Аффективный мэппинг: освоение городского пространства путём создания карты значимых мест

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет гуманитарных наук

Аффективный мэппинг: освоение городского пространства путём создания карты значимых мест

МАГИСТЕРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

по направлению 51.04.01. «Культурология»

Образовательная программа «Визуальная культура»

Тер-Микаэлян Елена Вартановна

Научный руководитель

PhD, доц.

Бедаш Юлия Анатольевна

Консультант

Д-р философских наук, проф.

Инишев Илья Николаевич

Москва, 2018

Введение

городской пространство аффект эмоциональный

Данная работа посвящена исследованию восприятия городского пространства и практикам его «проживания». В центре внимания оказывается изучение механизмов, с помощью которых жители и туристы осваивают город, и эмоциональных состояний, задействованных в этом процессе.

Изучение заявленной темы находится в актуальном исследовательском поле. Феноменология чувственного восприятия, сводящая идентичность к телесной (Мерло-Понти, Спэрроу, Шустерман), современные исследования аффективной теории (Спиноза, Делёз, Массуми), эмоциональной географии (Дэвидсон, Трифт), города и осуществляемых в нём практик (де Серто), согласующиеся с мобильной концепцией пространства (Зиммель, Беньямин, Урри), задают теоретическую рамку нашего исследования.

Классическая социология (Вебер, Дюркгейм, Теннис) использует язык, который отчуждает город, объективирует его. Задача нашего исследования -- приблизить город и рассмотреть его на уровне повседневных практик, понять, что объединяет его жителей. Такой приём, как в фильме Антониони «Фотоувеличение», позволяет увидеть незаметные ранее детали. Почему детали так важны? Они материальны и «подвижны», то есть могут меняться. Материальность переводит город в близкий режим, заставляя размышлять о его запахах, звуках, текстурах. Повышенная чувствительность к деталям, едва уловимым различиям и переходам погружают исследователя в поток городской жизни. А из комбинации деталей затем собирается город и его атмосфера. Исходя из этого, мы будем использовать приём масштабирования. «Близкий город -- это город, который проживается и который насыщен переживаниями и эмоциями» (Бредникова, Запорожец, 2014, 20). Без включения эмоций исследователя город не «оживёт», а потому настоящее городское исследование -- это в первую очередь саморефлексия его жителя или туриста, проживающего город на индивидуальном уровне. Опыты проживания города «кристаллизуются» в построенных маршрутах и воспроизводящихся день ото дня привычках. Они-то и создают город, каким он существует в нашем восприятии.

Нас будет интересовать то, как соединяются в единое полотно лоскутки ткани городской жизни. Мы проследим новые вариации сцепок города и его обитателей в зарождающихся городских практиках (проживание в движении на примере бега -- проекта «Город для бега» и знаменитых марафонов в городах, куда приезжают тысячи людей). Исследовательский вопрос: как городское пространство проживается и обживается его жителями и туристами? Горожане в процессе жизнедеятельности не только потребляют, но и активно производят пространство. Сообщества незаметно меняют город -- и это важно учитывать. Городские ритуалы трансформируются, а у людей появляются новые желания: они меняют привычный образ жизни и проводят время не так, как раньше. Нам представляется важным выявить механизмы того, как это происходит -- в этом состоит актуальность настоящего исследования.

Способны ли городские сообщества без помощи государства, задеи?ствовавсобственныи? креативныи? ресурс, преобразовывать урбанистическую реальность и её коллективное понимание? Для раскрытия потенциала отдельного индивида нам важны работы Мишеля де Серто. Он был уверен, что человек может менять пространство в рамках осуществляемых им повседневно индивидуальных микропрактик.

Соответственно, цель данного исследования -- выявить механизмы и тактики освоения городского пространства, делающие его доступным и ведущие к созданию карты города.

Для её реализации мы поставили следующие задачи:

1. Концептуализировать феноменальное поле эстетики тела и эстетики пространства.

2. Изучить существующие подходы к восприятию пространства, представив среди них аффективный мэппинг.

3. Поместить в контекст ключевые концепты -- аффект, эмоция, настроение (Stimmung), структура чувств.

Таким образом, объектом нашего исследования является городское пространство и методы его освоения жителями, а предметом -- его эмоционализация.

Для анализа города мы выбрали следующие качественные методы исследований: включённое наблюдение, дрейф, фланирование.

Дрейф -- это техника быстрого перемещения сквозь разнообразные среды. Этот подход, подразумевает не опосредованное исследование городских ландшафтов, движущей силой которого являются эстетические побуждения и влечения отдельного субъекта. Дрейф был.придуман лидером ситуацианистского движения Ги Дебором. Он также же внёс большой вклад в развитие направления психогеографии. Вот как Дебор определяет его: «Исследование определенных эффектов географической среды, обустроенной сознательно или несознательно и непосредственно воздействующей на аффективное поведение индивидов» (Акулова, 2013).

Дрейф представляет собой экспериментальный тип поведения, незапланированное путешествие по городу. Участники дрейфа должны на время отодвинуть в сторону свои обычные цели и мотивы, мысли о работе, домашних обязанностях и других занятиях, и погрузиться в изучение окрестностей, окружающих их каждый день, и получать удовольствие от случайных встреч с незнакомцами. В среднем дрейф занимает один день, ограниченный временем, когда человек ложится спать. Преследуется одна из целей: исследование местности и городского рельефа или полная эмоциональная дезориентация в пространственно-временном потоке. В зависимости от этого границы пространства дрейфа заранее очерчены или, наоборот, не определены. Но нельзя забывать, что эти две цели тесно переплетены между собой.

Мы исходим из того, что восприятие пространства может быть источником особенного переживания. Однако долгое время описания подобных переживаний находились вне рамок научной дисциплины, соответственно, им не хватало философско-эстетических дескрипторов. Сегодня пространство является самостоятельным предметом эстетической рефлексии. Важно обозначить, что эстетика пространства относится к современной эстетике. Переход от классической её формы был вызван радикальным переосмыслением используемых ею категорий и методологии. Эстетический опыт возможен при условии взаимной расположенности человека и того, что он воспринимает (будь то вещь, конфигурация пространства или события) и их единения. Восприятие ситуативно -- чтобы оно произошло, мы должны находиться в точке эстетического события, его эпицентре. Затем мы оцениваем некую предметную данность на чувственном уровне -- притягивает она к себе, или наоборот отталкивает. Это предполагает, что можно составить карту эстетических расположений (разумеется, всегда открытую для обновлений).

Данная работа состоит из трёх глав. В первой главе мы рассмотрим телесность и пространственность в их взаимосвязи, объяснив, как тело участвует в восприятии городского пространства.

Во второй главе мы зададим терминологический аппарат для исследований роли чувств в исследовании городской среды. Мы разберём основные подходы к теоретизации аффекта, предоставив его критику, рассмотрим и трансформация структуры потребления, переход к эмоциональному капитализму и связанный с ним феномен эмоционального потребления.

В третьей главе мы рассмотрим мэппинг как метод и одно из наиболее продуктивных состояний для него - меланхолию. Мы выстроим ряд эмоции -- пространство -- идентичность и рассмотрим несколько примеров городских проектов.

Глава 1. Роль тела в восприятии городского пространства

1.1 Телесный характер восприятия

«Видимое и невидимое» -- последний и незаконченный текст Мерло-Понти, который он писал перед смертью. В нём он развивает философию плоти, пытается вывести идентичность человека из его телесных отношений с миром. Тело -- масштаб всех вещей. Описывая взгляд, он отмечает его хаптический характер: взгляд окутывает, ощупывает видимые вещи и прилегает к ним. Видимое и осязаемое имеют одну природу. Добраться или по меньшей мере приблизиться к сути вещей мы можем, ощупывая их взглядом. Описывая прикосновения к себе, он обращает внимание на две стороны совершаемого действия: кладя одну руку на другую, человек одновременно совершает касание и испытывает его. В руке образуется перекрещивание: «Обе системы прилегают одна к другой, как две половинки апельсина» (Мерло-Понти, 2006). Эта двусмысленность прикосновений у Мерло-Понти схожа с аффективной: они так же амбивалентны, можно влиять, а можно испытывать на себе воздействие (toaffect -- tobeaffected).

Размышляя об аффекте, учёные-теоретики так или иначе обращались к философии Спинозы, различавшем аффекцию и аффект. Если аффект (affectus) -- вариация способности действовать, то аффекция -- состояние тела, подвергающегося воздействию: «“Я чувствую солнце на себе” или же “луч солнца падает на вас” -- это аффекция вашего тела» (Делёз, 2016, 18). Что из этого есть аффекция? Не солнце, но его воздействие на человека. «Действие всегда имеет в виду некий контакт. Affectio -- это смесь двух тел: тела, которое действует на другое, и другого, принимающего след первого» (Делёз, 2016, 18).

Делёза приводит в восторг способность тела у Спинозы быть серией интенсивностей, находиться в постоянном отношении и связи с другими телами. Смысл размышления об аффекте состоит в том, чтобы рассмотреть отношения между телами, а не индивидуальную эмоцию.

Итак, аффект не редуцируется к испытываемой одним человеком эмоции, а является переходным состоянием. Брайан Массуми отмечает тот же эффект аффекта. Если эмоция проживается чувственно на персональном уровне, то аффект -- это неограниченная интенсивность, актуализируемая между телами (интеркорпоральная) или телами и вещами. Он преодолевает разделение между эстетическим (понимаемым в более широком смысле как чувственное восприятие) и материальным и охватывает -- снова возвращаясь к примеру с руками -- тактильные и эмоциональные ощущения, которые мы получаем от прикосновения. Из данного размышления следует необходимость рассмотреть телесный характер восприятия, важный дляя последующего понимания аффективной теории.

1.2 Пластичность и эстетическая идентичность

Том Спэрроу отстаивает точку зрения, что наши воплощённые идентичности зависят от эстетического окружения. Он рассматривает обновлённое понятие чувственного восприятия (sensation, aesthesis) в феноменологии. На замену её сложившейся методологии предлагает онтологию, рассматривающую телесную идентичность как сгенерированную материальностью эстетических отношений. Эта онтология помогает отказаться от различия искусственного и натурального, человеческого и нечеловеческого.

Целостность тела складывается из множества ощущений, которое оно получает, а значит, пространства, в которых оно обитает, -- неотъемлемая часть его идентичности. Предполагается, что мы хотим жить и охранять пространства, которые дают возможности телу, а не отнимают их, преумножить места жительства, которые увеличивают нашу способность влиять (affect) и оказываться под таким же воздействием.

Точное знание о том, как расположено в пространстве тело, то есть способность определить его ширину и долготу, даёт человеку свободу и власть. Мерло-Понти называет это знание и навык «практогнозия». Между тем, феноменология тела, изложенная Мерло-Понти в «Феноменологии восприятия», многое заимствует из «Идей» Эдмунда Гуссерля. У Мерло-Понти телу присуща интенциональность, которая позволяет заявить: «Я есть моё тело». Разграничение внешнего/внутреннего представляется ему ложным, вместо него он использует понятие «плоть» (понятие, появляющиеся в поздних работах Мерло-Понти -- «Видимое и невидимое» и «Око и дух»). Тело и мир у Мерло-Понти буквально сделаны из одной материи. В таких условиях персональная идентичность редуцируется к телесной. Последняя при этом представляет собой сложную форму идентичности, которая рассматривает тело как некое событие, «этость Природы» (haecceityofNature), или качество нахождения здесь и сейчас.

Таким образом, нельзя выпускать из внимания до-дискурсивное, соматическое измерение опыта. Столь популярная сейчас тема телесной осознанности и исследование телесного опыта в его многообразии получили развитие в отдельном направлении сомаэстетики -- дисцисциплинарном проекте Ричарда Шустермана.

1.3 Сомаэстетика

Сомаэстетика -- двухкомпонентное слово. Первый корень soma означает тело живущее, чувствующее и чувствительное, а не просто физическое, которое можно лишить жизни и способности к чувственному восприятию. Корень aesthetic подчёркивает функцию чувственного восприятия, противоречащую дихотомии тела и разума, и использования этой функции в самостилизации и оценке эстетических качеств других людей и вещей. Сомаэстетика, или эстетика тела задаёт дисциплинарную рамку работы Ричарда Шустермана (Shusterman, 2008), представляющую собой критическое исследование того, как мы ощущаем и используем своё тело (soma) в качестве объекта сенсорной оценки (aesthesis) и креативного формирования себя (self-fashioning).

Шустерман рассматривает тело как центр чувственно-эстетической оценки окружающего мира. «В акцентировке проблемы телесности Шустерман следует за Фуко. На примере античности Фуко показал, насколько важна в “выработке себя” культура тела. Шустерман считает поэтому, что именно Фуко является “первооткрывателем” в области “сомаэстетики” -- дисциплины, которая возвращает “телесный опыт и эстетическое самоконструирование в самое сердце философии как искусства жизни”» (Соколова, 2005, 89).

Шустерман выделяет три области сомаэстетики, каждую из которых, как замечает он, можно найти в работах Фуко: аналитическую, практическую и перформативную. Аналитическая сомаэстетика -- проект, теоретизирующий и описывающий природу телесного восприятия и практик, их роль в познании и конструировании мира. Прагматическая, в отличие от аналитической, носит нормативный, предписывающий характер, «переделывающий» тела и общества. В ходе истории были изобретены методы, улучшающие наше переживание и использование тела: диеты, различные формы украшения и модификации тела, танец, медитация, массаж… В качестве примера он называет технику АлександераУилфред Б. Самостоятельное освоение метода Александера // ВикиЧтение (https://self.wikireading.ru/2053) и метод Фельденкрайза Материалы о методы Фельденкрайза (http://feldy.ru) , также называемый методом соматического обучения. Оба представляют собой комплексы упражнений, направленных на улучшение осанки, снятие мышечного напряжения. Отчасти они посвящены тому, как распознавать состояния дискомфорта в теле и вызывающие их причины. Польза от занятий самоочевидна -- ясное осознание собственных телесных реакций налаживает наши отношения с окружающими (поведение меняется). Основа двух методов -- осознание через движение. А движение, в свою очередь, -- конститутивный фактор производства и восприятия современного пространства.

1.4 Мобильность: переосмысляя городское пространство

Благодаря таким культурным теоретиками, как Георг Зиммель, Зигфрид Кракауэр и Вальтер Беньямин, городская жизнь неразрывно ассоциируется с пространством, динамичным, переходным и находящимся в вечном процессе преобразования. Джон Урри также указывал на связь урбанизма с мобильностями и контролем над ними. Но почему «радикальный гипердинамизм» стал конституирующим фактором для жизни (Schmidt, 2008, 26)? Каковы социальные и эстетические перспективы такого поворота и каким потенциалом для производства субъективности и социальных отношений они располагают?

Идея пространств, которые разворачиваются перед нами, едва ли нова. Сегодня интерес к движению и трансформации пространства доминируют над его производством и восприятием, много говорят о топологическом характере (непрерывности и связности), контингентности и флюидности современного пространства («город кусочков», «живая форма», «жидкое пространство», «искажённое пространство», «исчезающая архитектура»). Найджел Трифт обобщает интерес многих, называя его демонстративно просто -- «движение-пространство». Такие пространства лучше всего представлены как текучие, изменчивые силы без начала и конца, которые генерируют новые культурные концепции, соглашения, техники и даже чувства (Thrift, 2008, 90). В его понимании, это не отдельный тип пространства, а скорее фреймирование повседневности, которое в той или иной мере влияет на жизнь отдельной личности и общества. Охватывая вещи, людей, их отношения и действия, движение-пространство влияет на социальную жизнь и организует её эстетически.

Вместо того, чтобы рассматривать пространство как результат влияния цифровых медиа, движение-пространство понимается как смесь нескольких независимых, но взаимосвязанных принципов, которые сходятся в единой точке производства пространства как «последовательной и всеохватывающей экологии тотального движения» (Schmidt, 2015, 27):

Прозрачность. Идея, давно признанная ведущими архитекторами интернационального стиля -- Вальтером Гропиусом, Ле Корбюзье и Людвигом Мисван дер Роэ.

Переходность. Пространство организуется вокруг базовой идеи беспрепятственного движения. Благодаря Мисван дер Роэ и Ле Корбюзье современный интерьер стал «чувственным приглашением» к тому, чтобы продолжать двигаться. В виллах Ле Корбюзье переход с одного уровня дома на другой практически неощутим. Сегодня открытость сооружений и текучесть перемещения стали глобальными стандартами архитектурного дизайна, которым соответствуют частные дома, офисы, галереи музеев, здания торговых центров и терминалы аэропортов.

Трансформация. Пространство представляется как находящееся в непрерывном процессе становления.

Аудиовизуальная медиатизация. Движение «нематериальных» элементов (света и звука) производит современное пространство -- аудиовизуальную среду медиатизированного потока и мерцания.

Вкупе они образуют пространство всеохватывающего движения. Какой чувственный опыт оно влечёт за собой? Лучше всего его описывает понятие ambient. Перевод этого слова с латыни -- «находящийся вокруг». Сочетание четырех принципов даёт движению-пространству ряд свойств, обладающих эстетическим потенциалом -- производства ощущения «окруженности». Внимание, направленное на окружающую среду, становится «обтекающим», когда эта среда воспринимается как нефигуративный поток. Чтобы описать этот режим восприятия, Гибсон использует понятие сканирования (Schmidt, 2015, 32). Оно помогает смотрящему получить первое впечатление о пространстве, оставляя многие важные сигналы незамеченными.

Движение-пространство интенсифицирует чувство амбиентности. Оно включает эстетизацию пространственного присутствия, расположенности в среде. Какова разница между окружающей средой и ambiance? Во второе понятие заложена ценность. Медиум больше не нейтрален, он стремится поместить нас в определённое телесное и аффективное состояние, задействуя наши чувства. Главным словом здесь становится даже не медиум, а резонанс. Благодаря ему мы трепещем от звуков, раздающихся вокруг, а не остаёмся безразличны (Nancy, 2007).

Образ фланёра часто используется в качестве метафоры для описания эстетизации городского пространства. Но для движения-пространства лучше подойдёт пассажир. Фланёр, как его описывал Беньямин, становится препятствием для потока городской жизни, протестом против ритма его производства. Пассажир скорее следует этому потоку, становится его частью. Соответственно, его отношения с людьми и вещами из окружающей среды другого характера. Никто и ничто не представляет для него особый интерес, кроме постоянного движения сквозь неограниченное пространство. Фигура пассажира -- более подходящая модель для описываемого переживания окружающего пространства как всеохватывающего потока. Пассажира влечёт движение само по себе и ощущение перемещения сквозь пространство.

В динамической концепции пространства используется понятие «место движения». Кевин Хезерингтон предлагает сравнивать место с плывущим кораблём (Urry, 2007, 79). Места не «стоят на месте», а движутся в сети (не-)человеческих агентов. Их расположение не зафиксировано, а меняется в отношении к группе объектов (Озёрная школа, Баухаус -- локации этих школ менялись, но сами места оставались теми же).

Важное отличие наших тел от вещей в пространстве: они не находятся в нём, но обитают или населяют его (Мерло-Понти). Мы разобрали то, как связаны тело и пространство, и можем перейти к рассмотрению действий в нём.

1.5 Микропрактики городских жителей

Мишелю де Серто свойственна эстетическая чувствительность к повседневному, восхищение им. В книге «Изобретение повседневности» французский историк и антрополог размышляет о том, как устроена её «ткань». В 70-х он возглавлял коллектив, проводивший опросы по всей Франции. Исследования делились на два вида: дескриптивные (описывающие основные практики: хождения, чтения, говорения, проживания, покупки и готовки) и изучающие стоящие за ними акты повседневной изобретательности. Их результатом стал упомянутый двухтомник. Общество привычно понимается как совокупность ригидных, устоявшихся порядков, форм поведения. Деятельность человека, по де Серто, представляет собой подрыв этих правил или их творческое использование. Как хозяйка формирует свою продуктовую корзину, так и человек выстраивает для себя город, его образ: постоянно фильтруя и производя отбор. Мы смотрим на город (идея, близкая концепции «читаемого» города Кевина Линча) и выделяем важные куски, из которых «наша Москва» состоит. Люди у него делятся на два типа. Слабые не вполне определяют правила, по которым живут. Им подвластны тактики. Сильные же -- стратеги, сами способны просчитывать долгосрочные программы действия. Слабые осуществляют тихий подрыв предзаданных программ действия. Последним де Серто даёт положительную оценку. Он ставит перед собой задачу проследить некоторые из процедур, ускользающих от дисциплины и тем не менее остающихся внутри поля, в котором она действует, способных привести нас к сформированной теории изобретаемой повседневности и обжитого пространства.

Перейдём к определению важных для нас понятий. Начнём с оппозиции «слабый -- сильный». Потребитель является «слабым», поскольку не способен напрямую сопротивляться власти «сильных», но это не означает, что он послушно следует правилам, заданным производителями ресурсов. Обычный человек, утверждает де Серто, способен к активным творческим действиям и уловкам, которые, образуя сеть «антиподчинения», помогают ему победить «сильного». Таким образом, предмет книги -- антидисциплина (здесь мы прослеживаем отсылку к «Надзирать и наказывать» Фуко), микросопротивление, осуществляемое индивидом. Работа является апологией маленького человека, который в любой ситуации должен уметь выкрутиться.

Интерес к обычному человеку объединяет Серто с Фрейдом. Последний также берёт dergemeineMann в качестве предмета анализа, посвящая его религии («Будущее одной иллюзии») и цивилизации («Неудобство культуры»). Человека он обвиняет во впадении в двойную иллюзию -- о существующей возможности объяснения всех загадок мира и гарантии, что доброе Мироздание заботится о его жизни.

Теперь рассмотрим оппозицию «тактика -- стратегия». В третьей главе Серто даёт следующее уточняющее определение: «Тактики от стратегий отличают типы операций, осуществляемые в тех пространствах, которые стратегии способны производить, размечать и навязывать, в то время как тактики могут только использовать их, манипулировать ими и перестраивать их» (де Серто, 2013, 101). Тактика извлекает выгоду, но также зависима от случая: «стремясь поймать возможности, которые дарит мгновение, она зависима от случайностей времени». Она не сохраняет то, что было ей завоёвано. Тактика, в отличие от стратегии, существует вне места, что придаёт ей мобильность и позволяет «браконьерствовать», пользоваться слабостями, находимыми в конкретных обстоятельствах у власти. Тактика изворотлива. Словом, это искусство слабых.

Как мы различаем стили и способы письма в литературе, так же должны обращаться со «способами делания». В них де Серто находит изобретательность. Например, жизнь в чужой стране учит мигранта искусству «находиться между»: постепенно в систему, которая навязывается, проникают способы «обитания» родной культуры. Путём их наложения, комбинации он создаёт себе «пространство игры», находя для себя новые способы использования места или языка, характерной чертой которых является их принудительный порядок. Он приводит другой пример: ребёнок, «портящий» школьный учебник своими рисунками, на деле создаёт собственное пространство, где существует в качестве автора. Благодаря этим практикам пользователи заново присваивают себе пространство. Так, от считающегося пассивным потребления он переходит к анонимному творчеству, которое возникает из разрыва, создаваемого тем способом, которым используется продукция. Де Серто называет его хитростью охотника, искусством делать ходы, маневрировать.

Для де Серто центральной является аналогия с языком. Данное сравнение не случайно. Вступая в полемику со структурализмом, он берёт оттуда классическое представление Соссюра о языке как о репрессивной системе, наделённой властью и диктующей свои нормы. Языку-системе противопоставляется речь-акт. Ходьба для городской системы то же, что и речевой акт для языка. Это своего рода высказывание обладает тройной функцией: 1) присвоение пешеходом топографической системы; 2) пространственная реализация места; 3) заключение прагматических «контрактов» (движение так же, как словесное высказывание, представляет собой «обращение», «помещает другого напротив» говорящего).

«Благодаря шагам точки соприкасаются и пространства обретают плоть. В сущности, движения пешеходов образуют одну из тех «реальных систем», из которых складывается город. Шаги не локализированы в пространстве, но, скорее, сами продуцируют его» (де Серто, 2013).

Третья и последняя оппозиция, разбираемая нами, -- «место -- пространство». Пространство -- это, которое используется в практике: улица, размеченная городской планировкой. трансформируется пешеходами. Организация пространства упорядочивает совокупность возможностей (например, тротуар или пешеходный переход -- место, по которому можно спокойно идти) и запретов (красный цвет светофора, стена или дорожный знак, препятствующие движению), но пешеход актуализирует лишь некоторые из них. Он изобретает новые, импровизируя, ища кратчайший или «свой» путь, захватывающий любимые места и не всегда учитывающий правила движения.

1.6 Роль чувств в конструировании городского пространства

Происходит семантизация пространства, насыщение отдельных мест значением -- и сведение их к нему. В этой связи для нас важны исследования гуманитарной, или эмоциональной географии.

Они выдвинули аффективность на передний план, указав её одним из главных элементов, необходимых для понимания отношения между телом и городом. Радостные или огорчающие, ошеломляющие, эмоции в силах придавать иную форму жизни, расширяя или сужая наши горизонты восприятия. Эмоциональная география пытается понять эмоции -- опытно и концептуально -- в смысле их социо-пространственного посредничества, а не как полностью интериоризированные ментальные состояния субъекта (Davidson, 2007, 18).

Материальные практики помогают «прожить» опыт городской жизни. Они включают в себя культуру питания, городскую регенерацию и туризм (о мобильности, о любви к путешествиям и «потреблении» мест писал Джон Урри). Кажется очевидным: переживание города зависит от многочисленных способностей тела, способов передвижения, отдыха, чувствования и восприятия, которые тело предоставляет нам. Размышление о теле выдвигает на передний план не только политический аспект (регистрация различий), но и аффективное измерение городского пространства. За последние десятилетия теории аффектов и эмоций приобрели важное значение в широком спектре академических дисциплин: политологии, средовом проектировании и урбанистике (Ansaloni, Tedeschi, 2016). Делёзконцептуализировал аффект и эмоцию как ключевой предмет для понимания социально-пространственной диалектики. Городское пространство интерпретируется как разнородное, находящееся в вечном становлении, ризоматичное, неотделимое от тел.

В фокусе внимания исследователей оказывается то, как комбинации тел в пространстве производят аффект, находящий временную и коллективную стабилизацию в эмоции и в конечном итоге принимающий этическое направление. В процессе своего разворачивания пространство множества вариантов может манифестировать себя в форме социального контроля, в то время как тела, сражающиеся за выживание (следуя своему конатусу, по Спинозе, то есть врождённому стремлению к самосохранению и самоутверждению), могут плохо отреагировать на попытки фреймировать или ограничить их передвижение. Эти «схватки» -- неизбежный результат их столкновения.

Идеальный иерархический порядок в пространстве, одновременно едином и множественном, блестяще изображён в не так давно экранизованном романе Джеймса ГрэмаБалларда «Высотка» (реж. Бен Уитли, 2015). На самых высоких пяти этажах здания проживало высшее общество, с 10 по 35-ый -- средний класс, а на первых девяти -- низший слой. Целью Балларда было показать, как изначальное чувство беспокойства жильцов строгой организацией жилого пространства перерастает в такие эмоции, как ненависть, страх и месть. Они разрушают утопическую конструкцию, трансформируют всё общество, миниатюра которого представлена метафорой высотки, в новую, совершенно отличную структуру, где тела и пространства следуют не подчиняющимся правилам траекториям.

Аффект и эмоция в процессе онтогенеза «разворачиваются» в тела и городское пространство, в конечном счёте создавая новую этику пространства (DeleuzeandGuattari, 1987). В этом смысле тела не могут быть отделены от окружающей их среды. Последняя является активным участником их индивидуации, их конатуса к удовольствию и наделению полномочиями (о чём писал Спиноза, а впоследствии Ницше). Таково новое, этическое понимание пространства: оно онтологически множественно, неотделимо от тел, постоянно порождает аффекты и эмоции вместе с вызовами, «демонтирующими» социальные порядки, поддерживаемые городской политикой. Формирование концептуального представления о городском пространстве основано на философии жизни, мыслящей нехитрыми оценочными категориями «хорошо - плохо», где первое приносит радость и наделяет силой, а второй вредоносно для способности действовать (то, что ведёт к грусти, безнадёжности, ненависти, ярости, страху и т.д.).

Эмоции имеют решающую роль, поскольку они определяют то, куда в конечном счёте будет направлено взаимодействие пары «индивидуум -- окружающая среда».

В книге SensingCities (Degen, 2008) главным становится поиск ответов на вопросы о том, как чувственная организация публичного пространства увеличивает или, наоборот, исключает участие определённых групп в публичной жизни. Деген считает, что для анализа города необходим переход от фиксации на визуальном к анализу мультисенсорности. Свою методологию она определяет как «социально встроенную эстетику».

Первыми наиболее значительными авторами, занимающихся социологическим анализом чувств и опыта жизни в городе в их взаимосвязи, были Георг Зиммель и Вальтер Беньямин. Ощущающее тело в современном городе постоянно сталкивается в толпе с чувственными «раздражителями». Восприятие города разительно изменилось с появлением технических инноваций. Беньямин использует метафору безопасной спички, мгновенно дающей тепло и свет, когда говорит о фотоаппарате, схватывающем летящий момент времени. Хаптические реакции здесь очевидно связаны с изменениями в визуальном опыте, таких как возрастание неоновых реклам или транспортный поток, заставляющий человека перемещаться подобно машине. По Беньямину, возникновение современного города трансформировало практико-чувственное тело в том смысле, что технология подчинила сознание целому комплексу практик. У Зиммеля огромное количество внешних чувственных стимулов, которым противостоит житель большого города, ведёт к интенсификации эмоциональной жизни. Индивид защищается от чрезмерной стимуляции, приобретая некую «блазированность», или отчуждённое отношение к окружающей среде. Зиммель также указывает на то, что чувственный опыт формирует социальные взаимодействия.

У феноменологов тело и мир находятся во взаимно обязывающих отношениях. Тела, однако, не случайно «пробуждаются» стимуляцией, но сами организуют своё восприятие. Это значит, что чувствование -- это действие, в котором тело прилагает усилия, придавая миру смысл. Активное участие человека в создании значений -- характерная черта феноменологии. Пространство в этом приближении понимается как разделяемое место проживания, чьи эффекты не могут быть объяснены вне зависимости от человеческого действия, которое «оживляет» их.

Итак, городское пространство конституируется через чувственно-практическую деятельность тела. Чувства -- центральный компонент в структуре повседневного опыта. Также мы установили, что наше взаимодействие с пространством двойственно: как люди влияют на пространство, так и оно влияет на людей.

Мы разобрали, почему такие, казалось бы, мелочи, как выбор продуктов или маршрута, интересуют де Серто больше всего. Он называет их тактиками и видит в них путь к свободе от дисциплинарной грамматики. Так, для «слабого» человека становится возможным сопротивление власти «сильных». А значит, риторика повседневной изобретательности несёт в себе эмансипаторный и субверсивный потенциалы. Заслуга де Серто состоит в каталогизации существующих тактик.

Современного индивида, как представляется, нельзя более считать пассивным зрителем и потребителем (которого описывали неомарксистские теоретики): он хочет сам принимать участие в происходящем спектакле Ги Дебора. Ему свойственно новое восприятие мира и ощущение себя в нём, что влечёт за собой активные действия. Для него становится важным быть эмоционально вовлечённым в жизнь своего города и осознавать, что каждый ответственен за окружающую среду и атмосферу и может сделать её лучше. Возросший интерес к медитации и практикам осознанности отражает данную трансформацию мышления: мы стремимся интенсифицировать своё пребывание в реальности, ощутить себя в моменте «сейчас», делать что-то для того, чтобы находиться «здесь» стало приятнее (Гумбрехт, 2006).

Взгляд на повседневность де Серто помогает разобраться в том, как люди выстраивают траектории своих перемещений в условиях, заданных структурами. Эти идеи до сих пор актуальны и представляют большой интерес для исследования повседневности.

Глава 2. Аффективное измерение городской жизни

2.1 Встреча с ландшафтом

Современное понимание природы пространства можно вывести из различия между land -- landscape (Nancy, 2005; Урри, 2012). Вордсворт концептуализирует землю как физический, материальный ресурс: её можно купить, продать, унаследовать или оставить детям. Это понятие ограничено своей функциональностью: землю можно вспахать, посеять на ней пшеницу, пасти скот или строить дом. Жить на ферме значит участвовать в её образе жизни. Пейзаж -- совсем другое. Это нематериальный ресурс, определяющей чертой которого является его вид (Urry, 2006, 77). Понятие включает в себя коннотации отдыха, расслабления и визуального потребления места, особенно для туристов. Распространение романов о путешествиях, путеводителей, искусства скетчинга, появление камеры обскуры и фотографии -- всё это способствовало развитию особой визуальной чувствительности. Негостеприимные земли, внушающие страх, трансформировались в феномен -- культурный, исторический и только затем геологический, природный; стали «цивилизованными».

Урри называет новый опыт восприятия, помещающий индивида в особые отношения с пространством, романтическим или туристическим взглядом. Он хочет испытать этот личный, полудуховный опыт в одиночку или с избранными, самыми важными людьми в его жизни. Толпы посетителей, обивающие пороги туристических достопримечательностей, мешают такому созерцанию.

В предыдущей главе мы выяснили, что переживание существования, «здесь-бытия» пространственно. Это осознание привело к формированию чувствительности к местам и направлениям. В качестве точки отсчёта можно взять эпоху развития туризма и фотографии: «До середины XIX ст. идея ландшафта не имела столь важного значения. С 1840-х в строительстве домов наблюдается существенное изменение: их начали рассматривать на предмет того вида, который открывается из их окон. Пространство начинает восприниматься фотографически, словно через призму фотокамеры» (Бедаш, 2014, 43). У обычного человека появилась возможность оторваться от родных краёв и увидеть новые. Британский социолог Джон Урри в своей книге «Мобильности» подмечает важную тенденцию: люди передвигаются всё быстрее, дальше и чаще. Необъяснимая любовь к путешествиям нашла проявление в языке в слове wanderlust, пришедшем в английский язык из средневерхненемецкого. Оно происходит от двух слов: wandern (гулять или ходить пешком; путешествовать на любом транспорте; бродяжничать) и Lust (страсть). Сегодня сфера туризма приносит колоссальную прибыль мировой экономике. Вот что пишет по этому поводу Шивелбуш: «с туристами XX в. мир стал одним большим магазином, торгующим странами и городами». Распространение путешествий и туризма пришлось на одно время с появлением фотографии. Начиная с 1840 г. туризм и фотография шли рука об руку, и развитие одного нельзя отделять от другого. Оба набора практик переделывали друг друга. «Туристический взгляд» помог создать мобильный модерный мир (Урри, Лофгрен). Места стали «кодакизировать», фиксировать через объектив кино- и фотокамеры. На это же время пришлось строительство железных дорог. К XX в. мир был построен как гигантское выставочное пространство. «Созерцание мира как картины» (Ларсен) породило новый вид мобильности -- мобильности фотографий, которые стало возможным посылать на другой конец света, дарить (Урри, 2012). В какой-то момент люди перестали всецело принадлежать своей культуре и стали совершать туры с целью сравнения, противопоставления и занесения в коллекцию других культур, чтобы увидеть Венецию/Париж и умереть. Современности присуще это особое видение, «структура чувствования». Structureoffeeling -- понятие Реймонда Уильямса, под котором он понимал некую закрепившуюся общественную формацию, культурный характер которой проявляется через рутинные и не подлежащие сомнению социальные практики. Уильямс объединяет набор разных видов опыта, интенсивных и переплетённых между собой, понятием чувства/чувствования, чтобы обозначить смыслы и ценности как проживаемые и чувствуемые. Структуры чувствования - это «характерные элементы побуждения, сдерживания и тона», «специфически аффективные элементы сознания и отношений» (Williams 1977, 132). Важно подчеркнуть, однако, что это понятие не явяется антонимом структуры мышления или идеологии; напротив, оно призвано подчеркнуть взаимообуславливающийхарактер мы чувствуем мысли и мыслим чувства.

Посещение новых мест дарит удовольствие, потому что они являются источниками интенсивного, усиленного потребления. Потребление места уже включает потребление его главных развлечений (статьи «10 вещей, которые нужно сделать/попробовать, если вы в _»). Товар или услуга выступает в роли метонимии, начиная ассоциироваться с самим местом. Виски? Шотландия. Массаж? Таиланд. Гэмблинг? Лас Вегас. В следующих пунктах мы разберём феномены материального, визуального и эмоционального потребления.

2.2 Образ как медиум соблазнения

В разные периоды образам либо поклонялись, либо относились к ним с недоверием. Поклонение образам в различных его формах -- идолопоклонство, тотемизм и фетишизм -- неизбежно вело к идеализации образа, иконоборчество же, ярче всего представленное у платоников и выходцев Франкфуртской школы, влекло за собой его критику. Существует и третий подход: воздействие образов на нашу жизнь признаётся, но не осуждается (В. Беньямин, Х.У. Гумбрехт, Т. Митчелл, Г. Шульце).

Говоря об изображениях (часто встречающийся перевод -- «картинки»), Томас Митчелл указывает на то, что они, как нам иногда кажется, обладают чертами, присущими личности: они телесны и способны говорить с нами. «Историки искусства могут «знать», что изучаемые ими картины -- всего лишь материальные объекты разных цветов и форм, но зачастую они говорят и ведут себя так, будто картины обладают волей, сознанием, агентностью и желанием»(Митчелл, 2011). Картинки, или изображения, желают власти, господства над теми, кто на них смотрит. Субъективизация образов может приводить к патологическому культу вещей, будь то религиозный или товарный фетишизм, фетишизм как отклонение от нормального сексуального поведения. Идея одушевлённости изображений не нова, но представляет интерес и для современных визуальных исследований. К их области относятся не только привычные классическое искусствоведение, фотография и кинематограф, но и туризм, дизайн и мода. В настоящее время можно говорить о существовании мощной индустрии иконического, а современный город рассматривать как продукт эмоционального капитализма (Бедаш, 2014). С развитием индустрии иконического, включающей в себя названные выше области визуальных исследований, принято связывать процессы эстетизации повседневности. Объясняется это просто: данная индустрия производит образы, призванные интенсифицировать наш опыт. Взаимодействие человека с образами делится на два вида: повседневное «столкновение» и иконический ритуал (Sonnewend, 2012). Во втором случае, путём наделения образа особенной значимостью, формируется эмоциональная привязанность к нему. Отсюда возникает феномен визуального потребления, или, как можно сказать, эмоционального потребления образов. Показательно определение образа БернхардомГизеном как медиума соблазнения. Согласно его рассуждению, эффективность индустрии иконического строится на игре видимого и невидимого: репрезентируя нечто, чего мы не видим, сами образы являются видимыми. Образы способны превращать материальное в иконическое, заставляя работать наше воображение и обещая скорое наслаждение -- и этим соблазнять нас.

Иконы -- это сильные образы, которые способны мотивировать потребителя, сокращая при этом количество личного времени, которое он тратит в ситуации выбора. Они транслируют определённые нормы и ценности, смыслы и социокультурные коды, которые человек считывает моментально -- в этом их отличие от текстов.

Образ выступает в роли социального агента. Принудительный характер образа проявляется в его способности заставлять нас помимо воли выбирать тот или иной продукт или сервис (не всегда осознанно). Современная экономика поэтому -- экономика желаний, а не необходимости. Большую роль в ней играет дизайн, создание сильных узнаваемых образов.

2.3 Эмоциональное потребление в путешествии

Встреча с незнакомым ландшафтом, созерцание пейзажа повлекли за собой много открытий, но и столько же вопросов. Что означает путешествие (`touring' places). Какие эмоции вызывает пребывание в относительно незнакомом месте и как мы учимся давать им выход? Дж. Г. Мольц описывает потребление еды во время кругосветных путешествий на примере McDonald's. В отличие от обычных туристов, кругосветные путешественники находятся в дороге около года, непрерывно перемещаясь с одного места на другое. Они ищут быстрых способов, чтобы ощутить себя как дома или «подделать» эмоциональную связь к местам во время своих кратковременных визитов. Одно из таких решений -- прибегнуть к Макдоналдсу как знакомому символу обыденности, близости. Отправляясь в дальнее путешествие, в какой-то момент все устают от экзотики, и Макдональдс становится для них оазисом среди незнакомого и непроверенного. Почему? Эта сеть предоставляет стандартизированную еду и среду, но не перестаёт вызывать интерес, выпуская локальные предложения (например, бургер МакКиви со свекольными слайсами в Новой Зеландии) -- пример «глокализации». Эмоции отображаются на нашем понимании пространства Макдоналдса как одновременно глобального и локального, относящегося к «дому» и «вдали от дома». Путешествующие говорят, что идут в Макдональдс, чтобы «получить вкус дома» (get a tasteofhome), хотя, как они заявляют, они никогда не посещают его у себя на родине. Они чувствуют облегчение, находя островок безопасности, где, как они точно знают, всегда убрано и есть кондиционер для воздуха. Здесь всегда известно, чего ожидать, ведь еда одинакова на вкус, санитарные нормы соблюдены -- и всё это создаёт ощущение комфорта. «Эмоциональные ответы на глобализацию часто запутаны в матрицу чувств к дому» (Molz, 2007, 67). Не менее интересен феномен guiltypleasure, или греховного удовольствия от потребления фастфуда. Опыт посещения Макдоналдса вызывает у них смешанные чувства стыда и вознаграждения. Часты такие фразы, как «стыжусь», «вынужден признать», что «соскользнул» или был «греховен», потому что, находясь в дороге, ел в Макдоналдсе или PizzaHut. Описывая приём пищи, многие используют глаголы вроде «есть с жадностью», «заглатывать», «поддаваться соблазну». Такой выбор слов указывает на ощущения стыда и тревоги, связанными с, как можно догадаться, ассоциациями между перееданием, расстройствами пищевого поведения и ожирения.

Каждый день человек потребляет не только и не столько пищу, сколько образы, символы, эмблемы и стоящие за ними значения, его потребление эмоционально. Можно вспомнить популярность компании Starbucks, впервые использовавшей концепцию третьего места Рэя Ольденбурга. Люди приходят туда не только за кофе -- или даже скорее не за ним, но за особенной атмосферой, которую они могут получить. И, конечно, большую роль играет его запоминающийся зелёный логотип, ставший иконическим изображением.

2.4 Амбивалентный характер эмоционализации городского пространства

Современный город, особенно туристический, зачастую рассматривается как «парк аттракционов», жизнь или путешествие по нему -- как увлекательное приключение. Пространство города подвергается «диснеизации»: достопримечательности с богатым культурными и историческим прошлым «упаковывают» в привлекательную для туристов обёртку, тогда как настоящая жизнь выносится за скобки, на окраины города.

Со всех сторон на горожан сыплются предложения хорошо провести время -- еда, машины, музыка, путешествия, спортивные мероприятия… Люди живут в потоке приглашений к невероятному опыту, даже если речь идёт о выборе пиццы глубокой заморозки.

Индустрия развлечений расставляет в городском пространстве всё больше визуальных ловушек для зазевавшегося горожанина. Пресыщенный взгляд, которым смотрит турист, подстраивает под себя весь опыт его путешествия, начиная от того, как должно выглядеть «удачное» туристическое место (скажем, на открытке), и заканчивая последующей реконструкцией воспоминаний о прошедшей поездке через фотографии и других визуальных посредников. Взгляд как форма восприятия приравнивается к экспансии практик визуального потребления. Современный взгляд может «переварить» фактически всё и сразу.

Георг Зиммель описывает жителя большого города как блазированного, то есть пресыщенного впечатлениями и оттого обладающего притуплённым восприятием окружающего мира. Это, а также эмоциональная отчуждённость, является компенсаторной реакцией на усталость от постоянных контактов с незнакомыми людьми. Встречая незнакомца, он привычно окидывает его «блазированным взглядом», не пытаясь вчувствоваться в его индивидуальность. Он холоден и отчуждён. Однако быстро сменяющие друг друга контрастные впечатления обладают эффектом обратного действия -- а именно навязчивой идеей поиска себя. Чтобы не затеряться в толпе, городской житель стремится выразить себя, подчеркнуть свою индивидуальность.

С расширением сферы интимного возникает мощный запрос на чувство сопричастности и плотность эмоциональных связей: «Рождается ценность идеи сообщества как группы людей, которые более внимательны к общим интересам и готовы их поэтому отстаивать. Однако понимание блазированности как исключительно негативного явления следует рассматривать скорее как редукционистское, потому что право горожанина на анонимность является и ценностью большого города, которая иногда может являться главной причиной выбора «городского» образа жизни. Также запрос на интимность и «одомашненность» легко капитализируется экономикой впечатлений, примеров тому множество -- от практики записывания имени на стаканчике кофе в Starbucks до распространения “третьих мест”» СЛОВАРНЫЙ ЗАПАС: БЛАЗИРОВАННОСТЬ // Strelka Magazine .

2.5 Третьи места как фундамент сообщества

В книге «Третье место: кафе, кофейни, книжные магазины, бары, салоны красоты и другие места «тусовок» как фундамент сообщества» американский социолог города Рэй Ольденбург даёт развёрнутый обзор неформальных общественных пространств.

Согласно идее Ольденбурга, жизнь человека протекает между домом, работой или учёбой -- два места, в которых человек проводит большую часть времени, -- и названными им «третьими местами». Он обращается к новому понятию, считая имеющееся в американском английском hangout (ближе всего к нашей «тусовке») недостаточным и обладающим отрицательной коннотацией. Третье место -- понятие, вбирающее в себя публичные места в их многообразии. Оно короткое, нейтральное и интуитивно понятное; указывает на важность треугольника «дом -- работа -- место отдыха» и каждой его точки опоры.

Ольденбург встаёт на позицию защиты третьих мест, обосновывая их существование в городе. На них возложена почётная функция формирования городской среды, и то, насколько в ней комфортно, напрямую зависит от наличия площадок для дискуссии. Если право на неё ограничено, ущемляются политические права граждан. Так, в тоталитарных обществах под запрет попадали кафе, таверны и другие третьи места, куда стекались люди во времена войны за независимость, Великой французской революции. Ольденбург выстраивает повествование вокруг главной идеи -- культивации третьего места как площадки для социализации, политического участия и просто нейтральной территории, без которой гармоничное существование вряд ли возможно.

Автор размышляет в той системе координат, которая для него привычна, указывая на прорехи в ткани городской жизни, присущие, в первую очередь, его стране. Это несколько сковывает современного читателя, ждущего более широкого охвата действительности, однако позволяет взглянуть на ситуацию изнутри. Неформальная общественная жизнь в Америке 70-х годов находилась в болезненном дефиците: образ идеального города был замещён образом идеального дома, и вместо чувства причастности к сообществу, Gemeinschaft, представителя среднего класса ждало бегство от него. Стремление обустроить свой дом приводило ко всё большему обособлению, отчуждению людей друг от друга: «Мы разменяли свой интерес к публичному пространству на более ограничивающую и личную заботу о лучшем доме и саде» (Ольденбург, 2014, 317). «Нет развитых форм неформальной публичной жизни?» - подумал типичный представитель среднего класса. «Ничего!». И смело разменял все прелести общения на культ потребления. Наличие автомобиля, «который является транспортным средством столь же приватизированным и антисоциальным», только усугубляет ситуацию.