Современная социология и социологические парадигмы

Федеральное агентство по образованию Российской Федерации

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования “Южно-уральский государственный университет”

Факультет Экономики и Предпринимательства

Кафедра Предпринимательство и Менеджмент

Курсовая работа по “Социологии” на тему:

Современная социология и социологические парадигмы

Работу выполнил:

студент Вечерский Егор Александрович

Группа ЭиП-235

Работу проверил:

Русских Людмила Викторовна

Челябинск 2009

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. СОЦИОЛОГИЯ В ВЕЛИКОБРИТАНИИ. ТЕОРИЯ СТРУКТУРАЦИИ ЭНТОНИ ГИДДЕНСА

1.1 Дуальность структурного

1.2 Компетентность акторов: практическое и дискурсивное сознание

1.3 Непреднамеренные последствия действия

1.4 Критика эволюционизма

1.5 Система, социальная и системная интеграция, или микро-, поглощенное макро-

ГЛАВА 2. П. БЕРГЕР. ТЕОРИЯ МОДЕРНИЗАЦИИ

ГЛАВА 3. СОЦИОЛОГИЯ ВО ФРАНЦИИ. ПЬЕР БУРДЬЕ

3.1 Структуралистский конструктивизм

3.2 Габитус и поле

3.3 Символическое измерение социального порядка

3.4 Социология действия: логика практики

3.5 Рефлективная социология

3.6 Ведущая роль объективных структур

ГЛАВА 4. СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ Р. АРОНА

ГЛАВА 5. СОЦИОЛОГИЯ В ГЕРМАНИИ. СИСТЕМНАЯ ТЕОРИЯ Н. ЛУМАНА

ГЛАВА 6. СОВРЕМЕННЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАДИГМЫ

ЛИТЕРАТУРА

Введение

Парадигма беспредельного «экономического роста» индустриальной цивилизации на рубеже 60--70-х годов столкнулась с такими непривлекательными социально-экономическими факторами, как голод в мире, глобальное загрязнение окружающей среды, безумная гонка вооружений, освободительная борьба в колониальном мире за право народов на выбор собственной судьбы. На этом фоне она потеряла свою популярность: произошел поворот от оптимистических моделей «общества всеобщего благоденствия» к критическим настроениям.

В данной работе рассмотрены несколько теорий знаменитых авторов тех лет. Из работы видно современное состояние социологической теории, выражены современные социологические парадигмы.

1. Теория структурации Энтони Гидденса

Английский исследователь Энтони Гидденс является в настоящее время профессором социологии Кембриджского университета. Его работы получили широкое признание в Соединенных Штатах в начале 1970-х годов, во Франции они стали известны намного позднее: в 1987 г. вышел перевод его книги «Становление общества. Элементы теории структурации»1. Творчество Энтони Гидденса -- в отличие от творчества Норберта Элиаса или Пьера Бурдье -- носит преимущественно теоретический характер. В рамках своей теории структурации, некоторых аспектов которой мы коснемся ниже, Энтони Гидденс попытался совместить социологию социальных структур и социологию действия. Понятие структурации направлено прежде всего на осмысление социальных структур с точки зрения движения. Э. Гидденс определяетструктурациюкак «процесссоциальных отношений, которые структурируются во времени и в пространстве через дуальность структурного»2.

1.1 Дуальность структурного

Понятие дуальности структурного может быть выражено различными способами. Прежде всего, можно сказать, что «структурные особенности социальных систем являются одновременно условиями и результатами действий, которые совершают агенты, будучи частью этих систем»3. Речь идет о принципе взаимообусловленности конструирования социального мира, при котором его структурирующие измерения помещаются одновременно перед действием в качестве его условий и после действия в качестве его результатов. Эти структурирующие аспекты, при помощи которых исследователь пытается осмыслить, каким образом «социальные изменения стабилизируются во времени и в пространстве»1, отличаются, следовательно, от действия агента, помещенного здесь и сейчас, но в то же время они «не существуют вне действия»2. Являясь абстрактным инструментом, созданным социологом для осмысления того, что, сделавшись устойчивым, не изобретается вновь при каждом новом взаимодействии, структура тем не менее обладает эмпирически осязаемой реальностью, только будучи актуализированной в действии и взаимодействии.

Но на понятие «дуальности структурного» можно взглянуть и с точки зрения того, что «структурное всегда является одновременно ограничивающим и наделяющим правами»3 и что, следовательно, оно связано с понятиями ограничения и компетентности. Например, обучение родному языку ограничивает способы нашего самовыражения и, следовательно, ограничивает наши возможности познания и действия, но в то же время наделяет нас умением, делает возможным целый комплекс действий и обменов.

1.2 Компетентность акторов: практическое и дискурсивное сознание

Теория структурации, включая в себя социологию действия, предполагает, таким образом, социально компетентных акторов, поскольку компетентность понимается как «все то, что акторы знают (или во что они верят), в негласной или дискурсивной форме, по поводу обстоятельств их собственного действия или действии других, все то, что они используют в производстве и воспроизводстве действия »*. Эта компетентность подчеркивает, в частности, рефлективную способность акторов, «постоянно вовлеченных в поток повседневных действий», т. е. их «способность понимать то, что они делают по ходу действия»2. Но поскольку эта «рефлективность лишь отчасти действует на дискурсивном уровне»3, то в рамках человеческой компетентности Энтони Гидденс вынужден различать сознание дискурсивное и сознание практическое. Дискурсивное сознание отсылает нас ко «всему тому, что акторы могут выразить вербальным образом (устно или письменно)»4, т. е. к тому, к чему обычно сводится понятие сознания. Практическое сознание -- понятие более оригинальное --- направлено на то, «что акторы знают неявным образом, все то, что они умеют делать в социальной жизни, не будучи в состоянии выразить это дискурсивным образом», практическое сознание отчасти связано с понятием рутины5. Границы между двумя этими видами сознания подвижны и изменчивы. Ссылаясь на теорию психоанализа Зигмунда Фрейда (1856-1939), Энтони Гидденс замечает, что «между дискурсивным сознанием и бессознательным существуют барьеры, в частности, вытеснение»6, поскольку бессознательное включает в себя «формы постижения и побуждения, которые оказываются полностью вытесненными или предстают в сознании в уже деформированном виде»1. Бессознательное конституирует одну из границ компетентности человеческих акторов.

Фактор человеческой компетентности, пусть даже ограниченной, приводит Энтони Гидденса к мысли о гибком характере связи между обыденным и научным познанием социального мира: «Никакая отчетливая демаркационная линия не отделяет "обычных" акторов от специалистов с их социологической рефлексией, зафиксированной на письме. Конечно же, демаркационные линии существуют, но они неизбежно оказываются подвижными»2. С другой стороны, рассматривая такую негерметичность в динамике, он замечает, что теории социальных наук «в большей или меньшей степени пересекаются с "пользовательскими" теориями акторов»3. Это не означает, что акторы и исследователи используют одни и те же критерии анализа. Энтони Гидденс говорит о «критериях правдоподобия», которые используются акторами для осознания того, что они делают, а также о « критериях достоверности», к которым прибегают исследователи в социальных науках для того, чтобы подтвердить результаты своих работ или судить о результатах других4. В ходе дальнейшего развития и углубления данного подхода в анализ были включены одновременно сходства и различия, непрерывность и прерывность, а также взаимодействия в процессе взаимного обогащения (акторов -- исследователями, а исследователей -- акторами) социальными знаниями как акторов, так и исследователей в области социальных наук1.

1.3 Непреднамеренные последствия действия

Согласно Энтони Гидденсу, «свойства социальных систем, структурированные в пространстве и во времени, выходят далеко за рамки контроля, который способен осуществить каждый актор»2. Поэтому непреднамеренные последствия действия представляют собой один из основных видов ограничения компетентности социальных акторов.

Вместе с этим рассуждением Энтони Гидденс вводит в свою теорию структурации понятие, являющееся классическим для социологии, начиная с функционализма Роберта Мертона с его «непреднамеренными последствиями целенаправленного социального действия», вплоть до методологического индивидуализма Раймона Будона и его «искаженных последствий». О чем идет речь? « В ходе действия постоянно проявляются последствия, не желаемые акторами, и наоборот, эти непреднамеренные последствия могут стать неосознанными условиями последующих действий»3. Таким образом, Энтони Гидденс предлагает подлинную диалектику преднамеренного и непреднамеренного, поскольку преднамеренное (интенция того или иного актора, совершающего то или иное действие) помещено в сложную череду эпизодов, которые ускользают от актора и уводят действие гораздо дальше его намерений. Энтони Гидденс иллюстрирует это положение следующим примером: актор, вернувшись домой, зажег свет в квартире, чем спугнул находящегося там вора; последний, бросившись бежать, оказывается пойманным полицией и попадает в тюрьму. В данной ситуации намерением актора было осветить комнату. Понятие непреднамеренных последствий действия пытается, таким образом, ответить на следующий вопрос: «каким образом столь банальное действие, как включение света, могло развязать цепь событий, оказавшихся столь отдаленных в пространственно-временном отношении от действия по включению света? »*. Таким образом, понятие непреднамеренных последствий становится посредником и даже своего рода проводником повседневных действий и взаимодействий в направлении более протяженных -- в пространстве и времени -- пространства, причем таким образом, что, в отличие от категории взаимозависимости Норберта Элиаса, оно позволяет понять действия, не вставая на точку зрения целого.

1.4 Критика эволюционизма

Энтони Гидденс придает большое значение истории и временному измерению социального действия, но в то же время он занимает весьма критическую позицию относительно эволюционизма, т. е. «тенденции связывать темпоральность с линейным следованием и рассматривать историю таким образом, как если бы она была вовлечена в движение, направленность которого носит вполне осязаемый характер»2. Одной из опасностей эволюционизма является то, что Гидденс называет «линейной схематизацией», в соответствии с которой движения, свойственные человеческим сообществам, выстраиваются в единую эволюционную линию. Такая направленность истории чаще всего является лишь обобщением одного специфического аспекта истории, которое приводит в результате к смешению «общей эволюции с эволюцией специфической»1. В этих рассуждениях мы находим точки совпадения с попытками Раймона Будона восстановить роль случая и хаоса, поставив под сомнение претендующие на универсализм теории изменения, развития или модернизации2.

В некоторых своих аспектах критика Энтони Гидценса смыкается с еще более радикальной и более последовательной критикой теорий эволюционизма, характерной для философа и историка Мишеля Фуко (1926-1984), во многом опиравшегося, в свою очередь, на творчество философа Фридриха Ницше (1844-1900). В противовес «линейным концепциям развития», подразумевающим «сведение воедино, во вполне замкнутой на себя тотальности, покоренного наконец разнообразия времени», Мишель Фуко стремится восстановить значимость прерывного, ошибочного, гетерогенного, единичного и случайного, т. е. « расцепить и развести по сторонам все нетождественные признаки»3.

1.5 Система, социальная и системная интеграция, или микро-, поглощенное макро-

Развивая свою теорию, Энтони Гидденс подошел к критике классической функционалистской социологии и, в частности, понятия функции1. По его мнению, функционалистские теории, с их метафорой биологического толка, идентифицирующей социальную систему с человеческим телом, оснащенным природными функциями, игнорируют компетентность и преднамеренную деятельность акторов, наделяя саму социальную систему самодостаточной логикой и рациональностью. При этом они полагают, что «проблема решена», хотя «она еще только сформулирована»2. Во всяком случае, Энтони Гидденс не оставляет попыток осмыслить части социального ансамбля через соотнесение их с целым при помощи понятий «социальной системы», «системной интеграции» и «социальной интеграции». Социальная система определяется как «располагающееся в пространстве-времени формирование упорядоченных моделей социальных отношений, понимаемых как воспроизведенные практики»3. Таким образом, целью является стабилизированная целостность, даже если уточняется, что социальные системы «в редких случаях обладают внутренним единством, характерным для многих физических и биологических систем»4. Социальная интеграция означает целостность, свойственную ситуациям взаимодействия, выражающую «обоюдность акторов в условиях со-присутствия»1. Системная интеграция расширяет сферу своего действия, « выражая обоюдность акторов и объединений в протяженном пространстве-времени, вне условий со-присутствия»2. Гидденс полагает, что благодаря этим понятиям ему удается «преодолеть» различие между микро- и макро-. Однако его концептуальные схемы скорее отражают противоречие между тем вниманием, которое он уделяет повседневной деятельности акторов, и стремлением осмыслить эту деятельность в связи с целым, с которым нельзя не считаться. Здесь мы вновь сталкиваемся с трудностями взвешенного осмысления процессов взаимопорождения частей и целого.

Итак, в творчестве Гидденса мы находим новую теоретическую попытку преодоления классических оппозиций в социальных науках, но нам представляется, что предложенные им решения далеко не полностью отвечают на поставленные вопросы. В такой эмпирико-теоретической науке, как социология, поставленные проблемы, несомненно, не могут быть разрешены одним лишь теоретическим путем. Хотя во Франции работы Гидденса были приняты достаточно благожелательно, они не получили широкого применения непосредственно в эмпирических исследованиях. Тем не менее Жан-Франсуа Байар использовал их при анализе политической социологии Африки.

2. Теория модернизации П. Бергера

Теория модернизации: в узком смысле так обозначались теоретические усилия, предпринятые после второй мировой войны для объяснения быстрых перемен, произошедших в развивающихся странах Азии,Африки и Латинской Америки. В этой роли теория модернизации довольно робко соперничала с различными марксистскими идеями, касающимися причин отставания в развитии и наступивших изменений в странах <третьего мира>. В более широком плане данная теория охватывает общие взгляды на проблему модернизации, восходящие главным образом к основным традициям классической социологии, включающей не только труды Вебера и Зиммеля, но также и работы таких авторов, как Фердинанд Теннис, Эмиль Дюркгейм и Толкотт Парсонс. Если сложить вместе все высказанные ими мысли, то в самом деле получится синтезированная парадигма, ядром которой станет категория модернизации и которая существенно отличается от парадигмы марксизма.

Бергер твердо придерживается социологических традиций, и на ее содержание оказали сильное влияние веберовские взгляды на современное общество. Что это означает? Можно убедительно доказать, что центральным вопросом социологии, с момента ее зарождения в лоне довольно причудливой философии Огюста Конта, всегда являлся вопрос о сути модернизации. Во время еврейского пасхального ритуала задается вопрос: <Чем эта ночь отличается от всех других ночей?> Социологи, по крайней мере в последние сто лет, задаются вопросом: <Чем современный (модернизированный) период отличается от всех других периодов человеческой истории? > Нет нужды говорить, что их ответы не совпадали, как, впрочем, и исходные предпосылки и методологии. Тем не менее объединенными усилиями социологи все же создали своего рода парадигму.

Хорошо известно, что Макс Вебер уделял пристальное внимание капитализму, особенно его происхождению. Но он подходил к капитализму в более широком контексте предпринимавшихся усилий по теоретическому осмыслению движущих сил современного (модернизированного) общества. Для Вебера наиболее важной из этих сил являлась <рациональность> - прогрессивное воздействие рационального мышления и рациональных технологий на все сферы общественной жизни. Он полагал, что специфические черты иудаизма и христианства заложили идейно-этические основы рационального преобразования мира (первый <рациональный> шаг, предпринятый еще в древнем Израиле, связан с заменой магии верой в Бога, сопряженной с очень высокими нравственными требованиями) и что эти черты с особой силой проявились в ходе реформации, прежде всего с возникновением ее кальвинистского крыла. Удовлетворившись подобным объяснением истоков модернизации в Европе, он затем принялся за гигантский труд, сравнивая Европу с различными неевропейскими культурами, в первую очередь с индийской и китайской. При этом он пришел к выводу, что религиозно-этнические традиции этих культур не способствовали возникновению <рациональности>, характерной для Запада, Взгляды Вебера на данные проблемы, конечно же, немогли нс вызвать критики. Полемика относительно преобразующего (прокапиталистического) характера протестантизма продолжается по сей день. По всей вероятности, Вебер ошибался, полагая, что конфуцианство и восточноазиатские традиции препятствуют модернизации общества. Но если некоторые его ответы сегодня кажутся сомнительными, то поставленные вопросы продолжают сохранять свою актуальность. Труды Вебера остаются важной составной частью любой теории модернизации и, следовательно, всякой теории капитализма. Но и другие социологи, даже работая с другими фактами и применяя иные методы, так или иначе затрагивали проблему модернизации, Георг Зиммель, еще один представитель немецкой классической социологии, под понятием <абстракция> рассматривал тот же самый вопрос, который Вебер называл <рациональностью>. Зиммель считал, что современное модернизированное общество (частично как следствие капитализма и возникшего при нем денежного хозяйства) стало более абстрактным в сравнении с предшествовавшими общественными формациями, в которых царили в высшей степени конкретные отношения. Фердинанд Теннис, современник как Вебера, так и Зиммеля, разработал понятия <общность> и <общество>, которые и сейчас используются в англоязычной социологии. Для <общности> характерно ощущение всеохватывающей, безраздельной принадлежности к конкретной группе людей; в <обществе> же люди относятся друг к другу, только выступая в какой-либо определенной роли, чаще всего имеющей договорную форму ("наши взаимные обязанности точно очерчены нашим соглашением - ни больше ни меньше"), Теннис, кроме того, доказывал, что в современных условиях наблюдается массированный сдвиг от <общности> к <обществу>. Будучи консервативным ученым, он считал подобную перемену очень несчастливой.

Эмиль Дюркгейм, отец современной французской социологии, имел в виду те же самые трансформации, когда говорил об отходе от <механической солидарности> в сторону <органической солидарности>. Такая перемена, по его мнению, делала людей весьма уязвимыми к <аномии>, для которой типично чувство утраты социальных корней, принадлежности и значимости социальных норм. Описание данной перемены очень похоже на то, которое дал Теннис, Вместе с тем Дюркгейм, как передовой ученый, придерживавшийся традиций Просвещения, полагал, что, несмотря на потери (в виде, например, аномии), перемена была прогрессивной, прежде всего потому, что расширяла рамки индивидуальной свободы. Внимание нынешних американских социологов продолжает приковывать к себе вопрос о том, как модернизация разобщает. Так, Толкотт Парсонс, наиболее известный американский теоретик этого направления, увенчал свои изыскания серией работ о модернизации. Ключевой категорией, по его мнению, является <дифференциация>, или деление сегментами современного общества по различным институтам того, что на ранних этапах человеческой истории было интегрировано в рамках единого целого. Например, это можно сказать о <функциях> родства, которые теперь четко поделены между социальными, экономическими и политическими институтами. Таким образом, темы прежних ученых-социологов продолжают жить и развиваться в новых формулировках.

В период становления социологии как науки (примерно в течение 50 лет, с 1880 по 1930 г.) происходило разделение марксизма на ряд специфических теоретических направлений. Обе парадигмы уточнялись во взаимодействии друг с другом. Некоторые классики социологии (прежде всего Вебер) представляли собственные работы в качестве альтернативы марксизму. Не приходится и говорить, что между представителями двух лагерей социальных теоретиков происходили и, разумеется, происходят по сей день многочисленные, подчас резкие споры. Однако вполне возможно сравнивать две парадигмы без излишних эмоций.

По представлениям марксистов, капитализм - центральная движущая сила современного общества, где все другие его элементы являются, в большей или меньшей степени, зависимыми переменными (большая или меньшая степень определяется уровнем экономического детерминизма той или иной марксистской школы). Сторонники же теории модернизации воспринимают капитализм как один из нескольких главных причинных факторов. В новейшей версии данной парадигмы (особенно в приложении к странам <третьего мира>) на центральную позицию выдвигается технология, в некоторых случаях предполагая наличие технологического детерминизма, заменяющего экономизм марксистов^. Подобные различные акценты, естественно, влияют на видение противоположной парадигмы. Любое объяснение современного общества, которое не отводит капитализму центральное место, марксисты рассматривают как попытку затушевать истинное положение вещей. Так, концентрация внимания на технологии маскирует, по их мнению, подлинные экономические и политические отношения между странами. Например, для понимания положения в Бразилии неправильно было бы сосредоточиться лишь на уровне технологического развития и оставить в стороне ее <зависимость> от мировой капиталистической системы. И наоборот, с точки зрения приверженцев теории модернизации, марксисты страдают склонностью принимать часть за целое, то есть тем, что в логике принято называть заблуждением pars pro toto (дословно: часть вместо целого). Марксисты увязывают с капитализмом процессы, которые в действительности являются следствием модернизации и наблюдаются как при капитализме, так и при социализме. Например, беды северо-восточной Бразилии - результат технологической и экономической модернизации и имели бы место, если бы даже Бразилия была социалистической. Делая упор главным образом на технологических изменениях и их последствиях (урбанизация, разрушение традиций, быстрое увеличение численности населения, политическая неустойчивость), последователи теории модернизации часто склонны преуменьшать различия между капиталистическими и социалистическими обществами, иногда выдвигая предположение о вероятности их <конвергенции>.

Мы, разумеется, разделяем ту точку зрения, что марксистская парадигма, будучи очень односторонней, страдает крупным недостатком, принимая часть за целое. Вместе с тем мы стараемся избегать чрезмерного выделения технологического компонента и заблуждений теории конвергенции, которая не придает должного значения существенным экономическим, социальным и политическим различиям. Книга не содержит априорных предположений, которые характеризовали бы капитализм как единственный важнейший элемент современного общества или как всего лишь одну из переменных, зависимых от других факторов, например от новейшей технологии. Мы также не отказываемся признать справедливость некоторых марксистских эмпирически обоснованных толкований конкретных фактов, хотя в целом марксистскую парадигму следует отвергнуть.

Теперь должно быть ясно, что задача сводится к созданию теоретической структуры, в рамках которой стали бы более понятными связи между экономическими, технологическими, социальными, политическими и культурными элементами капиталистического феномена.

3. Пьер Бурдье

Пьер Бурдье родился в 1930 г. Он получил философское образование и сегодня руководит кафедрой социологии в Коллеж де Франс*. Именно ему удалось совместить взгляды трех «отцов-основателей» социологии, которые до него обычно противопоставлялись: Карла Маркса, Эмиля Дюркгейма и Макса Вебера (1864-1930).

Пьер Бурдье хорошо известен своими уже относительно давними работами, написанными в соавторстве с Жаном-Клодом Пасроном, которые были посвящены изучению образовательных механизмов социального воспроизводства-- «Наследники» (1964) и «Воспроизводство» (1970). Однако творчество Пьера Бурдье разнообразно, оно охватывает многие области, причем социолог следит за тем, чтобы теоретические разработки никогда не отрывались от прикладных исследований. Так, его исследования ни разу не замыкались на анализе воспроизводства социальных структур (которое, кстати, не понималось Пьером Бурдье и Жаном-Клодом Пасроном только лишь как воспроизводство идентичного) и включали в себя множество других аспектов. Такова, например, написанная под его руководством коллективная работа «Нищета мира» (1993), посвященная изучению того, каким образом социальные формы страдания формируют субъективность индивидов. То, что Пьер Бурдье назвал «структуралистским конструктивизмом», хорошо выражает всю оригинальность его метода. Этот метод стал особенно характерен для его работ, которые начали выходить в свет с конца 70-х годов.

3.1 Структуралистский конструктивизм

Пьер Бурдье определяет «структуралистский конструктивизм» как соединение объективного и субъективного: «С помощью структурализма я хочу сказать, что в самом социальном мире <...> существуют объективные структуры, независимые от сознания и воли агентов, способные направлять или подавлять их практики или представления. С помощью конструктивизма я хочу показать, что существует социальный генезис, с одной стороны, схем восприятия, мышления и действия, которые являются составными частями того, что я называю габитусом, а с другой стороны, -- социальных структур и, в частности, того, что я называю полями»1. В этом двойном измерении социальной реальности -- объективном и сконструированном -- объективным структурам все же сообщается некоторый приоритет. Это подводит Пьера Бурдье к различению в исследовании двух моментов: первого момента -- объективистского, второго -- субъективистского: «с одной стороны, объективные структуры, которые конструирует социолог в рамках объективизма, отстраняясь от субъективных представлений агентов, лежат в основе субъективных представлений и содержат структурные принуждения, влияющие на взаимодействия; но, с другой стороны, эти представления должны быть усвоены, если хотят, чтобы с ними считались, в частности, в индивидуальной или коллективной повседневной борьбе, нацеленной на трансформацию или сохранение объективных структур»1.

Этот приоритет -- временной и теоретический -- объективного измерения социальной реальности отчасти имеет своим обоснованием эпистемологический подход, который сформулировали Пьер Бурдье, Жан-Клод Шамборедон и Жан-Клод Пасрон в книге «Ремесло социолога» и который с тех пор часто воспроизводит Пьер Бурдье. В центре этого подхода лежит понятие «эпистемологического разрыва» -- разрыва между научным знанием социологов и «спонтанной социологией» социальных акторов, что сближает общественные науки с науками о природе. Одним из источников этого понятия служит выдвинутый Дюркгеймом в его работе «Метод социологии» социологический императив разрыва с «пред-понятиями» акторов. Тем не менее, несмотря на вто-ричность использования этого императива Пьером Бурдье, его подход -- в том, что касается второго, субъективистского момента -- при более детальном анализе часто оказывается более сложным, нежели простая дихотомия научного и обыденного знания.

3.2 Габитус и поле

По мнению Пьера Бурдье, «движущей причиной исторического действия, действия художника, ученого или правителя, равно как рабочего или мелкого чиновника, является не субъект, который бы лицом к лицу сталкивался с обществом как с объектом, конституированным извне. Эта движущая причина заключен не в сознании и не в вещах, но в связи между двумя состояниями социального, т. е. истории, объективированной в вещах в форме институтов, и истории, воплощенной в телах в форме системы устойчивых диспозиций, которую я называю габитусом»1. Таким образом, встреча габитуса и поля, «свершившейся истории тела» и «свершившейся истории вещи», предстает в качестве главного механизма производства социального мира. Пьер Бурдье выделяет здесь двойное конструктивистское движение интериоризации внешнего и экстериоризации внутреннего, пытаясь сделать это движение операциональным для эмпирических работ.

Габитус -- это в каком-то смысле социальные структуры нашей субъективности, формирующиеся первоначально через наши первые опыты (первичный габитус), а затем через опыт нашей взрослой жизни (вторичный габитус). Это то, каким образом социальные структуры отпечатываются в наших головах и телах посредством интериоризации внешнего. Таким образом, Пьер Бурдье определяет понятие габитуса более точно, чем это сделал Норберт Элиас, а именно как «систему устойчивых и переносимых диспозиций»1. Диспозиции суть склонности воспринимать, чувствовать, поступать и мыслить определенным образом, чаще всего бессознательно интериоризированные и инкорпорированные каждым индивидом вследствие объективных условий его существования и его социальной траектории. Эти диспозиции устойчивы, так как они, хотя и способны изменяться в процессе наших опытов, глубоко укоренены в нас, и в силу этого пытаются сопротивляться изменению, отмечая тем самым определенную преемственность в жизни личности. Они переносимы, так как диспозиции, приобретенные в ходе определенных опытов (например, семейных), оказывают воздействие на другие сферы опыта (например, профессиональные); это самый первый элемент единства личности. Наконец, диспозиции образуют систему, поскольку они стремятся объединиться. Но для Пьера Бурдье единство и устойчивость личности, в принципе действующей в соответствии с габитусом, не являются тем единством и той устойчивостью, которые сознательно и ретроспективно представляются самой личностью и которые социолог называет «биографической иллюзией»3. Они суть единство и устойчивость, в самом широком смысле бессознательные и реконструируемые исследователем (в зависимости от места в пространстве социальных классов, от занимаемых институциональных позиций, накопленного опыта внутри различных полей и т. д., а следовательно, так же и от пройденной социальной траектории). Эта точка зрения отличается от тех, которые мы рассмотрим ниже (глава 5) и согласно которым личность наделена значительно более дробными диспозициями и идентичностями, что делает задачу унификации еще более проблематичной.

Будучи объединяющими, индивидуальные габитусы являются также и единичными. Коль скоро существуют классы габитусов (например, схожие габитусы -- с точки зрения условий существования и траекторий -- какой-либо группы одного социального происхождения), а следовательно, и габитусы класса, каждый индивидуальный габитус специфическим образом комбинирует в себе определенное разнообразие (большее или меньшее) социальных опытов1. Но можно ли сказать, что этот габитус просто воспроизводит социальные структуры, продуктом которых он является? Габитус конституируется «порождающими принципами», т.е. в некотором смысле по типу компьютерной программы (но программы, частично самопрограммирующейся). Он призван давать множество ответов на различные встречающиеся ситуации, исходя из ограниченной совокупности схем действия и мышления. Таким образом, габитус воспроизводится скорее тогда, когда сталкивается с привычными ситуациями, однако он способен к инновациям, когда оказывается лицом к лицу с незнакомыми ситуациями.

Поля конституируют экстериоризацию внутреннего в процессе. Именно с этой точки зрения Пьер Бурдье рассматривает институты -- не в качестве субстанций, но с точки зрения отношений, как конфигурации отношений между индивидуальными и коллективными акторами (Пьер Бурдье говорит об агентах {agents), чтобы подчеркнуть, что они в равной мере подвергаются воздействию (sont agis) -- как изнутри, так и извне -- и действуют свободно*). Поле есть сфера социальной жизни, которая постепенно автономизируясь в ходе истории, приобретает социальные отношения, цели и средства, свойственные только ей и отличные от иных полей. Люди преследуют разные интересы в экономическом или художественном поле, поле журналистики, политики или спорта. Поле, таким образом, является полем сил -- оно отмечено неравномерным распределением средств и, следовательно, соотношением сил между доминирующими и доминируемыми, и одновременно полем борьбы -- в нем социальные агенты сталкиваются между собой, чтобы сохранить или изменить это отношение сил. Согласно Пьеру Бурдье, само определение поля и установление его границ (вопрос о том, кто имеет право на участие в поле и т.д.) может быть составной частью этой борьбы, что отличает данное понятие от обычно более закрытого понятия «система». Каждое поле отмечено отношениями конкурентной борьбы между его агентами (Пьер Бурдье говорит также о рынке), несмотря на то, что участие в игре предполагает хотя бы минимум их договоренности между собой относительно существования поля.

Каждое поле характеризуется специфическими механизмами капитализации свойственных ему легитимных средств. Таким образом, согласно Пьеру Бурдье, существует не один капитал, на чем настаивали Маркс и «марксисты» (а именно экономический), а множество капиталов (культурный капитал, политический капитал и т. д.). Нам предлагается не одномерное представление о социальном пространстве как в «марксизме», где понимание общества концентрируется в первую очередь вокруг экономического видения капитализма, а многомерное, при котором социальное пространство состоит из множества автономных полей, каждое из которых определяют специфические способы доминирования. Следовательно, перед нами не один капитализм (в экономическом смысле), а многие формы капитализации и доминирования: ассиметричные отношения между индивидами и группами, которые установились в пользу одних из них, причем некоторые могут переноситься в другие поля, как, например, доминирование мужчин над женщинами1. Эти формы капитализации являются автономными, они находятся иногда в состоянии конкурентной борьбы (например, классический конфликт между обладателями экономического капитала и капитала культурного, между бизнесменами и «интеллектуалами») и, одновременно, различным образом пересекаясь, они связаны между собой (некоторые агенты соединяют в себе экономические, культурные и политические капиталы, тогда как другие «отторгнуты» от большинства легитимных капиталов). То, что Пьер Бурдье называет полем власти, является местом, где соединяются различные поля и капиталы: это та точка, в которой сталкиваются агенты, занимающие доминирующее положение в различных полях, это «поле борьбы за власть между обладателями различных форм власти»1.

3.3 Символическое измерение социального порядка

Если в творчестве Маркса Пьер Бурдье почерпнул, в частности, идею о том, что социальная реальность есть совокупность силовых отношений между социальными группами, исторически находящимися в состоянии борьбы друг с другом, то у Макса Вебера он позаимствовал помимо прочего идею о том, что социальная реальность является также совокупностью смысловых отношений, что она, следовательно, имеет символическое измерение. С точки зрения М. Вебера, представления и язык участвуют в построении социальной реальности, хотя они, конечно лее, не исчерпывают собою всей реальности.

По мнению Пьера Бурдье, для того чтобы представления могли эффективно воздействовать на реальность, нужно, чтобы были выполнены определенные социальные условия, внешние по отношению к этим представлениям и к самим дискурсам, условия, благоприятствующие воздействию и предварительно запечатленные в умах и в институтах. В этом заключается так называемый «эффект теории»1, т. е. воздействий, которые может оказывать философская и/или социологическая теория на социальный мир (например, «марксистская» теория классовой борьбы) и которые предполагают, что агенты овладевают элементами этой теории, причем последняя может опираться на институты. Речь идет об ином типе отношений между научным и обыденным познанием, поскольку в движении от научного к обыденному часть социологических теорий прошлого может быть постепенно интегрирована в предмет социологического анализа социологов нынешних.

Включение в анализ символического измерения социальной реальности влияет на способ осмысления отношений доминирования (ассиметричного распределения ресурсов) между индивидами и группами. Именно здесь вступает в действие понятие символического насилия. Различные формы доминирования, если только они не прибегают исключительно и непрерывно к использованию вооруженной силы (которая, впрочем, также предполагает символическое измерение, поскольку она определенным образом осознается и о ней определенным образом говорят), должны быть легитимированы, признаны в качестве легитимных, т. е. должны обрести позитивный смысл или, во всяком случае, превратиться в «естественные» таким образом, что доминируемые сами примыкают к господствующему порядку, никак не осознавая его механизмов и произвольного характера их действия (не естественного и не необхо димого, а значит, исторического и изменяющегося). Именно этот двойной процесс признаниям, незнания и составляет принцип символического насилия, а значит, и легитимации различных форм доминирования1. Например, преподаватель французского языка, который делает на полях одной тетради пометку «блестяще», а на другой -- «тяжеловесно», совершает жест, в принципе отсылающий к социальной иерархии (поскольку «блестящими учениками» часто называют обладателей легитимного культурного капитала, тогда как «тяжелыми учениками» -- тех, кто его лишен). Однако этот жест самими учащимся зачастую признается как суждение об их личных познаниях во французском языке и не осознается как выражение социального доминирования.

3.4 Социология действия: логика практики

Одним из наименее известных аспектов социологии Пьера Бурдье является его социология действия, которая впервые была изложена в 1973 г. в работе «Эскиз теории практики» и получила дальнейшее свое развитие в 1980 г. в книге «Практический смысл». Развиваемая в русле философии Людвига Витгенштейна и Мориса Мерло-Понти (1908-1961), социология действия Пьера Бурдье исходит из критики интеллекту алистских подходов, т. е. теорий действия, сводящих действие к интеллектуальной точке зрения того, кто наблюдает за действием, в ущерб практической точке зрения того, кто действует. Таким образом, «интеллектуализм вписан в факт включения в предмет умозрительного отношения к нему, в подмену практического отношения практикой отношения к предмету, свойственного наблюдателю»1. Именно в этом смысле интеллектуализм является объективизмом, охватывающим действие извне и сверху как объект познания, без учета отношения агента к своему действию. В результате объективизм интеллектуалистского толка наделяет a priori, как это показал Бернар Лакруа3, представленные извне и проанализированные социологом объекты («СССР», «Франция», «государство», «политика города», «рабочий класс» и т. д.) --по образу вещи -- однородностью и содержанием, которыми эти объекты не обладают.

Такому теоретическому и умозрительному отношению к действию, которое многие философы и социологи ошибочно приписывают агенту, сообщая тем самым универсальность своей собственной позиции рефлектирующего наблюдателя, Пьер Бурдье противопоставляет практическое отношение к практике. По его мнению, мы действуем в мире, который «постоянно напоминает о своем присутствии (своими неотложными делами, тем, что необходимо сделать или сказать, что делается для того, чтобы об этом было сказано) и непосредственно диктует жесты или слова, но никогда не разворачивается как спектакль»3. В отношении всей совокупности дей ствии мы далее можем «переходить от практики к практике, минуя дискурс и сознание»1.

Пьер Бурдье, таким образом, отчетливо различает две позиции: позицию наблюдателя, рефлектирующего и рассуждающего относительно действия, и позицию действующего агента, «охваченного стихией действия» во всей его неотлолености. Действие для него подчиняется «нелогической логике»3, а именно практической логике, в некотором роде «уловимой только в действии»3. Применение принципа практического отношения к практике приводит Пьера Бурдье к анализу того, что он считает главным, а именно компетентности агентов, этого практического чувства, вписанного в тело и в движения тела и действующего лишь в определенной ситуации, при столкновении с практическими проблемами (идет ли речь о теннисисте во время матча, о рабочем у станка, о политическом деятеле на митинге или о философе на коллоквиуме). Являясь составной частью габитуса, практическое чувство позволяет агенту экономить рефлексию и энергию во время действия; практическое чувство -- инструмент практической экономии.

Развиваемая Пьером Бурдье социология действия -- редкий случай, когда проявляется интерес к проблеме практической логики, но тем не менее вслед за Полем Ладриером4 и Аленом Кайе можно задаться вопросом, не «перегибает» ли эта социология «палку» в другом отношении. Так, слишком прямолинейный анализ моделей рефлектирующего актора может привести к другой крайности, подмеченной американским социологом Гарольдом Г арфинке лем, а именно к тому, что социальные агенты будут восприниматься как «культурные идиоты» (culturel dopes). Противопоставляя исключительным и чересчур радикальным образом интеллектуальное и практическое отношение к практике, мы тем самым не принимаем в расчет, что рефлективность (факт рефлексии относительно того, что мы делаем сейчас), если только она не берется как обязательный момент любого действия, не всегда исключена из практического поведения, далее когда она продиктована прагматической необходимостью. Таким образом, в социологии действия недостаточно отчетливо определяется место прагматической рефлективности, т. е. более или менее существенных, срочно принимаемых ограничений в связи с той или иной ситуацией, которые оставляют больше или меньше места различным формам рефлективности актора. Тем не менее Пьер Бурдье иногда принимает в расчет этот аспект, в частности тогда, когда он рассматривает кризисные периоды. В этом случае рефлективность актора оказывается отчетливо побуждаемой3, поскольку «обычное урегулирование» перестает быть само собой разумеющимся.

Вопрос о протекании совершающегося действия был вновь поднят -- на основе новых источников -- с помощью проблематики ситуационного действия, т. е. действия, совершающегося в ситуации, тонко прослеживаемой через цепочку эпизодов действия. К этим проблемам обратились в последние годы в Соединенных Штатах (см., например, исследования Люси Сухман1), во Франции подобные лее исследования были проведены Исаком Жозефом в отношении RATP (Автономное управление парижского городского транспорта)3, а также Пьером Ливе и Лораном Тевено.

3.5 Рефлективная социология

Социология практики ставит перед нами не только вопрос о рефлективности агента, но и вопрос о рефлективности социолога. Ведь только посредством развития рефлективности (обращающейся к Я и к собственной деятельности) социолог может избежать ошибок интеллектуализма, состоящих в том, что мы принимаем собственное мыслительное отношение к объекту анализа за отношение агента к его действию. Таким образом, способность социолога принимать во внимание отношение, в котором он состоит со своим объектом, является одним из средств повышения научного качества его труда. Отсюда вытекает и значение того, что Пьер Бурдье называет соучаствующей объективацией, объективацией (в данном случае имеется в виду научное познание) субъективного отношения социолога к своему объекту (его соучастие в анализируемом объекте), являющееся одним из условий научности его анализа1. Социология Пьера Бурдье представляет собой, таким образом, рефлективную социологию, приглашающую социолога пройти через самосоциоанализ (анализ своего отношения к объекту, которое может быть связано с местом, занимаемым социологом в интеллектуальном поле, с его собственным пройденным путем и т. д.) для того, чтобы сделать свое исследование более строгим в научном отношении. Такая рефлективная ориентация имеет точки совпадения с некоторыми работами в области этнологии, например, с трудами Жерара Альтаба3, в которых рассматривается участие исследователя в изучаемых им социальных связях и которые настаивают на том, чтобы в научный анализ включались также отношения анкетирующий/анкетируемый.

3.6 Ведущая роль объективных структур

Главенствующая роль, отводимая Пьером Бурдье структурам (структурам в головах и телах, равно как и структурам в вещах и институтах), приводит его к недооценке значения взаимодействий «лицом к лицу» в процессе конструирования социальной реальности. По его мнению, взаимодействия «заслоняют структуры, которые в них реализуются»3, и представляют собой лишь «ситуационную актуализацию объективной связи»1. Чаще всего они играют скорее пассивную, нежели активную роль в формировании социального мира. Подобная теоретическая установка приводит к тому, что Пьер Бурдье уделяет мало внимания интеракциям, что в свою очередь способствует их исключению из анализа. Впрочем, он относительно редко прибегал к описанию ситуаций «лицом к лицу» (хотя в его исследовании, посвященном продавцам и покупателям жилья, мы имеем дело как раз с такой ситуацией3).

Приоритет, отдаваемый Пьером Бурдье объективным аспектам реальности, заставляет его порой преувеличивать роль оппозиции видимость/реальность, что отдаляет его социологию от конструктивистских подходов. Это касается, например, его мысли относительно «биографической иллюзии», в которой Я внешне выглядит как «самая реальная реальность»3. Анализ социального конструирования реальности оказывается несколько ограничен этой оппозицией между подлинной (объективной) реальностью и реальностью ложной (субъективной), что препятствует диалектике субъективного и объективного. Более строгое следование конструктивистскому подходу скорее предполагает, как это происходит у Шюца (см. главу 3), рассмотрение «множественных реальностей», далее если согласиться с тем, что из многочисленных аспектов социальной реальности мы способны различить лишь более или менее устойчивые сегменты, в соответствии, например, с тремя критериями, предложенными Лораном Тевено1: область устойчивости (в пространстве), временная стабильность и степень объективации (объекты и воплощающие их институты) этих реальностей.

Социология Пьера Бурдье, которая представляет собой также результат коллективного труда руководимой им исследовательской группы, на сегодняшний день представляется одной из наиболее значительных во Франции всего послевоенного периода как в том, что касается развития теории, так и с точки зрения многообразия проводимых группой эмпирических исследований. Взаимоотношения социологии Пьера Бурдье с конструктивистской проблематикой сложны: с одной стороны, его социология способствовала обогащению конструктивизма, с другой -- она ограничивает его рамками объективных структур.

4. Социологические концепции Раймонда Арона

Р. Арон пытается разобраться в том, как политика влияет на все общество в целом, понять диалектику политики в узком и широком смысле этого термина -- с точки зрения и причинных связей, и основных черт жизни сообщества.

По мнению Р. Арона, слово «политика» в его первом значении -- это программа, метод действий или сами действия, осуществляемые человеком или группой людей по отношению к какой-то одной проблеме или к совокупности проблем, стоящих перед сообществом. В другом смысле слово «политика» -- это совокупность, внутри которой борются личности или группы, имеющие собственную «policy», то есть свои цели, свои интересы, а то и свое мировоззрение. Таким образом, одно и то же слово характеризует и действительность и наше ее осознание. Кроме того, это же слово -- (политика) обозначает, с одной стороны, особый раздел социальной совокупности, а с другой -- саму эту совокупность, рассматриваемую с какой-то точки зрения.

Согласно Р. Арону, социология политики занимается определенными институтами, партиями, парламентами, администрацией в современных обществах. Эти институты, возможно, представляют собой некую систему -- но систему частную в отличие от семьи, религии, труда. Этот раздел социальной совокупности обладает одной особенностью: он определяет избрание тех, кто правит всем сообществом, а также способ реализации власти.

Политика как программа действий и политика как область общественной жизни взаимосвязанны, поскольку общественная жизнь -- это та сфера, где противопоставляются друг другу программы действий; политика-действительность и политика-познание тоже взаимосвязанны, поскольку познание -- составная часть действительности; наконец, политика-частная система приводит к политике-аспекту, охватывающей все сообщество вследствие того, что частная система оказывает определяющее влияние на все сообщество [2, 23--24].

В своих рассуждениях о политике Р. Арон исходит из противопоставления идей А. Токвиля и К. Маркса. Так, по мнению ученого, А. Токвиль полагал, что демократическое развитие современных обществ ведет к стиранию различий в статусе и условиях жизни людей. Этот неудержимый процесс мог, считал он, породить общества двух типов -- уравнительно-деспотическое и уравнительно-либеральное.

Что касается К. Маркса, то, по мнению Р. Арона, в экономических преобразованиях он пытался найти объяснение преобразованиям социальным и политическим. К. Маркс считал, что капиталистические общества страдают от фундаментальных противоречий и вследствие этого подойдут к революционному взрыву, вслед за которым возникнет социалистический строй в рамках однородного, бесклассового общества. Политическая организация общества будет постепенно отмирать, поскольку государство, представлявшееся К. Марксу орудием эксплуатации одного класса другим, будет отмирать с исчезновением классовых противоречий.