Иуда Искариот как трагедия богооставленности

Размещено на http://allbest.ru

Каменец-Подольский национальный университет

имени Ивана Огиенко

Иуда Искариот как трагедия богооставленности

Абрамович С.Д., доктор филологических наук

профессор, академик АН ВО Украины,

заведующий кафедрой

славянской филологии и общего языкознания

Введение

Широкий и надежный путь

Ведет Иуду только к Богу,

И нет возможности свернуть.

Мария Тилло

Постановка проблемы. Вот уже две тысячи лет образ Иуды Искариота остается символом низости и предательства. Тем не менее, уже с момента становления христианства и вплоть до наших дней не стихают голоса, оправдывающие или «либерально» оценивающие Иуду и его предательство.

На заре новой эры возникла даже секта каинитов, которые, как пишет в своем «Справочнике по ересям, сектам и расколам» С.В. Булгаков, назывались еще иудаитами, потому что с уважением и почтением относились к Иуде. Но в общем началось все с гностического апокрифа «Евангелие от Иуды» (II в. н. э.), в котором Иуда трактуется как наиболее приближенный ко Христу ученик, и обосновывается идея, будто бы без предания Иудой Спасителя в руки гонителей не было бы и Крестной Жертвы; следовательно, мол, Иуда сыграл не менее, а может быть, и более важную роль, нежели другие апостолы.

Скорее всего, эта холодная умственная игра, свойственная эллинистическим философам, порождена тем импульсом противления, которую психологи определяют как «подростковый негативизм», возникающий из стремления незрелого существа во что бы то ни стало сравняться со взрослым; вырисовывается здесь и чисто детское стремление к «справедливости» - т. е., чтобы «всем было поровну».

Похоже, что подобный импульс был источником ложной оригеновой идеи, будто в конце времен Бог простит самого диаволаНе он ли, этот самый импульс, диктовал «титаническому человеку» эпохи мо-дерна, мыслящему себя вечно юным, дерзание перестройки созданного Богом мира?. Но многие люди сохраняют эту духовную незрелость на протяжении всей жизни, так что стремление к реабилитации Иуды всегда имеет затаенную психологическую почву.

Очень симптоматично, что найденный несколько лет тому назад обрывок папируса, представляющий собой изначальный текст (или один из ранних списков?) упомянутого выше гностического евангелия, вызвал целый шквал сенсационных публикаций в масс-медиа.

Многие журналисты возликовали: то ли, мол, найдено, наконец, «подлинное» евангелие, то ли предстоят «серьезные коррекции» взгляда на раннее христианство, в котором якобы развивалась некая альтернативная концепция.

Впрочем, уровень энтузиазма определялся здесь уровнем невежества: «Евангелие от Иуды» издавна прекрасно известно в копиях и было опровергнуто уже апологетами (Ириней Лионский). Однако в целом гностическое «оправдание Иуды» получило неожиданное продолжение в секуляризированной художественной литературе Новейшего времени, в том числе и в литературе русской. Как мне кажется, этот феномен заслуживает внимания, поскольку в нем прослеживается общий алгоритм богоборчества, оборачивающийся той «богооставленностью в силу отчаяния», о которой писал Максим Исповедник.

Анализ последних исследований и публикаций. Я не стану здесь ни пересказывать фабулу того или иного произведения, интерпретирующего образ Иуды, ни давать оценку литературно-художественным достоинствам этих произведений.

Позволю себе лишь вкратце обозначить позиции некоторых писателей, обратившихся к теме Иуды, а также их истолкова- телей-литературоведов, чья критика преимущественно носит комплиментарный характер, причем обычно и писатель, и его истолкователь не стесняются на сей счет бурно фантазировать, так как в новозаветном тексте внимания этим вещам, естественно, не уделяется.

Воинствующий атеист А. Франс в романе «Сад Эпикура» (1895), не обращая внимания на «мрачные слова Евангелия», наделяет некоего аббата Эжже терзаниями по поводу того, что Иуда, якобы исполнивший ветхозаветные пророчества о Мессии, горит в аду, и автор приводит своего священника в ряды каинитов. Книгочий и вольнодумец Х. Борхес в рассказе «Три версии предательства Иуды» (1944) приходит к выводу, что Бог воплотился не в Иисуса, а в Иуду, ибо тут будто бы нужен был именно человек низменный и грешный.

Греческий писатель Н. Казандзакис в романе «Последнее искушение Христа» (1955) влагает в уста Иисуса просьбу к Иуде о предательстве его, учителя, в руки иудеям.

В романе польского писателя Г. Панаса «Евангелие от Иуды» (1973) Иуда трактован как интеллектуал, презирающий «наивную» проповедь Иисуса.

Наконец, скандальный французский литератор Э. Кассе пишет в 2007 г. свой вариант «Евангелия от Иуды», в котором, предваряя методы Д. Брауна, с легкостью необыкновенной «расследует» давнюю историю, превозносит «миссию» Иуды и «доказывает», что гностическое «Евангелие от Иуды» - подделка XVI века. No comments.

В русской секуляризированной литературе образ Иуды возникает, в общем-то, параллельно Из-за недостатка места я не стану привлекать внимания к текстам, созданным в иных национальных литературах бывшего СССР, как, например, к роману белоруса В. Короткевича «Христос приземлился в Городне» и т. п. И нельзя сказать, что многие русские модернизаторы темы выходят за пределы только что описанного алгоритма реабилитации гностической концепции.

В рассказе Л. Андреева «Иуда Искариот» (1907) уродливый лицом, но душою будто бы невыразимо прекрасный, будущий предатель особо близок к Иисусу, необыкновенно горячо любит его, и учитель отвечает такою же любовью; именно Иуда - главный апостол, ибо он выполняет задачу привести Христа на крест. Переосмыслил Иуду и Д. Мережковский в написанном в эмиграции «Иисусе Неизвестном» (1934): тут Иуда предстает, куда более близко к евангельскому преданию, фанатиком ветхозаветного понятия о ценностях, возмущенным, скажем, тем, что Мессию помазала блудница. На советской почве берет верх направление Л. Андреева, а не Д. Мережковского.

Тут выворачивание наизнанку евангельского мотива становится чем-то само собою разумеющимся. Д. Бедный в «Новом Завете без изъяна евангелиста Демьяна» (20-е гг. ХХ в.) довольно топорно утверждает приоритет отреченного текста: «И вот стало явным, что было тайно: / Сохранилось случайно / Средь пыльной пергаментной груды / «Евангелие от Иуды» < . .> / Нечто вроде дневника / Любимого Христова ученика».

В «Мастере и Маргарите» М. Булгакова (опубл. в 1966 г.) Иуда, примитивный жизнелюб в «новеньких желтых сандалиях», предает исключительно из корысти, не ведает угрызений совести и убит рукой возмущенного апостола Левия Матфея (уж непонятно, почему именно Матфея - Евангелие последнего, в отличие от, скажем, взволнованного текста Марка, написано в спокойном и уравновешенном духе).

В романе А.Н. и Б.Н. Стругацких «Отягощённые злом, или сорок лет спустя» (1988) евангельские события даны в подчеркнуто сниженном ключе, Христос трактуется как фанатик, надеющийся через собственную крестную смерть привлечь внимание к своей проповеди, а Иуда обрисован как «жалкий, слабоумный человек», который просто выполнил поручение за деньги; словом, в Иудею I в. перенесены типичные нравы и психологические стереотипы «совка». В рассказе Ю. Нагибина «Любимый ученик. Ночь на 14 нисана» (1991) воскресает, без особых изысков, гностическая трактовка Иуды как человека жертвенного; впрочем, Нагибин увлекается до такой степени, что ставит в финале Иуду выше самого Христа.

Советские ученые обычно истолковывали эти ситуации сообразно политической обстановке, тем самым вообще уводя читателя далеко в сторону. Так, исследовательница Л. Андреева Ю. Бабичева, выступившая в 1969 г. на страницах тогда еще боевито-атеистической «Науки и религии», отнесла замысел писателя на счет «столыпинской реакции», когда проблема предательства стала, дескать, злободневной в связи с массовым ренегатством во вчерашних революционеров [2].

Ныне место этой квазисоциологии заступает всеядное стремление все вспомнить и ничего не упустить. Так, работу россиянки С. Замлеловой [4], хотя и снабженную справочно-библиографическим аппаратом, надо признать изрядно путанной и псевдо-постмодернистской по своим установкам: автор его широко апеллирует к теологическим, философским, искусствоведческим и др. источникам, плывя по этому океану явно без руля и без ветрил.

При этом профессиональные литературоведы как подлинные «дети века сего» обычно полагают наиболее интересным и закономерным явлением субъективно-«современную» интерпретацию сакральной литературы, полагая, в духе философии Просвещения, современность некой высшей точкой прогрессаЗдесь игнорируется то, что Библия остается интертекстом нашей культуры, и никто из ее интерпретаторов, даже ранга Данте или Гете, не «потеснил» ее статуса.. постмодернистский богоборческий иуда

Свободная интерпретация Иуды в новой и новейшей художественной литературе однозначно трактуется ими как нечто значительное и чуть ли не превосходящее «однозначную» евангельскую трактовкуК этому присовокупляется и широко представленный - в частности, в интер-нете, - ряд разработок школьных уроков, авторы которых очень боятся, как бы «слож-ность и противоречивость» Иуды не осталась незамеченной юношеством.. При этом характерны туманность и обтекаемость, с помощью которой литературоведы пытаются завуалировать разрушительную роль подобных инициатив.

Так, «многогранность», приписываемая современными писателями Иуде, будто бы «подтверждает сложность и противоречивость евангельской загадки, ибо в новозаветных текстах ёмко выражена одна из основополагающих проблем индивидуального бытия, вступающего в антагонистические отношения с общечеловеческим идеалом» [6, с. 230]В другой своей работе исследователь бестрепетно уравнивает евангельскую сюжетную коллизию предательства и самоубийства Иуды с безбрежно «раскованны-ми» трактовками позднейших секуляризированных писателей (разочарование Иуды в Иисусе как в Мессии; ревность Иуды к Иисусу, «отбившему» у него Марию Маг-далину; «неблагодарность Иисуса», недооценившего любовь Иуды к нему; попытка художественной реализация каинитской концепции «предательство Иуды - реализация замысла самого Иисуса»; «Иуда как втайне самый любимый ученик Иисуса»; преда-тельство Иуды как провоцирование реакции учеников, якобы обязанных после этого выявить свое подлинное отношение к Иисусу; расчет Иуды заполучить после победы Иисуса власть и богатство; Иуда - жертвенная личность, без которой не состоялась бы мистерия Спасения) [5, с. 89].. Вторит А. Нямцу и О. Подлисецкая, попытавшаяся увязать в компаративистиче- скую парадигму совершенно разнородные вещи - известную повесть Л. Андреева и рассказ О. Кобылянской «Юда», написанный в совершенно ином ключе [8].

С другой стороны, встречается довольно странное желание и «канон» уважить, и его разрушителей не обидеть: «Писатели, обращаясь к новозаветному материалу, не ставят перед собой цели разрушить (снизить, принизить и т. п.) канон. Они используют новозаветные коллизии, ориентируясь на этику, психологию и эстетику принципиально нового мировоззрения, которое выдвинуло ХХ столетие» [1, с. 3].

Встречаются и более рискованные умопостроения. Так, в весьма характерной для сегодняшнего состояния умов статье А. Томоруг [9], опубликованной, к слову, на сайте, курируемом Русской Православной церковью и осененной изображениями ангелов, мы находим много ценного. В первую очередь, это обращение к полузабытым или вовсе забытым художественным текстам («Иуда Искариот» П. Попова и пр.).

Кроме того, автор (и с этим нельзя не согласиться) без возражений цитирует Д. Мережковского, который по поводу размышлений о «сложности» иудиной психики выразился однозначно: в этом евангельском персонаже запечатлена «проблема зла, поставленная так, как больше нигде и никогда в человечестве».

С другой стороны, автор статьи с не меньшим энтузиазмом цитирует и М. Горького, в общем-то, тоже державшегося мнения о недопустимости реабилитации предательства, но, понятно, мыслившего вовсе не в том ключе, что Мережковский.

Более того, в качестве методологического посыла в этой статье взята работа А. Нямцу, одного из самых активных приверженцев концепции «недопонятости» характера Иуды; в частности, почтительно цитируется мысль этого исследователя о некой «сложности и противоречивости евангельской загадки»; но какая, позвольте, в Евангелии загадка? Туман тут напустили исключительно равнодушные или враждебно настроенные к христианству позднейшие истолкователи.

Все это свидетельствует, увы, лишь о том, что для А. Томоруг, как и для многих других, на самом деле совершенно безразличны как аксиология христианства, так и панорама разброса ее литературно-критического истолкования.

Главное тут, похоже, механически собрать в рамках собственного текста все, что на данную тему когда-то писалось, и ничего не упустить. За всем этим стоит полная утрата чувства гносеологической необходимости такого понятия, как «истина», - в смысле соответствия рассуждения априорным принципам типа «категорического императива» и даже просто логической непротиворечивости. А ведь это лишь наиболее репрезентативные исследования среди разливанного моря однотипных им.

Никем не берется в расчет то обстоятельство, что это активное переистолкование Иуды определено не столько даже гностической традицией, сколько психологией Модерна, который, как справедливо заметил сегодняшний российский философ, утверждает, вопреки реальному положению вещей, концепцию «низменности» человеческой природы и стремится доказать, будто человек был таким всегда [7, с. 54].

Добавим: Модерн видел выход в обретении человеком титанизма, дерзания переустроить мир, пересмотреть или даже отринуть идею Бога-Творца. Согласно такому алгоритму, низменнейший из людей легко может пресуществиться в некоего, по слову Н. Бердяева, «человекобога».

Цель статьи. Совершенно очевидно, что возникает актуальная задача обнаружить в этом калейдоскопе различных позиций некую точку опоры. Мы не можем удовлетвориться в столь важном для нравственного здоровья общества вопросе разнообразными деформациями данной ситуации в духе рецептивной эстетики (исследования типа «О, мой Иуда!»), основанными, к тому же, чаще всего на поверхностном и вульгаризированном прочтении сложного культурного материала.

Поэтому целью данного исследования является восстановление исконного, библейского взгляда на человеческую богооставленность в целом и на предательство Иуды в частности, что равнозначно освобождению благородной кладки древнего здания от прилепленных к нему на протяжении многих лет и построенных по нуждам того или иного времени разнообразных пристроек, клетушек и сараев.

Изложение основного материала

Для начала, нельзя не вспомнить горькое признание русского мыслителя середины ХХ ст.: «Мы живем как будто в такую эру истории, когда все доброе почему-то не удается, и все злое, преступное, лживое и безобразное нагромождается, усиливается и «организуется».

Ложь, низость, виртуозное предательство и разрушение - такова политика целых государств.

И вот, когда ценное и священное и божественное разбивается с такою легкостью, когда обнаруживается его изумительная хрупкость, невольно встает вопрос о всемогуществе Божества.

Как может всемогущий Бог допустить попрание всех заповедей и святынь? Как может «Человеколюбец» оставить человечество в этом ужасе?» Это слова русского мыслителя-эмигранта Б. Вышеславцева [3, с. 15], сказанные в преддверии Второй мировой войны человеком, еще не ведающим, что все это - лишь прелюдия к несравненно более страшным испытаниям.

Отправной точкой для этого отчаянного прыжка европейца в пучину богооставленности стала крылатая фраза Ницше «Бог умер»Впрочем, любопытна следующая картинка с натуры. На стене дома в одном западном городе красуется сделанное огромными буквами граффити: «Бог умер» (Ниц-ше). Внизу приписано другой рукой и мелкими буквами: «Ницше умер» (Бог)..

На волне скепсиса, поднятой, с одной стороны, упрочением материалистического сознания, а с другой - «демифологизацией» Писания, широко предпринятой «библейской критикой»О том, как далеко заходит здесь либерально-теологическая мысль, можно судить по соображениям А. Швейцера, которые, в принципе, мало чем отличаются от ста-ринных гностических интерпретаций. Так, в работе «Тайны мессианства и страстей. Очерк жизни Иисуса» (1901) А. Швейцер полагает, что Иуда как бы вложил в головы Синедриона идею мессианства Иисуса, а ласковое обращение последнего со своим предателем будто бы свидетельствует о «заединстве». Нет, свидетельствует оно все же лишь о бесконечной жалости к погибшему существу., даже иные христианские богословы стали в ХХ в. утверждать, что и в самом деле «Бог умер», и остается лишь следовать христианской этике в отношениях между людьми (Бьорнхоффер).

Но христианская этика без христианской метафизики обречена иссохнуть, как растение, вырванное из почвы, а Бог умирает лишь для того человека, который сам от него отворачивается.

Однако можно ли назвать эту катастрофу исключительно детищем нашего времени? В Библии засвидетельствована агрессивность богоборчества уже в эпоху сложения библейского текста. И, более того, эта агрессивность коренится не столько в языческом или секулярном сознании, сколько в самой природе человека.

В Псалмах содержится известная формула: «Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога». Они развратились, совершили гнусные дела; нет делающего добро» (Пс. 13:1).

Подобно тому, как рука едва сделавшего первые шаги Адама отталкивает поддерживающую руку Создателя («Я сам!»), всякий человек фактически повторяет алгоритм первородного греха, отрекаясь от Бога и бунтуя против собственного Творца.

Для того, чтобы мы осознали последствия этого бунта против собственного высокого предназначения, Писание рисует нам судьбу Ионы, столь активно противящегося воле Бога, что пророк оказывается не только во власти слепых стихий бури и моря, но и, в конечном итоге, во чреве кита, символизирующем пучину богооставленностиХарактерно, что мотив пожирания человека чудовищем как удел грешника - это архетип, прочитывающийся и в примитивных мифах дикарей, и в развитой языческой мифологии - вспомним Книги Мертвых, и египетскую, и тибетскую. Как отмечают исследователи, этот мотив связан с архетипом Инициации [10, с. 23]..

Темнее всего, как говорят, под самым фонарем. Нужно ли удивляться ветхозаветному пророку-богоборцу, не желающему слышать свой внутренний голос? Ведь рядом с самим Иисусом Христом обнаруживается воистину темная личность, воспринявшая его учение из первых уст, добровольно ставшая его учеником, и, тем не менее, оценившая жизнь своего Учителя в 30 серебряников. Иуда становится в веках символом бесповоротного отчаяния богооставленности, и его самоубийство есть естественный результат строптивости Творения, восставшего на Творца.

Поэтому любые попытки «эстетизировать» евангельского Иуду - сознательная или бессознательная реализация весьма целеустремленной программы разрушения традиционной христианской морали. И не только христианской: скажите на милость, где и когда всерьез поэтизировалось низкое предательство? В Ведах, например, ученик, предавший учителя, в следующем сансарическом воплощении обречен родиться собакой.

И если даже приложить категории эстетики к миру Библии, то оказывается, что здесь прекрасно лишь движение мира к Богу (УІД - олам); прекрасен не «телесный» и даже не «душевный» человек, а «духовный» (1 Кор. 15: 44-46).

Иуда же выступает в евангельском тексте однозначно чудовищным и безобразным, так как употребил свою свободную волю для совершения того преступления против Духа, которое не прощается (Мф. 12:31, 32).

Я не думаю, что здесь возможны истолкования в «постхристианском» духе, так как звонкий и пустой термин «постхристианский», вольно гуляющий по страницам многих сегодняшних гуманитарных исследований, являет собой, по ближайшем рассмотрении, дохристианскую, по сути, языческую (или неоязыческую) позицию: здесь, в общем-то, чаще всего повторяются достаточно прочно забытые (или обнаруженные сегодняшним «постхристианином» в тиши библиотеки?) антибиблейские выпады во вкусе Цельса или Юлиана Отступника, давно уже исследованные и развернуто опровергнутые в святоотеческой литературе.

Но кто же ее берет сегодня в расчет? Торжествует взгляд, крайне откровенно сформулированный нашим знаменитым поэтом, гораздо менее знаменитом как активный масон, И. Франко: смітник людського духу.

То есть в формате просветительского сознания, являющего собой один из пиков Модерна, средневековое литературное творчество - это «не литература», а так, пустое место.

Но сегодняшнее культурное сознание предлагает считать литературой не только тексты, созданные по нормативам аристотелевой поэтики: в современной западной науке давно и плодотворно работают понятия метаязыка (metalanguage) и метакритики (metacriticism), размыкающие границы художественного текста, некогда абсолютизированные структуралистами, а современная метапоэтика возвращает понятию «литература» исконное значение «все, что написано буквами». Поэтому такие книги, как Библия, следует рассматривать не как сундук с хламом, годным лишь для полемических или глумливых интерпретаций, а как живой и плодотворный интертекст культуры.

Выводы

Итак, любые ухищрения «понять», «усложнить» и «оправдать» Иуду изначально тенденциозны по своей антихристианской природе. Самолюбование «эмансипированного от религии» человека Нового времени (вспомним умиленное речение К. Маркса «Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо»), которое привело к раскрепощению бездны звериного, не может стать моральным ключом к истолкованию данного феномена.

Мало кого занимает и предполагаемая постмодернистским сознанием деконструкция основоположных сигнификаций культуры в отстраненно-отчужденном пространстве интеллектуальной игры.

Все же эстетика духовных катастроф, пусть даже она находит достаточное количество именитых и менее именитых апологетов, мало прельстительна для естественного экзистенциального самоопределения личности. Но эти вопросы требуют дальнейшего развернутого и, самое главное, компетентного обсуждения.

Литература

1. Антофійчук В. Образ Іуди Іскаріота в українській літературі / В. Антофійчук. - Чернівці : Рута, 1999. - 104 c.

2. Бабичева Ю. Леонид Андреев толкует Библию (Богоборческие и антицерковные мотивы в творчестве писателя) / Ю. Бабичева // Наука и религия. - 1969. - № 1. - С. 41-42.

3. Вышеславцев Б. Богооставленность / Б. Вышеславцев // Путь. - 1939-40. - № 61. - С. 15-21.

4. Замлелова С. Художественная антропология образа Иуды Искариота в литературе ХХ веке / С. Замлелова [Электронный ресурс]. - Режим доступа : ruskline.ru/.../hudozhestvennaya_ antropologiya_obraza_iudy_iskariota.

5. Нямцу А. Предательство Иуды (философско-психологические трактовки и лит. версии евангельской коллизии) / А. Нямцу // Біблія і культура. Зб. наук. статей. - Вип. 2 / За ред. А. Нямцу. - Чернівці: Рута, 2000. - С. 84-97.

6. Нямцу А. Миф. Легенда. Литература (теоретические аспекты функционирования) / А. Нямцу - Черновцы: Рута, 2007. - 520 с.

7. Пигалев А. Деконструкция денег и постмодернистская концепция человека / А. Пигалев // Вопросы философии. - 2012 . - № 8. - С. 50-60.

8. Подлісецька О. Мотив зради в літературі початку ХХ ст. («Іуда Іскаріот» Леоніда Андрєєва та «Юда» Ольги Кобилянської) /О.Подлісецька // Вісник Дніпр. універ. ім. А. Нобеля. Філолог. науки. - 2014. - № 2 (8). - С. 59-62.

9. Томоруг А. Образ Иуды Искариота в литературе ХХ века / А. То- моруг [Эл. рес.]. - Режим доступа : ros-vos.net/ christian-culture/lit_prav/bibl/iuda/8/.

10. Элиаде М. Аспекты мифа / М. Элиаде ; Пер. В. Большакова.- М. : Академический Проект, 2001. - 240 с.

Аннотация

Иуда Искариот как трагедия богооставленности. Абрамович С.Д., доктор филологических наук, профессор, академик АН ВО Украины, заведующий кафедрой славянской филологии и общего языкознания Каменец-Подольского национального университета имени Ивана Огиенко

Статья посвящена анализу ситуации, которая уходит своими корнями в гностические апокрифы, которые ставили целью оправдать измену Иуды как событие, которое повлекло к выполнению миссии Христа. Эта древняя ересь нашла многочисленных сторонников в эру Модерна, когда воцарилась установка утверждать безмерную низость человека, которую она якобы может преодолеть, лишь став титанической существом, призванной переделать мир. Эта установка окрепла на фоне общей психологизации литературы в эпоху романтизма и реализма, когда стали искать духовную сложность даже и в евангельском Иуде. Сегодня в формате постмодернистского сознания и в контексте распространения рецептивной эстетики этот взгляд окончательно воцарился в литературоведении и даже предлагается как единственно верный студентам и школьникам. Но ситуация чаще всего свидетельствует лишь о некомпетентности и моральной индифферентности исследователя и неподготовленности его читателя, что требует серьезной коррекции.

Ключевые слова: Иуда Искариот, предательство как психологический феномен, богооставленность, моральная индифферентность, компетентность.

Анотація

Іуда Іскаріот як трагедія богопокинутості. Абрамович С. Д.

Статтю присвячено аналізу ситуації, яка сягає своїм корінням гностичних апокрифів, що ставили на меті виправдати зраду Юди як подію, котра спричинила до виконання місії Христа. Ця стародавня єресь знайшла численних прихильників в еру Модерну, коли запанувала установка стверджувати безмірну ницість людини, яку вона начебто може подолати, лише ставши титанічною істотою, покликаною переробити світ. Ця установка зміцніла на тлі загальної психологізації літератури в добу романтизму та реалізму, коли стали шукати духовної складності навіть в євангельському Юді. Нині в форматі постмодерністської свідомості та в контексті поширення рецептивної естетики цей погляд остаточно запанував у літературознавстві і навіть пропонується як єдино вірний студентам та школярам. Але ситуація найчастіше свідчить лише про некомпетентність та моральну індиферентність дослідника і непідготованість його читача, що вимагає серйозної корекції.

Ключові слова: Юда Іскаріот, зрада як психологічний феномен, богозалишеність, моральна індиферентність, компетентність.

Summary

Juda Iskariot as a tragedy of Godforsakenness. Abramovych S.

Judas is a symbol of treachery. However, from the times of the Gnostics do not abate voices to justify Judas, especially in the secular literature of Modern, when the institution reigned to assert the immense virtue of a person, which it seems to be able to overcome becoming a titanic being (France, Borges, Kazantzakis, Kasse, Panas, etc.). In Russian literature (Andreev, Merezhkovsky, Demyan Bednyi, Bulgakov, Strugatsky brothers, Nagibin) the writer is ready to justify the evil. Soviet and post-Soviet researchers remain in the wake of the modern literary interpretation (Yu. Babichev, S. Zamlelova, A. Nyamtsu, V Antofiychuk, O. Podlisetskaya, A. Tomorug, etc.). They use the postmodern freedom of deconstructive reading of texts and the possibilities of receptive aesthetics in the key “My Judas”. As a result, the outspoken scoundrel of the biblical source surrounded by aura of benevolence and endowed with a non-existent psychological depth. Attempts to aesthetization Judas is the realization of a program of destroying Christian axiology: in the Bible, only the movement of the world to God (УіЬп - olam) is fine, and not the rebellion of Creation against the Creator, who carries out Judas in his deadly desolation of God.

Key words: Judas Iscariot, treason as a psychological phenomenon, Godlessness, competence, moral indifference.

Размещено на Allbest.ru