Когда психология важнее денег. Социальное и социально-психологическое значение задержек заработной платы и пенсий в России 90-х годов

Когда психология важнее денег. Социальное и социально-психологическое значение задержек заработной платы и пенсий в России 90-х годов.

Л. Гордон

1998 г.

Превратившись в 1995-1996 гг. в массовое явление, задержки заработков и пенсий закономерно приобрели первостепенное значение в жизни российского общества. При этом особенно важно, что невыплаты вызвали более серьезные социальные последствия, нежели следует из масштаба непосредственного материального ущерба, причиненного ими. В частности, воздействие задержек зарплаты во многих отношениях оказалось более противоречивым, отчасти менее понятным и, несомненно, социально более опасным, нежели влияние инфляционного обвала зарплат и пенсий, хотя из-за инфляции рядовые работники потеряли гораздо большую долю своих реальных доходов.

Разумеется, оценку социальных, политических, психологических последствий тех или иных процессов, затрагивающих условия и уровень жизни, следует отличать от оценки последствий материально-экономических. В материально-экономическом смысле, так сказать, с точки зрения массы средств, выплачиваемых работникам, переход от инфляции к задержкам заработков выглядит чуть ли не позитивно. За четыре года бурной инфляции (1992--1995 гг.) реальный уровень открытой заработной платы упал более чем вдвое. За годы массовых невыплат (1994-1996 гг.) задержки сократили получаемую совокупную зарплату самое большее на 15-20%. В свои пиковые годы инфляция съедала по 25-30% реальных заработков, тогда как невыплаты изымали из них максимально 5-10% в год. Следовательно, сокращение оплаты труда после перехода от инфляции к массовым задержкам заработков явно замедлилось. Здесь лишний раз подтверждается та истина, что в чисто материальном отношении для основной массы населения, как правило, нет большего бедствия, чем всеохватывающая, неконтролируемая гиперинфляция.

Однако дело выглядит существенно иначе, если речь идет о социально-экономических и социально-психологических последствиях невыплат. В этих отношениях задержки заработков и пенсий сказываются так же, а то и сильней, чем инфляционное падение трудовых доходов.

С замедлением инфляции и распространением неплатежей задержки зарплат, пенсий, пособий явно превратились в главный фактор, беспокоящий массовое сознание в современной России. В разгар инфляции таким фактором был рост цен, сменивший в этом качестве товарный дефицит рубежа 80-90-х годов. Всероссийский мониторинг общественного мнения свидетельствует, что в 1992-1995 гг. наибольшее число опрошенных - до 70-80% - ставили на первое место в ряду своих тревог рост цен. Любые другие проблемы беспокоили людей значительно меньше: о преступности, занимавшей второе место, говорили 50--60% опрошенных, о безработице - около 40% и т.д. Невыплаты упоминали в 1994 г. не более 15% опрошенных. Но осенью 1996 г. и в 1997 г. выявилось, что после подавления инфляции большинство рядовых россиян связывают свои опасения именно с невыплатами. О задержках зарплат и пенсий как факторе общественной тревоги говорили осенью 1996 г. 55-60% опрошенных, в первом полугодии 1997 г. - свыше 60-65%. Все остальное отошло на второй план и беспокоит население заметно меньшей

Точно так же всероссийские обследования работающего населения в 1993-1994 гг. показывали, что в качестве причины трудовых конфликтов чаще всего - примерно в 30% случаев - отмечался несправедливый уровень оплаты труда. Зная конъюнктуру тех лет, такой ответ легко истолковать как ощущение несоответствия заработков и цен. Однако в последующие годы на первое место вышли задержки заработной платы: на них ссылались, говоря о причинах трудовых конфликтов, 32% работников в марте 1995 г. и 35% в мае 1996 г. Недостаточный общий уровень заработков в ряду факторов трудовых конфликтов отмечало в тех обследованиях уже заметно меньше опрошенных - соответственно 24 и 21%.

Впрочем, если бы социально-политические и социально-психологические последствия невыплат сводились к тому, что последние заместили рост цен и несоответствие ему заработков в качестве основного осознаваемого и артикулируемого фактора общественной тревоги и текущих трудовых конфликтов, то не стоило бы говорить об особом воздействии задержек зарплаты и пенсий. В конце концов, хотя невыплаты вышли на первое место среди проблем, вызывающих общественную тревогу, и причин трудовых конфликтов, их упоминают все же реже, нежели говорили о росте цен и несправедливом общем уровне заработков в разгар инфляции. Так что, на первый взгляд, социально-политические следствия как будто сходны с материально-экономическими: невыплаты воздействуют в том же направлении, что и инфляция, но с меньшей интенсивностью; они медленнее снижают оплату труда и как конфликтогенный фактор воспринимаются людьми в несколько меньшей степени, чем воспринимались рост цен и низкий уровень зарплаты.

Беда, однако, в другом. Невыплаты порождают пусть и не больше социальной тревоги и конфликтов, но они вызывают напряженность и грозят конфликтами иного, более опасного характера. По счастью, угрозы эти в 1995-1997 гг. не реализовались (или реализовались лишь в отдельных случаях); пока они скорее носятся в воздухе, чем осуществляются на практике. Тем важнее обратить на них внимание. В частности, заслуживает внимания то, что рост цен воспринимался более спокойно, как бы мягче, чем ощущаются невзгоды, связанные с невыплатами. Последние вызывают гораздо более нервную, взвинченную, озлобленную, почти нетерпимую реакцию. Тема гибели и самоубийств, практически не возникавшая применительно к дороговизне, то и дело появляется в сообщениях по поводу невыплат. Поразительна непредсказуемая стремительность, с которой нарастает отчаяние. Слабеющая надежда постепенно превращается в безнадежность, которая может определять настроение месяцами. Но иной раз пассивная безнадежность обрывается и за несколько часов переходит в отчаянные, неуправляемые поступки. Старушка, не получившая пенсии, отмечает журналист, описывавший ситуацию в Твери зимой 1996 г., с утра была в пикете протестующих пенсионеров, "все плакала". А днем бросилась с моста в Волгу.

Психологическое возбуждение, появляющееся под влиянием невыплаты заработков и пенсий, естественно, накладывает отпечаток на характер коллективных выступлений, возникающих в этой связи. Тут уж индивидуальные несчастья оборачиваются общей социальной опасностью. Акции рабочего движения и вообще народные выступления, порождавшиеся иными социальными проблемами (той же инфляцией), проходили организованно и относительно спокойно. Многомесячные невыплаты в ряде случаев вели к тому, что от организованных видов социального протеста - мирных забастовок, переговоров, пикетов, демонстраций - тысячи людей начинали переходить к стихийным и почти неуправляемым действиям. Так было в 1993 г. в Надыме, в 1994 г. - в Анжеро-Судженске и Коврове, в 1995 г. - в Брянске, в 1996 г. - в Приморье, где доведенные до отчаяния люди перекрывали транспортные магистрали и оказывались на грани массового насилия. Особенно тревожно, что роль стихийного начала в таких событиях становится все более значительной. В надымских, анжеро-судженских, ковровских и других событиях 1993-1994 гг. стихийные действия начинались после длительных попыток добиться результата организованными методами, только тогда, когда выяснялось, что эти последние не достигли цели. В 1995 г. протест автомобилистов Брянска против долгой невыплаты зарплаты сразу же вылился в отчаянную стихийную попытку остановить движение на городских улицах. И впервые в подобных выступлениях пролилась кровь -- под колесами случайной машины погибла работница. А летом 1996 г. в Черногорске (Хакасия) мирный пикет, организованный местными шахтерами, которым много месяцев не платили денег, превратился в неуправляемое сборище практически за несколько минут. Лишь с трудом удалось удержать бушующую толпу от попыток растерзать руководителя городской администрации, устроить погром на рынке и на улице, где расположены дома местных богачей.

Все чаще шахтеры действуют вопреки предложениям своих профсоюзных вожаков, пытающихся найти разумный компромисс в реально сложившейся ситуации. Ответом на эти предложения оказывается упрямое повторение требования начать забастовку (например, на шахте Варгашорской - самой большой шахте в Воркуте). На некоторых митингах 1996 г. в Кузбассе слышались призывы "раздать автоматы". Позже кузбасские учительницы объявили одного из своих руководителей заложником. В другом угольном центре - Новошахтинске - люди, много месяцев не получавшие зарплат и пенсий, в исступлении потребовали "продать в Чечню" главу городской администрации. Типичное для нового рабочего движения в России преобладание мирного и организованного начала еще не исчезло. Но возможность крушения дисциплины и порядка в выступлениях рабочих с распространением невыплат перестала казаться совершенно немыслимой.

Элемент стихии еще более усилился, когда массовыми стали задержки пенсий. У пенсионеров нет хотя бы тех начатков профсоюзной организованности и профсоюзного опыта, которые есть в трудовых коллективах. Как сообщает опытный журналист, наблюдающий действия пенсионеров, у стариков вообще нет никаких "штабов", или "оргцентров". Пенсионеры соединяются с соседями и начинают протестовать как могут, обычно без заранее обдуманного плана, просто потому, что "оставаться дома наедине со своими думами, болячками и долгами еще страшнее". Обычно протесты стариков по поводу невыплаты пенсий выливаются в пикеты и демонстрации. Но, как и во время рабочих забастовок из-за задержки

О характере протестов в связи с невыплатами общая организованность, - мирные действия пенсионеров то и дело подходят к опасной черте. Только в конце 1996 г. - начале 1997 г. в связи с невыплатами пенсионеры Твери на многие часы перекрыли железную дорогу Москва-Петербург; в Кимрах, вооружившись кольями, арматурой, вилами и грозя расправиться с чиновниками, они заняли мост через Волгу; в Ростове-на-Дону с криками "Не защищаете нас - и вам пощады не будет!" блокировали областной департамент социальной защиты; в Йошкар-Оле ринулись на приступ президентского дворца.

Конечно, пенсионеры слабы, и, вероятно, не трудно подавить стариковский бунт силой. Но кто решится применить ее против доведенных до отчаяния стариков и старух, да и какой массовой реакцией представителей зрелого, могущего постоять за себя населения обернется насилие против их матерей и отцов? В этом смысле пенсионерская стихия составляет такую же угрозу, как и стихия трудовых коллективов. Тем более что задержки пенсий, как отмечалось, связаны с задержками заработков и обычно одновременно обрушиваются на одни и те же регионы. В таких случаях легко образуется взрывчатая смесь, в которой бессильное отчаяние стариков может стать запалом для всесокрушающих действий молодой и зрелой части активных работников.

Опасность стихии усугубляется тем, что лавина невыплат в 1995 г. и особенно в 1996-1997 гг. стала "накрывать" и те сегменты общества, которые призваны поддерживать его безопасность и в крайности противостоять стихии силой. В эти годы частыми стали длительные задержки выплат в армии, милиции, у охраны тюрем, рабочих и служащих атомных электростанций. Летом 1996 г. обстановка приобрела поистине безумный характер. В июле армия получила 4% средств, необходимых для выплаты денежного довольствия военнослужащим и зарплаты вольнонаемным, в августе не получила на эти цели ни копейки. Милиции дали в августе 1996 г. 5% запланированной суммы. Значительные задержки выдачи денег в армии, милиции, на АЭС имели место и позже.

Спору нет, иерархическое строение этих структур, традиции почитания власти и подчинения приказу снижают вероятность неорганизованных выступлений и отказа от выполнения обязанностей со стороны военнослужащих, милиционеров, охранников, инженеров АЭС. Обычно протесты здесь ограничиваются обращениями к общественности, голодовками, маршами протеста. Но кто может сказать, на сколько времени хватит благоразумия и чувства долга офицеров и атомщиков, если они долго не смогут содержать семьи? Печать уже сообщала о самоубийствах военнослужащих, о попытках офицерских жен в частях, где месяцами не выплачивали денежное содержание, занять взлетные полосы военных аэродромов, то есть повторить на военных объектах то же, что шахтеры и пенсионеры делали на железных дорогах. Министр обороны признал, что к лету 1997 г. невыплаты довели морально-психологическое состояние офицерского корпуса до критического уровня, "появились проблемы во взаимоотношениях командиров и подчиненных".

Опыт рабочего движения и большинства массовых народных выступлений с конца 80-х годов) казалось, свидетельствовал, что угроза пресловутого русского бунта, "бессмысленного и беспощадного", сходит на нет, что общество усвоило уроки своей истории относительно бессмысленности стихийного насилия. Вспышка октябрьского мятежа в 1993 г. с насильственно-стихийными действиями экстремистских группировок в момент раскола власти выглядела, скорее, исключением, чем правилом. Увы, возбужденная социально-психологическая реакция на широкое распространение невыплат в 1995-1997 гг. показывает, что дело обстоит сложнее.

Потенциал неорганизованного бунта в сегодняшней России на самом деле много ниже, чем в начале XX в., когда стихийная реакция народного большинства на тяготы модернизации сорвала ее рыночно-буржуазный вариант и направила страну по госсоциалистическому пути. Но похоже, что такой потенциал все-таки не исчерпан абсолютно. Различные потрясения социально-экономического рода по-разному ощущаются народным большинством и вызывают различную реакцию: одни - более спокойную, другие - стихийно-взрывную. Собственно, так оно было всегда и во всех обществах. Русское терпение, которое так любили поминать иные российские владыки, включая Сталина, есть в сущности наследие многовековой привычки к традиционным бедствиям доиндустриального образа жизни и авторитарного общественного устройства. Когда же в начале XX в. на нас обрушились новые антагонизмы, рожденные модернизацией и усугубленные ужасами Первой мировой войны, запас "терпения" и способности противостоять стихийному отчаянию в неиндустриальном обществе оказался меньше, чем у индустриальных народов.

Продвижение по пути модернизации, которое при всей своей противоречивости, половинчатости и незавершенности все же произошло за десятилетия советской власти, изменило массовое сознание, культуру, психологию народа. Многие трудности, ощущавшиеся в качестве непереносимых в 10-20-е годы и вызвавшие тогда взрывную стихию, в 30-40-е годы, да и в последующее время, воспринимались народным большинством, освоившим некоторые устои современной жизни, уже как что-то, к чему можно приспособиться. Разумеется, эта смена массовых социально-психологических реакций подкреплялась террором и идеологией, да и происходила не везде и не сразу, больше на уровне подсознания, чем сознательный рефлексии. Тем не менее вряд ли можно отрицать модернизацию массового сознания как один из факторов, обеспечивших способность народа перенести бедствия Второй мировой войны в 40-е годы и слома госсоциалистического строя в 80-90-е без таких взрывов массовой стихии, какие сопровождали в России Первую мировую войну и крушение дореволюционного социально-политического порядка.

При всем том становление модернизированного массового сознания отнюдь не значит, что в современных индустриальных обществах вообще нет опасности стихийного бунта. Расовые и молодежные бунты, бессмысленный городской вандализм и т.п. явления в Европе и Америке слишком известны, чтобы о них надо было говорить подробно. Рост образованности, рационализма, общей информированности, привычка к сложностям современной жизни ведут к тому, что огромные массы людей начинают понимать (может быть, правильнее сказать полусознательно ощущать) бесплодность стихийной реакции на многие из бедствий, которые в прошлом казались непереносимыми и потому вызывали такую реакцию. Теперь эти бедствия не то, чтобы стали переносимыми, но на них не отвечают, как прежде, стихийным бунтом именно потому, что подобный бунт, помимо прочего, еще и неэффективен. Конечно, и при обретении социального опыта тяготы не перестают быть тяготами и источниками социальных конфликтов) но они теряют, если так можно выразиться, социальную взрывоопасность. В лучшем случае эти тяготы ведут к сознательной социальной активности, заставляющей изменить политику. В худшем - грозят смутным недовольством, бесполезными забастовками, протестным голосованием, только ухудшающим ситуацию, наконец, безумным согласием с организованной диктатурой или утопией. Но в любом случае не вызывают опасность стихийного взрыва.

Однако в процессе общественной эволюции рядом с прежними бедствиями возникают новые, непривычные противоречия и тяготы, к которым еще нет умения адаптироваться и в отношении которых не ясно, какая реакция на них осмысленна и какая бессмысленна. В конечном счете, в обществе происходит не простое сокращение конфликтов и антагонизмов, вызывающих стихийный взрыв, а более сложное сочетание разнонаправленных процессов. С одной стороны, по мере модернизации массового сознания и освоения им уроков прошлого идет понижение социальной взрывоопасности противоречий, которые более или менее знакомы данному обществу и применительно к разрешению которых оно хотя бы подсознательно ощущает бесплодность стихии. А с другой стороны, возникают новые проблемные ситуации, непривычные и непонятные народному большинству, неожиданные для массового сознания и потому создающие угрозу той же иррациональной стихийно-взрывной реакции, что в прошлом бывала характерна для многих конфликтов, потерявших теперь прежнюю взрывоопасность.

В переходной России вероятность появления новых стихиеобразующих социальных противоречий по мере понижения стихийно-взрывного потенциала старых социальных проблем особенно велика. Существенную роль в этом смысле играет слабая самоорганизация трудящихся, неразвитость гражданского общества в целом. Осознание бесполезности и даже гибельности стихийного взрыва в качестве ответа на социальные тяготы идет тем интенсивнее, чем быстрее развиваются сознательно-организованные средства противостояния этим тяготам. Здоровая эволюция общественной жизни и массового сознания состоит не в отказе от защиты социальных интересов, прав, справедливости, не в замене насилия пассивностью и непротивлением. Общественный прогресс проявляется в переходе от иррационально-стихийной к рациональной и организованной активности - профсоюзной, политической, культурной, социальной, позволяющей сопротивляться общественному злу законными и ненасильственными методами.

В России подъем массовой и организованной общественной активности отстает от распространения новых социальных противоречий и тягот. В итоге склонность к иррационально-стихийному ответу на тяготы пока что умеряется у нас не двумя факторами - опытом бесплодия стихии и возможностью сознательной, нестихийной борьбы, а по преимуществу одним из них (первым). Это оказывается достаточным, чтобы понизить взрывоопасность многих противоречий, с которыми обществу приходилось сталкиваться в прошлом и в отношении которых уже накопилось осознанное понимание или бессознательное ощущение бесполезности стихии. Но ощущения неэффективности стихии, не дополненного развитием институтов и механизмов организованной борьбы с общественными бедствиями, зачастую мало, чтобы предотвратить стихийную реакцию и повышенно-иррациональное возбуждение в связи с новыми непривычными бедами. Массовое распространение невыплаты заработков и пенсий как раз и относится к явлениям подобного рода. Означая много меньший "вычет" из реальных доходов населения сравнительно с тем снижением, которое происходило в годы высокой инфляции, невыплаты оказываются гораздо более существенным источником стихийных и неуправляемых потрясений.

Повышенная опасность невыплаты заработков и пенсий требует срочного принятия чрезвычайных и неотложных мер, рассчитанных на быструю отдачу, ведущую к смягчению ситуации в течение месяцев, а не лет. Разумеется, в подобные сроки проблема невыплат не может быть решена полностью и окончательно. Чтобы угроза задержек заработной платы и пенсий исчезла навсегда, нужно развязать весь узел неплатежей, добиться лучшей собираемости налогов, привести социальные расходы общества в соответствие с его возможностями, осуществить пенсионную реформу, в результате которой государственно-распределительная система пенсий будет дополнена индивидуально-накопительной и страховой. Подобные действия образуют главное направление борьбы с задолженностью вообще и долгами по оплате труда в частности. Ясно, что для этого потребуются многие годы. Однако радикально сократить задержки зарплаты, пенсий, пособий, выделив задолженность по оплате труда из всей массы неплатежей, можно и нужно в гораздо более сжатые сроки.

Здесь следует принять в расчет, что суммы невыплаченных заработков, пенсий, пособий, составляют лишь небольшую часть всех неплатежей. Задолженность по оплате труда была меньше 5% всей просроченной задолженности предприятий в 1995 г. и не превышала, как уже отмечалось, 5-10% в 1996 г. На долю многомесячной задолженности по оплате труда, то есть на ту ее часть, которая образует главную социальную опасность, приходится около половины данной суммы. Концентрация усилий на первоочередной "расшивке" этого узкого места социальной ситуации не кажется совершенно безнадежной.

Тем более что задержки заработков и пенсий, как говорилось выше, в немалой степени обусловлены не объективными и трудноустранимыми факторами переходного кризиса, а ошибочными действиями властей, злоупотреблениями посредников, чиновников, хозяйственных руководителей. Для их ограничения достаточно энергичных административных, юридических и политических мер. По мнению главного государственного инспектора труда В. Варова, одно только наложение чувствительных штрафов на руководителей, злоупотребляющих своим положением, поведет к сокращению долгов по оплате труда в самые короткие сроки. Опыт профсоюзного объединения Соцпроф свидетельствует, что еще более успешным зачастую оказывается обращение в суд.

Сверх того, ограниченность общего масштаба задолженности по труду (в сопоставлении со всеми неплатежами) дает надежду на успех чрезвычайных мер продажи или заклада принадлежащих государству и предприятиям-должникам пакетов акций, а также других активов, особняков, вилл, престижного автотранспорта, предметов роскоши, земельных участков и т.п. О потенциале подобных мер - если они, конечно, не будут распыляться, а сосредоточатся на погашении долгов по зарплате и пенсиям - председатель ФНПР М. Шмаков и другие руководители российских профсоюзов говорили еще осенью 1996 г.

В общем, в экономике, где ежегодно оборачиваются тысячи триллионов рублей, все-таки можно найти 20-30 трлн., чтобы снять самую острую социальную и правовую проблему текущего дня. Действия властей после реорганизации правительства весной 1997 г. - в частности, сбор налоговых недоимок с крупнейших монополий, продажа госпакетов акций и выплаты с помощью полученных средств долгов пенсионерам и военным - свидетельствуют об этом как нельзя более ясно. Мало того, даже использование инфляционных методов - увеличение денежной массы в пределах, необходимых для устранения многомесячных невыплат, - вряд ли станет источником особого ускорения инфляции. По оценкам Центрального банка, увеличение денежной массы в 1997 г. на 30% можно было считать приемлемой мерой, грозившей дополнительным годовым ростом цен не более чем на 10%^. Такое увеличение означало добавочное введение в оборот примерно 90 трлн. руб. Целевое использование даже четверти подобной суммы в сочетании с чрезвычайными мерами позволило бы погасить наиболее острые опасности, связанные с многомесячными невыплатами. Нужно лишь добиться использования таких средств именно для погашения долгов по зарплате, не допустить, чтобы меры по устранению невыплаты уже заработанных денег стали предлогом для широкой накачки денег в экономику, списания иных долгов и т.п. Увеличение денежной массы при замене денежных купюр, где наличность может чуть ли не каждодневно регулироваться большим или меньшим изъятием старых денег, создает для этого дополнительные благоприятные условия.

Еще одно обстоятельство подтверждает возможность вычленения задержек зарплаты и пенсий из общей проблемы неплатежей и их устранения в относительно близком будущем. Сама повышенная взрывоопасность невыплат означает, что социальная угроза здесь сопряжена не только с экономическими причинами. Из того факта, что, принося меньше тягот сравнительно с инфляцией, задержки вызывают более резкую и более иррациональную реакцию, следует, что подобная реакция обусловлена наряду с собственно материально-экономическими также социально-психологическими и социально-культурными причинами. Наверное, тут сказывается нарастающее, кумулятивное воздействие тягот, ведущее к том, что с продолжением кризиса растет общая усталость и понижается "порог терпения". Но вряд ли это обстоятельство играет решающую роль. Напомним некоторые итоги 1995 г., когда инфляция и невыплаты действовали параллельно. Инфляция снизила реальную зарплату на 25-30%, а невыплаты - на 4-5%. Между тем именно задержки заработков, а не рост цен явились в тот год главным фактором трудовых конфликтов.

Похоже, без учета массовой психологии объяснить подобную ситуацию нельзя. Вполне вероятно, что инфляция подсознательно ощущается большинством как стихия, в отношении которой протесты бесполезны. В то же время невыплаты, из-за чьих-то сознательных действий, заработанных и начисленных денег выглядят прямым беззаконием, наглым грабежом, не только затрудняющим жизнь, но и унижающим человека, попирающим его достоинство. К тому же невыплаты резко увеличивают ощущение произвола и личной зависимости работника от "начальства". Многомесячные задержки лишь изредка имеют абсолютный характер. Обычно некоторая часть денег или товаров по бартеру время от времени выдается работникам. Но деньги эти выдаются не всем, а тем, кому считают нужным заплатить руководители. Знаменательно, что от невыплат чаще страдают беззащитные малограмотные и пожилые люди: 55-60% их говорят о более чем месячной задержке заработков, тогда как среди молодых и лучше образованных таких - 45-50% (см. таблицу 2). Кроме того, нередко частичные выплаты производятся "черным налом", без документов или с их искажением. И как жалуются работники - возразить нельзя, ибо в таком случае не получишь ничего (тем более что иной раз злоупотребления тех) с кем непосредственно имеют дело работники, действительно вызываются поборами вышестоящих начальников и посредников). Беспомощность и унижение рождают истерическое озлобление, усиливаемое тем, что его приходится таить. Дальше начинают действовать психологические механизмы, переносящие возмущение, которое нельзя выразить тому, кто его непосредственно вызвал, на иные субъекты, иногда действительно ответственные за переживаемые тяготы, иногда - никак с ними не связанные.

Короче, снижению взрывоопасности невыплат может способствовать, наряду с уменьшением их суммы, психологическое упорядочение ситуации, внесение в нее ясности и правды. Частичные выплаты, если они имеют место, должны производиться открыто и явно. Самый долг, когда он так велик, что не может быть выплачен в обозримом будущем) следует, как это предлагают некоторые общественные организации и профсоюзные активисты, превратить в гарантированные государством обязательства. В соответствии с ними долг будет выплачен позднее, но с начислением процентов и пени. Иными словами) с задолженностью по оплате труда надо сделать то, что не было сделано в отношении сбережений населения во время инфляционного взрыва 1991-1992 гг. Одновременно следует немедленно, не дожидаясь выплаты всех прошлых долгов, восстановить нормальный порядок своевременной оплаты текущих заработков, пенсий, пособий. Лучше честно признать, что для тех или иных работников в данный момент нет оплачиваемой работы и, отдав ранее заработанные деньги, отправить их в административный отпуск или уволить, но не продолжать производство продукции и начисление заработков, которые нечем оплачивать, снова и снова возобновляя невыплаты.

Подробный разбор текущих мер, призванных устранить невыплаты, вряд ли уместен в академическом издании (помимо всего прочего потому, что конкретные детали подобных мер зависят от экономической и политической конъюнктуры, которая меняется быстрее, чем такое издание выйдет в свет). Тем более что президент и обновленное российское правительство с весны 1997 г., кажется, стали проводить политику, реально улучшающую ситуацию с задержками зарплат и пенсий. К исходу лета 1997 г. в основном ликвидирована задолженность по пенсиям и денежному содержанию военнослужащих, начали сокращаться долги перед работниками бюджетной сферы. Правда, задержки заработков других наемных работников продолжали в это время нарастать, но несравнимо - в 3-4 раза - медленнее, чем в прошлые годы. Лучше поэтому подчеркнуть общий урок социальной политики, вытекающий из массового распространения невыплат в России. Этот урок, вообще говоря, многократно преподанный историей, но столь же многократно забываемый обществом, состоит в том, что последствия тягот, неизбежно затрагивающих во времена преобразования повседневную жизнь народного большинства, определяются отнюдь не только материально-экономическими потерями. Социально-психологические трудности подчас оказывают воздействие, превосходящее собственно материальные тяготы. Психологические и культурные факторы могут делать не слишком большие материальные ухудшения жизни совершенно неприемлемыми. Но они же в иных обстоятельствах помогают выдержать, казалось бы, непереносимое бремя. Психология и культура в общественном развитии порой важнее денег. Их умелое использование и учет при определении очередности, порядка, формы социальных мероприятий способны дать эффект, *заменяющий немалые материально-финансовые средства.

Ни одну социальную реформу, ни одно крупное социальное преобразование нельзя начинать, не проведя предварительно серьезного анализа возможных социально-психологических последствий. Открытая социально-психологическая и культурологическая экспертиза нужна в таких случаях не меньше, чем технико-экономическое обоснование. Кстати, предупреждения профсоюзных деятелей и аналитиков, высказанные в 1994-1995 гг., убеждают, что подобная экспертиза заставила бы обратить внимание на особую опасность невыплат еще несколько лет назад, когда справиться с ними было несравнимо легче.

Похоже, однако, что новый тур социальных реформ, затрагивающих жилищные условия, пенсионную систему, здравоохранение, снова начинается без достаточного изучения и обсуждения их социально-психологических составляющих. Между тем влияние последних может быть очень неоднозначным. Некоторые стороны новых реформ, скорее всего, найдут поддержку населения. Сюда относятся введение конкурентного начала в сфере коммунального хозяйства, мер экономии в ней, оплаты воды, газа, электричества в соответствии с расходованием их каждой семьей, более строгого учета вклада работника в пенсионный фонд при определении его пенсии. Другие -- вроде повышения оплаты за "излишки" потребляемых коммунальных благ или постепенного увеличения пенсионного возраста (скажем, на полгода в год) - если и не будут одобряться, все-таки не вызовут чрезмерного недовольства. Но среди намеченных перемен имеются меры иного рода. В частности, намерение за 5-6 лет отказаться от дотаций на содержание жилищ, что фактически поведет к повышению квартплаты в 1-А раза, может обернуться малопредсказуемой реакцией. Очень вероятно, что подобные меры столкнутся с отчаянным сопротивлением и массовым возмущением, в котором стихийно-неуправляемая и иррационально-истерическая струя окажется еще сильнее, чем это было в связи с задержками заработков и пенсий. В стране, где невиданно большая часть населения сосредоточена в многоквартирных домах, которые нельзя поддерживать собственными силами, где еще свежа память об ужасающей жилищной нужде и бездомности, где, наконец, дешевая квартира составляет главное достояние большинства семей, - в такой стране попытка поднять квартплату (притом попытка, осуществляемая в период еще не закончившегося экономического кризиса и массового обеднения) на самом деле может стать детонатором катастрофы. Но это уже предмет другого анализа.

Литература

Известия. 21.1.1997.

Сегодня, 12.11.1997.

Л. Гордон. Права человека, условия труда и уровень жизни в переходной России ("Мир России", № 4,1996).

Социально-экономическое положение России, 1995, стр. 200-204, 1996, стр. 153-154.