Римская мифология

Когда подошли враги, все перебрались с полей в город, а вокруг него выставили стражу. Защищенный с одной стороны валом, с другой - Тибром, город казался в безопасности. Только Свайный мост чуть было не стал дорогою для врага, если бы не один человек - Горации Коклес; в нем нашло оплот в этот день счастье города Рима. Стоя в карауле у моста, он увидел, как внезапным натиском был взят Яникульский холм, как оттуда враги бегом понеслись вперед, а свои толпой побежали в страхе, бросив оружие и строй. Тогда, останавливая бегущих поодиночке, становится он на их пути и, людей и богов призывая в свидетели, начитает объяснять, что бессмысленно так бежать без оглядки; ведь если они, перейдя мост, оставят его за спиною, то сразу же на Палатине и на Капитолии будет еще больше врагов, чем на Яникуле. Потому-то он просит, приказывает им разрушить мост огнем ли, железом ли, чем угодно; а сам примет на себя натиск врагов и в одиночку будет держаться, сколько сумеет.

И вот он вышел один к началу моста, хорошо заметный среди показавших врагам свои спины, его оружие было изготовлено к рукопашной, и самой этой невероятной отвагой он ошеломил неприятеля. Двоих еще удержало с ним рядом чувство стыда: Спурия Ларция и Тита Герминия, известных знатностью и подвигами. С ними отразил он первую бурю натиска и самый мятежный порыв схватки; а когда от моста оставалась уже малая часть, он и их отослал на зов разрушавших в безопасное место. Грозный, свирепо обводя взглядом знатнейших этруссов, он то вызывает их поодиночке на бой, то громко бранит всех разом; рабы надменных царей, не пекущиеся о собственной свободе, они ли это пришли посягать на чужую? Некоторое время те медлят, оглядываясь друг на друга, кто первым начнет сражение; но потом стыд взял верх, и под громкие крики в единственного противника со всех сторон полетели дротики. Все их принял он на выставленный щит и, твердо стоя, с тем же упорством удерживал мост - его уже пытались, напирая, столкнуть в реку, как вдруг треск рушащегося моста и крик римлян, возбужденных успехом своих усилии, отпугнули нападение. Тогда-то воскликнул Коклес: "ОтецТиберин! Тебя смиренно молю: благосклонно прими это оружие и этого воина!" - и как был, в доспехах, бросился в Тибр. Невредимый, под градом стрел, переплыл он к своим - таков был подвиг, стяжавший в потомках больше славы, чем веры. Столь великая доблесть была вознаграждена государством: ему поставили статую на Комиции (место народных собраний в Риме, примыкающее к главной площади города - форуму. - И. С.), а земли дали столько, сколько можно опахать плугом за день. С общественными почестями соперничало усердие частных лиц; сколь ни скудно жилось, каждый сообразно с достатком принес ему что-нибудь от себя, урывая из необходимого...

...Осада, тем не менее, продолжалась, продовольствие скудело и дорожало, и Порсена уже надеялся взять город не сходя с места, когда объявился знатный юноша Гай Муций, которому показалось обидным, что римский народ, ни в какой войне ни от каких врагов не знавший осады, даже в те времена, когда рабски служил царям, ныне, уже свободный, осажден этрусками, столько раз уже им битыми. И вот, решившись смыть этот позор каким-нибудь отчаянным поступком невероятной смелости, он замыслил проникнуть в неприятельский лагерь. Однако из опасения, что, пойдя без ведома консулов и в тайне от всех, он может быть схвачен римскою стражею как перебежчик, Муций явился в сенат. "Решился я, отцы-сенаторы, - сказал он, - переплыть Тибр и, если удастся, проникнуть во вражеский лагерь; не грабить, не мстить за разбои - нечто большее замыслил я совершить, если помогут боги". Сенаторы одобряют. И он удалился, скрыв под одеждою меч.

Придя в лагерь, попал он в густую толпу перед царским местом. Там как раз выдавали жалованье войскам, и писец, сидевший рядом с царем почти в таком же наряде, был очень занят, и воины к нему шли толпою. Боясь спросить, который из двух Порсена, он делает то, к чему толкнул его случай, - вместо царя убивает писца. Прорубаясь оттуда окровавленным мечом сквозь смятенную толпу, в шуме и давке, он был схвачен царскими телохранителями, и его приволокли к царю. Здесь, перед возвышением, даже со столь грозной долей не устрашась, а устрашая, он объявил: "Я римский гражданин, зовут меня Гай Муции. Я вышел на тебя, как враг на врага, и готов умереть, как готов был убить: римляне умеют и действовать и страдать с отвагою. Не один я питаю к тебе такие чувства, многие за мной чередою ждут той же чести. Итак, если угодно, готовься к недоброму: каждый час рисковать головой, встречать вооруженного врага у порога. Такую войну объявляем тебе мы, римские юноши; не бойся войска, не бойся битвы, - будешь ты с каждым один на один".

Когда царь, горя гневом и страшась опасности, велел вокруг развести костры, суля ему пытку, если он не признается тут же, что скрывается за его темной угрозой, сказал ему Муций: "Знай же, сколь мало ценят плоть те, кто чает великой славы!" - и поспешно положил правую руку в огонь, возжженный на жертвеннике. И он жег ее, будто ничего не чувствуя, покуда царь, пораженный этим чудом, не вскочил вдруг со своего места и не приказал оттащить юношу от алтаря. "Отойди, - сказал он, - ты безжалостнее к себе, чем ко мне! Я велел бы почтить такую доблесть, будь она во славу моей отчизны; ныне же по праву войны отпускаю тебя на волю целым и невредимым". Тогда Муций, как бы воздавая за великодушие, сказал: "Поскольку в такой чести у тебя доблесть, прими от меня в дар то, чего не мог добиться угрозами: триста лучших римских юношей, поклялись мы преследовать тебя таким способом. Первый жребий был мой; а за мной последует другой, кому выпадет, и каждый придет в свой черед, пока судьба не подставит тебя удару!"

Когда был отпущен Муций, которого потом за потерю правой руки нарекли Сцеволой, Порсена послал в Рим послов; так потрясло его и первое покушение, от которого он уберегся лишь по ошибке убийцы, и опасность, грозящая впредь столько раз, сколько будет заговорщиков, что он сам от себя предложил римлянам условия мира. Предложение возвратить Тарквиниям царскую власть было тщетным, и он сделал его лишь потому, что не мог отказать Тарквиниям, а не потому, что не предвидел отказа римлян. Зато он добился возвращения вейянам захваченных земель и потребовал дать заложников, если римляне хотят, чтобы уведены были войска с Яникула. На таких условиях был заключен мир, и Порсена увел войско с Яникула и покинул римскую землю. Гаю Муцию в награду за доблесть выдали сенаторы поле за Тибром, которое потом стали называть Муциевыми лугами.

Такая почесть подвигла даже женщин к доблестному деянию во имя общего дела: одна из девушек-заложниц по имени Клелия, воспользовавшись тем, что лагерь этрусков был расположен невдалеке от Тибра, обманула стражу и, возглавив отряд девушек, переплыла с ними реку под стрелами неприятеля, всех вернув невредимыми к близким в Рим. Когда о том донесли царю, он, поначалу разгневанный, послал вестников в Рим вытребовать заложницу Клелию- остальные-де мало его заботят; а затем, сменив гнев на изумление, стал говорить, что этим подвигом превзошла она Коклесов и Муциев, и объявил, что, если не выдадут заложницу, он будет считать договор нарушенным, если же выдадут, он отпустит ее к своим целой и невредимой. Обе стороны сдержали слово: и римляне в соответствии с договором вернули залог мира, и у этрусского царя доблесть девушки не только осталась безнаказанной, но и была вознаграждена; царь, похвалив ее, объявил, что дарит ей часть заложников и пусть выберет кого хочет. Когда ей вывели всех, она, как рассказывают, выбрала несовершеннолетних; это делало честь ее целомудрию, и сами заложники согласились, что всего правильней было освободить тех, чей возраст наиболее беззащитен. А по восстановлении мира небывалая женская отвага прославлена была небывалой почестью - конной статуей: в конце Священной улицы воздвигли изображение девы, восседающей на коне.

Столь мирное отступление этрусского царя от города трудно согласовать со старинным обычаем, средь других священнодействий дожившим до наших дней, - с распродажей имущества царя Порсены. Обычай этот наверняка либо возник во время войны, но не забылся и в мирное время, либо зародился при обстоятельствах более спокойных, чем те, на которое указывало бы объявление о продаже вражеского имущества. Из существующих объяснений правдоподобнее то, по которому Порсена, отступая с Яникула, оставил в дар Риму, истощенному долгой осадой, богатый лагерь, полный припасов, свезенных с недалеких пригородных полей Этруссии; а чтобы народ, заполучив это добро, не разграбил его как вражеское, и было объявлено о распродаже имущества Порсены. Таким образом, название это означает скорее благодарность за услугу, чем продажу с торгов царского имущества, которое даже не было во власти римского народа. Прекратив войну с римлянами, Порсена, чтобы не казалось, будто он привел сюда войско понапрасну, послал своего сына Аррунта с частью войска осадить Арицию. Арицийцы поначалу пришли в замешательство от неожиданности, но затем, получив помощь от латинских племен из Кум, настолько воспряли духом, что решились на сражение. Начался бой таким ударом этрусков, что арийцы бросились врассыпную, но куманские когорты, употребив против силы искусство, несколько отошли в сторону, пропустив врагов, пронесшихся мимо, а затем, повернув знамена, напали на них с тыла. Так этруски, уже почти победители, были окружены и перебиты. Лишь очень немногие, потеряв полководца и не найдя никакого пристанища ближе, добрались до Рима; безоружные, пришедшие как просители, они были радушно приняты и распределены по домам. Залечив раны, они отправлялись домой, рассказывая о гостеприимстве благодетелей, а многие из любви к приютившему их городу остались в Риме. Им было предоставлено место для поселения, которое потом назвали Этрусским кварталом"

Размещено на Allbest.ru