Историко-психологический портрет императора Павла I

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Введение

Раздел 1 Детство

Раздел 2 Становление личности императора Павла Петровича

Раздел 3 Эпоха правления

Заключение

Список литературы и источников

Введение

Я не разделяю обычного пренебрежения к значению этого царствования.

В.Ключевский

А. С. Пушкин назвал Павла I «романтическим императором», «врагом коварства и невежд» и собирался написать историю его царствования. Л. Н. Толстой считал, что «характер, особенно политический, Павла I был благородный, рыцарский характер». В письме к историку Бартеневу в 1867 году он писал: «Я нашел своего исторического героя. И ежели бы бог дал жизни, досуга и сил, я бы попробовал написать его историю». Речь шла о Павле I. [1; стр. 23].

Интерес к нему двух русских гениев был неслучаен. Жизнь Павла Петровича отличалась такими трагическими чертами, «подобных которых не встречается в жизни ни одного из венценосцев не только русской, но и всемирной истории» [2; стр. 3].

Целью исследования

- является анализ историко-психологических характеристик о Павле Петровиче.

Задачи исследования

1. Исследование заключается в том, чтобы исходя из новых данных составить историко-психологический портрет императора Павла.

2. Используя мемуарную литературу рассмотреть личные качества Павла1 и с точки зрения психологии взглянуть на правителя России.

3. Изучить развитие личностных характеристик Павла Петровича в изменяющиеся политической обстановке.

К императору Павлу Первому как у историков-специалистов, так и у рядовых читателей, отношение неоднозначное. Долгое время его изображали как сумасброда, приверженца пустых парадов и муштры, гонителя Суворова. Но это лишь одна сторона его личности. Сложную, противоречивую натуру Павла I не смогли до конца понять ни его современники, ни последующие поколения историков.

Историография проблемы

Необходимо подойти с изрядной долей скептицизма к мнению тех современников Павла, которые стремятся изобразить его сумасбродным деспотом. Личность Павла I возбуждала удивление, и мы имеем очень много сведений о характере и деятельности этого государя, но до сих пор не имеем объяснения его характера и царствования, поскольку все историки ограничивались лишь изложением событий. Данной работой мы и попытаемся частично восполнить этот пробел.

«Songe funeste» - дьявольский бред - так оценивает павловское царствование знаменитый собеседник Екатерины барон Гримм.

Сходные образы встречаются и в других документах (при жизни или вскоре после смерти Павла). Сумасшествие, произносят один за другим авторитетные свидетели, безумный дьявольский бред, то умоповреждение, то бешенство. Современникам вторят потомки: Павел поврежденный», «горячечный», коронованный маньяк. Все, т. е. «высшие классы общества, - пишет Адам Чарторыйский, - правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество, словом, все, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более или менее уверено, что император не совсем нормален и подвержен безумным припадкам».[5; стр. 157]

О «больной психике» Павла пишут и советские исследователи - С.Б. Окунь.

Н. Я. Эйдельман. Существование иной точки зрения или, по крайней мере, более осторожной, все это не отменяет вопроса о впечатлениях многих современников и потомков.

В начале прошлого столетия вопрос о душевной болезни Павла стал предметом исследования двух видных психиатров. В 1901-1909 годах в своей книге «Психиатрические эскизы из истории»[6] П. И. Ковалевский, делал вывод (в основном ссылаясь на известные по литературе «павловские анекдоты»), что царь принадлежал «к дегенератам второй степени, с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования». [Там же] Однако, профессор В. Ф. Чиж, основываясь на более широком круге опубликованных материалов, заметил, что «Павла нельзя считать маньяком»,[3] что он «не страдал душевной болезнью» [Там же] и был «психически здоровым человеком». [Там же] Уже тогда, когда обнаружилось расхождение взглядов у психиатров, было ясно, что чисто медицинский подход к личности Павла - без исторического анализа - явно недостаточен. Признаемся сразу же, что и к Павлу и к его политической системе мы готовы приложить различные отрицательные эпитеты, но поскольку видим в его действиях определенную программу, идею, логику то решительно отказываем в сумасшествии.

Не все знавшие Павла признавали его безумие: горячий, вспыльчивый, нервный, но не более того! Такой объективный наблюдатель, как Н. А. Саблуков, видит немало «предосудительных и смешных»[7; стр.235] сторон павловской системы, но нигде не ссылается на сумасшествие царя как их причину. Для того чтобы более подробно прояснить данные вопросы.

Объектом исследования:

является историческая личность Павла Петровича.

Предметом исследования:

является изучение закономерностей формирования личности императора Павла.

Для анализа личности Павла Петровича воспользуемся возрастной психологией.

Возрастная психология -- раздел психологии, изучающий психологические изменения человека по мере взросления. Она состоит из трёх подотраслей: геронтопсихологии, детской психологии, пре- и перинатальной психологии. Исследует психику и человеческий организм во все возрастные периоды и на всех стадиях, принимая во внимание биологические, антропологические, социологические и психологические факторы, влияющие на его развитие.

Возрастная психология стремится к раскрытию психологического содержания последовательных этапов развития, изучает возрастную динамику психических процессов, что невозможно без учета влияния на индивидуальное развитие человека культурно-исторических, этнических и социально-экономических условий.

Предметом возрастной психологии являются возрастная динамика психики человека и качеств личности развивающегося человека, закономерности развития психических процессов. Возрастная психология изучает возрастные особенности психических процессов, возрастные возможности усвоения знаний, ведущие факторы развития личности, возрастные изменения и т. д. Возрастная психология тесно связана с другими областями психологии: общей психологией, социальной, педагогической. Главное, что отличает ее от других областей психологии, это акцент на динамике развития. Именно с помощью данного раздела психологии мы сможем узнать, как складывалась личность будущего царя, основываясь на критериях возрастной психологии понять, где были допущены ошибки в воспитание Павла или наоборот, где были созданы наиболее благоприятные условия для развития личности. Используя широкий аппарат возрастной психологии, попытаемся проследить динамику развития личности царя на протяжение всех жизненных этапов.[8]

Раздел 1. Детство

Судя по записям в дневнике, Павел представляется обычным ребёнком, любознательным, развитым, очень впечатлительным, вспыльчивым, но отходчивым. Таковым представляют детство достаточно скудные исторические материалы, однако что мы знаем. Он был совершенно нормальным, здоровым мальчиком, полным великодушных порывов, с открытым сердцем и душой. Павел получил прекрасное образование.

Павла I учили математике, истории, географии, языкам, танцам, фехтованию, морскому делу, а когда подрос - богословию, физике, астрономии и политическим наукам. Его рано знакомят с просветительскими идеями и историей: в десять-двенадцать лет Павел уже читает произведения Монтескье, Вольтера, Дидро, Гельвеция, Даламбера. Порошин беседовал со своим учеником о сочинениях Монтескье и Гельвеция, заставлял читать их для просвещения разума. Он писал для великого князя книгу «Государственный механизм», в которой хотел показать разные части, которыми движется государство. Обучение великого князя не было небрежным, скорее оно велось бессистемно. Он мог получить глубокие знания в одной области и весьма поверхностные в другой: все зависело от учителя. Учился он легко, проявляя и остроту ума и основательность, но, конечно, не прочь был прогулять занятия, сказавшись больным. И никаких признаков психического заболевания или умственной неполноценности современники не наблюдали. Но, видимо, было что-то в цесаревиче такое, что вызвало пророческие слова его младшего воспитателя С. А. Порошина: «При самых лучших намерениях вы заставите ненавидеть себя».[10; стр.37] 25 декабря 1761 года умерла императрица Елизавета Петровна. По нашему глубокому убеждению, в этот день и обрывается детство Павла. Тем не менее, детство является, безусловно, чрезвычайно важным этапом в становление личности. Рождение первенца, его взаимоотношения с родителями, внимание и забота, любовь, вот что помогает нам входить в этот мир. Павел Петрович, имея царское происхождение, был лишен элементарной родительской ласки. Первые годы своей жизни он провел под присмотром императрицы Елизаветы Петровны, которая строжайшим образом регламентировала общение великого князя с родителями. Тридцать четыре года думал он об этом дни и ночи, тая в сердце мучительный страх перед той принцессой, которая завладела российским престолом, вовсе не сомневаясь в своем праве самодержавно управлять многомиллионным народом.

Многие при дворе не скрывали трагических обстоятельств смерти отца Павла, тем самым еще сильнее обостряя отношения между матерью и сыном. Французский посол, при Зимнем дворце, Сольмс отмечал, «что Екатерина была для сына скорее мачехой ежели матерью, она не доверяла ему и всегда подозревала в том, что он может восстать против нее». [11 стр.151]. Писатель Август Коцебу подтверждает этот факт, обратив наше внимание на то, что наследник престола при Екатерине не имел никакого значения, «он видел себя ниже господствовавших фаворитов»[12;стр.37]. Отсюда в нем родилась «справедливая ненависть ко всему окружающему его мать; образовалась черта характера <…>: постоянное опасение, что ему не оказывают должного внимания»[11 стр.152]. Впрочем, о накаленных отношениях между матерью и сыном в императорской семье конца XVIII века говорят почти все современники.

Между тем, Павел I - интеллектуал. Князь Голицын говорит о весьма остром и пылком уме Павла, обладающего прекрасной памятью[13]. О хорошей памяти будущего императора говорили и его учителя. Вообще Павел был одаренным человеком; А.С. Порошин, учитель математики, писал, что по остроте своего математического мышления Павел мог бы быть «нашим Российским Паскалем» [Там же]. Д.Х.Ливен, фрейлина и дочь лучшей подруги императрицы Марии Федоровны, сообщает, что Павел «французский язык и литературу знал в совершенстве»[14;стр.45]; ее слова подтверждает барон Гримм, потрясенный «изящным пониманием всех тонкостей» французского языка и культуры.[14; стр.45]; Тот же самый современник говорил, что «ничто полезное и поучительное не было оставлено без осмотра и подробного и тщательного изучения» [Там же] Павлом во время его путешествия в Париж. Путешествуя по Западной Европе, наследник престола создал прекрасное впечатление о своем воспитании и образовании. Брат Иосифа II, австрийского императора, Великий Герцог Леопольд во время пребывания Павла во Флоренции пишет в своем письме к австрийскому императору: «Граф Северный [Павел I], кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом, верно, постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства»[3]. О том, что Павел был очень весел и много шутил, писали так же Кутузов и Саблуков (офицер конной гвардии). Саблуков Н.А. часто говорит о высокой нравственности императора. Из его слов мы знаем, что Павел был глубоко верующим и богобоязненным человеком и ненавидел распутство. К высокой нравственности следует так же добавить и то, что у императора было сильно развито чувство справедливости. Анна де Пальмье, у отца, которого Павел, будучи Великим Князем, занимал немалозначительные суммы, вспоминает о нем как о справедливейшем монархе, человеке, для которого честь и искренность играли огромную роль в его правлении [Там же]. Много было написано анекдотов о Павле I, тем не менее, подтверждающие эти утверждения. Адам Чарторыйский говорил, что Павел в «глубине души искал правды и справедливости и нередко в своих гневных порывах карал справедливо и верно» [Там же]. Княгиня Ливен в своих записках пишет, что император «свою вину и несправедливость исправлял с большой искренностью»[15 стр. 90]. То же самое сообщает нам Коцебу, подчеркнув еще раз, что «собственную несправедливость Павел сознавал охотно.

Проявляться характер Павла начал с того времени, когда он повзрослел и стал осознавать свое положение при дворе: обойденного вниманием матери наследника престола, с которым пренебрежительно обходятся фавориты, которому не доверяют никаких государственных дел.

Совсем иначе говорит об императоре граф Бенигсен. Он рассказывает историю о том, как Павел обрушился гневом на несчастного раненого офицера и приказал арестовать его, истекающим кровью, находившегося на грани смерти[3]. Здесь же он говорит, что народ устал терпеть «ряд несправедливостей и сумасбродств» [Там же, стр. 114]. К Бенигсену присоединяется П.А Пален, но тут же начинает сам себе противоречить, упомянув то, что Павел был «романтического характера, он имел претензии на великодушие» [Там же стр.115]. На мой взгляд, эти люди лукавят, и достоверность их слов посмею подвергнуть сомнению, т.к. известно, что Бенигсен, и Пален были участниками заговора. Барон Гейкинг, отмечает неискренность рассказа Палена, о его услуге, оказанной государству и всему человечеству [убийство императора]. Сам барон считал императора человеком добрым и сердечным. О доброте души Павла I говорят и другие современники. Княгиня Ливен пишет, что даже со своими «ужасными склонностями» у императора были «ум и сердце в сущности открытые и добрые» [15].

До сих пор я перечислял только положительные стороны характера Павла I. Дарья Христофоровна, как бы хорошо она не отзывалась об императоре, все же дала повод усомниться в идеальности его характера. О каких ужасных склонностях она говорила? В своей записке она отмечает, что Павел был «подозрителен, резок и страшен до чудачества»[15 стр.179] «Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу, - свидетельствует Д.Х.Ливен. Достаточно было императору где-нибудь на улице заприметить жилет [жилет у императора вызывал ассоциации с французской революцией], и тотчас же его злосчастный обладатель попадал на гауптвахту. Случалось туда попадать и дамам, если они при встречах с Павлом не выскакивали достаточно стремительно из экипажа, или не делали достаточно глубокого реверанса. Благодаря этому, улицы Петербурга совершенно пустели в час обычной прогулки государя»[16; стр. 54].

О подозрительности императора говорят почти все современники. Но некоторые из них ссылаются по большей части на сумасшествие Павла. Например, граф Бенигсен, отмечая суеверность[3] Павла, опирается именно на эту черту характера в своих доводах о безумии императора. М.А. Фонвизин, племянник писателя Фонвизина Д.И., в какой-то мере поддерживает заговор, подчеркивая при этом прискорбие и негодование заговорщиков, с которым они смотрели на безумное самовластие Павла. Что касается графа Ланжерона, то этот человек откровенно и без всяких намеков говорит, что преступление заговорщиков нужно для избавления «от безумия или от тирании, когда они опираются на деспотизм»[16; стр.103].

Замечу, что княгиня Ливен об этом факте говорит следующее: «Утверждалось не раз, будто Павел с детства обнаруживал явные признаки умственной аберрации, но доказать, чтобы он действительно страдал таким недугом, трудно»[17]. Итак, Павел вспыльчив, ревнив к власти, подозрителен и эмоционален. Легко ли такому человеку управлять государством? Легко ли государству и его народу, когда власть находится в руках человека, управляемого его эмоциями, а не определенными логическими законами? «Схвативши твердою рукою бразды правления, Павел исходил из правильной точки зрения; но найти должную меру трудно везде, всего труднее на престоле. Его благородное сердце всегда боролось с проникнувшею в его ум недоверчивостью. Это было причиною тех противоречащих действий, повествует о правлении императора Август Коцебу. Уже говорилось о справедливости императора. Из чувства справедливости исходило стремление к твердой дисциплине в стране и ее армии «Теперь уже нельзя быть сенатором и никогда не посещать сенат, или только изредка заглядывать туда, да и то на самое короткое время; нельзя генералом, заниматься только откупами и поставщичеством»[3], -свидетельствует Суворов. Адам Чарторыйский упоминал о том, что вельможи при Павле I редко позволяли себе злоупотребления. Современник Де-Санглен в своих записках говорит, что во время царствования Павла «различие сословий ничтожно»[14 стр.201]. Саблуков сообщает нам о «гатчинской дисциплине» [Там же], введенной императором в армии с первых дней его правления. Помещик А.Т.Болотов писал, что «государь имел склонность к военной экзерциции и дисциплине. По вступлении на престол…он начал, с самого первого уже дня, преображать и переделывать все и вся…»[18 стр. 177].

Но, видимо, дисциплина - это единственное, в чем современники видели пользу Павловских преобразований. Журналист Н.И. Греч очень иронично пишет о цензуре, введенной при Павле I: «Так, например, предписано было не употреблять некоторых слов, например, говорить и писать «государство» вместо «отечество», «мещанин» вместо «гражданин», «исключить» вместо «выключить»…Можно вообразить какова была цензура!»[16; стр.183] Намного резче отзывается о Павле как о государственном деятеле Чарторыйский. По его словам, «император вел государство к неминуемой гибели и разложению, внеся полную дезорганизацию в правительственную машину»[5; стр.134] Фонвизин поясняет нам, что значит «дезорганизация» в поступках Павла, таким образом: «Павел, сперва враг французской революции…вдруг совершенно изменяет свою политическую систему и не только мириться с первым консулом Французской республики…, но и становится восторженным почитателем Наполеона Бонапарте и угрожает войною Англии. Разрыв с ней наносил неизъяснимый вред нашей заграничной торговле…»[3]. «Многим современникам императора Павла его иностранная политика казалась такой же странной и непредсказуемо алогичной, как и его обращение с подданными… Отчасти они были правы, ибо смотрели на дело со своей точки зрения, несовместимой с точкой зрения императора. Логично, например, что разрыв отношений с Англией был сильным опустошением для иных, получавших от английского правительства субсидии за помощь в организации некоторых торговых дел…»[3], - свидетельствует Саблуков. Но, как известно, ни один государь не желает зла своему государству. И этому поступку тоже есть объяснение. Профессор Буцинский, который явно был в восторге от Павла I и не желал замечать в этом монархе каких-либо недостатков, говорит: «Павел, вступив на престол и желая доставить своим подданным мир, отказался от участия в коалиции [против Франции], и движение русских войск было остановлено… Россия, будучи в беспрерывной войне с 1756 года, есть потому единственная страна, которая находилась 40 лет в несчастном положении истощать свое народонаселение» [Там же]. Я позволю себе не согласится с этим мнением, так как в таком случае Россия все-таки грозила Англии войной. Вполне возможно, что Павел видел в Наполеоне нового правителя, способного остановить французскую революцию более мирным (иным ?) путем, нежели в антифранцузской коалиции. Тем не менее, Павла обвинили в нелогичности. «Несомненно, Россия страдала под управлением такого человека, душевное равновесие которого было весьма сомнительно…- повествует Адам Чарторыйский,[19] - Он царствовал порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений; как человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который приказывает и требует только немедленного исполнения своей воли…»[19 стр. 21]

Барон Гейкинг говорил, что именно такое «неподдающееся объяснению поведение императора»[3] во внешней политике и довело общество до заговора. «Мысль извести Павла, каким бы то ни было образом сделалась общею»[13 стр. 136- 137] - говорит Фонвизин. Адам Чарторыйский

Тревожная ночь переворота, события двух следующих дней, безобразные картины творящегося вокруг отнюдь не могли прибавить положительных эмоций маленькому, испуганному мальчику. Кроме того, через десять дней Павел узнал о смерти отца-императора и образы, связанные с этой кончиной, вызвали в нем преждевременное беспокойство, подозрительность и, возможно, сознание своего унизительного, зависимого положения. Все эти события вызвали у него первое сильное потрясение, начались болезненные припадки. Врачи опасались даже за его жизнь.

Таким образом, с самых ранних лет мальчик жил среди мрачных и тревожных впечатлений. Жестокое убийство отца, распускаемые придворными сплетни о «тайне» его рождения, интриги вокруг престола, в которые был втянут и малолетний Павел, не могли не подействовать на его характер. Императрица, уже привыкшая видеть в сыне не ребенка, а соперника, как к взрослому и относилась к нему. Современники вспоминают, что уже в десять лет взгляд цесаревича сделался схожим с взглядом старика1. Напряженная и непосильная для ребенка духовная работа изнуряла его тело и ум. Быть может, если бы у Павла появились товарищи-сверстники, детские игры и игрушки, он сумел бы позабыть о разыгравшейся трагедии, но всего этого у него не было. Поэтому так мало напоминали богато обставленные покои великого князя детскую. Как, впрочем, и вся его жизнь в те годы очень мало напоминала детство. Говоря о восемнадцатом веке, детей этого времени сложно было назвать детьми, не только в одежде, но и в манерах, образе жизни им прививали взрослые реакции, пытаясь сразу воспитать в нужном, соответствующем их статусу духе. И перечитывая дневники Семена Порошина, ясно ощущается диссонанс, пронизывающий все «детство» Павла.

Раздел 2. Становление личности государя Павла Петровича

Анализируя сочинение известного психиатра, не согласимся с его мнением о том, что именно в это период и начали формироваться деспотические зачатки в характере будущего императора, отягощённые, к тому же, его плохой наследственностью. К.Ф. Валишевский,[20] обстоятельно изложив всё известное о происхождении Павла Петровича, высказал следующее вполне верное заключение: «Мы охотно признаемся, что, на наш взгляд, историческая тяжба, возникшая вокруг вопроса о спорности отцовства, имеет второстепенное значение».[20 стр.56] . Разделяя мнение именитых историков, можно было бы ограничиться повторением сказанного Н.К. Шильдером: «По существу, событие 20 сентября (рождение Павла Петровича) подверглось в нашей историографии различным толкованиям; мы же удовольствуемся здесь заметить: явился сын Минервы, и предадим забвению печальную память о его отце»[21 стр.8], но всё-таки, следует обосновать своё мнение. Ковалевский начинает свой труд так: «Император Павел I, сын Петра III, который был хил телом и духом... и Екатерины II, несомненно, женщины физически мощной и умственно гениальной. Такое сочетание свойств родителей имело последствием то обстоятельство, что Павел унаследовал натуру отца, значительно смягченную высокими духовными качествами матери».[6.стр.7] Вся работа П.И. Ковалевского составляет развитие и подтверждение этого положения и в конце своих «Психиатрических записок» он считает доказанным: «Гений и физическая мощь Екатерины с избытком покрыли двойной дефект качеств организации Петра III. Вот почему мы видим в Павле вырождение рода и дегенерацию несравненно слабейшую, чем у его отца». [Там же] При всем уважении к Ковалевскому, как психиатру, мы решительно не можем с ним согласиться, так как он считает несомненным то, что, по меньшей мере, более чем невероятно. Тут нет надобности, повторять достаточно известные обстоятельства и свидетельства современников; всё это изложено ещё Валишевским, и остаётся только удивляться, почему Ковалевский не придает этому никакого значения. Теперь остановимся подробней на отношениях матери и сына, чему все историки Павла I придают особенно большое значение. Одни утверждают, что они были превосходны до первого брака Павла, другие относят смену отношений к периоду заграничного путешествия Павла со второй супругой. Однако, все они согласны в том, что эти отношения имели фатальное значение; под влиянием или воздействием их будто бы сложился ужасный характер этого государя. Если бы Павел жил в нормальных условиях, то и его характер был бы другим. Многие современники рисуют Екатерину жестокой, вероломной матерью, отнявшей у сына престол, постоянно чувствовавшей незаконность своей власти. Понятно, что «обездоленный» и отстраненный сын, оскорбляемый и унижаемый царствовавшей матерью и её фаворитами, должен был, наконец, сделаться мрачным, подозрительным и раздражительным. Ответственность за характер Павла I этими историками возлагается на его мать. Даже Шильдер придает большое значение ненормальным отношениям между матерью и сыном. Правда, он не обвиняет Екатерину, но, придавая роковое значение этим отношениям, считает Павла жертвою судьбы, мстившей за страдания Ивана Антоновича.

Эти взгляды так общераспространенны, что с ними бесспорно нужно считаться. Именно они и приводят к пониманию психического склада Павла Петровича, именно с этих позиций легко объяснить действительно странный характер этого государя: обездоленный, отстраненный незаконно от престола, Павел Петрович испортил свой благородный характер в гатчинском уединении, постоянно раздражаемый матерью и её приближенными. Валишевский - чьё мнение мы разделяем - так отвечает на этот вопрос: Никакой близости и любви не существовало между ними и значительно раньше. Эти чувства были несовместимы со взаимным положением этих двух существ, из которых одно узурпировало права другого. Да была ли вообще Екатерина когда-нибудь привязана к Павлу? Могла ли она любить сына, отнятого у неё через несколько минут после

Детство Павла прошло в заботах одинокой и любвеобильной бабки, без материнской ласки и тепла. Мать оставалась для него малознакомой женщиной и со временем все более и более отдалялась. Когда наследнику исполнилось шесть лет, ему отвели крыло Летнего дворца, где он жил со своим двором вместе с воспитателями. Обер-гофмейстером при нем был назначен Никита Иванович Панин - один из знаменитейших государственных деятелей своего времени.

20 сентября 1772 года был день его совершеннолетия. Многие были уверены, что Екатерина привлечет к управлению страною законного наследника. Но этого, разумеется, не случилось. Екатерина понимала, что с ее смертью, если Павел взойдет на престол, вся ее государственная программа будет уничтожена в первые же дни его правления. И она задумала отстранить Павла от престола. И он об этом догадывался. Павел, побывав в Берлине и очаровавшись прусской регламентацией и беспрекословной дисциплиной, стал резко критиковать политику матери. Последовало отстранение от двора: в 1783 г. Павел получил в подарок Гатчинcкий удел и переехал туда со своим «двором». В тесном гатчинском мирке, совершенно отстраненный от правительственных интересов, он замкнулся на любимом военном деле: организовал три батальона по прусскому образцу, одел их в мундиры прусского войска, сам занимался вахт-парадами, смотрами, маневрами по субботам, подражая при этом Фридриху II в одежде, походке, даже манере ездить на лошади. Сходство с действиями отца, Петра III, было разительным, и сама Екатерина отмечала это, иронически отзываясь о гатчинских батальонах: «батюшкино войско».

Гатчинское затворничество и слухи о намерениях матери вторично лишить его престола, сделав наследником сына Александра, окончательно испортили характер Павла. Он стал подозрительным, вспыльчивость и раздражительность все чаще прорывались наружу в виде припадков безудержного гнева, усмирять который могли лишь его супруга Мария Федоровна и фрейлина Е. И. Нелидова. Вместе с тем он был отходчив: признавал свои ошибки и просил прощения, был щедр, старался заботиться о подчиненных, имел доброе, чувствительное сердце. В кругу семьи не прочь был повеселиться, потанцевать. Что касается нравственных устоев Павла, то они были неколебимы. Он боготворил дисциплину и порядок, сам был образцом в этом, стремился быть справедливым и блюсти законность, был честен и привержен строгим нормам семейной морали. Не случайно некоторые историки одной из определяющих черт личности и даже его идейных воззрений считали «рыцарственность», поставленное во главу всей жизни рыцарское понятие о чести. Политическая цель, осознанная еще до воцарения, - максимальная централизация власти как единственный путь к «блаженству всех и каждого». Мечта о «твердой благородной» власти сочетается с осуждением придворной роскоши, безнравственности, лени, пустословия. Государь приучал к порядку и вельмож, доводит и самых знатнейших господ до тщательного исполнения своих должностей.

И все же, несмотря на перечисление как позитивных, так и негативных качеств юности Павла, с точки зрения возрастной психологии его годы становления нельзя назвать полностью состоявшимися. Период 16-17 лет является переходным, подростковый кризис стихает, главное приобретение возраста, усиление собственных ценностей, хотя дети еще подвержены внешнему влиянию. Главное место занимают мысли о будущем. Так утверждает известный детский психолог Даниил Борисович Эльконин(27). Конечно, мы можем спросить, а какие ценности и мысли узрел Павел Петрович?

Раздел 3. Время правления

Идеалист, внутренне порядочный человек, но с чрезвычайно тяжелым характером и без опыта и навыков государственного управления, Павел вступил на российский престол 6 ноября 1796 года. Еще, будучи наследником, Павел Петрович продумывал программу своих будущих действий, но на практике стал руководствоваться скорее личными чувствами и взглядами, что вело к усилению элемента случайности в политике, придавало ей внешне противоречивый характер.

Став императором, Павел отменяет тяжелейший рекрутский набор и торжественно объявляет, что «отныне Россия будет жить в мире и спокойствии, что теперь нет ни малейшей нужды помышлять о распространении своих границ, поелику и без того довольно уже и предовольно обширна. Сразу по вступлению на престол император Павел I заявил, что отказывается от приготовлений к войне с Францией.

«Нельзя изобразить, - пишет Болотов, - какое приятное действие произвел сей благодетельный указ во всем государстве, - и сколько слез и вздохов благодарности испущено из очей и сердец многих миллионов обитателей России. Все государство и все концы, и пределы оного были им обрадованы и повсюду слышны были единые только пожелания всех благ новому государю...».[18]

29 ноября 1796 года была объявлена амнистия пленным полякам. Император повелевал всех таковых освободить и отпустить в прежние их жилища; а заграничных, буде пожелают, и за границу. Об исполнении сего наш сенат имеет учинить немедленно надлежащий распоряжения, предписав куда следует, чтоб со стороны губернских правлений и других земских начальств взяты были меры к наблюдению, дабы сии освобождаемые оставались спокойно и вели себя добропорядочно, не входя ни в какие вредные сношения, под опасением тягчайшего наказания.

Вскоре заключается мир с Персией. В письме к прусскому королю от 3 января 1797 года Павел писал: С имеющимися союзниками многого не сделаешь, а так как борьба, которую они вели против Франции, только способствовала росту революции и ее отпору, то мир может ослабить ее, усилив мирные антиреволюционные элементы в самой Франции, доселе придавленные революцией. Контрреволюционный переворот 27 июля 1794 года приводит к падению якобинской диктатуры во Франции. Революция идет на убыль. Блестящие победы генерала Бонапарта над австрийцами в Италии приводят к возникновению целого ряда демократических республик под эгидой Франции. Павел видит в этом дальнейшее распространение революционной заразы и выступает за созыв европейского конгресса для урегулирования территориальных споров и пресечения революционных завоеваний. Он готов даже признать Французскую республику ради успокоения Европы, ибо иначе против воли придется браться за оружие. Однако ни Австрия, ни Англия его не поддержали, и в 1798 году создается новая коалиция против Франции. Россия в союзе с Англией Австрией, Турцией и Неаполитанским королевством начинает войну против Франции.

Положить предел успехам французского оружия и правил анархических, принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие - так расценивает Павел участие России в этой коалиции. Инструктируя генерала Розенберга, назначенного командовать русским экспедиционным корпусом, Павел писал: «...Отвращать все, что в землях не неприязненных может возбудить ненависть или предосудительные на счет войска впечатления (избегать участия в продовольственных экзекуциях), внушать, что мы пришли отнюдь не в видах споспешествовать властолюбивым намерениям, но оградить общий покой и безопасность, для того ласковое и приязненное обращение с жителями. Восстановление престолов и алтарей. Предохранять войска от «пагубной заразы умов", соблюдать церковные обряды и праздники».[11 стр.145]

Многие современники подчеркивали боязнь русских монархов, связанную с событиями, произошедшими во Франции, но особенно опасения Павла Петровича по этому поводу. Он как будто всегда чувствовал. Боялся заговора в России, против себя. Писатель Григорий Чулков, в книге «Императоры. Психологические портреты»[29 стр.54] приводит довольно странный отрывок.

«Незадолго до женитьбы цесаревича на Вильгельмине гессен-дармштадтской с ним случилась странная история.

Однажды Павел засиделся до поздней ночи со своими друзьями, разговаривая и куря трубку. Светила ярко луна, и он решил прогуляться по Петербургу инкогнито в обществе князя Куракина. Была ранняя весна. Тени ложились по земле длинные и густые, а воздух весь был пронизан стальным, прохладным сиянием. Князь Куракин, не замечая меланхолии Павла, шутил насчет запоздавших прохожих. Петербург был, как всегда, таинственный и прекрасный. Дворцы Растрелли и Кваренги казались в эту лунную ночь волшебным сном, ни с чем несравнимым. При повороте в одну из улиц, где мощные гранитные стены были неожиданно похожи на призрачные декорации, Павел заметил на крыльце одного дома высокого и худого человека, завернутого в плащ, вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он, казалось, поджидал кого-то и, как только молодые люди миновали его, он вышел из своего убежища и подошел к Павлу с левой стороны, не говоря ни слова. Невозможно было разглядеть черты его лица, только шаги его по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень. Этот спутник показался Павлу не совсем обыкновенным. Он шел рядом, почти касаясь цесаревича, и Павел почувствовал, как остывает его левый бок, как будто он прислонился к глыбе льда.

Павла охватила дрожь, и он, обернувшись к Куракину, сказал:

- У нас странный спутник.

- Какой спутник? - спросил Куракин.

- Вон тот, что идет слева и стучит каблуками.

Но Куракин никого не видел.

Зато Павел не сомневался в том, что его преследует кто-то. Цесаревич стал внимательно рассматривать незнакомца. Павел заглянул к нему под шляпу и встретил взгляд, который покорил и очаровал его.

Павел дрожал не от страха, а от холода. Какое-то странное чувство овладевало им и проникало в сердце. Ему казалось, что кровь у него стынет.

Вдруг из-под плаща раздался глухой и грустный голос:

- Павел!

Цесаревич невольно откликнулся, удивляя Куракина:

- Что тебе нужно?

- Павел, - повторил тот. - Бедный Павел! Бедный государь!

- Слышишь? - спросил цесаревич Куракина.

Но и на этот раз Куракин ничего не слышал. А спутник продолжал говорить Павлу:

- Не увлекайся этим миром. Тебе недолго в нем жить, Павел.

Молодые люди вышли на площадь около Сената.

- Прощай, Павел, - сказал незнакомец, - ты меня снова увидишь здесь...

И Павел тотчас узнал орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку прадеда.

Они стояли как раз на том месте, где по воле Екатерины воздвигнут был впоследствии Фальконетом памятник Великому Петру.

Сам Павел придавал своей галлюцинации особый смысл и был уверен, что видение не было случайной игрой больного воображения. Однажды, будучи за границей, он рассказал о своем видении. Этот рассказ летом 1782 года был записан баронессой Оберкирх. Он дал серьезный повод предположить, что голова бедного наследника не в порядке, что рано или поздно на российский престол взойдет безумец». [Там же]

Интересно в конце замечание о безумце, который взойдет на российский престол, таким императора считали многие и при его жизни и после смерти, но возможно здесь мы видим лишь степень предубеждения, непонимания, придворных интриг. Может быть, Павел потому чувствовал преследование. Нависшие Дамокловым мечом, что воспитанный в уважение своей бабушки Елизаветы, оказался совершенно не так воспринятым во взрослом мире, неудобный многим, а следственно замкнутый. Но вернемся к павловскому правлению. Бытовало мнение, что сближение с Францией продиктовано крайней нерасчетливостью, которое вызвало опасность военного конфликта с Англией. Павел стал готовиться к военным действиям: донское казачье войско под командованием атамана Платова выступило к Оренбургу для похода в Индию. Только смерть императора остановила эти приготовления. В то же время [в марте 1801 г.] в Балтийское море была направлена английская военная эскадра. Британский адмирал Нельсон намеревался уничтожить русские корабли, находившиеся в Ревеле и Кронштадте. Над Петербургом нависла реальная угроза. Но в этот момент в русской столице произошел дворцовый переворот, коренным образом изменивший русско-английские отношения. Обессиленная Франция больше всего нуждалась в мире и спокойствии. Понимая это, Бонапарт с присущей ему энергией принимается за поиски мира. Уже 25 декабря первый консул направляет послания Англии и Австрии с предложением начать мирные переговоры. Это еще больше поднимает его авторитет, а отказ союзников от мирных предложений вызывает волну возмущения и патриотизма. Народ горит желанием наказать врагов мира, и Бонапарт начинает подготовку к войне.

Высказанное в январе пожелание сблизиться с Францией повисло в воздухе - еще сильны были идеи и традиции сотрудничества только с "законной" династией, да и влиятельные общественные круги во главе с вице-канцлером Н. П. Паниным, колоритнейшей фигурой того времени, немало способствовали этому. Сближение между двумя великими державами шло ускоренными темпами. В Европе возникает новая политическая ситуация: Россию и Францию сближают не только отсутствие реальных противоречий и общность интересов в широком понимании, но и конкретные практические задачи по отношению к общему противнику - Англии.

Неожиданно и быстро в Европе все переменилось: вчера еще одинокая Франция и Россия встали теперь во главе мощной коалиции европейских государств, направленной против Англии, оказавшейся в полной изоляции. В борьбе с ней объединяются Франция, Россия; Швеция, Пруссия, Дания, Голландия, Италия и Испания. Подписанный 4-6 декабря 1800 года союзный договор между Россией, Пруссией, Швецией и Данией фактически означал объявление войны Англии. Английское правительство отдает приказ захватывать принадлежащие странам коалиции суда. В ответ Дания занимает Гамбург, а Пруссия - Ганновер. В Англию запрещается всякий экспорт, многие порты в Европе для нее закрыть. Недостаток хлеба грозит ей голодом.

В предстоящем походе в Европу предписывается: фон Палену находиться с армией в Брест-Литовске, М. И. Кутузову - у Владимира-Волынского, Салтыкову-у Витебска. 31 декабря выходит распоряжение о мерах по защите Соловецких островов. Варварская бомбардировка англичанами мирного Копенгагена вызвала волну возмущения в Европе и в России.

Никогда раньше Россия не имела такого могущества и авторитета в международных делах. "Этому царствованию принадлежит самый блестящий выход России на европейской сцене"26, - утверждал В. О. Ключевский.

А. Коцебу: «Последствия доказали, что он был дальновиднее своих современников в проводимом им курсе внешней политики... Россия неминуемо почувствовала бы благодетельные ее последствия, если бы жестокая судьба не удалила Павла I от политической сцены. Будь он еще жив, Европа не находилась бы теперь в рабском состоянии. В этом можно быть уверенным, не будучи пророком: слово и оружие Павла много значили на весах европейской политики»[12 стр.227.]

Военная реформа.

На другой же день после восшествия Павла гвардия подверглась полному преобразованию в отношении состава, организации частей и военной силы отдельных единиц. Смысл этих действий Павла остается непонятным. Раз существование привилегированной части армии, комплектовавшейся из аристократии, было в принципе сохранено, то факт введения в нее всего Гатчинского сброда представлял явную бессмыслицу. Это было что-то в роде такого крайнего средства, как "ряд назначений в пэры", которое применяется иногда при парламентских кризисах в Англии. В данном случае результат не должен казаться удачным, - даже в отношении личной безопасности реформатора. Гатчинский элемент, вместо того, чтобы одержать верх над непокорной частью, куда его ввели, всецело поглотит ее своей дисциплинированной массой, наоборот, в ней совершенно растворился, усвоив себе привычки этой обособленной среды и послужив только к пробуждению в ней, путем реакции, стремлений к порицанию правительства, дремавших до тех пор при спокойных условиях существования, посвященного удовольствиям.

Новое распределение наличного состава в отдельных частях гвардии, числено увеличенных путем бесконечного создания новых полков и батальонов, не поддается никакой оценке. Оно действительно быстро дало место новым комбинациям, которые в свою очередь должны были подвергаться непрерывным изменениям. От начала до конца царствования вся армия терпела от этого непостоянства, единственным объяснением которого может служить только характер Павла. Казалось, государь все еще играл оловянными солдатиками, которыми так увлекался в детстве, и группировал их по прихоти свой фантазии, не сходя, однако, с некоторых главных путей, намеченных когда-то в Гатчине, под твердым руководством Петра Панина. В частности, только создание нового артиллерийского батальона, послужившего прочным основанием для всей гвардейской артиллерии, предпринятое под преобладавшим тогда влиянием Аракчеева и его методического ума, составляет исключение. Образование этого батальона, сформированного из знаменитой бомбардирской роты Преображенского полка, капитаном которой был Петр Великий, а также артиллерийских отрядов, состоявших при других полках, отвечало вполне определенному и последовательно проводимому решению.

Оно послужило началом для полной реорганизации этого рода войска, в смысле самостоятельного управления, а в марте 1800 года система эта была применена к артиллерии всех армейских корпусов. Совершенно отделенная в административном отношении от полков, артиллерия была передана в особое ведомство. Так как каждая рота в отношении личного состава и материальной части являлась теперь самостоятельной единицей, то и в тактическом отношении могла действовать совершенно независимо. Легче, таким образом, мобилизуясь и допуская, без изменения своей внутренней организации, сведение в большие массы, эти единицы обладали в то же время большей подвижностью и, по мнению компетентных судей, русская артиллерия имела значительное превосходство над большей частью своих европейских соперниц, и только ее материальная часть оставляла желать лучшего. Она оставалась, действительно, слепым подражанием прусского образца, значительно улучшенного во Франции Грибовалем.

Военной истории этого царствования пришлось отметить еще другое изменение, в основании которого было совсем иное побуждение. Три эскадрона конной гвардии, лучшие по своему личному составу, были в один прекрасный день выделены, чтобы сформировать Кавалергардский полк под начальством Уварова. Остальные, разделенные на пять эскадронов, составляли отдельный полк под командой великого князя Константина. Причины перемены? Неудавшееся общее ученье, желание офицера, пользовавшегося покровительством мачехи главной фаворитки, иметь под своим началом полк и, в виду пребывания великого князя Александра в должности генерал-инспектора пехоты, честолюбивое стремление его брата занять такой же пост в кавалерии, к чему, по его мнению, должно было открыть ему доступ командование несколькими эскадронами. И вот такими-то причинами руководствовался Павел в большинстве сделанных им подобных же нововведений.

Помимо специальных интересов, корпуса, к которому государь отнесся так беспощадно, реформа гвардии коснулась и неприятно отозвалась на многих других интересах почти всех классов общества.

На параде 8 ноября 1796 года объявил в приказе, что все записанные в гвардию, номинально числившиеся в ее списках, но не находившиеся в строю, должны явиться в свои полки, под угрозой исключения. Число таких отсутствующих было значительно. Один Преображенский полк насчитывал несколько тысяч такого рода чинов, и эти фиктивные списки пополнялись даже не одними дворянами. При помощи денежных взносов, купцы, мелкие чиновники, ремесленники и даже лица духовного звания проводили туда своих сыновей, имея в виду достигать таким способом, легкого движения, даже на гражданской службе. Дети еще не родившиеся, следовательно, неизвестного пола, пользовались снисхождением. Очень молодые люди, никогда не носившие оружия, получали таким образом чин поручика, имея за собой двадцать лет фиктивной службы, они отправлялись потом в один из армейских полков и, благодаря своему старшинству, становились там выше заслуженных офицеров. Другие служили при дворе в качестве пажей, камергеров и камер-юнкеров, или, получив бессрочный отпуск, просто жили в своих поместьях. Наконец, даже в строю, офицеры и солдаты обыкновенно были свободны от всяких обязанностей и даже ученья, потому что последнего не производилось вовсе.

Павел был тысячу раз прав в своем желании искоренить весь этот дорого стоящий и развращающий паразитизм. К счастью, паразиты, лишенные своих преимуществ, или отосланные в казармы и на маневры, ему этого не простили.

Среди мероприятий, касавшихся всей армии, явилось, 29-го ноября 1796 года, обнародование трех новых уставов, из которых один касается пехоты, а два кавалерии. Ни один из известных военных и государственных деятелей предшествующего царствования не принял участия в составлении этих новых военных законов, которые, впрочем, были только извлечением из прусского устава и такой же инструкции. В своей русской редакции, текст относившийся к пехотной службе, был уже, впрочем, издан несколько лет назад; предназначенный первоначально для гатчинских войск, он был в первый раз напечатан в 1792 году, под скромным названием "Опыт". Тогда над ним потрудились Кушелев, Аракчеев и сам Растопчин. Это был действительно только набросок, указывающий на поспешную работу и неудачное подражание образцу, которое, в противоположность тому, чего хотели подражатели, не имело даже ничего общего с уставом Фридриха II.

Устав победителя при Росбахе был в действительности написан до него. Принужденный, с самого своего вступления на престол, вести постоянный войны, великий полководец не имел свободного времени изменять основы доставшейся ему в наследство. военной организации. Он ограничился тем, что пропитал ее своим гением, сообщив войскам, находившимся под его начальством, больше ловкости и искусства в маневрировании. Но эти маневры стояли в связи с тактикой, которая в то время являлась уже устарелой, и это не преминул отметить Суворов.

Он назвал новый устав "переводом рукописи, на три четверти изъеденной мышами и найденной в развалинах старого замка"28. Он заявил, что ему нечего учиться у прусского короля, так как он сам никогда сражения не проигрывал, и заметил, что французы не задумывались бить пруссаков, противопоставив им тактику, которая была не тактикой Фридриха, а тактикой Суворова! Он еще горячее возражал против одной из глав нового устава, - пятой в шестой части, - вставленной, впрочем, русскими подражателями и устанавливавшей инспекционную службу, которую должны были нести офицеры всех чинов, по назначению государя, и которая, поэтому, нарушала всякую военную иерархию.

О последней Павел действительно заботился очень мало, или хотел по крайне мере, чтобы она, как и все в его государстве, зависела от его произвола. Даже самые высшие чины, заслуженные на поле битвы, не внушали ему никакого уважения. После всех войн с Турцией, Швецией и Польшей, прославивших ее царствование, Екатерина оставила ему несколько фельдмаршалов. При полном мире, Павел прибавил к их числу семь!

Еще и в других отношениях русские подражатели прусского образца существенно удалились от него. Они усилил некоторые меры взыскания и изменили смысл или дух, значительного числа распоряжений, сделав их более жестокими. Так, например, критика служебных приказов: немецкий текст запрещал ее подчиненным в отношении своего начальства "под угрозой крайнего негодования государя", в русской версии говорилось: "под угрозой пытки".

Все вместе взятое встретило не в одном победителе при Рымнике более или менее открыто высказанную враждебность, и следствием этого было то, что, в течение четырехлетнего царствования, вместе с Суворовым, Румянцевым и лучшими представителями генерального штаба, 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2 261 офицер всех чинов подверглись увольнению. Уволенные большею частью вновь призывались на службу через год, или даже через более короткий срок; вернувшись, они, однако, не лучше прежнего мирились с новым положением вещей.

Когда эти наставления применялись, они делались еще более неприятны. По природе своего ума Павел понимал их так, что они заключают все военное искусство в одном незыблемом законе. Офицеры и солдаты должны были найти в них указание для всего, что им нужно было сделать, при всяких обстоятельствах. Государь желал в них видеть, только автоматов, руководимых в их малейших движениях, этими определенными указаниями, и требовал, чтобы они никогда, ни малейшим образом и ни в коем случае не уклонялись в сторону по собственной инициативе. При толковании принятых правил - умственным способностям людей и их начальников нечего было проявляться, а применение системы вето к упразднению всех штабов и канцелярий. Устав и воля государя, обеспечивавшая его исполнение: этого должно было быть достаточно. Павел хотел непосредственно начальствовать над армией и лично входить во все малейшие подробности службы.