В стране мифов

В СТРАНЕ МИФОВ

ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ОДНОГО ГОДА

Насмехаться над мифами легко. Самое простое -- признать их поэтическую прелесть и посмеяться над их исторической нелепостью. Это начали делать еще в античную эпоху, причем скептицизм распространялся не только на мифы о богах, но и на легендарные сказания о героях. Подчас все без исключения события, о которых повествовали мифы, объявлялись чистой выдумкой.

Когда человечество повзрослело, оно стало более серьезно относиться к мифологии. Но в XIX веке ученые в массе своей воспринимали мифы весьма критически. Сомневаясь в существовании Гомера (а для этого действительно были некоторые основания), они, естественно, не доверяли и приписывавшимся ему поэмам, в которых на каждом шагу происходят чудеса, боги появляются среди смертных, вмешиваются в их дела и определяют исход событий. Особенно смущали ученых совершенно необъяснимые на первый взгляд противоречия в «Илиаде» и «Одиссее». Главное из них заключалось в следующем: предположительно время жизни Гомера (если он все-таки реальное лицо) -- IX-VIII века до нашей эры, период довольно низкого уровня цивилизации в Греции. А между тем в его поэмах отражены быт и культура явно более высокие. Могучие цари, живущие в великолепных дворцах, развитое ремесло, сложное и тонкое искусство -- все это не соответствовало гомеровской эпохе. Поневоле приходилось думать, что описания слепого поэта -- всего лишь плод его богатого воображения, или же признать, что развитие древнего общества пошло вспять и расцвет какой-то таинственной цивилизации сменился упадком -- притом настолько резким и глубоким, что от ее прежних достижений не осталось и следа. Но поверить в это было еще труднее.

И все же нашелся человек, чья вера восстала против научной трезвости. Звали этого энтузиаста Генрих Шлиман. Мальчиком, наслушавшись рассказов о гибели Трои (в существовании которой тоже сомневались ученые), он поклялся отыскать ее. И через 30 с лишним лет выполнил свое обещание. Безоговорочно поверив Гомеру, с его поэмами, как с путеводителем в руках, он отправился в 70-х годах в Малую Азию и начал раскопки. Ему и в самом деле удалось определить местонахождение легендарного города и даже обнаружить богатейший клад с оружием, драгоценностями, изделиями из золота и слоновой кости. Это были, как он полагал, сокровища троянского царя Приама.

Не ограничившись Троей, Шлиман произвел раскопки и в материковой Греции, открыв в «златообильных» Микенах богатейшую царскую гробницу, которая, по его глубокому убеждению, принадлежала не кому иному, как ахейскому предводителю Агамемнону.

Впечатление было ошеломляющим. Перед наукой предстала неведомая до той поры цивилизация. Шлиман действительно имел право сказать: «Я открыл для археологии совершенно новый мир, о котором никто не подозревал».

Однако все-таки он оставался дилетантом. В его определениях и датировках содержалось немало ошибок. Но, пожалуй, самая печальная ирония судьбы заключалась в том, что в поисках гомеровской Трои он вел раскопки, не обращая внимания на то, что ему казалось несущественным и не заслуживающим внимания. Обнаружив несколько слоев поселений на месте Трои, он небрежно разрывал и засыпал мусором все, что ему мешало, пока не добрался до второго (снизу) слоя, который сохранил следы пожара. Это и были, по его мнению, остатки великой столицы Приамова царства. До конца жизни Шлиман так и не узнал о своей роковой ошибке. Во втором слое находились остатки поселения III тысячелетия до нашей эры. Подлинную же, гомеровскую, Трою следовало искать в шестом слое, который Шлиман «проскочил» мимоходом и к тому же довольно основательно попортил.

И все же его исследования опрокинули традиционные представления о гомеровском мире и о творчестве самого поэта. Открывался путь для новых исследований. На нынешнем уровне наука весьма осторожно относится к материалу мифов и пытается отыскать в них глубоко запрятанное историческое зерно. И уж, во всяком случае, никто сейчас не отрицает того, что Троянская война была (ее относят примерно к 1190-1180 годам до нашей эры), что она закончилась победой ахейцев, что на материке действительно существовали могучие государства, куда более высокоразвитые, чем те, современником которых был Гомер. Ключ к разгадке противоречий найден: в поэмах Гомера отразилась и современная ему жизнь, и рассказы о событиях войны, происходившей за 300-400 лет до него, и, наконец, воспоминания о еще более далеких временах расцвета древней цивилизации в Микенах и на Крите. В его произведениях правда сочеталась с вымыслом, но сам он, безусловно, верил в мифы и предания, о которых рассказывал, ибо в те времена мифы казались абсолютно достоверными. А в них говорилось следующее.

Земля взмолилась: расплодилось слишком много людей, и она не в силах выносить столь тяжкое бремя. И тогда боги решили сократить численность населения. Из многих бед, которые можно было обрушить на ни в чем не повинное человечество, они выбрали войну. Повод нашелся быстро: сначала перессорились богини из-за «яблока раздора», потом сын Приама Парис с помощью Афродиты похитил прекрасную Елену, дочь Зевса и жену спартанского царя Менелая -- и вот уже царь Агамемнон, брат Менелая, собирает вооруженные силы всей Эллады, чтобы отомстить за поруганную честь, наказать виновных и вернуть легкомысленную красавицу ее достойному супругу. Во имя этих высоких целей огромная армия, собранная из представителей разных городов, двинулась в поход. И не было силы, способной предотвратить истребительную войну, которая должна была, как предсказывал прорицатель, продлиться десять лет.

Враждовали народы, не могли прийти к согласию и олимпийцы. Гера, Афина, Посейдон активно поддерживали греков, Apec, Афродита, Аполлон, Артемида помогали троянцам. А Зевс? Сам владыка Олимпа старался не вмешиваться в распри; лишь изредка ему приходилось исполнять роль высшего арбитра.

Греческий флот плыл к намеченной цели, преодолевая многочисленные препятствия. Однажды судьба похода оказалась под угрозой: Артемида разгневалась на Агамемнона, убившего священную лань, и лишила ахейцев попутного ветра. Корабли не могли выйти из гавани, воины изнывали от безделья. В конце концов, поднялся ропот, опасались даже восстания. Но прорицатель успокоил вождей: есть способ умилостивить грозную богиню -- достаточно принести ей в жертву дочь Агамемнона-Ифигению. Долго колебался любящий отец, но все же решился пожертвовать дочерью. Правда, в последнюю минуту, когда над девушкой был занесен нож, Артемида совершила чудо: она похитила невинную страдалицу, и вместо нее на алтаре оказалась лань. Но важно другое: во времена Гомера, рассказывающего об этом событии, поступок Агамемнона заслуживал полного одобрения. Проблема личного и общественного имела единственное решение: человек обязан жертвовать даже самым дорогим, если этого требуют интересы коллектива.

Спустя несколько веков греческие драматурги усомнятся в правильности подобного принципа. Всегда ли цель оправдывает средства? Ведь бывают и такие средства, которые уничтожают самоё цель. Самопожертвование одного для спасения многих -- героизм. Но справедливо ли приносить в жертву людей, да еще ни в чем не повинных, во имя какого-то высшего блага? Что это за благо, если для его осуществления необходимо преступно проливать кровь?

Греческая трагедия V века до нашей эры осуждала Агамемнона. Драматург Еврипид изображал его слабовольным, честолюбивым демагогом, прикрывающимся высокими словами о необходимости спасти Элладу и наказать троянцев. И афинский зритель V века, наблюдая за развертывавшимся перед ним действием, невольно мог усомниться в законности и целесообразности ужасающей войны (которая, по сути дела, являлась обычным завоевательным походом).

Во времена Гомера к войне относились иначе. Сам поэт воспевал войну, и не потому, что она была справедлива, а потому, что именно в сражениях раскрывались героизм и стойкость людей, именно перед лицом смерти они могли проявить свои лучшие качества.

Идеальным в этом смысле героем, настоящим рыцарем доблести выступает непобедимый и грозный Ахилл. Основной темой поэмы и становится «гнев Ахилла», поссорившегося с Агамемноном после девяти лет упорной осады Трои, которая никак не могла увенчаться успехом. Агамемнон отнял у Ахилла его пленницу, и оскорбленный герой отказался участвовать в битвах и помогать грекам. Ахейцы стали терпеть поражения. Ни один из них не в состоянии был противостоять троянскому предводителю, сыну Приама, -- «медноблещущему» Гектору.

Так продолжалось до тех пор, пока от руки Гектора не пал лучший друг Ахилла Патрокл. И лишь тогда разъяренный Ахилл, охваченный всепоглощающим чувством мести, надевает доспехи и вступает в бой, в котором убивает троянского вождя. Поэма заканчивается погребением Гектора, тело которого выдали троянцам.

Об остальных событиях войны известно из других произведений. Подробно рассказано о них в поэме «Энеида» римского поэта I века до нашей эры Вергилия.

Погибли лучшие бойцы и защитники Трои. Но велики были и потери греков. По воле рока пал от стрелы Париса Ахилл. Греки уже было отчаялись взять штурмом злополучный город, но выручил их хитроумный герой Одиссей. По его совету построили огромного деревянного коня, в котором укрылись самые могучие ахейские воины. После этого остальная армия погрузилась на корабли и на виду у изумленных троянцев покинула берега Приамова царства. А специально оставленный лазутчик, прикинувшийся перебежчиком, убедил измученных осадой жителей, что конь будто бы оставлен греками, чтобы умилостивить Афину-Палладу, и он станет надежной защитой города, если его ввезут внутрь.

Тщетно жрец Лаокоон уговаривал своих сограждан не доверять грекам, говоря, что он боится их, даже если они приносят дары. В наказание ему из моря выплыли два чудовищных змея, посланных богами, и задушили жреца и его сыновей. Это окончательно убедило троянцев в том, что необходимо водворить деревянного коня в городе. Разобрав часть городской стены, они с пением и музыкой, при всеобщем ликовании потащили рокового коня и установили его на акрополе.

А ночью Одиссей и его соратники незаметно вылезли наружу, дали сигнал вернувшимся под покровом темноты греческим отрядам, и… началась резня. Троя была разрушена и сожжена, уцелевших жителей продали в рабство. Так свершилось предсказание Гектора, что «будет некогда день и погибнет священная Троя». Но успешный исход войны не принес счастья победителям. Многие мифы рассказывали о долгих, мучительных странствиях героев, пытавшихся вернуться на родину, об их нелегкой, иногда трагичной судьбе по возвращении домой. Об этом повествовала и знаменитая поэма Гомера «Одиссея».

Но в отличие от «Илиады» «Одиссея» восходит к сказке, а не к реальному историческому событию. Увлекательные приключения ее героя, его схватки с великанами и чудовищами явно вымышлены. Но и в этом произведении Гомер оставался тем же мудрым, сдержанным наставником и философом, воспитателем определенной морали, певцом человеческой доблести.

В центре первой поэмы стояли два персонажа -- Ахилл и Гектор. Ахилл величайший герой и любимец Гомера. Юношей Ахилл прибыл к стенам Трои. За девять лет осады он возмужал, но в нем сохранилась юношеская горячность и вспыльчивость. Он доверчив и прямодушен, не терпит коварства и двуличия, не признает половинчатых решений и компромиссов. Это настоящий рыцарь чести -- но чести только для себя. Он ищет личной славы, личная обида заставляет его покинуть в решающую минуту ахейцев, личное горе вынуждает его вновь вступить в борьбу. Самолюбивый и тщеславный, неудержимый в своем гневе, он внушает страх не только врагам, но и друзьям. И, в сущности, никем не любимый, он все время остается одиноким. Лишь два человека привязаны к нему -- его пленница и Патрокл. Обоих он теряет и остается наедине со своим горем и неутолимой жаждой мести. Он ужасен в ярости, когда бросается в бой и когда расправляется с поверженным врагом. Победив Гектора, он оскверняет его труп, а когда Приам приходит умолять его выдать тело сына, он боится самого себя, как бы гнев не овладел им и он не поднял руку на беззащитного старика. Пожалуй, только перед этим и испытывает страх несокрушимый воин. Смерти он не боится, хотя и знает, что обречен. Более того, он сам идет навстречу собственной гибели, так как ему известно, что он падет вскоре после победы над Гектором.

Но, любуясь Ахиллом, Гомер явно симпатизирует и его противнику. И происходит любопытное несовпадение его оценок с нашими нынешними.

Гектор -- полная противоположность Ахиллу. Он могуч и смел, но это, прежде всего, человек, способный и колебаться и испытывать страх. Сила его вовсе не в абсолютном бесстрашии и презрении к смерти, а в том, что он способен преодолевать свой страх. Он знает, что слабее Ахилла, и все же выходит сражаться с ним, ибо иного пути для него нет. Даже увидев, что боги отступились от него, он продолжает бороться, чтобы «погибнуть не без дела». Это особое мужество, победа над самим собой недоступна Ахиллу. Гектор тоже рыцарь чести, только честь его неразрывна с его семьей, городом, отечеством. Ахилл не знает колебаний, он холоден и незыблем, как скала. Гектор раздумывает, взвешивает, принимает на себя ответственность. Ахилл мрачен и суров. Это сильный, цельный человек -- идеал, который в жизни (да и в искусстве) встретишь редко. Величие его духа восхищает. Но любить его трудно. Гектор добродушен и мягок, он сложней, противоречивей и человечней. Страсть Ахилла находит удовлетворение в войне. Гектор ее ненавидит. Ахилл одинок, Гектор -- плоть от плоти гражданин, свой высший долг он видит в служении людям. Он мыслит более широкими, общечеловеческими категориями и потому гораздо понятней и ближе современному человеку, читающему поэму о напряженных днях последнего года Троянской войны. Кстати сказать, все действие «Илиады» развертывается на протяжении 51 дня, но насыщенных событиями дней всего лишь девять. В течение этих девяти дней и раскрываются перед нами характеры древних героев, их мораль, их мысль об окружающем мире, столь далеком и не похожем на наш.

ЗА НИТЬЮ АРИАДНЫ

В 1877 году критский купец случайно обнаружил в одном из пустынных мест острова развалины какого-то сооружения и многочисленные глиняные сосуды. Научный мир взволновался. Шутка ли, ведь речь шла не о каком-то малоизвестном острове, а о самом Крите -- легендарном, великом, загадочном!

Слишком многое, что было связано с Критом, вызывало недоумение. Известий о нем сохранилось очень мало: отрывочные и довольно противоречивые свидетельства Гомера, Геродота, Фукидида, сообщения более поздних авторов -- Аристотеля, Платона, Диодора Сицилийского, Плутарха и, конечно, мифы, к которым нередко вполне серьезно относились античные писатели.

Но ведь то древние. А каково было ученым конца XIX века? Не могли же они принимать на веру древние предания о могущественной державе царя Миноса, будто бы получившего власть от самого Зевса? Или полностью, слепо, подобно Шлиману, следовать за Гомером, считая, что в его поэмах действительно скрыт глубокий исторический смысл?

Крит оставался островом загадок. О нем знали меньше, чем в свое время о Трое или Египте. Можно было допустить, что когда-то там существовало сильное государство. Но когда? Кто населял его? На каком языке говорили его жители? На эти вопросы никто не мог ответить. Не к мифам же обращаться за разъяснением!

Впрочем… О чем же все-таки рассказывают мифы?

Как известно, свадебное путешествие финикийской царевны Европы и принявшего облик быка Зевса завершилось на острове Крите. Здесь и подарила Европа своему божественному супругу трех сыновей. Старшего из них - Миноса - олимпиец сделал царем острова. Это был мудрый и справедливый правитель, создавший мощную державу и подаривший критянам первые писаные законы. Законы оказались настолько хороши, что всем стало ясно: их продиктовал Миносу сам Зевс. Не случайно ведь каждые девять лет критский владыка, признававший только единоличные решения, удалялся в пещеру, чтобы побеседовать с отцом и получить у него необходимые инструкции, касающиеся управления страной. Очевидно, Зевсу уже была известна истина, открывшаяся позднее греческим мудрецам: «Всё в меру». Именно этому принципу, по его мнению, должен следовать всякий глава государства: только тогда страна будет процветать, а население сможет найти согласие с царем. Быть слишком либеральным и потворствовать неразумной толпе -- это путь кратковременного и непрочного успеха, Быть чересчур суровым и деспотичным -- это не принесет славы и не оставит доброй памяти среди потомков. Правда, люди, как полагал Зевс, вечно чем-то недовольны и нередко сами не понимают, что же лучше для них. Они ругают одного царя, потом возмущаются его преемником, а в конце концов начинают жалеть о старых добрых временах, к которым каждое новое поколение проникается все большей симпатией. Латинский поэт I века Федр в связи с этим привел однажды притчу греческого баснописца Эзопа. Наслушавшись, как афиняне жалуются на Писистрата, который был хоть и не жестоким, но все же тираном, поскольку силой захватил власть, Эзоп язвительно заметил:

Лягушки, по болотам вольным странствуя,

Царя просили шумно у Юпитера,

Чтоб силою смирил их необузданность.

Отец богов, смеясь, ниспосылает им

Чурбан, который, быстро рухнувши,

Толчком и шумом всполошил пугливый род;

Но так как долго он лежал, зарывшись в ил,

Одна тихонько выставляет голову.

И, осмотрев царя, к себе сзывает всех.

Забыв о страхе, все наперебой плывут

И на чурбан гурьбою резко прыгают.

Его подвергнув всяким надругательствам,

Царя другого просят у Юпитера

Затем, что этот вовсе бесполезен им.

Тот посылает гидру им, которая

Их пожирает. Не умея гибели

Избегнуть и не смея вновь молитвы слать,

Гермеса просят умолить Юпитера,

Чтоб им помог в несчастии. Но бог в ответа

«Не захотели, -- говорит, -- вы доброго

Терпите злого». Так и вы, о граждане,

Чтоб хуже не пришлось, терпите это зло.

Царь Минос остался в памяти как идеальный правитель. Его заслуги обеспечили ему даже привилегированное положение в загробном мире, где он вершил суд над прибывшими туда душами -- столь же справедливо и объективно, как на земле.

Правда, представления о справедливости были у него весьма своеобразными. Когда на Крите появился бежавший из Афин Дедал, Минос с радостью дал ему приют и проявил особую заботу о судьбе изгнанника. Для его же блага (а царь, разумеется, лучше разбирался в том, что полезно для людей, и потому героически творил добро, не спрашивал у них, хотят они того или нет) Минос окружил Дедала охраной -- настолько надежной, что она защищала его не только от посторонних, но и от себя самого. Прославленный мастер по достоинству мог оценить столь трогательное внимание: мудрый правитель так дорожил им, что лишил всякой возможности покинуть остров и тем самым поставить под угрозу свою безопасность.

Установив порядок в собственном государстве и подарив подданным безупречные законы (среди которых был, например, и такой, как «не пить друг с другом до опьянения»), Минос не мог не облагодетельствовать и другие народы. А потому он завоевал много стран и городов, обложив их данью, создал флот, обеспечивший ему владычество на море, и вообще стал, выражаясь современным языком, крупным политическим деятелем международного масштаба.

Увы, как это нередко бывает, нелегкого испытания славой он все-таки не выдержал. И возгордился. Власть и удача настолько вскружили ему голову, что он стал приравнивать себя к богам. Вероятно, вспомнив об игривых развлечениях олимпийцев, нередко обманывавших друг друга, он решил, что ему тоже все сойдет с рук. Он попытался провести Посейдона и не принес ему в жертву обещанного великолепного быка. Морской бог разгневался и отомстил Миносу довольно изощренным способом: он заставил его жену Пасифаю влюбиться в злополучного быка. Плодом этой преступной любви стал полубык-получеловек, носивший имя Минотавра.

Чтобы скрыть семейный позор, Минос приказал выстроить для чудовища огромное здание с массой комнат, соединявшихся запутанными переходами. В этот Лабиринт, построенный Дедалом, и упрятали Минотавра. А чтобы он не изнывал от безделья, Минос нашел ему достойное занятие - убивать людей, попавших в Лабиринт (если они до этого не успевали умереть от голода, заблудившись в его коридорах). Но поскольку добровольных охотников, желавших осмотреть эту гостеприимную обитель, не находилось, критский царь вынужден был прибегнуть к насильственным мерам.

Его сын, путешествовавший по Греции и одержавший победы на всех гимнастических соревнованиях, вызвал зависть афинского царя Эгея, и тот погубил его. Тогда Минос объявил Афинам войну, разгромил их и -- пусть торжествует справедливость! -- обязал каждые девять лет присылать ему семерых юношей и семерых девушек -- на съедение Минотавру.

Дважды афинянам пришлось уплатить эту страшную дань. Когда подошел третий срок, вызвался плыть на Крит возвратившийся на родину сын Эгея -- Тесей (который в действительности был сыном Посейдона, но всячески скрывал эту тайну от престарелого родителя). Представ перед Миносом, который разглядывал будущих мучеников и издевался над ними, Тесей скромно заметил царю, что он, между прочим, тоже не простой смертный и что боги не дадут его в обиду. Минос, недолго думая, швырнул в море золотой перстень и предложил герою достать его со дна моря -- ведь если Тесей говорит правду, то, конечно, Посейдон поможет ему.

Неизвестно, знал ли Тесей известную пословицу: «Здесь Родос - здесь и прыгай!» (Ее приводит Плутарх, рассказывая о путешественнике, который, вернувшись на родину, хвастался тем, что широко прославился в чужих землях, в частности на Родосе, где он совершил невиданный прыжок. Изъявив готовность представить свидетелей этого факта, он услышал в ответ от своих сограждан: «Зачем обращаться к свидетелям? Представь себе, что здесь Родос -- здесь и прыгай!») Так или иначе, Тесей ринулся в пучину и достиг глубин, о которых может только мечтать современный французский исследователь моря Жак Кусто.

Посейдон вручил ему перстень, и Тесей благополучно вернулся на берег острова. Влюбившаяся в него дочь Миноса Ариадна решилась выступить против отца и помочь герою одолеть Минотавра. Она обратилась за советом к Дедалу. Старый мастер, преданный своему искусству, давно уже стоял вне всякой политики. Его интересовали лишь изобретения, и потому он с одинаковым рвением оказывал услуги и Миносу (возводя для него дворцы и статуи), и Пасифае (придумав для нее наиболее благоприятный способ предаваться своей порочной любви), и, наконец, Ариадне, которой он дал клубок ниток, чтобы Тесей, закрепив его у входа, не заблудился на обратном пути из Лабиринта.

Победив Минотавра, герой вернулся на родину, освободив тем самым Афины от позорной дани и окончательно унизив Миноса тем, что захватил с собой его любимую дочь, которую он намеревался сделать царицей. Правда, на острове Наксосе, где остановился его корабль, бог Дионис явился ему во сне и приказал покинуть Ариадну, предназначенную в жены самому Дионису. И загрустивший герой, покинув Наксос, отплыл в Афины, забыв от огорчения сменить паруса на корабле (в знак того, что он возвращался целым и невредимым). А старый Эгей, увидев вдали черные паруса, в отчаянии бросился со скалы, так и не дождавшись возвращения сына.

Что же касается другого отца, то тот не стал разыскивать дочь -- его одолевала иная забота: как найти ускользнувшего от него Дедала. Как уже рассказывалось, он в конце концов обнаружил его в Сицилии, но, пытаясь вернуть изгнанника, был коварно убит.

Таковы мифы, которые пересказывали в своих сочинениях античные писатели. Одни верили всем чудесам, о которых упоминалось в них, другие сомневались. Но само по себе существование царя Миноса и его мощной державы признавалось как что-то абсолютно достоверное. Точно так же подробно описывали поражавший воображение Лабиринт.

Реальным историческим лицом считал Миноса еще Гомер. В «Одиссее» говорится:

Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный,

Тучный, отовсюду объятый водами, людьми изобильный;

Там девяносто они городов населяют великих,

Разные слышатся там языки…

И дальше сообщается, что городом Кноссом управлял Минос, «в девятилетие раз общаясь с великим Зевсом».

Геродот называет Миноса морским владыкой, который «покорил многие земли и прославился военными удачами».

«Минос раньше всех, как известно нам на основании предания, обзавелся флотом, овладев большей частью моря, которое называется теперь „эллинским“… Он очистил острова от разбойников и заселил большинство их колонистами». Так пишет Фукидид, в серьезности и добросовестности которого не сомневались ни древние, ни современные историки. Минос привел существовавшее до него законодательство в определенную систему, утверждает Аристотель, тщательно изучавший государственное устройство у разных народов.

И все-таки очень уже неправдоподобными казались мифы, связанные с Критом. Даже если откинуть явно фантастические элементы и предположить, что держава Миноса действительно существовала, все равно многое остается непонятным, и, прежде всего -- что произошло с могучим государством, которое держало в страхе многие народы Средиземноморья? Где следы его истории и его культуры?

В конце XIX века ответов на многие подобные вопросы ждали не от мифов или памятников письменности (которые были уже основательно изучены), а от археологии. Потому так загорелся Генрих Шлиман, узнав о находках на Крите. С тайной надеждой, что ему удастся раскопать легендарный Лабиринт, он отправился туда, но его упорство ученого уступило упрямству торгаша: владелец участка заломил неслыханную цену (100 тысяч франков) и не позволил исследователю даже произвести беглую разведку местности. Шлиман увидел лишь засыпанное землей разрушенное здание и черепки посуды, очень похожей на ту, которую он обнаружил на территории Греции при раскопках древнего города Микены, откуда происходил родом (если верить Гомеру) царь Агамемнон, руководивший походом против Трои. Шлиман был уверен, что Крит -- центр древнейшей греческой культуры и находки на этом острове еще удивят мир.

Мир действительно вскоре удивился. В 1900 году на Крите стал работать английский археолог Артур Эванс. Его раскопки открыли удивительную страницу в мировой истории, связанную с загадочным островом.

На месте легендарного Кносса он обнаружил огромный дворец общей площадью в 20 тысяч квадратных метров, со многими комнатами, расположенными на нескольких этажах, парадными и театральными залами, запутанными переходами и галереями, многочисленными лестницами, кладовыми, где хранились в глиняных сосудах остатки зерна и других продуктов. Это грандиозное сооружение поражает и современного человека. Что уж говорить о древних греках, которым оно казалось огромной ловушкой, откуда невозможно найти выход! Очевидно, именно этот дворец или ему подобный они и стали именовать Лабиринтом (само название произошло от слова «лабрис» -- «двойной топор», изображение которого часто встречалось на Крите). Сам же Эванс был уверен, что перед ним дворец Миноса, царствовавшего, как он предположил, в середине II тысячелетия до нашей эры. По имени легендарного царя (личность которого приобретала все более реальные черты) ученый назвал древнюю культуру Крита минойской.

Эта культура и поныне остается во многом загадочной, так же как и история острова. Ученые сумели довольно точно определить основные этапы его развития. В частности, доказано, что в XVI-XV веках до нашей эры Критское государство действительно переживало исключительный расцвет. Отсутствие оборонительных укреплений и крепостных стен убеждало в том, что критские города не боялись нападений извне. Сложнейшие сооружения, оружие, предметы домашнего обихода и орудия труда -- все это подтверждало высокий уровень техники, ремесла. Что же касается изобразительного искусства, то фресковая живопись, украшавшая парадные залы дворца, рисунки на вазах явно превосходили произведения художников всех остальных стран тогдашнего мира. Критянам было известно многое из того, что впервые возникло в Египте или Греции лишь несколько веков спустя.

Достаточно сказать, что во дворце Миноса были открытые лестницы и веранды, большие окна, дававшие много света. А ведь даже позднейшие греческие жилища оставались тесными, душными и полутемными. В классический период расцвета античной Эллады греки не знали ни водопровода, ни канализации, ни ванн. В кносском дворце все это уже было за тысячу лет до «золотого века» Афин!

Наконец на Крите обнаружена письменность, которую удалось расшифровать лишь в 1953 году. Она помогла ученым понять природу древнего государства, быт и нравы его населения.

Сейчас установлено: в эпоху расцвета Критской державы ее коренные жители были не греками, а представляли совсем иной народ. И критская культура отнюдь не греческая. Правда, позднее что-то случилось на острове, и древняя культура погибла. Осталась письменность, но она уже оказалась связанной именно с греческим языком. А дальше совсем непонятно. Письменность тоже исчезает -- и от времен Гомера до нас не доходит ни одного ее памятника. Странно и то, что IX-VII века до нашей эры -- эпоха куда более примитивная (и в отношении культуры и в смысле экономики и государственного устройства), чем 700 лет назад.

Что же все-таки произошло?

На Крит вторглись завоеватели - ахейские племена. Они захватили города, разрушили дворцы, прошлись огнем и мечом по острову. Но, покорив критян, греки в то же время многое восприняли от их культуры и, между прочим, приспособили древнюю письменность к своему языку. Вот в чем разгадка того, что памятники письменности XV-XII веков до нашей эры на Крите и в материковой Греции сходны, так же как схожи многие предметы материальной культуры.

Но от державы Миноса остались одни развалины. Знаменитый дворец сгорел, хозяйство постепенно приходило в упадок. От былого военного могущества остались одни воспоминания. И чем дальше отодвигались события, тем все более легендарными, мифическими казались события, связанные с историей острова. И все-таки даже в фантастических преданиях сохранился конкретный исторический смысл.

В самом деле. Легендарный Тесей убивает Минотавра и освобождает Афины от кровавой дани. Реальные ахейцы, некогда зависевшие от Критского государства, вторгаются в Кносс и разрушают его. Отныне роли меняются: они хозяйничают на острове.

Мифический Дедал улетает от Миноса. Государство теряет удивительного мастера-художника, строителя, изобретателя. А в действительности? Критская культура приходит в упадок, искусство и ремесла становятся более примитивными, грубыми, городская жизнь замирает.

Легендарный Минос гибнет в Сицилии. Он тщетно пытается возвратить бежавшего Дедала, а прежние союзники предают его. Реальная морская держава разваливается, бывшие покоренные племена избавляются от ее господства.

Не разгадана личность Миноса. Был ли он на самом деле? Ведь доказано, что в XVI веке до нашей эры именно кносские правители подчинили себе остальных царей Крита и кносский дворец превратился в административный, политический и хозяйственный центр всей державы. Уже тогда существовал разветвленный государственный аппарат, давались инструкции чиновникам; очевидно, существовало и разработанное законодательство. Не удивительно, что предание приписывало все это одному царю. И, как обычно бывает в мифах, происхождение этого царя связывалось с богами, ибо, как полагали греки, первыми правителями на земле были потомки богов, объединявшие народы и создававшие государства.

Что же касается имени царя, то неясно, относить ли его к одному человеку или к нескольким: дело в том, что имя Минос было весьма распространенным на Крите, и до самых поздних времен сохранилось название ряда поселений -- Миноя (на Крите, в Сицилии, в Пелопоннесе, на Делосе и даже в Сирии и Аравии).

В XII веке до нашей эры ахейских завоевателей сменили дорийские племена. Наступил общий упадок древнейшей культуры. Развитие цивилизации было приостановлено, и культура отброшена на много столетий назад. Письменность была забыта. Ее воскресили лишь через три тысячи лет, и сейчас именно ей суждено стать той «нитью Ариадны», которая поможет современным ученым проникнуть в тайну далеких веков.

А ведь, по сути дела, первый шаг на этом сложном пути был сделан еще в 70-х годах XIX века ничего не подозревавшим критским купцом, который случайно наткнулся на остатки дворца царя Миноса. Но история не удержалась от улыбки. Купец носил звучную фамилию Калокэринос. Звали же его, между прочим… Минос.

ЗАГАДКА ВЕКОВ

Муза истории, иронически усмехаясь, задавала вопросы и с любопытством следила за тем, как ее служители пытаются ответить на них. Мельпомене, Музе трагедии, было не до смеха. В венке из виноградных листьев, одетая в мантию, с трагической маской в одной руке и с мечом или палицей в другой -- такой представлялась она древним. Она тоже предпочитала говорить загадками. Решали их по-разному, но итог всегда оказывался печальным.

Человек и его место в жизни. На что он способен? Где пределы его возможностей? В чем его сила и слабость? Его права и свобода? Не эти ли «вечные» проблемы волновали мыслителей всех времен -- философов, писателей, художников?

Трагедия как форма театрального представления родилась в середине VI века до нашей эры из религиозных, культовых обрядов. Очень скоро она стала учительницей жизни, активной политической силой. Нередко она обращалась к злободневным сюжетам и непосредственно откликалась на актуальные события. Она преподносила уроки, возбуждала зрителей, вызывала их гнев, повергала в смятение. Когда в 494 году до нашей эры персы разрушили восставший греческий город Милет и продали в рабство его жителей, афинский драматург Фриних написал трагедию «Взятие Милета», где разгром цветущего города представлялся как результат неудачной политики Афин. Зрители были потрясены и не могли удержаться от слез. Фриниху же пришлось заплатить за эти слезы. Его прогнали со сцены (а в те времена поэты сами исполняли свои пьесы!) и приговорили к крупному денежному штрафу.

Однако чаще сюжетами трагедий служили мифы. Правда, их нельзя было произвольно изменить, но зато сохранялась полная свобода для их различного истолкования. И оказалось, что почти каждый миф содержал в себе трагические элементы. Проделки богов, борьба героев, участь смертных-все это наводило отнюдь не на веселые мысли. И традиционные мифические истории представали неожиданно в совсем ином, трагическом свете.

Герои трагедий боролись с людьми и богами. Против чего? Против зла и несправедливости. Против всего, что мешает человеку свободно мыслить и действовать. За то, чтобы мир стал лучше, чтобы исчезли страх и насилие. В этой борьбе герои погибали, и притом не случайно -- неотвратимая сила, которую невозможно преодолеть, уничтожала их. Трагичной являлась не смерть сама по себе -- так или иначе, ее не избежишь. Трагично именно столкновение с этой таинственной, непреложной, непознаваемой силой, которая ставит пределы человеческой мысли и воле.

Имя ей -- рок, судьба. Ей подчиняются даже боги, она не имеет облика, она везде и всюду -- суровая, непонятная, внушающая ужас. Бороться с ней безнадежно. Каждый, кто посмеет выступить против нее, обречен. И все-таки… Смельчаки идут в разведку. Они ищут границы, пределы возможностей. Они каждый раз проверяют, можно ли их переступить и всегда ли они будут незыблемыми.

Гибнут Сизиф и Асклепий. Низвергается с небесных высот Икар.

Бросает вызов року и фиванский царь Эдип.

Этому человеку всю жизнь приходилось решать загадки. Он нашел ответы на все из них. Кроме одной. Правда, той, над которой бились лучшие умы человечества и через тысячи лет после него.

Что же такое человек -- творец, деятель или игрушка в руках судьбы? Быть ему послушным и смиренно принимать все ниспосланное свыше или идти наперекор, следуя велениям собственной совести? Иными словами, быть рабом, исполняющим приказы и не отвечающим за них, или брать на себя ответственность за свои поступки, принимать самостоятельные решения и оставаться человеком?

Задача действительно для мудреца. Ключ к ней искала вся греческая драматургия. Ответ на нее попытался дать и король трагедии -- Софокл, живший в V веке до нашей эры.

В широко известном мифе рассказывалось.

Однажды фиванский царь Лай нанес визит своему соседу -- пелопонесскому правителю Пелопу. Там он увидел юного сына радушного хозяина, и мальчик так понравился Лайю, что он, отправившись в обратный путь, похитил его. Не вытерпев надругательств, наследник Пелопа покончил с собой.

Шли годы. Угрызения совести не мучили фиванского владыку. Безмятежно жил он со своей женой Иокастой, и единственное, что омрачало их семейное счастье, -- это отсутствие потомства. Лай обратился за советом к Дельфийскому оракулу, и тот изрек:

-- Не спорь с богами. Лай, и о потомстве мысль

Оставь: родишь ты сына -- он убьет тебя.

Предостережение оказалось весьма своевременным. У царя в самом деле вскоре родился сын. И Лай, проколов ему ступни, приказал рабу отнести младенца на гору и оставить на съедение хищникам. Но раб пожалел ребенка и тайно передал его другому рабу- пастуху коринфского царя. Коринфские правители Полиб и Меропа были бездетны и решили сделать мальчика своим наследником. Назвали они его Эдипом, то есть «Человеком с опухшими ногами».

Эдип рос в твердой уверенности, что он законный сын Полиба и Меропы. Но однажды на пиру кто-то из захмелевших гостей неосторожно назвал его подкидышем. Юноша бросился к родителям, начал расспрашивать друзей, но никто не открыл ему тайну его рождения. Оставалось одно -- пойти за ответом к Аполлону. И оракул, как обычно, дал исчерпывающий ответ: «Тебе суждено убить своего отца и жениться на собственной матери».

Итак, все стало ясно. Кроме одного -- кто же, собственно, его родители? В сущности, оракул ответил не на тот вопрос, который был задан. Но, так или иначе, получив столь грозное предсказание, Эдип должен был решать, что делать дальше. Конечно, можно поверить в предначертанное свыше, вернуться в Коринф, а там -- как судьбе будет угодно. И хотя совершенно непонятно, за что на него обрушится жестокая кара, все равно ее избегнуть невозможно. Разве кому-нибудь удавалось обмануть богов и скрыться от возмездия? И смогут ли его осудить боги, если он в точности выполнит то, что ему предписано судьбой?

Неизвестно, как боги, а вот люди вряд ли примут во внимание ссылку на оракула, и ни один суд не оправдает его за подобное преступление. Главное же он сам, Эдип, не может поступать против своей совести. А это значит, надо сделать все, чтобы злодеяние не совершилось. И Эдип решает не возвращаться в Коринф.

Он поворачивает в другую сторону, и дорога приводит его к… Фивам. Неподалеку от Фив, на перекрестке трех путей, он повстречал ехавшего в колеснице Лайя. Возница закричал, чтобы Эдип освободил дорогу, и замахнулся на него бичом.

Эдип разгневался, ударил слугу и попытался пройти мимо. Но неожиданно Лай взмахнул посохом и нанес ему удар по голове. В завязавшейся драке рассвирепевший юноша убил царя, перебил всю его свиту, и лишь одному рабу удалось скрыться. Случайно это оказался тот самый раб, который когда-то спас его, младенца, от гибели.

Около самого города Эдип увидел чудовище, терроризировавшее фиванцев, Сфинкса. С головой женщины и туловищем льва, оно требовало постоянных жертвоприношений и уничтожало каждого путника, направлявшегося в Фивы. Уцелеть мог только тот, кто сумел бы разгадать его загадку, но пока таких мудрецов не находилось. Брат овдовевшей царицы Креонт пообещал даже отдать Иокасту в жены тому, кто спасет город от чудовища.

И вот Эдип перед Сфинксом.

«Скажи мне, кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?»

«Человек, -- ответил Эдип. -- В детстве он ползает на четвереньках, в зрелом возрасте ходит, как подобает, на двух ногах, а в старости -- опирается на костыль».

Сфинксу пришлось выполнить волю богов: он бросился со скалы в морскую пучину. Разгаданный, он больше не внушал страха.

А благодарные фиванцы провозгласили своего избавителя царем, и он стал мужем Иокасты. Она родила ему двоих сыновей и двоих дочерей, и жизнь их текла спокойно и безоблачно. Вновь расцвели многострадальные Фивы, и не было там ни недовольных, ни обиженных. Поистине мудрым и справедливым был царь Эдип. И мало кто вспоминал теперь о прошлых бедах. И о том, что смерть Лайя осталась неотомщенной, тоже забыли.

Люди. Но не боги! Ведь для бессмертных «сроков давности» не существует! Это у людей короткая память, а боги твердо знают: ни один преступник не должен уйти от расплаты. Неважно, виноват Эдип или нет, он ли напал или на него. Его руки обагрены кровью, и возмездие неизбежно. В Фивах начался мор. Земля перестала приносить плоды. Чума косила жителей.

Как спастись от гибели? Чем умилостивить богов?

И народ обращается к Эдипу -- ведь однажды он уже спас город! Царь действует решительно. Он посылает Креонта к оракулу. И вскоре получает ответ: Аполлон требует изгнать того, кто осквернил Фивы кровью, -- убийцу Лайя.

Кто же убийца? Единственный спасшийся тогда раб -- далеко. Но в самом городе есть слепой прорицатель, которому известно все. Эдип требует от него, чтобы тот сказал правду. Долго колеблется старик и, наконец, открывает истину. Поверить в нее Эдип не в состоянии. И все же узел распутывается.

В отчаянии Иокаста кончает самоубийством, а Эдип выкалывает себе глаза и отрешается от власти. Рок торжествует победу. Тщетны жалкие усилия человека уйти от судьбы. Он обречен быть игрушкой в ее руках.

Таков этот странный миф. Удивительные, бесчеловечные боги с их жестокой моралью. Человека карают за преступления, которые ему же заранее предписаны свыше. Спрашивается, в чем же его вина? Миф подрывает веру в справедливость богов. Он ставит роковой вопрос: всегда ли правы бессмертные? И что ждет человека в мире, которым управляют такие боги? А если боги ни при чем значит, есть сила над ними, которую и они не в состоянии одолеть?

Эдип сделал все, чтобы не выполнить предначертанного. Но ведь сетей богини заблуждения Аты не может избежать никто. Его губит неведение. Его губит двусмысленность оракула. Его уничтожает неумолимый рок. Все силы свыше ополчились против него. И все же он прав. Так считал Софокл, так понимали трагедию «Эдип-царь» и зрители древних Афин.

Они знакомились с царем в тот момент, когда он, стоя на ступенях дворца, слушает, как столпившиеся у подножия лестницы фиванцы возносят мольбы о спасении. В их глазах он «первый, лучший из людей», только он может избавить их от гибели. Эдип чувствует себя ответственным за всю страну и ее народ. Он готов к энергичным мерам. При этом никто не упрекнет его в своекорыстии, надменности или дерзости. Он благожелателен к людям, добр, умен, благороден словом, идеальный человек и вождь. Все, что он делает и говорит, -- единственно правильные дела и речи. И тем не менее…

Рок издевается над ним. Трагическая ирония сопровождает каждый его шаг. Царь наивно думает, что совершает полезные дела и принимает правильные решения. Но за ними скрывается и второй, прямо противоположный, неведомый Эдипу смысл. И неизбежный ход событий идет своим чередом. Каждая реплика героев Софокла приобретает зловещий оттенок. Ведь зритель знает не только то, что происходит сейчас, он помнит и прошлое, ему известно и будущее, скрытое от участников трагедии. Как будто боги смеются над неосведомленностью людей, делают двусмысленным каждое их действие.

Мудрый, справедливый Эдип всячески пытался уйти от того, что сулил ему оракул. И каждый шаг его, правильный в тот момент, неуклонно вел именно к роковой цели. Эдип ищет виновника бед фиванцев -- и сам спешит навстречу собственной гибели.

Рок наносит ему один удар за другим.

Сначала -- через прорицателя. «Ведь это ты убил Лайя!» -- признается он наконец. Но это часть правды. «Убийца Лайя- фиванец. Он убил своего отца и женился на собственной матери». Это еще более страшная истина. Но поверить в нее Эдипу невозможно. Он же твердо знает, что не убивал отца, -- его родители живут в Коринфе, и он оттуда пришел в Фивы, чтобы спастись от предначертаний рока.

Конечно же, он может быть спокоен, убеждает его Иокаста. Ведь Лайю было предсказано, что он погибнет от руки собственного сына. И вот оракул явно ошибся -- Лайя убили ведь разбойники на перекрестке трех дорог, а сын Лайя наверняка умер в горах, куда его отнес раб.

Казалось бы, все сомнения должны рассеяться. Но… Одна незначительная деталь -- перекресток трех дорог. И Эдип вспоминает о давнишней стычке.

«Какой он был -- Лай? -- спрашивает он Иокасту. -- Где это случилось? Когда?» Время и место совпадают. «А царь?» -- «Он был высок, с проседью серебристой… На вид почти таков, как ты сейчас», -- добавляет царица, не подозревая о страшной иронии, заключенной в этих словах, которые должны отвести все подозрения.

Так наносится второй удар.

В душу Эдипа закрадывается тревога: неужели все-таки он убийца фиванского царя? Значит, прорицатель, которого он с гневом прогнал, сказал правду?

И тут он внезапно вспоминает одну немаловажную деталь: ведь Лайя убили разбойники, а не один человек. Эдип приказывает найти единственного свидетеля событий на перекрестке трех дорог -- того самого слугу, который тогда спасся и сообщил фиванцам о преступлении. Но что бы ни рассказал раб, в чьих руках сейчас судьба царя, в одном Эдип не сомневается: оракул ошибся -- и притом дважды. Ведь Лайю он предсказал гибель от рук собственного сына, Эдипу же убийство отца и женитьбу на своей матери. Но ни то, ни другое не осуществилось: родители Эдипа живут в Коринфе, сын Лайя, как всем известно, давно умер, оставленный в горах, а сам Лай -- даже если он пал от руки Эдипа нашел иную смерть, чем та, которую ему сулил рок.

Однако не зря Гёте говорил, что «никто не знал так сцены и своего ремесла, как Софокл». Короткая передышка понадобилась ему лишь для того, чтобы еще сильнее накалить трагическую ситуацию. Едва Эдип начал успокаиваться в своих сомнениях, как рок вновь напоминает о себе.

Появляется посланец из Коринфа с вестью одновременно скорбной и радостной: умер коринфинский правитель Полиб, и граждане зовут Эдипа, чтобы провозгласить его царем. Эдип действительно радуется, но совсем другому: Полиб «лежит в земле, а я не прикасался к мечу». Наконец-то можно с уверенностью утверждать, что рок не выполнил своих предначертаний! Впрочем… Не рано ли искушать судьбу? Пока жива его мать, вторая часть пророчества еще может осуществиться. Вестник успокаивает его, и в каждой его реплике звучит вновь знакомая уже нам трагическая ирония. Слова приобретают прямо противоположное значение: «Владыка, я избавлю тебя от страха -- недаром ведь я добрый вестник. Тебе нечего опасаться в Коринфе: Полиб тебе такой же отец, как я». И дальше рассказывает о том, как был найден Эдип и принят в семью бездетных коринфских правителей. До Эдипа не сразу доходит смысл того, что ему открылось. Зато Иокаста понимает все мгновенно. Она сопоставляет оба предсказания, которые казались ей лживыми, и связывает их воедино. Тщетно умоляет она Эдипа не пытаться раскрывать тайну своего рождения. Но именно к этому направлены теперь все помыслы ее сына, по воле богов ставшего ее мужем. И рок наносит последний удар. Единственный уцелевший из свиты Лайя слуга оказывается тем самым рабом, который когда-то отнес младенца в горы и отдал коринфскому пастуху. Круг замкнулся. Узнав, что он сын Лайя, Эдип уже может не спрашивать, кто погубил фиванского царя. Трагедия окончена.

Не в силах вынести позора, повесилась Иокаста. Эдип остается один наедине с собственной совестью. Ему пришлось всю жизнь решать загадки. Он сделал абсолютно все, чтобы избежать того, что предопределено свыше. Он посмел противостоять всесильному року и избрать самостоятельный путь. В начале трагедии Эдип признается:

Я много плакал, много троп заботы

Измерил в долгих странствиях ума.

И теперь он делает последний шаг -- шаг побежденного, но несломленного и все еще независимого человека. Он сам выносит себе приговор, сам ослепляет себя и обрекает на изгнание из Фив. Своим обдуманным, сознательным и самостоятельным решением он как бы преодолевает тяготеющее над ним проклятье, освобождается от неумолимо преследующего его жестокого и бессмысленного рока. Последний раз он появляется перед зрителями на вершине той самой дворцовой лестницы, где он еще совсем недавно, исполненный величия, обещал народу избавить его от несчастий. Теперь это униженный, повергнутый страдалец, обращающий невидящий взор к миру, который он пытается понять. Он по-прежнему велик, но не случайным, внешним величием человека, вознесенного к вершинам власти, а внутренней свободой, сознанием собственной ответственности, которую он противопоставляет стоящей над ним силе судьбы.

Софокл был глубоко религиозным человеком. И не следует думать, будто он стремился опорочить эту силу судьбы. Как и многие его современники, он был убежден, что в мире царит непреложный закон высшее справедливости, недоступный пониманию людей. «Совершивший-терпит» -- таков божественный принцип. И совершенно неважно, сознательно ли действует человек, знает ли он последствия своих поступков или нет. Этой космической силе нет никакого дела до его добрых или злых намерений -- она лишь охраняет раз и навсегда установленный порядок мироздания, в который включается и человеческая жизнь.

На Эдипе лежит печать родового проклятья. Он отвечает за грехи Лайя, он обречен совершать поступки, которые требуют отмщения. Все в мире оказывается взаимосвязанным, в том числе и прошлое с настоящим и будущим. Слепота Эдипа приобретает символическое значение. Зрячий, он видит и понимает меньше, чем слепой прорицатель. Выколов себе глаза, он словно лишний раз напоминает о ничтожности обычного человеческого знания.

Люди отвечают за каждое свое действие, хотя им и не дано предусмотреть все его последствия. В сущности, любой шаг может оказаться нарушением каких-либо неведомых им законов. А между тем могущественный и неусыпный рок преследует их так, как если бы они были всезнающими и их разум мог охватить всю совокупность обстоятельств и сил, приходящих в движение и нарушающих равновесие мира. Стало быть, самые лучшие побуждения, самая добрая воля не в состоянии предохранить человека от несчастья.

Вывод?

Перед нами проблема древняя, как мир. Как писал Пушкин: «Вот загадка моя, хитрый Эдип, разреши!» С одной стороны -- подавляющая, непостижимая, противостоящая людям высшая сила. Она требует безусловной покорности и безжалостно карает всякого, кто пытается действовать по своему разумению. С другой -- человек, который не в состоянии изменить мир, но остается верен своим внутренним требованиям добра и справедливости. Как должен он поступать? Смириться или остаться самим собой?