Образы детей в мировой художественной литературе с позиции сравнительного литературоведения(на примере произведении М. Ауэзова "Сиротская доля", Ч. Айтматова "Белый пароход" и Ч. Диккенса "риключения Оливера Твиста")

Другим подвижником идей сравнительного литературоведения был в свое время Абай Кунанбаев. Его произведения синтезировали в себе европейскую культуру, в частности литературное наследие России, а также казахскую национальную литературу. Обладая в полной мере способностью к сравнительному анализу воспринимаемых явлений литературы и культуры, он, возможно неосознанно, сделал шаг к установлению предмета сравнительного изучения литературы, который обуславливает и предопределяет ее метод, когда взаимозависимость и взаимосвязь предмета и метода, как следствие образуют объем и систематизацию методологических знаний по предмету исследования. [3;с.20]

Широкое понимание цели сравнительного изучения имеет место в творчестве М.О.Ауезова. Именно им осознано и научно обоснованно формируются основы сравнительного литературоведения. Благодаря своим энциклопедическим знаниям в области культуры и искусства казахского народа, обладая широким мировоззрением М.О.Ауезов, старался вывести национальную литературу за пределы республики, пытаясь увести от изолированности от мирового культурного пространства. По его мнению: «Сравнительное изучение казахской литературы с литературой близких по языку, по культуре, по исторической судьбе народностей должно составлять в отношении прошлого главную продуктивную систему историко-культурного построения. Постепенно это аналогичное сравнение должно распространяться на аналогичные процессы, явления, эпохи в последующие этапы развития казахской литературы». [5;с.114]

Говоря об М.О.Ауезове, нельзя не назвать имя еще одного видного казахского писателя, публициста и переводчика, одного из основоположников казахской прозы - Г.М.Мусрепова. Как известно, художественный перевод является не только одним из способов проникновения одной национальной литературы в другую, но и укреплением связей между различными культурами, духовными ценностями. И в этом смысле он выполнял очень важную консолидирующую функцию. Благодаря художественному переводу, можно с уверенностью говорить о высокой степени освоения опыта русской и мировой литературы.

Г.М.Мусрепов - один из тех, кто своим трудом способствовал становлению и развитию дела художественного перевода в Казахстане. В ходе своей долголетней переводческой деятельности и наблюдении за развитием литературы в Казахстане, в своих статьях, докладах он неоднократно подчеркивал, что творческие взаимосвязи, контакты и влияния, постижение опыта и секреты мастерства не только обогащают казахскую литературу, но и включают ее в общемировой литературный процесс.[6;с.37]

В связи с обретением Казахстаном независимости самостоятельного выхода на прямые контакты с мировым сообществом, обмен культурными ценностями приобретает боле широкомасштабный и интенсивный характер. Исследования истории взаимоотношений казахской литературы с литературами Востока и Запада посвящены труды ученых-компаративистов Казахстана Ш.К. Сатпаевой, Н.О. Джуанышбекова, М.Х. Мадановой, Ф.Е. Исмаиловой, Р.О. Батырбековой, А.К. Тусуповой. Они объясняют очевидные преимущества сравнительного литературоведения, возможностью изучения международных литературных связей и отношений, сходства и различия между литературно-художественными явлениями в разных странах. Сходство литературных фактов может быть основано, с одной стороны, на сходстве в общественном и культурном развитии народов, с другой стороны -- на культурных и литературных контактах между ними; соответственно различаются: типологические аналогии литературного процесса и «литературные связи и влияния».[7;с.8] Такой подход способствует лучшему пониманию явлений литературы своей страны учитывая ее связи с литературами других стран.

Глава II

2.1 Казахская и казахстанская литература в мировом литературном процессе

Определив предмет сравнительного литературоведения как мировой литературный процесс во всей совокупности взаимообусловленных национально-межлитературных межлитературных связей и схождении, которые выражаются в поступательном развитии мировой литературы в целом, мы видим, что казахская (и казахстанская) литература является неотъемлемой частью мировой литературы. Она в свою очередь представляется как категория историческая, изменяющаяся в зависимости от ряда условии, таких например как развитие самой литературы, так и развития науки изучающей литературу; от исторических условии того или иного рассматриваемого литературного периода. Прежде чем перейти к непосредственному рассмотрению некоторых произведении разных национальных литератур (казахской, киргизской и английской) с позиции сравнительного литературоведения, мы проследим развитие казахской и казахстанской литературы в прошлом и ее место в современном мире.

Осознание своего прошлого, своего генезиса, обращение к фольклору, литературе и искусству - одно из признаков развитого общества с развитой системой духовных ценностей направленных на сохранение и развитие культуры своего народа. К сожалению, в силу исторически сложившихся условии, не только культура, но и этническое существование казахов в ХХ веке оказалась под угрозой. Национальные особенности культуры выкорчевывались тоталитарным режимом, в условиях которого в ХIХ и ХХ веке происходил этногенез. Только в последнее время, с обретением Казахстаном независимости, стало возможным осмысление национальной культуры, как составной части мировой культуры. Следовательно, в том числе и литературы как части мирового литературного процесса, а не одной из отсталых «подлитератур» в составе единственно ценной советской «сверхлитературы».

Казахская культура в силу исторических и географических условий находится на границе западной и восточной культур, синтезируя их в единстве грядущей евразийской культуры. Казахскую культуру обычно относят к восточной, что верно лишь отчасти, в связи с тем, что казахский этнос в социально-историческом плане является культурным наследником тюрко - кочевой цивилизации. Важнейшей частью духовной культуры является искусство. Из всех искусств выделяют литературу.

Искусство художественного слова - во все времена утверждало мир и добро, утверждало любовь к родной земле, красоту и справедливость. Она отражала вековые чаяния народа, его историческую судьбу, его нравственные и эстетические принципы и идеалы.

Корни казахской духовной культуры в фольклоре. Так исторически сложилось, что казахский фольклор синтезировал в себе и поэтическую, и музыкальную культуру. В Казахстане сложился парадоксальный вид искусства - индивидуальная устная литература. Ее носители - жырау и жыршы, шешены и бахсы, салы и сэри, акыны были профессионалами на стыке искусств и других сфер культуры. Они соединяли в себе самые различные дарования: были поэтами, музыкантами, декламаторами, композиторами, импровизаторами, судьями, ораторами, законодателями мод, певцами, борцами, магами, прорицателями, знахарями, советниками ханов, государственными деятелями, жонглерами, щеголями, шаманами и воинами. Их творчество было на грани литературы, фольклора, музыки, истории, риторики, импровизации и, в целом, было особым даром, присущим казахскому народу синтетическим искусством. Этим и объясняется исключительное богатство, поразительная многожанровость казахского фольклора, что признается многими учеными всего мира.

Творчество Коркута, Асана-кайгы, Казтугана, Бухара, Суюмбая, Жамбыла, Биржана, Ахана, по своим художественным достоинствам не уступало творчеству профессиональных писателей и утверждало феномен устной индивидуальной поэзии наряду с высокой профессиональной литературой в казахской литературе. Акынская поэзия высоко оценивалась советским государством. Дело в том, что по типологическим признакам акынская поэзия была близка официально-охранительной литературе соцреализма. Монументальность, публицистичность, мгновенный отклик на животрепещущие проблемы дня, восхваление вождей и эпохальных событий, соединение политики и художественности, создание образа положительного героя, черно-белое видение мира, нетерпимость - все эти черты были свойственны и поэзии Жамбыла, и, в целом, советской литературе. В то же время феномен устной индивидуальной поэзии обладал высокими художественными качествами, тонким импровизаторским даром, высоким авторитетом, пользовался народной любовью и признанием, потому что соединял в себе лучшие черты фольклора и письменной литературы.

К сожалению, к середине века феномен устной индивидуальной поэзии постепенно утрачивал свое художественное значение. И хотя по-прежнему проводились айтысы, присваивались звания народных акынов, но новых жамбылов и байзаковых не рождалось. В 90 -е годы, в связи с достижением независимости Казахстан пережил подлинный бум айтысов на самых различных уровнях, но даже этот расцвет акынского искусства не дал стране акынов жамбылского масштаба. Профессиональная многожанровая литература оттесняла устную индивидуальную поэзию на второй план. Видимо, время акынов прошло, как прошло и время литературы соцреализма.

Репрессированные казахские писатели рассматривали современную им литературу в контексте большой духовной культуры народа. Поэтому они считали самой реальной темой искусства и его назначением понимание личности как особой социальной ценности.

Главной этнической особенностью культуры казахов является ее номадный характер. Причем, наверное, необходимо отказаться от живучего западного представления об архаичности и отсталости кочевой цивилизации. Да, мир пошел путем технократической цивилизации, и буквальное возрождение кочевой культуры, видимо, невозможно. Но кочевая цивилизация имела ряд преимуществ перед западной, да и восточной оседлой культурой. Это ощущение гармонии с миром, полное слияние с природой, не переделка среды обитания и приспособление ее к своим нуждам, а приспособление себя к окружающему миру. Кочевая цивилизация казахов существовала в сложном взаимодействии с индо-персидским, китайским, арабским, византийским, монгольским, тюркским, славянским суперэтносами и цивилизациями, переплавляя в горниле национальных традиций все ценное, что несли эти культуры, сохраняя свою самобытность и оригинальное лицо. Кроме того, духовные корни кочевой культуры казахов тянутся к временам мифического пророка ариев, автора священной книги «Авеста» - Заратуштры, легендарной царицы саков Томирис, сумевшей дать отпор могущественным армиям персов. Находка золотого воина Иссыка по своей культурной значимости сравнима разве только с находкой гробницы Тутанхамона. Пророк Заратустра, Анархасис - древнегреческий философ скифского (сакского) происхождения, Бильге - каган, Йоллык - тегин, Тоньюкук - основоположники древнетюркской письменной литературы. Аль - Фараби - второй после Аристотеля учитель человечества, Баласугуни, Яссави, чьи произведения представляют шедевры мировой литературы - все это выходцы скифской и тюркской культуры, прямой предшественницы казахско - евразийской.

Видимо, надо развеять представление об отсталости казахов в области литературы. Утверждение, что письменная литература возникла только во второй половине ХIХ века, явно не соответствует действительности. Первые признаки существования письменности на территории Казахстана проявляются еще до нашей эры. Казахская литература является преемницей древнетюркской литературы в той же мере, как и русская литература преемница литературы Киевской Руси, римская - древнегреческой, аккадская - шумерской. Поэтому мы с полным правом относим к ней рунические памятники литературы древнетюркского каганата, манихейские и литературные памятники Уйгурии VIII века, сочинения писателей тюркского Средневековья и Возрождения: Аль - Фараби, Яссави, Баласугуни, Кашгари, Югнаки, Дулати, Жалаири, Хорезми, Низами, Навои, Абулгазы. Надо еще учесть, что параллельно с письменной литературы развивалась устная литература жырау и акынов: Аталыка, Коркута, Асан - Кайгы, Казтугана, Сыпыра - жырау, Доспамбета, Шалкииза, Маргаска, Жиембета, Актамберды, Умбетея, Татикары, Бухар - жырау, Котеша, Шала, Махамбета, Суюнбая, Жамбыла, Биржана, Ахана - сэре. Наряду с богатейшим эпосом, «Алпамысом - Манасом», «Кобланды», «Кыз - Жибек», «Козы Корпеш и Баян -слу», безымянными памятниками средневековой литературы, такими, как "Огуз - наме", " Книга назиданий", " Записки из крепости Миран", "Кодекс Куманикус", "Коркут ата китабы", разнообразными жанрами фольклора, существовала интересная архитектура, своеобразная музыка, оригинальное народно - прикладное искусство, яркое философское, ораторско - публицистическое наследие, историческая литература, литература великих просветителей ХIХ века, малоизвестная поэзия так называемого консервативного лагеря ХIХ - начала ХХ веков эпохи «зар заман», "возвращенная литература", богатейшая жанрово - разнообразная литература ХХ века.

По мнению Мурата Ауэзова: "...все крупные преобразования в развитии культуры, ее ренессансные эпохи подготавливались деятельностью просветителей, умевших из опыта отечественной и мировой истории извлечь и перевести в контекст собственной среды актуальное знание, способное просветить современников для грядущих перемен".

Мировая литература в двадцатом веке, особенно во второй половине, переживает сложные процессы. Закончилась вторая мировая война, но никогда не прекращались локальные войны на Ближнем Востоке, во Вьетнаме, в Корее, в Африке, в Латинской Америке. Атомная бомба поставила перед человечеством проблему полного и всеобщего уничтожения. Холодная война обострила социальные, экономические, экологические проблемы, стоящие перед всем человечеством. Советский Союз и социалистический лагерь, безумно тратящийся ресурсы на гонку вооружений, на содержание огромной военно-бюрократической машины, рано или поздно должен был проиграть в экономическом соревновании с Западом. Распад социалистической системы был предрешен, но он таил в себе социальные и исторические трагедии. Мировая литература должна была откликнуться на вызовы времени. И она отвечала, противопоставив мещанским ценностям массовой культуры произведения высокой духовной наполненности, правды жизни, эстетических достоинств.

Средства массовой информации сделали доступными для мирового читателя любой уголок Земного Шара. Достижения мировой литературы сделались одновременно достоянием литературы США или Германии, а также Греции, Израиля, Чили, Гватемалы, Колумбии, Египта. То есть, литературные произведения, признаваемые всем миром, увенчанные Нобелевской премией, рождаются не только в странах, в которых литература традиционно развита, но и в странах Африки, Азии и Латинской Америки. Оэ из Японии, Неруда из Чили, Маркес из Колумбии, Шойинка из Нигерии, Махфуз из Египта, Уолкотт из Тринидада, Пас из Мексики, Агнон из Израиля своими произведениями, заслужившими Нобелевские премии по литературе, во многом определяли важнейшие черты мировой литературы, ее разноцветие и многоголосие. Во всем мире происходили поиски стиля, жанра, героев, архетипов. Реалистические традиции трансформируются, соединясь с национальным своеобразием, заключенным прежде всего в мифе и фольклоре.

На рубеже 60-х и 70-х годов века советские писатели не могли не учитывать несомненных достижений мировой литературы. На них воздействовали также факторы возросших запросов более зрелой, интеллектуально подготовленной читательской среды, научно-технические революции эпохи, повлиявших на общечеловеческое сознание, глубинные изменения в мировом мировоззрении. К этому времени произошла почти полная дегуманизация, деэстетизация литературы социалистического реализма, исчерпавшей запас энергии, заказных сюжетов, тем, идей. Фиаско директивной, идеологической эстетики стало очевидным фактом, методология рухнула, как только перестала официально поддерживаться правящей верхушкой.

На этом фоне обращение группы одаренных советских казахских писателей к духовному потенциалу национального и мирового мифа, религиозно-- философским темам - событие отнюдь не случайное, а вполне закономерное. На самом деле произошло "возвращение" писателей и поэтов к традиционному и естественному "союзу" с мифологией, религией, который существовал много веков, духовно подпитывая, обогащая литературу, расширяя ее горизонты.

Эстетическая апелляция к экспрессии мифа, его семантическому метафизическому заряду, при условии одаренности писателя, непременно усложняет художественную структуру произведения, формирует в нем смысловую многоплановость, намечает формы иносказания, активизирует знаково-символические образные ряды, насыщает повествование ассоциациями, реминисценциями, подключая его к уже существующей многовековой традиции рассказывания о вечном. Все эти явления, так или иначе связывают литературное творчество с романтическими тенденциями, так как именно романтизм (не обязательно последних веков) традиционно обращался к мифологии и религии как к мировидению. В конечном счете, мифологизация творчества - это способ одухотворения эстетического мира, выхода мышления писателя на уровни общечеловеческих вечных вопросов бытия, актуализации нравственных проблем взаимоотношений людей, сообществ. Все это было в полной мере присуще творчеству ряда выдающихся писателей советских национальных литератур 70-х и 80-х годов.

Для архаических эпох, античности мифологизм был естественной, господствующей нормой мировоззрения, идеальное не абстрагировалось от реальности представлений, оно в нем пребывало, определяя структуру отношений. В эпоху мусульманского и западного Ренессанса миф служил способом "открытия" человека и его духовной реабилитации, освобождения от схоластики, догматизма, переноса проблем бытия во внутренний мир личности. Миф "открыл" в человеке личность, в полный голос заговорил о ее душе, драмах, трагедиях, о ее любви и ненависти.

В казахской литературе традиция мифопоэтического мышления, как показывает анализ, -- это непрерывная генетическая линия, развивающаяся от творчества А. Яссави (12 в.), Асана кайгы (15 в.) до начала 20--го века включительно. Эта эстетическая линия была прервана в результате большевистской идеологической и репрессивной чистки нивы литературы, директивного введения метода социалистического реализма в начале 30-х годов и возобновилась только в начале 70-х годов текущего века.

В казахской прозе первые формы мифопоэтического мышления, парадигматической ассоциативности (апелляции), обрамления сюжета фольклорными мотивами проявились в творчестве М. О. Ауэзова ("Сиротская доля", "Серый Лютый"), М. Жумабаева ("Грехопадение Шолпан"), Ж. Аймауытова ("Ак билек"). Те или иные формы обрамления сюжета фольклорными мотивами имели место и в прозе С. Муканова в 40--50--е годы ("Сыр Дарья"), однако они не выходили за рамки иллюстративного этнографического материала и не осложняли сюжет дополнительными планами. Довольно-таки часто встречаются фольклорные и мифопоэтические мотивы и в структуре романа-эпопеи М. О. Ауэзова "Путь Абая", однако их духовный, философский потенциал не был использован в полной мере в виду давления принципов и канонов социалистического реализма. Миф и легенда в художественной структуре романа--эпопеи "Путь Абая" функционируют в рамках заданной локализованной эстетики, либо" выполняя обрамляющую, иллюстративную роль, или используясь как средство создания эпического фона, в основном же они характеризуют сферу поэтического мышления героя, Абая, психологически подключенного к традициям народного мышления, исторической памяти этноса. Даже в таком виде публикация первой книги из цикла романов об Абае едва не привела к аресту великого художника слова. Абстрагируясь от особенностей эстетической проблематики и выходя на уровень социокультурных феноменов, учитывая политический и духовный опыт человечества в 20-м веке, полученный в результате десятилетий конфронтации Востока и Запада, крушения тоталитарного идеологического режима, сегодня можно с уверенностью утверждать, что в условиях глобальных экологических кризисов, существования оружия массового уничтожения, развития экзотических новейших технологий в интересах сохранения жизни и ноосферы на Земле предпочтительнее защита человека традиционной этической культуры, нежели безудержная фетишизация деритуализированного, десакрализированного субъекта технократических отношений.

Из писателей советских казахских писателей наиболее "мифологичным" были О. Сулейменов и А. Кекильбаев. Устойчивость и последовательность использования форм мифологизированного мышления, развитие средств художественной символики и парадигматического сказывания, парадоксальное совмещение в нравственном фокусе мифа эпического прошлого и современности, духовная реабилитация религиозно настроенной личности

Эволюция творческой манеры и стиля А. Кекильбаева, развитие шло от откровенно романтического, философского восприятия истории, личности ("Конец легенды", "Хатынгольская баллада"), расслоенного, близкого к потоку сознания повествования к заданной концептуальной определенности истории народа, беллетризированным формам прозаического сказа в романе "Плеяды -- созвездие надежды".

Во второй половине 20 -- го века в советской литературе как бы воспроизвелась ситуация, которая имела место в русской и западноевропейской литературах начала 19--го века,-- новое пробило себе путь через оппозицию мифотворчества догмам и схемам неоклассицизма (социалистического реализма). В мифотворчестве вновь ожили энергия и дух романтических исканий. В 70-- е годы в Казахстане к энергии и потенциалу мифа обратились А. Алимжанов ("Мост Карасункара"), С. Санбаев ("Когда жаждут мифа", "Вечный бой"), А. Кекильбаев ("Конец легенды", "Хатынгольская баллада", "Колодец"), О. Бокеев ("Снежная девушка", "Человек - олень"), Бахытжан Момыш-улы ("Дети - великаны", "Раскаленные камни"), Б. Джандарбеков ("Томирис"), И. Есенберлин ("Кочевники"), О.Сулейменов ("Глиняная книга") и другие. К мифу здесь нередко относятся и легенды, притчи, другие сюжеты с мифологическим семантическим ядром.

В казахской литературе последних трех десятилетий происходили аналогичные русской и мировой литературе процессы постепенного освобождения сознания художников слова от закоснелых догм, стереотипов и клише идеологической эстетики, сыгравшей консервативную роль в судьбе литературы за семьдесят лет ее развития.

Под современной казахской литературой подразумевается период, начало которого идет, примерно, со второй половины 60-х годов. Литература рубежа 70-х -- 80-х -- это не просто сумма индивидуальностей, но литературный процесс, который имеет свои внутренние закономерности развития.

Шагнув в поток мировой литературы с развитыми жанрами (в том числе и русской литературы), молодая казахская литература начала с активного усвоения не только жанровых правил, но и современных форм художественной речи. Осознание развитого художественного опыта русской литературы осуществлялось двояко -- «чужая», русская литература воспринималась как образец для подражания, уже оформленный и устоявшийся во времени (так было в 30-е годы XX века в творчестве С. Муканова и Б. Майлина). Но в то же время, этот «эталон» был творчески переработан в творчестве Ж. Аймауытова, М. Ауэзова. Уже в конце 50-х годов стали активно проявляться и новые национальные стилевые и жанровые тенденции. Казахская литература на рубеже 50-х 60-х годов остро почувствовала несовпадение национальных особенностей русской литературы и собственных национальных традиций, поэтому и пыталась преодолеть «чужой», хотя и высоким образом организованный опыт.

Если в момент зарождения контактов с русской литературой молодая казахская литература вбирала «чужой» опыт (через переводы), недооценивая свои литературные традиции (в основном только фольклорные), то на более позднем этапе этого процесса (стадиально более позднем) от казахских писателей потребовалось максимальное использование прежде всего «своего» опыта, как жанрового, так и стилевого.

Свои классические примеры художественности -- роман Ж. Аймауытова, поэзия М. Жумабаева, проза Ш. Кудайбердиева, были официально запрещены. Казахские писатели 60-х годов формировались без знания своей традиции. В это время мало упоминались и ранние рассказы М. Ауэзова, акцент делался на романе-зпопее «Путь Абая», который объяснялся с позиции воинствующего тогда соцреализма. Без учета философской прозы Шакарима, без трепетных лирических строк М. Жумабаева, без классического романа «Акбилек» Ж. Аймауытова сформировалось поколение казахских писателей конца 60-х, сумевших, несмотря ни на что, поднять казахскую литературу на новый уровень художественности, соответствующий мировым стандартам. Это еще раз подтверждает внутреннюю закономерность развития литературных форм, имеющих способность пробуждать свои внутренние потенциальные возможности.

Только сегодня становится ясным, откуда вдруг появился феномен М. Ауэзова, проза которого просто требовала присутствия в контексте поэзии М. Жумабаева и классической прозы Ж. Аймауытова. Научное наследие М. Ауэзова подтверждает нашу мысль о том, что он дописал то, что не успели его талантливые современники. Писатель создавал литературоведческие работы, продолжая научные мысли А. Байтурсынова, писал роман, имея перед собой «Акбилек» Ж. Аймауытова. Он в этом смысле явился мостом, связывающим поколение запрещенных имен с нашей современностью. На самом деле, ему пришлось осуществлять все это с завязанным ртом в буквальном смысле слова. Восхищаться высокой поэзией М. Жумабаева, помнить о движениях чувств Акбилек и философских размышлениях Ш. Кудайбердиева и не иметь голоса сказать обо всем этом вслух. В этой связи роман «Путь Абая» -- это попытка писателя высказаться обо всем этом. Поэтичность образов Айгерим и Тогжан состоялась не без влияния интимной лирики М. Жумабаева, продолжившего развитие этой стороны классического стиля А. Кунанбаева.

Безусловно, нужно абстрагироваться от стремлений поставить то или иное произведение на вершину развития национальной или мировой литературы, то есть от стереотипов и иллюзий мышления иерархическими категориями в эстетике. Вместе с тем нельзя игнорировать факт периодических появлений в национальных литературах выдающихся произведений, аккумулирующих огромный резерв духовно--эстетических знаний, опыта, энергии. Подобными произведениями, сконцентрировавшими духовный резерв народа, являются "Война и Мир" Л. Н. Толстого, "Братья Карамазовы" Ф. М. Достоевского, "Сто лет одиночества" Г. Г. Маркеса, "Плаха" Ч. Айтматова, "И объяли воды до души моей" Кэндзабуро Оэ, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова.

Типологическим признаком подобных эпических произведений, как правило, выступают высокие эстетические качества, духовно-философский синтез и страстный поиск истины. Таким критериям отвечают «Глиняная книга» О. Сулейменова, «Конец легенды» А. Кекильбаева, «Саки» Б. Джандарбекова, «Кочевники» И. Есенберлина, «Человек - олень» О. Бокеева, «Белая аруана» С. Санбаева, «Долг» А. Нурпеисова, «Одинокая юрта» С. Елубаева. Что из них наиболее художественно ценно, войдет в золотой фонд мировой литературы, определит время.

Рассматривая понятие казахской литературы, нельзя выпустить из внимания и казахстанскую литературу, то есть литературу других народов проживающих на территории многонационального Казахстана. Так исторически сложилось, что в нем живет более ста народов. Здесь отбывал ссылку украинец Т. Шевченко. Казахстаном испытывали великого Федора Достоевского. Каторгой стал Казахстан для целых народов, переселенных волей «отца народов». Но, как правильно заметил Олжас Сулейменов, мы, казахи, на каторге этой родились. Сюда переселяли корейцев и уйгуров, немцев и чеченцев. На советские стройки, на освоение целины приезжали миллионы украинцев, белорусов, татар, башкир, узбеков. Всех Казахстан встречал как родных, многие народы нашли здесь вторую родину.

Здесь они могли свободно развивать свою культуру, язык, традиции и обычаи. Свободное развитие литературы братских народов в республике -особенность художественно-литературного процесса современного Казахстана. Эта особенность дорога нам на фоне межнациональных распрей и раздоров, которые усилились в связи с распадом СССР. Только в свободном развитии всех литератур, всех народов многонационального Казахстана можно прозревать будущее казахстанской культуры, единой в своем патриотизме, верности интернациональной дружбе, уважении и любви к таким разным литературам, объединенных одной любовью к человеку.

Одной из наиболее широко распространенных национальных литератур Казахстана является уйгурская литература. Уйгуры - это один из древнейших тюркских народов Центральной Азии. Произведения Юсуфа Баласугуни, Ахмеда Югнаки по праву вошли в число шедевров мировой литературы. В течение долгих веков своего развития уйгуры создали самобытную культуру, богатейшую литературу. Исторические обстоятельства 19-20 вв., в какой -то мере оборвало культурное развитие, их связи с историей и классической уйгурской литературой. Одновременно с революцией начинается как бы заново, с чистого листа формирование новой уйгурской литературы. Естественно, что уйгурские писатели не могли опереться на богатейшее наследие своей литературы, развить ее лучшие традиции. Поэтому они были вынуждены опираться на достижения литератур братских народов: татарского, узбекского, казахского. Языковая и духовная близость с этими народами способствовала быстрому становлению мастерства уйгурских писателей.

Другим неиссякаемым источником творчества уйгурской литературы был родной фольклор. С молоком матери впитывали в себя поэты и писатели бейты и кошаки, сказки и латифы Ходжи Насреддина.

Возрождение уйгурской литературы во второй половине ХХ века связывают с именами Изиза Изимова, Изима Бахниязова, Ильи Бахтии.

Их талант позволил рассказать о прошлом и настоящем своего народа на таком художественном уровне, что их произведения нашли благодарного читателя не только среди уйгур, но и среди казахов, русских, узбеков.

Когда мы говорим о послевоенной уйгурской литературе, то первыми необходимо назвать имена Ильи Бахтии и Халиля Хамраева. Они в силу своего таланта во многом способствовали формированию и развитию уйгурской поэзии, обогатили ее прекрасными творениями, и для молодых поэтов их творчество стало школой писательского мастерства.

Пришедшая на смену старшим поколениям уйгурских поэтов, молодежь внесла в поэзию свежую струю, продолжила и углубила начатое и сделала все возможное для того, чтобы уйгурская поэзия нашла своего читателя, чтобы затрагиваемые ею вопросы волновали и заставляли читателей задуматься. В заслугу тем, кто пришел в уйгурскую поэзию в 70-80 -е годы можно отнести и то, что они смогли выйти на уровень, соизмеримый с достижениями русской современной поэзии и поэзии других, особенно тюркоязычных народов. Глубокая поэтическая мысль, четкое отношение к изображаемым явлениям проявлялось не от случая к случаю, а стало обыденным в уйгурской поэзии, показывая рост профессионального мастерства. Лирика Ясинова и Маматкулдова, Розиева и Кутлакова, Хамраева и Изимова, Дулятова и Розахунова смогла «глаголом жечь сердца людей».

Уйгурские поэты мало известны русскоязычному читателю. Ни один из них не имеет сборников переведенных на русский язык. Но вышедшие в Москве антологии «Голоса уйгурских поэтов», «Ветка чинары» содержат наряду с произведениями известных авторов и стихи молодых, вышеназванных поэтов. Это значит, что современная уйгурская и следовательно казахстанская поэзия уже немыслима без их творчества, их стихи органическая и неразрывная часть уйгурской поэзии

Не менее важное место в казахстанской литературе занимает и литература немецкого народа, который был депортирован на территорию Казахстана в тридцатые -сороковые годы. Наиболее значимый след оставили такие авторы как Герольд. Бельгер, Александр Шмидт и Нора Пфеффер. Г. Бельгер -писатель, переводчик, казахской и немецкой прозы, публицист, автор многочисленных критических и литературоведческих работ, он прекрасно владеет тремя языками: родным немецким, не менее родным ему казахским и русским. Литературные и публицистические произведения, созданные Бельгером на этих трех языках снискали широкую популярность в пределах Казахстана и в странах ближнего и дальнего зарубежья.

Не менее заметной фигурой в литературе немцев Казахстана является Нора Пфеффер. Творчество ее популярно в странах СНГ, России и Германии. Особенно она известна как автор множества веселых, светлых и добрых книжек для детей, как переводчик казахских (О. Сулейменов, Т.Молдагалиев, А. Шамкенов, А. Тажибаев, Ж. Саин) и русских (Б. Заходер, Б. Дубровин, Г. Сапгир, А. Шмидт) поэтов на немецкий язык. Ее перу принадлежат также ряд поэтических сборников, очерков, статей, эссе и сказок.

Корейская литература представлена именами Михаила Пака и Аркадий Лим. Многомерность изображаемого ими мира обусловила множественность позиций, рассматривает описываемые в произведениях события. Одно и то же явление писатели показывают с нескольких точек зрения. Чаще всего с позиции непосредственного участника и с позиции наблюдателя. События, описываемые в произведениях, рассматриваются с двух точек зрения: с точки зрения человека и с точки зрения животного. Благодаря чему читателю предоставляется возможность взглянуть на происходящее как бы изнутри и со стороны.

Сейчас казахстанская культура стоит на пороге возрожденческой эпохи. История дает шанс, и, главное, не упустить его. Необходимо подготовить философские, культурные, литературоведческие основы перевода актуального знания в контекст собственной среды. Такой философией, пришедшей на смену философии марксизма могла бы быть философия языка, а культурой - евразийство.

Конкретная культура, познанная в ее самобытийности и самоценности, приобретает всеобщую значимость только как актуализация одной из возможностей бесконечно возможного мира, бесконечно возможного бытия. Лишь осознав себя как развитие в веках и пространстве, умах и душах людей всеобщего бытийного смысла, данная культура приобретает свою извечность, способность вступить в диалог культур. Этот диалог, не перерастающий в монолог, без угрозы растворения, унификации, обезличивания, возможен лишь как диалог определившихся культур. Казахская культура богата духовным содержанием, сформированным уникальным способом существования и историческим опытом, она может и должна внести свою интересную тему в диалог веков и культур.

В Казахстане такой темой исторически и логически является идея евразийства, органично вытекающая из общей ментальности и культуры народов, этносов, проживающих в республике. Во-первых, евразийство рассматривается в качестве объединительной политической идеи для стран СНГ, во-вторых, как толерантная идеология для культурно-духовного, экономико-политического возрождения самого Казахстана.

2.2 Детские образы в мировой литературе

«Для того чтобы мыслить о детстве, нужно

вырасти из него, почувствовать

бремя иного возраста»

М. Эпштейн, Е. Юкина.

Так уж сложилось, что в большинстве литературных произведений главными героями становятся взрослые люди - мужественные, сильные мужчины, со своими слабостями и женщины, как олицетворение красоты, любви, порока. Но жизнь любого человека должна пониматься как целостная панорама представлений о закономерностях становления личности в системе общественных отношений в ходе онтогенеза как индивидуальной истории человека и социогенеза как истории развития человечества. Как писал Антуан де Сент Экзюпери: «Откуда я? Я из моего детства». Поэтому детские образы - это особая тема. Дети играют разные роли в произведениях: иногда они катализаторы событий, непосредственные их участники; зачастую без них сюжет не имел бы такого эмоционального настроя, красочности. Неудивительно, что образы детей занимают особое место в литературе. На протяжении многих лет писатели самых разных поколении, эпох и национальных литератур обращаются к проблеме детской судьбы, стремясь изобразить детские характеры. Мир Детства - неотъемлемая часть образа жизни и культуры любого отдельно взятого народа и человечества в целом.

Но прежде чем рассматривать образы детей в художественных произведениях, нужно обратиться к термину "детство", который используется широко многопланово и многозначно. Хотя Детство - всем хорошо известное, но (как это ни странно звучит) малопонятное явление.

Специального определения детства нет в философских, педагогических, социологических словарях. В психологическом словаре есть определение детства как термина, обозначающего 1) начальные периоды онтогенеза (от рождения до подросткового возраста); 2) социокультурный феномен, имеющий свою историю развития, конкретно-исторический характер. На характер и содержание Детства оказывают влияние конкретные социально-экономические и этнокультурные особенности общества.

Мир детства сложен и содержит в себе другие миры. Это мир общения ребенка с людьми, мир социальных взаимоотношений. Как воспринимает ребенок других и самого себя? Как познает добро и зло? Как возникает и развивается его личность? Когда и как становится независимым? Это мир предметов, мир познания. Почему изгоняет из реального мира волшебников и фей? Как различает мир объективный, внешний и свой субъективный, внутренний мир? Как решает для себя вечные человеческие проблемы: проблемы истины и существования? По каким признакам отличает реальность от фантазии?

В книге "Ребенок открывает мир" Е. В. Субботский пишет: "Мир детского сознания недалек. Он рядом, он внутри нашего взрослого мира. Он смотрит на нас глазами ребенка. Говорит нам его голосом. Выражает себя в его поступках. Как заглянуть в этот мир? Способ только один: жить, говорить, действовать с его посланцами-детьми. Хотя бы "извне", косвенно по признакам, намекам "расшифровывать" его. Раскрыть заветную дверь в мир детского сознания. Не заглянув в этот мир, нельзя не только воспитывать других - невозможно понять самого себя".

Профессор В. В. Зеньковский много внимания уделяет душе ребенка, его личности, считает ошибочным мнение, что душа ребенка схожа с душой взрослого. По его мнению, личность ребенка есть живое и органическое единство, основа которой лежит во внеэмпирической сфере; с первых дней жизни личность уже окрашена чем-то индивидуальным, что сначала выступает слабо и неясно, но с годами достигает своего полного и адекватного выражения.

В.В. Зеньковский выделяет в детской личности две стороны: одну - ясную, поверхностную, изменчивую, а другую - темную, глубокую, маломеняющуюся. Эмпирическая личность долго развивается в независимости от этой темной стороны души, но придет час, когда этот дуализм, это раздвоение становится невыносимым, и тогда начинается период борьбы с самим собой.

Невинность детской души выражает то, что дети в своей эмпирической личности не являются настоящими субъектами своей жизни, их сознание не смущено самопроверкой; лишь в чувствах стыда и совести закладываются первые эмпирические основы самооценки, первые зачатки отнесения именно к эмпирической личности своих "поступков". Детская иррациональность есть обратная сторона того, что в детской душе доминирует эмоциональная сфера; интеллект и воля занимают второе, часто служебное, место, настоящий же центр личности лежит глубже их. Господство реального "Я", слабая власть эмпирического "Я" ведет к тому, что в детях нет ничего искусственного, намеренного, нет никакой подправки; дитя непосредственно следует всем своим влечениям и чувствам, и как раз благодаря этому детство полно настоящей духовной свободы. Эта внутренняя органичность придает детям то очарование, которое с детством навсегда покидает нас.

Итак, Детство не только как совокупность множества детей и не просто как объект воздействий Взрослого Мира, а особое целостно представленное социальное явление, находящееся в сложных функциональных связях с этим миром. Это мир истории и культуры. Как и любой человек, ребенок невидимыми нитями истории связан с нашими далекими предками. С их традициями, культурой, мышлением. Живя в настоящем, он держит в руках эти невидимые нити.

Понять детство вне его истории невозможно. Следовательно, невозможно анализировать детские образа, не обратившись к истории литературы, а точнее к отношению в художественной литературе к образу ребенка. «Словами советского психолога В. В. Абраменковой: «Отношение к ребенку, детству в историческом контексте претерпело существенные изменения: путь от ребенка, как раба, которого можно было продать, к ребенку как цели патриархального брака; от ребенка - маленького взрослого - к ребенку как самостоятельной ценной в себе личности». Так как в зависимости от чередования гуманистической и социальной тенденций в мировом литературном процессе детские образы либо очень ярко рисовались писателями, довольно настойчиво ставилась проблема отношения «ребенок и общество», «ребенок-взрослый», либо, наоборот, отодвигались на второй план.

Если обратится к письменным литературным памятникам античности, в частности к диалогам Платона «Государство» мы видим как он представляет модель воспитания, и следовательно и образ ребенка характерного для той эпохи. Считается , что именно тогда в европейской традиции появляется теория обучения, педагогика как наука о человеке и его развитии. Но общий контекст системы Платона, цель сконструированного им общества, которая имела вовсе не гуманистическую направленность, . Платона волнует не истинная самореализация каждого ребенка, а соответствие тому или иному из трёх классов. Детство здесь выступает как объект воздействия системы, развитие составляет не цель педагогики, а проблему (в негативном значении этого слова), так как неясно, что из ребёнка получится и верно ли будет определено его место. Вообще, создатели тех или иных утопических систем во все времена уделяли значительное внимание системе воспитания, так как пренебрежение к молодому поколению могло грозить смертельной опасностью всей тщательно разработанной идеологии. Здесь характерно предпочтение общественного воспитания семейному (первое легче контролировать), педагогическое мышление всё ещё находится в рамках антитезы «свой-чужой», личность ребёнка, детство и даже жизнь не являются ценностью. Античный автор Аристипп рассуждает: “Мужчина может делать со своими детьми все, что заблагорассудится… ибо разве мы не сплевываем лишнюю слюну или не отшвыриваем вошь как нечто чужеродное?”

В дальнейшем в западноевропейской культурной традиции налицо несколько разных образов, "моделей" ребенка: а) традиционный христианский взгляд, что новорожденный уже имеет на себе печать первородного греха и спасти его можно только беспощадным подавлением его воли, подчинением родителям и духовным пастырям; б) точка зрения социально-педагогического детерминизма, что ребенок по природе не склонен ни к добру, ни к злу, а представляет собой нечто, на котором общество или воспитатель могут написать то, что угодно; в) точка зрения природного детерминизма, согласно которой характер и возможности ребенка предопределены до его рождения; г) утопически гуманистический взгляд, что ребенок рождается хорошим и добрым и портится только под влиянием общества; эта идея обычно ассоциируется с романтизмом, но ее защищали также некоторые гуманисты эпохи Возрождения, истолковавшие в этом духе старую христианскую догму о детской невинности.

Исследования ученых в области изобразительного искусства привели к выводу, что вплоть до XIII века искусство не обращалось к детям. Детские образы в живописи того времени встречаются лишь в религиозно-аллегорических сюжетах. Это ангелы, младенец Иисус и нагое дитя как символ души умершего. Изображение реальных детей долго отсутствовало в живописи. Если же в произведениях искусства и появлялись дети, то они изображались как уменьшенные взрослые.

В период средневековья отношение к ребенку не меняется. Хотя и происходит быстрое развитие наук и системы образования, повышается его уровень, но отношение к ребёнку как к участнику этого процесса остаётся, в сущности, на одном уровне -- недочеловек, будущий взрослый; господствует бессознательное желание так или иначе сократить период детства. С субъективной позиции ребёнок как мыслящее существо практически не воспринимается -- его мышление рассматривается лишь с точки зрения способности к обучению, в целом же детство не является в культуре того времени хоть сколько-нибудь значимым моментом.

В литературе Западной Европы ребенок занимал место бедняка или даже зачумленного. Такова была воля церкви. Сочинения средневековых клириков напоминают, что ребенок - существо, которого следует во всем остерегаться, так как он может быть вместилищем темных сил. Новорожденный еще принадлежит к низшему миру, ему только предстоит родиться для жизни духа. Он несет проклятье, нависшее над человеком, изгнанным из рая, он платит за грехи взрослых. По отношению к нему используются презрительные, а то и бранные выражения. Даже крещение не уничтожает факта первородного греха.

В литературе классицизма детские образы еще не занимали сколько-нибудь значительного места, так как классицизм интересует всеобщее, образцовое в людях, и детство предстает как возрастное уклонение от нормы (не-зрелость), так же как сумасшествие - психическое отклонение от нормы (не-разумие). Словами представительницы детского психоанализа Франсуазы Дольто: «Взрослый возмущается при мысли, что ребенок и он - равны».

Признаком преодоления безразличия к детству, как считает Ф. Ариес, служит появление в XVI веке портретов умерших детей, смерть которых переживалась теперь как действительно невосполнимая утрата.

У просветителей намечается интерес к детству, но, скорее, прозаический, воспитательный, чем поэтический. Это проявляется в возникновении специальной детской литературы, преследующей назидательные, дидактические цели. Детские и юношеские годы занимают все больше места в просветительских автобиографиях и "романах воспитания", изображаясь как период становления, формирования личности героя. Однако детство, отрочество и юность для просветителей - еще не самоценные этапы жизни, а только подготовка к ней, имеющая главным образом служебное значение.

Франсуаза Дольто в книге "На стороне ребенка" отмечает, что гуманизм Возрождения "положил конец опале божьих уродцев, место которых в чистилище, а то и в аду, рядом с низшими существами, слугами, рабами и животными". Ф. Дольто предполагает, что эту реабилитацию подготовил культ младенца Иисуса: "Ангел или демон, он был или воздушным созданием, или находился среди ужей пылающих. Символическое дитя находится между небом и землей, не то падший ангел, не то будущий герой".

М. Эпштейн и Е. Юкина, описывая образы детства, констатируют, что "только романтизм почувствовал детство не как служебно-подготовительную фазу возрастного развития, но как драгоценный мир в себе, глубина и прелесть которого притягивает взрослых людей. Все отношения между возрастами как бы перевернулись в романтической психологии и эстетике: если раньше детство воспринималось как недостаточная степень развития, то теперь, напротив, взрослость предстала как ущербная пора, утратившая непосредственность и чистоту детства".

В начале XIX века на первый план выходит "ангелизм". Все романтические поэты воспевают ребенка. Но его изображение инфантилизировано: "Это не более чем зыбкий призрак, свидетельствующий о божественной природе человека и об утраченном рае. Взрослому он напоминает о первоначальной чистоте, самом благородном, самом харизматическом состоянии человека".

Об этом же пишет И.С. Кон: "В романтических произведениях фигурирует не реальный, живой ребенок, а отвлеченный символ невинности, близости к природе и чувствительности, недостающих взрослым". Детская невинность и непосредственность противопоставляются "извращенному" и холодному миру рассудочной взрослости. Романисты XIX века стремятся поместить ребенка в его социальное окружение и драматизировать его участь. Он - жертва общества. Ж. Ж. Руссо: "Ребенок рождается добрым дикарем, порочным делает его общество".

Но культ идеализированного детства не содержал в себе интереса к психологии подлинного ребенка. Объективное изучение детства даже показалось бы романтику кощунственным, а повзросление выглядело, скорее, потерей, чем приобретением. Постулировав существование и самоценность мира Детства, романтизм идеализировал его, превратив ребенка в миф, который последующим поколениям предстояло исследовать и тем самым развенчивать.

Повествуя об образах Детства в художественной литературе и искусстве нового времени, нужно отметить, что они меняются и развиваются. У сентименталистов и романтистов "невинное детство" выглядит безмятежной порой счастья. В реалистическом романе 1830-1850 годов, особенно у Диккенса, появляются образы бедных обездоленных детей, лишенных домашнего очага, жертв семейной и, особенно, школьной тирании, однако сами дети остаются одномерно наивными и невинными. Художественному исследованию подвергается семейное "гнездо" и выясняется, что под теплой оболочкой здесь часто скрываются жесткое рабство, гнет и лицемерие, калечащие ребенка.

Интересно прослеживаются образы детства в России, которые наделяются глубокой значимостью. Детство у Лермонтова, например, представляется зыбким цветущим островком посреди пустынного моря жизни. Душевное постарение у него опережает физический возраст, и это трагическое несоответствие требует порыва назад, в утраченную гармонию детства. У Пушкина же душевное расположение каждого возраста соответствует его физическому состоянию, детство, как и старость, есть просто момент в круговороте времен.

Интерес к детству отчетливее всего выражен у русских писателей, которые наиболее преданы идее старины, почвы, патриархального уклада (Аксаков, Достоевский, Толстой, Бунин и др.): "Любовь к прошлому придает самозамкнутость и самоценность прожитой жизни, выступающей уже не как средство для настоящего, но как цель в себе; сберегая прошлое, личность тем самым сохраняет непрерывность своего развития как личности, целостность духовного бытия".

Толстого первый в русской литературе показал текучее, незастывающее вещество души, обнажил вечно детское, неготовое, что в глубине своей сохраняет всякий человек. Детство не подчиняется "линии", оно живет разнонаправлено, многомерно, жадно соприкасаясь со всем, что его окружает.

Ребенок у Достоевского, по словам авторов, "традиционный христианский символ святости и существо демоническое, готовое попрать все христианские святыни". В нем абсолютнее, чем во взрослом, выражены полюса человеческой нравственности - божественное и сатанинское. Высший идеал Достоевского - это взрослый, сохранивший в себе черты детской невинности, непосредственности, но прибавивший к ним опыт нравственного сознания.

Кульминационным моментом в истории изменения отношения к ребенку и его образу в русской литературе, можно считать роман С.Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука», главной целью которого является провозглашение индивидуального «я» начиная буквально с трёх лет. Автор анализирует различные мысли и состояния ребёнка, нисколько не стыдясь их детскости, побуждая взрослых ценить подобные проявления и находить в них смысл и значение, демонстрируя ничуть не меньшую по сравнению со взрослыми эмоциональную чувствительность и восприимчивость детства.