Гражданственность и гражданская активность

Гражданственность и гражданская активность

Среди многих понятий, которые античный мир оставил нам в наследство, понятию "гражданин" по праву принадлежит одно из самых значительных мест в нашей жизни. А целые века последующие за этим интереснейшим периодом человеческой истории можно смело назвать процессом постижения смысла данного понятия и освоения всего связанного с ним комплекса отношений. В античном мире словом "гражданин" (греч. polites; лат. civis), называлось лицо, наделенное совокупностью политических и иных прав и обязанностей в соответствии с греческими и римскими законами. Понятно, что таковыми могли быть лишь свободные люди. Но при этом, существовали и ограничения по социальному положению и полу, вероисповеданию и т.д.

Исчезнув в потемках раннего средневековья, многие столетия спустя, затребованное набиравшим силу капиталистическим способом производства и связанным с ним отношениями, это гордое слово засияло на знаменах Великой французской революции и начало свое трудное, но победное шествие по миру. В своей сегодняшней интерпретации оно означает субъекта, члена политического сообщества, имеющего права и обязанности, связанные с членством в нем. Вместе с тем, граждане (или коллективы) являются и субъектами непосредственной демократии, как активные элементы, которые путем непосредственного властного изъявления осуществляют государственную или публичную власть. В идеале, гражданские права-- права по закону, даны всем гражданам данного национального сообщества, хотя в национальных законодательствах имеется множество исключений и цензов. Причем, это понятие предусматривает, прежде всего, правовую связь человека, как физического лица, с конкретным государством. Его права и обязанности определяются внутренним законодательством страны: конституцией, законом о гражданстве и другими правовыми актами, но также и нормами международного права, которое в ряде спорных случаев, как отмечено в Конституции РФ, приоритетно по отношению к национальному законодательству.

Применительно к личности и социальным группам в их повседневной жизни, данное понятие находит выражение, прежде всего, в терминах "гражданское сознание" и "гражданское поведение" в первом случае, имеется в виду некая особая форма индивидуального группового и массового сознания, специфически, в виде понятий и образов, закрепленная в определенных стереотипах, воздействующих на образ мысли человека (сообщества людей -- граждан государства) и на характер принимаемых им решений. Во втором же, речь идет об устойчивых стереотипах поведения, увязанных с понятием гражданства и проистекающих из характера гражданского сознания.

Гражданское сознание и поведение формируются в процессе социализации. Более того, они являются производными от воспитания и образования, которые, в свою очередь, также зависят от множества факторов: уровня развития государства и общества и господствующих экономических и политических отношений, от специфики функционирующих социальных общностей и институтов, от степени влияния лидирующих групп, взаимосвязи с мировым сообществом и т.д.

Таким образом, наиболее существенной и определяющей является связь "личность-государство". Хотя есть и еще один компонент, существенно влияющий на характер данной связи, а именно общество". Однако, это понятие играет весьма специфическую роль. Оно не равнорасположено в воображаемом континууме "личность -- общество-- государство". К тому же у общества, строго говоря, нет граждан, а есть только члены, которые, хотя и руководствуются в своем гражданском сознании и поведении существующими законами и нормами, но в значительно большей степени действуют на основе моральных и идеологических норм, традиций и представлений, имеющих, к тому же, преимущественно групповой характер.

Во многом это обстоятельство определяет специфику ''гражданского общества" как совокупности неполитических отношений: экономических, социальных, нравственных, религиозных, национальных и т.д., в рамках которых осуществляется самопроявление свободных граждан и добровольно сформировавшихся ассоциаций и организаций, огражденных соответствующими законами от прямого вмешательства и произвольной регламентации их деятельности со стороны государственной власти.

Вероятно, следует заметить, что зачатки гражданского общества прослеживаются в истории России еще в раннем средневековье в деятельности таких институтов, как народное вече, сходы, соборы и т.д. То же самое можно видеть и в истории многих других государств (например, возникновение и утверждение Магдебургского права, под действие которого попала часть русских земель -- Новгород, Псков, также часть Малой и Белой Руси). Однако, вследствие специфики-развития России, все эти формы угасли, в то время как на Западе стали базой развития гражданского общества, демократии в целом.

Таким образом, применительно к российской ветви развития некого общества можно выделить несколько важнейших этапов каждый из которых можно было бы назвать нереализованным шансом развития в сторону демократии и гражданского общества. Первый _ - как уже говорилось, в раннем средневековье, когда наметились тенденции установления прочных связей с Западом, нашедшие отражение в политике киевских князей, особенно Владимира Мономаха и Ярослава Мудрого. Однако изменившаяся геополитическая ситуация, усиление противостояния католической и православной церквей, активная военная экспансия Запада в сторону России, но что самое главное, татаро-монгольское нашествие, подвели черту под этим периодом и способствовали снятию самой возможности развития в сторону гражданского общества.

Не открыл и не мог открыть такой возможности и петровско-екатерининский период. "Причины этого очевидны, -- пишет Х.Роггер, -- при самодержавии политических партий не бывает. Руководство традиционно считает политическую деятельность своей монополией и с подозрением относится к любым независимым действиям, которые могут посеять распри, а потому такие действия не просто не поощряются, а запрещаются вовсе" (1, р.66).

Здесь вполне уместно привести комментарий В.Ключевского, точно подметившего, что "древнерусская государственная власть обращалась к своим подданным если не всегда как строгий отец к детям-малолеткам, приказывая исполнять не рассуждая, или дозволяя рассуждать только о способе исполнения, а не о смысле и надобности исполняемого. Петр сохранил за властью прежнюю, строгую физиономию, но несколько смягчил ее обращение, тон речи..." (2, с.268).

Протодемократические пассажи "тайной республиканки" Екатерины, в проектах, указах и особенно в знаменитых "Наказе" и Манифесте 6 июля 1762 г., которые провозглашали жизнь по точным и постоянным законам и право всякого "все то делать, что законы дозволяют", а также декларировали "спокойствие духа в гражданине, происходящего от уверенности в своей безопасности", давали определенный толчок развитию зачатков гражданского сознания. "Русскиее умы, -- писал В.Ключевский, -- впервые призывались рассуждать о государственной вольности, о веротерпимости, о вреде пытки, ограничении конфискаций, о равенстве граждан, о самом понятии ГРАЖДАНИНА, -- о предметах, о которых рассуждать дотоле не считалось делом простых людей, -- а те, чье это было дело, рассуждали о том очень мало" (2, с. 275).

Началось это сверху, с ближайшего окружения императрицы, и расширяясь, со временем неизбежно разрослось в новый, доселе неведомый на Руси и очень неудобный для власти феномен: устойчивое общественное мнение, этот истинный закладной камень гражданского общества. Следует ли удивляться, что волнение, вызванное этой (хотя и отнюдь не романтического свойства) "оттепелью" в тогдашней-то, совершенно неготовой к по-настоящему радикальным преобразованиям России (а Екатерина сделала лишь то, что смогла), просто закономерно должно было смениться ледяной метелью павловского беспутства.

Быстр распрощавшись с конституционными иллюзиями, навянными братьями Паниными и Д.Фонвизиным, Павел проявил самое непримиримое отношение к правам и свободам, подтвержденное стремлением реально бороться с ними огнем и мечом, причем куда решительней, чем его мать. Как пишет историк Н.Шильдер, "однажды Павел Петрович читал газеты (о событиях во Франции -- авт.) в кабинете императрицы и был вне себя: "Что они все там толкуют! -- воскликнул он. -- Я тотчас бы все прекратил пушками".

Екатерина ответила сыну: «Vous etes une bete feroce (Ты жестокая тварь. -- фр.) или ты не понимаешь, что пушки не могут воевать с идеями? Если ты так будешь царствовать, то не долго продлится твое царствование" (3, с.248).

Да, Павел, как явно чужеродная для России персона и, к тому же, изрядно запоздавшая, был просто обречен. Но уходя оставил (опять же-- закономерно!) в наследие двум следующим императорам-сыновьям систему, прозванную "аракчеевщиной".

Либеральный период правления Александра I -- период, заметим, верхушечного либерализма, без каких либо кардинальных реформ (как это похоже на период правления М.Горбачева), ко всему, торжественно расцвеченный и причудливо искаженный блестящими победами русского оружия в 1812-1814 годах, целиком ушел в дворцово-светские интриги и тайные заговоры, завершившись неудачным военным мятежом 25 декабря и последовавшей николаевской реакцией, стабилизировавшей страну на четверть века, но исторически отбросившей ее назад на целых полстолетия (К.Маркс).

Второй период -- эпоха реформ Александра II. Поскольку об этом уже упоминалось в первой главе, отметим лишь одно: это была единственная и вполне реальная возможность России своевременно и сколько-нибудь значительных потерь перейти на путь цивилизованного развития и. соответственно, добиться вершин, о которых и дня, к сожалению, можно только мечтать. Вот почему дату смерти великого реформатора, 1(13) марта 1881 года, можно отмечать как одну из самых трагических вех истории страны, надолго потерявшей себя, а заодно и свое место в цивилизованном мире.

Советский период так же, как и предыдущие, не мог открыть какие-либо существенные возможности в силу нежизнеспособности принятой модели, тупиковости пути и крайней идеологизации гражданственности и патриотизма, о чем будет сказано ниже.

Наконец, третий этап начался со времени образования на карте мира нового государства, получившего название Российская Федерация. Причем, в отличие от времени Александра II, наше государство и общество начали свой путь в крайне неблагоприятных условиях, в одной из низших точек развития этногенеза (по Л.Гумилеву -- в фазе обскурации), характеризующейся крайне слабыми показателями энергетической активности этноса, угасанием и развалом социальных институтов, обращением подавляющего большинства людей к своим маленьким жизненным проблемам с закономерным отчуждением от государства, культурной и нравственной деградацией и, конечно же, сниженными показателями гражданственности и патриотизма (См.: 4,5).

Но, что не менее важно, Россия оказалась без своего места в цивилизованном мире, оставив за собою на сегодня, как это ни горько, нишу сырьевого придатка, и встала, либо перед перспективой жестокой борьбы за свое место в современном мире, отвечающее ее реальным возможностям, либо перед перспективой остаться третьестепенной страной, чья территориальная целостность и суверенитет в ближайшей перспективе остаются не только под вопросом, но и являются предметом политических и иных интересов действующих в современном мире сил. Вот почему следует крайне серьезно относиться к высказываниям З.Бжезинского о России как "лишней стране» и видеть за его словами отнюдь не только игру воспаленного воображения одного из ее патологических ненавистников.

А поэтому-то целенаправленное формирование гражданственности и патриотизма представляется важнейшим на сегодня и на нижайшую перспективу действием, способным начать процесс консолидации россиян и создать противовес деструктивным тенденциям национального сознания. Но не слепо, путем, уже пройденным, и способами, уже опробованными. А со знанием дела и цивилизованно.

Многое из того, что происходит в нашем государстве и обществе указывает на то, что мы вышли к подъему. Заметны тенденции к осмыслению народами нашей страны себя в качестве россиян, в особенности, у молодежи. Растут показатели патриотического сознания и поведения. Требование патриотизма как одной из основных составляющих государственной политики -- уже не голос одиночек. Оно проявляется и в массах народа -- и "в низах", и "в верхах".

Ниже мы еще остановимся на этой теме, а в контексте рассуждения отметим, что успешный, понимай-- цивилизованный, путь выхода из кризиса возможен лишь при сочетании развития патриотических тенденций с гражданским развитием населения страны, со способствованием неразрывному развитию гражданского общества и правового государства.

Не рассматривая специально в данной работе тему становления гражданского общества, хотелось бы заметить, что в настоящее время мы имеем его лишь в зародыше, который охватывает весьма незначительные слои населения и тяготеет преимущественно к столицам -- Москве и Петербургу. В массе своей население лишь испытывает определенную и очень плохо осознанную потребность в неких гражданских инициативах, не выходящую, однако, у большинства из лабиринтов формирующегося гражданского сознания. У старших поколений -- преимущественно в консервативных формах, более соответствующих понятиям ушедшей эпохи, а у молодого поколения в более реальных, отвечающих сегодняшним требованиям.

Поэтому в истории России, вплоть до настоящего времени и еще в длительной перспективе, человек и общество, с одной стороны, а государство, с другой,, будут заметно смещены к полюсам воображаемого континуума, в силу различающихся интересов и природы, образуя лишь относительное единство, хотя и динамичное, постоянно изменяющееся по своим характеристикам. А пространство между ними, заполняемое, будем надеяться, возрастающей гражданской активностью народа, в принципе, возможно измерить через единство и противоположность их коренных и конъюнктурных интересов.

Мало сказать, что критерии гражданственности, особенно в переходное время, в критические периоды истории, следует искать в особом ощущении, или с позволения, угадывании, объективных законов развития общества, этноса, как живой метасистемы, в соотнесении с ними своих помыслов и действий. Здесь важно схватить ключевое, системообразующее понятие, через которое и "прорезается" это самое ощущение. И, кажется, лучше всего выразил суть сказанного выше А.Сахаров, давший толкование Родины переломного времени именно в гражданском смысле: "Родина не национальное и географическое понятие. Родина -- это свобода!"

Вероятно, следует ввести еще одно понятие, объясняющее или, крайней мере, дающее возможность объяснить замысловатость человеческого поведения в контексте нашего разговора -- "гражданское мужество''. Эта деятельная характеристика означает отнюдь не столько баррикадную храбрость (хотя, временами, и мы это знаем, потребна и таковая), сколько особое качество личности, внешне обозначаемое как интеллектуальная мобильность, в котором концентрируется и выражается способность к переосмыслению накопленного опыта и знаний, очищению их от всего неистинного, не подтвержденного опытом, а также и от частностей, мешающих видеть целое, к выбору альтернативного варианта, способа действий и, соответственно, перевода всего этого в личностную программу. Иными словами, речь, в известной степени, идет об антиподе так называемой "твердости убеждений", которая, по меткому замечанию В.Ключевского, чаще инерция мысли, чем последовательность мышления.

Вряд ли стоит трактовать гражданское мужество как спонтанный акт. Действие -- лишь завершенное выражение процесса, зачастую идущего через усилие, даже насилие над собою, когда человек оказывается вынужденным, "прижав себя к стене", ответить на вопрос, являющийся логическим продолжением знаменитых вопросов юности: "Кем быть?" и "Каким быть?" -- "С кем быть?" И не на основе надуманных фантазий, а исходя из законов развития реальности бытия.

История знает, в каких тяжелейших ситуациях находились (да и находятся сейчас) многие поставленные в ситуацию гражданского выбора.

Одни, к примеру, явно не симпатизировавшие советской власти -- кадровые военные, ученые, деятели культуры и т.д., в первые годы после октябрьского переворота делали нелегкий выбор: быть со своим народом, со своей страной, работать во имя ее будущего возрождения и процветания. Хотя многим пришлось платить за свой выбор дорогой ценой. Другие, непримиримые враги, посвятившие многие годы жизни борьбе с коммунистическим режимом, встали перед выбором после 22 июня 1941 года: быть со своим народом, со своей Родиной, пусть даже вдалеке от нее, или вместе с "фашистской силой темною". Не за советы и коммунистов, а против силы, в тот момент куда более страшной и для Родины и для всего человечества.

И, знаем, неоднозначным был этот выбор. Высшим и определяющим его критерием была здесь любовь к своей Родине и стремление ее защитить.

Но именно этой любви не было в ситуации, которую можно было бы назвать комической, если не была бы она так страшна: когда репрессированные большевистские вожди, прекрасно понимая всю абсурдность выдвинутых против них обвинений (то есть зная, каковы истинные обвинения к ним), и отлично зная цели главного организатора большого террора-- "'Хозяина", выступали на процессах с дикими самообличениями, лжесвидетельствовали против своих вчерашних коллег и боевых товарищей. Сегодня мы знаем, что часть из них делали это не из страха смерти, а во имя своеобразно понимаемой чести партийного мундира, авторитета ''вечно живого учения", да и сохранения неправедно нажитых миллионов.

Осознавали ли эти, еще недавно-- "лидеры мирового коммунистического движения", принужденные разыгрывать, в сущности, мерзкий фарс, в какой нравственный тупик завела их оторванная от реальности идеология, по язвительному выражению Наполеона Бонапарта (кстати, действительного члена Национальной академии наук) "...туманная метафизика, которая каверзно отыскивает причины, на основе которой хотят строить законодательство народов" (6, 8.27). Доходила ли до них мысль о том, что на последней своей баррикаде они не герои-мученики, а перемазанные кровью собственного народа клоуны-жертвы ядовитой паутины схоластики, которую сами же и сплели? Ведь, даже умирая, кричали: "Да здравствует Сталин!"

Вряд ли мы сможем когда-либо узнать. Но одно очевидно: никакой гражданственности они не проявили, да и объективно не могли проявить.

Наконец, нельзя обойти молчанием попытки некоторых публицистов приписать гражданские и патриотические качества изменнику Власову. Думается, однако, что только глубокое невежество, замешанное на ложно понимаемом демократизме (это ли не разновидность экстремизма?) и догмате покаяния (еще один вид искаженного, превращенного сознания) подвигло их на столь сомнительные изыскания. Но никакой Власов не гражданин и не патриот, ибо бороться за светлые идеалы, будучи жалкой марионеткой осужденного Судом Народов гитлеровского фашизма, просто невозможно. Что, кстати, следует усвоить нынешним поборникам борьбы за свободу под эсэсовскими штандартами на Украине, в Эстонии, Латвии и еще кое-где.

Иногда можно слышать: "А что ему было делать? Вернись он, его все равно бы расстреляли!", что, заметим, вовсе не факт. Но разве такая постановка вопроса определила мужественное поведение Карбышева, М.Лукина, других генералов и старших офицеров, испытавших все тяготы фашистского плена?

Вспоминается, наконец, трагедия 2-й армии, в августе 1914 года, совершившей стратегически важный отвлекающий маневр, спасший союзников и обеспечивший «чудо на Марне», и в неравном сражении наголову разгромленной немцами в Мазурских болотах, причем не по вине командующего. И заметим, ему ничто не угрожало, кроме нового назначения (он свой долг выполнил), или, в худшем случае, почетного плена. Однако, первое он, в свете случившегося, считал невозможным, а второе -- неприемлемым, ибо сам указывал подчиненным: "Попадать в плен-- позорно. Лишь тяжелораненый может найти оправдание". Но главное -- понимание действительных причин трагедии, немногим тогда известных, и высокая ответственность за своих погибших солдат заставили генерала А.Самсонова сделать иной нравственный и гражданский выбор. Он застрелился.

Два русских человека: один-- генерал от кавалерии русской армии, другой-- генерал-лейтенант армии советской. Две судьбы, два выбора. Может, в назидание будущим поколениям?!

В поисках критериев гражданского поведения следует учитывать, что связь "человек(личность) -- государство предполагает вполне определенные отношения человека свободного, с одной стороны, и системы, с другой. Человек свободный, как субъект неотчужденных прав, -- понятие относительно стабильное. А вот государство (система) может иметь совершенно различные качественные характеристики (демократическая республика или националистическая диктатура, например). Отсюда гражданственность поведения или позиции личности (если она действительно созрела до уровня человека свободного и уже обладает определенным, зафиксированным в истории знанием, опытом) может выражаться в поддержке, либо в несогласии с какими-то действиями системы, либо в отрицании системы целиком и в борьбе с нею. Человек свободный всегда будет в оппозиции диктатуре, а при наличии определенных личных качеств перейдет в лагерь активных борцов за демократию (из "кухни" на "баррикады").

И здесь снова противоречивая связка гражданственности и патриотизма. Любовь "к отеческим гробам", безотносительно, каков характер системы, чревата формулой безоглядного служения отечеству. Грань здесь весьма тонкая и прозрачная: от служения отечеству до сотрудничества с режимом, даже ненавистным, расстояние до того малое, что невольно (так уж устроена жизнь) грань эту постоянно переступаешь. И тем самым, каждый раз оказываешься в ситуации труднейшего нравственного выбора.

Как-то, в пылу полемики, С.Ковалев, именуемый «правозащитником номер один», а, в сущности, ангажированный политик, процитировал бодро, сославшись на Льва Толстого: "патриотизм -- последнее прибежище негодяев!", -- менторски напомнив каждому, вком зто чувство проявляется, его аморализм и никчемность, а заодно и продемонстрировав некую абстрактно-вселенскую гражданственность своей собственной позиции.

Позиция такого рода отнюдь не оригинальна и встречается в истории переломных лет довольно часто. Ее высказывали в годы перестройки и в первое время после развала Советского Союза почти все лидеры демократического движения, за что, заметим, заслужили презрение народа. А до них, в революционные годы, многие представители прогрессивной западной и российской интеллигенции.

К примеру, английский поэт и драматург Джон Драйден (1631-1700) как-то заметил: "дураком довелось бывать, но патриотом -- никогда". Лессинг писал другу, что он не знает, что такое "любовь к родине," - в лучшем случае, это героическая слабость, которой он был бы рад избежать". Шиллер, которым восхищались в России, писал в год Французской революции, что "патриотические интересы важны только для незрелых наций", а писать лишь для одного народа -- ничтожная, банальная цель. Гете до конца жизни придерживался того же мнения (хотя, заметим, имена Шиллера и Гете не сходили со знамен и лозунгов немецкого патриотического движения). И великий Пушкин жаловался на несчастье быть рожденным в России.

Что же до упомянутого выше правозащитника, то частенько повторяемая им и его единомышленниками цитата принадлежит вовсе не Льву Толстому, как это иногда считают, а английскому писателю Самюэлу Джонсону (1709-1784). Да и исторический контекст высказываний был иным. Это было время Просвещения и Великой Французской революции, и как справедливо замечает У.Лакер, подборку цитат из работы которого мы только что привели, в тот период "...царило полное безразличие к патриотизму. Люди того времени были космополитами, они верили в Humanitas и прогресс всего человечества, в системе их ценностей ни патриотизм, ни национализм не занимали высокого места" (7, с.397). А революционеры и их ближайшие преемники строили, правда, с помощью пушек, единую Европу.

Но подходим ли мы сегодня под этот канон? Вряд ли: другое время, иные задачи. И здесь снова необходимо вернуться к соотношению гражданского и патриотического.

С развитием общества, как уже говорилось выше, гражданское степенно становится приоритетным по отношению к патриотическому- но вовсе не заменяет и не отменяет последнего. Да и не способно этого сделать. И главным образом, потому, что патриотизм, как чувство более глубокое по своей природе, формируется в человеке -значительно раньше гражданских представлений. Но что самое главное, он по своему характеру консервативен и выполняет функции, о которых уже говорилось в первой главе.

Гражданственность же более динамична и означает, помимо формальной принадлежности к государству и вытекающими из этого следствиями, не только отношение к правам и обязанностям. Это нравственно-правовое отношение органически связанное с векторными тенденциями развития человечества. И если исторически подтверждено, что таковыми являются демократия, права человека, правовое государство, гражданское общество, рынок, -- то это и есть глубинные критерии гражданственности. Вот поэтому-то возможна оценка декабристов, как провозвестников свободы, с упреждением исполнивших свой гражданский долг. Поэтому, в целом, гражданским отношением можно считать решение большинства народа России, отвернувшегося от замаранного кровью и окончательно доказавшего свою нереформируемость советского режима. Именно здесь, а не в формальном выполнении предписаний, живая душа гражданственности. Но каковы же функции гражданственности?

Первую из них можно назвать мобилизующем, то есть формирующей у людей активное отношение к действительности. В ее рамках и под ее прикрытием осуществляется формирование и развитие того, что называется гражданским обществом.

Вторая функция -- направляющая, связанная с целеполаганием и придающая устойчивость действиям личности, гражданских объединений.

Наконец, третья функция -- регулирующая, то есть определяющая характер реакций на внешнее воздействие (скажем, на естественное взаимопроникновение или силовую экспансию) и воздейсвующая на характер вновь складывающихся связей и отношений. Причем вплоть до отвержения и слома отживших отношений и систем, в том числе и государственной.

Все три функции своеобразно проявляются в ценностном мире личности, в зависимости от специфики ее воспитания и развития, особенностей среды и т.д. А само взаимодействие гражданского и патриотического носит ярко выраженный волновой характер: в эпоху великих переломов гражданское всегда доминирует над патриотическим. Более того, учитывая, что в революционные эпох борьба, и подчас ожесточенная, носит отчетливо выраженный классовый характер, знамя патриотизма зачастую оказывается руках сходящих с арены социальных слоев и политических групп. В этом случае консервативный характер патриотизма резко усиливается и приобретает выраженный реакционный оттенок. Ярким примером является знаменитая Вандея во Франции, понятие, ставшее нарицательным. В предреволюционные годы в России патриотические лозунги не сходили с уст черносотенцев, которым откровенно симпатизировала одряхлевшая монархия. Патриотическая идея ярко проявлялась в белом движении в годы гражданской войны в России, явлении во многом уникальном, безысходно трагическом и, в отличие от предыдущих примеров, безусловно позитивном, сконцентрировавшем в себе тех, кого в большинстве можно назвать честью и совестью нации.

Определенное исключение составляют разве что национально-освободительные движения, которые скрепляются патриотизмом и национализмом и носят в основном прогрессивный характер. Однако велика опасность скатывания их на путь нарушения прав человека, что произошло во всех без исключения государствах в постсоветском пространстве.

Что же касается России, то во времена крушений великих империй, как в 1917-м, так и в 1991-92 годах, соотношение гражданского и патриотического проявлялось крайне своеобразно и противоречиво. Во-первых, гражданское, в первый период, было приоритетным в русских регионах страны, а патриотическое -- у титульных народов в его национальных образованиях. А во-вторых, гражданское сопутствовало лидирующим группам общества, в то время как патриотическое -- их противникам, стоящим на крайне консервативных позициях. В обоих случаях такая противоречивость стимулировала националистические эксцессы, причем в межнациональном аспекте -- обоюдно, а также вызвала рост сепаратизма, создавая угрозу распада. И если после 1917 года распавшуюся империю удалось в основном собрать в процессе гражданской войны, используя наднациональные лозунги и силу оружия, то после катаклизма 1991-92 годов новые руководителям России пришлось спасать положение уже невоенными, а преимущественно (если не считать Чечни) административно-правовыми методами.

Гражданский потенциал такого рода действий оказался сравнительно невелик. А патриотические лозунги на время перешли к "непримиримым", занявшим явно консервативные позиции. Однако относительная стабилизация ситуации способствовала снижению потенциала консерватизма в его реакционном выражении, а становящемуся государству чем дальше, тем больше оказывался потребен патриотизм, как скрепляющая сила и как идеологическая основа возрождения и развития.

Как бы то ни было, стабилизация ситуации, как и всегда в таких случаях, приводит к снижению реакционно-консервативного потенциала патриотизма и к постепенному возвращению его в лоно своих основных функций с проявлением, пока еще слабым, приоритета гражданского. В этом качестве патриотическое и гражданское начинают проявляться в таких глобальных процессах, как формирование российской нации, государственности и т.д.

Наконец, следует остановиться еще на одном важном факторе становления и развития гражданского сознания. Речь идет о социально-профессиональной структуре общества и перипетиях ее исторического развития, а также о роли социально- профессиональных групп. Исторический опыт показывает, что социально-профессиональное положение человека, равно как и развитие самой социально-профессиональной структуры общества оказывают немалое воздействие на перспективу демократического и правового развития человеческого общества в целом. На эту особенность уже давно обратили внимание западные социологи, работая над концепциями постиндустриального, технотронного и т.д. обществ, отслеживая становление их на практике.

В так называемом крестьянском обществе ценна личная свобода, исходя из специфики деятельности крестьянина, как основного и преобладающего в этом обществе элемента. Но не столько для личного развития, сколько для оптимального производства, коим командовать без риска малой производительности и неурожаев просто невозможно. И это мы хорошо знаем из практики принудительного колхозного строительства.

Рабочий обязательно должен быть лично свободным, но его потребность в демократии номинальна, как и в свободе духовной. Он лишь частичный в общей системе производитель, однако производитель коллективный. Эту его особенность не только увидели, но и откровенно использовали коммунисты, прежде всего большевики, реализовав на практике замысел диктатуры пролетариата. Но лишенный Глубокой внутренней потребности в свободном развитии и вполне удовлетворенный реализацией своих прав через профсоюзное движении, пролетариат как "класс-гегемон", естественно, не смог самовыразиться в этой диктатуре. И без значительного сопротивления (хотя стоит вспомнить и массовые антибольшевистские рабочие демонстрации в Питере после разгона Учредительного Собрания, и стойкую до конца гражданской войны, борьбу ижевских рабочих-оружейников, развернутых в бригаду, а потом и дивизию, под красными знаменами в рядах колчаковской армии и многое другое) сдал полномочия кучке опаснейших авантюристов. А те, в свою очередь использовали его способность быть дисциплинированным и достаточно надежным орудием в реализации своих честолюбивых замыслов.

Действительно, состав большевистских вождей, их биографии и национальные характеристики поражают полным отсутствием какой-либо связи с Россией, ее национальными интересами, отсутствием способности осознать эти ее действительные интересы. А также вопиющим аморализмом, выразившемся в готовности идти на союз с кем угодно, брать у кого угодно деньги (8). Лишь бы взять власть! При этом не считаясь ни с какими с потерями во имя шизофренической, в сущности, идеи "всеобщего царства трудящихся". Методология вопроса проста: не может, не имеет право ученый сначала выдвинуть формулу, а потом подгонять под нее тенденции и факты. А вот политик не только может, но и повседневно делает это. В данном смысле, Ленин, кстати, профессуру очень не любивший и предпочитавший в анкетах именовать себя журналистом, был политиком "всех времен и народов". Именно по таким нынче плачет Гаагский трибунал.

Но подобно тому, как марксисты провозгласили тезис о пролетариате как могильщике буржуазии (что, кстати, не подтвердилось), развитие общества привело не только к росту интеллектуального слоя, но и к возрастанию его влияния на все стороны жизни, что, в конечном счете, означало появление своего рода могильщика перспектив революций и разного рода диктатур. Именно интеллектуалы, испытывая исходящую от природы своей жизнедеятельности и, в особенности, своей профессиональной деятельности (в основе своей, глубоко творческой) постоянную потребность в свободе, в неограниченном догмами развитии идей, в их нерегламентируемом обмене, оказались в зримой перспективе антиподами казарменным порядкам, как убогого тоталитаризма, так и диктатуры закона современной бюрократии, этой изощренной полицейщины нашего времени. Знамя свободы, но еще не рычаги управления, перешло в руки интеллектуалов. Именно им предстоит нащупать и просчитать соотношение закона и морали, долга и ответственности, порядка и совести, без чего новый век будет выглядеть столь же угрожающе бездушным, как и век минувший.

Литература

1. Rogger H. The Formation of the Russian Right 1906-1909// Californian Slavic Studies 1964,Vol. 3 , р.66.

2. Ключевский В.О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., Мысль, 1993.

3. Шильдер И. К. Император Павел I. СПб., 1901.

4. Тысячелетие вокруг Каспия. М., 1993.

5. Этногенез и биосфера Земли. 2-е изд. Л., ЛГУ, 1989.

6. Лакер У. Черная сотня. Происхождение русского фашизма Пер с англ. М., Текст, 1994.

7. Хереш Элизабет. Купленная революция. Тайное дело Парвуса. Пер с нем. М, ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004.