- 2 -

Реферат

Из истории Семинарии при Виленском университете

Виленский императорский университет был открыт в 1803 г. на месте Виленской иезуитской академии. Новому высшему учебному заведению были предоставлены широкие права, свойственные всем российским университетам того времени. Его устав отличался от уставов других университетов империи только тем, что, благодаря настойчивым усилиям католического митрополита Сестренцевича C. , прелата И.Стройновского и князя А.Чарторыйского, в нем был учрежден католический богословский факультет, получивший название Главной Семинарии, которую в дальнейшем православные историки назвали «рассадником архипастырей». Здесь должны были получать высшее богословское образование представители католического духовенства как латинского, так и греческого обрядов. Последние были допущены в это учебное заведение решением правительства, уступившего просьбам униатского митрополита И.Лисовского. Выпускники Семинарии предназначались для занятия высших административных должностей в управлении католической и униатской церквей, а так же для замещения мест преподавателей в епархиальных семинариях. По уставу Главная Семинария в научном и учебном отношениях входила в организационную структуру университета и подчинялась его администрации через особый совет, который возглавлял ректор Виленской высшей школы. Профессора богословских наук составляли богословский факультет и читали свои лекции в отдельных от прочих аудиторий университета классах Семинарии. От всех католических епархий Российской империи сюда ежегодно принимались 34 клирика. Униатам предоставлялось 16 мест. Обучение продолжалось 4 года. Содержалась Главная Семинария за счет католических монашеских орденов, включая и униатов-базилиан. Все они, согласно высочайшему повелению, обязаны были ежегодно вносить из своих доходов на содержание семинарии 15000 рублей серебром. Несмотря на то, что указ о создании этого высшего католического учебного заведения был издан 18 июля 1803 г., реально Главная Семинария начала работу только в мае 1808 г. Ее деятельность прерывалась во время войны с Наполеоном и восстановлена она была осенью 1816 г.. Наконец, постановлением правительства от 26 мая 1828 г. «О непосылании воспитанников из униатских епархий в главную р.-католическую семинарию», обучение греко-католических студентов в стенах Виленского университета было прекращено. Из этого следует, что в общей сложности униаты могли получать образование и воспитание в Главной Семинарии только в течение 16 лет и закончить полный курс обучения в ней могли менее 200 греко-католиков. Это, конечно, далеко не соответствовало потребностям униатской церкви.

Какие характерные черты в деле воспитания и образования будущей элиты католической церкви были присущи Главной Семинарии?

Прежде всего, обращает на себя внимание то, что воспитание в ней, несмотря на ее статус университетского факультета, подчинялось традициям закрытого духовного католического учебного заведения, опиралось на тщательный отбор студентов и было строго религиозным и клерикальным. И.Семашко, учившийся здесь с 1816 по 1820 г., свидетельствует, что благонравие студентов Главной семинарии было «отлично ограждено от внешнего влияния», а так же, что в годы студенчества религиозность развилась в нем вплоть до мистицизма и умерилась только к тридцатилетнему возрасту «более ясным разумным осознанием долга создания к своему Создателю».

Учебный план Семинарии включал в себя изучение как богословских, так и светских дисциплин. Очевидно, осуществлялась попытка дать будущим священнослужителям самое широкое образование. Преподавание церковных предметов осуществлялось по учебникам, которыми пользовались в австрийских университетах, в частности по руководству Клипфеля. Они были составлены в духе царствования Иосифа ІІ, известного вольным религиозным настроением. В этих книгах, несмотря на принятие всех положений католического вероучения, содержалась жесткая критика злоупотреблений папства и ее последствий для церковной жизни Запада. Архиепископ А.Зубко приводит следующее свидетельство: «Клипфель… в догматическом богословии, хотя и основывает папскую власть на словах Спасителя, сказанных Петру о ключах, о камне, о спасени стада, однакож, в выноске, хотя мелким шрифтом, указывает изречения святых отцов первоначальной церкви, которые все понимали эти слова так, как понимает их греческая церковь. К тому же Клипфель не приводит никаких подложных доказательств, которыми изобилует учение ультрамонтанов».

В духе свободы и широты мысли читали свои лекции и наставники Семинарии, заслужившие у известного историографа польской культуры А.Брюкнера наивысших похвал за свою ученость. Например, на лекциях по св. Писанию униатского священника проф. М.Бобровского, который в своих исследованиях опирался на оригинальные тексты Библии, не было места для вероисповедной исключительности католицизма. В свою очередь, проф. ксендз Ян Ходани, излагая проблематику нравственного богословия, старательно чуждался «суеверной темноты», клеймя ее, как пережиток средневековья. Но особенно в этом отношении выделялись профессора главных богословских дисциплин - догматического богословия и канонического права - Клонгевич и Капелли. Первый не просто соглашался с мнениями австрийских авторов, но и сам все время разыскивал источники, подтверждавшие их выводы. В свою очередь, итальянец А.Капелли обрушивался на злоупотребления папской власти и богатых римских прелатов с каким-то необъяснимым «наслаждением», не стесняясь в высказывании «едких сарказмов». Он, например, упоминая о форме, употребленной в начале постановлений Тридентского собора: «По внушению Святого Духа», замечал, что «то было по внушению не Духа Святого, а папского золота, как самого влиятельного аргумента». Этот же наставник говорил с кафедры: «Должно наступить время, когда истина выплывет наверх и весь догматизм восточной кафолической церкви восторжествует над римским». «Думаю, - отмечает в своих «записках» митрополит Иосиф Семашко, - ни в одной Православной академии воспитанники не услышат о злоупотреблениях Римской Церкви того, что я слышал от сих двух наставников». При этом преподаватели Главной Семинарии не позволяли себе никакой критики в сторону Православной Церкви. «Вероятно боялись», - предполагает митрополит Иосиф. В итоге мы можем говорить о том, что в строе преподавания богословских дисциплин на богословском факультете Виленского университета существовала определенно выраженная тенденция свободомыслия, выраженная в преодолении конфессиональной узости и критике исторической актуализации идеи папизма.

Закрытость воспитания студентов и свободное от ультрамонтанской исключительности латинства, преподавание богословских предметов привели к формированию в стенах Главной Семинарии особой внутренней атмосферы, отличавшейся братскими, лишенными отчужденности и недоброжелательности, отношениями между воспитанниками разных обрядов. Этому способствовало то, что студенты размещались в жилых комнатах вперемешку, составляли смешанные товарищеские кружки. Никто не пользовался никакими привилегиями. Более того, воспитанники латинского обряда участвовали в униатских службах, которые шли попеременно - месяц по латинскому и месяц по униатскому чину. Им очень нравилось заведенное выпускниками Полоцкой униатской семинарии партесное пение и они с удовольствием пели в униатском церковном хоре. По свидетельствам современников, это было единственное тогда место, где соприкосновение латинского и белого греко-униатского духовенства носило мирный и дружеский характер. Митрополит Иосиф с теплотой и благодарностью вспоминал прекрасные отношения ксендзов-преподавателей к греко-униатским студентам. Помимо этого, замкнутость Главной Семинарии вела к тому, что ее воспитанники оказались мало подверженными насаждаемым тогда образовательной системой князя А.Чарторыйского идеям польского патриотизма. Эти идеи преподавателями богословского факультета не пропагандировались. Они господствовали в умах светских профессоров и воспитанников университета. Но, во-первых, семинаристы не соприкасались с ними, кроме как на переменах перед лекциями светских наук. Во вторых, в среде студентов-мирян царили материалистические убеждения и равнодушное отношение к религиозным вопросам. В результате такие краткие встречи не приводили к близкому знакомству и обмену мыслями и настроениями, а порождали только недоумения. Митрополит Иосиф приводит в «записках» следующее воспоминание: «Помню, мой товарищ, бывший после Минским преосвященным, Антоний Зубко, достал как-то номер старинного журнала Улей. Мы его начали просматривать вдвоем, в Ботаническом классе, до прихода профессора. Нужно было тогда посмотреть шум, который подняли светские ученики университета. «Разве такие нам нужны священники!… которые забывают мать Польшу… которые сочувствуют России» - и мы должны были припрятать поскорее свой журналец».

Итак, мы можем выделить 4 основных тенденции, развивавшихся в деле образования и воспитания студентов в стенах Главной Семинарии: закрытость воспитательного процесса и его строгая религиозно-клерикальная направленность; свободная от конфессиональной узости, научно-критическая система преподавания богословских дисциплин; особая братская атмосфера во взаимоотношениях латинян и униатов; отсутствие настойчивой пропаганды полонизма. Развитие таких тенденций в Виленской Главной Семинарии на первый взгляд может показаться странным. Действительно, неужели польская католическая церковь в пределах России в это время могла допустить воспитание своей юной элиты в духе вероучительного скепсиса и отстраненности от идей польского патриотизма? Но все недоумения разрешаются, если мы взглянем на проблему более пристально.

По поводу направления научно-критической системы преподавания в Главной Семинарии А.Зубко замечает: «Несмотря на весь либерализм семинарских лекций в нас все-таки крепко вперяли мысль, что власть над единою католическою церковью должна сосредотачиваться в руках одного лица, подчиняющегося, впрочем, контролю и узаконениям вселенских соборов. Но этими пределами и ограничивался весь заповедный фундамент папизма». Те. свобода и широта научной критики, сквозившая в лекциях Клонгевича, Капелли и др., была далека от революционного радикализма, из чего следует, что на самом деле это был тонко рассчитанный ход. Не является секретом, что самокритика, даже самая едкая, никогда никого не отталкивает. Она является свидетельством жизненных сил общества, способного критически посмотреть на себя, и всегда привлекательна. В этом контексте обретает свой истинный смысл и факт принятия к руководству в преподавании богословия в Главной Семинарии австрийских учебников. Отсюда результатом обучения униатов на богословском факультете Виленского университета, по тонкому наблюдению Семашко, было то, что «посылаемые в Главную семинарию Униатские клирики возвращаются… рассудительными Римлянами, но не хорошими Униатами». В свою очередь, воспитание семинаристов-униатов совместно с латинским юношеством и нарочитое доброе отношение к ним со стороны преподавателей ксендзов тоже было искусным методом и несло в себе изрядную долю фальши. Свидетельство тому - профессор Бенедикт Клонгевич, известный критическими лекциями и доброжелательностью к студентам независимо от их обряда, на самом деле в узком кругу доказывал вред допуска униатов к высшему богословскому образованию и неоднократно писал об этом своему начальству. Сверх того, преподаватели Семинарии опасались успехов униатских студентов в науках. Например, профессор Ходани, по предмету которого Семашко писал диссертационное сочинение, публично говорил коллегам: «Он (Семашко) так усердно трудится, что или возведет римскую церковь в России на высшую ступень могущества, или до основания разрушит ее, опираясь на свою превратную ученость».

Наконец, построение богословского факультета Виленского университета, как закрытого клерикального учебного заведения, что, кажется, мешало распространению здесь пропаганды полонизма, объясняется традицией католической церкви, созданной Тридентским собором. Как латинское, так и униатское общества того времени не могли воспринять иное, например, по образцу свободных факультетов теологии в университетах протестантских стран Европы, построение высшей школы для церковных клириков. Альтернативы здесь не существовало. Вместе с тем, отсутствие полонизма в Главной Семинарии можно оспорить. Основным языком обучения - лекции, устные ответы, сочинения, учебные проповеди в Семинарском костеле - был польский язык. Этот же язык был и общепринятым разговорным в среде студентов и преподавателей. Русский язык в Главной Семинарии звучал только на занятиях по русской словесности, которые по воспоминаниям Семашко, хотя и оставили в его душе заметный след, отличались слабостью. «В лекциях профессоров, - пишет историограф Виленской Семинарии П.Жукович, - все польское ненавязчиво трактовалось, как свое родное: наш польский писатель, наша польская литература, наша польская история - обычные выражения этих лекций». В дополнение к тому, книги, предлагавшиеся семинаристам для внеклассного чтения, за малым исключением, были тоже польскими. В результате польский патриотизм ненавязчиво, но верно проникал в души молодых униатов. В письме, поданном Иосифом Семашко императору Николаю I через Карташевского в ноябре 1827 г., будущий митрополит пишет: «В Главной семинарии я приобрел степень магистра богословия, но вместе с тем приобрел и привязанность к Римлянам и даже много польского патриотизма, особенно по прочтении Истории Конституции 3-го мая» В итоге можно заключить, что система образования и воспитания студентов в Главной Семинарии имела вполне определенную цель: в максимальной степени укрепить в студентах веру в истинность римского католицизма, теснейшим образом привязать будущую образованную элиту униатской церкви к чистому латинству и интересам польского общества на бывших территориях Речи Посполитой.

Главная Семинария не сумела вполне достичь таких целей. Большинство исследователей, опираясь на мнения Зубко и Семашко, причину этого видят в направлении преподавания богословских дисциплин, которая сложилась случайно, благодаря либеральному настроению князя А.Чарторыйского, противника иезуитов и ультрамонтанского обскурантизма. Но такое простое объяснение, хотя оно во многом справедливо, порождает только новые вопросы. Представляется, что виной тому были не зависящие от Главной Семинарии внешние факторы. Во-первых, существовало дикое несоответствие между добрыми и дружественными отношениями латинян и униатов в стенах университета и тем, что его униатские питомцы видели в реальной жизни. А там, вне пределов учебных классов Семинарии, католики-латиняне, как паны, шляхта, так и ксендзы считали католиков-униатов людьми второго сорта, открыто и всяческими способами выражали к униатам неприязнь и в буквальном смысле уничтожали унию, занимаясь прозелитизмом среди ее чад. Проведшие 4 года в закрытом и добром мирке Семинарии молодые униатские богословы от этого контраста испытывали шок, после которого воспитанные в них симпатии к латинству и Польше претерпевали изрядную коррекцию. Во-вторых, в Главной Семинарии сложилась специфическая ситуация интеллектуального доминирования униатов над римо-католиками. Это было связано с тем, что иерархия католической церкви, латинские монашеские ордена и базилиане относились к этому учебному заведению отрицательно. С разных сторон ей предъявлялись разные претензии. Виленские католические епископы считали эту Семинарию неканоническим заведением, тк. она подчинялась администрации университета, а не власти местного архиерея. Проявляя корпоративную солидарность, управляющие прочих католических епархий России также смотрели на Виленскую духовную школу недоброжелательно. Неоднократно высшая латинская иерархия поднимала вопрос об упразднении богословского факультета в Вильно. Монашеские ордена тяготились возложенным на них бременем материального обеспечения Семинарии, саботировали эту обязанность, отказывались посылать в Вильно для получения высшего образования своих членов и тоже всячески хлопотали о закрытии этого учебного заведения. При этом, как одни, так и другие обвиняли Семинарию в том, что образование в ней не соответствует духу католической церкви. Наконец, их крайне беспокоило наличие в ней униатского отделения. Особую борьбу вели с Виленской духовной школой иезуиты и базилиане. Иезуиты в это время заняли весьма специфическую позицию и находились в оппозиции не только польской патриотической партии во главе с князем Адамом-Георгом Чарторыйским, но и всей католической иерархии в России и даже папскому престолу. Члены Общества Иисуса, несомненно, через своего воспитанника, первого ректора Виленского университета прелата Иеронима Стройновского, который был председателем комитета по составлению устава Семинарии, повлияли на формирование этого учебного заведения. Однако правительство не допустило их в стены университета. Тогда они повели с ним решительную борьбу. Используя влияние в Петербурге, иезуиты сумели добиться в 1812 г. признания за своей Полоцкой академией прав университета и вывели из ведения Виленского учебного округа все свои училища. Всюду они распространяли слухи об антикатолическом направлении духовного образования в Вильно и называли Главную Семинарию масонским заведением. Базилиане вторили своим покровителям иезуитам и пытались перетянуть на себя образование униатского духовенства. В 1818 г. они даже представили правительству проект перенесения за свой счет Семинарии в местечко Картуз-Березу. Вообще униатский монашеский орден отличался агрессивностью по отношению к студентам Главной Семинарии из белых поповичей. Неизгладимые раны они нанесли многим юным душам. «Между нами и базилианами, - вспоминал Антоний Зубко, - была такая антипатия, что базилиане для своих молодых монахов, живших в одном корпусе с семинаристами, назначали особого учителя из монахов, хотя низшего по образованию, нежели учители семинарии».

Все это очень странным образом повлияло на Главную Семинарию. Дело в том, что в результате негативного отношения католические монашеские ордена байкотировали ее, а епархиальные власти (прежде всего Самогитская, Минская, Могилевская епархии), направляли в Главную Семинарию далеко не самых лучших по успеваемости выпускников низших епархиальных семинарий. В противоположность этому униатское белое духовенство не пыталось противоборствовать Главной Семинарии. Не имея иной возможности дать своим детям высшее богословское образование униаты старались отправлять в Вильно наиболее способных учеников из Полоцких семинарии и иезуитской академии, а так же священнических сыновей, получивших хорошее образование в светских гимназиях. Именно, таким образом, Виленский университет оказался местом, где вопреки обыкновению, униаты интеллектуально доминировали над латинянами. Однако, по наблюдениям Антония Зубко, направление образования в семинарии действовало на студентов разных способностей по-разному. Чем талантливее был ученик, тем более в нем воспитывалась широта взглядов и терпимость. В итоге семинаристы униаты оказывались более подверженными критической составляющей в лекциях наставников богословского факультета. Зубко припоминает только одного униатского воспитанника, который был католическим фанатиком. Среди же римских католиков таких было достаточно, преимущественно из тех, кому особенно не давалась наука. Он приводит пример, когда один из студентов латинян - клирик из Самогитии - топтал ногами и плевал на попавшую к нему брошюру антипапского содержания. Но такое поведение вызывало у униатов не соблазн, а только смех.

Таким образом, Главная католическая Семинария при Виленском университете в силу особых сложившихся вне ее условий не достигала поставленных целей по воспитанию и образованию элиты униатского духовенства. Униаты не привязывались всей душой к чистому латинству, у них не исчезало ощущение своей инаковости. Сверх того, в выпускниках Семинарии, сталкивавшихся с реалиями существования унии в окружении римо-католицизма и православия, зрело чувство обиды за свою церковь, которое усиливалось широтой взглядов, свойственных образованным людям и чувством своего интеллектуального превосходства над теми, кто угнетал и расхищал унию под видом друзей. Лучше всего настроения униатских клириков, получивших высшее образование в Виленском университете, выразил Зубко: «Я видел ясно несправедливость гнета польского ультрамонтанства над унитами. Я возмущался при мысли о низком состоянии, в котором находились униты, и во мне возбуждалось рвение содействовать, по мере моих сил, к возвышению их путем просвещения». Сходные мысли можно найти практически у всех униатских выпускников Главной Семинарии, которые оставили нам свои воспоминания. В дальнейшем мы видим их реальную деятельность по укреплению унии, возвращению ее к первоначальной чистоте как в обрядовом, так и в каноническом отношениях. В принципе, это было продолжением деятельности униатских иерархов И.Лисовского и И.Красовского. К примеру, Василий Лужинский оказался наиболее верным и преданным сподвижником Красовского и, не боясь опалы, сопровождал его на судебное разбирательство в Петербург. Активными защитниками архиепископа Красовского выступили и заседатели Римско-католической духовной коллегии Семашко и Зубко. Последние вообще всячески старались использовать свое участие в высшем управлении католической церковью в России в середине 1820-х годов для отстаивания интересов униатской церкви, в чем весьма преуспели. В этом же направлении трудились на разных начальственных должностях А.Тупальский, Ф.Гомолицкий, А.Сосновский, М.Шелепин и др. Кроме того, в 1826 г. в Вильно А.Сосновским, П.Сосновским, М.Бобровским и В.Лужинским был образован кружок по восстановлению обрядовой стороны унии, которая после Замойского собора 1720 г. подверглась сильной латинизации. К сожалению, в 1828 г. этот кружок распался в силу разных причин, главной из которых было прекращение обучения униатов в Главной Семинарии.

Питомцев Виленской богословской школы было очень немного, они были территориально и административно разобщены и их деятельность не носила организованного систематического характера. Однако, по мнению Янковского, именно труды выпускников Главной Семинарии, помимо прочего, привели к тому, что польское католическое духовенство поневоле начало менять свое отношение к униатам, почувствовав в их среде нравственную и богословскую силу.

Итак, богословский факультет Виленского университета подготовил деятелей, видевших свой долг в охранении, укреплении и очищении унии. Однако была ли для образованных униатов естественной эволюция в сторону православия, что, кажется, следует из факта их вклада в дело воссоединения? На этот вопрос трудно ответить категорично. Конечно, они испытывали вполне определенные симпатии к греко-российскому исповеданию и, в отличие от поляков-католиков, полагали для себя естественным находиться под скипетром русских царей. Но до 1831 г. неизвестно ни одного свидетельства, которое открывало бы существование среди униатских питомцев Главной Семинарии воссоединительных настроений и разговоров на эту тему, хотя бы в тесном кругу. «До 1831 года, то есть до мятежа польского, - пишет Зубко, - у нас не было серьезной речи о воссоединении с православием». Это очень примечательные слова, ведь подготовка к воссоединению уже шла полным ходом. Она началась с момента одобрения Николаем I знаменитой Записки Семашко, поданной им 5 ноября 1827 г. и озаглавленной: «О положении в России Униатской Церкви и средствах возвратить оную на лоно Церкви Православной». Эта Записка легла в основу правительственного Указа от 22 апреля 1828 г., полностью менявшего весь строй жизни унии в России и который митрополит Иосиф характеризовал как «совершенная ломка старого здания и сооружение нового». Более того, энергичными действиями Семашко к 1830 г. в унии уже была создана юридическая и организационная база для воссоединения. Сопоставление этих фактов с воспоминанием Зубко может говорить только об одном: на первоначальном этапе, до польского восстания 1830-1831 гг., колоссальная организационная работа по подготовке воссоединения унии с православием со стороны униатов лежала на плечах одного человека - Иосифа Семашко. Даже кардинальная перестройка всего организма униатской церкви была совершена им при помощи правительства так, что не вызвала у богословски образованной части униатского духовенства понимания ее истинных целей. В этом отношении показателен пример профессора Бобровского. Он в 1830 г., во время посещения Семашко недавно учрежденной Литовской семинарии, высказывал ему недоумение и даже негодование по поводу введения в этой семинарии русского языка и планов посылки ее выпускников в православные академии. При этом Бобровский безуспешно пытался выяснить для чего совершаются реформы. Был ли в этой секретности элемент недоверия Семашко к своим бывшим однокашникам, а вернее сказать общему направлению их деятельности, и в конечном итоге той школе, в коей они получили воспитание и образование? Ответ на этот вопрос кроется в мнении по поводу необходимости ликвидации униатского отделения в Главной Семинарии и учреждения особой униатской академии, которое Иосиф высказал в одной из своих многочисленных записок в правительство в 1828 г. Он пишет: «Еще неизвестно, найдутся ли люди, могущие дать сему заведению (предполагаемой академии - А.Р.) направление, предположенной цели (воссоединению - А.Р.) совершенно согласное; но хотя бы и все ответствовало намерениям правительства, учреждение особого главного Униатского училища пребудет на долгое время и предлогом и действительною причиною совершенному Униатской Церкви отчуждению… главное училище может сообщить несовершенно благоприятное единодушие». Т. е. униатская высшая богословская школа, как полагал Семашко, может привести не только к обособлению униатов от католиков, но и будет мешать им в приближении к православным, ведь она, где по определению все места преподавателей должны были быть заполнены выпускниками Виленского университета, не может не прививать униатскому юношеству любовь к своей церкви. Далее - самое интересное. Будущий архиерей-воссоединитель замечает, что если все-таки униатская академия будет создана, то: «Нужно бы только не переводить туда нынешних клириков Главной семинарии - первое основание всегда решительное имеет действие на успех заведения».Из этого со всей очевидностью следует, что Семашко полагал деятельность Главной Семинарии в общем вредной для предполагавшегося воссоединения. Он не надеялся, что среди выпускников Виленской духовной школы у него найдется достаточное количество деятельных единомышленников, и видел успех воссоединения, связанный с новым поколением униатских священников, которые должны будут получить образование в православных академиях. По его представлению только в этом случае «две братские Церкви, ежели не верою, то по крайней мере взаимною любовию составят одно истинно христианское общество».

Положение коренным образом изменилось после польского восстания 1830-1831 гг. Тогда многие питомцы Главной Семинарии, такие как Зубко, Лужинский, Тупальский, Гомолицкий, Малишевский, Янковский и др. вынуждены были самими обстоятельствами убедиться в тупиковости пути охранения унии и ее возвышения путем просвещения. Например, Антоний Зубко вспоминает, что поведение революционеров и распространявшиеся ими католические брошюры, вынудили его и других наставников Литовской семинарии (где преподавателями были в основном выпускники Главной Семинарии - А.Р.) ревизовать свои богословские познания, окончательно распрощаться с остатками привязанности к Польше и решительным образом склониться в сторону необходимости соединения с российской церковью. С этого момента можно говорить о появлении у Семашко многих хорошо образованных и авторитетных единомышленников, готовых сознательно разделить с ним ответственность. Вместе с тем, даже после 1831 г. такие просвещенные униаты, как М.Бобровский, А.Сосновский, М.Шелепин продолжали оставаться патриотами своей церкви. Они или крайне переживали ее ликвидацию, как М.Бобровский, или активно препятствовали подготовке воссоединения, как А.Сосновский и М.Шелепин. Их конечное согласие на присоединение к православию целиком принадлежит пониманию, что их мнение уже ничего не может изменить, а так же такту, терпению и дару убеждения Семашко.

Таким образом, процесс осознания образованным униатским духовенством необходимости присоединения к православию естественным и неизбежным назвать трудно. Его породило не что иное, как польское восстание 1830-1831 гг. Оно убедительно продемонстрировало сколь разняться внутри Унии интересы польско-латинской партии базилиан и белого греко-католического духовенства и подтолкнуло последних к православию. Это, в свою очередь, позволило Семашко опереться на большую часть своих бывших однокашников и не ожидать появления нового поколения уже не католически, а православно воспитанных и образованных униатских деятелей. Отсюда, учитывая влияние Семашко, который, находясь в тени престарелого униатского митрополита И.Булгака, определял кадровую политику в униатской церкви в 30-е гг., не составляет труда объяснить то, что большая часть начальствующего униатского духовенства, подписавшего в 1839 г. акт о воссоединении была воспитана в Главной Семинарии.

Брестская церковная уния с религиозной точки зрения представляла собой мертворожденное дитя. Ее ущербность видна даже не в богословских тонкостях (которых более чем хватает), а, прежде всего, в том, что она заключалась Римом не с полнотой православной церкви и не с какой-то ее частью в лице одной из поместных православных церквей, а с частью части - Киевской митрополией Константинопольского патриархата. Этот факт сразу же разрушает все попытки говорить об этой унии, как о порыве к христианскому единству и открывает цели Брестского церковного соглашения - экспансия западной государственности, религии и культуры на Восток. Но ущербность в основании рождает ущербность и во всех прочих сторонах жизни. Уния, заключенная таким образом, могла существовать только при двух условиях: опеке со стороны государственной власти и невежестве искренних униатов, не дававшем им возможности реально и компетентно оценить свое вероисповедание. О первом сказано много и подробно разными исследователями и с разных позиций. Второе условие прекрасно видели идеологи и творцы унии 1596 г. - иезуиты. В Российском государственном историческом архиве в Петербурге в фонде К.С.Сербиновича хранится анонимный документ на польском языке, озаглавленный: «Проект поданный Польскому Правительству на сейме 1717 года некоторым иезуитом для уничтожения Руси в областях, присоединенных к Польше». В этом иезуитском Проекте прямо говорится, что русское униатское население и духовенство необходимо держать в невежестве и нищете, «чтобы ни деньгами, ни умом не могли помочь себе». Стремление правительства Речи Посполитой, католического духовенства и высшего слоя польского общества держать униатов в невежестве, хорошо прослеживается на протяжении всей истории униатской церкви. Этот принцип оказался нарушенным в результате допуска униатов к высшему богословскому образованию в стенах Главной католической Семинарии при Виленском университете. Эта Семинария действовала очень недолго и дала высшее образование небольшому числу униатов. Как мы видели, перед ней ставилась задача воспитать их хорошими римо-католиками и приверженцами польских интересов. По не зависящим от нее причинам, ей это не удавалось. В результате, в учебных аудиториях униаты проникались обидой за свою униженную церковь и симпатиями к православию. Было ли закономерным, что питомцы Главной Семинарии стали могильщиками своей церкви? На этот вопрос трудно ответить с достаточной долей уверенности. Можно только сказать, что среди ее воспитанников оказался один, который обладал достаточной убежденностью, решительностью, смелостью, последовательностью, организаторским талантом и, это, наверное, самое главное, безупречным морально-нравственным обликом, чтобы суметь привести униатскую церковь к соединению с православием - Иосиф Семашко. Среди прочих выпускников Главной Семинарии мы не видим никого, у кого могла бы самостоятельно возникнуть эта идея и кто бы мог взять на себя такую роль. Все богословски образованные униаты, которые послужили делу воссоединения, были увлечены потоком деятельности Семашко. Здесь возникает следующий вопрос: повлияло ли католическое образование, полученное Семашко на богословском факультете Виленского университета на специфику принципов его воссоединительной деятельности? Впрочем, ответ на этот вопрос должен принадлежать специальному исследованию.

Литература.

«Веснiк ГрДУ» 2006 год. А.А.Романчук. Главная Семинария при Виленском университете: воспитание и образование католического духовенства униатского обряда.