По мнению современного французского историка М. де Серто, прежняя история исходила из примата тождественного. Она «сшива-ла» разрывы во времени, видя за этими разрывами этапы некоего поступательного единого по сути своей процесса; Философия истории создавала собственную модель восприятия истории. Она исходила из I галичия во всех этих этапах единого смысла. Она унифицировала историческую реальность. Современный же исследователь, с точки зре-ния де Серто, концентрирует внимание именно на «отступлениях», «разрывах» (например, на критических точках изменения графиков роста народонаселения, заработной платы и т.п.). Он исходит из того, что раньше было не то, что теперь. Методика исторического иссле-дования отныне культивирует дистанцию по отношению к своему объекту. Подобная дистанция является не исходным пунктом иссле-дования, который следует затем устранить, объединив прошлое с на-стоящим посредством единой схемы, но конечным пунктом. Истори-ческая работа выявляет не правило, а исключение. «Работа заключает-ся в том, чтобы производить негативное, являющееся значимыми.

Следует обратить внимание еще на один важный пункт пост-структуралистской метаисторической модели -- переоценку самого объекта исторического исследования. Вопрос о том, что именно такое исследование собственно должно изучать. В последние десяти-летия «история перестает быть для историка простой совокупно-стью подлежащих систематизации кирпичиков-фактов, подвержен-ной аналитическим процедурам, внешней по * отношению к познающему мертвой данностью, неотъемлемой частью которой осознается историк. Современные методологии все в большей мере отталкиваются от постулата о предпосылочности познавательной ак-тивности». Что это значит? Выше уже отмечалось, что для традиционной историософии история является чем-то безоговорочно объек-тивным, имеющим характер данного, непосредственного. Скажем, в той мере, в какой объект истории -- прошлое, оно неприкосновен-но, существует само по себе. Вроде книги, которая уже написана, дана сознанию исследователя и остается только ее интерпретиро-вать, пытаться понять сокрытый в ней автором смысл. С точки зре-ния постструктуралистов, однако, объект историка нельзя всерьез признавать объективным, независимым от того, кто историю изуча-ет, а кто к ней просто обращается, Иначе говоря, в истории нельзя реально (но можно в абстракции) отделить субъект от объекта. Субъект до известной степени делает возможным объект. Постструктурализм достаточно убедительно обосновывает необходимость включения субъекта познания в поле исследования. Речь идет в дан-ном случае не о человеке как творце истории, но о том, что история как наука, описывающая эту событийную канву, невозможна без учета познавательной активности историка. В истории как предмете имеется теоретический компонент, который привносится в нее осмысливающим историю теоретиком. Поэтому теоретическая исто-рия должна включать в себя и исследование того «возмущения», ко-торое вносит исследователь в его «чистый» объект.

Язык и мышление. Философия языка

Философия языка включает в себя широкую область исследований, направленных на изучение взаимоотношений между языком, бытием (реальностью, действительностью, миром) и мышлением, а также сами теоретико-методологические знания, выражающие и интерпретирующие эти взаимосвязи. Эти сферы - язык, бытие и мышление - могут трактоваться при этом в различных лингвофилософских концепциях как: 1) самостоятельные и независимые друг от друга, 2) частично тождественные или 3) вообще не отличающиеся друг от друга. Так, в качестве самостоятельного начала в философии языка может рассматриваться бытие, а язык и мышление могут интерпретироваться как моменты включающего их сознания, противостоящего бытию. Задача философии языка сводится в этом случае к установлению соотношений между бытием и сознанием в его языковом проявлении.

Бытие и сознание могут объявляться в концепциях по философии языка как изначально независимые друг от друга («дуализм») или же как изначально тождественные («монизм»). Соотношение языка, мышления и действительности далее может рассматриваться в самом общем виде или же сводиться к изучению соотношения лишь наиболее важных единиц и моментов этих областей или даже отдельных частей этих областей: 1) слова, имени, языкового знака, предложения, синтаксиса, грамматической категории и т.д., 2) мысли, понятия, логического суждения, знания, логики, логической категории и т.д. и 3) вещи, свойства, отношения и т.д., - которые могут рассматриваться в отдельных лингвофилософских концепциях в качестве «первоначал» бытия и «первоэлементов» реальности.

В современной гуманитарной мысли философия языка определяется в самом общем виде как такой подход к языку, при котором «философские положения используются для объяснения наиболее общих законов языка, а данные языка, в свою очередь, для решения некоторых философских проблем, выдвигаемых конкретным временем». Из данного определения становится очевидной разница гносеологического статуса языка в исследованиях по философии языка собственно лингвистической и собственно философской ориентаций. Хотя в обоих направлениях речь может идти о трех сферах - языке, бытии и мышлении, - для этих направлений философии языка данные сферы не являются равнозначными. Основной фокус внимания в исследованиях первого типа направлен на язык, его сущность, предназначение, условия, формы и закономерности существования. В лингвофилософских исследованиях второго типа такая направленность не обязательна.

Что же касается двух других сфер - бытия и мышления, то они рассматриваются в лингвофилософских исследованиях первого типа не сами по себе, а преимущественно в аспекте их соотношения с языком - в роли сопряженных категорий, образующих контекст обсуждения проблемы сущности и существования языка. В исследованиях второго типа бытие и отчасти мышление выступают в качестве самостоятельных предметов рассмотрения, для постижения которых, собственно, и прибегают к языку.

В европейской традиции философия языка ведет свое начало от классической античности и является тем источником, от которого обособилась впоследствии сама наука о языке. На протяжении веков (от досократиков до стоиков и александрийцев и со времени аристотелевского ренессанса в Европе до конца латинского Средневековья) язык оставался предметом почти исключительно чисто «философского умозрения». Интерес, проявляемый мыслителями к языку, имел при этом исключительно философский характер. Так, философия языка в античности возникает в ходе решения центральной философской проблемы этой эпохи - взаимоотношения между вещью, мыслью и словом. В последующем философия языка развивается в европейской культуре как в русле философии, так и теологии, логики, лингвистики, и особенного подъема достигает в философии 20 в., вытесняя при этом ряд традиционных тем и основоположений. По всеобщему признанию (см., об этом, например, у Х.-Г.Гадамера), проблема языка занимает в современной философии такое же ведущее положение, какое полтора столетия назад имела в ней проблема мышления, а в немецкой классической философии - мышления, «мыслящего самого себя».

Одна из таких областей возникновения и проявления особого интереса к языку - реалистическая религиозная философия языка в России, формирование которой в начале 20 в. проходило под знаком осмысления богословской полемики о природе Имени Божия, его действенности и почитании, развернувшейся на Святой горе Афон в начале века между сторонниками мистического реализма в понимании имени («имяславцами»), веровавшими, что в Имени Божием, призываемом в молитве, присутствует Сам Бог, и приверженцами номиналистического подхода в понимании имени («имяборцами»), согласно которому Имя Божие есть «инструментальное» средство для выражения молитвенного обращения человека к Богу.

В современной европейской философской мысли проблема языка возникает в связи с попыткой преодолеть тенденции к деонтологизации в философии, а также в русле традиционной философской проблематики поиска базисных оснований человеческого познания и культуры - особых «культурно-исторических априори», в качестве которых стали рассматривать язык. Наиболее интенсивно лингвофилософская проблематика изучается в 20 в. в философской герменевтике, в двух ее вариантах - «онтологической герменевтике» (М.Хайдеггер), акцентирующей внимание на соотношении языка и бытия и представляющей постижение бытия как раскрытие его манифестации в языке, и «лингвистической герменевтике», или герменевтике текста (Х.-Г.Гадамер, П.Рикер), акцентирующей внимание на взаимосвязи языка и мышления в их отношении к бытию. Для позиции философской герменевтики в целом характерно выражение недоверия к непосредственным свидетельствам о жизни сознания, и прежде всего к провозглашаемому Р.Декартом принципу непосредственной достоверности самосознания Cogito ergo sum, и обращение к косвенным свидетельствам, запечатлеваемым, согласно философской герменевтике, не столько в логических структурах, сколько в языке, трактуемом как воплощение жизненной конкретности дорефлексивного опыта. Философская рефлексия, по утверждению французского философа П.Рикера, должна опираться не на тезисы «я мыслю» или «я есмь», но на тезис «я говорю», отображающий более глубокий слой человеческого существования, поскольку сущностные структуры бытия запечатлеваются и отображаются не в мышлении или сознании, а в творчески подвижном, необъективируемом и неуловимом для понятийного мышления языке. Над каждым словом, по Рикеру, находится «венчик невыразимого», и в любой момент диалога «во взвешенном состоянии» находится и то, что непосредственно высказывается, и вся бесконечность невысказанного.

В европейской философской мысли существуют две позиции по вопросу об оценке значимости для человеческой культуры такой «окаменелой философии» в языке (или, на другом языке, языковой «философской мифологии»), выражающей первовидение человека, его стихийное, нерефлектируемое миропонимание, оказывающее не всегда осознаваемое воздействие на все человеческое мировосприятие и культуру. При одном подходе язык, наряду с мифом, искусством и познанием в целом, рассматривается как важнейшая форма самопостижения духа, подлинный «источник света», «условие видения», «исток» и «великий ориентир» духовного процесса, в котором для нас «конституируется действительность» в ее единстве и многообразии, и задачей философии объявляется раскрытие того, как в этих сферах осуществляется процесс синтеза мира (Э.Кассирер).

При другом, прямо противоположном взгляде язык расценивается в качестве источника заблуждений («тюрьмы») для человека, и задача философии усматривается в освобождении от мифологии, содержащейся в языке и препятствующей свободе мышления. Согласно позиции немецкого гносеолога Ф.Маутнера, «нам неведомы и надчеловеческий философский язык и чистый разум, а потому критика разума должна стать критикой языка, а всякая критическая философия есть критика языка».

В философии языка различаются три основные парадигмы представления языка, делающие акцент на семантическом, синтаксическом или же прагматическом планах языка: 1) философия имени («семантическая парадигма»), исходящая из имени и его отношения к миру, 2) философия предиката («синтаксическая парадигма»), опирающаяся на предикат как на ядро суждения и изучающая синтаксические связи между языковым выражением и взглядом на мир лишенного личностных свойств усредненного носителя языка, и, наконец, 3) «философия эгоцентрических свойств» («прагматическая парадигма»), исходящая из момента связи между языком и говорящим субъектом. Первая парадигма разрабатывалась в философии языка со времен античности вплоть до начала 20 в. Вторая - в философии языка неопозитивизма. Третья - в философии языка позднего логического неопозитивизма (Б.Рассел) и в формальной прагматике (Р.Монтегю, К.И.Льюис, Я.Хинтикка и др.).

Социальная философия Франкфуртской школы (Т. Адорно, Ю. Хабермас)

Неомарксизм - совокупность марксистских и марксистски ориентировочных течений, характеризующихся критическим отношением, как капитализму, так и к «реальному социализму» и его «марксистско-ленинской» идеологии.

Настоящим ядром «неомарксизма» - и в организационно-практическом и в идейно-практическом планах - явилась Франкфуртская школа, которая сложилась в конце 20 - начале 30-х годов на базе Института социальных исследований при университете во Франкфурте-на-Майне. В ее состав вошли М. Хоркхаймер, Т.В. Адорно, Ф. Поллок, Г. Маркузе, Э. Фромм, Ю. Хабермас.

Идеологи Франкфуртской школы противопоставляют свою теорию подлинного марксизма - советскому марксизму-ленинизму (который, по их мнению, не соответствовал нашему времени, не способен был дать «критику развитого индустриального общества» и придерживался ряда «устаревших догм»).

Первое, что предлагают сделать «неомарксисты» - это отказаться от положения марксизма о всемирно-исторической роли пролетариата в качестве субъекта социалистической революции и могильщика капитализма. Это суждение Маркузе обосновывает тем, что важнейшей особенностью высокоразвитого индустриального общества является восполнение рабочим классом этого общества, в результате манипулирования потребностями и сознанием рабочих масс со стороны господствующих классов. Маркузе выдвинул понятие «одномерного человека» («Одномерный человек». Очерки по идеологии развитого индустриального общества - книги, где наиболее последовательно и четко были изложены идеи Маркузе) - личности, ориентирующейся на деформированные современным капитализмом потребности, конформиста, утратившего критическое отношение к действительности. При господстве «одномерного сознания» «одномерный человек» этого общества не способен ни выработать, ни даже воспринять то революционное социалистическое сознание, которое, согласно, марксизма-ленинизма, является непременным условием и предпосылкой пролетарской социалистической революции.

Второе - субъектом революции могут стать лишь те, кто еще не стал рабом «одномерного сознания». К ним они относили расовые, национальные и религиозные меньшинства США; критически мыслящую интеллигенцию и студенчество капиталистических стран; отсталые и нищие народные массы «третьего мира».

В-третьих, в соответствие с суждением Маркузе, социальной революции должны предшествовать «революция человека» (его великий отказ участвовать в игре капиталистического потребительского общества, отказ признавать своими те потребности, которые индустриальное общество навязывает всем), отказ от «одномерного сознания», которое навязывается каждому средствами массовой информации, от тех норм господствующей морали, которые интегрируют людей в это общество и, наконец, индивидуальный бунт каждого, кто с помощью понимания подлинного марксизма разгадал коварный, прикрываемый демократическими правилами игры механизм буржуазного господства.

Также неомарксисты пришли к выводу, что вся история человеческой культуры была историей усугубляющегося «сумасшествия» человечества, начавшегося в тот момент, когда индивидуальность противопоставила себя общине. Расколовшееся таким образом общество, противопоставило себя природе, а каждый человеческий индивид начал противопоставлять свое духовное Я собственным телесным влечениям. Так в «Диалектике просвещения» М. Хоркхаймер и Т. В. Адорно, произошел раскол на субъект и объект «Я» и «не-Я», рациональное и иррациональное, сознательное и бессознательное. Линия этого раскола прошла как через каждую личность, так и через всю человеческую культуру, приведя к раздвоению личности и культуры, то есть к психическому заболеванию, своего рода шизофрении. Финалом же этой болезни явился результат, в свете которого раскрылась тайна всей европейской истории, европейской культуры. Таким образом, согласно неомарксистам, история является процессом усугубляющегося безумия - торжеством «помраченного разума». По мнению неомарксистов, в основе всех исходных, изначальных философских понятий теории познания, лежит механизм овеществления, фетишизации результата всякой человеческой деятельности, в том числе мыслительной и познавательной. Другими словами, то, что философы начиная с античности, принимали и до сих пор принимают за «абсолютное первое», «изначально данное» и т. п., всегда раскрывается при правильном подходе, как результат социально обусловленного «овеществления» и связанной с ним «фетишизации».

Своеобразие философской теории Хабермаса заключается в том, что он связал понятие разума с эмпирической теорией социальной эволюции, разработанной Марксом, Вебером и Парсонсом. Он отвергает философский априоризм и сосредоточивает усилия на разработке постметафизического «философского проекта». Это означает, что философское понятие разума не является независимым от эмпирических наблюдений и должно постоянно подтверждать себя в диалоге с конкретными научными дисциплинами, отражающими факт функциональной дифференциации общества. Диалог философии с частными науками Хабермас иллюстрирует то на примере психоанализа (Познание и интерес), то на примере теории социальной эволюции (К реконструкции исторического материализма, Zur Rekonstruktion des historischen Materialismus, 1976), то на примере теории общества (Теория коммуникативного действия), то на примере теории права (Фактичность и значимость, Faktizitдt und Geltung, 1992). Теория познания возможна лишь в качестве теории общества - мысль, проходящая через все творчество Хабермаса. В противовес Марксу Хабермас четко различает философию истории и теорию общественной эволюции (сближаясь в этом пункте с Ж.Пиаже, Т.Парсонсом и Н.Луманом).

Неудовлетворенность АДОРНО формально-логическим мышлением была вызвана его глубокой убежденностью в том, что между вещами и их понятиями имеет место конфронтация, в условиях которой угнетается "нетождественное", т.е. "то, что не уступает себя понятию, дезавуирует в-себе-бытие этого понятия". Высказываясь против систематизации, детерминированности, категориального аппарата как инструментов формально-логического мышления, АДОРНО основным принципом своей "негативной диалектики" делает принцип отрицания "тождества". В ее рамках АДОРНО отклоняет категорию диалектического снятия, которая вменялась Гегелем в качестве непременного условия осуществления философской системы. АДОРНО переосмысливает гегелевскую категорию "определенного" (bestimmte) отрицания, придавая отрицанию другое значение. Если по Гегелю оно являлось движущим моментом, в соответствии с которым диалектика подводила к развертыванию и снятию, то АДОРНО поворачивает его как "твердое", "непоколебимое" (unbeirrte) отрицание, которое более не должно приступать к снятию. Принимая во внимание руководящую для Франкфуртской школы идею о социальной обусловленности всех форм духовной жизни, которая и сообщает социальный подтекст адорновской интерпретации логики движения мышления, возможно подчеркнуть, что и в негативной диалектике АДОРНО выражается реакция на бесчеловечную общественно-историческую реальность. АДОРНО не удовлетворяет позитивное гегелевское отрицание, поскольку он рассматривает его как санкционирующее существующий порядок вещей. Последний, по мнению АДОРНО, оказывается "недостаточно отрицаемым". В таком истолковании отрицания содержится решающий момент, отделяющий негативную дилектику АДОРНО от диалектики Гегеля.

Философские идеи классического психоанализа (З. Фрейд). Неофрейдизм

В конце XIX в. усилился скептицизм. Истина, по Ницше, есть «род заблуждения». Отрицание высшего начала и истины порож-дало иррационализм. Отказ от гегелевского панлогизма привел к философии бессознательного Эдуарда Гартмана (1842--1906).

Бессознательное, по Гартману, есть единая духовная суб-станция, общая для^ природы и людей и лежащая в основе их деятельности. В человеке бессознательное действует на уровне инстинкта, который никогда не ошибается. Представление о бессознательном присуще не только западной культуре. В древ-неиндийской философии ему уделялось большое внимание -- как подсознательным мотивам, так и сверхсознанию, под кото-рым понималась часть человеческого существа, находящаяся в контакте с Единым.

Одно из свойств бессознательного -- моментальность дейст-вия. Если мы что-то делаем, не раздумывая, по первому побуж-дению, это и есть проявление бессознательной воли. Она может находиться в конфликте с сознательными желаниями, и этим объясняется состояние, когда мы разумом понимаем, чтб нужно делать, но нечто внутри, непонятное нам самим, мешает присту-пить к выполнению намеченного, и в результате мы делаем со-вершенно иное. С помощью представления о бессознательной воле можно объяснить, почему удовольствие часто переходит в свою противоположность. Человек отдает себя во власть ин-стинкта или, иначе, подчиняется бессознательной воле. Но по-сле, когда бессознательная воля умолкает, ее место занимает сознательная воля, недовольная происшедшим; отсюда чувство неудовлетворенности собой.

В начале XX в. австрийский врач Зигмунд Фрейд (1856--1939) получил экспериментальный материал, подтверждавший основополагающую роль подсознания в человеческом поведении Фрейд объяснил самоубийство не сознательным признанием аб-сурдности бытия и бессмысленности жизни, как считали экзи-стенциалисты, а подсознательной тягой к разрушению и смерти, которая оказывается выше сознательных мотивов, лишь оправ дывающих подсознательные влечения.

Воле к разрушению и смерти противостоит в человеке воля к жизни, частью которой является сексуальное желание. Взаимо-действие этих двух воль определяет, по Фрейду, поведение чело-века. Первичные желания могут замещаться другими, находя-щимися на более высоком уровне. Сексуальное желание может переходить в творчество. В этом смысле вся духовная культура является сублимацией (замещением) исходных инстинктов че-ловека. Иногда первичные желания, если они не могут быть удовлетворены или модифицированы, приводят к психическим заболеваниям. Поскольку источником болезни служат подсоз-нательные мотивы, важным становится осознать их. Для этого Фрейд разработал специальную технику, в которой большую роль играет толкование сновидений. Бессознательное, тщатель-но скрываемое и подавляемое в сознательной жизни, прорыва-ется во время снов, когда цензура сознания отсутствует. Фрейд построил теорию сновидений как исполнения желаний. Чтобы разгадать бессознательные мотивы, надо раскрыть содержание снов. В книге «Толкование сновидений» Фрейд показывает, как это делать.

Подсознательное психическое первоначало Фрейд видел в сексуальной энергии. Его ученик Карл Юнг (1875--1961) считал таковой иерархию архетипов -- универсальных бессознательных образов, властвующих над человеком. Эти образы или, точнее сказать, символы имеют для человека столь важное значение, что неокантианец Эрнст Кассирер (1874--1945) назвал человека «символическим животным». Символ отличается от знака тем, что не только обозначает определенный предмет, но имеет и другое, более глубокое значение, которое никогда не может быть полностью раскрыто, как никогда нельзя точно вычислить ирра-циональное число. Такую особенность символа объясняют тем, что его значение уходит в глубины бессознательного.

«Коллективное бессознательное» проявляется во сне, но и к нему все сновидения не сводятся. Тем не менее на почве осозна-ния подсознательных желаний возможно разрешение внутрен-них конфликтов, которое полезно не только для излечения боль-ных, но и для обретения душевного спокойствия здоровыми людьми.

Наметилась тенденция к соединению фрейдизма и экзистен-циализма. Юнг под внутренним ядром человека (он называл его «самость») понимал сумму сознательного и бессознательного. Бессознательное влияет на человека, но это влияние можно скорректировать, если понять подсознательные мотивы дейст-вий и поставить их на службу высшим устремлениям и ценно-стям человека.

Эрих Фромм (1900--1980) развил представление о двух моде-лях поведения, выбираемых индивидом. Или он идет по пути приобретательства, стараясь заполучить как можно больше ве-щей в собственность, -- путь, который выбрало большинство на-селения западных стран, названных «потребительским общест-вом». Или он совершенствует заложенные в каждом способно-сти. «Иметь или быть» назвал Фромм эту дилемму. Человек идет по пути потребительства, когда не осознает свое глубинное стремление стать полноценной личностью. Вторая, по Фромму, основная дилемма -- между ложным единством в тоталитарном обществе, где свобода каждого подавляется, и истинным единст-вом через любовь. Задача, таким образом, состоит в том, чтобы на смену агрессивно-потребительскому отношению к миру пришло отношение любовно-творческое.

Понимание Фроммом любви близко к ее пониманию Мо-цзы, в Нагорной проповеди в словах Паскаля: «Из всего, что есть на земле, он (праведник. -- А. Г.) принимает участие только в неудовольствиях, а вовсе не ищет удовольствий. Он любит своих ближних, но его любовь не ограничивается этими пределами, она распространяется и на его врагов, а потом и на врагов Бога». Основной вывод «Искусства любить» Фромма таков: любовь «является единственно здравым и адекватным решением про-блемы человеческого существования». Поэтому «всякое общест-во, которое так или иначе ограничивает развитие любви, неизбежно рано или поздно погибнет, придя в противоречие с основными потребностями человеческой природы»!

Принципы психоанализа взяли на вооружение не только экзистенциалисты, но и сторонники других направлений. Представитель франкфуртской школы Герберт Маркузе (1898--1971) писал, что современные идеологии представляют собой сознательное оправдание скрытых подсознательных желаний. Это напоминает предположение Ницше, что за словами революционеров, уверяющих, что они хотят всеобщего счастья, скрываете подсознательная воля к власти. И в данном случае, помогая рае крытию глубинных стремлений человека, психоанализ существенно расширяет представления об основах поведения и помогает выбрать наилучшее, с точки зрения нравственных критериег решение.

Философская герменевтика (Ф. Шлейермахер, Г.-Г. Гадамер)

Герменевтика как универсальная теория понимания. Фридрих Шлейермахер (1768--1834) -- крупный протестантский богослов, философ и переводчик (ему принадлежит канонический перевод Пла-тона на немецкий язык). Шлейермахер превратил герменевтику в универсальную теорию понимания. Предмет этой теории -- тексты самого разного рода, без отбора «достойных» истолкования из множе-ства «недостойных» истолкования. Разработанные Шлейермахером «правила понимания» не специфицируются в зависимости от типа текста (прежде считалось, что к различным произведениям -- «свя-щенным», «классическим» и «авторитетным», - надлежит применять различные правила интерпретации).

Цель герменевтики, по Шлейермахеру, состоит в прояснении усло-вий возможности понимания письменных документов. Любой пись-менный документ представляет собой «языковое обнаружение», имеющее двоякую природу. С одной стороны, он является частью общей системы языка, с другой -- продуктом творчества некоторого индивида. Поэтому перед герменевтикой стоит двоякая задача: иссле-дование языка текста в качестве элемента определенной языковой системы и вместе с тем -- как продукта создавшего его уникального субъекта. Первую часть задачи выполняет объективное (или грамма-тическое) истолкование, вторую -- техническое (или психологичес-кое). Грамматическое истолкование анализирует текст как часть опре-деленной лексической системы, психологическое же . исследует индивидуальный стиль, т.е. комбинации выражений, не заданные лек-сической системой. В поздних работах Шлейермахер отдавал, правда, предпочтение'разработке «технической», т.е. субъективной, психоло-гической интерпретации.

Основной процедурой психологической интерпретации является «вживание» толкователя в душевный мир автора. «Вживание» и «эм-патия» (вчувствование) в принципе возможны потому, что и исследо-ватель текста, и его автор суть индивидуальные выражения одной и той же сверхиндивидуальной жизни («духа»).

К Шлейермахеру восходит также важное различение между «ком-паративными» и «дивинаторными» процедурами интерпретации:

если в первом случае высказывания, составляющие определенный письменный документ, истолковываются в сравнении с языковым и историческим контекстом (с иными текстами соответствующей эпохи), то во втором интуитивно схватывается смысл произведения. Шлейермахер обратил внимание на круговой характер процесса по-нимания (так называемый герменевтический круг): понимание части (например, отдельного слова) невозможно без понимания целого (в частности, того предложения, в которое это слово входит), но пони-мание целого, в свою очередь, предполагает понимание частей.

Развитая Гадамером концепция философской герменевтики -- ре-аультат синтеза экзистенциально-феноменологической философии с предшествующей герменевтической традицией. Для Гадамера, как и для Хайдеггера, понимание есть форма первичной данности мира че-ловеку. Оно лежит в основе нашего отношения не просто к тем или иным текстам, но и к миру. Поэтому герменевтика, будучи филосо фией понимания, имеет универсальный статус, или универсальное из-мерение. Она не ограничивается методологическими вопросами ис-толкования произведений прошлой культуры и не сводится к разра-ботке методологии гуманитарного познания, но имеет отношение к фундаментальным -- онтологическим -- структурам человеческого существования, к базисным моментам нашей коммуникации с други-ми людьми и нашего отношения к действительности.

Прежняя герменевтика стремилась к некоторому объективному, «правильному» пониманию текста. Залогом объективности был за-ключенный в тексте смысл. Его предполагалось воспроизвести по-средством вникания в смысловое содержание, вложенное в текст ав-тором. Это вникание, в свою очередь, предполагало воспроизведение смыслового поля, окружавшего текст, реконструкцию культурно-ис-торических условий его создания. Такую процедуру называли «пере-мещением». Историку надлежало мысленно перенестись из своего исторического и культурного мира в мир автора. Как бы ни тракто-вать этот процесс -- как эмпатию, «вживание» в чужую субъектив-ность, или как «вживание» в эпоху, в которую жил творец того или иного текста, -- в любом случае базисной операцией истолкования служило перемещение, а его идеалом -- устранение зазора, отделя-ющего интерпретатора от интерпретируемого. Гадамер находит этот идеал непродуктивным. Во-первых, потому, что он недостижим. Ин-терпретатор никогда не сможет «освободиться» от собственной си-туации, а тем более перевоплотиться в другую субъективность. Вера в такую возможность -- иллюзия наивного объективизма. Во-вто-рых, -- и это главное -- такое стремление не нужно. Оно не столько облегчает понимание, сколько затрудняет его. Или делает понима-ние невозможным, ибо понять некий чужой опыт можно лишь со-поставив его со своим собственным, т.е. именно в качестве иного опыта. Поэтому более корректным описанием процедуры понима-ния будет не перемещение интерпретатора из собственного гори-зонта в горизонт текста, а слияние их горизонтов. Причем слияние это никогда не бывает полным. Дистанция, отделяющая истолкова-теля от истолковываемого текста, всегда остается. Она составляет не-обходимое условие понимания.

Гадамеровскую полемику с объективизмом традиционной герме-невтики не следует расценивать как проповедь субъективизма. Дело в другом: в продуктивности герменевтического усилия, а продуктивным оно становится только в случае «отнесения», «применения» содержания текста к содержанию интеллектуального и культурного опыта того, кто этот текст интерпретирует.

Это первый момент. Второй момент проистекает из феноменологи-ческой установки по отношению к тексту. Объектом понимания в фи-лософской герменевтике выступает не воплощенная в тексте субъектив-ность (чье-то «жизнепроявление», если пользоваться терминологией Дильтея), а независимое от чьих-либо субъективных намерений смы-словое содержание. Последнее Гадамер именует «предметностью», или «вещностью» текста. Интерпретационная активность должна быть на-целена прежде всего на тот «предмет», о котором идет речь в тексте. Это требование Гадамера -- понимать не чужую и не свою субъективность, а несводимое к их интенциям «существо дела» -- отсылает к требова-нию Гуссерля «к самим предметам» или «к самим вещам». Гадамеров-ская герменевтика выступает здесь как «прививка» феноменологии к стволу герменевтической традиции истолкования письменных доку-ментов.

Стремление Гадамера уберечь герменевтику от психологизма можно проиллюстрировать и иным образом. Когда Шлейермахер го-ворил о том, что истолкователь должен «понять автора лучше, чем тот сам себя понимал», он ставил вопрос об объективном смысловом со-держании (значении) текста, несводимом к интенциям его создателя. То, что «хотел» сказать автор, и то, что его произведение может «оз-начать», -- разные вещи. Смысл текста не тождествен его замыслу. Идеально-логические содержания не сводятся к субъективно-психи-ческим состояниям.

Отметим еще один момент концепции философской герменевти-ки, развитой Гадамером. Понимание, по Гадамеру, есть событие, и в качестве такового -- момент события традиции. Это означает, что тра-диция не есть нечто внеположное нам, но то, что постоянно «совер-шается», и мы, интерпретируя ее, являемся частью ее совершения. С одной стороны, это положение Гадамера в высшей степени продук-тивно для герменевтической практики. Отсюда вытекают и концеп-ция истолкования как диалога интерпретатора с текстами прошлых эпох, и положение об исторически-действенном сознании (всякий акт интерпретации того или иного произведения определен предшест-вующей традицией его интерпретации и сам, в свою очередь, образует звено в бесконечной цепи традиции). С другой стороны, развивая соб-ственный тезис об определенности понимания традицией, о «причаст-ности» понимающего бытию понимаемого, Гадамер говорит о кон-структивной роли «предрассудков» в историческом познании. Дорефлексивные и допредикативные структуры нашего опыта, согласно Гадамеру, более важны для понимания традиции, чем рефлексивная деятельность. «Пред-рассудок» (немецкое слово VorurteU буквально означает «пред-суждение») в гораздо большей мере определяет нашу познавательную активность, чем «рассудок», полагает Гадамер. Но не принижается ли тем самым роль критического мышления, не становится ли наша мысль беспомощным придатком уже состоявшегося «события мысли»?

Неотомизм в контексте диалога религии и науки

Неотомизм - течение современной католической философии, базирующееся на учении Фомы Аквинского. Получил статус офицальной философской доктрины Ватикана после после опубликования в 1878 г. энциклики папы Льва 13-го. После 2-го Ватиканского собора (1962-1965) отчетливо обозначилась переоринтация неотомизма. Неотомизм ориентируется на рассмотрение и обоснование положений "вечной философии" через призму человеческого существования. Центральным для неотомизма является принцип гармонии разума и веры. Защищаемая ими доктрина обладает универсальными возможностями, подниматься над полярностью материализма и идеализма, сциентизма и антисциентизма.

Сторонники неотомизма утверждают предустановленное свыше непротиворечия единства данных веры и разума, взаимосвязь теологии откровения, рационального богословия и метафизики. философское умозрение, в интерпритации неотомизма, призвано ориентироваться на собственные критерии рациональности и направляться в конечном итоге "светом веры".

Онтология неотомизма имеет выход в сферу теории ценностей. Теоретики неотомизма утверждают, что в основе всего существующего лежит тотальность чистого божественного бытия. Божественное бытие трактуется как невыразимое при помощи категорий и фиксируемое лишь специфическими надкатегориальными определениями - трансценденталиями, к числу которых относятся основной его "лики"- единство, истина, благо и красота. Метафизика неотомизма содержит подробное рассмотрение соотношение Бога и сотворенного бытия. В сфере сотворенного бытия существованию предшествует сущность, и даруемая свыше. Фома Аквинский пологал, что в разуме творца присутствуют сущностные образцы - формы вещей. Неотомисты говорят о том, что Бог, созидающий мир из ничего, строит его сообразно с определенными сущностными образцами.

Многообразие сотворенного бытия интерпритируется в неотомизме при помощи идеи гилеморфизма : каждое конкретное образование - субстанция - рассматривается как состоящие из материи и духовной формы. Материя предстает в теории неотамизма пассивным началом, возможностью, требующей для своей актуализации наличия формы.
Неотомизм провозглашает наличие Бога и его творения: творец противоположен миру, но его создание позволяет в некоторой степени судить о нем самом. Принцип анология бытия служит опорой традиционных доказательств бытия Бога.

В неотомизме различаются онтологическая и логическая истины. Если первая - продукт соответствия вещи интелектуальному замыслу Бога, то вторая связана с позновательной деятельностью человека, наделенным свойством объективности. Согласно гносеологии неотомизма каждый материальный объект можно представлять как формальный объект, интересующий познающего субъекта.
Познание характеризуется как процесс дематериального содержанеия, полученного субъектом при отображения реальности.

Теология видится сторонникам неотомизма примером единства позновательного и практического отношения к миру. К практическому познанию они относят также мораль, искуство, гуманитарные дисциплины. Над ними возвышается религиозная этика, эстетика, философия истории и иные отрасли философскрго знания. Религиозная вера и рациональное познание, утверждают неотомисты, не противоречат друг другу, не исключают одно другое, а при правильном употреблении друг друга дополняют. Это не антиподы, а два источника одного потока, два пути, ведущие к одной и той же цели. Источник веры в конечном счете - божественное откровение.

Офицальная догматическая формула, выражающая томистскую концепцию взаимоотношения философии и религи гласит: "философия - служанка веры". В статье "Католического словаря" записанно: Философия, какою её признает неотомизм, есть и должна быть служанкой веры. Она является ею потому, что она прокладывает дорогу для веры, устанавливает, например, духовную природу души, бытие Бога и т.д.

Тактика неотомистов по отношению к новейшим научным достижениям отличается от их позиции в отношении развития филисофской мысли. По отношению к естесственнонаучным открытиям проявляется ныне терпимость и даже готовность к их ассимиляции натурфилософской системой неотомизма. Гонение на научное познание, в соответствии с формулой Экклезианства "многознание приносит скорбь" и прямое придание ученых анафеме осталось в прошлом. Неотомисты заявляют, что они пекутся о "правильном истолковании науки" ; в тоже время они стараются частично обновить, приспособить к науке свои догмы; направить поток новейших достижений наук о природе в русло богословских интерпритаций.

Суть обновленного подхода к вопросу о науке и разуме, их роли в современном мире можно кратко сформулировать следующим образом. С одной стороны, признается, что благодоря науке и технике в современном мире осуществляются коренные преобразования. Религиозные философы занимаются проблемами естествознания, ушли от традиционного цензорского тона по отношению к науке.

Персонализм и его вклад в учение о человеке ХХ века

Персонализм (от лат. persona -- личность) -- теистическое направление в философии, признающее личность первичной творческой реальностью и высшей духовной ценностью, а весь мир проявлением творческой активности верховной личности -- бога.

Персонализм сформировался в конце XIX века в России и США, затем в 30-х гг. XX века во Франции и других странах. В России идеи персонализма развивали Н.А. Бердяев, Л.И. Шестов, отчасти Н.О. Лосский, С.Н. Булгаков, А. Белый, Вяч. Иванов и другие. Основоположниками американского персонализма явились Б. Боун, Ройс; их последователи -- Э.У. Хокинг, Калкинс, Брайтмеп, Э. Кент, Д. Райт, П. Шиллинг, Флюэллинг, объединившиеся вокруг журнала «Personalist», осн. в 1920 Флюэллингом. Французские персоналисты (П. Ландберг, Недонсель, Г. Мадинье, П. Рикёр и др.) группировались во главе с Мунье и Ж. Лакруа вокруг журнала «Esprit», осн. в 1932. В Англии персонализм нашел последователя в лице Б. Коутса, в Германии -- Штерна и др.

Персонализм -- своеобразный результат разложения объективного идеализма, с одной стороны, и критики естественнонаучного, механического материализма -- с другой.

Персоналисты выступают с требованием заменить познающего субъекта классической философии, то есть «гносеологического субъекта вообще», выявлявшего истину, всеобщие существенные связи независимо от эмпирического содержания сознания, человеком во всей полноте его конкретных проявлений, в его антропологической тотальности, иначе говоря, активным субъектом, ибо согласно персоналистическому принщипу, познает только этот индивидуальный, единичный, неповторимый человек. Личность превращается в фундаментальную онтологическую категорию, основное проявление бытия, в котором волевая активность, деятельность сочетается с непрерывностью существования. Поэтому личность и её опыт суть единственная реальность,-- утверждает представитель раннего поколения американских персоналистов Боун (см. «Personalism», Boston, 1908, p. 107). Но истоки личности коренятся не в ней самой, а в бесконечном едином начале, боге и являются достаточным основанием любой активности. Уместна аналогия между этими принципами персонализма и монадологией Лейбница, развившейся в конечном счете в классической форме христианской теодицеи.

Наука с её понятийным аппаратом, дискурсивное мышление не могут с точки зрения персонализма претендовать на постижение богатства мира. Задача ориентации человека в мире возлагается на религиозную философию, как на нечто принципиально отличное от науки. Назначение философии в том, чтобы исследовать мир; её пафос в нахождении смысла существующего с точки зрения свободы человека, его волеизъявления в соотнесенности с высшим началом, богом.

Распространение персонализма -- теоретико-социальный симптом кризиса позитивистского мировоззрения и усиления тенденций иррационализма. В России персонализм разрабатывался в русле философско-лититературного идеалистического движения начала XX века -- «русского духовного ренессанса»,-- представители которого считали, что в новый исторический период, после вторжения в гуманистическую культуру Европы машины и техники и крушения традиционных устоев и ценностей, единственное спасение человека и культуры можно найти через разработку учения о человеке. Основной проблемой эпохи провозглашалась судьба человека.

Единственно достоверный и изначальный факт бытия -- человеческое существование, но оно само творение бога по его образу и подобию. Именно поэтому человек обладает возможностью творить, создавать нечто новое. Истинным может быть только религиозное учение о человеке, все же остальные трактовки человека недостаточны, ибо предполагают рассмотрение человека в соотношении с природой или обществом, а не самого по себе. «Понять человека можно лишь в его отношении к богу. Нельзя понять человека из того, что ниже его, понять его можно лишь из того, что выше его. Поэтому проблема человека во всей глубине ставится лишь в религиозном сознании» (Вerdyaev N., Slavery and freedom, N. Y., 1944, p. 44). Более того, согласно логике персонализма, существование индивида, вплетенное в сложную сеть общественных отношений, подчиненное социальным изменениям, исключает для него возможность утвердить своё собственное, неповторимое «Я». Поэтому необходимо различать понятия индивида и личности. Человек как часть рода (Homo Sapiens), как часть общества суть индивид. О таком человеке -- биологическом или социальном атоме -- ничего не известно. Он аноним (по выражению Кьеркегора) -- лишь элемент, часть, определяемая соотношением с целым. Человек как личность может утвердить себя только путём свободного волеизъявления, посредством воли, которая преодолевает и конечность жизни человека, и социальные перегородки как бы изнутри человека. Таким образом, в основе учения персонализма о личности лежит тезис о свободе воли.

В понимании социальных проблем имеется определённое различие между англо-американским, с одной стороны, и русским и французским персонализмом,-- с другой. Первое направление остаётся в основном в рамках констатации кризиса современного мира, общества и человека и возлагает надежды на жизнеспособность западной культуры подменяя социальную проблематику задачей самоусовершенствования личности. Французский же персонализм акцентирует внимание именно на социальной доктрине, проповедуя идеал средневековой общины как антипода урбанистической цивилизации.

Персонализм является попыткой конкретизировать христианский идеал личности в условиях современного общества, при наличии отчуждения, где над человеком довлеют и порабощают его враждебные, иррациональные обществ. силы.

Основные концепции философии постмодернизма

Декларируется «новая философия», которая «в принципе отрицает возможность достоверности и объективности..., такие понятия как „справедливость“ или „правота“ утрачивают свое значение...»^[1] Состояние утраты ценностных ориентиров воспринимается теоретиками постмодернизма позитивно. «Вечные ценности» -- это тоталитарные и параноидальные, идефиксы, которые препятствуют творческой реализации. Истинный идеал постмодернистов -- это хаос, именуемый Делезом хаосмосом, первоначальное состояние неупорядоченности, состояние нескованных возможностей. В мире царствует два начала: шизоидное начало творческого становления и параноидальное начало удушающего порядка. При этом постмодернисты утверждают идею «смерти автора», вслед за Фуко и Бартом. Любое подобие порядка нуждается в немедленной деконструкции -- освобождении смысла, путем инверсии базовых идеологических понятий, которыми проникнута вся культура.

Критика “мышления тождества” и “Различие”. Одним из важнейших понятий классической философии было понятие тождества, или идентичности (вспомним хотя бы положение о тождестве мышления и бытия у Гегеля или “философию тождества” Шеллинга). Примат тождества над различием разумелся этой философией сам собой. Не составлял исключения и структурализм, занимавшийся поисками универсального шифра действительности, кода, которому подчинены все знаковые системы, в том числе и биологические. Постструктуралисты же считает идею такой универсальной отмычки вредной выдумкой. Изначальная “бесформенность” и “хаотичность” жизни не подвластны никаким выдвигаемым наукой схемам. Вот почему на первый план здесь выходит категория различия, или “дифференции” (difference). Деррида в работе Письмо и различие (1967), Делез в труде Различие и повторение (1968) вступают в острую полемику с традицией, которую можно назвать мышлением тождества. Различие здесь мыслится вне, по ту сторону пары различие/тождество. Различие не сводится к тождеству. Неверно видеть в нем нечто подчиненное тождеству, поскольку именно различие, а не идентичность есть первичное отношение. Различия не отсылают к подобиям, а указывают на другие различия. Мыслить различие - значит не держать перед мысленным взором идею целого, системы, иерархии, единства.

Пересмотр классической парадигмы философствования, осуществляемый постсруктурализмом, можно выразить и в других терминах.

Серийная событийность против “события бытия”. В классической европейской философии событием могло быть названо не всякое происшествие, а лишь нечто значимое, наполненное глубинным потаенным смыслом, встроенное в некую телеологическую взаимосвязь (систему целей). Западная философская традиция была занята поисками “первосмысла” - заключенного в глубине события содержания. Что же касается мыслителей постстуктуралистской ориентации, то для них статусом события обладает любой телесно-жизненный акт. “Жизненная”, фактически-наличная событийность самодостаточна и не нуждается в возведении к трансцендентальному основанию.

В той мере, в какой статусом события в классической парадигме могли обладать только события “истории духа”, традиционная история культуры строилась как “история идей”, или “духовная история” (вспомним, например, восходящую к Вильгельму Дильтею “духовно-историческую школу”). Молчаливой предпосылкой подобной истории был гомогенный универсум смысла. Отказываясь от такой предпосылки, Мишель Фуко строит собственное исследование культуры (включая сюда науку) как “археологию”. История культуры, которую он пишет, есть история “серий”, “сингулярностей” (единичных событий) и “регулярностей”, подвластных только одному закону - закону случайности. В этом смысле его исследование - не “история”; ведь оно нацелено не на прослеживание некоей “линии развития”, а на выявление контингентных (случайных) констелляций - взаимопереплетений единичных событий. Разрабатываемые Фуко “археологии” - как “знания”, так и самого “субъекта” - подрывают базисное допущение любой “истории идей” - возможность восстановить, реконструировать континуум сознания, или континуум смысла.

Смерть субъекта” и критика “метафизики”. С критикой “идеологии субъекта”, которую ведет Фуко, перекликается проект Деррида, вначале названный им “грамматологией”, а затем - “деконструкцией”. Эта программа заключается опять-таки в пересмотре одного из базисных допущений европейской философской традиции, а именно - примата речи, говорения, голоса, над “письмом”. Классическая философия (начиная с Платона) и классическое языкознание (начиная с Вильгельма фон Гумбольдта и Фердинанда де Соссюра) считала само собой разумеющимся, что первичным источником смысла может служить лишь речь. Запись же речи, ее материальное воплощение (письмо) есть лишь “застывший” голос, омертвленный дух. Стало быть, письмо вторично по отношению к речи. Его назначение и его содержание в том, чтобы служить репрезентацией речи, внешним “пред-ставлением” внутреннего смысла. Как раз это допущение и ставит под сомнение Деррида. Письмо, согласно Деррида, не следует рассматривать лишь как “письменную речь”. Оно отстоит от “истины” (т.е. от сферы значений) отнюдь не дальше, чем речь. Что же касается веры в привилегированное отношение речи к истине, то эта вера есть не что иное как проявление логоцентризма западной философской традиции - традиции “метафизики”. Логоцетризм - представление о центральном положении, занимаемом в структуре познания “логосом” (“словом”, “законом”, “логическим мышлением”) - неотрывен от фоноцентризма (веры в приоритет голоса, фонемы перед письмом). Лого-фоноцентризм метафизики оказывается к тому же и фаллоцентризмом - системой идей, основанных на убеждении в первенстве мужского начала, в “первичности” мужчины и “вторичности” женщины.