежуточное психическое состояние человека между этими сильными отрицательными эмоциями и последующими поведенческими действиями, обусловливаемыми данными эмоциями.

Паника

Так или иначе, но наиболее частым и общим поведенческим следствием эмоциональных переживаний страха и ужаса является массовая паника. Именно такая паника является основным выражением террора как массового явления в его наиболее частом проявлении - как массовая паническая реакция на испытываемый людьми страх и его экстремальную форму - ужас. Паника - один из наиболее заметных видов поведения массы (толпы) и одновременно это особое эмоциональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в стихийных импульсивных действиях. Паника - сложный, промежуточный, психоповеденческий феномен. Соответственно, на основе паники как эмоционально-поведенческого состояния возникают массовые панические толпы со специфическим поведением.

В общепринятом смысле под «паникой» как раз и понимают массовое паническое поведение, обусловленное страхом (ужасом). Об этом напоминает само происхождение термина: слово «паника», почти идентичное во многих языках мира, происходит от имени греческого бога Пана, покровителя пастухов, пастбищ и стад. Его гневу древние греки как раз и приписывали «панику» - безумие стада, бросающегося в пропасть, огонь или воду, внешне без всякой видимой на то причины.

«Начинаясь внезапно, это безумие распространялось с пугающей быстротой и влекло всю массу животных к гибели. Спасающаяся толпа представляет собой типичный случай панического поведения. Известны также многочисленные случаи панического поведения и вне толпы, например, биржевая паника... Иногда эти случаи определяют как панический ажиотаж, которым обозначается массовое возбуждение, сопровождаемое лихорадочной деятельностью, направленной на избавление от возможной опасности».

Обычно выделяются четыре основные группы условий возникновения паники.

Во-первых, это ситуационные условия. Вероятность развития массовых панических настроений и панических действий обычно резко возрастает в периоды особенного обострения текущей ситуации. В частности, эта вероятность заметно нарастает, когда люди напряженно ожидают каких-то нерадостных событий. В таких случаях они становятся особенно восприимчивыми ко всякого рода пугающей информации. Такого рода ожидание может быть и проявлением уже рассмотренного «отсроченного страха». Именно к ситуационным условиям в первую очередь относятся действия террористов.

Во-вторых, это физиологические условия. Усталость, голод, алкогольное или наркотическое опьянение, хроническое недосыпание и тому подобные факторы резко ослабляют людей не только физически, но и психически, снижают их способность быстро и правильно оценить положение дел, делают их более восприимчивыми к эмоциональному заражению и за счет этого как бы снижают пороги воздействия заразительности, повышая вероятность возникновения массовой паники. За счет действия данных факторов значительно снижаются стрессоустойчивость и способность психологического сопротивления людей страху.

В-третьих, психологические условия. Сюда относятся, прежде всего, неожиданность пугающего события, сильное психическое возбуждение, крайнее удивление или испуг людей. Особыми психологическими факторами, расцениваемыми как «естественные активаторы страха», обычно принято считать ощущение боли, чувство одиночества, внезапное изменение привычной стимуляции и стремительное приближение объекта, а также необычность положения и высота, на которой оказывается человек. Считается, что у человека существует даже биологическая предрасположенность реагировать на эти факторы страхом.

В-четвертых, идеологические и социально-психологические условия появления паники. Обычно сюда относится нечеткое осознание людьми общих целей, отсутствие эффективного управления и, как следствие этого, недостаточная сплоченность группы. Реальная практика, а также весьма многочисленные экспериментальные исследования показали, что от этой группы условий в очень значительной мере зависит, сохранит ли общество целостность, единство действий в экстремальной ситуации или распадется на панический человеческий конгломерат, отличающийся всего лишь необычным, вплоть до эксцентричного, поведением каждого, разрушением общих ценностей и норм привычной деятельности исключительно ради своего индивидуального спасения. Так, многочисленные эксперименты прежде всего американских исследователей показали, что в не осознающих общность целей, слабо сплоченных и неструктурированных группах паника провоцируется минимальной опасностью (например, даже опасностью потерять несколько долларов или получить слабый удар током). Напротив, ситуации естественного эксперимента (войны, боевые действия) демонстрируют высокие уровни сплоченности специально подготовленных, тренированных и объединенных общими ценностями (например, патриотизм) и нормами общностей людей.

Возникновение и развитие паники в большинстве описанных случаев связано с действием шокирующего стимула, сразу отличающегося чем-то заведомо необычным (например, сирена, возвещающая начало воздушной тревоги). Частым поводом для паники являются пугающие слухи (прежде всего, так называемые слухи-»пугала»). Эпидемии слухов способны приводить к очень серьезным социальным последствиям. Известно, например, что летом 1917 года в России выдался один из самых обильных урожаев зерновых. Тем не менее уже через два-три месяца, осенью в стране разразился голод, который и стал одним из факторов последовавшей вскоре революции. Голоду способствовала массовая паника, которую вызвали «всего лишь» слухи о возможном предстоящем голоде - паника буквально опустошила прилавки, амбары и закрома. Ожидание и предвосхищение угрозы вызвало страх, страх потребовал действия - так возникла паника.

Для того чтобы привести к настоящей панике, действующий на людей стимул должен быть либо достаточно интенсивным, либо длительным, либо повторяющимся (например, взрыв, сирена, автомобильный клаксон, серия гудков и т. п.). Он должен привлекать к себе, и, как правило, всегда привлекает, сосредоточенное внимание и вызывать эмоциональное состояние подчас неосознанного, животного страха.

Первый этап реакции на такой стимул - как правило, это резкий испуг, потрясение, ощущение сильной неожиданности, шока и одновременно восприятие ситуации как кризисной, критической, угрожающей, и даже безысходной.

Второй этап реакции - обычно замешательство, в которое переходит потрясение, а также связанные с ним хаотичные, индивидуальные, часто совершенно беспорядочные попытки как-то понять, интерпретировать происшедшее событие в рамках прежнего, обычного своего личного опыта или же путем совершенно лихорадочного припоминания аналогичных ситуаций из известного человеку чужого, как бы заимствованного им опыта. С этим связано острое чувство реальной угрозы. Когда необходимость быстрой интерпретации ситуации становится особенно актуальной и требует немедленных действий, именно это ощущение ее остроты часто как раз мешает логическому осмыслению происходящего и вызывает новый страх. Первоначально этот страх обычно сопровождается криком, плачем, двигательной ажитацией. Если такой страх не будет подавлен, то развивается следующая стадия.

Третий этап реакции - усиление интенсивности страха по известным психологическим механизмам «циркулярной реакции» и «эмоционального кружения». Тогда страх одних людей отражается другими, что, в свою очередь, еще больше усиливает страх первых. Усиливающийся страх стремительно снижает уверенность в коллективной способности противостоять критической ситуации и создает у большинства смутное ощущение обреченности. Завершается все это неадекватными действиями, которые обычно представляются людям, охваченным паникой, как раз наоборот, спасительными. Хотя на деле они могут совсем не вести к спасению: это этап «хватания за соломинку», в итоге все равно оборачивающийся паническим бегством (разумеется, за исключением тех случаев, когда бежать людям просто некуда). Тогда может возникать подчеркнуто агрессивное поведение: известно, насколько опасен бывает «загнанный в угол» самый трусливый заяц.

«Панику обычно характеризуют как индивидуалистическое и эгоцентрическое поведение. Это... справедливо в том смысле, что целью такого поведения служит попытка личного спасения, которая не укладывается в признанные нормы и обычаи. Однако паника - это одновременно и массовое поведение, поскольку при ее возникновении осуществляют свое действие механизмы циркулярной реакции, внушения и психического заражения - характерные признаки многих видов стихийного массового поведения».

Четвертый этап реакции - массовое бегство. Паника именно как особый вариант массового поведения реально становится заметной, только проявляясь в реально наблюдаемых феноменах - прежде всего, в массовом бегстве. Рано или поздно именно бегство становится естественным следствием любой паники. Стремление спрятаться, укрыться от надвигающегося страха (ужаса) - естественная реакция. Безоглядное бегство - как правило, апофеоз паники.

Проиллюстрируем уже сказанное литературным примером. Г. Уэллс предельно ярко живописует исход населения из Лондона в панике перед внешним вторжением:

«Стало попадаться больше народу. Беженцы шли изнуренные, угрюмые, грязные, неохотно отвечая на вопросы. Какой-то человек прошел мимо, опустив глаза в землю. Он разговаривал сам с собой; одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары невидимому врагу. После этого приступа бешенства он, не оглядываясь, пошел дальше... Впереди, насколько можно было видеть, вся дорога от Лондона казалась сплошным клокочущим потоком грязных и толкающихся людей, катившимся между двумя рядами вилл. Черное месиво тел становилось более отчетливым у поворота, на миг выступали отдельные лица и фигуры, потом они проносились мимо и снова сливались в сплошную массу, полускрытую облаком пыли.

- Пропустите!.. - раздавались крики. - Дорогу, дорогу!

Руки задних упирались в спины передних... казалось, происходило переселение народов. Трудно описать эти полчища. Это была безликая масса, появлявшаяся из-за угла и исчезавшая за поворотом. По обочине дороги плелись пешеходы, увертываясь от колес экипажей, сталкиваясь, спотыкаясь, падая в канаву. Повозки и экипажи тянулись вплотную друг за другом. Более проворные и нетерпеливые иногда вырывались вперед, заставляя пешеходов жаться к окаймлявшим дорогу оградам и воротам вилл.

- Скорей, скорей! - слышались крики. - Дорогу!

В одной повозке стоял слепой старик в мундире Армии спасения, он размахивал руками со скрюченными пальцами и вопил: «Вечность, вечность!» Он охрип, но кричал пронзительно... Многие сидевшие в экипажах без столку нахлестывали лошадей и переругивались; некоторые сидели неподвижно, жалкие, растерянные; другие грызли руки от жажды или лежали, бессильно растянувшись, в повозках. Глаза лошадей налились кровью, удила были покрыты пеной. Тут были бесчисленные кэбы, коляски, фургоны, тележки, почтовая карета, телега мусорщика с надписью «Приход св. Панкратия», большая платформа для досок, переполненная оборванцами, фургон для перевозки пива с забрызганными свежей кровью колесами.

- Дайте дорогу! - раздавались крики. - Дайте дорогу!

Тут были женщины, бледные и грустные, хорошо одетые, с плачущими и еле передвигавшими ноги детьми; одежда их была вся в пыли, усталые личики заплаканы. Со многими женщинами шли мужья, иногда заботливые, иногда озлобленные и мрачные. Тут же прокладывали себе дорогу оборванцы в выцветших темных лохмотьях, с дикими глазами, зычно кричавшие и цинично ругавшиеся. Рядом с рослыми рабочими, энергично пробиравшимися вперед, жались тщедушные растрепанные люди, похожие по одежде на- клерков или приказчиков.

Но, несмотря на это разнообразие, у всех в толпе было общее выражение: лица у всех были испуганные, измученные; чувствовалось, что всех гонит страх. Всякий шум впереди на дороге, спор из-за места в повозке заставлял всю толпу ускорять шаг. Даже люди, до того напуганные и измученные, что у них подгибались колени, вдруг точно гальванизированные страхом, делались на мгновение более энергичными. Жара и пыль истомили толпу. Кожа пересохла, губы почернели и потрескались. Всех мучила жажда, все устали, все натрудили ноги. Среди диких криков можно было расслышать споры, упреки, стоны, вызванные изнеможением и усталостью; у большинства голоса были хриплые и слабые...»

Пятый этап реакции - завершение паники. Внешне паника обычно заканчивается по мере выхода отдельных индивидов из всеобщего бегства. Либо они это делают по причине усталости, либо - начиная осознавать бессмысленность бегства и возвращаясь в «здравый рассудок». Но паническое поведение не обязательно завершается бегством от опасности. Обычные следствия паники - либо усталость и оцепенение, либо состояние крайней тревожности, возбудимости и готовности к агрессивным действиям. Реже встречаются вторичные проявления паники.

Любопытное исследование проявлений и хронологических этапов развития паники Б современной ситуации аварии на Чернобыльской атомной электростанции в 1986 году было проведено Н. Пуховским. Оно представляет интерес прежде всего потому, что отражает многие черты паники, возникающей и после террористических актов. Как известно, взрыв на ЧАЭС имел естественную природу, но с таким же успехом, однако, он мог быть и следствием террористического акта. Известно также, что во многом схожие переживания испытывали и жертвы террористических актов в Нью-Йорке осенью 2001 года. Это делает данный анализ показательным и в нашем контексте: как известно, 11 сентября 2001 года ожидалось, что один из захваченных террористами самолетов будет направлен на одну из американских атомных электростанций. По всем прогнозам, вероятность таких террористических актов в будущем становится все более высокой - как и вероятность «аутотеррористических», технотронных катастроф.

Ситуация на Чернобыльской АЭС сразу после радиационной аварии (существенно, что субъективные этапы катастрофы оказались прямо связанными с объективно-физическим характером возникшей чрезвычайной угрозы) может быть разделена на четыре основных этапа: 1) шоковый этап, 2) этап «гнетущей неопределенности», 3) этап «разрешения» чрезвычайной ситуации, 4) этап «адаптации» к экстремальности.

1. «Шоковый этап. 26.04-10.05.1986. Авария на четвертом блоке «обрушилась как гром среди ясного неба» и первоначально не воспринималась в своем истинном значении. Так, инженер-оператор управления, находившийся в ночь аварии на берегу теплообменника со своим малолетним сыном на рыбалке, посадив сына на плечи, с интересом рассматривал на другом берегу «оранжевое сияние». Спустя три месяца... он с заметным аффектом недоумения отмечал, что как специалист-ядерщик обязан был понимать опасность своих действий для себя и для сына, но «...в голове не укладывалось». В течение первых суток среди всех, знавших о событии, царила атмосфера растерянности и неспособности осмыслить происходящее. Дежурный персонал совершал инспекционные действия без соблюдения правил радиационной безопасности или с прямым их нарушением. Как средство поддержания работоспособности использовался алкоголь в «ударных» дозировках».

В последующие дни, по мере распространения информации среди населения, отмечались панические реакции в семьях операторов - жителей г. Припять. Среди молодежи фиксировались острые поведенческие расстройства по типу «пир во время чумы», связанные с многочисленными алкогольно-сексуальными эксцессами. На первом этапе психотравма имела двойственный, внутренне противоречивый характер.

Сознание апокалиптического компонента, переживание смертельной опасности вступало в конфликт с мистически бесплотным характером угрозы. Это создавало для одних людей атмосферу «царства невидимой смерти», а для других - ситуацию непонятной политической игры.

2. «Этап «гнетущей неопределенности». 10.05-01.08.1986. Постепенно... специалисты осознают истинный масштаб технологической и человеческой катастрофы. Справиться с последствиями аварии не удается, стратегии борьбы пока не существует. Необходимы постоянный дозиметрический контроль, соблюдение строжайших правил индивидуальной защиты в условиях все возрастающего радиоактивного загрязнения. Для работников ЧАЭС все это означает растущее осознание личной и семейной трагедии, они все в большей степени интеллектуально перерабатывают сам механизм аварии».

В связи с эвакуацией началось резкое расслоение персонала - формируются группы специалистов, в буквальном смысле слова жертвующих собой на начавшихся работах по ликвидации последствий аварии. Другая часть персонала покидала зону поражения. Взаимоотношения между группами уже изначально были предельно холодными, и психологически это абсолютно понятно. Оставшиеся на станции живут и работают в «боевой» обстановке: «семьи эвакуированы, дома оставлены, имущество безвозвратно потеряно, благосостояние разрушено». У них доминирует выраженное переживание трагизма происходящего, пронизывающее всю психику, а также сильные чувства утраты и потери, порождающие переживания вины, отвращения и стыда, манифестные тревожно-депрессивные расстройства в связи с «самоупреками» в действительных или мнимых упущениях.

3. «Этап «разрешения» чрезвычайной ситуации. 01.08-25.09.1986 (до дня завершения сооружения саркофага). За это время в макросоциальном плане разрешилась проблема стратегиии тактики борьбы с последствиями аварии, начались работы по сооружению саркофага, была оценена степень вредности и опасности труда, отработаны методы и способы коллективной и индивидуальной защиты. Для большинства... стали близки к разрешению (или разрешились) психотравмирующие обстоятельства семейного, имущественного и профессионального порядка. На первое место среди переживаний постепенно вышли заботы и планы, а не драмы и трагедии, сформировалась психическая адаптация к особо вредным условиям труда, который, несмотря на вредность, постепенно становится рутинным; в то же время явно накапливается утомление».

Выявляются астенические, депрессивные, дисфорические расстройства, а также расстройства психики и поведения, связанные со злоупотреблением алкоголем. Падает трудоспособность, нарушаются внимание и память. Выявляются эмоциональная лабильность, расстройства сна, потеря аппетита и веса, мышечная слабость и разбитость. Упоминание темы аварии на четвертом блоке вызывало аффективно окрашенный отказ «обсуждать эту тему с неспециалистами». Преобладала депрессивная оценка происходящего, аффект «мучительного недоумения», идеи «косвенной вины», «готовности к искуплению», сосредоточенность на психотравмирующих событиях аварии, горечь и озлобленность. Устойчивым был злобно-тоскливо-напряженный аффект, на фоне которого спонтанно или при незначительных поводах выявлялись реакции враждебного недоверия, отчужденности, настороженности. Настроения колебались от мрачной подавленности к злобно-дурашливому веселью с язвительными, оскорбительными выпадами в адрес окружающих. Сформировалась особая радиационная субкультура, для которой было характерно использование обычных слов в иных, метафорических значениях. Так, строка из популярной в то время песни В. Леонтьева «Светофор» («...все бегут, бегут, бегут, а он им светит; все бегут, бегут, бегут, а он горит...») подразумевала состояние разрушенного реактора и панику населения в связи с аварией.

4. «Этап «адаптации» к экстремальным нагрузкам. 26.09.1986 - вплоть до запуска второго блока ЧАЭС. В этот период на первый план вышли экстремально-физиологические факторы - резко увеличенные профессиональные нагрузки, усугубляемые вахтовой системой работы, накоплением дозы облучения, необходимостью соблюдать правила радиационной защиты... В содержании переживаний операторов на первый план вышли житейские планы, бытовые заботы. Заметное звучание получили темы государственных компенсаций, получения нового жилья, адекватного вознаграждения за тяжелый труд в экстремальной обстановке».

Таким образом, психологическая ситуация на ЧАЭС постепенно менялась по пути от чрезвычайной, психотравмирующей, мистически-грозной - уже к экстремально-физиологической, профессионально рутинно-вредной. За это время переживания людей прошли путь от шоковой растерянности и паники, аффекта недоумения, через жестокую и(или) хроническую тревогу, чувства вины, стыда, отвращения к адаптации - к экстремальным нагрузкам.

По сути, данные этапы почти полностью соответствуют перечисленным выше общим этапам развития паники. Присутствуют и шок, и определенное оцепенение, и другие этапы. Единственное, что связано со спецификой именно такой, техногенной ситуации - это отсутствие случаев стихийного массового бегства (оно наблюдалось только среди не связанного прямо с ЧАЭС мирного населения). Это, естественно, объясняется наличием фактора организации - все-таки здесь паника проходила в несколько «стертой», смазанной форме, и наличие организации, а также организационной дисциплины камуфлирует обычную стихийность паники.

Оценивая же весь цикл панического поведения, надо иметь в виду следующие три момента.

Во-первых, если интенсивность первоначального стимула очень велика, то все предыдущие, до бегства, этапы могут «свертываться». Это продемонстрировала паника в Хиросиме и Нагасаки сразу же после сброса американских атомных бомб. Внешне данных этапов может как бы вообще не быть - тогда только бегство становится непосредственной индивидуальной реакцией на панический стимул. Индивидуальной, но одинаковой для многих людей - соответственно, массовой.

Во-вторых, словесное обозначение пугающего стимула в условиях его ожидания может само непосредственно вызвать реакцию страха и панику даже до его появления. Так, страхом и паническим бегством реагировали солдаты в Первую мировую войну на один только крик: «Газы!» Для разгона протестных демонстраций во всем мире иногда бывает достаточно одного только крика «Полиция!» или «Они вооружены!», «Спасайтесь!» и т. д. Как известно, только одна фраза-»страшилка» («Русские идут!») на долгое время предопределила и саму «холодную войну», и ужас западных стран от ожидаемого «вторжения советских войск», и всю мировую политику.

В-третьих, всегда надо принимать во внимание ряд специфических факторов: общую социально-политическую атмосферу, в которой происходят события, характер и степень угрозы, глубину и объективность информации об этой угрозе и т. д. Это имеет значение для прекращения или даже предотвращения паники. Оценивая все ту же кризисную ситуацию на ЧАЭС например, надо иметь в виду, что сотрудники АЭС относятся к «профессиональной элите», специально подготовлены к возможным радиационным авариям и проходят специальный отбор по состоянию психического здоровья.

Агрессия

Не менее заметным, а часто даже более важным видом поведения толпы является стихийная агрессия, обычно определяемая как массовые враждебные действия, направленные на нанесение страдания, физического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение данной массой (толпой) других людей или общностей. Это тоже террор, только как бы с другой стороны: террор массы, подчас направленный против тех террористов, которые поначалу вызвали страх, ужас и панику самой этой массы. В свое время, анализ конкретной ситуации показал нам:

«На гребне массового страха обычно вскипает такая «волна» отчаянной агрессивности, которая может опрокинуть любой политический авианосец. И тогда обломки погребут всех, кто был в этом Ноевом ковчеге, - и «чистых», и «нечистых», и «левых», и «правых».

Психологически, за внешне стихийной агрессией - разрушительным поведением всегда стоит внутренняя агрессивность - эмоциональное состояние, в основе которого лежат гнев и раздражение, возникающее как реакция на фрустрацию, то есть на переживание непреодолимости каких-то неожиданных барьеров или недоступность чего-то желанного. Такое состояние может возникать как реакция на ту фрустрацию, которую вызывает террор. Действительно, террор создает фрустрацию, прерывая спокойную жизнь, создавая барьеры для ее нормального течения. Размеренно живущий человек, сталкиваясь с террором, испытывает ощущение непреодолимой преграды на пути самой его жизни и безопасности.

Вернемся к приведенным выше описаниям переживаний американской девушки Джулии, возникшим у нее вследствие нападения грабителя. После того как этот бандит выхватил у нее сумку и убежал, у девушки сразу же возник новый сложный комплекс эмоциональных переживаний:

«Я стояла на улице в ошеломленном оцепенении, а потов вдруг совершенно внезапно и без всякой видимой причины почувствовала дикую злость. Я так разозлилась, что у меня даже потемнело в глазах. Помню, как я пронзительно завизжала и, стиснув кулаки, в слепой ярости бросилась догонять негодяя. Я бежала и думала: «Как он посмел? Это неправда! Это сон!» А потом, когда вспомнила, что в сумке были деньги и подарки, разозлилась уже на себя за то, что не могу бежать быстрее.

Я не догнала его и очень рада этому. Я понятия не имею, что сделала бы, если б догнала его! Всю ночь меня душила ярость. Я чувствовала себя невероятно сильной. Мне хотелось крушить все вокруг, хотелось бить и ломать вещи. И еще мне хотелось разыскать мерзавца и поквитаться с ним. Мой приятель, видя мое состояние, позволил мне побить все пустые бутылки, что были у него в ванной. Я никогда не забуду то злорадное удовольствие, которое я испытала, слыша звон бьющегося стекла. Вряд ли когда-нибудь я вновь смогу с таким же образом выплеснуть свой гнев, но никогда не забуду, с каким восторгом я била о белую ванну бутылку за бутылкой».

После нападения террористов, вызвавших массовый страх, тоже всегда возникает психологическая потребность «побить посуду». Вспомним еще раз реакции населения на взрывы жилых домов в Москве осенью 1999 года и взрывы небоскребов в Нью-Йорке осенью 2001 года. Сравнивая эти события, социологи верно писали по «горячим следам» происшедшего:

«Еще одна аналогия - это нетерпеливое выстраивание образа врага как первоочередная реакция на пережитый стресс. «Кто?!» И вот простое объяснение- «исламский след». Разве не так реагировала Россия, когда после взрывов в Москве появился только намек на «чеченский след»? Тогда российское общественное мнение дало карт-бланш на «антитеррористическую операцию» в Чечне, а сегодня американцы - на «акцию возмездия» в Афганистане. Хотя с точки зрения «чистой логики» и «чистой юриспруденции» ни действия в Чечне, ни действия в Афганистане по-настоящему не обоснованы. Только косвенные улики, только мифологизированные имена (Басаев, Хаттаб, с одной стороны, и бен-Ладен, «Аль-Каида» - с другой), только не находящие выхода горечь и ярость...».

Эти приведенные аналогии совершенно не случайны. Они хорошо отражают вполне типизированные реакции обыденного, массового сознания на крупномасштабные ментальные, психические потрясения. А также они достаточно хорошо отражают и типизированные реакции властей на то, что же происходит в головах и сердцах потрясенных соотечественников. Посмотрим, например, на практически одинаковое поведение лидеров России и США в периоды совершения террористических актов в России и США, и оценим совпадение результатов этого поведения.

Массовая агрессивность порождает массовую потребность в военном вожде. Так было у индейских племен, так и осталось поныне. После взрывов в Москве перед народом России выступил В. Путин, назначенный премьер-министром за шесть недель до этого, в начале августа 1999 года. Он обратился в тот момент по телевидению к людям, находившимся примерно в одинаковом психологическом состоянии. В. Путин заявил о необходимости «мочить» террористов везде, где удастся их найти - даже в туалете, и объявил о начале новой, второй чеченской кампании. Тогда на короткое время мысли и ощущения жителей России были синхронизованы террором; индивидуальные различия между ними отступили на второй план, так как шок завладел всеми-и все стали в этом смысле похожими. В. Путин своим выступлением попал «в резонанс» массовым настроениям, и его рейтинг (до этого стабильно державшийся шесть недель на уровне 2% - страна просто не замечала появления нового руководителя) стал расти на 4-5 процентных пунктов в неделю в течение четырех месяцев - вплоть до невиданного в России уровня 57 % в январе 2000 года. И Россия начала новую чеченскую войну: в надежде хотя бы на этот раз победить террор во главе с таким военным вождем.

Относительно рекордных показателей рейтинга президента США Дж. Буша, по данным всех социологических опросов после 11 сентября 2001 года, хорошо известно: около 90% американцев выразили ему поддержку, чего не было в Америке за почти 60-летний период систематических опросов населения. «Для объяснения этого феномена достаточно... заменить фамилию «Путин» на «Буш» в предыдущем абзаце» [115] . Откинем в сторону все до сих пор бытующие спекуляции на тему «подстроенности» терактов спецслужбами в интересах политического и военно-промышленного руководства стран - это мало что объясняет. В 1999 году Запад не понимал новую российскую войну в Чечне - не понимал психологического состояния жертвы террора и ее потребности «мочить» врага; расценивал общенациональную консолидацию вокруг идеи отпора как «имперскую дикость». Через два года, пережив нечто весьма похожее, американцы бросились бомбить Афганистан, и резко изменили тональность в оценках российских событий. Странно было бы предполагать, что в США будет какая-то иная реакция на жесткий вызов террористов, нежели в России, - действуют единые психологические закономерности. «Месть!» - такие надписи, по свидетельству прессы, во множестве появились на автомобилях американцев в 2001 году, сразу после 11 сентября.

В том, что США быстро сублимируют бушующие страсти в акции возмездия, не сомневался никто. Одинокие голоса тех, кто предлагал все-таки «разобраться, доказать, обосновать», были едва слышны в общем возмущенном гуле массового сознания, требовавшего: «Доставить живым или мертвым!» Именно этот слоган-девиз, как бы реанимирующий архетип «старого доброго» американского шерифа, самоотверженно преследующего злоумышленника, стал самым ключевым в начальной фазе войны США против «международного терроризма». Здесь воедино соединились две, стихийная массовая и организованная армейская, формы агрессии.

Как известно, стихийная агрессия психологически достаточно отличается от агрессии организованной, при которой солдаты атакующей армии, например, вполне могут не испытывать сильных эмоций к своим противникам, даже убивая их, именно высоким эмоциональным накалом. На практике стихийная массовая агрессия всегда сопровождается еще и, дополнительно, сильными эмоциями негативного комплекса типа гнева, враждебности, ненависти и т. п. Впрочем, будем помнить, что в психологии существует несколько десятков различного рода теорий, объясняющих те или иные аспекты агрессивности - от врожденных биологических инстинктов до специальных форм социального научения, необходимых для успешной социальной адаптации в нашем сложном мире. Нет необходимости вдаваться в подробности.

Важнее иное, обычно агрессия является формой отсроченной реакции на террор. Пережив состояния испуга, страха, ужаса, оцепенения, люди начинают искать способы противодействия террористам для того, чтобы пресечь такие угрозы своей жизни. Так случилось после взрывов в Москве и Волгодонске, так же произошло и после взрывов в Нью-Йорке и Вашингтоне. Однако, вернемся к более общему контексту.

В психологическом контексте важно иное - то, что на основе агрессивности и агрессии в истории и современной политике периодически возникают агрессивные толпы с весьма специфическим поведением. Если войны обычно ведут организованные армии, то восстания и революции делали именно агрессивные толпы. В общепринятом смысле под «агрессией» как раз и понимают массовое агрессивное поведение толпы. Один из многих исследователей стихийного массового агрессивного поведения, Дж. Роуэн определял агрессию как «неприкрыто насильственную, угрожающую, преднамеренную и не подчиняющуюся нормам силу», действия которой не спровоцированы аналогичными, противоречат обычаям, закону, ценностям.

Приведем пример описания агрессивной толпы, возникшей в свое время на Ходынском поле в Москве, во время коронации императора Николая П. Собравшаяся наблюдать за коронацией толпа, простояв ночь, была спровоцирована традиционным разбрасыванием денег в честь коронации. Люди бросились собирать швырявшиеся им монеты, в результате возникла давка, которая повлекла за собой массовое агрессивное поведение нескольких тысяч людей.

«Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь:

- Икра

Да, поле, накрытое непонятным облаком, казалось смазано толстым слоем икры, и в темной массе ее, среди мелких, кругленьких зерен, кое-где светились белые, красные пятна, прожилки.

- Красные рубахи - точно раны, - пробормотал Макаров

Огромный город гудел, ревел, непрерывно звонили сотни колоколов, сухо и дробно стучали колеса экипажей по шишковатым мостовым, все звуки сливались в один, органный, мощный. Черная сеть птиц шумно трепетала над городом, но ни одна из них не летела в сторону Ходынки. Там, далеко, на огромном поле, под грязноватой шапкой тумана, утвердилась плотно спрессованная, икряная масса людей. Она казалась единым телом, и, только очень сильно напрягая зрение, можно было различить чуть заметные колебания икринок; иногда над ними как будто нечто вспухало, но быстро тонуло в их вязкой густоте. Оттуда на крышу тоже притекал шум, но - не ликующий шум города, а какой-то зимний, как вой метели; он плыл медленно, непрерывно, но легко тонул в звоне, грохоте и реве.

Не отрывая глаз от медного ободка трубы, Самгин зачарованно смотрел... Он различал, что под тяжестью толпы земля волнообразно зыблется, шарики голов подпрыгивают, точно зерна кофе на горячей сковородке; в этих судорогах было что-то жуткое, а шум постепенно становился похожим на заунывное, но грозное пение неисчислимого хора. Представилось, что, если эта масса внезапно хлынет в город, - улицы не смогут вместить напора темных потоков людей, люди опрокинут дома, растопчут их руины в пыль, сметут весь город, как щетка сметает сор...

Осторожно поворачивая шею, перекатывая по подушке голову, Маракуев говорил, откашливаясь, бессвязно и негромко, как в бреду:

- Передавили друг друга. Страшная штука. Вы - видели? Черт... Расползаются с поля люди и оставляют за собой трупы... Впечатление такое, что они все еще давят, растопчут человека и уходят, не оглядываясь на него. Вот это - уходят... удивительно! Идут, как по камням...

В меня

Маракуев приподнял голову, потом, упираясь руками в диван, очень осторожно сел и, усмехаясь совершенно невероятной гримасой, от которой рот его изогнулся серпом, исцарапанное лицо уродливо расплылось, а уши отодвинулись к затылку, сказал:

- В меня - шагали, понимаете? Нет, это... надо испытать. Человек лежит, а на него ставят ноги, как на болотную кочку! Давят... а? Живой человек. Невообразимо...

Трупов - сотни. Некоторые лежат, как распятые, на земле. А у одной женщины голова затоптана в ямку...

Женщина лежала рядом с каким-то бревном, а голова ее высунулась за конец бревна, и на голову ей ставили ноги. И втоптали...

Я пришел туда в полночь... и меня всосало. Очень глубоко. Уже некоторые стояли в обмороке. Как мертвые даже. Такая, знаете, гуща, трясина... И - свинцовый воздух, нечем дышать. К утру некоторые сошли с ума, я думаю. Кричали. Очень жутко. Такой стоял рядом со мной и все хотел укусить. Били друг друга затылками по лбу, лбами по затылкам. Коленями. Наступали на пальцы ног. Конечно, это не помогало, нет! Я - знаю. Я - сам бил, - сказал он, удивленно мигая, и потыкал пальцем в грудь себе. - Куда же деваться? Облеплен людями со всех сторон. Бил...

Чудовищную силу обнаруживали некоторые, - вспоминал он, сосредоточено глядя в пустой стакан. - Ведь невозможно сорвать рукою, пальцами, кожу с черепа, не волосы, а - кожу?..

А один... человек сорвал, вцепился ногтями в затылок толстому рядом со мною и вырвал кусок... кость обнажилась»

Согласно принятым в западной цивилизации воззрениям, теоретически каждый человек должен иметь право на самоутверждение, а лишенный его - на самозащиту, чтобы восстановить чувство своей значимости, необходимое ему для нормального существования. Блокирование права на самозащиту ведет к агрессивности, особенно если оно носит длительный характер (как это часто бывает, например, в отношении к национальным меньшинствам). Агрессия вторгается в сферу власти или престижа, или на территорию другого (человека, народа, государства), и частично захватывает то, что удается. Если же агрессия блокирована, то спираль ее принимает еще более крутую форму, а взрывы насилия происходят по причинам, прежде всего, психологическим, приобретая подчас экстатический характер, когда, скажем, восстание становится самоцелью, вершиной жизни его участников (как, например, это было среди молодежи во Франции весной 1968 года).

Как показывают исследования современных массовых беспорядков, волнении и восстаний, «важнейший лежащий в их основе фактор - чувство полного блокирования всех надежд». Тот же Дж. Роуэн приводит достаточно частую и потому типовую схему событий, рассматривая ее на примере расовых волнений в негритянском гетто в пригороде Лос-Анджелеса. Обратим внимание: исследование Дж. Роуэна проводилось спустя более чем десять лет по отношению к беспорядкам 1965 года, о которых мы говорили в самом начале этой книги. Однако ситуация и, главное, ее психологические причины изменились мало. Так, в частности, было еще раз подтверждено: факторы, предшествующие агрессии, достаточно хорошо известны. Это постоянная и массовая безработица одних на фоне неинтересной и низкооплачиваемой работы других. Это напряженные с обеих сторон отношения населения негритянского гетто и полиции. Однажды таким фактором оказывается не вполне законное требование полисмена к подозреваемому. В ответ следует его отпор, активно поддержанный группой близких ему людей. Следующий фактор, вступление в действие дополнительного наряда полиции, ведет к превращению группы в толпу, а локального сопротивления властям - в восстание. Далее же оно охватывает уже весь район со всеми присущими восстанию атрибутами. «Какое-либо действие, любое действие должно было в конце концов показать, что здесь человеческие существа, а не роботы» [118] . Таким действием и оказалось восстание. В материалах специальной комиссии Кернера по расследованию массовых беспорядков в Лос-Анджелесе летом 1965 года приводится очень показательный фрагмент допроса одного из участников таких же беспорядков:

«Вопрос: Вы сказали, что почувствовали прилив гордости, когда присоединились к толпе? Ответ: Да, я был горд, ей-богу, горд оттого, что я негр. Я почувствовал себя так, словно я стал полноправным гражданином. И мне не было стыдно за то, что они делали».

Все правильно: именно беспорядки, террористические акты часто оказываются чуть ли единственным способом поднять самооценку. И тогда участие человека в подобных агрессивных действиях как бы облегает его душу.

Помимо достаточно очевидного неравенства социальных условий, условиями возникновения агрессии обычно считается целый ряд психологических факторов.

Во-первых, это элементарные физиологические и, главное, психофизиологические условия - алкоголь, наркотики, солнечные пятна, геомагнитные возмущения и «бури», а также прочие факторы энергетического возбуждения организма.

Во-вторых, это более сложные психологические факторы - в первую очередь, уже упоминавшееся ощущение фрустрации, сравнимое с тем, что будет испытывать быстро бежавший человек, натыкаясь на высочайший забор, и психологически означающего для человека осознание «невозможности исполнения никаких надежд».

В-третьих, это ситуационные факторы в виде наличия подходящих лидеров (тех самых «военных вождей»), а также подходящих средств проявления агрессии (здесь часто помогает тот самый пресловутый «булыжник - орудие пролетариата») и, главное, доступных возмездию (часто не важно, за что) жертв.

В-четвертых, это провокационные факторы - прежде всего, неадекватные действия властей или их отдельных представителей, иногда могущие спровоцировать агрессию, что называется, «на пустом месте», вместо того чтобы принять превентивные меры по ее заблаговременному предупреждению и профилактике.

Для развития массовой агрессии обычно, во-первых, всегда требуется некоторый конкретный повод, подчеркивающий психологическую безнадежность ситуации для людей. Таким поводом для бунта заложников, например, может стать переход некоторой психологической «грани» террористами, после чего положение заложников становится настолько безысходным, что они решаются на, скорее всего, обреченный протест. Во-вторых, для ее развития всегда требуются люди, готовые поддержать это ощущение безнадежности, но одновременно и «качнуть» толпу против тех, кто в этом может быть обвинен. В-третьих, для развития агрессии всегда требуется конкретный ее объект агрессии - будь то отдельный представитель власти, угнетающего большинства или просто символ властного института, или же, напротив, антигосударственного «международного терроризма». Примерно эти условия, в частности, совпали осенью 2000 года в Белграде, когда конституционный суд страны объявил недействительными итоги президентских выборов, на которых вроде бы проиграл действующий президент С. Милошевич. Собравшаяся вскоре перед парламентом оппозиционная и поначалу достаточно мирная толпа быстро стала агрессивной, смела полицейское заграждение и по сути осуществила если не революцию, то вполне эффективный переворот.