Культура Нового времени (XVII-XIX вв.)

Но все громадные усилия, еще умножавшиеся опасениями перед чумой или другой заразой, оставались тщетными. Грязь и вонь не убывали. Грязь быстро покрывала заново вымощенные мостовые, и они скрывались под ее толстым слоем. Грязь сопротивлялась метле и лопате. Бессмысленно было выметать и смывать ее. (Сложная смесь, в которую входили; навоз, оставленный на дорогах лошадями, ослами, мулами и прочими Божьими тварями, бесчисленными в городе и бесконечно по нему циркулировавшими; опять же навоз, но вываливавшийся из переполненных конюшен; очистки овощей и фруктов, брошенные куда придется откормщиками скота, пригнавшими его из деревни; всевозможные отбросы, чаше всего органические, ведущие свое происхождение из живодерен, боен, кожевенных и красильных мастерских; все это месиво, раздавленное колесами несметного количества повозок и разбавленное тиной, в которую превратилась вода в ручьях, ибо ручьи эти давно уже стали попросту сточными канавами, все это буро-черное месиво, как говорили современники, «шибало в нос не хуже горчицы», испуская одновременно трупный и серный запах...)

Грязь разъедала одежду, от нее облупливались корпуса и днища карет, она постепенно, но неотвратимо разрушала все, на что попадала. На какие только хитрости и уловки не шли люди, чтобы избежать контакта с грязью! Дворяне приказывали седлать лошадей, для того чтобы ездить по городу. Судьи, врачи, богатые горожане взгромождались на мулов, менее зажиточные нанимали грузчиков и усаживались им на плечи. Именно грязь привела к тому, что вошло в обычай носить высокие сапоги: они спасали чулки и даже модные в ту пору короткие штаны от повреждений.

Явиться заляпанным грязью к даме, за которой ты ухаживаешь? Нет, для галантного кавалера такое означало бы уронить свой престиж. В буржуазной среде тогда было принято ходить на балы в тонких туфлях или белых сапогах, причем обязательно должны были оставаться на виду, хотя бы полоской, шелковые чулки. Многим посещавших такие балы, не хватало средств на то, чтобы отправиться туда в карете. И они либо теснились, нанимая в складчину одну-единственную на всех карету, либо по одиночке шли пешком, надев высокие галоши, в сопровождении младшего братишки или за гроши согласившегося на это мальчишки-оборванца, который нес за щеголем его тонкие туфли или нарядные белые сапожки. Прибыв на место назначения, будущие танцоры находили укромный уголок почище в конюшне или дровяном сарае, снимали там грязные галоши и надевали праздничную обувь.

В те времена улицы города, все без исключения были, по словам достопочтенного господина Анна де Больё, «замусоренными, заваленными отбросами, объедками и огрызками, навозом, и все это было перемешано с обычной грязью»... Между двумя шеренгами покосившихся строений с фасадами, не украшенными ничем, кроме глубоких трещин, текли два параллельных -- немыслимо вонючих -- ручейка, если улица была достаточно широкой, или посредине протекал один --- на более узких. Полосочка земли от ручья до подножия домов, называемая «бортиком», выполняла функции нынешнего тротуара. Наклон был недостаточным, и из-за этого ручьи с их мутным и зловонным содержимым еле-еле ползли к стокам, а то и вовсе превращались в болота.

Улицы были постоянно загромождены, либо строительными лесами, либо материалами для проведения работ по благоустройству города (мощение, канализация и т.д.). Торговцы мало заботились о выполнении предписаний полиции, создавали на узких улицах настоящие пробки, так мелкие торговцы раскладывали свой товар, защищая его от солнца или дождя громадными деревянными навесами, украшали их и стены домов большими вывесками, которые выдвигались вперед иногда на 2 метра, перегораживая проезжую часть.

Повседневная жизнь. Парижане вставали рано, их будили колокола ста церквей, начинавшие звонить все разом с рассвета и не прекращавшие дополнять городские шумы своим звоном до самой ночи. Ранним утром по улице к дверям мастерских, лавок и строительных лесов шли ремесленники и торговцы, гулкие голоса которых перекрывает грохот повозок и телег с провизией, то и дело перегораживающих проход стадам быков и баранов, которых гонят к воротам бойни. Между пастухами, погонщиками скота, возчиками и прочими представителями сельского люда то и дело вспыхивают ссоры, каждый готов ринуться в бой за свои права на беспрепятственный проход, все осыпают друг друга градом проклятий, в которых звучит огромное разнообразие местных диалектов... Но время не ждет: пора доставить к Чреву Парижа, на Новый Рынок, на птичий, на два десятка других базаров, к бойням и прилавкам парное мясо и свежеиспеченный хлеб, масло из Бретани и Вана, зелень с равнин Сен-Дени и Поршерона, мелкую и крупную дичь, яйца, рыбу, выловленную в окрестностях Руана... Улицы пустеют.

Затем наступает время лакеев и горничных. Вооружившись метлами, они сбрасывают в канавы - скопившиеся на тротуарах отбросы и объедки, облив их перед тем несколькими ведрами воды. Появляются мусорщики с их тачками, пытаются убрать грязь, но убирают только ее верхний слой, остальное остается. На этом их дело считается законченным. После уборки коммерсанты могут открыть свои витрины и разложить, в том числе и на «тротуаре» -- горы товаров. Возобновляется уличное движение: с трудом пробираются по оставшемуся для него узкому протоку всякого рода экипажи, всадники и пешеходы. Движение по мере того, как течет время, становится все интенсивнее. К середине первой половины дня улицы уже заполнены перекупщиками и перекупщицами, разносчиками воды, старьевщиками, мелкими портняжками, специализирующимися на штопке и заплатах, бродячими торговцами всякой мелочью и скоропортящейся снедью, зеленщиками, продавцами домашней утвари и хозяйственных товаров, изделий из железа, бочек, дров, угля, оружия, галантереи, поношенной одежды. Повторяемые на все лады возгласы торговцев носятся в воздухе, заполняют город... Появляется толпа хозяек, вышедших за провизией, они собираются вокруг прилавков или перед «витринами» лавок, идет торговля. Вскоре появляются повозки, телеги и возы от ворот Сены или ворот Винного пути и тяжко нагруженных дровами, углем, сеном, бочками... Время от времени возникают то ли направляющиеся в провинцию, то ли возвращающиеся оттуда тяжелые многоместные рыдваны, кучера стараются пробиться сквозь бушующие толпы, то цепляясь за что-то колесом, то сметая попавшийся на пути лоток, то с грохотом роняя на землю вывеску... беспрерывно вопят: «Поберегись!.. Поберегись!..».

Умолкая в час обеда, толчея возрождается с новой силой во второй половине дня и ближе к вечеру, когда знатные особы и зажиточные горожане толпами покидают свои жилища, чтобы обменяться визитами, отправиться на концерт, в театр, на прогулку или посетить магазины, торгующие предметами роскоши. Фаэтоны и кареты этих богатых еще затрудняют и без того немыслимо сложное продвижение по городу.

Впрочем, такие экипажи появились на улицах Парижа не ранее середины царствовании Людовика XIII. До того (1617) транспортным средством служили лишь покачивающиеся в руках носильщиков простые, даже без навесов над ними, стулья, поставленные на две оглобли, но они не могли защитить пассажира ни от проникающей повсюду грязи, ни от плохой погоды, а, следовательно, популярностью не пользовались. И только в 1639 г. окончательно вошли в употребление экипажи, сконструированные в виде обитой изнутри шелками и бархатами, украшенной зеркалами и занавесками, снабженной мягкими подушками для сиденья и поставленной на колеса «коробочки», в которую впрягались цугом несколько лошадей. Именно с этого времени кареты на улицах Парижа появляются в изобилии. Довольно долго король запрещал ими пользоваться кому-либо, кроме знатных сеньоров, затем, по-видимому снял этот запрет. Для городского гужевого транспорта это создавало великие неудобства. Пролетая по улицам с немыслимой для того времени скоростью, кареты становились причиной многочисленных столкновений, несчастных случаев, не говоря уж о бесконечных конфликтах и спорах, из-за которых город невольно превращался в «театр военных действий», а также о том, каким чистилищем становились улицы для пешеходов, на которых из-под колес летели комья грязи и которым постоянно угрожала опасность оказаться раздавленными, потеряй они хоть на минуту бдительность.

Обычный народ был крайне стеснен в средствах, испытывал дискомфорт, его не оставляла тревога, недовольство возрастало. Гнет налогов был невыносим; деньги обесценивались, покупательная их способность непрерывно снижалась; в неменьшей степени -- и ежегодный доход, и ренты; цены на самое необходимое, напротив, поднимались; торговля находилась в застое; безработица и нищета становились запредельными... Глухая прежде ненависть, направленная на регентшу, на ее итальянского Кончини, и всю шайку авантюристов, что расхищали государственную казну, а заодно и на финансистов, и на тех, кто покупал с торгов королевские земли, угнетал крестьян и бедняков и роскошествовал, обирая их -- эта ненависть становилась огромной.

Франция, сотрясаемая мятежами принцев и протестантов, не выходившая из состояния гражданской войны, казалось, готова была скатиться в пучину полного хаоса.

Улицы, подобно зеркалу, отражали беспорядок, нестабильность, смуту в экономической и политической ситуации. Улицы кишели недовольными: собираясь толпами в грязи или примостившись на пороге своего дома, они оглушительно кричали, упражнялись в красноречии, каждый на свой лад, ругая королевские указы, налоги и подати, мошенников, которые разоряют их или морят голодом. Это и были потенциальные мятежники, потому что всякий недовольный легко превращается в мятежника. «Обитатели Сепари (Парижа), -- писал, впрочем, и Жан де Ланнель в своем Сатирическом романе, -- настоящие бунтовщики, у них в обычае хвататься за оружие при малейшем недовольстве».

Подозрительные личности, у которых не было иных намерений, как только раздуть костер мятежа, наводняли город. Одни работали на какие-то партии, оплачивавшие услуги; другие защищали только собственные интересы, иных целей, кроме грабежа, не имея. Среди них было много иностранцев: итальянцы, немцы, англичане, ирландцы, фламандцы. Да и гугеноты, приезжая из своих провинций, старались держаться подальше от взглядов полиции, устраиваясь на жительство в сомнительных трактирах. На улицах можно было встретить изголодавшихся испанцев: они бродили по городу в поисках прокорма и готовы были на все, лишь бы перехватить кусочек чего-нибудь. К подозрительным личностям можно причислить авторов, издателей и книготорговцев, новой толпы людей сомнительного свойства, состоявших на жалованье то ли у Двора, то ли у мятежников, писавших, печатавших и распространявших всякого рода памфлеты. Распространяли их, нередко с риском для жизни. Население, высыпавшее на улицы, жаждет новостей. Люди чуть ли не дерутся за книжонки, которые выдает им этот жалкий торговец в обмен на несколько денье, а особенно -- за самые «опасные», те, что он прячет под мышкой. Сколько раз в центре собравшейся толпы, словно из-под земли возникали, полицейские стражи -- то ли осуществляющие дозор, то ли специально посланные Ратушей, но в обоих случаях с одной целью -- поддержания порядка и погони за продавцами подстрекательской писанины. И всякий раз уходили ни с чем. Толпа вставала стеной на их защиту, а сами распространители памфлетов, ловкие и быстрые, достигали лабиринта проулков и скрывались. Действия толпы понятны: люди не хотели отдавать свою привилегию на чтение подрывающих устои стихов прозы. Никто не желал прислушиваться ни королевским эдиктам, ни к полицейским распоряжениям, ни к решениям Парламента, запрещавшим сборища на улицах. Перекрестки, мосты, кабачки, торговые лавки, мастерские ремесленников кишели заговорщиками или просто обывателями, равно одержимыми желанием перемен.

Буржуазия времен короля Людовика XIII частично принадлежавшая к партии гугенотов, она склонна были проявлять реалистические тенденции, отличались независимостью духа. Разделенная на несколько групп, буржуазия частично состояла из дворянства мантии, то есть представителей городского управления, служащих в королевских советах, в Парижском парламенте, во второстепенных судебных органах; частично -- из лиц, купивших с торгов или получивших право землепользования; более или менее крупных финансистов; промышленников; руководителей коммерческих предприятий -- торговых домов; владельцев морских и речных судов самого разного водоизмещения; людей, преуспевших в науках, литературе и искусстве; наконец-- плотной толпы хозяев мастерских, подрядчиков, производителей всякого рода работ, лавочников, которые в тех случаях, когда они и на самом деле отличались благонравием и слыли таковыми в своем квартале, имели хотя бы небольшие сбережения и владели собственностью, лучше всего -- домами либо магазинами.

Крупная буржуазия, большею частью приобретавшие дворянство на королевской службе, приобретали заодно и ленные владения разорившихся сеньоров, присоединяя затем к своему родовому имени, слишком уж что простому, название только что купленного владения, что позволяло фамилии зазвучать подобно дворянскому титулу. Эти люди, кажется, очень старались, чтобы их перестали соотносить с той средой, из которой вышли, поэтому они резко меняли и манеру поведения, и образ жизни, сближаясь с истинными дворянами и завязывая с ними прочные, долгие связи, что не мешало, впрочем, соперничеству в роскоши.

Административную власть в столице осуществляла Ратуша, расположенная в самом центре, можно сказать, в сердце Парижа -- на Гревской площади. Ратуша была больше похожа на дворец, чем на здание, предназначенное для управления жизнью города.

Ратуша оставалась в городе и для города местом вечного движения. С рассвета до заката там все бурлило и кипело. Из ворот Ратуши непрерывно втекали и вытекали разноцветные шумные потоки людей и экипажей. Да и на самой Гревской площади образовывались весьма крупные по своим масштабам рынки, торгующие всякой всячиной, рынки, торгующие дровами и древесиной, Ко всему прочему Гревская площадь была еще и центром общения, всех, кому хотелось обменяться свежими новостями, местом проведения «ассамблей», своего рода местом встреч для степенных горожан и прочей толпы. Люди стекались сюда за информацией, а в периоды мятежей и волнений подстрекатели готовили здесь народные бунты. Мешая беспрепятственному проезду гужевого транспорта, здесь сновали разносчики воды вперемешку со слугами из ближайших домов; перед краниками, куда поступала вода из монументального фонтана, выстраивались огромные очереди и не обходилось без перебранок и потасовок; слева -- на ступенях готического Креста собирались нищие, выставляя напоказ свои лохмотья и раны; чуть вдали, закрывая доступ на соседние улицы, томились в ожидании хозяев цепочки карет и портшезов...

Обычно неспокойная, кишащая людьми, шумная Гревская площадь иногда меняла облик. Освободившись от бушующих толп, изгонявшихся королевскими войсками или солдатами-дозорными, она становилась пустынной и молчаливой. Либо это случалось в послеобеденное время, либо -- вечером. В зависимости от времени -- дневного или ночного -- варьировалось содержание спектакля: то ли зрители собирались для того, чтобы увидеть смерть, то ли -- ради развлечения. В первом случае главным действующим лицом становился палач, во втором -- пиротехник эшевена. Если речь шла о смерти, посреди площади воздвигалась виселица или складывали костер -- для осквернителя церкви или зараженного либертинажем писаки, или колесование для воров и разбойников.

Если же дело шло к развлечению, посреди площади раскладывали символический костер в честь Иоанна Крестителя или же размещали на помосте, специально выстроенном для того, чтобы отпраздновать день рождения короля, его победу над врагом, какое-то другое столь же торжественное событие, аппаратуру, необходимую для запуска фейерверков. Хотя дворянство, как правило, не удостаивало ее, как, впрочем, и Ратушу, своими посещениями, считая этот район столицы недостойным созерцания своей милости. Менее пресыщенные, чем дворяне, для буржуа, напротив, Гревская площадь была излюбленным местом их прогулок.

Реорганизованный в XVI столетии и наделенный куда более широкими, чем прежде, полномочиями нотариат стал в веке XVII процветающим институтом, совершенно необходимым и незаменимым для нормального течения общественной и частной жизни. Переданная снова под управление Шатле, эта организация насчитывала только в Париже сто сорок четыре должностных лица, имевших право удостоверять юридические акты. Все они были распределены по шестнадцати кварталам города. Вынужденные в связи с должностным положением подписывать попарно документы, составленные в ходе их практики, эти чиновники на самом деле осуществляли свои функции скорее в церковных приходах, чем в столичных кварталах, и оказывая таким образом с куда большим удобством взаимную помощь, удостоверяли двойной подписью значимость вышепоименованных документов, оригиналы которых затем хранились в архиве того или другого из нотариусов, действовавших в паре. Нотариальные конторы в Париже часто переходили по наследству от отца к сыну. Семейные исповедники и советники, они хранили у себя важные бумаги следовавших одно за другим поколений своих доверителей и, кажется, благодаря своей порядочности и скромности, были в чести не только у самих этих доверителей, но и пользовались всеобщим уважением.

Роль нотариусов заключалась в том, чтобы перевести на язык юрисдикции намерения, проекты, решения и волеизъявления, рождавшиеся в головах их современников, чтобы впоследствии, закрепив их в документах, придать всему этому законную форму и силу, необходимую для реализации пожеланий клиента. Для составления некоторых таких документов, сюда входили договоры о сдаче в аренду квартиры или дома, брачные контракты, дарственные, расписки, доверенности и так далее, они прибегали к давно установленным общепринятыми формулировкам, которые применялись ими практически без всяких вариантов. Для других -- документов необычных -- они использовали те же выражения, но приспосабливали их к обстоятельствам путем творческой импровизации. Вот эти-то необычные документы главным образом и доказывают, что люди прошлого вовсе не понимали, что их дела, какими бы незначительными или, наоборот, экстравагантными ни казались, можно было уладить иначе, чем при содействии нотариуса. Возьмем только один пример. Как-то две торговки поругались, а затем и подрались на территории Чрева Парижа, после чего проследовали одна за другой в Шатле, где высказали судьям настоятельное требование, чтобы их примирение было навеки закреплено в составленном по всей форме документе, и добились этого, обратившись к мэтру Ле Семелье, обосновавшемуся в приходе Святого Евстафия: нотариус составил акт, в котором обе заявительницы осуждали свою вражду и -- под страхом быть приговоренными к штрафу -- обещали никогда больше не ссориться.

Такие документы показывают, каким авторитетом и какой властью пользовались нотариусы в обществе той эпохи. Не найти ни одного подданного Его Величества, от самого знатного и богатого до самого скромного, ни единого городского или государственного служащего, который бы не оставил в нотариальных архивах следов своей деятельности. В любой нотариальной конторе тогда каждый год накапливалось как минимум до 1 200 документов, в которых можно найти сведения о быте и нравах, свойственных времени.

К бракам в ту эпоху подходили весьма серьезно: тут учитывались взаимные интересы двух семей, а сердечные дела молодых отходили на второй план. Если, кроме родительских планов и намерений, существовала еще и взаимная симпатия юноши и девушки, будущему семейному очагу можно было пообещать полное процветание в мире и согласии, но специально никто чувствами будущих супругов не занимался. Как с одной стороны, так и с другой, власть всемогущих родителей, озабоченных объединением двух денежных состояний и абсолютно безразличных к моральной, этической стороне своих решений, проявлялась в безграничном равнодушии к тем, чьи руки и сердца предстояло связать навсегда. Иногда случалось так, что жених и невеста встречались впервые накануне свадьбы. Женитьба Великого Конде на Клер-Клеманс де Майе-Брезе, племяннице кардинала Ришелье, -- самый яркий пример из тех, что могут подтвердить это. Знатный сеньор стремился женитьбой поправить свои дела; буржуа искал в браке средства расширить возможности торговли; ремесленник надеялся, что деньги, полученные в качестве приданого, позволят ему оплатить официальное свидетельство о том, что он мастер своего дела. Любовь не только не имела ни малейшего значения для благополучия брака, оказывалась далека от самого понятия семьи, она в эпоху Людовика XIII просто делала в глазах людей смешными тех супругов, которые не стеснялись показать, что обожают друг друга. Т.о. в XVII столетии свадьбы без заключенного предварительно брачного контракта просто представить невозможно.

Точно так же, как супружеский союз не мог образоваться без подписания брачного контракта, невозможно было вселиться куда бы то ни было -- хоть в особняк, хоть в большую квартиру, хоть в тесную, да просто в комнатку -- без составления арендного договора («bail») или договора о найме помещения, предварительно составленного нотариусом. Этот документ писался и оформлялся совершенно идентично во всех случаях, когда кому-то требовалось снять комнату, квартиру или дом -- везде одинаковы. В договоре назывались имена и фамилии, титулы, звания, адреса того, кто сдает помещение, и того, кто его нанимает, далее следовало краткое описание этого самого помещения, за ним -- перечень обязанностей будущего жильца, в частности особо оговаривались необходимость обставить предоставленное ему жилье мебелью, гарантировать уплату в срок положенной за аренду суммы, наконец, оговаривалась сама эта сумма, которую полагалось, поделив надвое, отдавать хозяину помещения, как правило, в Иванов день и к Рождеству. Сроки аренды могли быть разными, но обычно они составляли от одного года до шести лет.

Книжка выпущенная анонимным автором и названная им «Предостережение для свежеиспеченных жен и мужей». Супруги черпали из книги основные правила совместной жизни, от которых, по мнению сочинителя, зависели согласие между ними и привлекательность их дальнейшей совместной жизни.

«Четыре вещи, -- утверждает он, -- хороши в доме: хорошая печь, хороший курятник, хорошая кошка и хорошая жена. Четыре обязанности, -- пишет он далее, -- есть у мужа по отношению к жене: держать ее в страхе; заботиться о добром здравии ее души и тела; любить ее и прилично одевать. Четыре обязанности есть у жены по отношению к мужу: любить его, проявляя удовольствие и терпение; никогда не возражать ему, если он раздражен, обеспечивать ему нормальное житье-бытье и содержать его в чистоте. У жены должно быть четыре достоинства: она должна прилично выглядеть, должна уметь вести хозяйство, должна быть набожна и послушна своему властелину».

В браках, заключенных по расчету, редко царила гармония, они почти никогда не бывали счастливыми. Избавившись от давления родительского авторитета, молодая женщина, вышедшая замуж, попадала в еще худшую зависимость, ее лишали всех прав, зато награждали множеством обязанностей, у нее не было никаких средств защиты от всемогущего господина, который при малейшей попытке мятежа имел право по королевскому указу (а раздобыть его было совсем не сложно) без суда и следствия заточить ее в монастырь. И если даже она попробовала бы искать способа завоевать сердце супруга, все равно ничего бы не вышло: любовь в те далекие времена считалась чувством, отношения к семейной жизни не имеющим.

В конечном счете, получалось, что жена в своей семье была что-то вроде главной служанки, обязанной обеспечивать в доме порядок и уют, а платили ей за эту требующую немалых усилий работу либо вежливым безразличием, либо грубыми окриками. Кроме того, ее роль предусматривала в качестве непременного условия материнство ежегодное, желательно рождение мальчика, чем девочки, как продолжателя рода.

Как дворяне, так и буржуа производили на свет многочисленное потомство: в семьях обычно было от четырех до шести детей, в некоторых -- по десять, а то и по пятнадцать. Новорожденных обычно поручали заботиться кормилицам, иногда -- жившим в доме, иногда -- довольно далеко от него. Подрастая, мальчики и девочки сначала воспитывались вместе -- преимущественно женщинами, потом раздельно. Девочек, которых отсылали в монастыри, обучали скорее знанию света, чем орфографии. Мальчики переходили в руки наставников, священнослужителей или мирян, которые жили под крышей их родителей на правах «слуг высшей категории». В иных случаях наследников отдавали в коллежи, а среди этих коллежей, которых тогда насчитывалось примерно шесть десятков и которые концентрировались в двух парижских кварталах -- Университетском и предместье Сен-Жак, самой доброй репутацией пользовались руководимые иезуитами Бонкур и Клермон.

Сыновья представителей буржуазии, как правило, более сведущие и компетентные, чем дворянские дети, получали там основательное гуманитарное образование, дополняя его изучением права, медицины и других наук в учебных заведениях более высокого уровня (facultes) Парижа, Орлеана или Монпелье. Дворянские же сынки, едва обзаведясь весьма ограниченным интеллектуальным багажом, сворачивали на другую стезю: обычно они поступали в военные академии, в том числе и в академию Пьера де Авикена, сеньора Де Бенжамена, располагавшуюся на улице Бон-Анфан в приходе Святого Евстафия. Здесь они учились военному делу.

В общем, можно сказать, что от детей в семейном кругу требовалось пассивное послушание, особенно важно было, чтобы они во всем подчинялись воле отца. Разговаривая с родителями, равно как и в письмах к ним, дети использовали слова, выражающие почтительность и холодную вежливость. Ни родители к детям, ни в особенности дети к родителям никогда не обращались «на ты». Только старший ребенок в семье или, по крайней мере, старший среди мальчиков имел право на наследство. Все остальные приносились ему в жертву: если родители выбирали для них или они сами выбирали для себя профессию священнослужителя, в качестве единственного родового имущества они получали пожизненную ренту; если же духовной карьеры им удавалось избежать, единственным, что мог предложить в таком случае закон, -- была «обязательная доля».

В доме жили слуги. Большей частью -- крестьяне, изгнанные нуждой и голодом со своей земли. Они толпами стекались в столицу и переполняли ее. Их можно было нанять в специальных конторах, которые держали такие же «безработные», причем всегда женщины. От человека, желавшего поступить на службу, требовалась рекомендация, подписанная бывшими хозяевами. И тут -- кому как везло. Иногда, конечно, нанимали мошенников и мошенниц, но куда чаще -- людей, как юношей, так и девушек, которые становились верными и преданными слугами.

Вообще слуги, главным образом лакеи, пользовалась в XVII веке плохой репутацией. Cлуги или служанки с юных и до преклонных лет жили в одном и том же доме, вступали в браки между собой и, уходя на покой, получали от прежних хозяев пусть небольшую, но постоянную «пенсию» от 50 до 300 ливров. Как бы то ни было, но только совсем нищие обходились в ту эпоху без домашней прислуги. Действительно, не было ни единого хозяина мастерской или мелкого торговца, не имевшего подмастерья, парнишки, подменявшего его за прилавком, или служанки. У крупных буржуа и у дворян число обслуживавшего их персонала возрастало пропорционально росту их богатства и, в глазах всего света, как раз и отражало, велико ли их состояние, хорошо ли идут дела. У принцев количество слуг переваливало обычно за сотню. Если не считать питания и подчас роскошных ливрей, в которые их обряжали, эти угодливые люди не так уж и дорого обходились хозяевам и, уж точно, разорить их не могли: заработок лакея или горничной чаще всего не превышал 60 ливров в год. Селили их на конюшнях, чердаках, в чуланах и кладовках, женщин иногда -- по нескольку вместе; такие своеобразные получались дортуары, обставленные набранной с бору о сосенке мебелью, помещения, в которых воздух, свет и Удобства были строго отмерены.

В иерархии слуг высшую ступеньку занимал дворецкий, а чистильщица обуви, судомойка и мальчик на побегушках при кухне находились в самом низу лестницы, последние могли со временем благодаря усердию подняться выше.

Колонии Северной Америки

В колониях обычно пахали при помощи деревянного плуга, обитого полосками железа, запряженного волами. Хлеб жали чаще всего серпом. Удобрения употреблялись редко. Предварительно срубали деревья, сучья и ветви сжигали, но пни не выкорчевывали, сеяли среди обгоревших пней. Когда почва была истощена, переходили на новое место. Чаще всего фермер обрабатывал незначительную часть принадлежавшей ему земли, остальное составляли или лес или перелог.

В колониальный период восточные районы континента Северной Америки были покрыты густыми лесами. Поселенец складывал свою хижину из бревен. Топили ее «по-черному». Хижина обычно состояла из одной комнаты, но если их было несколько, то зимой отапливалась только одна. Скудный свет давала лучина. Одежду поселенцы носили из домотканного льна.

В больших городах, например в Бостоне или в Филадельфии, купцы жили в каменных двух- или трехэтажных домах, выписывали мебель, экипажи, лошадей ив Англии и одевались в привозные сукна и шелка.

Богатые плантаторы Юга после снятия урожая отправляли продукты плантаций в Англию. Плантаторы в прибрежных районах строили свои усадьбы так, чтобы корабль, пришедший из Англии, мог по реке подойти как можно ближе к дому плантатора.

Религия играла в колониях большую роль. Нигде в законах колоний не было записано об обязанности принадлежать к той или иной церкви. Однако фактически принадлежность к религиозной общине была обязательной.

В Америке было много сект, но на Севере и в средних колониях доминирующее значение принадлежало независимой ветви пуританской церкви. Каждая ее община самостоятельно выбирала своих старшин. Это церковное течение -- конгрегационализм (от латинского congregatio-- соединение) -- возникло в Англии в XVI в. и было перенесено в Америку переселенцами. Сторонники конгрегации считали, что каждая церковная община должка решать самостоятельно свои дела. Первоначально конгрегационалисты были противниками существования обособленного духовенства, но в XVIII в. в их среде уже выделились руководители общин, которые в то же время стояли и во главе церковной организации.

В отличие от других штатов Новой Англии в Род-Айленде преобладали баптисты.

В Виргинии, Каролинах и Мэриленде господствующей была англиканская епископальная церковь, причем в Мэриленде было много католиков, а в Виргинии и Каролинах - квакеров и баптистов.

В Пенсильвании, Делавэре и Нью-Джерси большинство принадлежало к протестантам, причем там же имелись баптисты. Нью-Йорк были представлены все религиозные течения, которые имелись в Америке.

В Америке можно было избежать религиозных гонений, но свободы совести там по сути не было. Пуритане Новой Англии или католики в Мэриленде устанавливали теократическое правление и преследовали инаковерующих. В тяжелых условиях существования в Америке устанавливается преследовавшими на родине (в Англии) пуританами «чистая религия», т.е. следование пуританской этике во всем. В XVII в. в Америке устраивались массовые облавы на «ведьм», организовывались процессы против них, после чего их сжигали с такими же церемониями, как и в Европе.

В 1698 г. в Виргинии Грейс Шервуд и ее муж подали в суд жалобу на своих соседей по обвинению их в клевете. Соседи же обвиняли Шервудов в том, что они якобы «наслали порчу» на их свиней и хлопок. Шервуды требовали возмещения за обиду в размере 100 фунтов стерлингов. Та же самая Грейс Шервуд требовала еще 100 фунтов стерлингов со своих ближайших соседей, заявляя, что они явились к ней в дом через отверстие для дверного ключа, приняв образ черной кошки.

Власти решили освидетельствовать Грейс Шервуд, не является ли она сама ведьмой. Жюри, составленное из женщин, дважды изучало вопрос, нет ли на теле у Шервуд знаков «ведьмы», и сообщило суду, что она имеет на своем теле два таких знака. Затем решили проверить, тонет, ли она в воде. Оказалось, не тонет. Вытащив из воды, её немедленно заковали в кандалы и бросили в тюрьму. Только незадолго перед своей смертью она была освобождена. В период реставрации Стюартов в Англии процессы против «ведьм» в Америке усилились. Издавались книги «О ведовстве и способах распознавания ведьм». Особенно большой масштаб борьба против «ведьм» приняла в пуританской колонии Массачузетсе, Бостоне и Сейлеме. Новый губернатор Бостона Вильям Фипс назначил специальный суд для борьбы против «ведьм». Этот суд принялся за дело с большим рвением, и к сентябрю 1692 г. 19 человек было повешено, один предан «длительной и тяжкой смерти», 55 были признаны виновными, но помилованы, 150 находились в тюрьме в ожидании суда по их «ведовским делам».

Пуританская идеология населения северных и средних колоний противопоставлялась англиканской религии, господствовавшей в Англии.

В жизни общества на Юге господствовали аристократы-рабовладельцы.

Перед революцией в колониях было восемь колледжей (высших школ), главной целью которых была подготовка проповедников-священнослужителей. В колониях, особенно в Новой Англии, посещение церкви было обязательным. Воскресный праздник должен был быть посвящен молитве и размышлениям на религиозные темы. За разговор на светские темы в воскресенье на улицах, при встрече наказывали вплоть до выставления в колодках у позорного столба. Даже пищу в праздничный день нельзя было готовить. Пуритане Новой Англии отличались гостеприимством. Однако, будучи людьми экономными, они при отъезде гостя могли вручить счет.

Театральные представления в пуританской Новой Англии считались греховными зрелищами и были запрещены. Не только танцы, но даже игру в мяч церковники считали греховным занятием. Но в Чарльстоне и Филадельфии, где преобладали католики и квакеры, можно было посмотреть пьесы Шекспира и Аддисона. По виргинским законам было установлено двадцать преступлений, которые наказывались смертью. Преступления менее важные, а именно: непосещение церкви по субботам (В колониальной Америке пуритане называли «sabath» - еженедельный религиозный праздник; он начинался с вечера субботы и продолжался все воскресенье), неодобрительное суждение о короле или плохо выполненная работа--наказывались сечением. Один колонист, заподозренный в заговоре против властей колонии, был колесован, другому нарушителю закона воткнули шило в язык, после чего его приковали к дереву и держали прикованным, пока он не умер.

Церковь, начиная от католической и заканчивая пуританской, одобряла, поддерживала и поощряла уничтожение индейцев и эксплуатацию негров-рабов. Во многих колониях Северной Америки представители различных церквей и сект внушали неграм, что богу угодно, чтобы рабы выполняли все требования хозяев и работали на них, и что если даже хозяин грубо обращается с ними, то дело рабов -- только терпеть, так как за все вины хозяев их накажет господь бог на том свете. А если негры будут плохо работать и не слушать хозяев, то они попадут в ад и будут преданы там страшным мучениям.

Северная Америка в XVIII -XIX вв.

Начиная с конца 60-х годов XVIII в. в Северной Америке наблюдается тенденция к подъему этнического самосознании, углублению разделения различных этнических групп, складыванию нации. Как известно, признаками нации являются общность языка, территории, экономической жизни и культуры. Североамериканцы в большей своей части общались между собой на английском языке. Английский язык был основным и все более становился господствующим. Когда в 1774 г. в Филадельфии собрался съезд представителей всех 13 американских колоний, прения происходили на английском языке, на нем же составлялись и публиковались документы съезда. На английском языке была написана и Декларация независимости, принятая в 1776 г.

Если народам Европы для формирования чувства национального самосознания и национальной идеи, национальной общности и форм управления понадобились столетия, то американцы добились этого в течение двух-трех поколений. Хотя, потребовалось немало времени, чтобы США превратилась в единую нацию и государство. В течение менее чем 75 лет 13 колоний на атлантическом побережье превратилась в огромное государство, в 20 раз превышающее по размерам и населению первоначальное ядро.

Жители Колоний еще в середине XVIII в. были преданными патриотами Британской империи. Североамериканских колонистов привязывали к метрополии их приверженность английскому искусству, литературе, архитектуре, английским вкусам, манерам, традициям и обычаям, а также военно-политические, экономические и иные узы. Однако к последней трети XVIII в. в колониях в ходе длительного развития в общих чертах сложились некоторые существенные факторы, необходимые для формирования американской нации со специфическим для нее национальным сознанием. Речь идет об общности экономических интересов североамериканских колонистов, противостоящим экономическим интересам Британской империи, общности территории, на которой они совместно проживали уже в течение более полутора столетий, общности языка и т. д. К тому периоду сложились некоторые важные элементы социально-психологической и духовной общности американцев. Колониальная мысль преобразовывала институты и формы мировоззрения, перенесенные из Европы в Америку переселенцами, способствовало появлению в Новом Свете новых форм мысли, идей и воззрений. Война за независимость была призвана окончательно утвердить эти «новые формы». В период революции, столкнувшись с проблемой отделения от Великобритании, американские колонисты оказались вовлеченными в острые споры не только относительно характера и методов юридического разрыва с метрополией, но и по более широким вопросам, связанным со свободой, переоценкой и переформировкой национальных ценностей, идей самоуправления, национализма и т. д.

Один из отцов-основателей Патрика Генри, сказал на первом континентальном конгрессе об американской нации «различия между вирджинцами, пенсильванцами, нью-йоркцами и жителями Новой Англии более не существует. Я теперь не вирджинец, а американец». С тех пор бывшие колонисты рассматривали себя не как подданных Британской империи, а как представителей новой американской нации. Но процессы формирования и утверждения национальных форм сознания, начавшиеся задолго до начала войне за независимость, продолжались и после победы 13 североамериканских колоний над Великобританией. Америке, в частности, предстояло утвердить себя в качестве самостоятельной нации, формировать свой образ жизни, создать свою собственную литературу, сугубо американские формы искусства, сформировать национальные цели и т. д.

Если в Европе национальное сознание утверждалось государством, церковью, феодальными сеньорами, то формирование американского национального сознания, было творением самого народа. Оно не было навязано иностранным завоевателем или монархом, не опиралось на официальную церковь. Хотя основу американской нации создала английская культура, которая сочеталась с другими европейскими традициями и обычаями переселенцев, но американцы, преобразовав все это создали свою культуру, отличную от остальных. Американцам пришлось создавать свои предания об образовании их нации и традиции. Большинство связано с первыми переселенцами и их жизнью по покорению континента. Такие как устные и письменные предания о переезде первых пилигримов через океан, идиллические картины жизни первых поселенцев в диком окружении, мифологизированные фигуры капитана Джона Смита и спасшей его индейской принцессы Покахонтас, пуритане, призывавшие создать в Америке «град на холме» в пример всем другим народам, «день благодарения» и многое другое стали к тому времени, прочно укоренившимися национальными символами и мифами, почитаемыми всеми американцами. Националистически настроенные американцы прилагали все усилия, чтобы объединять многочисленные колонии обширного континента в единое государство. Но вплоть до 40х годов XIX в. разделение континента на несколько самостоятельных государств многими рассматривалось как вполне реальная возможность. Исходя из географических особенностей и права на самоопределение, предполагалось, что на североамериканском континенте могут сосуществовать два и более государств. Покупка Луизианы, аннексия Техаса, Мексиканская воина, покупка Флориды и Аляски стали самыми крупными событиями в процессе экспансии США до 90-х годов XIX в. За ними последовала американская экспансия в бассейне Карибского моря и Тихого океана. Одним из краеугольных камней в строительстве американской нации стал так называемый «Северозападпый ордонанс» 1787 г. согласно которому ни один из 13 первоначальных штатов не «мог претендовать на территории, лежащие к западу от их расположения». Т. о. западные территории превращались в общенациональное достояние, в некотором роде цементирующий элемент, в котором будущие поселенцы пограничья из различных штатов вступали во взаимодействие друг с другом и подобно иммигрантам США из Европы теряли свои старые приверженности, заменяя их новыми. Принципы гражданской и религиозной свободы, господствовавшие в штатах, переносились на новые территории и по мере того как там устанавливались постоянные правительства, они в соответствующем порядке получали свою долю представительства в федеральном правительстве наравне с другими штатами. Американская нация складывалась на протяжении столетия, включала в себя различные элементы, традиции и устои, но она смогла преобразовать их и создать собственную нацию.

Колонизация Северо-Запада вела, в конечном счете, к расширению сферы американского капитализма, распространению капиталистического способа производства на новую территорию, причем первое время Запад сохранял преимущественно аграрный характер. В политическом отношении западные территории не обладали сначала теми же правами, что основные штаты, и имели особое управление. Однако политическое неравноправие заселяемых западных территорий было временным.

Движение американских переселенцев на Запад было не только их внутренним делом, оно сопровождалось и значительным расширением территории, на которую распространялся суверенитет США.

Если в 1774 г. английские колонии занимали узкую полосу по восточному берегу североамериканского материка, то к середине XIX в., переселенцы продвинулись на Запад и заселили побережье Тихого океана. Мало затронуты колонизацией были Канзас и Небраска, а также обширный, но малодоступный район Скалистых гор, где жили индейские племена.

В первые десятилетия XIX в. колонизация Запада и скваттерство усилились, причем скваттеры создавали свои организации и обращались в конгресс с требованием раздела западных земель. В 1812 г. в конгресс поступила петиция о группы жителей, именовавших себя «настоящее американское общество». Авторы заявляли, что они очень бедны и нуждаются, в то время большое количество государственной земли остается не заселенной. «По нашему убеждению, -- заявляли они, -- каждый человек имеет естественное право на долю земли в стране и никто не должен владеть более чем 200 акрами». Представивший эту петицию некто Морроу заявил, что «члены настоящего американского общества» живут в Иллинойсе, Огайо и Западной Пенсильвании. В петиции предлагался раздел земли между «трудовыми» собственниками и предлагалось установить максимум в 200 акров, в два раза превышавший трудовую норму большой семьи. Но петиция не была заслушана конгрессом. «Ассоциации для заявок» («claims associations») были широко распространены в новых западных штатах. В Айове скваттеры постановили а 1833г.., что поселенец не имеет права занимать участок шириной больше 7 мили вдоль реки или в прерии. В Висконсине поселенцу не разрешали^: занимать больше-40 акров «хорошего» леса. В графстве Дейн (Висконсен) одна «ассоциация» перешла к выполнению карательных функций: «Решено; что если кто-нибудь нарушает постановления этого собрания и права заимщика, обманув его справедливое ожидание, мы не замедлим наказать его с суровостью, которая обычна у поселенцев Запада». Кроме прямых репрессий по отношению к «земельным захватчикам», применялись меры общественного внушения. Так, к одному приехала группа скваттеров и стала уговаривать его отказаться от покупки. Но он держал себя нагло и грозил пожаловаться на комиссию, если она не оставит его в покое. Исчерпав безрезультатно свои словесные аргументы, комиссия опустила его в прорубь. Но он стоял на своем, и когда его вытащили из проруби, опять стал оскорблять комиссию. Тогда он был вторично посажен в прорубь. Лишь после этого он дал подписку, что «no-доброй воле» отказывается от своей покупки.

Один американский наблюдатель писал в 1828 г. о движении пионеров на юго-запад: «Расчистка лесов в этой стране... не так легка, как в северных штатах. Густые кустарники, заросли чертополоха и колючего боярышника образуют живую изгородь, сквозь которую почти невозможно проникнуть. Сюда надо еще прибавить змей, москитов и в болотах -- аллигаторов; последние не так опасны, как египетские крокодилы, но тоже причиняют много хлопот». Но земля в Америке быстро дорожала. Переселенцу было необходимо лишь закрепиться на участке земли, очистить от леса и через несколько лет он мог его продать в несколько раз дороже. Спекуляция земли охватила большое число переселенцев и даже банков.

В 1820-1830 гг. в Америку прибыло 152 тысячи поселенцев, в том числе из Европы 106 тысяч, из Азии 15 тысяч и из других стран Америк» 12 тысяч.

Всего ко времени гражданской войны из Европы в Америку иммигрировало около 5 миллионов человек. До середины XIX в. из Европы в США преимущественно переселялись крестьяне и квалифицированные ремесленники, а после 1848 г.-- главным образом промышленные рабочие.

Быстрое заселение Запада и иммиграция из Европы ускоряли развитие промышленности, получавшей приток рабочей силы.

Для колонизации, нужны были дороги. В США главными средствами сообщения в 1815 г. были почтовая карета, запряженная лошадьми, фургон, который тащили несколько пар быков, и парусные суда. В начале XIX в. начали строить улучшенные колесные дороги. Джон Лаудан Макадам, шотландец по происхождению, приехал в Пенсильванию, но после войны за независимость вернулся в Англию. До строительства ж/д США имели систему каналов, соединявших Миссисипи с рекой св. Лаврентия, а Великие озера -- Мичиган, Гурон, Эри -- с Атлантическим океаном. Когда в 1825 г. был открыт большой канал Эри, соединивший систему Великих озер с рекой Гудзон, то главная масса переселенцев, которая раньше двигалась на запад, через Филадельфию, теперь направлялась через Нью-Йорк вверх по Гудзону. С этого времени чрезвычайно возросло значение Нью-Йорка.

В 1830 г. в США были построены 23 мили железнодорожных линий; в 1850 г. по длине железнодорожной сети (15 тыс. км) США вышли на первое место в мире.

В Америке в первой половине XIX в. появились, изобретения: пароход Фултона (1807), швейная машина Хау (1848 патент на эту машину получил фабрикант Зингер), фабрики для производства ружей из стандартных частей (40-е годы).

К середине XIX в. одновременно с заселением огромных западных территорий и ростом сельского населения быстро развивались города. Если в 1790 г. в Филадельфии, в то время самом большом городе США, было 33 тысячи жителей, то в 1850 г.--340 тысяч, в 1860 г.-- 500 тысяч, в Нью-Йорке в те же годы -- 33 тысячи и 516 тысяч, а в I860 г. -- 1 миллион. Но на Юге города росли медленно: в Чарлстоне, столице Южной Каролины, в 1790 г. было 16 тысяч, а в 1850 г. 43 тысячи, а в Новом Орлеане, самом большом городе Юга, было 116 тысяч. Зато особенно стремительным был рост населения западных городов. Так, например, Сен-Луи в 1840 г. насчитывал 16 тысяч жителей, в 1850 г. -- 75 тысяч, в 1860 г.-- 160 тысяч.

Филадельфия явилась первым городом, где было организовано снабжение водой из реки Шюйлкил (Schuylkill). План этого водопровода возник в 1791 г., но вода начала поступать в город только в 1822 г. Для этого проложили 40 тысяч футов железных труб, большую часть которых сделали в Америке, а часть привезли из Европы.

До первых десятилетий XIX в. лампы с салом или китовым жиром и свечи, сделанные из того же материала, освещали и жилища и улицы. В 1816 г. в Филадельфии один владелец музея объявил, что его заведение будет освещаться лампами без жира и фитилей, посредством газа. Вскоре в разных городах таким способом стали освещать улицы, театры и другие помещения.

К середине XIX в. в американских городах начали мостить улицы и освещать их газом. Стали строить многоэтажные дома, до семи этажей. На улицах больших городов появились конные омнибусы. В 1860 г. в одном нью-йорском отеле построили первый пассажирский лифт. Стали продавать готовую одежду, строить специально для продажи дома и продавать их, как продают готовое платье или обувь.

Улучшились средства городской связи. В конце 20-х годов XIX в. открылась омнибусная линия от Уолл-стрита (Нью-Йорк) до района тюрьмы штата в деревне Грэнедж.

В Филадельфии первые омнибусы появились в 1831 г. Почту начали подвозить верховые-почтальоны; в 40-х годах проводились линии электрического телеграфа.

В области социальных отношений в США наблюдались резкие контрасты. В стране не было и привилегий, полученных по рождению; для белого населения (но только для мужчин) формально существовало равенство в политических правах, перед законом, в судах. Однако существовало неравенство богатых и бедных, белых и цветного населения, контрасты роскоши богачей, нищеты и голода рабочих, особенно в годы кризисов.

В XIX в. в Соединенных Штатах секли не только негров-рабов, но и свободных граждан. В некоторых штатах имелись специальные пункты для сечения белых. Эта мера наказания применялась при многих мелких нарушениях законов. Были штаты, где муж на законном основании мог подвергнуть телесному наказанию свою жену.

Социальное неравенство женщин и мужчин в США выражалось не только в отсутствии у первых политических прав и не только в том, что за одинаковую работу женщины получали меньше, чем мужчины, но и в том, что доступ ко многим профессиям был для женщин закрыт.

Одна европейская путешественница, побывавшая в Соединенных Штатах в 1840 г., убедилась в том, что во всей стране нет ни одной женщины-врача и ни одной женщины-юриста и что женский труд находил применение в немногих областях. Выступление женщины на публичном собрании считалось чудовищным нарушением установившихся обычаев.