"Вспомнить все", или материалы анкетных обследований как коммеративный нарратив

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Вспомнить все», или материалы анкетных обследований как коммеративный нарратив

Алла Сальникова Казань

«Зачарованные» («Charmed»), реж. Констанс М. Бёрдж, 1998-2006

Одной из проблем, традиционно стоявших и стоящих перед историками - авторами так называемых «тотальных нарративов», выстраивающих, структурирующих и линейно организующих восприятие прошлого, - является проблема тотального охвата источников. И речь здесь не идет о практически недостижимой в данном случае абсолютной тотальности. Речь идет скорее о восполнении вполне объяснимых и естественных пробелов в существующем источниковом комплексе, обусловленных как внешними по отношению к нему, так и внутренними, связанными с его саморазвитием, причинами, порождающими в конечном итоге ассиметричность и прерывность исторического нарратива.

Наличествующие в источниках как официального, так и личного (частного) происхождения информационные пробелы, так или иначе должны быть восполнены. Важнейший комплиментарный вклад в существующий источниковый корпус вносят материалы инициативного документирования - целенаправленно организованные (в том числе посредством специально разработанных вопросников-анкет) свидетельства очевидцев, позволяющие заполнить образовавшиеся предметно-тематические и содержательные информационные лакуны.

Метод опроса - как метод сбора первичной социологической информации, осуществляемый в форме анкетирования или в форме интервьюирования - является на сегодняшний день, как известно, одним из ведущих методов социологического исследования, а материалы опросов - одним из основных «источников» для социологов. Между тем, современные представления об источниковедении как особом методе гуманитарного познания, осуществляемого через фиксированные источники информации, и о самом источнике как антропологическом ориентире социогуманитарных наук предполагают наличие широких интегративных междисциплинарных связей, взаимообогащение источниковым материалом и исследовательскими методами. Да, именно социология изучает общество, прежде всего, с позиций того, что происходит в нем здесь и сейчас, ища в настоящем истоки будущих вероятностных процессов, а взгляд историка обращен в прошлое. Однако, как писала еще в конце прошлого века О.М. Медушевская, рассматривая проблему соотношения исторического и социологического метода, «действительно ли можно провести четкую грань между прошлым и настоящим? События прошлого вплетаются в живую ткань современной реальности, и трудно отделить одно от другого (...) Человеческое сознание, по новейшим исследованиям, способно воспринимать целостную картину в течение 2,9 секунды. Что касается дальнейшего, то здесь уже необходимо обращаться к источникам фиксированной информации». Таким образом, собранная социологами информация о настоящем фактически сразу же становится ни чем иным, как историческим источником в традиционном понимании этого слова.

Развитие социологии и ее методов неизмеримо расширило возможности источниковедения как научной дисциплины, и наоборот. Широко применяемый в социологии метод сбора и записи «жизненных историй» - интервью всех видов - лег в основу формирования меморатного пласта устной истории (oral history). В то же время становление биографического метода в социологии, направленного на описание исследуемой реальности с помощью материалов личного происхождения, невозможно было бы без учета достижений современного источниковедения в области анализа ego-документов.

С проблемой «нехватки» источников и необходимостью инициировать их создание пришлось столкнуться и нам в процессе реализации исследовательского проекта «Мультикультурность российского региона как (де)стабилизирующий фактор исторического развития». Проект был выполнен в 2012 - 2013 гг. преимущественно на материалах Республики Татарстан и ее столицы Казани - региона и города, где межкультурные взаимодействия исторически были весьма плотными и интенсивными. В последние годы «общим местом» достаточно большого количества специальных социогуманитарных исследований и еще большего количества публикаций в СМИ, посвященных рассмотрению множественности и разнообразию отношений инаковости на постсоветском пространстве, стало утверждение о складывании особой «татарстанской модели» межнациональных отношений, отмеченной высокой степенью толерантности, диалогичности и взаимопонимания. Если это действительно так, то у исследователя неизбежно возникает ряд вопросов, связанных с историческими корнями и предпосылками формирования этого феномена, динамикой его развития, теми факторами, которые обеспечивают его наличие сегодня и смогут обеспечить его существование в будущем, включая фактор мультикультурности указанного региона. При этом проблему инвариантности воздействия феномена мультикультурности на состояние социальной стабильности целесообразно рассматривать не только и даже не столько через описание национально-культурной политики власти, сколько через изучение межкультурных практик населения, в том числе культурных практик межэтнической кооперации, сложившихся в Казанской губернии (советской Татарии) постсоветском Татарстане на протяжении конца XIX - начала XXI вв. Собранные анкеты позволили реконструировать модель сложившегося в Татарстане «общества культурного плюрализма» в исторической динамике, показать истоки и предпосылки его формирования, выявить факторы, обеспечивающие и поддерживающие его существование, определить уровень угроз и отчасти даже выработать теоретические и практические рекомендации по их преодолению.

Первая группа вопросов (1-6) была обозначена как «персональные сведения»: фамилия, имя, отчество - по желанию; год и место рождения; образование, специальность и сфера профессиональной деятельности, и, наконец, вопросы о национальной, религиозной и поколенческой самоидентификации респондента.

Вторая группа вопросов была объединена под заголовком «Межкультурность в городском пространстве» (7-20). Сюда вошли вопросы, связанные с этнонациональным маркированием пространства Казани («Отличались ли районы города с точки зрения этнической / национальной принадлежности преобладающей части их населения? Как это отражалось в архитектуре, ландшафтном дизайне, декорировании городского пространства?»; «Насколько проявилась мультиэтничность в городской топонимике?»; «Как в городском ландшафте проявлялась мультиконфессиональность города?», «Какие знаки и символы (памятники, скульптуры, барельефы, лозунги, плакаты, элементы декора украшения зданий) свидетельствовали, утверждали и подтверждали мультиэтничность городского пространства Казани?» и др.), и вопросы, определявшие самоощущения жителей мультиэтничного города («Нравится ли Вам жить на «культурном пограничье», в мультиэтничной, мультикультурной городской среде? Или Вы предпочли бы жить в относительно «мононациональном» городе»), а также вопросы, представляющие собой оценочное или прогностическое, но основанное на персональном опыте и индивидуальных и коллективных практиках, суждение («Раньше Казань выглядела как а) мультиэтничный; б) преимущественно «русский»; в) преимущественно «татарский» город и почему?»; «в перспективе Казань будет развиваться как а) обычный, типичный постсоветский город; б) как город с отчетливо выраженным национальным / этническим колоритом; в) по типу «плавильного котла», когда произойдет сплав и в конечном итоге растворение национальных культур друг в друге?»). Завершал раздел вопрос «концептуализирующего», итогового характера: «Мультиэтничный характер Казани является позитивным или негативным фактором для ее современного состояния и последующего развития?»

Третья группа вопросов - «Межкультурность в повседневной, досуговой, праздничной практике» - была направлена на исследование процесса вписывания в межкультурную среду и формирования повседневных практик межкультурной коммуникации. Этот раздел начинался с воспоминаний о детстве («В детском саду, в школе ощущали ли Вы национальное размежевание, присутствие «других» или не обращали на это внимания? Кем были Ваши одноклассники и учителя с точки зрения их национальной принадлежности? Влияла ли их национальность на Ваше отношение к ним?»; «Кем по национальности были друзья Вашего детства? Замечали ли Вы что-то «особое», «непохожее», отличное от Вашего в их повседневных практиках, манере поведения, одежде и т.д.? Нравилось ли Вам это, хотелось ли подражать, или вызывало отторжение?»; «Где Вам прививалось толерантное отношение к живущим рядом «другим»: в семье, в школе, в СМИ, другое?»; «Как в школе осуществлялось воспитание толерантного отношения к «другим»? Успешным ли оно было? Испытывали ли Вы, будучи детьми, неприятие живущих рядом людей другой национальности? Если да, то в чем это проявлялось?») и заканчивался вопросами о практиках межкультурного общения во взрослом возрасте с родными («Есть ли примеры межнациональных / межконфессиональных браков среди Ваших родных, друзей, знакомых старшего поколения (родители, бабушки - дедушки, прабабушки - прадедушки), Вашего поколения, младшего поколения (дети, внуки)?»; «Как должны строить свой быт супруги разных национальностей и/или веры? Как воспитывать детей?»; «Задавал ли Ваш ребенок Вам вопросы о своей национальности или национальности его друзей, соседей, знакомых? В каком возрасте это случилось? Как звучали вопросы? Как Вы ответили на них?»), друзьями и знакомыми («Кто Ваши друзья по национальной, религиозной принадлежности (или отсутствию таковой? Имеют ли для Вас значение указанные факторы при выборе друзей, круга повседневного общения?»), соседями («Знаете ли Вы, кто Ваши соседи по национальной, религиозной принадлежности, откуда Вам это известно»), коллегами по работе («Каковы (были) отношения к представителям Вашей и других национальностей в Вашем трудовом коллективе? Существует/существовала ли какая-либо дискриминация или, напротив, лоббирование по национальному /этническому признаку? В чем это проявлялось?».

Полученные в результате проведенного анкетирования ego-документы оказались очень разнообразными с точки зрения их авторства и очень содержательными с точки зрения заключенной в них информации. Среди ответивших на вопросы, как уже указывалось, были люди разных поколений: самая старшая родилась в 1927 г., самые молодые в 1994 г. Естественно то, что в содержании анкет отразилась и гендерная принадлежность респондентов: женщины составили 80 % опрошенных, поскольку, по словам интервьюеров, они гораздо охотнее соглашались отвечать на вопросы. Больше девушек оказалось и среди самих студентов, выразивших желание поучаствовать в анкетировании (участие в проекте было добровольным).

Гораздо сложнее обстояло дело с религиозно-конфессиональной самоидентификацией. Согласно ответам, из 168 опрошенных православными посчитали себя 56 %, мусульманами - 24.4 %. Одна обозначила себя как протестантка, один - как буддист. Среди респондентов младшего поколения нашелся один агностик, один деист, один анимист. 6 % заявили о том, что являются атеистами; 2.4 % о том, что не принадлежат ни к одной из конфессий, хотя атеистами не являются («есть общая система представлений о Боге»; «нет конкретной религиозной принадлежности, но есть весьма абстрактная вера в сверхъестественное»; «без религиозных предпочтений»; «точной религиозной принадлежности не имею»; «не религиозна, но суеверна»). Остальные 11.2 % респондентов на этот вопрос не ответили.

Предварительно мы предполагали, что процент опрошенных без «четкой религиозной принадлежности» будет гораздо выше, в особенности когда речь шла о представителях младшего и среднего поколения. И действительно, пояснения к ответам показали, что многие респонденты свою религиозную принадлежность определяли не задумываясь, чисто автоматически, руководствуясь принадлежностью этнонациональной (русский - православный, татарин - мусульманин). Глубина религиозной веры, приверженность религиозным канонам, следование им в повседневных практиках особого значения не имела: «по религии - православные, но не слишком верующие»; «верим в ислам, но не настолько, чтобы от этого с ума сходить»; «меня крестили в несознательном возрасте, номинально я исповедую православие. Однако мне кажется, что если бы я сама выбирала веру в более старшем возрасте, то выбрала бы какую-то другую, если бы вообще стала привязывать свою веру к конкретной конфессии». Однако среди отвечавших были и люди, сделавшие свой осознанный конфессиональный выбор, обусловленный иногда откровенно политическими причинами: «являюсь дочерью татарина и русской, женой русского, приняла православие. Объясню почему. До замужества религией не интересовалась, т.к. родители были атеистами (отец - коммунист). Но когда во время перестройки Фаузия Байрамова призвала к уничтожению таких, как я (метисов и гибридов), я поняла, что мусульманкой никогда не стану... Два наших сына также православные, посещают церковные службы».

Помимо такого широкого спектра характеристик авторского происхождения анкет, они оказались очень насыщенными по своему содержанию. Ведь наряду с «полузакрытыми» (выбор из нескольких вариантов) и «закрытыми» дихотомическими вопросами («да» / «нет», «знаю» / «не знаю», «нравится» / «не нравится» и пр.), большая их часть носила «открытый» характер и предполагала развернутый ответ. В результате почти все заполненные анкеты, за редким исключением, выросли в развернутые нарративы. В среднем объем каждой из них составлял 5-6 страниц печатного текста. Отвечающие старались подробно и по возможности откровенно отвечать на поставленные вопросы. Нередко им приходилось не только вспоминать, но анализировать и размышлять, причем некоторые вопросы, по словам респондентов, были дискомфортны для них психологически (что отметили при сдаче анкет в устной беседе сами отвечающие). Вместе с тем, нельзя не учитывать и тот факт, что респонденты, заполняя анкеты, обязательно подвергали написанное самоцензуре. Представители среднего и старшего поколения, получившие анкеты от студентов, могли заполнять их анонимно или псевдонимно, и потому могли писать более откровенно. Сами студенты тоже имели такую возможность, но не были в этом заинтересованы, поскольку за каждую заполненную и принесенную анкету они получали дополнительные бонусные баллы за работу в семестре. Вполне понятно поэтому, что не все их ответы были полностью правдивы и чистосердечны. Выявить устойчивость и непротиворечивость ответов респондента помогали вопросы перекрестного и контрольного характера, когда через выяснение частных аспектов осуществлялся контроль за непротиворечивостью общей оценки.

В целом собранные анкеты подтвердили наличие той самой толерантной «татарстанской модели» межнациональных отношений, о которой говорилось выше, что явственно прослеживалось в анкетах представителей как старшего, так и среднего и - что особенно отрадно - младшего поколения казанцев. Большинство опрошенных - 87 % татар и 69.8 % русских, родившихся в 1980-е - 1990-е гг. - утвердительно ответило на вопрос о том, нравится ли им жить на «культурном пограничье», в мультиэтничной городской среде («жить в многонациональном, много культурном городе всегда интереснее, поскольку это дает больше возможностей изучить окружающий мир и служит свидетельством его многогранности» (русская), «мне нравится жить в Казани. У каждого народа, что проживает здесь, можно чему-нибудь научиться» (русская), «нравится разнообразие обычаев, традиций, привычек» (русская); «лучшее впитывается, лишнее отсеивается» (русский); «изучать культуры других наций всегда интересно» (татарка); «думаю, такое «пограничье» в некотором смысле способствует развитию толерантности среди населения... Это позволяет смотреть на «этнические» составляющие и проблемы другими глазами, исчезает «замкнутое» пространство, где у каждого своя «правда» » (татарка), и - вот оно, главное - «я уже привыкла к этому с детства и просто считаю, что так и должно быть» (татарка). 13 % татар и 7 % русских высказали нейтральное отношение к проживанию в пограничной среде («мне не доставляет дискомфорта жить в пограничной среде. Но я не могу сказать, что, переехав в мононациональную местность, буду очень скучать по здешней специфике» (русская); «мне совершенно не важно, в какой среде жить, в мультикультурной или в мононациональной» (татарка), «пока мне сложно дать ответ на этот вопрос, так как не с чем сравнивать» (татарин). У тех и у других всегда были друзья «обеих национальностей, никакого различия между ними я никогда не делала» (русская); «мои друзья различной национальности. Указанный фактор при выборе друзей для меня значения не имеет» (русская); «для меня вообще не важна национальность. Главное, чтобы человек был хороший» (русская); «я снимаю квартиру с тремя подругами, мы все вместе приехали из Нижнекамска получать высшее образование. Двое из них русские, одна татарка. Мне не важна ни национальная принадлежность, ни религиозная принадлежность при выборе друзей» (татарка); «у меня много друзей разных национальностей, и я хорошо с ними общаюсь» (татарка); «для меня абсолютно не имеют никакого значения эти факторы при выборе друзей и круга повседневного общения, ведь это наоборот способствует расширению моего кругозора, дальнейшему формированию моего мировоззрения и постановке жизненных ценностей» (мари). При этом 23.3 % русских заявили о том, что хотели бы жить в «моноэтничном» городе, подразумевая под ним, видимо, город «русский». Среди них были как приезжие из других регионов России, так и коренные казанцы. В ряде анкет лиц нетатарской национальности приводились упоминания о фактах лоббирования или дискриминации по национальному признаку, однако сами анкетируемые, по их словам, никогда ей не подвергались, а лишь «слышали» или «читали» о ней: «Часто я слышу от своих знакомых, (что) были ситуации, когда человек не знал татарского языка, или был другой национальности (не татарской), его не брали на работу»; «я часто слышу, что для того, чтобы подняться в должности, нужно быть татарином, однако сама с подобными примерами не сталкивалась»; «существует мнение, что в организациях часто отдают предпочтение татарам, нежели русским (повышение в должности, принятие на работу и т.д.)», «в Казани присутствует национальная дискриминация при приеме на работу».

Пожалуй, ключевым для характеристики практик взаимоотношений между традиционно проживавшими в Казани этно-соседями - татарами и русскими - являлся следующий ответ: «Мне интересно узнавать о жизни другой культуры, но при этом я не ощущаю себя «чужой» (русская). И действительно, в Казани и вправду сложился многовековой опыт сосуществования двух основных для этого города национальных общностей - татарской и русской, сплавленных в едином «культурном котле» и не потерявших при этом своего своеобразия. Эта мультикультурная среда окружала казанцев с момента их рождения, они сами являлись ее неотъемлемой составной частью. Именно поэтому, характеризуя Казань как «имперский “хартленд”», ряд современных исследователей проблем этнонационализма утверждают, что проживавшие здесь русские и татары (православные и мусульмане) «не были ни “друзьями”, ни “врагами”. Они были «соседями» - «иными», «другими», но редко «чужими». Место «чужого» и для многих татар и русских, как показали ответы на вопросы анкеты, заняли сегодня мигранты из стран Ближнего Зарубежья, в особенности лица «кавказской национальности». Анкеты продемонстрировали практически неприкрытую неприязнь многих из опрошенных разных поколений к этим людям, негативное отношение к их переселению в Казань: «раздражает странный непонятный язык, способность собираться большими компаниями и вести себя на территории не своего дома, как хозяева... Главное, чтобы они вели себя адекватно и как гости. А не как «короли всея Руси», чтобы работали, изучали язык, приносили пользу» (русская); «не очень хорошо отношусь, если честно. Считаю, что это может повлиять на покой граждан, привести к развалу и разного вида разгромам культур» (русский); «мне бы не хотелось, чтобы слишком много приезжих в лице тех же гастарбайтеров проживало в моем регионе. Как правило, к нам приезжают не самые образованные представители этих народов и не самые законопослушные, что негативно влияет на культурную и криминальную обстановку в обществе. К тому же зачастую они оставляют без работы местное население, так как готовы работать за гроши и не жалуются на антисанитарию» (русская); «мне не очень нравится их поведение (я имею в виду выходцев из Средней Азии и Кавказа). Произойдут изменения не в лучшую сторону» (татарка); отношение к ним «отрицательное, так как ассоциируются с бандитами» (татарка); «они наглеют почему-то» (татарка). И таких заявлений довольно много - едва ли не половина из данных ответов. Думается, что подобные проявления интолерантности обусловлены не только усилившимися эмиграционными процессами из Средней Азии и Казахстана и формированием в Республике Татарстан и ее столице относительно замкнутых национальных диаспор, не только складывающимися в результате этого новыми опытами повседневного межнационального «общежития», но и сознательной политической конъюнктурой сегодняшнего дня, когда сконструированные властью институты и практики формирования коллективных воспоминаний «транслируют индивидуальной памяти устойчивое собрание внешних стереотипов и образов».

Полученный в результате анкетирования мегатекст-самоописание представляет собой, по нашему мнению, ни что иное, как «коммеморативный нарратив» со всеми присущими ему признаками (Я. Зерубавель) - текст, увековечивающий в общественном сознании память о прошлом. Возникнув как результат и следствие «акта коммеморации» - действия, направленного на поддержание памяти о прошлом (инициированное документирование), зафиксировав процесс памятования через актуализацию образов прошлого в контексте современного видения, подвергшись нарративизации (организации перечня фактов в повествовательную форму с элементами вымысла, домысливания и мифологизации), эти тексты памяти образовали единый интертекст как диалогическую основу для обретения новых значений и смыслов. Герменевтическое прочтение и интерпретация полученных свидетельств, рефлексия над их природой и процедурами их порождения и фиксации, их анализ и верификация, ревизия языка самоописания, фокусировка на картине мира авторов текста позволила перейти от истории- памяти к истории-критике (П.Нора), создать исторический нарратив, реконструирующий образ мультикультурного города, увиденного глазами его жителей, наполненный смыслами, вложенными в него горожанами. Созданные ego-документы позволили увидеть очевидное в скрытом, явное в неявном, малое в большом и большое в малом - ведь во многом именно благодаря автобиографическим анкетным нарративам мы имели возможность проникнуть в самые «потаенные» уголки человеческой памяти о Казани как о городе яркого мультикультурного прошлого и, смеем надеяться, не менее интересного мультикультурного будущего.