Религии Месопотамии

"История начинается в Шумере…"

Так, мы знаем, называется книга С.Н. Крамера. Знаменитый американский ориенталист показал, что самая первая информация о множестве социальных институтов, религиозных концепций и техник сохранилась в шумерских текстах. Речь идет о первых письменных документах, оригиналы которых датируются III тысячелетием. Но документы эти определенно отражают более архаические верования. Происхождение и древнейшая история шумерской цивилизации еще плохо изучены. Предполагается, что некое население, говорящее на шумерском языке -- не семитском и вообще не приписываемом ни к какой из известных языковых семей, -- пришло с севера и расселилось в Нижней Месопотамии. Весьма вероятно, что шумеры подчинили себе местное население, этнический состав которого еще неясен (оно принадлежало к культуре, называемой Обейдской, ср. § 13). В скором времени группы кочевников, пришедших из сирийских пустынь и говоривших на одном из семитских языков, аккадском, стали, тоже с севера, проникать в Шумер и вливаться, волна за волной, в шумерские города. К середине III тысячелетия аккадцы, ведомые легендарным вождем Саргоном, захватили власть в шумерских городах. Но еще до этого образовался шумеро-аккадский симбиоз, углубившийся с объединением двух стран. Тридцать-сорок лет назад ученые говорили о слиянии двух этнических групп в единую вавилонскую культуру, но сегодня все сошлись на том, что аккадский и шумерский элементы следует рассматривать по отдельности. Хотя победители и ассимилировали культуру побежденных, по творческому духу два народа разнились между собой.

Это разница чувствуется прежде всего в религиозной сфере. С самых древних времен характерным символом божественного существа была рогатая тиара. Религиозная символика быка в целости и сохранности дошла до Шумера, как и до всего Ближнего Востока, из неолита. Иначе говоря, божественное качество определялось через категории силы и "трансцендентности" пространства, т. е. как грозовое небо с раскатами грома (поскольку гром уподоблялся реву быков). «Трансцендентная», небесная структура божественных существ подтверждается знаком, предшествующим их идеограммам. Изначально это была звезда. В соответствии со словарями, звезда обозначает собственно небо. Всякое божественное существо, следовательно, представлялось как небесное; именно поэтому боги и богини лучились очень сильным светом.

Первые шумерские тексты отражают классификационную и систематизаторскую работу жрецов. Вначале была триада Великих Богов и затем -- триада богов планетарных. Далее, мы располагаем длинным списком разного рода божеств, о которых часто неизвестно ничего, кроме их имени. Уже на заре своей истории шумерская религия выглядит «древней». Конечно, обнаруженные к настоящему времени тексты фрагментарны, и их интерпретация исключительно трудна. Тем не менее, несмотря на все белые пятна, мы отдаем себе отчет, что некоторые религиозные традиции уже теряли свою первоначальную значимость. Этот процесс обнаруживается даже на примере триады Великих Богов, имена которых Ан, Энлиль и Энки. Как видно по его имени (ан = небо), первый -- бог небесный. Ему следовало бы быть верховным, главным в пантеоне, однако он уже демонстрирует синдром deus otiosus [праздного бога]. Более активны и более «актуальны» Энлиль, бог воздуха (называемый также "Великой Горой"), и Энки, "Владыка Земли", бог «оснований», которого современные ученые ошибочно считали богом вод, поскольку, по шумерским представлениям, Землю держит на себе Океан.

До сих пор не найдено еще ни одного собственно космогонического текста, однако некоторые намеки позволяют реконструировать решающие моменты творения, каким его представляли себе шумеры. Богиня Намму (чье имя передается пиктограммой, обозначающей "Первоматерь") считается "породившей Небо и Землю" и "прародительницей всех богов". Тема Изначальных Вод, воображаемых как целое, одновременно космическое и божественное, характерна для архаических космологий. И в нашем случае тоже водная стихия отождествляется с Первоматерью, порождающей путем партеногенеза первую пару сущностей -- Небо (Ан) и Землю (Ки) -- воплощение мужского и женского начал. Эта первая пара связана, вплоть до слияния в иерогамии. От их союза происходит Энлиль, бог воздуха. Из другого фрагмента мы узнаем, что этот последний разъединил своих родителей: бог Ан поднимает небо вверх, а Энлиль забирает с собой свою мать, Землю. Космогоническая тема размежевания Земли и Неба тоже довольно широко распространена и обнаруживается на разных уровнях культуры, но, по всей вероятности, ее ближневосточные и средиземноморские вариации восходят в конечном счете к шумерской традиции.

Некоторые тексты описывают совершенство и красоту «начал»: "древние дни, когда всякая вещь была сотворена совершенной" и т. д. Однако похоже, что истинный рай ассоциировался с Тильмуном -- страной, где нет ни болезни, ни смерти. Там "никакой лев не убивает, никой волк не уносит ягненка… Никакой человек не говорит: "У меня болят глаза"… Никакой ночной сторож не маячит на своем посту". Между тем, это совершенство было, в сущности, стагнацией. Дело в том, что бог Энки, владыка Тильмуна, спал рядом со своей супругой, так же остававшейся девственницей, как девственной оставалась земля. Проснувшись, Энки соединился с богиней Нингирсу, затем с дочерью, которую та родила, и, наконец, с дочерью этой дочери, поскольку вся теогония должна была завершиться в пределах этого райского края. Однако пустяковое с виду происшествие приводит к первой божественной драме. Бог съедает какие-то только что сотворенные растения, тогда как ему нужно было "задать их судьбу", определить способ их существования и их функцию. Возмущенная этим глупым поступком, Нингирсу объявляет, что больше не будет смотреть на Энки "взглядом жизни", и он, следовательно, умрет. И действительно, бога начинают одолевать неведомые хвори, и его растущая слабость обещает скорый конец. В итоге излечивает его все та же Нингирсу.

В том виде, какой ему дала реконструкция, этот миф несет на себе отпечаток переработки, цели которой неясны. Тема рая, увенчанная теогонией, завершается драмой заблуждения и наказания бога-творца с последующим его угасанием, предвещающим смерть. Ясно, что речь идет о фатальном заблуждении, поскольку Энки вел себя не в соответствии с принципом, который воплощал. Эта «ошибка» влекла за собой риск подорвать саму структуру его собственного творения. Другие тексты описывают сетования богов, оказывающихся жертвами судьбы. Ниже мы увидим, какие опасности подстерегали Инанну, когда она нарушала пределы своей власти. В драме Энки удивляет не сама смертная природа богов, но мифологический контекст, в котором она заявляется.

Человек и его боги

Известно, по меньшей мере, четыре шумерских текста, объясняющих происхождение человека. Они настолько различны, что приходится предположить множественность традиций. Один миф рассказывает, что первые человеческие существа выросли из земли, как растения. По другой версии, человека сделали из глины некие божественные мастера, затем богиня Намму слепила ему сердце, а Энки дал жизнь. Есть тексты, которые называют в качестве творца человеческих существ богиню Аруру. И, наконец, по четвертой версии человек был сделан из крови двух богов Лахму, принесенных с этой целью в жертву. Последняя тема была позже заимствована вавилонянами и получила новое толкование в их знаменитой космогонической поэме "Энума элиш" (§ 21).

Упомянутые мотивы во множестве вариаций встречаются в культурных памятниках по всему миру. Согласно двум из шумерских версий, древний человек каким-то образом заимствовал у богов их субстанцию -- жизненное дыхание у Энки или кровь у богов Лахму, из чего следует, что не было непроходимой границы между человеческой и божественной формами существования. Правда, человек был создан, чтобы служить богам, нуждавшимся прежде всего в пище и одежде. Культ понимался как служение богу. Но в то же время, будучи слугами богов, люди не являются их рабами. Жертва представляет собой, в сущности, добровольное приношение и знак верности. Что же касается больших городских празднеств -- в честь, например, Нового Года или возведения храма, то все они имеют структуру космологическую.

Раймон Жестэн подчеркивает, что понятия греха, искупления и мотив "козла отпущения" не документированы текстами. Это предполагает, что люди являются не просто слугами богов, но и их подражателями и, следовательно, «соработниками». Раз боги отвечают за космический порядок, люди должны следовать их требованиям, поскольку те отвечают нормам -- «указаниям» (ме), -- обеспечивающим порядок как в мире, так и в человеческом обществе. Указания устанавливают, т. е. определяют, судьбу всего сущего, всех форм жизни, любого людского, равно как и божественного, предприятия. Актом намтар указания формулируется и объявляются. На каждый Новый Год боги фиксируют судьбу предстоящих двенадцати месяцев. Речь идет, конечно, о проявлении на Ближнем Востоке более древней идеи, однако первое ее четко артикулированное выражение принадлежит шумерам, и ее углубление и систематизация -- работа шумерских теологов.

Космический порядок постоянно нарушается: сначала "Большим Змеем", грозящим превратить мир в хаос, потом преступлениями, заблуждениями и ошибками людей, которые требуют искупления и «очищения» с помощью различных ритуалов. Однако мир периодически возрождается, или "творится заново", с помощью новогоднего праздника. "Шумерское название этого праздника -- акитиль -- означает "сила, возрождающая мир" (til значит «жить» и «возрождаться», так больной «о-живает», т. е. выздоравливает); возникает весь цикл закона вечного возвращения". Документированные свидетельства мифо-ритуальных сценариев Нового Года, более или менее схожих между собой, обнаружены в бесчисленном множестве культур. У нас будет возможность оценить их значение, когда мы перейдем к анализу вавилонского праздника акиту (§ 22). Сценарий включает иерогамию двух божеств -- покровителей города, которые представлены либо их статуями, либо правителем, носящим титул мужа богини Инанны и воплощающим Думузи, и храмовой иеродулой. В их священном браке воплощалось единение богов и людей, единение, разумеется, преходящее, однако чреватое существенными последствиями. Дело в том, что божественная энергия изливалась таким образом прямо на город -- или, иначе говоря, на «Землю», -- освящала ее и обеспечивала ей благоденствие и счастье в начинающемся году.

Еще важнее новогоднего праздника было строительство храмов. Так воспроизводилась космогония, поскольку храм -- «дворец» бога -- представлял прежде всего imago mundi. Идея эта древняя и очень широко распространенная (мы снова встретимся с ней в мифе о Баале, § 50.) Согласно шумерской традиции, после сотворения человека один из богов основал все пять городов. Он построил их "на голом месте, дал им имена и определил как культовые центры". Затем боги передали прямо правителям план городов и святилищ. Царь Гудеа видит во сне богиню Нибаду, которая показывает ему картину с отмеченными на ней благоприятствующими звездами, и бога, который открывает ему план святилища. Модели города и храма имеют, можно утверждать, трансцендентную природу, поскольку они уже существуют на Небе. Архетипы вавилонских городов были заданы в созвездиях: Сиппар -- в созвездии Рака, Ниневия -- в Большой Медведице, Ассур -- в Арктуре и т. д. Это идея, общая для всего Древнего Востока. Институт царской власти также был "спущен с неба", одновременно с его символами -- тиарой и троном. Второй раз они были переданы на землю после потопа. Вера в небесное предсуществование «деяний» и установлений имела большое значение для архаической онтологии. Самое ее знаменитое выражение -- платоновская доктрина предсущих идей. Первое документированное выражение доктрины -- шумерское, но ее корни уходят, по всей вероятности, во времена доисторические. Теория небесных моделей продолжает и развивает повсеместно распространенную архаическую идею, согласно которой человеческие деяния -- не что иное, как повторение (имитация) действий, показанных божественными существами.

Первый миф о потопе

Институт царской власти был повторно принесен на землю после потопа, поскольку эта катастрофа была равнозначна "концу света". Спасся единственный человек -- Зиусудра, по шумерской традиции, или Утнапишти, по аккадской. Однако ему, в отличие от Ноя, не было разрешено жить на освободившейся от вод земле. В какой-то мере обожествленный, во всяком случае, наделенный бессмертием, Зиусудра был отослан в страну Тильмун, а Утнапишти -- к "устьям рек". Из шумерской традиции до нас дошло лишь несколько фрагментов. Невзирая на несогласие и сопротивление некоторых членов пантеона, Великие Боги решили уничтожить человечество, наслав на него потоп. Кто-то вспоминает о достоинствах царя Зиусудры ("скромного, послушного, почтительного"). Зиусудра узнает от своего заступника о решении Ана и Энлиля. Далее в тексте большая лакуна. По-видимому, Зиусудра получает точные инструкции касательно строительства ковчега. Через семь дней и семь ночей вновь появляется солнце, и Зиусудра падает в ноги богу солнца Уту. В последнем из сохранившихся фрагментов Ан и Энлиль даруют ему "жизнь бога" и "вечное дыхание" богов и поселяют его в сказочной стране Тильмун.

Вновь появляется тема потопа в "Эпосе о Гильгамеше". Этот знаменитый документ, достаточно хорошо сохранившийся, еще лучше проясняет аналогии с библейскими сюжетами. По всей видимости, мы имеем здесь дело с общим источником, и довольно древним. Как известно со времени появления в печати сборников материалов, составленных Р. Андре, Г. Узенером и Дж. Фрэзером, миф о потопе почти универсален, документальные свидетельства о нем обнаружены на всех континентах (хотя в Африке довольно редки) и в разных культурных слоях. Некоторое число вариантов кажется продуктом диффузии, сначала из Месопотамии, потом из Индии. Возможно также, что поводом для этих сказочных историй послужили одно или несколько катастрофических наводнений. Было бы, однако, рискованно объяснять столь распространенный миф феноменами, геологические следы которых не найдены. Большая часть мифов о потопе выглядят как составляющая некоего космического ритма: старый мир, населенный «падшим» человечеством, затапливается водами, и через какое-то время из водного «хаоса» рождается мир новый.

Во многих вариантах мифа потоп является следствием человеческих «грехов» (или ритуальных промахов); иногда его вызывает просто желание божественного существа покончить с человечеством. В месопотамской традиции причину потопа установить затруднительно. Некоторые намеки дают основание считать, что боги приняли это решение из-за «грешников». По другой традиции, гнев Энлиля был вызван невыносимым шумом, производимым людьми. Между тем, изучая мифы других культур, где речь идет о грядущем потопе, можно заметить, что главные его причины кроются одновременно в человеческих грехах и в одряхлении мира. Само существование Космоса -- тот факт, что он живет и производит -- приводит к тому, что он постепенно деградирует и окончательно разрушается. По этой причине он должен быть сотворен вновь. Иначе говоря, потоп реализует в макрокосмическом масштабе то, что символически осуществляется в ходе новогоднего праздника: "конец света" и греховного человечества, делающий возможным новое творение.

Сошествие в ад: Инанна и Думузи

Триада планетарных богов состояла из Нанны-Син (Луна), Уту (Солнце) и Инанны, богини звезды Венеры и любви. Божества Луны и Солнца окажутся в зените своего могущества в вавилонскую эпоху. Что же касается Инанны, соответствующей аккадской Иштар, а позднее Астарте, то ей предстояло обладать культовой и мифологической «актуальностью», недостижимой ни для какой другой богини Ближнего Востока. В своем апогее она была одновременно богиней и любви, и войны, простирая свою власть и на жизнь, и на смерть. Подчеркивая полноту ее могущества, ее представляли гермафродитом (Ishtar barbatд). Личность ее была полностью очерчена уже в шумерскую эпоху, и главный миф о ней был одним из наиболее значительных творений древнего мира. Он открывается любовной историей: Инанна, богиня-хранительница Эреха, вступает в брак с пастухом Думузи, который становится таким образом властителем города. Инанна во весь голос выражает свою страсть и свое счастье: "Я живу в радости!.. Мой Господин достоин священного жезла!". И в то же время она торопит свершение трагической судьбы, предназначенной ее мужу: "О мой любимый, муж сердца моего… я вовлекла тебя в гибельное желание… ты коснулся своими губами моих, ты прижал лицо к моим губам, и потому тебе суждена роковая доля" (Kramer, стр. 141).

Эта "роковая доля" была решена в день, когда честолюбивая Инанна решила спуститься в ад, чтобы забрать власть у своей старшей сестры Эрешкигаль. Будучи госпожой "Великого Верхнего Царства", она претендует на то, чтобы править и "Нижним Миром". Ей удается проникнуть во дворец Эрешкигаль, но по мере того, как она миновала Семь Дверей, привратник снимал с нее платья и украшения. Инанна является перед сестрой совершенно нагой -- т. е. лишенная всей своей «силы». Эрешкигаль устремляет на нее "взгляд смерти", и тело ее застывает. По истечение трех дней ее преданный друг Ниншубура, следуя наставлениям, которые Инанна ему дала перед уходом, сообщает о случившемся богам Энлилю и Нанне-Син, но они отказываются вмешиваться, ведь проникнув в Страну Мертвых -- страну, которой правят нерушимые законы, -- Инанна "вздумала заняться запретными делами". Тем не менее Энлиль находит решение: он сотворяет двух посыльных и отправляет их в ад, снабжая "пищей жизни" и "живой водой". Прибегнув к хитрости, они оживляют "труп, который висел на гвозде", и Инанна уже готова выйти, как вдруг Семь Судей Ада (Ануннаки) останавливают ее, говоря: "Где это слыхано, чтобы сошедший в ад поднялся обратно без ущерба? Если Инанна хочет подняться из ада, пусть предоставит замену!".

Инанна возвращается на землю в сопровождении отряда демонов, галла; они должны вернуть ее назад, если она не отдаст им другого божественного существа. Сначала демоны хотели схватить Нишубуру, но Инанна их останавливает. Потом все они направляются к городам Умма и Бад-Тибира. Городские боги-покровители в ужасе ползают в пыли у ног Инанны, и богиня, смилостившись, решает поискать замену себе в другом месте. Наконец, они являются в Эрех. К своему удивлению и негодованию Инанна обнаруживает, что Думузи, вместо того, чтобы проливать слезы, сидит на своем троне в богатых одеждах, судя по всему, довольный тем, что стал единственным хозяином города. "Она вперила в него взгляд -- взгляд смерти! Она произнесла слово -- слово отчаяния! Она вскричала -- криком проклятия! "Вот этот (говорит она демонам), уведите его!"".

Думузи умоляет своего шурина, бога-солнце Уту, превратить его в змея и бежит в жилище своей сестры Гештинанны, а затем в свою овчарню. Там его хватают демоны, подвергают пыткам и уносят в ад. Эпилог остается неизвестным из-за пробела в тексте. "По всей видимости, слезы Думузи разжалобили Эрешкигаль, и она облегчила его печальную судьбу, решив, что он будет проводить в Нижнем Мире только полгода, а на другие полгода его заменит сестра Гештинанна" (Крамер, стр. 144).

Тот же самый миф излагается в аккадской версии "Сошествия Иштар в ад", однако с некоторыми существенными вариациями. До того, как были изданы и переведены шумерские тексты, можно было подумать, что богиня направилась в "Страну, откуда нет возврата" после «смерти» Таммуза, и именно для того, чтобы его вернуть. На такую интерпретацию наталкивают некоторые детали, которых нет в шумерской версии. Прежде всего, это катастрофические последствия пленения Иштар: по аккадской версии, с исчезновением богини полностью прекратилось воспроизведение как человеческого рода, так и животных. Это бедствие можно было понять как разрыв иерогамии богини любви и плодородия и ее возлюбленного супруга Таммуза. Катастрофа мыслилась, по аккадской версии, как космическая. Сами Великие Боги, придя в ужас от неминуемой перспективы прекращения Жизни, вынуждены были вмешаться и освободить Иштар. Удивляет в шумерской версии психологическая, т. е. человеческая, мотивировка осуждения Думузи: все, похоже, объясняется гневом Инанны, когда она обнаружила своего супруга торжественно восседающим на ее троне. Это романтичное объяснение, по-видимому, воспроизводит более архаическую идею: ритуальная, т. е. небезвозвратная, «смерть» неотвратимо следует за всяким актом творения или рождения. Цари Шумера, а затем и аккадские, воплощают Думузи в иерогамии с Инанной, что в какой-то мере подразумевает принятие ритуальной «смерти» царя. В таком случае приходится предположить за историей, излагаемой в шумерском тексте, некое «таинство», которое Инанна учредила с целью обеспечить вселенский цикл плодородия. Можно угадать намек на это таинство в презрительном ответе Гильгамеша на предложение Иштар стать ее мужем: он напомнил ей, что это она учредила ежегодный плач по Таммузу, Плач этот, однако, был ритуальным: спуск юного бога в подземное царство оплакивали на восемнадцатый день месяца таммуз (июнь-июль), и притом все знали, что по прошествии шести месяцев он вернется.

Культ Таммуза распространен на Ближнем Востоке более или менее повсеместно. В VI веке Иезекииль (Иез 8:14) ругал женщин, которые оплакивали Таммуза даже на пороге Храма. В конечном счете, Таммуз превращается в драматический и элегический образ юных богов, ежегодно умирающих и возрождающихся. Шумерский же его прототип был, вероятно, более сложной фигурой. Цари, которые его воплощали и таким образом разделяли его судьбу, ежегодно праздновали возрождение мира. Но чтобы возродиться вновь, мир должен быть уничтожен; докосмогонический хаос также предполагал ритуальную смерть царя, его спуск в преисподнюю. Иначе говоря, две космические модальности -- жизнь/смерть, хаос/космос, бесплодие/плодовитость -- составляли две стороны единого процесса. Это «таинство», зародившееся после открытия земледелия, становится обобщенным принципом объяснения мира, жизни и человеческого бытия. Оно выходит за рамки драмы растительной жизни, поскольку в равной мере правит космическими ритмами, судьбой человека и его отношениями с богами. Миф описывает неудачную попытку богини любви и плодородия завоевать царство Эрешкигаль, т. е. отменить смерть. Отсюда и человек, как и некоторые из богов, должен принять чередование жизнь/смерть. Думузи-Таммуз «исчезает», чтобы вновь «возникнуть» через шесть месяцев. Это чередование -- периодическое присутствие и отсутствие бога -- несло в себе возможность возникновения «таинств», посвященных «спасению» человека и его загробной судьбе. Значимость роли Думузи-Таммуза, ритуально воплощаемой шумерскими царями, состояла в сближении судеб бога и человека. И всякий смертный, в конце концов, получал надежду на такую царскую привилегию.

Шумеро-аккадский синтез

Большая часть шумерских городов-храмов были объединены Лугальзагеси, правителем Уммы, около 2375 г. до н. э. Это было первое известное нам проявление имперской идеи. Поколением позже это предприятие было повторено, с еще большим успехом, аккадским царем Саргоном, но шумерская цивилизация сохранила при этом все свои структуры. Изменение касалось только правителей городов-храмов: они признавали себя теперь данниками аккадского завоевателя. Империя Саргона рухнула через сто лет в результате нападений кутиев, «варваров», кочевавших в верховьях Тигра. С этого момента история Месопотамии выглядит, как повторение одного и того же сюжета: политическое единство Шумера и Аккада разрушается извне, «варварами», правление которых, в свою очередь, подрывают внутренние распри.

Так что власть кутиев длилась не более одного века, и ее сменило, тоже на один век (ок. 2050-1950 гг.) правление царей Третьей династии Ура. Это была эпоха наивысшего взлета шумерской цивилизации, но и последний период политического могущества Шумера. Под давлением эламитов, вторгавшихся с востока, и амореев, шедших с запада, из сирийско-аравийской пустыни, империя рухнула. В течение двух с лишним веков Месопотамия была разбита на множество государств. Только около 1700 г. Хаммурапи, аморейский правитель Вавилона, смог их объединить. Он сдвинул центр империи к северу, в город, где перед этим правил. Основанная им династия, казавшаяся всемогущей, продержалась менее века. С севера амореев атаковали новые «варвары», касситы, и около 1525 г. они, в конце концов, взяли верх и господствовали в Месопотамии на протяжении четырех веков.

Переход от городов-храмов к городам-государствам и к империи -- феномен большого значения для истории Ближнего Востока. Для наших целей важно напомнить, что шумерский язык, уже после того, как на нем перестали говорить (примерно к 2000 г.), сохранял роль литургического и вообще «ученого» языка на протяжении еще пятнадцати веков. Похожей оказалась судьба других литургических языков -- санскрита, иврита, латыни, старославянского. Шумерский религиозный консерватизм продолжился в структурах аккадских. Той же самой осталась верховная триада -- Ану, Энлиль, Эа (Энки). Триада астральная заимствовала частично семитские имена соответствующих божеств: Луна -- Син (происходит от шумерского Суэн), Солнце -- Шамаш, Венера (звезда) -- Иштар (Инанна). Преисподней продолжали править Эрешкигаль и ее муж Нергал. Немногие изменения, вызванные имперскими потребностями, -- такие, например, как перенос на Вавилон высшего религиозного статуса и замена Энлиля на Мардука -- "потребовали столетий для своего внедрения". Что касается храма, "ничего существенного в его общем плане […] по сравнению с шумерскими временами не изменилось, разве только размер и число построек".

Тем не менее, ранее существовавшие структуры обогащаются вкладом семитского религиозного гения. Упомянем для начала двух «национальных» богов -- вавилонского Мардука и, позднее, ассирийского Ашшура, -- которые были возведены в ранг божеств универсальных. Знаменателен также вес, который обрели в культе личные молитвы и покаянные псалмы. Одна из самых красивых вавилонских молитв адресована всем богам, включая тех, которых молящийся, по его смиренному признанию, не ведает. "О, Господь, велики грехи мои! О, бог, которого я не знаю, велики грехи мои!.. О, богиня, которую я не знаю, велики грехи мои!.. Человек не знает ничего, он не знает даже, грешит он или творит добро… О, мой Господь, не отвергай своего слугу! Грехов моих семижды семь… Изгладь мои прегрешения!". В покаянных псалмах кающийся признает свою вину и громогласно сознается в своих грехах. Исповедь сопровождается специфическими ритуальными жестами: коленопреклонением, простиранием ниц и "расплющиванием носа" (о землю).

Великие боги -- Ану, Энлиль, Эа -- постепенно теряют главенствующее положение в культе. Верующие обращаются больше к Мардуку и астральным божествам, Иштар и, особенно, Шамашу. Со временем последний становится сугубо универсальным божеством. Один из гимнов утверждает, что богу солнца поклоняются везде, даже у иноземцев; Шамаш покровительствует справедливости -- наказывает злодея и вознаграждает правого. Подчеркивается непостижимость богов: они вызывают священный ужас, особенно своим устрашающим светом. Свет выступает как атрибут прежде всего божественный, и в той мере, в какой царь разделяет божественную природу, он и сам сияет.

Еще одно творение аккадской религиозной мысли -- ворожба. Отмечается также множество видов магии и развитие оккультных дисциплин (особенно астрологии), которые становятся позже популярны по всему азиатскому миру и Средиземноморью.

В целом, можно сказать, что семитский вклад характеризуется значительным весом личного элемента в религиозной практике и возведением некоторых богов в высший ранг. В то же время этот новый и грандиозный месопотамский синтез несет в себе трагическое видение человеческой судьбы.

Сотворение мира

Космогоническая поэма, известная под именем "Энума элиш" (по первым ее словам: "Когда наверху…"), представляет собой, наряду с "Эпосом о Гильгамеше", наиболее важное произведение аккадской религии. По величественности, драматическому напряжению, усилию связать вместе теологию, космогонию и сотворение человека, ей нет равных в шумерской литературе. В "Энума элиш" рассказ о начале мира подчинен цели восхваления Мардука. Темы, несмотря на новое толкование, остаются древние. Прежде всего -- первоначальный образ нерасчлененного водного целого, из которого выделяется первая пара, Апсу и Тиамат. (Иные источники уточняют, что Тиамат представляет море, а Апсу -- пресную водную массу, в которой плавает Земля.) Как и многие другие первичные божества, Тиамат одновременно -- и женщина, и существо двуполое. Смешение соленых и пресных вод порождает другие божественные пары. О второй из них, Лахму и Лахаму, практически ничего неизвестно (по одному из преданий, ими пожертвовали, чтобы сотворить человека). Что же касается третьей пары, Аншар и Кишар, их имена на шумерском означают "совокупность высших элементов" и "совокупность низших элементов".

Проходит время ("тянутся дни, множатся года"). Из иерогамии этих двух взаимодополняющих «совокупностей» рождается бог Неба Ану, который, в свою очередь, порождает Нудиммуда (= Эйя, Эа). Своими играми и криками молодые боги тревожат покой Апсу. Последний жалуется Тиамат: "Их поведение невыносимо. Я не могу ни отдохнуть днем, ни спать ночью. Я хочу их уничтожить, чтобы положить конец их возне. И да воцарится у нас тишина, чтобы мы могли (наконец) поспать!" (I, 37-39). В этих строках можно прочесть ностальгию «материи» (т. е. формы бытия, соответствующей инерционности и бесчувствию субстанции) по первоначальному покою, сопротивление всякому движению как первичное условие космогонии. Тиамат "с бранью набросилась на супруга. Она испустила вопль боли и страдания […]: "Что такое! Мы сами разрушим то, что сотворили! Конечно, их поведение безобразно, но надо быть терпеливыми и мягкими"" (I, 41-46). Однако Апсу уговорам не поддавался.

Когда молодые боги узнали о решении своего прародителя, "они застыли в безмолвии" (I, 58). Но "всезнающий Эйя" опередил события. С помощью магических заклинаний он погружает Апсу в глубокий сон, забирает у него и "надевает на себя его сияние" и, предварительно связав, убивает. Эйя становится таким образом богом вод, которые он называет с этих пор апсу. В самой глубине апсу, "в палатах судеб, в святилище первообразов" (I, 79) его супруга Дамкина рождает Мардука. В тексте превозносится грандиозное великолепие, мудрость и всемогущество бога, рожденного последним. И тогда Ану снова восстает на старших. Он вызвал четыре ветра "и поднял волны, чтобы обеспокоить Тиамат" (1, 108). Боги, лишившись отдыха, обращаются к матери: "Когда убивали Апсу, супруга твоего, ты, вместо того, чтобы защитить его, осталась в стороне, ни слова не сказала" (I, 113-114).

На этот раз Тиамат решила действовать. Она создала чудовищ, змей, "огромного льва", "яростных демонов" и других -- "обладателей беспощадного оружия, бесстрашных воинов" (114). И "между своих перворожденных богов […] она возвеличила Кингу" (147 и сл.). Тиамат прикрепила к груди Кингу таблицы Судеб и возложила на него верховную власть (155 и сл.). Наблюдая эти приготовления, молодые боги струсили. Ни Ану, ни Эйя не осмеливаются бросить вызов Кингу. И только Мардук принимает бой, но лишь при условии, что верховная власть отходит ему. Боги поспешно соглашаются. Исход битвы между двумя войсками решается поединком Тиамат и Мардука. "Как только Тиамат открыла пасть, чтобы его проглотить" (IV, 97), Мардук метнул четыре бешеных ветра, которые "надули ее тело. Она так и осталась с раздутым животом и разинутым ртом. Тогда он выпустил стрелу, которая проткнула ей живот, разорвала внутренности и пронзила сердце. Так победив ее, он отнял у нее жизнь, бросил труп на землю и встал на него" (IV, 100-104). Сторонники Тиамат попытались спастись бегством, но Мардук их "связал и поломал их оружие" (111); потом он заковал Кингу в цепи, сорвал с него таблицу Судеб и прикрепил ее на грудь себе (120 и сл.). Под конец он вернулся к Тиамат, рассек ее череп и разъял труп на две части, "как раковину" (137); одна половина стала небесным сводом, другая землей. Мардук вознес на небо копию дворца апсу и установил пути светил. Пятая табличка рассказывает об устройстве планетарной вселенной, об установлении времени и об образовании земли из членов Тиамат (из ее глаз текут Тигр и Евфрат, "из петли ее хвоста он сотворил веревку, связующую небо и землю", V, 59; и т. д.).

И, наконец, Мардук решил сотворить человека, чтобы "возложить на него служение богам, для их облегчения" (VI, 8). Побежденные и закованные в цепи боги все еще ждали наказания. Эйя предложил, чтобы в жертву был принесен кто-то один. Когда узников спросили, кто "развязал войну, подбил Тиамат на бунт и вступил в бой" (VI, 23-24), все назвали одно имя -- Кингу. Ему перерезали жилы, и из его крови Эйя создал человеческий род (VI, 30). Далее поэма описывает строительство святилища в честь Мардука (т. е. его дворца).

Используя традиционные мифологические темы, "Энума элиш" рисует космогонию довольно мрачную и антропологию пессимистическую. Для возвышения юного Мардука богам первоначального времени, прежде всего, Тиамат, придаются демонические свойства. Тиамат -- уже не только примитивная хаотическая целостность, предшествующая всей космогонии, она оказывается в итоге создательницей бесчисленных чудовищ; ее творческое начало оборачивается чисто негативным. Процесс творения, каким он представлен в "Энума элиш", очень скоро попадает под угрозу из-за желания Апсу уничтожить молодых богов, то есть пресечь в зародыше создание Вселенной. (Какой-то «мир» уже существовал, поскольку боги размножались и где-то «обитали», однако это был модус существования чисто формальный.) Убийство Апсу открывает серию «убийств-творений», поскольку Эйя не просто занимает его место, но вносит в водную массу первые зачатки организации ("на этом месте он установил свое обиталище […], он учредил святилище"). Космогония есть результат конфликта между двумя группами богов, но войско Тиамат включает в себя также чудовищ и демонических тварей. Иначе говоря, сама «первоначальность», как таковая, представляется источником "негативного творчества". Небо и землю Мардук создает из останков Тиамат. Эта тема, встречающаяся и в других традициях, допускает различные интерпретации. Будучи создана из тела первичного божества, Вселенная несет в себе его субстанцию, но можно ли говорить о субстанции божественной после того, как Тиамат была «демонизирована»?

Таким образом, Космос обладает двойной природой: амбивалентный, если не просто демонический, «материал», и божественная, приданная ему Мардуком, «форма». Небесный свод образован из половины трупа Тиамат, но звезды и созвездия становятся «обиталищами» или образами богов. Земля сама по себе составлена из другой половины Тиамат и ее различных органов, но она освящена городами и храмами. В конечном счете, мир оказывается результатом смешения хаотической и демонической «первоначальности», с одной стороны, и божественной творческой силы, участия и мудрости, с другой. Эта космогоническая формула, наверное, самая сложная из тех, к каким пришла месопотамская мысль. Она объединила в смелом синтезе все структуры божественного сообщества. Некоторые из них стали непонятны или неприменимы.

Что касается сотворения человека, то здесь продолжена шумерская традиция (человек сотворен, чтобы служить богам) -- особенно версия, которая возводит его происхождение к принесению в жертву двух богов Лахму. Добавляется, однако, отягчающее обстоятельство: хотя Кингу был одним из первых богов, он обернулся демоном, предводителем войска чудовищ и демонов, созданного Тиамат. Человек, таким образом, состоит из материи демонической -- крови Кингу. Разница с шумерской версией существенная: здесь можно говорить о трагическом пессимизме, поскольку человек предстает обреченным в силу самого своего генезиса. Его единственная надежда -- в том, что лепил его Эйя, и он, стало быть, обладает «формой», созданной великим богом. В этом смысле творение человека и начало мира симметричны. В обоих случаях первоматерия состоит из субстанции первоначального божества, падшего, демонизированного и умерщвленного победоносными молодыми богами.

Священная природа месопотамского властителя

В Вавилоне поэму "Энума элиш" читали в храмах на четвертый день празднеств Нового Года. Этот праздник -- по-шумерски загмук ("начало года"), по-аккадски акиту -- длился первые двенадцать дней месяца нисан. Он включал целый ряд действий. Назовем наиболее важные из них: 1) день царского искупления, соответствующий «заточению» Мардука; 2) освобождение Мардука; 3) ритуальные битвы и триумфальная процессия в Бит Акиту (дом новогоднего празднества) под водительством царя, завершающаяся пиршеством; 4) иерогамия царя с храмовой жрицей, олицетворяющей богиню; 5) определение судеб богами.

Первое действие мифо-ритуального сценария -- унижение царя и заточение Мардука -- обозначает регрессию мира в докосмогонический хаос. В святилище Мардука первосвященник снимал с царя символы его власти (скипетр, кольцо, меч и корону) и бил по лицу. Затем, стоя на коленях, царь делал заявление о своей невиновности: "Я не совершал греха, о Господь моей страны, я не оставлял заботу о твоей божественности". Первосвященник отвечал от имени Мардука: "Не бойся… Мардук услышит твою молитву. Он расширит твое царство…".

Тем временем народ искал Мардука, "заточенного в горе", -- формула, обозначавшая смерть божества. Как мы видели в случае Инанны-Иштар, эта смерть не считалась окончательной, однако богиню надо было выкупить из преисподней. Мардука тоже заставляли спуститься вниз, "далеко от солнца и света". В конце концов его спасали, и боги воссоединялись (т. е. их статуи ставили рядом) для определения судеб. (Этот эпизод соответствует утверждению Мардука в качестве верховного божества в "Энума элиш".) Царь ведет процессию к Бит Акиту, зданию, расположенному за пределами города. Процессия представляет воинство богов, выступающее против Тиамат. По одной из надписей Синнахериба можно предположить, что так имитировалась первоначальная битва. Царь олицетворял Ашшура (бога, который сменил Мардука). Иерогамия происходила после возвращения с пиршества в Бит Акиту. Последним актом было определение судеб каждого месяца года. «Определяя» их, осуществляли ритуальное сотворение года, т. е. обеспечивали благополучие, плодородие, богатство вновь рожденного мира.

Акиту представляет собой месопотамскую версию довольно распространенного мифо-ритуального сценария, по которому, в частности, праздник Нового Года рассматривался как повторение космогонии. Поскольку периодическое возрождение Космоса составляет великую надежду традиционных обществ, мы будем часто обращаться к теме новогоднего праздника. Отметим сразу, что множество эпизодов акиту встречается (если ограничиться Ближним Востоком) в Египте, у хеттов, в Угарите, в Иране, у мандеев. Так, например, «хаос», ритуально реализуемый в последние дни года, ознаменовывался оргиастическими эксцессами типа сатурналий -- попранием всех общественных норм, тушением огней и возвращением мертвых (представляемых масками). Бои между двумя группами актеров отмечались в египетских, хеттских и угаритских документах. Обычай "фиксировать судьбы" будущих 12 месяцев в течение 12 дней, вставляемых для выравнивания календаря, еще сохраняется на Ближнем Востоке и в Восточной Европе.

Роль царя в акиту недостаточно известна. Его «унижение» соответствует возвращению мира в «хаос» и заточению Мардука в горе. Царь изображает бога в битве против Тиамат и в иерогамии с храмовой жрицей. Однако идентификация с богом отмечается не всегда: по сценарию своего унижения, как мы видели, царь обращается к Мардуку. В то же время сакральная природа месопотамского суверена подтверждается совершенно достоверно. Мы упоминали священный брак шумерского царя, представляющего Думузи, с богиней Инанной: эта иерогамия происходила в ходе новогоднего праздника (§ 19). Для шумеров царская власть была дана небом; ее источник считался божественным, и эта идея сохраняется до самого конца ассиро-вавилонской цивилизации.

Сакральная природа суверена утверждалась множеством способов. Его называли "царем стран" (т. е. мира) или "четырех сторон света". Первоначально эти титулы предназначались богам. Точно как у богов, вокруг его головы сиял сверхъестественный свет. Еще до рождения боги предопределяли его верховность. Хотя признавалось земное происхождение царя, он рассматривался как "сын богов" (Хаммурапи объявляет, что рожден Сином, Липит-Иштар -- Энлилем). Это двойное происхождение делало царя наилучшим посредником между богами и людьми. Царь представлял народ перед богами и брал на себя грехи своих подданных. Иногда он должен был принять смерть за их преступления; по этой причине у ассирийцев был "заместитель царя". В текстах говорилось, что царь живет в непосредственной связи с богами, в сказочных садах, где растет Древо Жизни и течет Живая Вода. (На самом деле это он и его свита съедали пищу, ежедневно подносимую статуям богов.) Царь -- «посланец» бога, "пастырь народа", призванный богом установить на земле справедливость и мир. "Когда Ану и Энлиль призвали Липит-Иштара царствовать в стране и установить в ней справедливость […], тогда я, Липит-Иштар, скромный пастух из Ниппура […], установил справедливость в Шумере и Аккаде, как повелел Энлиль".

Можно сказать, что царь разделял с богами их природу, но богом не становился. Он представлял бога, и на архаических стадиях культуры это подразумевало, что в каком-то смысле он был тем, что представлял. Во всяком случае, месопотамский царь как посредник между миром людей и миром богов осуществлял собственной персоной ритуальный союз между двумя модальностями существования, божественной и человеческой. Благодаря этой своей двойной природе царь рассматривался, по крайней мере, метафорически, как творец жизни и плодородия. Однако он не был богом, еще одним членом пантеона (каким был египетский фараон: ср. § 27). Верующие не обращали к нему свои молитвы, наоборот, они просили у богов благословения для их Царя, поскольку последний, несмотря на свою близость к божественному миру, несмотря на иерогамию с некоторыми богинями, не достигал преобразования своей человеческой природы. В конце концов, он оставался смертным. Все помнили, что даже легендарный Гильгамеш, царь Урука, потерпел фиаско в своей попытке достичь бессмертия.

Гильгамеш в поисках бессмертия

Гильгамеш снова готовится в путь, но в последний момент Утнапишти по совету жены открывает ему "секрет богов" -- место, где находится растение, восстанавливающее молодость. Гильгамеш спускается на дно моря, достает растение и, довольный, отправляется назад. Через несколько дней пути он замечает источник с чистой водой и спешит умыться. Привлеченная запахом растения, из воды выплывает змея, съедает растение и сбрасывает с себя старую кожу, Рыдая, Гильгамеш жалуется Утнапишти на свою несчастную судьбу. Этот эпизод можно толковать как неудачу еще одного испытания типа инициации: герой не смог воспользоваться неожиданным подарком, т. е. ему не хватило «мудрости». Текст обрывается на возвращении Гильгамеша в Урук, где он зовет Ур-Шанаби подняться на городскую стену и полюбоваться зданиями.

В "Эпосе о Гильгамеше" мы видим драматическую картину человеческой судьбы, определяемой неизбежностью смерти. С другой стороны, этот первый шедевр мировой литературы дает понять, что некоторые могут рассчитывать на бессмертие без помощи богов при условии, что выдержат ряд испытаний типа инициации. С этой точки зрения история Гильгамеша -- это скорее повесть о провале инициации.

Судьба и боги

К сожалению, нам неизвестен ритуальный контекст месопотамской инициации, если предположить, что он существовал. Инициатический смысл поисков бессмертия надо расшифровывать по особости испытаний, которым подвергся Гильгамеш. Романы о короле Артуре представляют ту же ситуацию, они тоже изобилуют символами и посвятительными мотивами, хотя невозможно определить, составляют ли они прямой ритуальный сценарий, воспроизводят ли кельтскую мифологию, сакральное герметическое знание или просто являются плодом воображения. Но в случае этих романов мы, по крайней мере, знаем посвятительные традиции, которые предшествовали их написанию, в то время как предыстория сценария инициации, предположительно заключенного в похождениях Гильгамеша, нам неизвестна. Утверждается, и не без оснований, что аккадская религиозная мысль делает акцент на человеке. В конечном счете, история Гильгамеша парадигматична: она заявляет о непрочности человеческого существования, о невозможности даже для героя достичь бессмертия. Человек сотворен смертным, и сотворен единственно для услужения богам. Эта пессимистическая антропология была сформулирована уже в "Энума элиш", и мы обнаруживаем ее же в других важных религиозных текстах. "Диалог хозяина и слуги" кажется продуктом нигилизма, усугубленного неврозом: хозяин не знает даже, чего он хочет. Он подавлен тщетой всякого человеческого усилия: "Поднимись на возвышения старых руин и пройди их вдоль и поперек, посмотри на людские черепа прошлых времен и нынешние: кто здесь злодей, а кто милостивый благодетель?".