Содержание и механизмы социокультурной динамики советскости

Радикальные изменения в жизни нового советского общества, приведшие к утрате прежних идентификаций, побудили к восстановлению в новых формах целостного образа мира, поиску макросоциальной солидарности, смысл которой выражали ценностно-идентификационные концепты «нового человека» ? «порядок», «справедливость», «равенство», безопасность», «стабильность», «свобода». Добровольно принимаемые на себя социальные статусы «старого революционера», «простого рабочего, всецело преданного идеям Советской власти», «честного крестьянина-труженника, нутром тяготеющего к социализму», «женщины-работницы, матери будущих строителей нового мира» свидетельствовали о позитивной идентификации с ценностями и моделями поведения нового социально-культурного типа личности - советского человека.

По словам Ю.А. Левады, «атрибут универсальной простоты принадлежит как официальному, так и массовому классически-советскому сознанию», «это доминирующее изображение человека в "зеркале" пропаганды, это существенная черта идеологического проекта человека и - самое важное - это вполне реальный феномен советского мира»¹. Ю.А. Левада выделяет три элемента распределения социально-антропологических типов, которое составляло структуру советского человека: «властвующая элита, примыкающая к ней образованная "прослойка" и "послушный им народ", то есть масса "простых" людей. В этой конструкции собственно элиту составляют первые две группы (властвующая и поддерживающая), состояние которых прежде определяли стабильность общества и ее нарушение... В советском обществе относительно устойчивого ("классического") периода стабильность обеспечивалась монополией власти, лояльностью поддерживаемого слоя, покорностью массы»².

Сознательность и стремление к культурности - эпифеномены социально-идеологического конструирования социалистической реальности советского человека. Как отмечал М. Вебер, «идеальный тип определенного общественного состояния, сконструированный посредством абстрагирования ряда характерных социальных явлений эпохи, может... представляться современникам практическим идеалом, к которому надлежит стремиться или, во всяком случае, максимой, регулирующей определенные социальные связи».

Советский идеологический дискурс настаивал на том, что возвеличивание исключительной личности было неприемлемо для марксизма-ленинизма, но он также утверждал, что революционные массы должны с течением времени породить яркую исключительную личность, героя и оптимиста: советский исследователь Г.М. Гак утверждал, что «нигде личность не пользуется таким признанием, как в СССР»¹.

Образ советского человека - «строителя социализма» требовалось эмоционально маркировать, сделав фактом индивидуального и массового сознания советской эпохи, придать ему динамизм, возвышенное настроение коммунистического оптимизма и связать это настроение с социальными и культурными задачами. «Вслед за эволюцией советской политики, - отмечал П.Н. Милюков, ? эволюционирует и тематика... "Военный коммунизм" соответствует периоду стихотворческого энтузиазма, "героического реализма" и планетарных мечтаний. НЭП есть период обращения к изображению быта и психологии, при усиленном участии чуждых советам писателей и попутчиков. Наконец, сталинское строительство социализма соответствует борьбе в среде самих пролетарских писателей за и против художественного реализма, - борьбе, сопровождающейся внесением в литературу нового, чисто партийного "заказа"». М. Горький в 1933 году писал: «Мы живем именно в счастливой стране, где быстро создаются все условия, необходимые для всяческого материального и духовного ее обогащения....Не чувствуют счастья жить и работать в этой стране только те люди, нищие духом, которые видят одни трудности ее роста и которые готовы продать душу свою за чечевичную похлебку мещанского смиренного благополучия»³.

«Насаждение» веселья и радости было важной составляющей политического курса, а в эмоциональном плане составляло его основу: радость и веселье ? новый эмоциональный мост между коллективным и индивидуальным, способ соединить работу и жизнь, наполнить буквально до краев положительной нагрузкой массовое сознание строителей нового общества. Позитивная эмоциональная доминанта сыграла центральную роль в формировании культурности советского человека, стала фундаментальной основой коллективной советской общекультурной идентичности.

Идеологический дискурс, направленный на формирование «сознательности» советского человека, сводился к воспитательным задачам: товарищескому увещеванию как главной мере воздействия на «нового человека»; исключению из партии как тягчайшей каре за проступок, не подразумевавшей физических наказаний. Для советского мировоззрения была очень важна идея возможности «перековки» человека с помощью труда и рационализации индивидуальной жизни путем включения в коллектив. По словам Б.В. Маркова, «ликующие лица и горящие глаза рабочих в картинах эпохи первых пятилеток - это не ложь, а реальный продукт синтеза христианского подвижничества... и так называемого "коммунистического отношения к труду", когда люди не просто работали, а строили светлое будущее»¹. Задача идеологии сводилась к обеспечению возможности партии «вписаться во внутренние субкультуры иных групп, управлять ими изнутри (что вовсе не исключает одновременно и внешнего воздействия), что вело к формированию функциональной структуры целого, питаемой разнообразием исторически сложившихся, возможно, разрушающих друг друга источников»².

Термин «сознательность» закрепился в советском идеологическом дискурсе после того, как занял место в диалектической паре «стихийность - сознательность», основном противопоставлении книги В.И. Ленина «Что делать?». Сознательность была принята как норма жизни каждого советского гражданина, потому что для введения этого стандарта стали опираться на внутренние, личностные резервы контроля. Сознательность как способ формирования советской личности предполагала подчинение поведения контролю сознания, просвещенного доктринальной истиной в готовности к осознанному самопожертвованию идеалам социализма. По словам B.C. Барулина, «построение социализма в России трактовалось в идеолого-герменевтическом мире как созидание истинно человеческого общества. В данном случае речь идет о своеобразной презумпции человечности, характерной для мировосприятия советского общества. Это означало, что человечность воспринималась как сущностная черта, свойственная социалистическому обществу как таковому»¹.

Рассмотрим базовую характеристику культуры советского человека в аспекте отношения личности к надличностному, идеальному - духовность советской личности, утверждавшей подлинное, реальное бытие советского типа человека.

Субстанциально культура советского человека связана с духовностью как способностью в своей деятельности сознательно или бессознательно выходить за рамки своей собственной жизни (самопожертвованием), своего собственного индивидуального существования, ставить перед собой и реализовывать цели и задачи, не связанные с поддержанием своего собственного существования, поддержанием и улучшением условий своей индивидуальной жизни (типичные пассионарии, легко возбудимые, ни во что не ставящие человеческую жизнь). Метод «проявления личности в делах» стал главным методом установления и проверки истинной идентичности коммуниста. Практика проявления себя героическими и общественно-полезными делами вошла в инструментарий специфически советских способов действия, задававших фон осмысления феноменов повседневной жизни советских людей.

Как отмечает Ш. Фицпатрик, «героическая эпоха требовала героических личностей и подвигов и прославилась ими. Согласно ницшеанской формулировке М. Горького, советский человек стал Человеком с большой буквы (у Ницше это "сверхчеловек"). Свободный от бремени рабского сознания, воспитанного эксплуатацией и лишениями в прошлом, современный герой был "большим, дерзким, сильным"»². Феномен героизма советского человека включал в себя самовоспитание, самопожертвование, самодисциплину как выражение нравственной свободы человека и господства над самим собой, борьбу со всем чуждым советскому образу жизни.

Именно такая черта неизбежно должна была выработаться у советского человека в целях цивилизационного выживания коллективной надэтническои общности советских людей в условиях внутренних этнонациональных и социально-политических конфликтов, апокалипсиса Великой Отечественной войны, идеологического давления Запада в эпоху «холодной войны». По словам С.Г. Кара-Мурзы, в годы войны «немецкие специалисты отметили важное отличие советского солдата: общую для всех готовность при гибели командира быстро и без колебаний брать на себя командование. Советская школа воспитала уверенных в себе, духовно свободных людей с широким кругозором и внутренним достоинством... Война была проверкой прочности Советского государства исходя из абсолютных критериев»¹.

Великая Отечественная война научила советских людей пониманию того, что обеспечивать выживание советской цивилизации в условиях враждебного окружения, самостоятельность и независимость общества и государства мог только приоритет общественных интересов над личностными и узкогрупповыми, сильная государственная власть, способная обеспечить проявление истинного патриотизма, мобилизовать и заставить всех членов общества подняться над интересами каждого отдельного индивида, одной социальной группы и даже интересами всего ныне живущего поколения. По словам Е.Ю. Зубковой, «война предоставила редкий шанс материализации гражданского чувства народа»; кроме того, «война пробудила в человеке способность вариативно мыслить, критически оценивать ситуацию, а не принимать все сущее как единственную данность. Именно эта способность представляла потенциальную опасность для режима...»².

Духовность представляет собой способность человека идеально осваивать мир, в том числе общественный опыт, также дистанцироваться от общества и преобразовывать его в соответствии со своими идеальными устремлениями. Духовность советского человека атрибутивно связана с интеллигентностью. «Интеллигент, - пишет К. Касьянова - это человек, имеющий концепцию культуры того общества, в котором он живет, и в силу этого обстоятельства за указанную культуру ответственный»¹. Только при этом условии интеллигент считался интеллигентом, то есть человеком, ответственным за общенациональную культуру, за будущее своего общества.

Основная функция советской интеллигенции заключалась в поддержании и воспроизводстве официальных советских ценностей, в общекультурной консолидации советских людей на основе единства коллективных представлений. По мнению Ю.А. Левады, функция интеллигенции («поддерживающей элиты») была наиболее сложной: «демонстративная или молчаливая лояльность при некоторой степени скрытого сопротивления власти могут трактоваться в прямо противоположных смыслах ("капитуляция" и "потенциал свободомыслия")». В мире советского человека интеллигенция обладала двойственным характером: она становилась активным воплощением противоречия между духовным производством как сферой, отражающей социально-политический и классовый антагонизмы (производство культурных основ идеологии и пропаганды), и сферой свободного независимого творчества. Как отмечает М. Кивинен, «вся советская культура имела тенденцию создавать разные "кулисные" зоны, находясь в которых люди могли уходить от угрозы официального божественного».

По словам П. Вайля и А. Гениса, инакомыслие интеллигенции (диссидентство) породила потребность в смене жанровых и стилевых систем общества: «Советская интеллигенция жила будущим, потом прошлым, но никогда -настоящим. Вернее, ее понимание настоящего зависело от концепции прошлого или будущего. Отсюда шло представление об идеальном характере истории, о "пластическом характере мира" (Бердяев), который можно и нужно переделать в соответствии с идеей о нем»¹.

Охарактеризованная базовая социокультурная характеристика советского человека нашла выражение в ряде конкретных черт, к которым можно отнести:

- стремление к эсхатологической вере (в будущее построение коммунизма);

- коммунизм - «религия земного Спасения», (по словам Э. Морена);

- стремление, прежде всего, к духовным ценностям, воплощенных в представлениях об истине и правде, и относительное безразличие к ценностям материальным;

- способность проявлять терпение и самопожертвование в неблагоприятных социальных условиях, в ситуациях харизматического характера и, что наиболее важно, активное отношение к самому себе как проявление духовного облика советского человека.

Эти духовные ценности и сущности не могли быть познаны отдельным человеком эмпирически в течение всего ограниченного периода его жизни, они могли быть только предметом коллективной веры и социальным архетипом.

Анализируя мифологию советской повседневности, С. Бойм отмечает, что «в российской традиции правда или, вернее, истина, к которой, по словам Набокова, трудно подобрать рифму, должна оставаться недосказанной. В этой недосказанности, на которой была основана культура последнего советского поколения, перемешалось многое - романтическое отношение к языку, особое понимание духовности, конспиративные традиции, реальная политическая ситуация советского времени».

В советском обществоведении существовала категория «социалистическая направленность», которая трактовалась как сущностная черта советского типа личности: по мнению Г.Л. Смирнова, «социалистическая направленность» складывалась из трех основных групп личностных свойств: коммунистической идейности, общественного труда как высшего смысла жизни, коллективизма¹.

Личность интерпретировалась как социальный облик каждого человека, выраженный в конкретной индивидуальной характеристике; наличие различных свойств личности неизбежно и обязательно в каждом человеке в силу его включенности в сеть общественных отношений. По словам Э.В. Ильенкова, «личность тем значительнее, чем полнее и шире представлена в ней - в ее делах, ее словах, в поступках - коллективно-всеобщая, а вовсе не сугубо индивидуальная ее неповторимость»².

Таким образом, духовность советского человека, обладавшего коммунистической сознательностью в познании доктринальнои истины, предполагала наличие квазирелигиозной коллективной веры («коммунистической идейности») в существование высших надличностных коллективистских ценностей и сущностей. По словам А.Г. Вишневского, «апофеоз коллективизма ("общие даже слезы из глаз") не позволяет разглядеть отдельного человека».

Проанализируем базовую характеристика культуры советского человека в аспекте отношения личности к обществу и межличностных отношений - ценности коллективизма в самосознании и образе жизни советских людей, коллективистскую надэтническую солидарность.

Как отмечал Э. Дюркгейм, «в нас есть два сознания: одно содержит только состояния, свойственные лично каждому из нас и характеризующие нас, между тем как состояния, обнимаемые вторым, общи всей группе. Первое представляет и устанавливает только нашу индивидуальную личность, второе представляет коллективный тип и, следовательно, общество... Но эти два сознания, хотя и различные, связаны друг с другом, имея для обоих себя только один-единственный субстрат. Они, следовательно, солидарны. Отсюда возникает своеобразная солидарность, которая, возникнув из сходств, связывает индивида прямо с обществом»¹.

Будучи обозначением базовой единицы советского общества, наиболее распространенной и обыденной формы организации жизни советских людей -группа сотрудников на каком-либо предприятии или учреждении, термин «коллектив» описывал стабильную совокупность советских людей, объединенных общими возвышенными целями организации и воспроизводства советской надэтнической общности.

Коллективистская идентичность опиралась на ряд разделяемых всеми советскими людьми ценностных принципов, которые объединяли надэтническую общность советских людей:

- товарищество является главной ценностью во взаимоотношениях советских людей;

- «жизнь» коллектива выше любых других ценностей;

- закон коллектива обязателен для всех;

- социалистическое общество тем сильнее, чем выше благосостояние советских граждан;

- государство тем сильнее, чем строже соблюдаются в нем права советского человека.

По словам О.В. Хархордина, «коллектив был специфически-советским, а не универсально-человеческим феноменом... Коллектив стал казаться нам универсальной формой организации человеческой жизни в любом обществе только после долгой и продолжительной борьбы за введение и закрепление этой формы организации группы на каждом советском предприятии, в каждой школе, в каждой конторе»².

Коллективизация как глубокое революционное преобразование страны повлияла на всю экономику в целом, на социальную структуру общества, демографические процессы, урбанизацию; причина провала коллективизации экономики заключалась в «несоответствии социально-инженерного проекта социально-культурным характеристикам человека». По словам М. Кивинена, «коллективность жаждет жертв, не предлагая взамен каких-либо удовольствий. Жертвы, принесенные на алтарь войны и хаоса, были столь велики, что трудно отрицать их святость»¹.

Советская идеология связывала с коллективизмом как важным нравственным принципом повседневной жизни советского человека альтруизм, товарищество, дружбу, демократичность. «Безусловное доверие, - отмечает О.В. Хархордин, - а также возможность облегчить душу в излиянии другу и всегда получить поддержку - эти две черты делали дружбу советских людей несколько отличной от ценности дружбы в западноевропейской культуре»².

В семье, на работе, в партии - повсюду советский человек должен был проявлять коллективизм и самодисциплину. Движение за полную коллективизацию жизни достигло своего апогея при создании «бытовых коллективов», члены которых пытались коллективизировать свою частную жизнь, все стороны которой обобществлялись бытовой коммуной (официальной идеологией такой «ограниченный» коллективизм рассматривался как «перегиб»). А.А. Зиновьев, исследуя «интимную жизнь коллектива» и роль иерархии в коллективе, определяет коллектив в качестве «сложного коммунального индивида»: «Коммуна берет людей целиком и полностью, выжимает все их телесные и душевные соки и выбрасывает потом в частную и уличную жизнь измотанными, опустошенными, злобными, скучными и серыми существами... Коллектив намечает человека определенного типа в качестве будущей жертвы, и, приобщая его к коллективу, он делает это так, что в качестве неизбежного следствия имеет место выталкивание жертвы на роль врага»³.

Советская идеология и официальная культура акцентировали внимание на появлении уникального цивилизационного явления - коллектива советских людей, монолитного союза строителей коммунизма, знаменующего «победу социализма» в Советском Союзе: предполагалось, что после уничтожения враждебных классов, весь СССР, все граждане советской страны приобрели свойство гомогенного коллективного сообщества, наделенного коммунистической сознательностью. Советские работники называли себя коллективом, потому что «на заводе, в коллективе, каждый из нас становится человеком в лучшем смысле этого слова - советским человеком»¹.

Советский коллектив, таким образом, был закреплен как институциональная форма человеческой интеракции во всех сферах советской жизни, превратился в незаметный фон повседневной жизни, наделенный качеством всеобщей очевидности и данности. А.В. Петровский, разработавший синтезирующую концепцию коллектива в советском обществоведении, определил его следующим образом: это «группа, где межличностные отношения опосредуются общественно-ценным и личностно значимым содержанием совместной деятельности».

Анализируя глубокую внутреннюю личностную идентификацию советского человека с коллективными целями, исследователи выявили специфически советский тип индивидуального поведения - когда человек преследует групповые цели в отсутствие группового давления или ожидаемого вознаграждения, который был провозглашен как ярчайший пример поведения нового советского человека, не попадавшего в рамки дилеммы «конформизм или автономия?» и идентифицировавшего себя через принятие коллективистских ценностей³.

Возможность социалистического коллективизма содержится в интеллектуальных концептах и идеологии как таковой, в политической организации и доктрине; но актуализируется коллективизм в привычных, рутинизированных и ритуализированных интенциональных состояниях сознания индивидов, которые проявляются в чувстве реальности, в самокатегоризации советским человеком себя как «Я», то есть в советской идентичности, и специфическом образе жизни. По мнению С.Г. Кара-Мурзы, «культура коллективизма, обычная для России, нисколько не подавляла стадный биологический инстинкт человека...»¹.

Определение смысла и содержания понятия «советский образ жизни», осуществляемое с позиций марксистско-ленинской методологии, рассматривалось в двух основных планах:

В историческом плане, когда формирование образа жизни выступало как процесс и результат изменения определенного способа человеческой деятельности, в ходе которого происходит ломка привычного, устоявшегося уклада жизни и возникает новая структура отношений и ценностей.

В системном плане, когда образ жизни рассматривался как элемент функционирования и развития общественной системы на уровне групповой и индивидуальной жизни людей. Этот подход позволял раскрыть диалектику взаимодействия всеобщего и единичного в общественной жизнедеятельности советского социального организма².

При этом подчеркивалось, что определение категории «социалистический образ жизни» могло использоваться в специальных исследованиях под различным углом зрения и с разной степенью полноты, но при обязательном условии сохранения видовой сущности изучаемого феномена.

Единодушие советских исследователей в обозначении основных параметров и показателей образа жизни - характер и содержание трудовой деятельности, жизненный уровень, способ распределения рабочего и свободного времени, уровень культуры и отношение к духовным ценностям - обусловлено спецификой методологических и идеологических возможностей решения теоретической проблемы социокультурной идентификации советского человека.

Идеологическое значение темы образа жизни советских людей в общественной науке стимулировалось, во-первых, соревнованием противоположных социально-экономических систем (социалистической и капиталистической), затрагивающим непосредственно сферу образа жизни советского человека; во-вторых, увеличением возможностей трансляции внешних форм культуры, быта и стереотипов поведения. По словам В.И. Толстых, «в рекламировании ценностей и образцов капиталистического, прежде всего американского, образа жизни буржуазная пропаганда использует различные средства манипулирования общественной и индивидуальной психологии людей, спекулируя на особой восприимчивости обыденного сознания к внешней, показной стороне повседневной жизни (потребительскому стандарту, моде, манерам поведения и т.п.)»¹. Социально-антропологическое значение изучаемого феномена образа жизни советских людей приобретало практическую актуальность в вопросах идеологической борьбы.

Расхождения во взглядах советских исследователей по поводу трактовки основных параметров категории «образ жизни» имели эпизодический характер и были обусловлены в первую очередь различием подходов - философского, социологического, психологического, культурологического, которые фиксировали разные аспекты проблемы. Философский подход связывался с экспликацией реального содержания образа жизни советского человека:

1) способ воспроизведения и удовлетворения социальных потребностей (А.Г. Здравомыслов);

2) составная часть общественно-экономического уклада, его отражения в социально-политической и духовной сферах жизни (В.Г. Синицын);

3) совокупность различных форм повседневного поведения личности и группы (Л.А. Гордон);

4) типичные формы жизнедеятельности людей, условия труда и быта, характер человеческих взаимоотношений (Г.Е. Глезерман).

Проблематика повседневной жизнедеятельности советских людей и институционализации советского образа жизни непосредственно связана с вопросом о том, как в действительности складывалась надэтническая гражданская идентичность советского человека в зависимости от наличных конкретных обстоятельств, которые формировались в ходе истории советского государства. По мнению М. Кивинена, «отсутствие гражданского общества было вполне осязаемым фактом советской повседневности», ибо «перестройка началась с признания того, что в обществе существует плюрализм конфликтующих интересов»¹.

Р.А. Даль выделяет четыре критерия степени вовлечения в деятельность по управлению политической системой: интерес гражданина к происходящим событиям; озабоченность, то есть осознание гражданином степени важности политического решения; информированность - степень осведомленности гражданина в области политической жизни; активность - степень прямого участия гражданина в осуществлении политики. Использование советской властью элементов опоры на широкие социальные интересы, рационализация гражданского дискурса и континуальность коммунистической идеологии соответствовали потребностям прагматизации отношений власти и общества, стимулировав советскую гражданскую идентичность.

Отмечая гражданское единодушие («несомненное свидетельство едва ли не безграничного оптимизма советских людей, их более чем уверенного взгляда на собственное и всего человечества будущее»), достаточно высокий уровень информированности советских людей относительно проблем войны и мира (при сохранении идеологических стереотипов и языковых штампов, говорящем о высокой мере зависимости людей от текстов официальной политики и пропаганды), а также внимание советских граждан к внешней политике и международной жизни, Б.А. Грушин пишет, «что среди факторов, объясняющих природу обсуждаемого интереса, бесспорно, присутствовала и живая кровоточащая память о минувшей войне - память людей всех поколений, лично испытавших неутешное горе»¹.

Важным идеологическим фактором институционализации общегражданской идентичности были пропагандистские тексты, активно утверждавшие идеи возможности мирного сосуществования двух систем, превосходства советской военной мощи над американской, тем самым формировавшие всеобщий оптимизм и конформизм советских людей. По словам С. Московичи, «толпы консервативны, несмотря на их революционный образ действий. Они всегда кончают восстановлением того, что они низвергали, так как для них, как и для всех, находящихся в состоянии гипноза, прошлое гораздо более значимо, чем настоящее»².

Таким образом, советский коллективизм, предполагавший главным регулятором взаимоотношений между людьми идеально-типические нормы и принципы, требовал «бинарного» регулирования всех сфер жизни с помощью сознательной самодисциплины советских людей и государственных институций; специфика регулирования состояла в том, что ослабление институционально-идеологического давления со стороны государства вело к расшатыванию самодисциплины при внешнем сохранении советского образа жизни.

Всестороннее исследование проблемы существования человека, когда термин «образ жизни» приобрел в марксистско-ленинском обществоведении статус объекта теоретического анализа, предполагало определение этого термина в системе категорий историко-материалистического учения об обществе. При этом учитывалась зависимость теоретической интерпретации образа жизни от состояния и характера социальной действительности. В качестве основополагающих факторов определения советского образа жизни обществоведы выделяли, в первую очередь, трудовую деятельность, отношение человека к труду и связанные с общим делом построения коммунистического общества братские межнациональные отношения - надэтническую идентификацию. По мнению В.И. Толстых, первостепенное значение трудовой деятельности в характеристике социалистического образа жизни вытекает из «гуманистической природы коммунизма, который в освобождении труда видит важнейшее условие свободной индивидуальности»¹.

Большинство советских исследователей оперировали понятиями «социалистический образ жизни» и «буржуазный образ жизни», сопоставляя две противостоящие друг другу социокультурные системы: «Реальность, фиксируемая понятием "образ жизни", не просто дополняет или иллюстрирует новыми характеристиками, сведениями, примерами особенность данной общественно-экономической формации, но представляет собой воплощенное выражение определенной формы общественного бытия людей....Образ жизни, формируемый социалистической действительностью в соответствии с идеалом коммунизма, в корне отличается от антигуманной модели образа жизни людей в "технотронной" цивилизации уже потому, что он связан с созданием общества, где развитие и функционирование технико-экономической системы определяется не экономическими, а собственно гуманистическими целями; богатство человеческой жизни измеряется возможностями для всестороннего развития каждой личности; коллективистская природа общественных отношений обусловливает подлинно человеческий (общественный) способ "воспроизводства" и удовлетворения потребностей личности».

В советском обществоведении сопоставление социалистического и буржуазного образов жизни имело важное теоретическое и идеологическое значение. Рассмотрение сущности «двух противоположных общественных укладов» давало советским исследователям возможность раскрыть их собственно философско-антропологическую специфику и цивилизационную природу: понятие «образ жизни» охватывало все основные сферы жизнедеятельности советского человека - труд, быт, материальную и духовную культуру, общественную и гражданскую деятельность.

Идея о неизбежности появления новой цивилизации новых людей составляла важный итоговый вывод теории научного социализма, где утверждение коммунистических общественных отношений, нового коммунистического образа жизни - «высшей формы человеческого общежития» рассматривалось как конец «предыстории» (Ф. Энгельс) и начало «подлинной истории» человеческого развития.

Итак, образ жизни советского человека явился результатом формирования «нового человека», человека коммунистической формации с определенными идеальными маркерами социальной жизни - творческим отношением к труду, представлениями о культурности, социальной активностью, политической сознательностью, пониманием целей и задач общественного производства и всей жизни. Именно эти качественные характеристики являлись неотъемлемыми чертами духовности пролетариата, присущими «коммунистическому идеалу человека будущего». По словам А. Турена, «историчность осуществляется только частью общества, способной освободиться от принудительных норм порядка... Правящий класс - это особая социальная группа, берущая на себя груз историчности, особое действующее лицо, которое оказывает самое общее воздействие на функционирование и трансформацию общества».

Таким образом, исторические, социокультурные и идеологические условия существования и развития советской надэтнической общности и советского государства с неизбежностью выработали у советского человека понимание коллективной деятельности как деятельности на благо других представителей ныне живущего и будущего поколений людей, служения идее, народу и государству. Это предполагало оценку полезности и результатов общественно-полезного труда, в первую очередь, коллективом, и относительную сдержанность к индивидуальному вознаграждению за свой труд, что способствовало, в свою очередь, выработке у советского человека элементов уравнительности в понимании справедливости.

В основу социально-экономической системы в Советском Союзе был положен принцип «от каждого - по способностям, каждому - по труду». Соответствие меры труда и меры потребления должны были снять отчуждение человека от продуктов своего труда, и, благодаря уничтожению классовых перегородок и эксплуатации, - отчуждение человека от человека. Превращение социальной справедливости из регулятивного принципа отношений человека и общества в принцип построения общественной системы в целом, в принцип институционализации советской идентичности признавалось в качестве важнейшей тенденции социализма; социальная справедливость должна была воплощать в себе «обусловленное требованиями общественного развития диалектическое сочетание элементов равенства и неравенства»¹.

Ф. Конт отмечает, что для создания «состояния "организационного хаоса"», идеологического «запутывания», «советские руководители надолго лишили людей способности отличать возможное от реального, случайное от сознательного акта». Реально существовавшая в СССР система социальных неравенств была обусловлена господствующей идеологией, самим характером социальных отношений и политических институтов. В высшую по престижности группу входила партийно-государственная элита. Второе и третье места по уровню материальных благ и привилегий делили высший слой интеллигенции, состоящий из ученых и деятелей искусства, и «рабочая аристократия» (передовики, ударники), имевшие высокий престиж в обществе.

Между партийной элитой и последующими двумя в иерархии группами существовала дистанция. Членство в этих группах было связано с позицией конформизма как соответствия нормативным политическим и идеологическим экспектациям. Ориентация на достигаемый статус предполагала идеологическую лояльность, приносившую позитивные санкции в форме различного рода и уровня привилегий. Ю.А. Левада пишет об «иерархическом эгалитаризме» советского человека, когда отвергалось то неравенство, которое не соответствовало принятой иерархии: «незаслуженные» привилегии и «нетрудовые» доходы¹.

Связывая между собой перечисленные выше базовые характеристики культуры советского человека, можно сформулировать его сущность как постоянное стремление к выходу за рамки существующих, ограничивающих свободное развитие человека обстоятельств на основе единства воли и действий всех людей и поколений, как противоречие между нацеленностью на коллективное развитие надэтнической надличностной общности и необходимостью ради достижения этой цели ограничивать индивидуальную свободу. К. Клакхон противопоставляет традиционные черты русского характера и «идеологически навязанные» особенности советского типа личности: тип традиционной русской личности - теплый, экспансивный, отзывчивый, обладающий личностной лояльностью (идентификацией с первичной группой), основанный на «зависимой пассивности»; идеальный тип советской личности - формальный, контролируемый, упорядочиваемый, обладающий безличностной лояльностью к вышестоящим, основанный на «практической активности»².

По словам А.В. Бузгалина, «для "человека советского" было типично острое внутреннее противоречие. Один полюс последнего - всесторонняя зависимость такого человека от авторитарной системы (зависимость в труде, в распределении, в социально-политической жизни, в идеологии). Другой полюс - положение этого "человека советского" как действительного творца нового общества, созидателя новой экономики, как настоящего энтузиаста. И если первая сторона была характерна практически для всех граждан нашей страны, то вторая лишь пробивалась к жизни через завесу авторитаризма и конформизма, но являлась важным и значительным компонентом реальной общественной и духовной жизни нашего прошлого». «Исторический опыт "реального социализма" в СССР, - отмечает И.К. Пантин, - а затем крах коммунистических порядков и государства продемонстрировали..., что проблема обретения свободы не сводится к созданию объективных условий или возможностей для самоопределения индивида. Необходимо еще интериоризировать эти условия и возможности и научиться их использовать»².

И.Р. Шафаревич отмечает, что составные классические элементы социалистического идеала - «уничтожение частной собственности, уничтожение семьи и равенство» - могут быть выведены из принципа «подавления индивидуальности». Это положение не соответствует выводам советского обществоведа Г.М. Гака, который утверждал, что «индивидуальность» советской личности проявляется в четырех типах отношений: в степени развития общечеловеческих способностей, в особенностях характера и темперамента, в наличии индивидуального мнения и в индивидуальном вкусе⁴.

Социокультурная доминанта советского человека была связана, с одной стороны, с ценностями коллективизма, социального равенства и патерналистскими установками по отношению к государству; с другой стороны, советский человек был ориентирован на ценности автономии, самореализации и личной свободы. В реальности советский человек имел способ проявлять собственную индивидуальность через высокие показатели в профессиональной сфере и неформальное приобретение индивидуального творческого стиля. «Индивидуальные стили тоталитарной культуры, - пишет Е.Н. Устюгова, - во многом сходны с индивидуальными стилями универсалистской культуры, ибо им принадлежит функция истолкования, конкретной разработки и воплощения общего стилевого проекта. Таким образом, индивидуальный стиль оказывается вторичной формой, дополняющей "большой" коллективный стиль. Эта стилевая картина выявляет внутренние процессы социальной и культурной реальности, фиксируя положение личности, соотношение личностных притязаний и коллективных ожиданий и, таким образом, характеризует содержание и формы выражения субъектности данного типа. Наличие большого стиля в тоталитарной культуре говорит не о целостности, а о псевдоцелостности ее субъекта. Органичного социокультурного субъекта не существовало, хотя многие члены этого сообщества оценивали себя так»¹. По мнению А.А. Зиновьева, «если ты обладал какими-то полезными для общества способностями, хорошо учился и добросовестно работал, ты большую карьеру не сделал бы, но на достаточно высокий уровень поднялся бы без всяких карьеристских усилий».

Формально социалистический коллективизм оставался официальной идеологемой, навязываемой властью институциональной нормой отношений между людьми. В позднесоветский период, как и другие официальные ценности, коллективизм приобрел, прежде всего, социально приписываемый характер: советский человек скорее демонстрировал свою коллективистскую ориентацию (главным образом в ситуациях, когда находился под институциональным контролем), нежели ощущал ее личностной ценностью, несмотря на усиленную пропаганду самовоспитания советского человека. «Привычная "соборная", "винтичная" дисциплина, - пишет А.Г. Вишневский, - теперь все чаще воспринималась как помеха, вызывала протест и сопротивление. Остановить вызревание "нового человека", который шел на смену как прежнему соборному, так и промежуточному Homo Soveticus'y было уже невозможно... Советское общество все больше забывало свои старые "соборные" черты и превращалось в общество автономных индивидов»³. Коллективизм постепенно утратил присущие ему героико-революционные и харизматические коннотации, однако это не означало, что советский коллективизм перестал играть значимую роль в массовой и индивидуальной психологии советского человека.

Важно подчеркнуть, что духовность как одна из базовых характеристик надэтнической культуры советского человека включала важную способность относительно бесконфликтно уживаться с этническими культурами, их идеями и системами ценностей. Для обустройства и защиты границ советского государства нельзя было обойтись без сотрудничества со всеми живущими на территории советского государства народами. В СССР основным социокультурным институтом, управлявшим надэтническим ценностно-нормативным комплексом, была идеология, а макросоциальная надэтническая идентичность советского человека - основой социально-политической дихотомии «социалистический образ жизни - буржуазный образ жизни», исключавшей этнокультурный и расовый компонент, который, по мнению Г.С. Коммагера и Р. Уильямса, являлся базовой американской ценностью: «Еще нигде на планете природа не была столь богатой и столь плодородной, и ее богатства доступны всем, кто имеет предприимчивость завладеть ими и счастье быть белым» (Г.С. Коммагер)¹.

Советский человек в условиях тесного социокультурного взаимодействия с другими этносами, проживающими на территории СССР, надэтнической структуры этнокультурной деятельности и специфики советской нации-согражданства не принял идеологию этнонации, сущность которой заключается в стремлении к консолидации по этническому признаку. По мнению В.Ш. Нахушева, «пренебрежение межнациональными различиями и противоречиями, нежелание своевременного разрешения последних стали одной из причин распада Советского Союза. Если бы существовал эффективный механизм разрешения межнациональных, межреспубликанских противоречий и учета волеизъявления народов СССР, распад республик удалось бы избежать. Можно было бы, вероятно, на месте Союза Советских Социалистических Республик построить Союз демократических республик, сохраняя экономический, культурный и геополитический потенциал, накопленный народами, но поскольку волюнтаризму политической элиты многонациональной страны с самого начала практически ничего не противостояло, то ничто и не смогло воспрепятствовать ее очередному разрушительному волюнтаризму».

Проанализированные сущностные характеристики советского человека -духовность и коллективистская надэтническая солидарность - проявлялись в полной мере в чрезвычайных обстоятельствах (когда имелась явная угроза существованию советского народа и СССР как независимого государства) и при активных действиях по мобилизации общества общепризнанными и авторитетными силами, нивелировавшими индивидуальную свободу - единой советской культурой и коммунистической государственно-партийной властью. По словам С.Г. Кара-Мурзы, «в ответ на солидарность с государством... принципом государственной политики было сделано постоянное, хотя бы и скромное, улучшение благосостояния населения... Именно тогда возникли закрепленные в государственной идеологии (и в то время укреплявшие государство) специфические стереотипы советского массового сознания: уверенность в завтрашнем дне и убеждение, что жизнь может только улучшаться»².

Таким образом, рассмотренная проблема сущности советского человека как социально-культурного типа личности заключается в глубинном внутреннем противоречии между индивидуальным самосознанием, социальным и культурным творчеством, энтузиазмом, самосовершенствованием, романтической верой в будущее, оптимизмом, взаимопомощью, уходом от денежного и товарного фетишизма, с одной стороны, и коллективистской идентичностью, подчинением системе в обмен на социальные гарантии, конформизмом, «страхом объективности в понимании общественной жизни» (по словам А.А. Зиновьева), социальной пассивностью и подавлением личной свободы, с другой стороны.

3. Советская идентичность в современной социокультурной ситуации

советскость социокультурный идентичность

Нарушения в трансляции идентичности, порождающие массовые ценностно-идентификационные движения, приводят к сменам социокультурных доминант. В ситуации разрушения советского социокультурного и идеологического пространства российским гражданам вновь пришлось ставить перед собой острый вопрос об имманентной макросоциальной и личностной идентичности. «Советский Союз, - отмечает М. Кивинен, - был проектом немалого масштаба, ставившим целью построить определенный образ жизни. Это была настоящая революция. Его непреднамеренные последствия подчеркивают ограничения и противоречия, содержащиеся в первоначальных планах. От этого проекта нельзя отмахнуться как от досадной осечки, но нельзя в свете случившегося создавать новый социалистический или марксистский проект на старом фундаменте»¹.

Для сохранения набора базовых макросоциальных идентичностей общество нуждается в сохранении, поддержании в функциональном состоянии и развитии духовной свободы, макросоциальных структур самосознания человека (государство, этнос, религия, нация), культуры. «Культура, - пишет B.C. Библер, - есть форма одновременного бытия и общения людей различных - прошлых, настоящих и будущих - культур, форма диалога и взаимопорождения этих культур Культура - это форма детерминации индивида в горизонте личности, форма само детерминации нашей жизни, сознания, мышления: то есть культура - это форма свободного решения и перерешения своей судьбы в сознании ее исторической и всеобщей ответственности».

По словам А.С. Ахиезера, «современная российская история вплотную столкнула две парадигмы развития: западную, формационную, унифицируютую и цивилизационную, связанную с сохранением творческого многообразия... Бросается в глаза тенденция варваризации постсоветского пространства. С одной стороны, одичание повседневности - ухудшение моральной статистики, порча нравов, экономическое, социальное, духовное запустение. С другой ? варваризация политики, усиление этноцентричных импульсов, тенденция к трайбалистскому мышлению, племенному сепаратизму, вождизму, отступлению права перед силой. Закономерность довольно четкая: чем сильнее дистанцированность от России, а внутри - от федерального центра, тем явственнее провал в доиндустриальную, догородскую, додемократическую архаику. В этом - парадокс постсоветского национализма: национализм "окраин" сначала выдавал себя за движение за демократическую автономию, против тоталитарного централизма. Когда же разрыв советского пространства осуществился, раскрылся подвох истории: большинство населяющих страну народов ощутили себя отброшенными далеко назад»¹.

Пользуясь терминологией Р. Барта, советскую идентичность в современной социокультурной ситуации можно определить как «парадигматическое сознание», которое «есть сознание формальное: оно видит означающее как бы в профиль, видит его связь с другими виртуальными означающими, на которое оно похоже и от которых в то же время отлично; оно совсем или почти совсем не видит знак в его глубинном измерении, зато видит его в перспективе; вот почему динамика такого видения - это динамика запроса: знак запрашивается из некоторого закрытого, упорядоченного множества, и этот запрос есть высший акт означивания...»; макросоциальная идентичность советского человека являлась «символическим сознанием», которое «есть отказ от формы: в знаке его интересует означаемое; означающее для него всегда производно». Советская идентичность как «символическое сознание» объединяла надэтническую общность советских людей (означаемое) с образцами коммунистической идеологии и коллективистской культуры (означающее).

По словам А.А. Зиновьева, «словом "совок" сейчас называют представителей поколений, которые сформировались и прожили более или менее значительную часть жизни в советский период. Употребляя это слово, употребляющие его тем самым выражают презрение к советской эпохе и к порожденным ее людям... Мы образовывали человеческий фундамент советского общества... Основа советского общества позволяла многим миллионам людей жить достойно. Это определяло высокий уровень самосознания советского человека-совка... Сейчас все то, что было достигнуто в советский период для миллионов таких совков, как я, потеряло всякую ценность и вообще оказалось ненужным. Это самая большая потеря русского народа за всю его историю. Потеря трагическая, катастрофическая. Произошла переоценка ценностей»¹.

Человек, воспитанный единой советской культурой и идентифицировавший себя в качестве представителя общего социального организма, с распадом системы оказался в мировоззренческой «растерянности»: втянутый в водоворот повседневности выживания, человек в постсоветской России уже не рассуждает о большой политике и культуре, жизнь не дает ему возможности остановиться, чтобы объективно проанализировать историю жизни предшественников, сопоставить ее с сегодняшними социальными и культурными ценностями, рационально взглянуть на свое будущее, чтобы не оставаться далее пассивным участником истории человечества. По словам Б.В. Маркова, «для того, чтобы создать новое и даже сломать старое общество, необходимо знать их устройство. Сведение прошлого режима к тоталитарной идеологии, расцениваемой как ложное сознание, является сильным упрощением».

Самыми яркими симптомами ценностно-идентификационного кризиса современного российского общества являются пассивность и зависимость, которые все более усиливаются вследствие доминирующей социальной политики и отсутствия гражданского общества. «У сегодняшнего россиянина, - пишет И.К. Пантин, - великое множество проблем, с которыми он еще не в силах справиться. Но, думается, главное сейчас для нашей страны - это проблема свободы, права (и умения) человека действовать по своему усмотрению. Как бы слабо ни ощущал "средний человек" ее важность, без формирования глубинного чувства личной ответственности и самостоятельности, без осознания свободы как морального долга и укоренения ее во внутреннем мире индивида у российского общества не может быть приличного будущего, даже если оно в конце концов справится с экономическим кризисом... Осознание свободы как ценности, хотя и минимально выраженное, уже возникает в широких слоях российского общества. И пусть нужда забивает ростки нравственной самостоятельности, все равно россияне сегодня чувствуют себя психологически более свободными, чем тогда, когда они жили при господстве "партии-государства"»¹.

В постсоветский период «патерналистская структура становится объектом патерналистской же критики....Причем значительная часть критики в адрес партийно-государственных структур и в "диссидентский", и в "перестроечный" период также ограничивалась патерналистскими рамками. Образ "отеческого государства" - едва ли не наиболее инерционный компонент советского социального сознания»².

Ю.В. Арутюнян отмечает: «Происходившая или происшедшая деидеологизация культуры имеет как бы два аспекта: "внешний" и "внутренний". Внешний аспект ее связан с отказом от противостояния капиталистическому миру, "западной" культуре, а "внутренний" - с уходом от исторически уже традиционного в массовом сознании "советского" восприятия политических авторитетов и ценностей»; переворот в идентичности был обозначен: «заметным спадом провоенных, "оборонных" настроений», «ослаблением влияния "земной" религии - марксизма-ленинизма, ее "богов" и "апостолов"», «исключением КПСС как института "идентификации на общегосударственном уровне"».