Конфликтогенный потенциал социальных трансформаций: российский контекст

Размещено на http://www.allbest.ru/

Конфликтогенный потенциал социальных трансформаций: российский контекст

Алейников А.В.

д.филос.н., доцент Санкт-Петербургского государственного университета

Несомненно, что российские трансформации многоплановы и полиаспектны и представляют, говоря словами Р.Коллинза, «запутанный многосторонний процесс конфликта на нескольких фронтах» Коллинз Р. Четыре социологических традиции. - М.: Издательский дом «Территория будущего», 2009. - С. 101.. Значимость исследования российских «кейсов» системных конфликтов модернизационных рисков глобального мира «текучей современности» (З. Бауман) («реалистические» и «нереалистические» конфликты Л. Козера, «рациональные» и «нерациональные» конфликты Т. Шеллинга, «деструктивное поведение» и «конфликтное поведение» Й. Галтунга, «противоречие» и «конфликт» Э.Гидденса, «конфликты интерпретаций» П. Рикера, «конфликты идентичностей» Д. Бертона и Д. Ротмана), представляется особенно очевидной в силу того, что сегодня необходимо представлять драйверы и триггеры Мельвиль Ю.А., Тимофеев И.Н. 2020: российские альтернативы revisited // Полития: Анализ. Хроника. Прогноз. 2010. - № 2. - C. 42-65. возможного разрушения российской системы. Ключевым в данном контексте представляется анализ тенденций повторения определенных институциональных схем и исторических истоков трудностей имплантации модернизационных проектов в России. Исследователи противоречивого хода российской трансформации, «долгого пути через “долину слез” и “юдоль печали”» (Р. Дарендорф) Дарендорф Р. Искушение авторитаризмом // Россия в глобальной политике. - М., 2005. - № 5. - http://www.globalaffairs.ru/number/n_5742., как правило, выделяют тот или иной сюжет, который видится им главным: срыв перехода от авторитарной к демократической политической системе, возвращение к историческим российским традициям и ценностям, раскол социальной системы. кейс конфликт институциональный российский

Примеры, подтверждающие существование этих тенденций, многочисленны. Так, в России 1% самых богатых граждан получает 40% всех национальных доходов, занимая лидирующие позиции в мире по скупке недвижимости в европейских столицах (по некоторым оценкам, доля россиян среди покупателей элитного жилья на Лазурном берегу Франции составляет 12%). Для сравнения: даже в США 1% самых богатых граждан располагает лишь 8% доходов. Шкаратан О. Российская «псевдоэлита» и ее идентификация в мировом контексте // Мир России. - М., 2011. - № 4. - С. 68-88.

Рассуждая о жизненных стратегиях российской псевдоэлиты, ориентированной прежде всего на Запад, о взаимосвязи ее интересов с интересами остальной части общества, А. М. Пятигорский и О. М. Алексеев отмечают: «Это не конфликты политических концепций или точек зрения (и не конфликты экономических интересов), а конфликты противоположных интенциональностей политической рефлексии. Эти интенциональности не сводимы ни к нефти, ни к атомной энергии, ни к Корану, ни к цвету кожи или разрезу глаз. В полях напряжения, образовавшихся между конфликтующими интенциональностями, любая рефлексия - экономическая, религиозная, этическая - становится политической и только ждет своего часа, когда напряжение разрешится “шизофреническим взрывом”, “схизмогенезом”, логическим выводом из которого будет аннуляция (точнее, самоуничтожение) обеих конфликтующих интенциональностей и неизбежная смена типа политической рефлексии у обеих конфликтующих сторон, а иногда и у третьей стороны» Пятигорский А. М., Алексеев О. М. Размышления о политике. - М.: Новое издательство, 2008. -С.24-24..

Разумеется, не всегда конфликтогенность современного российского общества прокламируется в столь острой и идеологически окрашенной форме. Но примеры такого рода могут быть умножены.

Корпус опубликованных за последнее десятилетие научных работ по проблеме трансформации в России довольно значителен, а оценки российского политического развития и его перспектив разнообразны. Впрочем, рефлексия поиска искомой сущности России всегда была предельно острой темой.

Российскую политику издавна преследуют два искушения - обмануть историю, избрав стратегию сознательного уклонения от управления конфликтами, или же, напротив, свести политический процесс к силовому навязыванию своей воли, к «политической борьбе», к соревнованию напоров и агрессивностей. Обе крайности трагичны, но обе направлены на приспособление дополитической и довластной «войны всех против всех» для осуществления перераспределения ресурсов. Приведем красноречивую формулировку в одном из выступлений на солидной научной конференции: «Мы - страна сбывшейся конфликтологии» Социокультурные особенности российской модернизации: материалы круглого стола. - М.: Экон-Информ, 2009. - С.98.. Не совсем так - Россия, если постигать нашу собственную современность в ее историческом измерении, скорее есть страна сбывшейся примитивной силовой недоконфликтологии. Эту ситуацию очень ясно диагностировал на материалах послереволюционной России В.П.Булдаков: «Практически не осталось людей, живущих в гармонии со своим социальным окружением и давлением ”внешнего мира”. Противоречия носили настолько сложный, системно-парализующий характер, что возник синдром “гордиева узла”, который проще разрубить, чем распутать…Эти фрустрационные судороги… сказываются и сегодня» Булдаков В.П. Утопия, агрессия, власть. Психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия, 1920-1930 гг. - М.: РОССПЗН, 2012. - С.732., социальная энергия негативизируется до антагонистических конфликтов в сферах символических войн в социальных сетях, войн компроматов, в повседневном быту. Симптоматичны социологические исследования глобального индекса миролюбия, определяемого агрегированием 23 показателей, объединенных в три основные группы: наличие и масштабы внутренних и международных конфликтов, в которых участвует государство; уровень стабильности и безопасности внутри государства; уровень милитаризации государства, и оценивается по шкале от 1 (максимальное миролюбие) до 5 (минимальное миролюбие). Для постсоветской России индекс миролюбия в 2012 году составил 2,938. Первое место по миролюбию (индекс 1,113) заняла Исландия, а последнее (индекс 3,392) - Сомали. Россия занимает 153 место из 158 между Корейской Народно-Демократической Республикой и Демократической Республикой Конго Нисневич Ю.А. Постсоветская Россия: двадцать лет спустя // Полис. - М., 2013. - № 1. .

Т.Парсонс утверждал, что именно ценностно-нормативный консенсус в обществе обеспечивает социальный порядок, а максимальное распространение не находящихся в конфликтных отношениях, потенциально примиряемых базовых ценностей и норм, их институционализация обеспечивает стабильность и четкое функционирование общества Парсонс Т. О социальных системах. - М.: Академический проект, 2002.. В сравнительном же исследовании ценностей, проводимом В.Магуном и М.Рудневым, зафиксировано, что по параметрам «благожелательность» и «универсализм» (приятие чужого) Россия занимает одно из последних мест и принадлежит к числу европейских стран с низким межиндивидуальным ценностным консенсусом по большинству базовых ценностей Магун В.С.Базовые ценности-2008: сходства и различия между россиянами и другими европейцами: Препринт WP6/2010/03. - М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2010..

Разработанная Карлом Шмиттом фундаментальная дихотомия «друг / враг», определяющая суть конфликтной модели, обращена не только внутрь российского социума, но и вовне.

В российской системе координат существенным паттерном, на который нужно обратить внимание, является доведение до совершенства технологий создания искусственной политической конфликтогенности как социальной нормы. Российские граждане становятся легкой добычей и готовой жертвой политтехнологов прежде всего потому, что в России экзистенциальные проблемы не существуют отдельно от экономических, социальных и политических проблем. «Наоборот, среди наших реалий [в] метафизику, в проблемы добра и зла, доброты, искренности, лжи, сокрытия, человеческого своеволия, самоуправства и в решение этих проблем - внедряешься быстро почти при первой же встрече с милиционером, с органами местного самоуправления Бибихин В.В. Введение в философию права. - М.: ИФ РАН, 2005. - С.50..

Зашкаливающая взаимная речевая агрессия как на институциональном уровне (власть, оппозиция, СМИ), так и на уровне повседневности имеет не лингвистическую, а социальную основу, для концептуализации которой все чаще употребляется термин «холодная гражданская война».

Как корректно осмыслить и описать эти привычные социальные практики и представления, способы жизнеобеспечения в гиперконфликтогенном российском социально-политическом пространстве, избежав при этом как погружения в «войну», т. е. отвлеченного и бездоказательного рассуждения об «особых» российских традициях, так и абстрактных нормативных высказываний о «нормальных» вариантах протекания конфликтов? Политическая социология сосредоточивает анализ специфики российских конфликтов на редуцированной проблематике: «Причастные к околополитической среде эксперты и “технологи” купаются в спекулятивном анализе элитных интриг, клановых раскладов и иностранных интересов» Дерлугьян Г. Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы. - М.: Изд-во Института Гайдара, 2013. - С.196.. Конфликтологическая же парадигма позволяет разглядеть «в России видимостей Россию сущностей» Гаман-Голутвина О. В. «И тут кончается искусство, и дышит почва и судьба…» // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Вып. 1. - М.: ИНИОН РАН, 2010. - С. 356-359., радикально переосмыслить процессы структурно-функциональной дифференциации социально-групповой и институциональной систем и рефлексивно реконструировать более сложные системы интеграции и обмена, коммуникаций между отдельными подсистемами, анализировать неартикулируемые и некодифицируемые последствия конфликтных взаимодействий. Данный «конфликтно-институциональный» подход предлагает наиболее приемлемый набор средств для формирования концептов изучения институциональных изменений российского общества, сосредоточивая внимание на системе формальных и неформальных норм, правил и организаций, сдерживающих и контролирующих насилие. Данная оптика рассматривает социальные явления под углом зрения рефлексии об отличиях способов достижения желаемого в конфликтах - игра «с нулевой суммой», «с отрицательной суммой» или «с положительной суммой».

Такой подход позволяет четко представить, какие институты необходимы для эффективного конфликторазрешения, как отточить российскую политию, чтобы перекрыть конфликтность институционализированными в неформальных и формальных социальных механизмах установками на «не войну» и причинами для сотрудничества.

И здесь нам потребуется набор инструментов, базовые рабочие определения. Мы предлагаем не вполне традиционный вариант формулирования определения конфликта, не стремясь найти всеобъемлющей формулы, описывающей весь спектр теоретических параметров, используемых при построении соответствующих конфликтных моделей социума. При этом логистику развертывания нашей объяснительной схемы в силу ограниченности объема данного текста мы выносим за скобки Алейников А.В. Метафизика российской конфликтности: холодная гражданская война или склока // Власть. - М., 2013. - № 6. [15, с.25-31].

Под конфликтом будем понимать особый вид отношений социальных и политических акторов друг к другу, символизирующий разновидность активной борьбы между ними и тип мышления об их отношениях между собой, являющийся результатом тематизации негативной коммуникации, обусловленной неадекватным ответом одного социального актора на вызов другого, находящегося в критической степени дискомфортности, вызванной относительной ресурсной депривацией и выражающийся в виде определенных социальных практик.

Самые изощренные описания нюансов и деталей механизмов национальной специфичности конфликтного взаимодействия сконцентрированы в превосходном и тонком замечании Л. Коузера: «Социальные структуры отличаются по степени конфликта, который они могут выдержать». Коузер Л. Основы конфликтологии. - СПб.: Светлячок, 1999. - С.32.

Вопрос о национальной конфликтной модели может быть сведен к вопросу о социальных, психологических, политических механизмах разрешения конфликтов, который, в свою очередь, может быть рассмотрен в следующих трех аспектах.

1. Критерии упорядоченности социальных полей конфликта: в социуме либо сформированы устойчивые представления о приемлемом уровне конфликта как продуктивного элемента социального взаимодействия, позволяющего отрефлексировать собственную позицию, оптимизировать конфликтную ситуацию, внести в нее необходимые коррективы, либо продуктивность конфликта отрицается, а признается лишь борьба на уничтожение.

2. Мера антропоцентричности или власте(иерархо)центричности в способах действий или механизмах разрешения конфликтов. В рамках первой модели данные механизмы определяются институциональной системой «работы» с конфликтом, соизмеримой с человеком и ориентированной на него, когда решение социальных проблем ищут в гражданских сетевых связях, на разных уровнях, в различных точках горизонтальных коммуникаций. В рамках второй модели коммуникативные конфликтные отношения завязываются на власть, единственным закрепленным в традициях способом действий является жалоба начальству, все неразрешенные конфликты центрируются на вершину управленческой пирамиды, где социальный организм концентрирует конфликты и куда канализируется конфликтная социальная энергия, некомпенсированная, неперекрытая и нецивилизованная. Истина, сила и право в разрешении конфликтов всегда остаются за иерархией, которая является носителем и выразителем идеи целого, всегда стремящегося к снятию конфликта всеми сдерживающими, репрессивными, силовыми способами. В этой парадигме конфликт зачастую разрешается или покупается ценой победы иерархии над здравым смыслом. При этом события на социальной «линии фронта» (в зонах социального пространства, где конфликтное взаимодействие принимает особо интенсивный характер), по которым можно оценивать напряженность социума, в российском (и в целом в постсоветском) пространстве в своем развитии быстро преодолевают некий пороговый уровень и радикально меняют социально-политический ландшафт в считанные дни и даже часы.

3. Критерии эстетической оформленности конфликта: обеспечивает ли стиль разрешения конфликта (выхода из негативной ситуации) психологический комфорт, рождает ли чувство защищенности? Перефразируя Олдоса Хаксли, можно сказать: главное ведь не в том, чтобы выйти из конфликта, а в том, кем ты из него выйдешь. Дэвид Лэндес подчеркивал: «Существуют культуры, которые я бы назвал “токсичными” культурами… они калечат людей, которые цепляются за них». Landes D. Why some are so rich and others so poor: the role of culture // Culture Counts: Financing, Resources, and the Economics of Culture In Sustainable Development / The World Bank. - Washington (DC): 2000. - P. 701.

Таким образом, ключевыми для нашего анализа являются, если воспользоваться формулировкой Т. Парсонса, «институционализированные стандарты» Парсонс Т. О структуре социального действия. - М.: Академический проект, 2000. - С.701. нормативной конфликтологической культуры российского общества и глубинного архетипа «конфликтологического разума» российского народа, которые влияют на «токсично-конфликтогенный» тип российских социальных форм.

Можно предположить, что существует два типа конфликтного стиля общества. Один стиль, постоянно реконфигурируя конфликты, не допуская острых вспышек, раскручивает спираль социальной реконструкции и приводит к внедрению нового социального комплекса. Конфликт здесь «выполняет функции стабилизации и интеграции внутригрупповых отношений. Предоставляя обеим сторонам безотлагательную возможность для прямого выражения противоречащих друг другу требований, такие социальные системы могут изменить свою структуру и элиминировать источник недовольства. Свойственный им плюрализм конфликтных ситуаций позволяет искоренить причины внутреннего разобщения и восстановить социальное единство» Козер Л. Функции социального конфликта // Реферативный сборник. Социальный конфликт: современные исследования. - М.: ИНИОН АН СССР, 1991. - С.24.. Другой стиль, выстраивая такую конфигурацию разрешения (вернее - подавления) конфликтов, которая обеспечивается не интериоризацией социальных норм, а насильно, путем вмешательства власти, может положить начало спирали социального разрушения, привести к упадку и полной дезинтеграции общества.

Как полагает Зигмунд Бауман, общество обречено на умирание, на полный коллапс социально-нормативной системы, если отмирание традиционных институтов не восполняется новыми институтами неформального общения и социального контроля Бауман З. Индивидуализированное общество. - М.: Логос, 2002. . Такой конфликтный стиль Р. Дарендорф называл «аморальным», «неэффективным», «потенциально злокачественным», полагая, что «тот, кто пытается навсегда разрешить конфликты, скорее поддается опасному соблазну путем применения силы произвести впечатление, что ему удалось такое «разрешение», которое по природе вещей не может быть успешным» ^.Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социс. - М., 1994. - № 5. - С.145..

Конфликтные системообразующие признаки социально-политического пространства российского общества можно, по-нашему мнению, операционализировать через понятие «габитус», предложенное П. Бурдье.

Габитус - это некое инстинктивное социальное знание, отражающее прошлый опыт социальных субъектов и указывающее более или менее приемлемый выход из конфликтов. В то же время это и механизм распознавания в координатах «свой - чужой», совокупность доведенных до автоматизма навыков и приемов поведения в конфликтных ситуациях. «Конфликтный габитус» - устойчивый, самовоспроизводящийся в историческом времени комплекс социальных структур (отношений, организаций и институтов), совокупность закономерностей историко-конфликтного поведения, специфический стержень, определяющий национальную специфику конфликта, поведения в нем социальных субъектов и методов его регулирования.

Суть «конфликтного габитуса» - в передаче от поколения к поколению главных черт, стереотипов конфликтного восприятия социальной действительности, допустимых рамок развития конфликтов, закрепленных в обычаях предпочтительных способов и методов их разрешения, определенный уровень навыков поведения в конфликте.

Любой процесс взаимодействия людей, всегда в какой-то степени отличающихся друг от друга потребностями и возможностями, внешними условия жизнедеятельности, индивидуальными предпочтениями, неизбежно ведет к возникновению конфликтов. Конфликтное взаимодействие рациональных (т.е. стремящихся к максимизации степени удовлетворения своих предпочтений) индивидов порождает необходимость согласования их предпочтений, которое позволило бы снизить издержки конфликта. Конечным результатом процесса согласования конфликтных интересов является создание институтов (действующих и выполняемых правил), устанавливающих определенные рамки или ограничения в отношениях взаимодействующих сторон конфликта и обеспечивающих соблюдение установленных правил взаимодействия.

При этом существующая институциональная структура разрешения конфликтов может, по словам Дугласа Норта, «загнать» общество в определенное русло развития. Причины неудач модернизационных проектов на российском пространстве во многом связаны с конфигурацией системы институционального ограничения конфликтов и слабостью «конфликтно-позитивных», консенсусных ценностей и установок.

Субъекты конфликтного взаимодействия предельно герметизированы. Односторонняя партисипационная направленность порождает симметричные негативные действия. Конфликт перестает адекватно описываться, начинает «разбухать», его содержательные и позитивные значения нерефлективно поглощаются негативными смыслами и коннотациями. Поле конфликта «разворачивается» за пределы необходимого уровня стабильности социума, место конструктивных противоречий занимают противоречия деструктивные, «перетягивание каната» перекрывает русло социальной динамики. Происходит деэтизация, деэстетизация и «раскультуривание» конфликта.

В российской практике реализуется в основном модель использования насилия ради достижения групповых интересов в формате открыто манифестируемой вражды различных социальных групп при осознанном использовании политических технологий интенсификации и эскалации конфликтов, в том числе с использованием приема поисков внутреннего и внешнего врагов. В контексте этой устойчивой тенденции социального развития, политической традиции и политической культуры наблюдается преобладание административных методов регулирования конфликтности и доминирование неформальной составляющей институциализации конфликтов.

Исключительно важными для анализа российского алгоритма осмысления конфликта и поведения в конфликте представляются исследования Игоря Яковенко и Александра Музыкантского Яковенко И. Г. Познание России: цивилизационный анализ. - М.: РОССПЭН, 2012; Яковенко И. Г., Музыкантский А. И. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. - М.: Русский путь, 2010. , Льва Гудкова Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 г. - М.: Новое литературное обозрение, 2004; Гудков Л. Д. Абортивная модернизация. - М.: РОССПЭН, 2011. , Николая Розова Розов Н. С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. - М.: РОССПЭН, 2011.. Их инструментарий позволяет «схватить» одновременно эмпирические характеристики институциональных рамок конфликтных взаимодействий и особенности реальных поведенческих практик. Обобщим эти характеристики и особенности, по возможности оставляя без изменений изящные авторские формулировки и в то же время не перегружая изложение обильным цитированием:

? Стремление к предельному обострению любого конфликта, установка на блокирование диалога с противостоящей стороной в любых его формах. Любые компромиссы нетерпимы и постыдны.

? Внеморальность конфликта: правовые и моральные нормы разрешения и урегулирования конфликтов отрицаются при оценке поведения своих по отношению к противнику. Противнику приписываются все мыслимые и немыслимые злодеяния, и по отношению к нему позволено абсолютно все.

? Агрессивно-наступательная стилистика разрешения конфликта в сочетании с непременной профанацией актуального и потенциального противника и апелляцией не к противной стороне, а к внешнему наблюдателю, которому пытаются продемонстрировать собственную правоверность. Это «стилистика скандала на одесском Привозе со специфически базарным криком, задиранием подола и плевками в лицо» Яковенко И. Г., Музыкантский А. И. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. - С.68., выражающая неприятие альтернативной мировоззренческой позиции.

? Отсутствие «рыцарского этоса» в отношении к противнику, т. е. системы представлений, базирующихся на фундаментальном убеждении в онтологическом равенстве противников, обладающих равным достоинством и наделенных единой человеческой природой.

? Гипертрофированная степень толерантности к рисковым формам поведения.

? Последовательное упрощение, примитивизация причин конфликтов, их редуцирование до уровня бинарной оппозиции - что подразумевает соответствующие технологии предупреждения и разрешения.

? Ограниченность «вещественного измерения» коммуникации в конфликте темой своих и чужих, их взаимоотчуждение, готовность к взаимному насильственному подавлению, преимущественно принудительные формы урегулирования конфликтов в установках сознания и поведения с постоянно присутствующей угрозой легитимированного государством насилия.

? Использование «высших ценностей» (Святая Русь, Правда, Служение Великой России и т. д.) для оправдания насильственного вмешательства государства и его представителей в приватную сферу конфликтов, стремление «учить людей жизни» посредством принятия все новых и новых законов и правил, регламентирующих поведение.

? Чрезмерная «идейность» конфликта: самоутверждение через принижение символов (идеалов, ценностей, исторических персонажей, политических деятелей), священных, значимых для сторон конфликта.

? Иерархичность конфликта: взаимное неприятие стиля и манер поведения, знаков уровня потребления между представителями разных по статусу и доходам сословий.

? Иррациональность методов регулирования конфликтов и снижения социальной напряженности, амбивалентная архитектура сочетания реалистических и нереалистических конфликтов, их диффузия, превращение конфликта как средства в конфликт как самоцель, сознательный поиск внутренних и внешних врагов, эскалация и раздувание мнимых конфликтов.

Суммируя вышесказанное, можно констатировать, что в рамках данной модели добиться заинтересованности всех акторов конфликтного процесса в установлении общих правил игры, признания их взаимной необходимости и ценности практически невозможно.

В конфликтном взаимодействии важно не столько обозначение различий в подходах, сколько определение того, что Ю. М. Лотман называл «открытым списком разных языков, взаимно необходимых друг другу в силу неспособности каждого в отдельности выразить мир» Лотман Ю. М. Культура и взрыв. - СПб.: Семиосфера, 2000. - С.13.. Если следовать Ю. М. Лотману, политические позиции сторон конфликта должны накладываться друг на друга, по-разному отражая одно и то же, располагаться в «одной плоскости», образуя в ней внутренние границы, превращая культурные и политические антонимы в синонимы.

В контексте данных суждений отчетливо видна такая черта российской девиации конфликтного поведения, как «недоговороспособность», неумение и, главное, нежелание договариваться. «Любой партнер, - подмечает Л. Гудков, - независимо от близости или интимности отношений, значимости или даже характера связей и отношений, по сути своего социального взаимодействия выступает не как партнер… а воспринимается заведомо неполноценным, в большей или меньшей степени негативным… враждебным, агрессивным, чужим, угрожающим тебе». ^.Гудков Л. Негативная идентичность. - С. 282. Между тем отдельные правила, нормы, рутинные процедуры и практики, из которых складываются различные институты конфликторазрешения и институциональная среда конфликтов в целом, должны строиться на взаимном сдерживании «противопоставленных интересов». Дэвид Юм называл этот принцип «равенством сопротивлений», Георгий Гачев - «взаимной дополнительностью».

В этой системе координат, например, очевидно: чем более интенсифицирован политический конфликт, чем более активна политическая оппозиция, чем более развиты сети ее массовой поддержки, тем тщательнее она должна подходить к урегулированию своих отношений с властью, тем более серьезные усилия она должна предпринимать для выработки механизмов согласительных процедур, позволяющих вести торг с властью не только в неформальных, но и в институционализированных рамках. Пока же нет согласованных правил для диалога власти и «рассерженных горожан», а есть обоюдоострая символическая колкость, провоцирующая на взаимную жестокость.

В России стороны конфликта, как правило, - в том числе и путем коррекции институциональных правил - готовятся не к компромиссу, а к максимальной напряженности. Н. Луман называет это «проблемой избыточного давления», когда «разочарованных побуждают продемонстрировать, что в своих ожиданиях они придерживаются своих ожиданий спровоцировать конфликт и, по возможности, настоять на своем. К тому, кто на этом основании делается агрессивным, трудно подступиться, потому что приходится считать, что он сам по себе прав. Однако следствия могут выходить далеко за пределы повода. И то, что предусматривалось в качестве публичной поддержки и тем самым содействовало решимости ожидаемого, может стать проблемой общественного возмущения». Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. - СПб.: Наука, 2007. - С.439. Правила координации и разрешения конфликтов всякий раз разные и всякий раз устанавливаются под действием силы, механизмы согласования складываются в основном на неформальном уровне.

Всё это приводит к неизлечимой, патологически разрушительной конфликтности социума. Чем чаще в управленческих практиках встречаются жесткие силовые обертоны, чем чаще власть прибегает в своих действиях к силовым стратегиям с репрессивным окрасом (запрещение, предотвращение, уничтожение), тем более сужаются позитивные возможности конфликта. Здесь необходимо отметить и зафиксированную рядом исследователей (например, Стасисом Каливасом) закономерность: лучше других в конфликтах, в том числе и жестоких гражданских войнах, выживают те, кому удалось пощадить противника, ибо великодушие создает сильные обязательства и прерывает цикл насилия и мести. Дергугьян Г. Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе. - М.: Территория будущего, 2010. - С.303-304.

В отличие от этой парадигмы, моделирующей динамику конфликтов в закрытой системе и стремящейся максимально блокировать диалоговую составляющую, медиативная структура предполагает принцип открытости конфликта, динамичное взаимодействие в реальном снятии конфликтной оппозиционности. Коммуникативная этика - наиболее продуктивная форма конфликтного процесса - не является определяющим элементом политического сознания и конфликтной культуры России.

Размещено на Allbest.ru