К вопросу о факторах динамики гендерного порядка постсоветской России

Размещено на http://www.allbest.ru/

К вопросу о факторах динамики гендерного порядка постсоветской России

Ирина Александровна Олифир,

Андрей Николаевич Лукинов

Аннотация

Рассматриваются факторы динамики гендерного порядка постсоветского общества, уточняется степень их значимости. В статье дается критический анализ отечественных гендерных исследований, которые имеют отчетливо либеральный уклон, предопределяющий тенденциозность предлагаемых ими выводов. Центральным здесь выступает тезис о глубоком кризисе советской маскулинности, возникшем в силу искусственного дисбаланса в отношениях между полами, нарушающем их естественным образом образующуюся структуру. Ссылаясь на данные вторичных эмпирических исследований, авторы склоняются к тому, что советский гендерный порядок, при всех справедливо обозначенных либеральными социологами искусственных подвижках, все же скорее сохранял традиционные структурные принципы гендера, чем противоречил мужской и женской сущностям. В рамках советской маскулинности действительно проявлялись деформирующие тенденции, но они вызывались оборотной стороной развития индустриальной цивилизации (общий деагрессивный тренд, культура потребительства) и детерминировались не столько особенностями советской системы, сколько традиционными национально-историческими корнями. Кроме того, постсоветские процессы социально-экономической поляризации застали врасплох многих российских мужчин, обусловив их поведенческую маргинализацию. В результате авторского эмпирического исследования выявлено, что представления о мужественности российской молодежи базируются, главным образом, на традиционных основаниях, где стержневыми установками выступают ценности коллективизма и патриотизма. Это обстоятельство стоит рассматривать как своеобразный социально-психологический ресурс, который может выступить отечественным преимуществом в конкуренции цивилизаций, пик обострения которого наглядно проявляется в современности.

Ключевые слова: гендерный порядок, либеральный подход, советская маскулинность, культура потребительства, женская и мужская сущность, представления о мужественности

Annotation

On the Issue of Factors in the Dynamics of the Gender Order of Post-Soviet Russia Irina A. Olifir, Andrey N. Lukinov

The factors of the dynamics of the gender order of post-Soviet society are considered, the degree of their significance is specified. The article provides a critical analysis of domestic gender studies, which have a distinctly liberal bias that predetermines the tendentiousness of their proposed conclusions. The central point here is the thesis about the deep crisis of Soviet masculinity, which arose due to an artificial imbalance in the relations between the sexes, violating their naturally formed structure. Referring to secondary empirical research, the authors argue that the Soviet gender order, for all the artificial shifts correctly identified by liberal sociologists, nevertheless preserved traditional structural principles of gender rather than contradicting masculine and feminine identities. Deforming tendencies did manifest themselves within the framework of Soviet masculinity, but they were caused on the one hand by the reverse side of the development of industrial civilization (a general de-aggressive trend, the culture of consumerism), and on the other hand were determined not so much by the peculiarities of the Soviet system, as they had traditional national-historical roots. In addition, the post-Soviet processes of socio-economic polarization took many Russian men by surprise, causing their behavioral marginalization. The author's empirical research revealed that perceptions of Russian youth masculinity are mainly based on traditional foundations, with the values of collectivism and patriotism at the core. This circumstance should be seen as a kind of socio-psychological resource that can act as a domestic advantage in the competition of civilizations, whose peak of aggravation is clearly visible in modern times.

Keywords: gender order, liberalism, Soviet masculinity, consumerism culture, femininity and masculinity, notions of masculinity

Основная часть

При всей сложности отношений России с западным миром несомненна их тесная взаимосвязь. Удачно в этом плане выразился политолог В. Соловей, полагая что Запад для России был «не просто конституирующим, но еще и тотальным, всесторонним Другим» (Соловей, 2008). Обратное воздействие отечественных социальных процессов несомненно. Например, известный феномен государства всеобщего благосостояния (Welfare state) появился во многом благодаря существованию СССР - альтернативной западному капитализму общественной системы. Показательно, что после краха советской системы началось сворачивание институтов Welfare state.

В то же время следствия взаимных воздействий, преломляясь через национальные и цивилизационные особенности, нередко приобретают причудливые формы в тех или иных сферах социальной действительности, при осмыслении которых, не без влияния идеологических предпочтений, авторы приходят к фактически противоположным выводам. В этом плане представляет интерес сфера гендерных отношений, на которой весьма серьезно отражается еще и фактор ускоряющейся социальной динамики. В данной статье мы намерены остановиться на проблематике гендерного порядка.

В отечественной социологии гендерный порядок трактуется как комплекс исторически заданных образцов властных отношений между мужчинами и женщинами, складывающихся в определенных обществах на институциональном, идеологическом, символическом и повседневном уровнях» (Темкина, Роткирх, 2002: 6). Концептуализация гендерного порядка представлена в работах австралийского ученого Р. Коннелл, в 80-х годах прошлого века предложившей углубленный анализ основ гендерных отношений, с опорой на традиции П. Бурдье и теорию структурации Э. Гидденса. Согласно Р. Коннелл, любой гендерный порядок предполагает мужское доминирование, стержнем которого выступает гегемонная маскулинность, опирающаяся не столько на грубую силу, сколько на признание социального большинства, что выступает составляющей общественных институтов и практической повседневности (Коннелл, 2015).

Характерной чертой гендерной структуры является ее своеобразная незавершенность, гендерные отношения проявляют колебательный смысл в силу многообразия человеческих практик, далеко не все из которых могут отражать принципы гендерного порядка. Так, на локальном уровне женщины могут в ряде случаев доминировать над мужчинами, однако Р. Коннелл исключает возможность возникновения гегемонной фемининности в макросоциальных масштабах, допуская лишь определенную демократизацию гендерного порядка (Коннелл, 2015: 146). Впрочем, вполне возможны и обратные тенденции усиления мужского доминирования. Как бы то ни было, но помимо феминистских движений, добивающихся новых прав для слабого пола через политическую деятельность, социальные практики есть ничуть не меньший источник гендерной динамики.

Современный германский социолог Н. Больц, известный своей критикой идеологии и практики политкорректности, с горечью пишет об извращениях в области гендера. К последним ведет навязываемое уравнивание полов. Традиционная гетеросексуальность все меньше воспринимается как естественный стандарт, а «демократическое нивелирование половых различий... приводит к маскулинизации женщин и феминизации мужчин» (Больц, 2014: 74). Расширяющаяся сейчас гомосексуальность трактуется немецким ученым как продукт «производства женских черт нашего общества: сочувствия, чуткости, нежности, любезности. Отсюда именно жизненные уклады геев, женщин и холостяков лучше вписываются в современный мир, приспособляются к новым кооперативным, постиндустриальным структурам. Ведь им предоставляется своего рода социальное премирование, в отличие от мужчин с традиционной ориентацией и классических семей» (Больц, 2014: 75-76).

Нам представляется целесообразным рассмотреть сдвиги в рамках отечественного гендера, сопоставив их в некотором роде с динамикой гендерных отношений западных стран. Целью статьи выступает определение факторов имеющихся сдвигов в отношениях между российскими мужчинами и женщинами, понимаемых в качестве социальных категорий. Достижение обозначенной цели нам представляется через реализацию следующих задач. Во-первых, критического анализа видения гендерной динамики, содержащегося в трудах отечественной социологии гендера, носящей явный либерально-ориентированный смысл. Во-вторых, с опорой на вторичные данные социологических исследований, а также на собственную эмпирическую базу, выявить характер и направление сдвигов гендерного порядка российского социума. гендерный мужчина женщина постсоветский

Ведущие представители российской гендерной социологии (Е. Здравомыслова, А. Темкина, Е. Мещеркина, С. Ярошенко и др.), придерживающиеся рамок либеральной парадигмы, уделяют в своих работах 1990-х - начала 2000-х гг. большое внимание кризису советской маскулинности, по их мнению, вызванному искусственными механизмами, главным образом, политико-правового плана, которые деформировали традиционную гендерную структуру, основанную на естественных половых различиях. Эти исследователи признают «кризис маскулинности» и на Западе, в то же время, полагая, что там этот кризис не имеет такой глубины, поскольку гендерный порядок западного капитализма не противоречит сути психофизиологических различий мужчин и женщин (Здравомыслова, Темкина, 2002). Представляется методологически оправданным рассматривать особенности советского гендера в качестве предпосылки современных процессов, учитывая, что советское общество являло собой собственный вариант модерна. Работы названных ученых содержат немало ценных данных, на которые имеет смысл опираться, но все же предлагаемые ими выводы, с нашей точки зрения, являются уязвимыми.

Следует признать, что критика советского периода ведется комплексно, исходя как из объективной, так и субъективной стороны дела. В рамках советской политики акцент делался, прежде всего, на женщину как на особую категорию граждан, что вписывалось в марксистскую логику женской эмансипации и гендерного выравнивания.

Либеральные исследователи обращают внимание на одиозные с их точки зрения факты истории советского периода - раскулачивание, коллективизацию, трудовую и военную мобилизацию, что актуализировало роль женщины, «перенося ответственность за обеспечение и ведение хозяйства на женские плечи» (Ярошенко, 2002: 180). В то же время выносится за скобки то, что задачи выживания российской деревни не снижали своей остроты фактически в течении всего имперского периода, когда хозяйства крестьян находились под двойным прессом - разлагающегося помещичьего сословия, с одной стороны, и разрастающегося государственного аппарата, изымающего все больше средств для собственных нужд - с другой. При таких условиях случаи оставшейся на хозяйстве женщины одной, без мужчины были вполне типичными. Неслучайно образ «сильной женщины» был предложен русской поэзией того периода (Дарья из поэмы Н. Некрасова «Мороз Красный нос»).

Либеральные ученые, доказывая кризис маскулинности советского периода, стремятся активно использовать данные тех исследований, поскольку гендерный дискурс в рамках официальной идеологической политики считался относительно неопасным, и на него не накладывалось особых ограничений (Здравомыслова, Темкина, 2002: 433). На рубеже 1960-70-х гг. ведущий экономист и демограф Б. Урланис констатировал тенденцию уменьшения количества мужчин в сравнении с женщинами, полагая здесь следствие большей жизнестойкости женского организма. Отсюда им делался вывод о меньшей жизнеспособности мужчины в качестве биологического вида, следовательно, на практике слабым полом следует называть именно мужчин Урланис Б. И снова: берегите мужчин! //Литературная газета. 1970. 7 июня..

Меньшая мужская жизнеспособность обусловлена разнообразными пороками, на первый план из которых выступают пьянство и алкоголизм. Известный советский социолог А. Харчев в конце 1970-х годов писал, что пьянство «вышло на первое место среди мотивов разводов, возбуждаемых по инициативе женщины... алкоголизм стимулирует, с одной стороны, адюльтер, с другой - импотенцию» (Харчев, 1979: 230). Массовая безотцовщина, возникающая при этом, инициировала специфические образцы мужественности - речь о брутальной маскулинности и склонности к насилию, в которых виделся главным образом итог воспитания в компаниях подростков при отсутствии воздействия старших мужчин. Д. Исаев и В. Каган констатировали, что воспитывающиеся без отца мальчики вульгаризируют представления о мужском поведении, подводя под него сугубо кулачный смысл (Исаев, Каган, 1979: 29).

Либеральные социологи стремятся доказать, что гендерный порядок советского социума предполагал не меньшее, если не большее значение фигуры женщины в сравнении с мужчиной. А. Темкина и А. Роткирх предлагают рассматривать структуру советского гендера через совокупность трех различных гендерных контрактов, дополняющих друг друга: официального, повседневного и нелегитимного. В основе первого находилась фигура работающей матери, поддерживаемой государственной политикой. Подобный контракт предполагал труд женщин и материнство в качестве гражданских обязанностей, что распространялось на большинство советских гражданок. При этом предоставлялась серьезная государственная помощь в плане ухода за детьми и их воспитании. В то же время официальный контракт все же допускал традиционные формы поведения, исходящие из женского предназначения, - состоящие в браке и имеющие детей женщины имели законное право не работать (Темкина, Роткирх, 2002: 9). Повседневный контракт выходил за рамки государственного регулирования, инициируя практики и нормы, направленные на приспособление к проблемам действительности, нередко вызванными регидностью институтов государства. Так, на женщине лежала ответственность не только за воспитание детей, но и уход за пожилыми, а также компенсирующее недостатки дефицита и социального сервиса бытовое обслуживание. Агентами подобного контракта выступали друзья, родственники, социальные сети (Темкина, Роткирх, 2002: 7). Наконец, нелегитимный (альтернативный) контракт предполагал те нормы и практики, которые были подвержены репрессиям, носили скрытый, а то и криминальный смысл (например, гомосексуализм и проституция) (Темкина, Роткирх, 2002: 10).

Получается, что обладающая значительными юридическими привилегиями советская женщина, была наделена также немалыми дополнительными обязанностями в социально-терапевтической сфере. Так, в тех многочисленных случаях деградации представителей мужской половины советский дискурс неявно делал упор именно на усилия любящих жен как ближайшего окружения (Здравомыслова, Темкина, 2002: 437), вместо поиска внутренних ресурсов мужчин, подталкивая их к тому, чтобы попросту «взять себя в руки».

Е. Здравомыслова и А. Темкина полагают наличие в советском обществе ряда образцов маскулинности, имеющих как историко-культурную, так и политико-идеологическую обусловленность. В качестве гегемонной маскулинности выступала модель идеализированного отца с героическим уклоном. В образец настоящего мужчины должен был обязательно вписываться участник индустриализации страны и Великой Отечественной войны, призванием которого было служение Родине. С точки зрения Ю. Левады, Е. Мещеркиной, во многом из подобного образа гегемонной маскулинности выросла крепость тоталитаризма (Мещеркина, 1996).

Закономерно, что феномен советской женственности был производным от существующей реальности и маскулинности. Здесь, по мнению либеральных социологов, мужчины оказывались в проигрышном положении в сравнении «с эмансипированной, социально защищенной женщиной, обладающей сильными позициями в приватной сфере, в первую очередь, в качестве матери» (Здравомыслова, Темкина, 2002: 446). При этом официально государство поддерживало независимость женщины от мужчины. В результате «рядом с советской женщиной советский мужчина оказывался зависимым, подавленным и манипулируемым, т. е. депривированным», что находило определенное отражение в плане достижительских практик.

Доказывая тезис о глубоком кризисе советской маскулинности, Е. Здравомыслова и А. Темкина обращаются исключительно к литературным произведениям авторов, известных своей жесткой либеральной ориентацией (А. Битов, В. Ерофеев), но куда более объективная картина советской реальности предлагается авторами нелиберальной ориентации. Это произведения Ю. Полякова, А. Проханова, Л. Бородина и др. Даже поверхностный анализ этих произведений позволяет поставить под сомнение тезис гендерной социологии о том, что приведенные модели мужественности, имеющиеся в коллективном сознании, не имели шансов реализоваться в советской действительности. Так в прозе А. Проханова некоторые советские офицеры (Гассанов, роман «Дворец») являют образцы мужественности, сочетающие образы отца и аристократа - бесшабашность и молодечество с одной стороны; отвага и героизм в ходе выполнения государственного задания - с другой.

Закономерно, что в идеализируемых рыночных трансформациях либеральные критики советского гендера увидели шанс для утверждения новой настоящей мужественности, главной чертой которой будет ее наступательный характер. На смену деградирующему, зависимому от жены советскому мужчине приходит мужчина, не приемлющий зависимости от государства в сфере публичности, претендующий на гегемонию и монополию власти, утверждающий свою наступательную сексуальность (Здравомыслова, Темкина, 2002: 450-451).

Следует солидаризироваться с российскими исследователями гендера в первую очередь в том, что они указывают на естественность и архетипическую укорененность патриархатного гендерного порядка. Тезис о невозможности реализации поддерживаемых советским коллективным сознанием моделей мужественности мы считаем очевидно преувеличенным. Следующий шаг мы намерены предпринять, выясняя, так ли уж советская действительность опровергала патриархатный дискурс, интерпретировавший женщину как слабую половину. Получить более или менее точные сведения по этому вопросу мы можем, обратившись к данным социологических исследований.

Социолог из Нижнего Новгорода Е. Балабанова обратила внимание на гендерную сторону преодоления жизненных трудностей. Ею отмечается более конструктивное и инструментальное отношение со стороны именно мужчин. По результатам опроса четырех тысяч домохозяйств в четырех городах России в 1998 г., выяснилось, что мужчины стремятся подрабатывать почти вдвое чаще женщин (21 и 13 % соответственно). Другой опрос, проведенный на депрессивных предприятиях, продемонстрировал близкое соотношение - 55 и 34 %. Сильный пол заметно чаще выражает готовность “браться за любую работу” (53 % мужчин и 40 % женщин), одновременно демонстрируя более практичную трактовку ситуации, указывая на целесообразность налаживания связей с нужными людьми (43 % против 29 % женщин). В целом мужская доля в семейном бюджете составляет в среднем 61 %, тогда как доля женщин - 44 % (Балабанова, 2002: 29, 30).

По мнению Е. Балабановой, «более конструктивное и ответственное поведение мужчин в трудной ситуации обусловлено влиянием советской гендерной системы, где общественное положение мужчины определялось работой, а позиция в частной сфере - ролью основного кормильца семьи» (Балабанова, 2002: 30). Что касается женщин - здесь доминируют ориентиры на «личностные» ценности (квартира, интересная работа, коллектив), большинству из них чужды карьерные стремления. В отличие от мужчин, решающих жизненные трудности стремлением найти более доходную работу, женщины выкручиваются из подобных проблем, используя альтернативные источники - экономию ресурсов, расширяя сеть родственного обмена, обращаясь за государственной помощью, что обычно неохотно делает мужчина (Балабанова, 2002: 32).

Как считает Е. Балабанова, тип «государственной матери», предполагающий интерпретацию материнства как обязанности перед государством, не ушел в историю. Позиция теории структурации Э. Гидденса -женщины, социализированные в патриархатной культуре, сами же образуют условия для своей дискриминации! Отсюда главный вывод Е. Балабановой заключается в утверждении, что женщины придерживаются более тактики адаптации к трудной ситуации, чем ее преодоления. А вот мужчины настроены здесь более решительно. Тем не менее в данных качествах имеется и обратная сторона. Если мужчины все же терпят неудачи в делах, то они ломаются быстрее «опускаясь на социальное дно». Стратегии ориентированных на выживание женщин хотя и снижают риск асоциальных проявлений бедности, однако «консервируют ситуацию экономической депривации» (Балабанова, 2002: 34).

Предложенная в исследованиях Е. Балабановой, Н. Гончаровой картина гендерной действительности расходится с выше обозначенной позицией Е. Здравомысловой и А. Темкиной. Исследования первых, подкрепленные эмпирическим материалом, указывают скорее на то, что в рамках советской гендерной системы именно мужчина оставался кормильцем семьи, тогда как женщина занимала явно подчиненную роль, что и проявляется в поведенческих установках 1990-х годов. А это куда более соответствует традиционному гендерному раскладу, чем свидетельствует о женском доминировании ввиду кризиса советской маскулинности, как утверждают либеральные исследователи.

И все же данные исследований, проведенных в 1990-2000-х гг., свидетельствуют о возрастающей социальной активности женщин как в России, так и за рубежом, что вполне отражает сущность модернизма. Но амбиции пассионарных представительниц слабого пола сталкиваются как с объективными, так и субъективными препятствиями. С одной стороны, женщина-руководитель часто воспринимается как противоестественное обстоятельство. Для реализации своих притязаний женщине нужно прилагать намного больше усилий, чем мужчине (Гончарова, 2003: 86). И. Тюрина, констатируя объективно существующий «стеклянный потолок», пишет также и о психологических барьерах, имеющихся у многих женщин, суть которых заключается в боязни преуспеть в политике или бизнесе из-за возможной негативной оценки со стороны мужчин, что порождает неуверенность, низкую самооценку и т. п. (Тюрина, 2002: 138, 140). Следует полагать устойчивость представлений о непривычном образе женщины-босса следствием инерции советских времен, что еще раз позволяет подвергнуть сомнению тезисы Е. Здравомысловой, А. Темкиной.

Интересно, что в ходе интервью респондентки, разделяя традиционный стереотип «Мужчина должен зарабатывать больше», одновременно высказывали склонности к достижению финансовой самостоятельности: «Никто ни у кого не должен сидеть на шее», «Я в жизни больше рассчитываю на себя, чем на мужа» (Гончарова, 2003: 88-89). Н. Гончаровой отмечается новая гендерная стратегия поведения молодых женщин - это требовательность к себе и своему партнеру. В случае, если последний не удовлетворяет их в плане заработка, они готовы от него отказаться: «Я так и одна проживу, зачем еще обузу себе вешать?» (Гончарова, 2003: 89). Это можно расценивать как указание на то, что феномен «сидящего на шее» мужчины имеет место в современной России.

Складывающиеся в постсоветское время гендерные контракты Е. Мещеркина характеризует как не лишенные противоречий. По ее мнению, в рамках нынешнего гендерного контракта закрепляется мужская роль кормильца, «но женская роль размыта и проблематизирована за счет отвоеванных не только идеологически, дискурсивно, но и на жизненной практике, свобод» (Мещеркина, 2002: 19). А. Темкина и А. Роткирх конкретизируют данный тезис, предлагая следующую картину трансформации советских гендерных контрактов в постсоветские. Работающая мать, стремящаяся к обеспечению семьи, остается доминирующим гендерным контрактом, но в некоторых случаях подобный образ наполняется женщиной-профессионалом, а то и женщиной-руководителем. При этом не отрицается наличие более пассивных стратегий адаптации к новым условиям. При наличии хорошо зарабатывающего мужа жена превращается в домохозяйку. Наконец, получает распространение вариация спонсорского контракта, предполагающего нахождение женщины на содержании мужчины («спонсируется»), исполняя только сексуальную роль, ориентируясь на ценности потребления (Темкина, Роткирх, 2002: 12).

Подобная модель динамики гендерных контрактов должна быть дополнена привязкой к стратификационным процессам, актуальность которых в российских условиях вряд ли можно переоценить.

Если обратить внимание на нижние страты, то здесь действительно проявляется кризис маскулинности, о котором писали либеральные исследователи советского гендера. Резкое ослабление государственной поддержки вынуждает женщин к более активному использованию сетевых ресурсов (друзей, родственников) для поддержания домохозяйства, а то и банального выживания, в то время как мужчина в подобных условиях часто маргинализируется (Темкина, Роткирх, 2002: 10). Особенно это справедливо для аграрного социума, где наверняка самая сложная социально-экономическая ситуация (Устойчивое развитие сельских территорий, 2019).

По словам С. Ярошенко, советская модель «женской ответственности за содержание домашнего хозяйства трансформировалась таким образом, что ответственность женщины распространилась и на содержание семьи» (Ярошенко, 2002: 173). При этом значительная часть селянмужчин, столкнувшись с ужесточением социальных условий, сочли их безысходными, погрузившись в пьянство. Ненадежность во многих отношениях сильного пола вынуждает женщин надеяться только на себя, проявляя весьма гибкие жизненные тактики, в целом редуцируемые к максимально возможной мобилизации имеющихся ресурсов для выживания и ведения хозяйства.

Собственные трудности имеются и в преуспевающих слоях. По словам Е. Мещеркиной, в рамках данного сегмента неуверенность некоторых мужчин порождается проблематизацией роли добытчика-кормильца, подпитываемая возросшими потребительскими ожиданиями со стороны женщин (Мещеркина, 2002: 20). Однако в целом здесь исследователи констатируют распространение модели западной маскулинности независимого собственника, в которой женщине отводятся вторые места. Закономерно, что сфера бизнеса получила ярлык «мужской экономики» (Юрчак, 2002).

В работах Ж. Черновой, С. Ушакина выявляются социокультурные аспекты маскулинности верхних и средних слоев. Интересный подход предлагает С. Ушакин, увидев в современных моделях мужественности немало показного. Проводя аналогии между гендерными процессами западного и российского общества, он отмечает немало общего.

Концепция профессионализма, по словам С. Ушакина, «достаточно бедна как образ», что неизбежно ведет к поискам способного на заполнение символических пустот идентичности феномена. Аналогичная проблематика еще раньше стала присуща западным странам, где уже в 1950-х гг. шквал рекламных компаний увлек «нового мужчину» в пучину нарциссического и «гедонистического потребительства» (Ушакин, 2002: 500).

В унисон с рассуждениями С. Ушакина Ж. Чернова, анализируя постсоветский «корпоративный стандарт», отмечает его формирование именно вокруг потребительства. С. Ушакин делает важный вывод о первичности формы над содержанием. Ввиду отсутствия эмоционально насыщенных содержательных элементов или их фантомного характера «форма начинает выполнять не столько репрезентативную, представительскую, отображающую, сколько конституирующую функцию» (Ушакин, 2002: 483-484).

В заключительной части статьи приведем фрагменты данных небольшого исследования, проведенного на базе одного из высших военных вузов Краснодара, затрагивающего представления и установки о мужественности российской молодежи, курсантов данного вуза. Инструментарием послужил анкетный опрос.

По поводу определения мужественности респонденты явно предпочитают содержательную трактовку формальной. Так предпочтения форм мужественности, ассоциируемых с внешним брутальным видом, не набрали и 2 % ответов, в то время как решительность и твердость в достижении целей, оставаться самим собой, а также умение не сломаться перед обстоятельствами отмечают в целом от 80 до 90% юношей и девушек. Характерно, что при конкретизации ценностной составляющей у парней наибольшей популярностью пользуется та модель мужественности, которая связана с патриотизмом (защита Родины), тогда как у девушек большей популярностью пользуется умение преодолевать трудности.

Однако, при в общем-то адекватном видении мужественности российской молодежи, она не особенно оптимистично оценивает динамику мужественности. Большая часть респондентов полагает ее нисходящий смысл в несколько раз превосходя тех, кто полагает обратное. Причем у парней это соотношение приблизительно 70 % к 20 %, тогда как у девушек оно еще заметнее - 80 % к 12 %. Касательно причин упадка мужественности чаще всего называются вырождение мужской природы (45-48 %), культура потребления (27-37 %), наконец, стремление избежать армии (40-50 %), однако последняя причина, видимо, кроется в тесной связи респондентов именно с военной сферой. Интересно, что в качестве одной из причин упадка мужественности почти треть респондентов назвали стремление женщин взять на себя мужские функции. В качестве факторов, стимулирующих подъем мужественности, наибольшей популярностью у опрашиваемых пользуются спортивные секции (около 70 % парней, и 47 % девушек), а также идеология патриотизма (75 % парней и, соответственно, 80 % девушек).

Обобщая изложенный материал, полагаем целесообразными следующие выводы.

Деформация гендерного порядка не обошла российский социум, и все же основной источник подобных процессов, как описывают либеральные исследователи гендера, не в советском гендерном порядке, являющем собой дисбаланс в отношениях между полами, нарушающий их естественную структуру, прежде всего, в области разделения труда. Результаты эмпирических социологических исследований, скорее, указывают на то, что гендерный порядок советского социума в целом сохранял традиционные структурные принципы гендерных отношений, нежели представлял собой нечто деформированное, противоречащее женской и мужской сущностям, создавая тем самым предпосылки кризиса, главным образом, мужской идентичности, базирующейся на маскулинности. Подтачивающие советскую маскулинность источники были, но они заключались не столько в советской системе как таковой, сколько имели традиционные исторические корни. Деформирующие тенденции постсоветского гендерного порядка, с одной стороны, вызваны схожими процессами западного общества, являясь оборотной стороной развития современной цивилизации (культура потребительства), с другой - имеют собственную национальную составляющую. Речь о стремительно произошедшей глубокой поляризации общества, заставшей врасплох многих представителей мужской половины, вынудив маргинализировать собственные поведенческие стратегии; а также об известных феноменах пьянства и алкоголизма, к сожалению, имеющих исторически сложившуюся российскую прописку.

Вместе с тем, представления о мужественности в России по большей части опираются на традиционные основания, во многом связанные с установками коллективизма, инициирующими патриотические настроения. Возможно, ресурс мужественности может выступить преимуществом России в конкуренции цивилизаций, пик обострения которого наглядно проявляется в современности. Подобное обстоятельство целесообразно принимать во внимание в ходе выстраивания отечественных политических стратегий.

Список источников

1. Балабанова Е.С. Гендерные различия стратегий совладания с жизненными трудностями // Социологические исследования. 2002. №11. С. 26-36.

2. Больц Н. Размышления о неравенстве. Анти-Руссо. М., 2014. 272 с.

3. Гончарова Н. Игра для мальчиков (Гендерные аспекты реализации карьерных притязаний) // Социологические исследования. 2003. № 1. С. 83-90.

4. Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе // О мужественности: сб. статей. М., 2002. С. 432-451.

5. Исаев Д., Каган В. Половое воспитание и психогигиена пола у детей. Л., 1979. 160 с.

6. Коннелл Р. Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика. М., 2015. 432 с.

7. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). М., 2020. 640 с.

8. Мещеркина Е. Институциональный сексизм и стереотипы маскулинности // Гендерные аспекты социальной трансформации / под ред. М. Малышевой. М., 1996. С. 196-206.

9. Мещеркина Е. Концептуализация маскулинности // Социологические исследования. 2002. № 11. С. 15-25.

10. Назаретян А.П. Антропология насилия и культура самоорганизации: Очерки по эволюционно-исторической психологии. М., 2007. 256 с.

11. Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М., 1987. 528 с.

12. Советский простой человек: Опыт социального портрета на рубеже 1990-х / А. А. Голов, А. И. Гражданкин, Л. Д. Гудков и др.; под общ. ред. Ю. А. Левады. М., 1993. 300 с.

13. Соловей В.Д. Кровь и почва русской истории М., 2008. 480.

14. Темкина А., Роткирх А. Советские гендерные контракты и их трансформация в современной России // Социологические исследования 2002. №11. С. 4-15.

15. Тюрина И.О. Гендерные аспекты занятости и управления // Социологические исследования. 2002. № 11. С.135-142.

16. Урланис Б. И снова: берегите мужчин! //Литературная газета. 1970. 7 июня.

17. Устойчивое развитие сельских территорий Ч.1 Стабильная социально-экономическая структура села как предпосылка устойчивого развития сельских территорий. Коллективная монография. Москва-Краснодар, 2019. 223 с.

18. Ушакин С. Видимость мужественности. / О мужественности: Сборник статей. М., 2002. С. 479-503.

19. Харчев А. Брак и семья в СССР. М., 1979. 367 с.

20. Чернова Ж. В. «Корпоративный стандарт» современной мужественности // Социологические исследования. 2003. № 2. С. 97-103.

21. Юрчак А. Мужская экономика: «Не до глупостей, когда карьеру куешь» / О мужественности: Сборник статей. М., 2002. С. 245-267.

22. Ярошенко С. Кризис семьи и сексуальности: бедность без любви в семьях нуждающихся северной деревни / В поисках сексуальности: сб. статей. СПб., 2002. С. 172-196.

References

1. Balabanova, E.S. (2002) Gendernyye razlichiya strategiy sovladaniya s zhiznennymi trudnostyami [Gender differences in coping strategies with life difficulties]. Sotsiologicheskiye issledovaniya, 11. pp. 26-36. (In Russian)

2. Boltz, N. (2014) Reflections on inequality. Anti-Russo. Moscow. 272 p. (In Russian)

3. Chernova, Zh.V. (2003) “Korporativnyy standart” sovremennoy muzhestvennosti [“Corporate standard” of modern masculinity]. Sotsiologicheskiye issledovaniya, 2, pp. 97-103. (In Russian)

4. Connell, R. (2015). Gender and Power. Society, personality and gender policy. Moscow, 432 p. (In Russian)

5. Goncharova, N. (2003) Igra dlya malchikov (Gendernyye aspekty realizatsii karyernykh prityazaniy) [Game for boys (Gender aspects of the realization of career aspirations)]. Sotsiologicheskiye issledovaniya, 1. pp. 83-90. (In Russian)

6. Isaev, D., Kagan, V. (1979) Sex education and psychohygenesis of sex in children. Leningrad, 160 p. (In Russian) Kharchev, A. (1979) Marriage and family in the USSR. Moscow, 367 p. (In Russian)

7. Lotman, Yu. M. (2020) Conversations about Russian culture: The life and traditions of the Russian nobility (XVIII - early XIX century). Moscow, 640 p. (In Russian)

8. Meshcherkina, E. (1996) Institutional sexism and masculinity stereotypes. In: Gender aspects of social transformation / ed. by M. Malysheva. Moscow, pp. 196-206. (In Russian)

9. Meshcherkina, E. (2002) Kontseptualizatsiya maskulinnosti [Conceptualization of masculinity]. Sotsiologicheskiye issledovaniya, 11. P. 15-25. (In Russian)

10. Nazaretyan, A.P. (2007) Anthropology of violence and culture of self-organization: Essays on evolutionary-historical psychology. Moscow, 256 p. (In Russian)

11. Ossovskaya, M. (1987) Knight and bourgeois: Studies on the history of morality. Moscow, 528 p.

12. Solovey, V.D. Blood and soil of Russian History. Moscow: Russkiy Mir, 2008.

13. Sustainable development of rural areas Part 1 Stable socio-economic structure of the village as a prerequisite for sustainable development of rural areas (2019). Collective monograph. Moscow-Krasnodar, 223 p. (In Russian)

14. Temkina, A., Rotkirch, A. (2002) Sovetskiye gendernyye kontrakty i ikh transformatsiya v sovremennoy Rossii [Soviet gender contracts and their transformation in modern Russia]. Sotsiologicheskiye issledovaniya, 11, pp. 4-15. (In Russian)

15. The Soviet simple man: The experience of a social portrait at the turn of the 1990s (1993) / A.A. Golov, A.I. Grazhdankin, L.D. Gudkov et al.; under the general ed. of Yu. A. Levada. Moscow, 300 p. (In Russian)

16. Tyurina, I.O. (2002) Gendernyye aspekty zanyatosti i upravleniya [Gender aspects of employment and management]. Sotsiologicheskiye issledovaniya, 11, pp.135-142. (In Russian)

17. Ushakin, S. (2002) The appearance of masculinity. About masculinity: A collection of articles. Moscow, pp. 479-503. (In Russian)

18. Yurchak, A. (2002) Men's economy: “It's not up to nonsense when you forge a career”. About masculinity: A collection of articles. Moscow, pp. 245-267. (In Russian)

19. Yaroshenko, S. (2002) The crisis of family and sexuality: poverty without love in the families of the needy of the northern village. In search of sexuality: A collection of articles. St. Petersburg, pp. 172-196. (In Russian)

20. Zdravomyslova, E., Temkina, A. (2002) The crisis of masculinity in Late Soviet discourse. About masculinity: A collection of articles. Moscow, pp. 432-451. (In Russian)

Размещено на Allbest.ru