В полемике о языке богослужения, имеющей в отечественной традиции уже достаточно длительную историю и, по понятным причинам, принявшей в последние десятилетия особенно острый характер, нередко вспоминают и о пресловутой "теории триязычия". При этом чаще всего применяется она (путем своего рода reductio ad absurdum) для опровержения доводов консервативных кругов, отстаивающих неприкосновенность церковнославянского языка в сфере православной литургии.

Приведем высказывания двух видных современных библеистов.

А.С. Десницкий, указывая, что "аргументы, которые выдвигались по поводу перевода Библии в IX веке, в XIX веке, и сегодня насчет перевода богослужения по сути одни и те же", и иронически отзываясь о тех, по мнению которых "русский язык - единственный из всех языков мира (от греческого до якутского) - который не может быть богослужебным языком" [13], замечает по этому поводу: "…Восточная часть христианской церкви порвала с западной, в Риме долгие века служили только на латыни и возражали против переводов Библии на народные языки, а вот сторонники славянского текста. Многие из них сегодня придерживаются своего рода четырехъязычной ереси: к трем священным языкам они добавили четвертый, самыйсамый священный славянский, и считают невозможным молитву на русском. Так почитатели трудов Кирилла и Мефодия, по сути, выразили полную солидарность с их противниками" [5].

Столь же иронически отозвался о позиции своих оппонентов руководивший созданием недавно вышедшего в свет Современного перевода Библии М.Г. Селезнев. Отвечая на заявление о том, что "трехъязычная ересь" "сейчас… превратилась в четырехъязычную ересь, добавившую к этим языкам церковнославянский", он уточняет: "…сейчас она превратилась в моноязычную ересь, которая гласит, что единственный язык, достойный того, чтобы на нем звучало слово Божие, - это славянский. Апологеты славянского языка лишают сакральности даже латынь, а уж еврейский тем более" [13].

Объективности ради можно заметить, что, по точному смыслу приведенных слов, "ересь" получается все-таки "двуязычной", поскольку попытки лишить такого статуса греческий язык автор приведенной цитаты у своих оппонентов вроде бы не усматривает. Однако о том, что попытка "возвысить" в этом качестве церковнославянский за счет латыни действительно имеет место, наглядно свидетельствует высказывание филолога-классика Ч.А. Козаржевского (кстати, создателя одного из наиболее популярных учебников латинского языка): "…Для всех, надеюсь, стало очевидным, что конгениальным греческому языку является церковнославянский. Мы поразились точности ? и сюжетной и богословской - этого перевода, его красоте. Все это в гораздо меньшей степени присуще, скажем, латинскому или русскому переводам" [9].

Вместе с тем, позиция как "русофилов", так и "церковнославянофилов" (данные обозначения носят, естественно, чисто условный характер) имеет свои уязвимые стороны. Первым приходится считаться с тем, что на данный момент руководство Русской Православной Церкви высказывается в пользу необходимости сохранения - во всяком случае, в ближайшее время - церковнославянского богослужения. Об этом, в частности, говорит и Святейший Патриарх Кирилл, призывая обойтись "без этой литургической реформы, без этого слома, без этого противостояния поколений" и ссылаясь, между прочим, и на мнение большинства верующих: "…Большинство ? это те, для кого славянский язык понятен. Это, знаете, как слова колыбельной песни, это все с детства, с молодости. И если такому человеку вдруг предложить русский язык во время богослужения, то получится то же самое, что и Паду ли я, дручком пропертый в арии Ленского. Помните, из Евгения Онегина? Когда перевели на украинский язык, получилась такая вот вещь. Современный язык будет резать ухо и вызывать недовольство. А что такое недовольство? Человек не может из храма выйти недовольным. Он всегда должен выходить утешенным, успокоенным. Тем более что славянский язык является… калькой с греческого языка. А богослужение написано по-гречески, и даже глагольные формы, которые существуют на славянском, отсутствуют на русском" [11].

В выступлениях ревнителей церковнославянской литургии наблюдается, с одной стороны, стремление опровергнуть связь "сакрализации" церковнославянского с "теорией триязычия", а с другой - в определенной степени отойти от традиционного безоговорочно-отрицательного отношения к данной теории.

Первая точка зрения отчетливо представлена в рассуждении А.М. Камчатнова: "Исторически по Промыслу Божию сложилось так, что в Русской Православной Церкви и русской культуре приемником божественных энергий и средой богообщения стал славянский язык. В этом его ничем не заменимая ценность. Славянский язык есть словесная икона, кионописцем которой является Дух Святой… Значит ли сказанное, что церковнославянский язык является сакральным языком? Осуждение трехъязычной ереси означает, строго говоря, только лишь то, что нет и не может быть ограничения на количество языков, способных выразить Богооткровенную истину. Но язык, действительно ее выразивший, тем самым становится священным. И надо сказать, что такие языки всегда в большей или меньшей степени отличаются от разговорного языка народа. Славянский язык… есть наша словесная икона, поэтому хранение славянского языка должно быть правилом Русской Православной Церкви" [7].

Естественно, ссылка на "промысел Божий", "божественные энергии" и "словесную икону" лежит вне пределов историко-филологического анализа. Однако дальнейшее рассуждение (независимо от его оценки) может рассматриваться как имеющее под собой некоторое основание: "На это можно возразить: если Дух дышит, где хочет, то почему же Он не может дышать и в русском языке? На это возражение можно ответить: так уж сложилось в Предании Русской Православной Церкви, так уж устроено наше языковое сознание" [Там же].

Второй подход в какой-то степени характеризует опубликованную несколько лет назад статью Г.И. Трубицыной (впрочем, также утверждающей: "Не от мира сего и Библия как книга, она разбивает многие привычные культурные стереотипы" [12]). Автор подчеркивает, что "трехъязычная доктрина была призвана служить превентивной мерой, охранять от появления в среде… дописьменных культур еретических движений, которые неминуемо возникли бы в неподготовленном, в не укрепленном в церковной традиции сознании" [Там же]. Далее указывается:

"3 век - Перевод на коптский язык. Копты (потомки египтян) - монофизиты.

4 век - Готская Библия. Готы - древнегерманское племя, переводчик епископ Ульфила - арианин.

Пешита, перевод на древнесирийский, продолжает использоваться при богослужении христианаминесторианами Сирии, Ирана, Индии.

5 век - Перевод на армянский язык, армяне - последователи монофизитства". После этого устрашающего списка вполне закономерно выглядит высказывание автора: "Хотелось бы… добрым словом вспомнить трехъязычную доктрину с ее превентивной функцией" [Там же].

В связи с процитированными фрагментами позволим себе заметить следующее. Во-первых, если еретические учения, с которыми боролось православие, по мнению автора, закономерно "возникли у народов, получивших Библию на родных языках" [Там же], то остается не совсем понятным, почему сама православная церковь не только не "поминала добрым словом" "трехъязычную доктрину" с ее "превентивной функцией", но и весьма активно ее отвергала.

Во-вторых, согласно "Житию Константина-Кирилла", основоположник славянской письменности, полемизируя с "триязычниками-пилатниками", ссылался на наличие Священного Писания на родном языке у названных (как и у ряда других) народов как на положительный прецедент собственной деятельности, хотя их "еретичество", естественно, отнюдь не было для него тайной: "Мы же многы роды знаемъ, книгы ум?юче, Богу славу въздающе своимъ языкомъ къждо. Яв? же суть си: орм?ни, пьрси, авазги, иверие, сугди, готи, объре, турьси, козаре, аравляне, егуптян?, сури, ини мнози" [6]. Кстати, наличие в перечне, приведенном равноапостольным славянским первоучителем, "ивериев" (т.е. грузин) наглядно свидетельствует о том, что принадлежность к числу "народов, получивших Библию на родных языках", отнюдь не обязательно влекла за собой отход от канонического православия…

В-третьих, (last but not least)"превентивная функция" "триязычной доктрины" выглядит достаточно ограниченной хотя бы потому, что, как известно, наиболее значимый в истории христианства раскол произошел между Константинополем и Римом, языки которых указанная доктрина как раз и признавала сакральными.

Указанные моменты, на наш взгляд, свидетельствуют о том, что исследование "теории триязычия" (хотя в самой католической церкви от нее фактически отказались - поскольку речь шла о переводах Священного Писания - уже в эпоху Реформации) представляет не только сугубо исторический, но и в определенной степени достаточно актуальный интерес. Ниже содержится попытка осветить отдельные ее аспекты, не претендуя, естественно, на исчерпывающий анализ рассматриваемого явления.

Прежде всего, целесообразно напомнить, что приведенное выше ироническое замечание по поводу того, что у противников русификации богослужения триязычная ересь превратилась в моноязычную, по отношению к практике "теории триязычия" в католической Европе приходится понимать вполне буквально. Действительно: греческий и еврейский языки не только не использовались Римско-католической церковью в сакральной сфере (что, в принципе, отчасти могло быть связано с их почти полным незнанием на средневековом Западе), но сами библейские тексты на них вызывали серьезное недоверие. Этим и обуславливался тот, на первый взгляд, парадоксальный факт, что когда, оказавшись перед вызовом протестантизма, католическая церковь вынуждена была санкционировать для нужд Контрреформации осуществление библейских переводов, в качестве исходного текста использовалась все та же латинская Вульгата. Так обстояло дело, в частности, с одной из наиболее известных католических версий Священного Писания на английском языке - так называемой Реймско-Дуэйской Библией (Rheims-Douai Bible / Douay-Rheims Bible), созданной уже на рубеже XVI-XVII столетий. Ее создатели, полемизируя с протестантами, утверждали, что греческий и еврейский подлинники в принципе не являются таковыми, поскольку сознательно искажены евреями и еретиками. Латинский же текст, охраняемый традицией, насчитывающей тысячу триста лет, избежал подобного извращения (как известно, подобное отношение к еврейскому тексту характеризовало и некоторых представителей отечественного православия, настаивавших на необходимости переводить Ветхий Завет с греческой Септуагинты): "…both the Hebrew and Greek Editions are foully corrupted by Jews and Heretics since the Latin was truly translated out of them, while they were more pure. And that the same Latin hath been far better conserved from corruptions, so that the old Vulgate Latin Edition hath been preferred and used as most authentic above a thousand and three hundred years" [15] / …как еврейский, так и греческий тексты были существенно искажены евреями и еретиками, в то время как перевод на латынь осуществлялся именно с этих языков, однако более точных версий. Таким образом, в латинском тексте меньше искажений, потому старое издание Вульгаты считалось более аутентичным и использовалось более тысячи триста лет (Перевод наш - Г.Т., А.А.).

Говоря о "теории триязычия", необходимо учитывать, что она представляла собой достаточно сложное, а порой и несколько противоречивое явление. В частности, обращалось внимание на то обстоятельство, что, если в собственно богослужебном плане ее "моноязычная (т.е. латиноязычная) ипостась" сохраняла свою монополию вплоть до 60-х годов прошлого столетия, то с переводами Священного Писания дело могло и в дореформационный период обстоять по-разному.

Порой, однако, при рассмотрении данного вопроса наблюдается некоторое упрощение. Так, в упомянутой выше статье Г.И. Трубицыной утверждается: "Если переводы не претендовали на литургическое применение, они не подвергались гонениям. До издания в 1534 г. полного перевода М. Лютера существовало около 40 печатных публикаций различных немецких переводов Библии" [12]. Однако о том, какова была реакция католических иерархов на эту деятельность, наглядно свидетельствует следующий эпизод: "Архиепископ Бертольд Майнцский, в прочих отношениях ученый и просвещенный прелат, ввел 4 января 1486 г. запрет в своей епархии на все неавторизованные издания священных и ученых книг, особенно немецкой Библии (Курсив наш - А.О., Г. Х.), объясняя это тем, что на немецком языке невозможно правильно передать глубокий смысл греческих и латинских трудов и что миряне и женщины не обязаны понимать Библию" [14, с.214].

Несколькими десятилетиями ранее его, если можно так выразиться, британский коллега, архиепископ Кентерберийский Томас Арундел издал аналогичный указ - вызванный во многом событиями, связанными с известным переводом Джона Уиклифа, - один из пунктов которого имел весьма характерное название: "Ne quis texta S. scripturae transferrat in linguam Anglicanam". Причем - как позднее и у Бертольда Майнцского - речь идет о переводе как таковом, независимо от его литургического использования, и аргументация строится - со ссылкой на самого создателя Вульгаты - именно на опасностях, связанных с межъязыковой передачей Священного Писания: "Periculosa quoque res est, testante beato Jeronimo, textum sacrae scripturae de uno in alia idioma transferre" [17, р.317] / Опасное это занятие, говорит блаженный Иероним, текст Священного Писания на другой язык переводить (Перевод наш - Г.Т., А. А.). Естественно, не забывали при этом упомянуть и о том, что такого рода деятельность неизбежно приведет к появлению различных еретических заблуждений, как это происходило неоднократно даже с весьма учеными еретиками: "Nothing should be had in the vulgar tongue which might be an occasion and cause of error to the simple: for the mass of the people are led into error very easily; but many parts of scripture, if translated into our vulgar tongue, would be wrongly understood and lead simple people into error; for if the difficulty of scripture led Arius, Sabellius, Nestorius, Frontinus and other heretics into error, therefore even more would it mislead simple people" [15] / Не следует делать переводы на народные языки ради простоты восприятия, если в таких переводах могут быть ошибки: большое количество людей легко ввести в заблуждение; а многие части Священного Писания при переводе на народные языки могут быть неправильно истолкованы и введут простых людей в заблуждение. Если уж трудность Священного Писания неправильно толковали Арий, Сабелий, Нестор, Фронтий и другие еретики, как могли бы запутаться обыкновенные люди (Перевод наш - Г.Т., А.А.) (ср. приведенную выше позицию Г.И. Трубицыной).

Можно констатировать, таким образом, что "латиноязычники" (ибо "триязычниками" в собственном смысле слова указанных и им подобных авторов называть вряд ли возможно) опирались, с одной стороны, на квазитеологическую аргументацию (слово Божие в принципе не может быть доступно тем, кого в Средние века принято было обозначать несколько своеобразно звучащим для современного читателя словом ?idiotae`), с другой - на доводы якобы лингвистического характера (которые, впрочем - вне всякой связи со средневековым "триязычием" - использовали и продолжают использовать приверженцы пресловутой "теории непереводимости"). Из других доказательств "нецелесообразности" перевода Библии на "вульгарные" языки (их подробное изложение можно найти в [Ibidem]) не лишен интереса довод (опять-таки со ссылкой на блаженного Иеронима), согласно которому для неискушенных мирян гораздо полезнее слушать Священное Писание из уст священнослужителя, нежели читать самим - прежде всего потому, что так уменьшается риск возникновения разного рода ошибочных толкований: "St. Jerome says, that hearing is a better manner of obtaining knowledge of holy scripture than reading, for the way of hearing is better, safer, and quicker, than the way of reading, and should be followed because it is the more immediate way; therefore the way of reading ought to be forbidden, and the way of hearing frequently recommended. But perchance someone will object, that though to hear is better: yet nevertheless, it would be good for the common people to understand a little? To this, I say, that reading is more liable to lead to error than hearing" [15] / Святой Иероним говорит, что познавать Священное Писание лучше слушая, чем читая, потому как это точнее и быстрее; и потому чтение следует запретить, а слушание настоятельно рекомендовать. Возможно, кто-то возразит, сказав, что для обычных людей было бы довольно и немногого. Но я скажу, что в процессе чтения гораздо больше вероятность ошибочного восприятия, чем во время слушания (Перевод наш - Г.Т., А. А.). Не обошлось, естественно, и без ссылок на "неблагозвучие" "грубых" народных языков по сравнению со "священными". Так, один из наиболее рьяных гонителей библейских переводов - доминиканец Томас Палмер (именно ему принадлежит процитированный выше фрагмент о том, что передача священного текста - прямой путь к ереси) ? утверждал, что "английский язык звучал бы Їкак хрюканье свиней или как рычание львовЎ¬" [3], что вызвало ироническую реплику американского философа Б. Данэма: "Как это ни странно, но в истории не было ни одного прогрессивного социального движения, против которого не выдвигались бы возражения с точки зрения эстетики" [Там же].

В заключение отметим, что оппозиция "теории триязычия", наиболее ярко сказавшаяся на Западе в эпоху Реформации, отнюдь не означала какого-либо пренебрежительного отношения со стороны представителей протестантизма к самим составлявшим данную триаду языкам. Речь шла именно об отказе от представления, будто другие языки по своей природе не могут использоваться для выражения "Божественной истины". Указанный момент явно прослеживается в предисловии к одной из наиболее замечательных версий Священного Писания на "вульгарном" языке - знаменитой Библии короля Иакова (King James Version) [16]. Приведя слова из Первого послания апостола Павла к коринфянам (14;

11): "Except I know the power of the voice, I shall be to him that speaketh, a Barbarian, and he that speaketh, shall be a Barbarian to me" (в русском Синодальном переводе: "Но если я не разумею значения слов; то я для говорящего чужестранец, и говорящий мне чужестранец"), его создатели отмечают: "The Apostle excepteth no tongue; not Hebrew the ancientest, not Greek the most copious, not Latin the finest" [18] / Апостол не исключает ни одного язык: ни древнееврейского - древнейшего, ни греческого - богатейшего, ни латинского - прекраснейшего (Перевод наш - Г.Т., А. А.). Как видим, здесь признается и "наибольшая древность" еврейского, и "самая большое обилие" греческого, и, наконец, подтверждается статус латыни как "самого прекрасного" языка (другой вопрос, насколько эти характеристики соответствуют объективной реальности…). Впрочем, и у представителей греческого православия признание возможности перевода Священного Писания на другие языки отнюдь не исключало идеи о несомненном культурном превосходстве над ними греческого языка - обстоятельство, сыгравшее, как известно, уже полтысячелетия спустя после деятельности славянских первоучителей немаловажную роль в драматической судьбе на Руси Максима Грека [8].

теория триязычие богослужение

Список литературы